– Куда мы идём?
– В подвал.
– Но… туда же нельзя.
– Сегодня можно.
Отец нервничает, он это чувствует. Но мальчик послушно идёт за ним, вцепившись в руку и впервые не думая, что ему любопытно, что же там, в подвале. Сколько раз он пытался туда заглянуть? Однажды даже проскользнул, украв из кабинета ключ, – и через минуту его вытащили оттуда за шиворот и избили. Никогда, ни при каких обстоятельствах ему туда нельзя. Эти слова долго болели синяками на теле, а запомнились навсегда. Он сын шэнми, он должен, обязан соблюдать правила. Если хочет выжить, конечно, – это его глупая голова должна усвоить. Раз и навсегда.
Так почему теперь можно?
Мальчик садится на стул и смотрит на отца в последний раз перед тем, как закроет по его просьбе глаза. В последний раз перед тем, как сделает глубокий вдох и услышит мерный шелест печатей. Ему всегда было жаль, что у него не такие же светлые волосы…
– Считай.
– До скольких?
– Пока не остановлю.
– Хорошо. Раз.
Подвал выглядит как подвал, ничего необычного: сырость и мрак. Так почему же сюда было нельзя? Может, это ещё одно правило, урок сыновней почтительности? Мальчик болтает ногами – не дотягивается до пола, сидя на стуле. От этого как-то неудобно… Тревожно.
– Два.
Он – сын шэнми, но сам не шэнми. Кто такой отец? Другие дети дразнили мальчишку «выродком проклятого». Таких, как папа, сжигают, это он тоже знает. Им не рады. Шэнми могут делать то, что обычные люди не могут. От них отворачиваются, испытывая необъяснимую неприязнь… Странно. Он ничего подобного не чувствует. Ещё ему говорили, что отец ест детей, – но это же совсем глупость.
– Три.
Вдруг становится больно, колко, невыносимо, словно сердце пропускает удар. И ещё один. И ещё. Мальчик хватает ртом воздух, но не может вдохнуть. Пытается открыть глаза, но не получается. Его парализует, окутывает холодом и нанизывает на иголку, точно насекомое, а затем…
«Че-ты-ре».
Он считает, хотя не может открыть рот. И видит, хотя глаза не открываются.
Мальчик видит Чудовище. Оно было здесь раньше, и оно будет здесь, даже когда дом разрушится и от него останется лишь остов, который завалит землёй.
Чудовище будет всегда и везде, скрываясь в темноте, – безликое, холодное и голодное. Облизывать ноги собственной тенью, скалиться из каждого угла. Но сейчас Чудовище в подвале, стягивается смоляными каплями к стулу, подступая всё ближе и ближе к мальчишке, который не может пошевелиться. Он не может сбежать. Он чувствует чужое дыхание и силу, что медленно и неизбежно оплетает его, вцепившись не в тело, а в душу. Он принадлежит Чудовищу – это стало так же ясно и понятно, как день и ночь. С самого рождения оно просто ждало. Но, может, настала пора забрать его?
«П… пять…»
Он хочет сбежать. Наверх, по старой деревянной лестнице, к свету, к солнцу и жи зни. Быстрее. Почему не слушаются ноги? Почему он не может открыть глаза? Почему он принадлежит Чудовищу?!
Боль гудит и нарастает, становится острой и пульсирующей. Иголка, на которую мальчика словно нанизали, впивается в самую грудь, и сквозь барабанный бой ужаса он вдруг слышит, как сердце сделало удар.
«Шесть».
Мальчик открывает глаза, но сначала ничего не видит, только мглу, почти живую, что вдруг растекается и исчезает в углах. Его голова невольно падает на грудь, но сверху опускаются руки.
Отец.
Почему его пальцы дрожат? Почему он поднимает его голову и пытается измерить пульс? Почему он бормочет? Тоже считает?
– Сто тридцать пять, сто тридцать шесть, сто тридцать семь… Кан?
Его зовут Кан.
– Чу… чудови…
Его подхватывают на руки и прижимают к себе так крепко, что кости, кажется, вот-вот треснут.
– Оно больше не придёт. Всё. Всё закончилось.
Почему отец плачет?
– Семь…
– Не считай. Всё. Всё. Тебя никто не отнимет.
Оно в тенях… Он знает. Голова кружится, и он теряет сознание, но точно на всю жизнь запомнит, что оно – в тенях.
Отец такой тёплый, и волосы светлые, словно солнце…
Кан вскочил с кровати, тут же зашатавшись и опершись о стенку. Опять этот кошмар. Перед глазами всё поплыло, и Кан опустился на пол, смахивая со лба капли пота. Как же ему это… надоело. С тех пор как сон с Чудовищем начал преследовать его, Кан боялся теней, хоть и старался скрыть это от всех. Ему не нравилась ночь, а сестра дразнила трусом за то, что его силой теперь было не заманить к отцовскому подвалу. Ну и Бездна с ней, бешеная девчонка. Надо собраться – он в порядке, он дома, сейчас утро.
Кое-как поднявшись, Кан пошлёпал босыми ногами к двери, отодвинул её и вышел в коридор, направляясь к отцовскому кабинету. Прокравшись внутрь, он замер перед повешенным на стену гуань дао[1], внимательно его рассматривая. Чудовище никуда не денется. Это чувство обречённости теперь тоже пряталось в прохладе тени и скалилось на него каждое утро после кошмара. Так не пойдёт. Клинок гуань дао и раньше привлекал его внимание, но сейчас… Кан заворожённо смотрел, как лучи солнца разбиваются об отполированное стальное лезвие. Он подтащил стул, взобрался на мягкое сиденье, и тонкие пальцы потянулись к древку, чтобы схватиться за него. Кан встал на носочки и попытался стянуть оружие со стены… Тут же раздался оглушительный грохот – не удержав оружие, он рухнул на пол вместе с ним.
– Кан, опять ты в моём кабинете, дрянной мальчишка?!
Бездна подери! Кан бросил добычу, как самый настоящий трус, и метнулся к окну, поднял его и выскочил на раскалённую черепицу, затылком чувствуя, что его вот-вот нагонят. Прямо в пижаме, шипя от огненной боли в босых ногах, он понёсся по крыше через весь двор отчего дома к своему окну, но…
– Я тебя из-под земли достану!
Кан с ужасом хихикнул, черепица выскользнула из-под пальцев, и он полетел вниз, подхваченный в последний момент невидимой силой за лодыжку. Что-то цепкое тряхнуло его, подняло выше вверх тормашками и потянуло обратно к отцовскому кабинету, раскачивая то влево, то вправо. Кан попытался зацепиться за крышу руками, но без толку. Нечто метнуло его на пол прямо под ноги Аманю, который опёрся на свой гуань дао, слегка склонив голову набок. Когда отец успел вырядиться в парадное ханьфу?
– Мне тебе руки отрубить, чтобы ты перестал хватать лишнее, или ноги, чтобы не убегал? Ах, знаю – пожалуй, и то и другое!
– Отец, я случайно!
– Случайно ты родился моим сыном, не иначе! Зачем оно тебе?
Действительно, зачем? Кан встал, отряхнулся от пыли, вскинув голову, гордо взглянул на отца и наконец выпалил:
– Я не хочу быть послом!
– Что?!
– Я. Не хочу. Быть. Послом. Или учёным. Я хочу воевать.
– Чушь. Ты не в состоянии даже оружие со стены снять.
– Я научусь!
– Не обсуждается. Марш во двор!
Опять во двор. Кан вздохнул, молча поклонился и вышел из кабинета, спиной чувствуя провожающий его взгляд отца. Всё в той же пижаме вышел во двор дома и привычно встал на колени, снова тяжело вздохнув и прикрыв глаза. Ничего отец не понимает, а вот Кан всё понял ещё в тот момент, когда схватил древко. Ему нет смысла бежать от Чудовища. Если оно везде, даже во снах, это не поможет. Надо стать сильнее. Надо прогнать его. Стать таким, чтобы его не сожрали. И как этому помогут знания учёного или навыки посла? Бред. А вот гуань дао… Это оружие. Это другое. Воины сильные, быстрые, они ничего не боятся. Он тоже хочет ничего не бояться, так что выбор очевиден. Даже если каждый день придётся стоять на коленях перед отчим окном за несоблюдение сыновней почтительности, он не сдастся. Разве не отец всегда учил его стоять на своём? Хватит с него кошмаров. Подвалов. Страха.
Ему уже целых шесть лет, и он твёрдо уверен в своём выборе.