Махнув рукой родителям в последний раз из-за плеча проводника, я прошел в вагон, положил чемодан на багажную полку, сел и облегченно выдохнул воздух.
«Теперь не скоро их увижу. И это радует».
Чувства к ним у меня были смешанные. Они были хорошими людьми, и я старался делать все, чтобы их не огорчать, но с другой стороны, общение с ними давалось с таким трудом, что к вечеру появлялось ощущение, аналогичное тому, словно целый день ходил по минному полю с завязанными глазами. Со стороны выглядит вроде все хорошо. Ты знаешь привычки, жесты, любимые словечки этого юноши, но сочетать их вместе со своими привычками, которые так и рвутся из тебя, очень и очень сложно. Недаром мама нередко бросала на меня испуганные взгляды, когда ее сын временами становился чужим и непонятным.
Спустя четыре часа поезд прибыл в Москву. Доехав до Сокольников, где находился институт, я отправился в секретариат, где занялся оформлением документов и получением койки в общежитии. Вновь прибывшие студенты с возбужденно-радостными лицами бегали туда-сюда, суетились, задавая все новые и новые вопросы. Я снисходительно смотрел на них с высоты своего солидного возраста и внутренне усмехался. Быстро оформил нужные документы, после чего отправился в общежитие.
Вошел в комнату на первом этаже, которая станет отныне моей на ближайшие четыре года. Стоп! На один год. Дальше война… Огляделся. Большая комната с одним-единственным окном, соответствующим помещению, таким же огромным, шириной где-то два с половиной метра. Восемь железных кроватей, расставленных вдоль стен, и рядом с каждой – низенькая тумбочка. Посредине стоял длинный голый стол и невзрачные, расшатанные стулья, а с потолка свисали три лампочки без абажура. Оглядев комнату, подумал, что к такому спартанскому набору мне не привыкать, почти та же казарма, хотя в душе хотелось комфорта, к которому я успел привыкнуть за свою вторую половину жизни. Не успел я выбрать себе кровать, как в комнату вошли трое парней. Первый, плотного сложения парень с густой гривой волос, быстро обежав меня снисходительным взглядом, подошел и протянул руку.
– Давай знакомиться! Дмитрий Егошин!
– Костя, – я осторожно пожал грубую и крепкую ладонь сокурсника. – Звягинцев.
– Что, Звягинцев?! Будем строить новую, пролетарскую культуру?! Ты как, с нами?
– Там видно будет, – усмехнулся я.
– Нет! Так не пойдет! Ты или с нами, или против нас! Советским людям нужно свое искусство! Свои писатели и поэты! Маяковский и Горький – это наши маяки, на которые мы должны держать направление! Они заложили основу пролетарского искусства, а нам нужно как можно больше развернуть поднятое ими знамя рабоче-крестьянской культуры! Именно нам, молодежи страны Советов, предстоит внедрять комсомольско-коммунистическую культуру в народные массы! Только так мы…
«Самодовольный и наглый ублюдок. Бедная культура…»
Больше не слушая его болтовню, я направился к двум парням, стоявшим посредине комнаты с ехидными улыбками на лицах, при этом с удовольствием констатируя, что пламенная речь за моей спиной резко оборвалась. Один из ребят, с рыжими кудрями и веселыми глазами, поставил чемодан на пол и, больше не сдерживаясь, весело рассмеялся. Похоже, на нем уже опробовал свое ораторское искусство носитель новой пролетарской культуры. Не успел я подойти, как он протянул руку.
– Петр, – представился он. – Мой дед и отец – речники. Вся их жизнь с Волгой связана, а я вот в литераторы решил податься. Внештатным корреспондентом целый год работал. Писал под псевдонимом Товарищ Речник, а фамилия моя – Трубников.
– Рад знакомству. Костя. Буду изучать историю искусств.
– Александр Воровской, – представился второй юноша, подтянутый, спортивного вида. – Тоже буду изучать историю искусств.
– Костя Звягинцев, – в очередной раз представился я.
В следующую секунду дверь снова открылась, и вошли новые жильцы нашей комнаты.
После того, как все перезнакомились, мы толпой отправились на поиски столовой, а пока шли, я прокручивал в голове цифры.
«Родители дали мне с собой четыреста рублей, стипендия – сто сорок рублей, обед в студенческой столовой стоит, как говорят ребята, тридцать пять копеек, так что с голода точно не умру. Три рубля в месяц за общежитие. Сюда входит пользование душем, кухней и смена белья два раза в месяц. За еду и крышу над головой можно не беспокоиться. Правда, быт уж больно спартанский, а я как-то привык к хорошей жизни. Ладно. Там видно будет».
Прошло две недели. Учеба не напрягала, так как Костя Звягинцев имел основательный запас знаний. Из ребят по комнате я ближе всех сошелся с Александром Воровским. По трем причинам. Во-первых, это был спокойный и немногословный парень. Как и я. Во-вторых, мы оказались с ним в одной группе, а третьей и главной точкой соприкосновения стало знание немецкого языка. Дело в том, что огромный недостаток обучения иностранным языкам в институте заключался в том, что оно не предполагало необходимости живого контакта с носителями изучаемого языка, и студенты умели свободно читать на иностранном языке, но при этом разговорная речь у них изрядно хромала. Саша, как оказалось, отлично владел немецким разговорным языком, причем с ярко выраженным берлинским акцентом. Как я узнал намного позже, он был сыном одного из работников посольства в Германии и прожил там ни много ни мало шесть лет. Спустя какое-то время его отец был уличен в любовных связях с другой женщиной, одной из секретарш посольства. Скандал по этому поводу поднимать не стали, а вместо этого всех выслали обратно в Союз. Спустя полгода его родители развелись. Мать стала работать преподавательницей немецкого языка в одном из московских институтов, а еще спустя год вышла замуж за одного из профессоров. Прошло еще какое-то время, и до них дошло страшное по тем временам известие: его отца, работника МИДа, объявили врагом народа и дали восемь лет лагерей.
Жизнь за границей сделала Сашу Воровского строгим и сдержанным на слова, несмотря на его детский возраст. Когда он повзрослел, этому стало способствовать его прошлое: отец – враг народа. Многие из студентов, не зная его толком, считали это надменностью – пережитком прошлого и барскими замашками. Даже как-то на одном комсомольском собрании ему поставили это в вину, заявив, что настоящий комсомолец должен быть простым и открытым в общении.
За время скитаний в прошлой жизни я стал неплохо изъясняться на английском языке, да и моя жена его отлично знала, так что разговорный язык был у меня на хорошем уровне. В этом времени, благодаря Костиным родителям, я знал немецкий и французский языки. Это был немалый плюс. Здесь знание нескольких языков уже само по себе было хорошим заработком, дававшим заработать не только на бутерброд с маслом, но и на толстый слой красной икры. Когда выяснилось, что из нашей комнаты только двое владеют иностранными языками, мы с Воровским частенько разговаривали на немецком языке, на зависть остальным студентам.
Имея приличный багаж знаний, которых мне должно было хватить на первый год обучения, я собирался все свое свободное время посвятить как общей физической, так и специальной подготовке. Основы бойцовской практики и наработки у меня были, так что дело осталось за малым – усиленно тренироваться. Другой мир, другое тело, а цель – одна. Стать сильным, выносливым и ловким. Стать снова хищником. Парк и лес, простиравшийся сразу за институтом, стали отличным полигоном для моих тренировок, а чтобы иметь партнеров по спаррингу, я стал ходить на тренировки по боксу и самбо. При этом сильно уставал, но вот только отдохнуть или лечь пораньше в студенческом общежитии было практически невозможно. Буквально каждый вечер шло обсуждение последних новостей, выливаясь в споры и дискуссии. Обсуждение мировых новостей, радость успехам передовиков производства и сельского хозяйства, критика и осуждение нравов капиталистического мира, яростные споры о будущем страны Советов – все это мне было абсолютно неинтересно, но при этом надо было поддерживать имидж советского студента, а значит, участвовать.
Со стороны института на меня пытались навесить общественные нагрузки, заставляли ходить на политучебу и выполнять поручения комсомольской организации. Так как они покушались на мое личное время, я всячески старался избегать подобных поручений, но при этом нередко было смешно, когда я читал очередной плакат-объявление, в этот раз зовущий на собрание в поддержку угнетенных народов Африки. Я уже был на полпути к выходу, как мне дорогу перегородила Маруся Стрекалова, краснощекая, пышная телом, секретарь нашей комсомольской организации.
– Звягинцев, ты куда направился?!
– На тренировку.
– Как ты можешь свои личные интересы противопоставлять общественным! Каждый советский студент должен осудить звериную сущность капиталистического отношения к угнетенным народам Африки! Или ты, Звягинцев, другого мнения?!
– Ты мне лучше, Маруся, скажи другое: ты хоть одного живого негра видела?
– Нет! Но это не значит, что я не должна бороться за их свободу и независимость! И скажу тебе прямо, Звягинцев, как комсомолец комсомольцу, от твоих слов попахивает гнилым индивидуализмом! Мне уже не раз докладывали, что ты нередко избегаешь общественных мероприятий и отказываешься от нагрузок! Ты комсомолец, Звягинцев, и живешь в советском обществе! Ты не можешь…
Я не стал ничего говорить, а вместо этого быстро и неожиданно протянул руку и легонько ущипнул ее за крупную грудь, которая просто распирала ее кофточку, при этом был готов отскочить, если она попытается ударить меня, но вместо этого она неожиданно ойкнула и густо покраснела. Воспользовавшись замешательством девушки, я быстро обошел ее и продолжил свой путь. После этого случая Маруся на ближайшем собрании поставила вопрос о моем махровом индивидуализме, и мне стало понятно, что от меня просто так не отцепятся, после чего я принялся изображать активную деятельность. Все это заставило меня задуматься о том, что необходимо найти более спокойное место для проживания, но самый лучший вариант: снимать комнату или квартиру, что в перенаселенной Москве обходилось очень дорого.
«Пора искать способ для получения денег, – решил я. – Причем не откладывая».
Всю первую неделю гулял по Москве. Город казался… Нет, не чужим, но очень непривычным для моего глаза. Много старых домов с обвалившейся лепкой и потрескавшимися стенами, церквушки, превращенные в мастерские; угловатые и скучные, словно по линейке выстроенные стояли современные здания. На улицах было непривычно мало транспорта, зато они были полны народа. У магазинов покупатели звенели молочными бутылками и металлическими бидончиками, из дверей вкусно пахло свежим хлебом, а витрины были заставлены пирамидами консервных банок. Странно и непривычно смотрелись деревянные кабинки телефонов-автоматов и тележки с мороженым. И опять плакаты. Они были повсюду. Нередко с ликом Сталина. Их можно было найти почти во всех витринах магазинов, причем все они были отобраны строго по тематике. На продовольственном магазине красовался плакат, на котором седоусые колхозники вручали вождю плоды своего труда, снопы пшеницы и корзины с фруктами. Промторг был украшен плакатом, где вождь ласково улыбался детям, а в витрине книжного магазина великий мыслитель склонился над столом с ручкой в руке, где фоном была обложка книги «Сталин. Марксизм и национально-колониальный вопрос. Сборник избранных статей и речей». Разбавляла изобилие ликов всенародного вождя реклама, приглашающая есть крабов, покупать облигации государственных займов и туалетное мыло «Рекорд».
«В сберкассе денег накопила – путевку на курорт купила», – повторил я про себя слоган рекламы, висящий на стене дома, мимо которого сейчас проходил. На большом плакате была нарисована женщина с довольным лицом и со сберкнижкой в руке, а за ее спиной красовался кусок черноморского побережья.
«Насчет денег… надо серьезно подумать, – в который раз я вернулся к этому больному для меня вопросу. – То, что нам дают в студенческой столовой, едой можно назвать с большой натяжкой. Мне лично, чтобы запихнуть в себя их обед, надо три дня поголодать. Не меньше. Только как быть с деньгами?»
Планы, как добыть деньги, у меня были, причем конкретные, только вот время для осуществления моих проектов еще не настало. Дело в том, что, работая в Госархиве МВД, я иногда держал в руках уголовные дела и, естественно, время от времени заглядывал в них. Всю эту информацию, которая осталась в памяти, я около недели перекладывал на бумагу, потом долго и тщательно сортировал. Из всех этих обрывков мне удалось собрать три эпизода, которыми я мог воспользоваться, вот только первый из них станет возможным 4 декабря 1940 года, а другие и того позже. Был у меня еще один привлекательный и простой способ разжиться деньгами. Взять на гоп-стоп инкассатора.
Так как официальная идеология страны Советов гласила, что преступность порождается социальными условиями, которых при Советской власти нет, а значит, с ней вот-вот будет покончено, ни в газетах, ни в журналах, ни в книгах – нигде не упоминалось о работе милиции. Да и чего о ней писать, если в советском обществе остались только хулиганы, дебоширы и пьяницы: наверное, поэтому по городу так спокойно сновали между отделениями госбанков и предприятиями инкассаторы, имея в кобуре револьвер, а за спиной мешок денег.
«Прямо как Дед Мороз с мешком, виноват, портфелем, полным подарков, – подумал я, глядя вслед невысокому полному мужичку в очках, шляпе и револьвером на боку, который пару минут назад вышел из отделения госбанка и сейчас неторопливо шел в свою организацию с набитым деньгами портфелем. – Ладно. Это пока не критично. Есть и другие дела».
Несмотря на свое язвительное отношение к окружающей меня реальности, я уже несколько раз приходил на Красную площадь, смотрел на красный флаг, на высокие стены и окна дворца, возвышающиеся над зубчатой стеной, и думал о том, что можно сделать в этой ситуации.
«Война неизбежна, но есть время хоть частично исправить последствия ужасной катастрофы. Попробовать пробиться к Сталину?»
Эта мысль мелькала у меня не раз, но реального воплощения так и не получила по ряду причин. Из того, что мне довелось видеть и слышать в этом времени, нетрудно было сделать кое-какие выводы, проанализировав которые, можно получить возможный вариант исхода подобной встречи. Предположим, что я попаду на прием к высшему руководству и расскажу историю развития государства строителей коммунизма. Предположим, что мне поверят. Вот только какому из партийных бонз сможет понравиться этот рассказ? Тут и сейчас за менее крамольные высказывания дают десять лет лагерей, да еще без права переписки. Да что там далекое будущее?! Если им рассказать правду о войне, которая через год начнется, то меня через пять минут расстреляют, потом выкопают и снова расстреляют. Единственный шанс что-то исправить в этой ситуации – это только личный разговор со Сталиным. Только он все решал в этой стране. Если он и поверит мне, то постарается получить информацию лично для себя, чтобы в дальнейшем использовать к своей выгоде. Да и зачем великому вождю и учителю народов человек в его окружении, который знает больше него? После того как источник информации иссякнет, он станет ненужен. Это логично, а главное, правильно. Ведь если я останусь в живых, автоматически расширится круг людей, знающих о пришельце из будущего, со временем этот круг будет становиться все шире и шире, а значит, в народ может просочиться вредная для него информация, идущая вразрез с линией правящей партии.
Как солдат я им не нужен. Мои знания в сфере развития сельского хозяйства и экономики равны нулю. Если только конструирование оружия. Материальную часть оружия, начиная с автомата Калашникова и заканчивая известными иностранными марками, я знал досконально, как знал их сильные и слабые стороны. Тогда, возможно, на год, от силы на два, продлится мое существование.
Если реально смотреть на вещи, то я им нужен так же как зайцу знак «стоп». Нет человека – нет проблем. Сталин и его окружение уже получили и еще будут получать информацию о нападении Германии на Советский Союз. А прислушались они к ней? Нет. Вот и ответ на мой вопрос. Так что живи спокойно, советский комсомолец Костя Звягинцев, потому как совесть твоя чиста.
Только я успел так подумать, как заметил двух людей, которые целенаправленно двигались в мою сторону.
Странно. Стою, смотрю, никого не трогаю. В чем проблема?
То, что это люди из охраны Кремля, я определил еще на расстоянии. Крепкие, плечистые. От них исходил запах опасности, как от диких зверей. Уходить было нельзя. Зачем поднимать волну лишних и ненужных подозрений? Пока один подходил ко мне, второй сотрудник, сдвинувшись влево, остановился и застыл от меня в трех шагах, держа руку в оттопыренном кармане пиджака. Сотрудник госбезопасности, подойдя ко мне, спросил:
– Гуляешь, парень?
В его голосе не было ни намека на угрозу, только ленивый интерес, но так может показаться только постороннему человеку, но не мне. В глубине его глаз сидят внимательность и настороженность, которые ловят каждое мое движение, как лица, так и тела.
– Гуляю. Мне нравится по Москве ходить. К чему этот вопрос, товарищ?
– Не первый раз здесь гуляешь? – он просто отмел мой вопрос, не считая нужным отвечать на него.
– Третий, – растерянным голосом произнес я. – А в чем дело, может скажете наконец?
– Вот и мы заметили, что ты зачастил сюда. Стоишь и словно что-то высматриваешь.
– Не высматриваю, а просто смотрю. Мне нравится тут бывать.
– Нравится, – повторяет он за мной и начинает быстро и ловко похлопывать меня по бокам, затем по карманам куртки.
– Зачем вы это делаете? – воскликнул я, при этом делая наивно-растерянное лицо.
– В портфеле что?
– Учебники, конспекты…
– Студент? Документ с собой есть?
– Да. Есть, – теперь я придал себе испуганный вид. – Вот.
Он быстро пробежал глазами мой студенческий билет, потом вернул его мне. Несколько секунд мы смотрели друг на друга, пока он насмешливо не сказал:
– Чего стоишь?! Беги! Учись, студент!
– Спасибо. Я пошел.
Развернувшись, быстро зашагал. Я шел и чувствовал на своей спине взгляд кремлевского охранника.
Выйдя из института, я отправился прогуляться, так как до тренировки было больше двух часов. Чисто автоматически изучал и заносил в память карту района: улицы, проходные дворы, тупики, скверы, при этом отмечая наиболее выгодные места засад, пути отхода. Все это проходило у меня между делом, совершенно не мешая мне радоваться свежему по-осеннему ветерку и теплому солнечному дню. Идя, смотрел по сторонам, при этом внимательно оглядывая фигурки наиболее симпатичных девушек. Женским вопросом я тоже собирался заняться, но только в порядке очереди. Только я свернул в проулок, как меня обогнал парень в модной двухцветной спортивной куртке. Мне его доводилось видеть в институте. Он учился на нашем факультете, только в другой группе. Симпатичный, веселый парень, вечно окруженный смеющимися девушками. Скорее всего, он был москвичом, так как в общежитии я его ни разу не видел.
«Мне бы тоже такая курточка не помешала», – только я так подумал, как из полутемной арки показались представители местной приблатненной шпаны, идущие наперерез владельцу симпатичной куртки. Судя по тому, что они шли парню наперерез, их посетила такая же мысль, как и меня. На головах у них, по последней бандитской моде, кепочки-малокозырки, на ногах – «прохоря» с голенищами гармошкой. Судя по перстню, наколотому на пальце идущего впереди босяка, тот уже отбыл один срок по малолетке. У всех троих лица слеплены словно по одному трафарету: наглые, с прищуром, глаза, в уголках губ примятые папироски, а на передних зубах поблескивают металлические фиксы.
Было около двух часов рабочего дня, поэтому народу в переулке было немного, на что, очевидно, и рассчитывали грабители. Главарь остановился перед студентом, загородив ему дорогу.
– Кореша, глянь, какой у пацана клифт богатый.
Один из его подельников тем временем зашел за спину жертве, а третий остался стоять за спиной главаря. Студент попытался развернуться, чтобы уйти, но был остановлен грубым тычком в спину и замер, оглядываясь по сторонам в поисках помощи. Вот только рассчитывать на нее не следовало. Солидный мужчина с портфелем, шедший впереди меня, стоило ему только увидеть эту троицу, сразу резко ускорил шаг и сейчас был далеко впереди, на выходе из переулка. Стайка студенток, под залихватский свист босяка, стоявшего за спиной главаря, еще раньше перебежала на другую сторону дороги и быстро, не оглядываясь, зашагала прочь. Только старик в старомодном пенсне продолжал медленно идти по другой стороне, опираясь на палку, и, похоже, ничего не замечал вокруг. Получалось, что один я неправильно отреагировал на сложившуюся обстановку, продолжая идти, но при этом старался выглядеть как можно более безобидно, вжимая голову в плечи и смотря в землю. Судя по их ухмылкам и пренебрежительным взглядам, роль труса мне вполне удалась.
«Хорошо. Неожиданность присутствует, вот только против троих не потяну. Значит, надо их выбивать по одному. К тому же у главаря нож». Нож появился несколько секунд назад, так как жертва категорически отказывалась отдавать куртку, и теперь главарь, угрожая им, пытался затащить парня в темень арки. Я услышал, как он в притворной ярости, чтобы окончательно запугать жертву, угрожающе зашипел:
– Ты че, сучонок? Враз попишу! Рука не дрогнет!
В тот момент, когда я проходил мимо них, грабитель, стоящий за спиной главаря, решил, что пора как-то проявить себя, и шагнул мне навстречу:
– Ты, шкет дохлый! Чего здесь шляешься?! Ну-ка живо чеши отсюдова!
При этом он замахнулся, ожидая, что я сейчас втяну голову в плечи и рысью помчусь от них подальше, но вместо этого носок моего ботинка впечатался ему между ног. Только он открыл рот, чтобы закричать, как получил широко открытой ладонью сильный удар в лоб и покатился по мостовой. Главарь, до этого не обращавший на меня внимания, резко развернулся в мою сторону, но больше ничего не успел сделать – мой локоть вошел в соприкосновение с его челюстью. Я еще успел услышать хруст сломанной кости, как его сразу перекрыл вопль боли босяка, который сейчас лежал на земле, скорчившись и держась за причинное место. Своим криком он словно привел в чувство третьего налетчика, который до этого ошеломленно замер, широко открыв глаза от удивления, но только я успел шагнуть в его сторону, как он кинулся бежать. Я быстро посмотрел по сторонам. Никого не было, только старик стоял на противоположной стороне и подслеповато щурил глаза на лежащие тела. Вслед за ним я тоже обежал их взглядом. Главарь, хорошо приложившись затылком о брусчатку, лежал, потеряв сознание. Второй грабитель тихо выл, глядя на меня испуганными глазами.
Я нагнулся и подобрал нож, выпавший из руки главаря. Быстро оглядел. Ничего особенного, но в хозяйстве может пригодиться. Сунул его в сумку, а затем повернулся к студенту, все еще стоявшему на том же месте и ошеломленно глядящему то на меня, то на своих грабителей.
– Чего зенки пялишь? Пошли отсюда быстрее!
Тот, еще только приходя в себя, несколько раз автоматически кивнул головой, затем осторожно обошел лежащее на земле тело главаря и поспешил вслед за мной. Идя, я начал мысленно анализировать схватку, заодно ставя оценки своей подготовке. К этой драке меня подтолкнули не благородные побуждения, а желание изучить в действии реальные возможности своего тела. Переулок тихий, народу практически нет, да и противники были равны мне по силе – ну как тут не соблазниться такой возможностью.
Не успели мы свернуть за ближайший угол здания, как парень вдруг сбивчиво заговорил:
– Слушай, а я тебя знаю! Видел в нашем институте. Все произошло так неожиданно… Ты здорово дерешься! Бац, бац – и готово! Я никогда…
– Скажи мне спасибо. И будь здоров.
– Да погоди ты! Я ведь тебя даже толком не поблагодарил!
– Тогда быстрее благодари и разбежались.
– Послушай! Так будет не правильно. Не по-человечески. Давай хотя бы познакомимся. Меня зовут Костя, – и протянул мне руку.
Я усмехнулся и пожал руку.
– Здорово, тезка.
Теперь пришла его очередь улыбаться.
– Предлагаю отметить наше знакомство. Ты как?
– Нет. Мне сегодня идти на тренировку.
– Так ты боксом занимаешься?!
– Вроде того.
– Жаль, – он на несколько секунд задумался, потом его лицо просветлело, и он почти выпалил: – Слушай, а приходи к нам сегодня вечером домой!
– Зачем?
– Чаю попьем, – и тезка хитро, словно с намеком, усмехнулся, – с бутербродами.
Есть мне хотелось постоянно и желательно вкусно, а так как в институтской столовке кормили скудно и по большей части невкусно, аргумент показался достаточно веским, чтобы сходить в гости.
– С бутербродами, говоришь? Уговорил! Давай адрес.
Как оказалось, жил он недалеко отсюда, в трех трамвайных остановках от института, в старом доме еще царской постройки. Жил тезка хорошо, даже, можно сказать, богато, если исходить из того факта, что у его отца была трехкомнатная квартира, и это в Москве, где более семидесяти процентов населения ютились в коммунальных квартирах, в которых проживало от трех до семи семей.
В прихожей висело на стене длинное зеркало в ореховой раме. В углу стояла вешалка, опирающаяся на три массивные ноги. Переступив порог, я вошел в гостиную и сразу обратил внимание на большой, солидный, темно-вишневого оттенка, с красивыми резными цветочками на дверцах буфет. В центре комнаты стоял стол, накрытый плюшевой скатертью темно-вишневого цвета с бахромой. Обивка четырех стульев полностью соответствовала цвету скатерти. Над столом свисала с потолка лампа в оранжевом матерчатом абажуре и такой же бахромой. В одном углу на широкой тумбе стоял громоздкий и квадратный по форме радиоприемник, подмигивающий зеленым глазком, в другом – патефон с набором пластинок. Стандартная обстановка зажиточной семьи, если не считать хозяйки квартиры. У нее, совершенно точно, была нестандартная, яркая и живая внешность. В лице и фигуре, если брать по отдельности, нетрудно было заметить некоторые излишества, но все вместе это смотрелось настолько привлекательно и соблазнительно, что я внутренне облизнулся. И так несколько раз. Большие пухлые губы. Огромные черные глаза. Тугие покатые бедра. Целую минуту я пытался понять, кто она и что здесь делает. Что это была не сестра Костика, это и ежу ясно. Хотя по годам красавица недалеко от него ушла.
– Что? Гадаешь? – усмехнулся Костя, который, видно, каким-то образом сумел прочитать мои мысли.
Не успел я ничего сказать, как это небесное создание подошло ко мне и томно протянуло свою нежную ладошку.
– Олечка.
Она так странно отрекомендовалась, что я на пару секунд растерялся.
– Звягинцев. Костя.
Потом, неожиданно для себя, взял ее ручку и, чуть склонившись, поднес к губам. Поцеловал. Отпустил ее руку и, глядя ей прямо в глаза, сказал:
– Вы очень вкусно пахнете, Олечка.
Та усмехнулась:
– Интересный комплимент. Ребята, вы пока поговорите без меня, а я схожу на кухню. Надо же проявить себя хоть немного хозяйкой.
Не успела она уйти, как я сразу уставился на тезку вопросительным взглядом. Костя весело улыбнулся и негромко сказал:
– Посмотрел бы ты на себя со стороны. Впрочем, почти все так реагируют на Олечкины прелести. Стоят столбом и жадно пожирают ее глазами.
– Это твоя…
– Не моя, а моего папаши. Его жена. Почти пять месяцев. Все понятно?
– Гм. Понятно. А ты как?
– Нормально, – пожал плечами тезка. – Я…
В эту минуту в комнату вплыла с тарелкой бутербродов Олечка.
– Ну что, мальчики, успели обсудить меня? Или вам дать еще время?
Ее улыбка была мягкая, нежная и какая-то трогательная. Я невольно почувствовал, что начал таять под ее обволакивающим взглядом. Потом мы пили вино, ели бутерброды, слушали музыку и весело болтали. Олечка умела слушать, непринужденно говорить на различные темы, весело и заразительно смеяться. Через пару часов я стал прощаться, так и не дождавшись отца Костика. Тезка неожиданно вызвался проводить меня до остановки.
– Как тебе супруга моего папаши? – спросил он меня, стоило нам выйти из подъезда.
Костик не умел пить и сейчас выглядел охмелевшим. Это чувствовалось по не совсем твердому шагу и такой же речи.
– Студентка, комсомолка, спортсменка, наконец, она просто красавица! – ответил я ему фразой из фильма, который выпустят еще лет через тридцать.
– Почему спортсменка?
– Просто так сказал. Не обращай внимания.
– Насчет студентки ты угадал, – сообщил он.
– А твоя мать где?
– Ушла от отца шесть лет назад. Надоели ей любовницы моего папаши. Я сначала с ней жил, но потом она вышла замуж и… уехала в другой город. Пришлось переехать к отцу. Полтора года прожили вместе, а потом появилась она. Окрутила его настолько быстро, что он, наверное, это понял, когда они зарегистрировались.
Как я узнал позже, его мать действительно вышла замуж за директора какой-то базы, но прожили они вместе недолго. Спустя год или полтора ее мужа обвинили в воровстве и дали четыре года с конфискацией всего имущества, и как следствие, у них появились трудности, как с жильем, так и с деньгами, после чего мать отправила Костика к отцу.
– Сколько ей лет?
– Месяц тому назад двадцать два исполнилось, а папаше моему вот-вот сорок пять стукнет. – Какое-то время он молчал, потом снова заговорил: – Умеет она себя подать. Да?
– Нелегко тебе приходится, Костик, – усмехнулся я. – Никак к ней не подступиться? А ведь пробовал! Да?
– В точку, – пьяно усмехнулся тезка. – Все сразу понял.
– Кстати, а кто у тебя отец?
– Профессор в Московском педагогическом институте. Занимается научной подготовкой аспирантов на кафедре марксизма-ленинизма. Куча печатных работ. Окончил в свое время Институт красной профессуры.
Неожиданно он остановился.
– Знаешь, наверное, я домой пойду. Не обижаешься?
– Нет. Пока.
Свежий, но не холодный ветерок приятно обдувал лицо. Вино слегка шумело в голове, давая некоторую воздушность мыслям, поэтому, секунду подумав, я решил продлить свое умиротворенное состояние и пройтись пешком. Одну остановку. Правда, не вдоль извилистого трамвайного пути, а надумал срезать угол и идти напрямик. Сначала улица шла между двухэтажными бараками, которых полно на окраине города. В окнах горел свет. Через открытые форточки были слышны голоса, смех, музыка вперемешку с шипением патефонных пластинок. Где-то в глубине дворов раздавалось шальное, залихватское пение под гармошку. С другой стороны улицы, из-за домов, послышался дребезжащий электрический звонок трамвая, идущего по маршруту. Скоро дома закончились, и показались развалины какого-то заводика или цеха. Проходя по пустырю, среди россыпей битого кирпича и обугленных бревен я пошел осторожно, напряженно вглядываясь под ноги. Того и гляди ногу подвернешь! Городской гул как-то сам собой отдалился, стал тихим и невнятным – наверное, поэтому я услышал тихий плач.
«То ли женщина, то ли ребенок», – определил я и направился в сторону звуков.
Как ни старался осторожно идти, все равно нашумел. Выйдя из-за частично развалившейся стены, я обнаружил маленький костер и что-то типа лежанки, собранной из двух обломков досок, на которых лежало какое-то тряпье. Огляделся, но никого не заметил, зато сразу почувствовал, что за мной наблюдают.
– Выходи. Не бойся. Ничего тебе не сделаю.
В ответ тишина. Тут я вспомнил, что перед моим уходом хозяйка дома, Оленька, сунула мне в портфель бутерброды. Сел на доски, открыл портфель и достал сверток. Развернул. Понюхал, после чего изобразил блаженную улыбку и сказал:
– Ох, и вкусно пахнет! – Выждал минуту и снова сказал: – Если есть будешь – поделюсь.
За обломком кирпичной кладки кто-то зашевелился, потом поднялась маленькая фигурка, но подойти так и не решилась.
– Как хочешь. Уйду, голодным останешься.
Фигурка сделала несколько шагов, потом еще несколько. Теперь я разглядел хозяина ночлега. Это был мальчишка лет девяти-десяти. Под его левым глазом лиловел синяк.
– Ничего я тебе не сделаю, – я протянул ему бутерброд. – Бери.
Он сделал шаг вперед, выхватил у меня из руки бутерброд и сразу отскочил назад, после чего впился в него зубами и стал быстро жевать, не отрывая от меня взгляда. Я подложил немного обломков досок в огонь, после чего спросил:
– Вкусно?
Парнишка согласно закивал головой.
– На! Держи еще. И садись к огню.
Паренек взял второй бутерброд, сел и сразу принялся за еду. Прожевав последний кусок, уставился на мой портфель. Я усмехнулся.
– Извини, парень. Больше у меня нет. Давай знакомиться. Меня Костей зовут. А тебя?
– Миха.
– Михаил, значит?
Он опять закивал головой. Я уже оглядел его и составил о нем свое мнение. Он был не беспризорником, так как, несмотря на дешевизну и грязь, одежки были явно не на помойке подобраны. Да и по размеру подходили. Очень бедная семья или… детдом. Если бы семья, то он бы здесь не ночевал.
– Сбежал из детдома?
Он приподнялся, хотел вскочить, но так как я остался неподвижен, сел обратно.
– Ну, сбежал.
– Я сам когда-то жил в детдоме. Было и плохое, и хорошее. Ничего, вырос, человеком стал, – сказав это, сразу понял, что не то сказал. Это подросток может что-то понять, а но передо мной еще совсем малыш. По моим меркам.
– Тебе за что глаз подбили? Крысятничал?
– Я? Да никогда в жизни! Ни крошки ни у кого не взял! Зуб даю! – он прямо вскинулся, глаза заблестели.
– Верю. Верю. Так за что фингал получил? – спросил я его, но сразу добавил: – Не хочешь – не говори.
– Нас с Тимой, Серегу и еще других ребят Змей с парнями заставлял просить у прохожих деньги.
– Это взрослые парни?
– Старший отряд. В следующем году в фабрично-заводское училище будут поступать.
– Ты отказался, и они, чтобы запугать остальных, тебя избили. Так?
– Сказали, что каждый день бить будут, если не соглашусь просить.
Я задумался. Пойти и набить морды? В этом я не видел проблемы, но парнишке за мое заступничество потом прилетит еще больше. Вот если как брат…
– У тебя есть кто-то из родных?
– Мама.
– Погоди! А чего ты тогда в детдоме?
У мальчишки сначала заблестели глаза, потом он захлюпал носом. Я дипломатично молчал, зная по себе, что в его годы мальчишки считали позором «распускать нюни», особенно перед чужими людьми. Немного успокоившись, сдавленным голосом тот все же объяснил ситуацию. Оказалось, что его мать вышла замуж во второй раз и уехала строить новую жизнь, где-то на Урале. Обещала, как только устроится на новом месте, то обязательно заберет своего любимого сына к себе. Прошел уже год. Из родственников в Москве была тетя Зина, старшая сестра его матери. Она его навещала раз в месяц, приносила гостинцы.
– У нее дети есть?
– Два сына. Костя и Сергей. Еще Катя. Она тоже большая.
– Ее сыновья приходили к тебе?
– Нет. Зачем? Они же взрослые.
– Знаешь, где живет тетя Зина?
– Нет. Ни разу у них дома не был.
– Нет так нет. Завтра я тебя отведу в детдом и представлюсь твоим двоюродным братом. После чего поговорю со Змеем.
Мальчишка закрутил головой.
– Не. Так еще хуже. Ты, дядя, потом уйдешь, а меня…
Вешать на себя мне эту историю не хотелось, но любое дело надо доводить до конца. Это было одно из моих немногих жизненных правил, которые я никогда не нарушал.
– Навещать буду. Обещаю. – Я немного подумал и добавил: – Раз в неделю – точно.
Мишка повеселел, потом немного подумал и согласился. Забрал мальчишку, и мы поехали в общежитие. Увидев паренька, студенты засыпали меня и его вопросами. Узнав его грустную историю, собрались завтра всей комнатой идти бить морду Змею и его дружкам. Я успокоил их, сказав, что сам все решу. Поэтому утром, вместо лекций, поехал с парнишкой в детдом. Там меня радостно встретили, поблагодарили за найденного воспитанника, после чего я отправился искать Змея. Нашел во дворе, в компании еще двух парней. Культурно представился, после чего пояснил, что мне от него надо, а в ответ меня обозвали разными непечатными словами, но так как о педагогике я не имел ни малейшего понятия, то просто сломал Змею руку. Спустя минуту то же самое проделал с другим шустрым мальчиком, приятелем Змея, который попытался ударить меня самодельным кастетом. Третий малолетний хулиган решил не искушать судьбу и сбежал с поля боя. Кастет я забрал. На всякий случай.
Пришел через три дня. Мишка обрадовался мне, как родному.
– Как Змей? Угрожал?
– Нет. Только от него приходили. Сказали, что со мной разберутся.
– Хорошо. Придется снова поговорить.
Снова нашел Змея и пообещал сломать ему ногу и затем все остальные конечности по очереди, если у него и дальше будут претензии к Мишке. Судя по его испуганному виду, он воспринял мои слова серьезно, при этом клятвенно пообещал, что ничего подобного больше не будет.
– Остальных это тоже касается, – с этими словами я пробежал глазами по лицам стоящих рядом со Змеем парней.
Те, старательно избегая моего взгляда, только кивали головами в знак согласия.