За четырнадцать лет я привык говорить о гостинице в залоге принадлежности: она – моя, а я принадлежу ей. Юридически ни то ни другое не является правдой, зато по сути – так. Логично поэтому, что женщины, которые появлялись в ней, также расступались на два мирка – те, что принадлежат гостинице и те, что принадлежат мне. Первых было больше, зато Ширли была из вторых. Кто из каких определялось обычно в первый же вечер, когда я приходил к ним задернуть на ночь шторы. С теми, кто говорили «ой, как стало темно!» нужно было вежливо прощаться, у тех, кто говорил «спасибо», можно было внаглую оставаться до утра.
Ширли сказала «это еще зачем?», она едва-едва меня не оттолкнула, я уже собрался уходить с пожеланиями спокойной ночи, но вдруг она попросила снотворное, которое снимает заодно и головную боль, и переутомление, и температуру, кюхенмейстер, описывая подобные случаи, в таких местах обычно говорил «намек я понял», но здесь это не подходит, потому что это был не намек, она сидела на кровати, деревянная, бледная и застегнутая на все пуговицы, и ее, кажется, сильно знобило, а я просто автоматически, служебно, положил ладонь на ее белый лоб – я совершенно серьезно померял ей температуру, которая у нее, да, была – как вдруг она вставила ногу в крюконосой туфле между двух моих и серьезно сказала «хватит!». И тогда я, уже можно сказать, окрыленный, хотя мне до сих пор не понятно, к чему относить это «хватит», положил руки ей на плечи (она все еще сидела, надо же) и, поскольку эгоизм у меня стал больше, чем сердце, а трахаться с этими шторами уже вошло в привычку, каждый день кто-нибудь говорил «спасибо», я честно попросил у нее поцелуй, не в губы, конечно, нет, а она сказала, что подумает.
Думала она долго. Что-то около получаса. И думала бы дольше, но я самочинно открыл дверь ее номера ключом (у меня ведь дубликаты всех ключей, даже от двери собственной комнаты), а дальше было что было. Она снова спросила есть ли снотворное, а я был тут как тут со своими искусительными «о да, мадам, есть одно патентованное средство», и со своими дежурными «не бойся, милая», а она со своими «нет» и со своими «пожалуйста, осторожней» (сначала все было на «вы») и со своими трогательными опасениями, что я ее собой разорву напополам, действительно, опасность была, и со своими ошалевшими улыбочками, а когда я ей предложил поцелуй со своей стороны, конечно, не в губы, нет, хотя потом было и это, она сказала, что не желает моих контрибуций, и так на все специальные предложения – только крутить носом и черт побери где таких недотеп воспитывают, хотя теперь это все равно, что рукоблудие – вспоминать о таких вещах, это все равно, что вытирать саваном пот, словом, чувствуешь себя неловко и в горле стоят слезы.