Юрий Михайлович Лотман говорил: «Лермонтов, даже когда мороженое ест, ему плохо».
А моя подруга из Пушкинского дома про него, Лермонтова, сказала как-то: «У него только парус и белеет…»
Вот такой был, да, не солнце, не солнце… Даже мороженое не помогало.
Недавно встретилась с однокашником, он меня спрашивает – помнишь? И называет имя. Нет, говорю. Ну, мы ее называли Лермонтова, напоминает он. Она всегда на вопрос «как дела?» отвечала «плохо». Все привыкли к такому ее ответу и отвечали: «Это хорошо, что плохо».
А однажды пришла новенькая, которая не знала нашу Лермонтову, и говорит:
– Здравствуйте, как дела?
А та отвечает:
– Плохо.
Новенькая расстроилась, трепетная была такая, и вот как бросишь человека, когда ему плохо. И стоит около нее, по плечу гладит.
– Ну, почему плохо? Посмотрите в окно…
– Оно грязное, – не поднимая головы, отвечает Лермонтова.
– Зато там уже солнышко светит, – пытается прорваться к Пушкину в Лермонтове новенькая.
– Фу, меня сейчас стошнит, надо же такое сказануть – солнышко! Солнце, а не солнышко приторное ваше…
Новенькая оглянулась на нас, а мы с восторгом наблюдаем эту сцену, жестокие были.
Новенькая не сдается:
– Ну ладно, посмотрите, солнце уже… светит… ярко…
– Слушайте, солнце и должно светить, вот новость тоже.
– Так порадуйтесь! – воскликнула новенькая. – Весна скоро, ручьи зажурчат, весне дорогу… Дорогу!
– Ты дура… что ли? – подняла на нее тоскливые глаза Лермонтова. – Ручьи… Весне дорогу! Мама дорогая… дурища какая-то….
Мы продолжаем наблюдать.
Новенькая оказалась стрессоустойчивая. Голосом крепким вдруг говорит:
– Вам надо книжку хорошую почитать! Там много мудрости. И вам станет легче.
– Книгу я одну только читаю, – отвечает Лермонтова.
– Какую? – новенькая обрадовалась, что неожиданно завязался диалог.
– Свой паспорт, – отвечает Лермонтова.
– Па-а-а-спорт?! И как? Рекомендуете? Интересно?
– Ваш – не знаю. А мой интересный. Там есть все про меня. Имя, фамилия, отчество и место рождения. Год рождения. Адрес прописки. Дата выдачи. Отделение милиции, которое выдало паспорт. Число. Что еще надо? Самая любимая книга, да еще фотография моя. Вижу только себя, а не чужие рожи.
Новенькая замолчала. Но не сдается. Сочувственно спрашивает:
– А как у вас дела вообще?
– Плохо, – отвечает Лермонтова.
– Сегодня или всегда? – уточняет новенькая.
– Сегодня и всегда. До дней последних донца. Светить и никаких гвоздей. Вот лозунг мой и солнца, – говорит Лермонтова.
– Вот! Вот! Вот уже и про солнышко заговорили! Все наладится, честное слово! – новенькая вновь встрепенулась.
– У меня все налажено, отстаньте со своим дурацким солнышком, тошниловка какая-то…
Тут заходит преподаватель в аудиторию и спрашивает у всех:
– Здравствуйте, как дела?
Все отвечают – хорошо, а Лермонтова – плохо.
– Это хорошо, что плохо, – говорит преподаватель.
А новенькая совсем ошалела и заплакала.
– Зачем, – говорит, – я только перевелась сюда… Говорили, что такой старинный университет, а тут дурдом. Плохо – это хорошо… Хорошо – это плохо… А солнышко вообще мат.
А Лермонтова отвечает:
– Плохо, что перевелась. Очень-очень плохо. Очень.
…Напомнил мне эту Лермонтову однокашник, мы смеялись громко, тут официантка подходит и спрашивает тревожно:
– У вас все в порядке?
– Все плохо, – отвечаем мы.
– Ничего, скоро весна, – бодро говорит официантка. – Солнышко появится. И все будет хорошо.
– Солнышко, говорите? – раздумчиво произносит однокашник и смотрит на меня. – Плохо, – вздыхает он, – очень, очень плохо. Очень.