Цель этой небольшой книги – дать широкому читателю представление о том, что такое интеллектуальная история и чем занимаются интеллектуальные историки. В настоящее время интеллектуальная история является сферой чрезвычайно активных исследований. Интеллектуальные историки находятся на переднем крае глобальных, транснациональных, компаративных, спациальных, визуальных и интернациональных направлений в исторической науке. Можно говорить об интеллектуальной истории научных доктрин, страстей и чувств, градостроительства и национальных государств, каннибализма и других (более естественных) форм потребления, трудящихся классов, биографии и гимнографии. Как бы мы ни пытались определить, что такое интеллектуальная история, определение будет неполным. Равным образом, оно неизбежно будет субъективным; остается лишь надеяться, что этот недостаток простителен для вводно-ознакомительного текста, каковым является настоящая работа. Книга, в которой дается дефиниция интеллектуальной истории, могла бы без долгих предисловий обратиться к интеллектуальной истории науки, искусства, музыки или антропологии – областей, в которых начиная с 1950-х гг. были достигнуты впечатляющие успехи. Кроме того, в последние годы весьма плодотворным оказалось сотрудничество интеллектуальных историков и историков философии, а также интеллектуальных историков и историков литературы. В своей работе я пытаюсь обратить внимание читателя на полезные, как мне кажется, путеводители по этим областям. Содержание книги с неизбежностью несет на себе отпечаток моих личных интересов. К ним я пришел путем, который сейчас уже можно назвать традиционным. Мне повезло обучаться в Кембриджском университете, где в 1980-х гг. я получил представление об интеллектуальной истории благодаря двум курсам с такими вдохновляющими названиями, как «Политическая мысль до 1750 г.» и «Политическая мысль после 1750 г.». Моими лекторами и наставниками были Джон Данн, Марк Голди, Дункан Форбс, Квентин Скиннер, Гарет Стедмен Джонс, Ричард Так и другие светила. Лишь после получения диплома и затем года в Гарварде я догадался, что стал членом особого племени.
В Кембридже (Массачусетс) я прослушал курс «Политической теории Просвещения», который читала несравненная Джудит Шклар. На занятиях Шклар побуждала аспирантов к установлению связи между изучаемыми в рамках этого курса текстами авторов былых эпох и вопросами актуальной политики. Таким образом, нам следовало задуматься, какую позицию занял бы тот или иной автор, столкнувшись с противоречиями современного мира. Соответственно, предметом продолжительных дискуссий служил, например, вопрос – «стал ли бы Монтескье сжигать флаг [США]». Эти дебаты вызывали у меня чувство недоумения, потому что я не видел никакого смысла в поиске ответа на вопрос, который, как казалось мне в то время (и кажется до сих пор), ничего не прибавляет ни к нашим знаниям о Монтескье, ни к нашим знаниям о природе политических идей прошлого и настоящего. Меня учили, что мы читаем труды авторов прежних времен с тем, чтобы узнать их мнение о волновавших их вопросах. Увязать их воззрения с нынешней политической проблематикой возможно, но лишь сложным и косвенным образом. Шклар же, напротив, предлагала участникам своих семинаров обсуждать аргументы, приводимые в изучаемых текстах, давать им оценку и сопоставлять их с современными взглядами. Шклар была вдохновляющим педагогом, не признававшим догм и поощрявшим своих учеников к самостоятельному мышлению. В отличие от моих наставников в британском Кембридже она принципиально отказывалась высказывать свою позицию по обсуждаемым вопросам и сводить свои семинарские занятия к упражнениям по передаче сведений о том, как думали люди в прошлом. Это было досадно, поскольку я понимал, что Шклар разбирается в политике XVIII века лучше, чем когда-либо буду разбираться я, и хотел учиться у нее.
Я рассказываю обо всем этом, чтобы обозначить свой подход к интеллектуальной истории. Кое-кто из читателей, возможно, подумает, что речь идет о принадлежности к Кембриджской школе интеллектуальной истории, как нередко называют группу, которая зачастую ассоциируется с утверждением, будто интеллектуальная история – это то же самое, что история политической мысли. Однако дело никогда не обстояло таким образом. В глазах кембриджских авторов и прочих интеллектуальных историков на первом месте всегда стояла история идей, а не политика, да и к изучению политики можно подойти через экономику, антропологию, естествознание и множество других дисциплин. Одна из задач данной книги – показать, что от такого ярлыка, как Кембриджская школа, при всем его удобстве для обозначения ряда пионерских работ, в которых интеллектуальная история получила теоретическое обоснование, в наши дни вполне можно отказаться. Он далеко не всегда отражает весь спектр исследовательских интересов лучших интеллектуальных историков, многие из которых по-прежнему так или иначе связаны с этим университетом. Интеллектуальные историки, имена которых в массовом сознании ассоциируются с Кембриджем, представляют самые разные методологические подходы и, следует признать, находят последователей по всему англоязычному миру. В то же время нельзя забывать и о вкладе, внесенном в становление интеллектуальной истории теми, кого называют историками политической мысли; в настоящей книге подчеркивается, что некоторые из них по-прежнему диктуют повестку интеллектуальной истории. В своих рассуждениях я привожу примеры и иллюстрации, почерпнутые из истории политической мысли, особенно политической мысли долгого XVIII в. Именно на этой почве я чувствую себя наиболее уверенно. Анонимный рецензент рукописи моей книги задался вопросом, не следует ли назвать ее «Что такое история политической мысли?». Однако я ставил перед собой цель написать введение именно в интеллектуальную историю, не упуская из виду взаимосвязи между этими по-прежнему тесно пересекающимися сферами. Один из моментов, на который указывается как в этой книге, так и в других работах, заключается в том, что интеллектуальная история стоит на распутье. В настоящее время из печати выходят, возможно, последние труды некоторых из основоположников интеллектуальной истории в ее нынешнем виде; и в то же время методы и установки этих ведущих фигур нашли приложение ко множеству новых областей исследований и проблем. Куда интеллектуальная история двинется завтра, остается только догадываться.