– Заходи, – скомандовал Вирг Сафин и посторонился в дверях. Я ахнула. Каминный зал, открывшийся передо мной, сошел, казалось, с картины о старинном готическом замке. Замке, полном страшных легенд.
Я не запомнила ничего. Ни ночной дороги, ни быстрой езды его автомобиля, слившейся в моем сознании в сплошной раскаленный поток. Мы не говорили, он не отрывал от дороги глаз, и внутри меня нарастало мучительное, странное ощущение, что он молчит потому, что не хочет со мной говорить. Не знает, что сказать.
Потом мы остановились в каком-то дворе, вошли в парадную пятиэтажного особняка. Парадная была освещена очень ярко – так ярко, что можно было в точности рассмотреть мраморную плитку на стенах. Плитка была похожа на лубочные, ярмарочные картинки. Никогда не видела таких странных изразцов.
В парадном были два охранника, которые при нашем появлении вытянулись по струнке, прямо по военной стойке «смирно». Мне показалось, что они боятся Вирга Сафина. И я (дурацкий Скорпион), не замедлила об этом сказать.
Сафин только рассмеялся. В тот момент мы поднимались по лестнице. В здании был лифт, но Сафин почему-то им не воспользовался. Хорошо бы, мы поднялись на один лестничный пролет… А то – на четвертый этаж!
– Конечно, они меня боятся, – сказал Сафин, поднимаясь по лестнице, – ведь этот дом принадлежит мне. А я даю им работу и плачу зарплату. Конечно, они боятся.
– Целый дом? – выдохнула я.
– Ну да, весь дом. Я его построил. Но, конечно, я не использую его весь – здесь студия и мой офис. Я использую это место и для работы, и для деловых встреч. Очень удобно, ведь это самый центр. Живу в другом месте.
Мне страшно хотелось спросить, где он живет, но я вовремя прикусила язык – и так наговорила достаточно.
Каминный зал поверг меня в шок. Шкуры тигров на полу, огромный камин в человеческий рост из темного тесаного камня, и очень странная мебель: вроде бы старинная, но оббитая светлой современной кожей. Мне вдруг стало казаться, что я попала в замок Дракулы. И странная вещь, я вдруг ощутила какое-то очень неприятное чувство тревоги, словно в месте этом было что-то не так. Но что именно, я не могла объяснить.
Под потолком вспыхнула роскошная хрустальная люстра, заливая все это великолепие ослепительным, обнажающим светом.
– Я часто использую это место для работы, для съемок, – пояснил Сафин, – ну и еще вожу сюда вип-клиентов. Нравится всем.
Он открыл небольшую, замаскированную старинным тканным гобеленом дверь в стене, и мы оказались в небольшом коридоре, в который выходили четыре двери.
– Это офис, – Сафин показал мне небольшой офис с тремя компьютерами и высоченными шкафами с какими-то бумажными папками, – здесь работают мой секретарь, директор и юрист. Ты с ними еще познакомишься. А дальше по коридору две гостевые комнаты и кухня.
Ни в кухне, ни в комнатах не было ничего страшного и зловещего. Комнаты были обставлены обычной мебелью и напоминали дорогой гостиничный номер. Вид у них был явно не жилой. Кухня была оснащена самой современной и дорогой бытовой техникой, и в ней тоже не было ничего страшного. Казалось бы, эти обыкновенные помещения должны были меня успокоить. Но вышло как-то наоборот.
Двери в комнаты были открыты, Сафин, продемонстрировав их мне, так и не стал закрывать. Когда мы возвращались с кухни (последнего помещения этого обзора), я бросила в раскрытую дверь взгляд на огромную кровать. Я посмотрела на нее со странным даже для самой себя вожделением. Но, к моему глубокому разочарованию, Сафин не свернул в комнату с кроватью, а прошел мимо. Мы вернулись в каминный зал.
Сафин потушил люстру. По углам зажглись старинные лампы с пергаментными абажурами. Я никогда в жизни не видела таких оригинальных абажуров и не имела никакого понятия, из чего они сделаны. Помню только, что эти лампы меня словно загипнотизировали, и, как завороженная, я уставилась на них. Тут только до меня дошло, что во всем этом великолепии нет даже намека на фотоаппаратуру. А ведь Сафин сказал, что использует это место для съемок! Все это показалось мне странным.
– Ты так смотришь на мои лампы, – вдруг сказал Сафин, и я поняла, что, даже двигаясь по комнате, он исподволь наблюдает за мной.
Сев на диван, я поджала под себя ноги. Ситуация начинала становиться идиотской и усугублялась тем, что Сафин и не пытался даже приблизиться ко мне – не то, что прикоснуться.
– Да, – сказала я, отрицать было глупо, – я никогда не видела таких ламп. Они уникальные. Из чего делают такие абажуры?
– Боюсь, сейчас ты этого не поймешь, – Сафин поверг меня в очередной тупик, но я уже стала как-то привыкать его не понимать.
– А где же ты снимаешь? Я не вижу здесь никакой аппаратуры.
– Ты наблюдательна, это хорошо, – кивнул головой Сафин, – аппаратура в студии, а студия наверху. Этажом выше. И я не пускаю туда никого. Еще одна студия есть в моем доме, но и туда проход запрещен. Говорю это, чтобы ты запомнила на будущее. Так, на всякий случай. И не вздумай меня ослушаться. Я тебе этого не советую.
– А что тогда будет? – мне стало как-то не по себе.
– Пожалеешь, что родилась на свет.
Мелкая, противная дрожь охватила вдруг все мое тело и утонула где-то в глубинах позвоночника. Дрожь оставила неприятное ощущение. Лед. Сафин и сам почувствовал, что напугал меня до полусмерти. Он дружелюбно улыбнулся, сел напротив меня и взял меня за руки. Это было первое его реальное прикосновение за весь долгий день. Мои ладони утонули в теплоте его рук.
– Я измучил тебя сегодня, утомил, – сказал Сафин, – на тебя свалилось столько новых ощущений.
– Нет, – скромно сказала я.
– Тебе понравились мои друзья? – неожиданно спросил Сафин. Я не была готова к такому переходу, поэтому немного растерялась.
– Ну… – глупо промямлила я, – я видела их так мало.
– Глеб – это ничтожество. Алекс отвечает за безопасность, он начальник моей охраны. А Хелена – моя клиентка.
– Выходит, они тебе не друзья, – сказала я.
– Выходит, не друзья, – Сафин усмехнулся, – на самом деле у меня нет друзей. Ты еще это поймешь.
– Почему у тебя нет друзей? – вырвалось у меня как-то непроизвольно, – У каждого человека есть друзья. Хоть один друг, но есть.
Этими словами я вдруг вспомнила о Ксюхе. И было это так не кстати, что окончательно выбило меня из колеи. Теперь я уже точно не знала, как себя вести и что говорить.
– У меня нет друзей, – повторил Сафин, – это потому, что я очень отличаюсь от всех. Я не такой, как все. Ты даже представить себе не можешь, насколько я не такой. Надеюсь, ты это поймешь.
– Я и сейчас понимаю. Ты звезда и великий художник… – начала я, и вдруг отчетливо поняла, что несу что-то не то.
– Ты и минимального представления не имеешь, насколько я отличаюсь от всех. Сейчас ты ничего не понимаешь. И пока не старайся меня понять.
Я замолчала. Все происходящее нравилось мне меньше и меньше. Тем более, что Сафин выпустил мои руки.
Он откинулся на спинку дивана, лицо его просветлело.
– Знаешь, кто такая Хелена? Хелена – настоящая немецкая баронесса. У нее действительно есть титул. К тому же, она богатая наследница. И еще заказывает мне множество фотографий – на сотни тысяч евро! Круто, правда?
– Выходит, целую фотосессию?
– Точно! Хелена заказывает мне целую фотосессию. Потом эти снимки будут размещены в лучших журналах по всему миру. А знаешь, почему так? Хелена заказывает мне фотографии потому, что хочет выглядеть красивее и моложе, чем на самом деле, и у нее есть для этого деньги. Сейчас она обхаживает алюминиевого короля.
– Нельзя фотографией сделать человека красивее и моложе, – внезапно ляпнула я, даже не поняв, как это произошло, – нельзя сделать человека на фотографии моложе, если только не использовать компьютер и фотошоп.
Сафин замолчал, а я буквально онемела от своей смелости. Надо же, ляпнуть такое! А вдруг весь секрет уникальности фоток Сафина – действительно компьютер, и не фотошоп (фотошоп – слишком примитивно), а какая-то редкая компьютерная программа, возможно, сделанная за большие бабки, на заказ? Вдруг дело в этом, и Сафин все это тщательно скрывает. А я возьми и ляпни – действительно, язык мой – враг мой! Ведь он еще со мной даже не переспал! С ума сойти… Вот сейчас возьмет и отправит меня обратно с вещами. И что со мной будет тогда?
Я так увлеклась своим страхом от собственного ляпа, что не обратила внимания на то, как изменялось лицо Вирга Сафина. А лицо его… светлело на глазах! Внезапно оно стало прекрасным и одухотворенным, светло-радостным, как от самого яркого вдохновения. Увидев это, я онемела по-настоящему.
– Компьютер, фотошоп, как здорово, – пробормотал Сафин, – какая все-таки есть красота в тупом примитивизме! И насколько я все-таки выше вас всех!
Потом перевел взгляд на меня. Его лицо по-прежнему выглядело светлым и ярко-одухотворенным.
– Я, Вирг Сафин, – сказал он, – я один во всем мире. Другого не было и нет. Я никогда не пользуюсь ни компьютером, ни фотошопом, ни голливудскими 3D-эффектами. Именно поэтому мои работы покупает весь мир. Я делаю людей другими. И это могу сделать только я.
«Уж не вообразил ли он себя Господом Богом», – мелькнуло в голове, но, к счастью, усилием воли я удержала свой язык. И в этом странно-напряженном усилии воли я вдруг поймала себя на мысли о том, что разговор наш совсем не о том, о чем я столько мечтала. Наш разговор не о любви.
– Я делаю людей другими, – снова повторил Сафин, – мы обязательно поговорим об этом – чуть позже, когда я смогу. Я должен сказать тебе… Это очень важно. Я совсем не такой, как ты думаешь обо мне. Ты узнаешь об этом со временем. Ты даже не представляешь себе, какой я на самом деле. Ты ничего не знаешь. И даже не пытайся подумать, что понимаешь хоть что-то. Возможно, тебе лучше было бы держаться от меня подальше. Может, я совсем не тот, кого ты ищешь. Но все-таки по какой-то причине ты здесь. Значит, есть что-то, что заставило тебя приехать. Но ты не бойся. Я… не знаю, как тебе сказать. Позже. Это будет позже. Мы потом поговорим, когда я смогу.
Резким рывком Сафин вскочил с дивана и стал расхаживать по огромному залу, нервно сжимая и разжимая кулаки. Я же чувствовала себя так, словно меня треснули по башке кирпичом, а я все не могу понять, что так неожиданно свалилось на мою голову: то ли неземное счастье, то ли просто тяжелый кирпич.
Я не могла больше выносить страшное физическое напряжение этой ночи. Так же резко, как он, вскочила и буквально бросилась к нему. Я чувствовала, что должна прекратить это странное, пугающее меня движение. Мне было страшно от постоянных изменений выражения его лица, от буквально летающих в воздухе рук.
Я так резко подскочила к нему, что едва не сбила с ног. Он схватил меня за плечи, то ли чтобы ощутить рядом мое тело, то ли чтобы удержаться на ногах.
Тяжестью своих рук он пригвоздил меня к земле, и наполнил все тело такой сладостью, что я едва смогла дышать и стоять.
Я задышала мучительно часто, словно спасаясь от духоты, и тогда, запрокинув голову, он впился в мои губы.
Впился так, что я онемела от резкости этого поцелуя. Губы его были твердыми, жесткими, но одновременно опытными и податливыми. Он закусил мои губы, оттягивая их на себя, заполнил все мое существо своим дыханием. Его язык проник в мой рот, даря необыкновенную глубину всем ощущениям, наполняя все мое тело неземной немотой и сладостью такой силы, от которой я уже не могла оторваться.
Это был не просто поцелуй. Это было яростное слияние, жесткое проникновение, он буквально проникал в мое тело не только своим языком. Казалось, его язык, почти проникший в мое горло, парализует и мою волю, и все мысли. Я задыхалась от необыкновенной полноты этого странного ощущения. Губы его были жадными, он проникал в мое дыхание без остановки, его рот не отрывался от моего ни на мгновенье. Казалось, еще немного, и мои губы будут разорваны до крови. Но этого не происходило. Каждый яростный порыв становился все сильнее и все глубже сводил меня с ума. Я и понятия не имела, что в мире существуют такие поцелуи – странные, дарящие не только наслаждение, но и боль.
Он словно не целовал меня, а пил. Хотел вобрать мою душу, мою кровь. Поцелуй без всякой нежности оказался очень болезненным, но странное дело… Я не понимала, что происходит с моей душой, с моим телом. Боль в губах открывала мириады каких-то странных, не испытанных прежде ощущений, и эти ощущения силой своей неизведанности сводили меня с ума. Я черпала какое-то странное, постоянно усиливающееся наслаждение в этой боли, и мне хотелось только одного: чтобы боль эта не кончалась никогда.
Его поцелуй превзошел самые смелые мои мечты, и самые потаенные ожидания. Никто меня так еще не целовал.
Когда Сафин наконец-то оторвался от моих губ, я испугалась его глаз: зрачки были невероятно расширены, в них застыло какое-то бешеное выражение, а сами глаза были похожи на черные воды озера, поглощенного мощной бурей. В этих глазах вздымались километровые волны природных катаклизмов, поглощающих не только его, но и меня.
Дыша тяжело, прерывисто, Сафин резко толкнул меня на диван, затем сорвал с себя пиджак и рубашку – от ярости его жеста рубашка порвалась. Я слышала, как отлетели пуговицы, как покатились по темному старинному паркету, но это меня не испугало.
Как завороженная, я смотрела на его обнаженную и бешено вздымающуюся грудь, поросшую редкими жесткими черными волосками. Медальона на его груди не было. Странно, что, несмотря на все напряжение этого момента, я смогла заметить такую мелочь. Этот человек завораживал меня, но я еще не полностью потеряла над собой контроль. Отсутствие медальона показалось мне почему-то важным. Наверное, я думала об этом. А почему думала, не могла объяснить и сама.
Резким рывком он раздвинул мои ноги, затем опустился между ними. Руки его были настолько жесткими, что причинили мне боль. Я попыталась высвободиться, но не тут-то было – он сжал меня с такой силой, что я невольно вскрикнула. Резким движением он задрал мою юбку и руками схватил мои ягодицы, сжав их так сильно, что я вскрикнула во второй раз. Ощущение было довольно болезненным. Конечно, мы оба находились в порыве страсти, но я не понимала, зачем нужно хватать меня с такой яростью, так жестко и больно. Или он намеренно хотел причинить мне боль?
Он вдруг резко отодвинул мои руки, буквально отбросил в стороны. Лицо его исказила гримаса мучительной боли, и он начал отодвигаться от меня, отстраняясь все дальше и дальше. Лицо его все сильнее изменяла боль. Я застыла, не понимая, что происходит. Несмотря на волны сексуального экстаза, затуманившие мой мозг, я все-таки четко все запомнила и разглядела.
Он резко поднялся, поднес руки к лицу, словно пытаясь утихомирить зубную боль, как бы стараясь вогнать внутрь себя мучительный яростный стон, потрясающий все его существо. Но как он ни пытался, стон этот все-таки вырвался наружу.
– Нет… Я не могу… Только не так. Только не ты. Нет. Я не могу… НЕТ!
Схватив с пола рубашку и пиджак, Сафин резко выбежал из комнаты. Где-то в глубине с грохотом захлопнулась дверь. Я поняла, что он выбежал, вырвался из квартиры.
Боль, ярость, разочарование, отчаяние, гнев – все это буквально подбросило меня с дивана. Я вскочила на ноги, хотела было броситься к двери, за ним, но ноги отказывались меня слушаться. Рухнув возле дивана на пол, я на несколько минут потеряла сознание.
Придя в себя от холода, я поняла, что он ушел, и я одна в этой громадной комнате.
Черная волна отчаяния накрыла меня с головой, и я зарыдала, в припадке гнева пытаясь колотить кулаками по полу. Как ни странно, но эта бурная вспышка истерики помогла мне окончательно взять себя в руки. Я поднялась с пола, села на диван, прекратила рыдать и попыталась хоть чуточку проанализировать ситуацию, насколько это было возможно.
Что произошло? Почему он не довел дело до конца? Почему он сбежал в самый разгар, перед сексом? Я ему не понравилась? Глупости. К тому же он страшно хотел меня. И он не импотент – я видела это. Тогда что произошло? Чего он испугался?
Я не понимала его поведения, чем-то похожего на нелепую женскую истерику. Мужчины так себя не ведут. К тому же неудовлетворенное желание мужчины переносят гораздо хуже и болезненней, чем женщины. Почему он отказался от секса со мной в самый последний момент? Что его так гнетет?
Я терялась во всем этом, путалась, как в лабиринте, чувствовала, что схожу с ума. Вдобавок ко всему мне стало страшно. Вдруг стало страшно до жути находиться в этой комнате, из которой он только что ушел. Отыскав дверь в коридор, я вошла в более безопасное помещение.
Я спряталась в одной из гостевых комнат с кроватями, надеясь переждать ночь здесь. Все равно я не знала, как выйти из этих жутких апартаментов (для меня все это не было даже квартирой), куда идти, и что делать. Мои часы показывали без двадцати четыре утра. В такое время не выходят на улицу, тем более, в чужом городе.
Я решила переждать ночь, надеясь, что утром что-то произойдет. Должен же здесь кто-то появиться? Может, даже вернется он. Но я не особо на это надеялась.
Свернувшись калачиком на кровати и чувствуя страшную усталость и разбитость во всем теле, мне было мучительно больно. Но странное дело! Боль моя была совсем не от оскорбления, которое мне нанесли. В глубине души я прекрасно понимала и чувствовала, что это не было оскорблением, скорее – напротив. Скорее всего, это было глубоким и серьезным признанием в любви.
Разбудила меня пожилая женщина – домработница Вирга Сафина и уборщица по совместительству. Она совершенно не удивилась, найдя меня в комнате. А в ответ на мой вопрос, пояснила, что уже привыкла находить в гостевых комнатах по утрам различных девиц. Тут каждое утро другая девица ночует, сколько их здесь побывало, уже и не упомнить! Пояснив мне это в подробностях, она поинтересовалась, есть ли у меня деньги на метро. Ответить я не успела.
Появился водитель Николай, который, не произнеся ни слова, посадил меня в машину и отвез на квартиру. В квартире на столе я увидела белый конверт, открыла его – в нем были десять тысяч гривень, и не было никакой записки.
Я взяла деньги, хотела было заплакать, но передумала. Проверила мобильник – никто не звонил.
В квартире было тепло и тихо. Сбросив с себя все, пошла в ванную. Следующий раз я увидела Вирга Сафина только через пять дней.
С подноса, который нес официант, я взяла бокал с шампанским. Слава Богу, эта утомительная ночь позади! Я устала и соображаю на удивление плохо. Но глаза, как заведенные, продолжали следить за Сафиным.
Людей было слишком много, они заслоняли его от меня. Время от времени в этой огромной тусовочной толпе мелькала его спина в модном черном пиджаке со вставками из натуральной кожи. Пиджак – это дорогой модный тренд, и все вокруг – модный тренд. Но только не я.
Платье было узким. В этот раз он не угадал с размером. Конечно, оно страшно дорогое и модное, в нем можно показаться этим тусовочным шлюхам, но оно мне не нравилось, а потому не сидело на мне. Не нравились прозрачные, полуголые плечи, полускрытые тонким гипюром, не нравились черно-красные вставки на бордовом фоне, не нравился модный пышный хвост. Я чувствовала себя пугалом. К счастью, это никто не замечал. Время от времени я ловила на себе его взгляд. Глаза его вспыхивали нежностью, как у прирученного котенка, и этот тонкий, едва различимый огонек, способен был сжечь меня дотла.
Его атаковали журналисты: «Вирг, Вирг, почему выставка называется „Танец драконов“? Где драконы? На какой фотографии?»
Он прищуривается: «Где драконы? Они везде. Да посмотрите вокруг!» Сам Вирг Сафин сказал несколько слов! Журналисты вопили от восторга. И я с завистью думала, что никто, наверное, не вызвал бы такой ажиотаж.
Держа бокал с шампанским за тонкую ножку, я рассматривала на свет, как лопаются пузырьки. Вирг Сафин тут же появился рядом, прошипел сквозь зубы:
– Ты прекрасно знаешь: мне не нравится, когда ты пьешь!
Я молча разглядывала бокал. На моем лице появилось упрямое выражение, означающее: «Да чхать я хотела, что тебе нравится, а что нет!» Но я не решилась озвучить это вслух. Несмотря на весь свой упрямый характер, не решилась. Именно благодаря этому упрямству я и была здесь.
Пять дней, которые после той странной ночи я не видела Вирга Сафина, пролетели для меня в какой-то сплошной пустоте. Первое, что я сделала, – разделила деньги. На всякий случай отложила сумму билета на поезд, затем отправила пять тысяч маме и сыну. На остаток накупила еды и принялась есть.
Мне никто не звонил. Один раз, правда (прошло уже три дня, точнее третьи сутки были на исходе, и я была вне себя от подступающего помешательства), я не выдержала и набрала его номер. В трубке раздалось: «Здравствуйте, вы позвонили в голосовую почту абонента № такого-то. Пожалуйста, оставьте свое сообщение после звукового сигнала».
Затем раздался звуковой сигнал, и я в панике сбросила звонок. А что я должна была сказать?
К концу пятых суток (было семь часов вечера) в дверь позвонили. Я открыла. На пороге стояли трое – Вирг Сафин, Алекс и какой-то неизвестный мужик лет 45-ти, лысоватый, с очень хитрым выражением лица – настоящий «продавец воздуха».
– Привет, – сказал Сафин, и, поймав мой взгляд, добавил, – знакомься, это Виктор Степанович. Мой адвокат. Алекса ты уже знаешь. Я заехал всего на минуту. Вот, держи.
В его руках появилась очередная коробка, и я сразу поняла, что в ней. Платье. Мне вдруг стало до горечи обидно, что он стесняется моих вещей. Ведь он не видел ничего из моего гардероба, а уже уверенно считает, что все мои вещи – базарная дешевка. Конечно, я не дочка олигарха, но я и не нищенка: всегда сама зарабатывала себе на жизнь, и все мои вещи (абсолютно новые, кстати, я никогда в жизни не пользовалась сэконд-хэндом) подобраны со вкусом, и призваны меня украшать. А он перечеркивает всю мою жизнь – вот так сразу.
Но Сафин протягивал коробку, и я взяла ее машинально, хотя совсем не хотела брать.
– Завтра в престижной галерее открывается моя выставка «Танец драконов». Тебе нужно прилично выглядеть. Николай заедет за тобой завтра в восемь часов вечера. Спокойной ночи.
– Танец драконов? А ты уверен, что они будут танцевать?
Мне нужно было сказать хоть что-то, чтобы удержать его, остановить у двери, ведь он уже развернулся, собираясь уходить. Он застыл спиной ко мне. Лысый адвокат хмыкнул. Сафин, ничего не сказав, пошел вниз по лестнице. Похоже, он никогда не пользовался лифтом.
Дальше все произошло так быстро, что у меня не было времени даже задуматься. Я действовала, решив, что думать буду потом. Накинула куртку, выключила в квартире свет, схватила ключ… Затем захлопнула за собой дверь и бросилась к лифту – вот так, в чем была: в джинсах, старой футболке и куртке, без прически и макияжа.
Они опередили меня, я только увидела их спины, мелькающие в дверях. Когда я появилась на улице, они уже садились в джип. Зажглись фары, зарычал мотор. За рулем был, конечно, Сафин. Включились огни заднего хода – Сафин собирался разворачиваться, и я бросилась вперед, прямо на капот, буквально распластавшись на нем.
Взвизгнули тормоза, хлопнула дверца, из джипа вывалился что-то страшно орущий Сафин, а я, не слыша, что он орет, закричала в ответ:
– Не уйду! Никуда не уйду! Возьмешь меня с собой!
Он быстро откинул меня с капота. Я упала на асфальт и ушиблась, но мне было наплевать. Вцепившись в его ногу, я заорала из всех сил:
– Никуда не уйду! Не буду больше сидеть в квартире! Ты возьмешь меня с собой!
Он закричал в ответ:
– Я не могу! У меня много дел! Работы еще не упакованы! Я всю ночь буду занят! Ты же видишь – со мной люди!
– А мне плевать! Ты возьмешь меня с собой!
Тут только я поняла, что и Алекс, и лысый вышли из джипа, вокруг нас останавливаются машины и люди. Я веду себя, как сумасшедшая или пьяная, а в образовавшемся вокруг нас кругу кто-то снимает все это на мобильный телефон.
Честно говоря, я так и не поняла, что это была за выходка. Я, довольно тихий, умеющий жестко контролировать себя человек и ненавидящий скандалы, боюсь публичных выступлений и страшно теряюсь, если оказываюсь в центре чужого внимания.
Но тут разом прорвало все барьеры – и это именно я, Томка-тихоня, как дразнили меня в школе, что я шепчу возле доски, когда меня вызывали, лежу на земле, вцепившись в ногу абсолютно чужого мне человека, и что-то ору, рву брюки, потому что не собираюсь его отпускать!
Все это было из области кошмара. Но Сафин не дал мне времени одуматься, рассмеявшись и рывком подняв меня на ноги. Так, смеясь, и поцеловал в лоб:
– Ладно, садись. Будешь собирать рамки.
После этого он затолкал меня на заднее сидение джипа, все еще продолжая посмеиваться. Казалось, моя дикая выходка привела его в прекрасное расположение духа!
Огромная комната, каминный зал готического замка, который оставил такие жуткие воспоминания, был заполнен работами Сафина. Фотографии разных размеров и форм, среди них были и треугольники, и круглые, разложенные на полу, прислоненные к стенам. Вокруг было много совершенно незнакомых мне людей. Они собирали рамки, упаковывали работы в какие-то чехлы – словом, вокруг кипела бурная деятельность.
Поставив меня собирать рамки и упаковывать готовые фотографии, Сафин удалился в офис вместе с адвокатом и Алексом.
Работа была тяжелой – в первые же полчаса я страшно исколола себе пальцы хрупкими деревяшками, сломала три тонких рамки, заработала мучительную боль в пояснице и онемевшие плечи.
Когда партии фотографий были упакованы, появлялись двое парней, и сносили их вниз. Я слушала разговоры трех женщин, работавших вместе со мной.
– А чего это такая спешка?
– Да только два дня назад сумел договориться с этой галереей, они же сумасшедшие деньги дерут! Говорят, он заплатил больше миллиона.
– А девка эта, певичка, с которой он крутит, приедет? Говорят, она сейчас на гастролях!
– Ой, да у него этих девок – каждый день новая! Как будто ты не знаешь, что одной девки у Сафина никогда не было!
Под такие милые разговоры мы работали очень быстро, и к часу ночи все было закончено. Когда последние работы были упакованы и их увезли, женщины ушли, а я осталась совершенно одна. Сидеть в одиночестве в этой кошмарной комнате было выше моих сил, и я прокралась в офис, но меня заметил Сафин.
– Посиди, если хочешь, за компьютером, почитай какие-то новости в интернете – ты же любишь новости. Подожди, когда мы закончим.
Компьютер! Новости! Интернет! Я с удовольствием погрузилась в прежде знакомый мир, и, когда спустя три часа очнулась, то увидела, что Сафин провожает адвоката и Алекса – все выходят из офиса.
– Скоро вернусь, – сказал Сафин. И правда, вернулся через десять минут: – Я сейчас, только душ приму, и сразу к тебе.
Через полчаса я пошла его искать, и нашла в одной из гостевых комнат. Он лежал на кровати одетый и в ботинках, сладко спал, обхватив подушку обеими руками.
Сняв с него ботинки, укрыла пледом и потушила свет. Затем, не раздеваясь, легла на кровать рядом, прижавшись к нему всем телом. В тот же самый момент Сафин выпустил подушку и крепко обнял меня.
– Я не спал две ночи, страшно устал, прости… – и тут же уснул, не выпуская меня из объятий.
Это была одна из самых счастливых ночей в моей жизни. Он спал тихо, как ребенок, доверчиво прижавшись ко мне. Изредка постанывал, тогда я обнимала его крепче, он сразу успокаивался, дыхание его становилось спокойным и ровным.
Как маленького ребенка, я гладила его по волосам, а он… улыбался. Он улыбался во сне!
Так мы и лежали всю ночь, слившись в единое целое без всякого секса, больше, чем телами, слившись единением наших потерявшихся душ. Он искал во мне тепла, доверчиво прижимаясь, и я готова была отдать ему все тепло своего сердца. В ту ночь я полюбила его так сильно, что за эту любовь можно смело идти в огонь.
Заснула я под утро, а когда проснулась, его уже не было. На подушке лежал листок бумаги, на котором было нацарапано: «Спасибо за эту ночь. Наверное, я тебя люблю. Вирг».
Появившийся в офисе Николай отвез меня на квартиру. Там я раскрыла коробку, и вздрогнула от отвращения, увидев привезенное мне платье. Но, конечно же, я твердо знала, что одену его на выставку. Я и одену, и сделаю для него все. Виргу Сафину нужно только сказать.
Я не случайно остановилась на описании этой выставки так подробно. Выставка Вирга Сафина стала переломным моментом. Уже тогда, одиноко слоняясь в абсолютно чужой и безразличной для меня толпе, я начала понимать очень многие вещи. Наверное, начало того, о чем Сафин хотел мне сказать.
Именно на этой выставке я поняла, что Вирг Сафин – гений. И это не громкие слова, это не пошлая бравурность вычурных слов. Я поняла, как сильно этот человек отличается от всех остальных, и даже испугалась немного, потому что сразу не знала, что мне с этим делать. Помню, как понимание гениальности Вирга Сафина напугало и ошарашило меня. Наверное, все удары бывают внезапны, особенно, когда меньше всего этого ждешь. Так произошло и со мной.
Я поняла, что столкнулась с чем-то очень для себя необычным, о чем никогда не знала и не понимала прежде. Настолько странным и неожиданно непонятным, как климат Марса, как древнекитайский язык или полузабытые письмена арамейского. Погубит это меня? Приведет к истине? Спасет?
Страх был плохим советчиком и ничего не мог подсказать. Кроме того, что самое странное поведение Вирга Сафина может являться самым нормальным и самым реальным, и что к поступкам его нельзя подходить с той точки зрения, с которой я подходила бы к любому другому мужчине. Он совершенно не такой, как я, как все эти люди на выставке. Он – ДРУГОЙ.
Я стояла перед женским черно-белым фотопортретом, снятым в дымчатой, рассеянной световой манере Сафина. Портрет был абсолютно живым – он дышал. Это было мгновение живой красоты, запечатленное на фотографической пленке. Минута вечности, протягивающая ко мне руки. И я стояла и смотрела, и все не могла отвести взгляд.
Это была не просто фотография женщины средних лет ослепительной красоты. Это было что-то уникальное, словно сама сущность жизни. Я не могла подобрать слов. Мне нравилось все: дымчатые тени, падающие на лицо модели, какая-то редкая зернистость, словно бугристость фотопленки, от чего казалось, что портрет снят на песке или в объектив камеры попал песок. Мне нравилось темное платье женщины, и яркий контраст, окружающий лицо: белоснежные волосы, вокруг которых словно обернута черная вуаль.
Я стояла и смотрела на портрет достаточно долго, когда меня вдруг осенило. Ну, точно стукнуло по голове!
Да я же знаю эту женщину! Это знаменитая актриса из плеяды звезд советского периода. Советские фильмы с ее участием очень популярны и сегодня, и любимы мной с детства. Как же я могла ее не узнать?
Ответ на этот вопрос был самый простой, и он меня поразил. Актриса эта была совсем некрасивой. У нее было не пропорциональное, своеобразное, порой даже отталкивающее лицо. Здесь же, с портрета, на меня смотрела абсолютная красавица, ну просто неземная красавица с гармоничным лицом, идеалом всех симметрий и пропорций! При этом было прекрасно видно, что она уже не молода – не выглядела молодой. Она выглядела красавицей в своем зрелом возрасте – возрасте ярких красок осени после пышного лета.
Как могло это произойти? Я спросила себя и тут же нашла ответ на вопрос. Эффект зернистости пленки, рассеянный колорит приглушенного освещения, преломление света или тени, искусственно созданное Виргом Сафиным, превратили уродливые черты лица, лишенного пропорций, в абсолютную гармонию.
Теперь я прекрасно поняла, почему люди сходят с ума из-за фотографий Сафина, и готовы платить портрет, сделанный им, сумасшедшие деньги. Конечно, если алюминиевый король увидит плоскогрудую блондинку Хелену с примитивным, словно придавленным, лицом таким вот божеством, это моментально изменит его отношение к ней. Возможно, он сразу предложит ей руку и сердце. Это как раз тот случай, когда одна фотография может изменить целую жизнь.
Но как это происходит? Как он это делает? Как вообще возможно такое сделать? Это – магия, волшебство, мистика? Так я поняла, что Вирг Сафин гений. И это даже испугало меня поначалу.
– Одна из лучших, – горячее дыхание обожгло кожу, и рядом со мной, так близко, появился Вирг Сафин собственной персоной.
– Одна из лучших моих работ, – сказал Вирг Сафин, – помнишь, какой уродиной она была в фильме про зимние каникулы? А про цирк? Я сотворил божество!
– Это просто невероятно… Все, абсолютно все – и одежда, и ее волосы, и этот черно-белый колорит.
– Я всегда снимаю черно-белые фотографии, если ты заметила. Именно такой подход может обнажить суть. А хочешь, открою секрет? – Сафин наклонился совсем близко, его горячее дыхание обжигало обнаженную кожу на моей шее.
– Конечно, хочу.
– Видишь черную вуаль вокруг головы за ее белыми волосами? На самом деле никакой вуали нет!
Я сначала не поняла, что он сказал. А когда до меня дошло, повернулась всем телом, и глазами изображая вопрос.
– Никакой вуали нет. Это отражение ее судьбы, – засмеялся Сафин, – черная судьба – отражение грехов. Много мужей, много убитых ради кинокарьеры детей. Черная судьба. Это напоминание из ада. Рожки вокруг головы, если хочешь! Сатанинские рога!
Честно говоря, я не поняла, что именно он хотел мне сказать. Но что бы он ни сказал, я инстинктивно почувствовала, что это было что-то очень страшное. И это тот человек, с которым я провела всю ночь, который прижимался ко мне во сне доверчиво и открыто, как маленький ребенок! Я не знала, что себе говорить – внутреннего диалога с собой как-то не получалось. Я решила ненадолго выйти из зала.