– Здравствуй, мой генерал!
– Сам такой, – огрызнулся Грязнов, но по тону Турецкий понял, что тот доволен тем, что о нем вспомнили коллеги. Не успел приехать и разместиться, и вот уже первый звонок. – Что, туго без начальника?
– Наоборот, – засмеялся Турецкий, – как говорили в недавние времена, по одной путевке весь коллектив отдыхает.
– Вот сукины детки! – рассмеялся и Грязнов. – Значит, соскучились. Слушай, Саня, если в конторе ко мне нет вопросов, а у тебя может выпасть свободная неделька, ты бы прикатил, а? Я еще всерьез за дела не взялся, но по тем приметам, которые наблюдаю, рыбалка здесь ох…ренительная! Да какие экземпляры, Саня! О царе-батюшке и не говорю, сомы – по сорок кэгэ! Давно ты таких видел? То-то!
– А разве царя твоего можно брать? Он же занесен, по-моему, в какую-то книжку?
– Нежелательно. Но рядом, как говорят, через дорогу, Калмыкия свой нарез имеет на обоих берегах, и уж там, у них, не стесняются. И берут, и торгуют. Теплоходы проплывают мимо, так они на своих моторках догоняют и чуть ли не в иллюминаторы острые морды суют! Картинка, скажу тебе, та еще! А здешние берут понемногу – на собственный стол. Ну… а, в общем, и с икоркой – в каждом доме. Но браконьерство в массовых масштабах пресекается, и я тебе скажу: правильно. Зато судака, Саня, просто немеряно! И стерлядочки! А ты ж меня знаешь, я больше по этой части охотник. А сомов коптят либо на котлеты пускают, Саня, сплошное объедение! Приезжай, не пожалеешь, да и старика утешишь своим присутствием, а то я все никак от своего уссурийского одиночества не отвыкну. Бирюком кажусь, наверное, своей молодухе-хозяюшке.
– Да-а? И такая добыча водится?
– Водится, Саня, еще как водится. Так глазками и посверкивает, совсем разучились девки заслуженную седину уважать, так и норовят проверить.
– Ну, ты, надо понимать, протестуешь?
– Вяло, Саня, очень вяло и неохотно. Да и что я мог успеть за два дня?!
– Не знаю, прежде, помнится, ты и за два часа справлялся. Может, действительно постарел, а, генерал?
– Не дразнись, лучше приезжай, не пожалеешь, повторяю. А ехать совсем просто: стал на трассу М-6 и гони себе прямо до Ивановской, ровно тыща двести пятьдесят один кэмэ от Первопрестольной. А спросишь дом Дуси Мамонтовой, моей хозяйки, ее тут все знают, видная женщина. И угораздило же меня, ей-богу… Это все Лешка Привалов затеял, астраханский начальник ГУВД. Будешь, говорил, как у Христа за пазухой. А я как посмотрел, сразу подумал, что там и ты поместишься.
– Заботливый ты мой, – рассмеялся Турецкий, – мне только за пазуху и лазать! Сам давай, помнишь, как в кино? Сама, сама. Ладно, посмотрю, но ты особо не рассчитывай, разве что Ирка отпустит. А так-то я бы против недельки не возражал. Подумаю. А пока докладываю: во вверенной вам «Глории» ничего путного не происходит. Лето, «мертвый сезон», мужики бабам не изменяют – жарко, бабы мужьям – тоже, хорошие разъехались по Канарам с Бермудами и Багамами, а плохие ими в расчет не берутся. Даже убивать почему-то перестали, лень, что ли, киллеров давит? Ничего понять нельзя, видов на прибавку жалованья – никаких. Совсем поплохел народец. Даже родная милиция, извини за колкость, зевает. Нынче ехал по Садовому, гаишник, смотрю, так рот раскрыл, что за его здоровье страшно стало. Жарко, Слава.
– Ну, это временное затишье, – успокоил Грязнов, – но ты им воспользуйся. Кто там у нас на месте?
– Как обычно, Макс, Сева мается. Даже Алька слиняла, куда-то в загранку ее папашка вывез, может, в расчете выдать, наконец, замуж?
– Я понимаю, это сильный удар по твоему самолюбию.
– И не говори, ночей не сплю, все ворочаюсь, Ирке спать не даю.
– Тем более, как говорится, ехайте, граф, сюды.
– А знаешь? Наверное. Если ты возьмешь на себя смелость позвонить Ирке и сообщить ей, что у тебя форс-мажор, и без опытного Турка ты никак с собой не справишься. Может, и поверит, кто ее знает?
– Заметано! Можешь ехать домой и собирать вещи. А Севке скажи, пусть помается еще недельку, а потом мы его вместе с супругой командируем куда-нибудь, ну, скажем, в Карловы Вары. Именно командируем, чтоб на дорогу не тратились, пусть досконально выяснит, как эти канальи варят свое замечательное пиво. Нетрудное задание, правда?
– Я думаю, Севе – в самый раз. Заметано, пан директор…
Село Ивановское, которое, кажется, гордо именовало себя станицей, расположило свои три с половиной десятка добротных домов вдоль одной из проток Волги. Народ в основном жил на рыбе. Было крепкое хозяйство, потом оно развалилось, рыбаки стали единоличниками, иначе говоря, индивидуальными предпринимателями. Рыбу солили, вялили, коптили по дворам и выносили на автотрассу, выставляя на продажу большие стенды с разнообразной рыбой, прикрытой от мух марлей. И банками черной икры – это уже из-под полы. Предупреждали, что милиция в Волгограде, да и на трассе, случалось, устраивали выборочные проверки автомобилей. Редко кто из проезжих обладал сильной волей и не тормозил перед бронзовым роскошеством на стендах. Либо подобными же стендами, только уставленными банками с медом таких сортов, что глаза разбегались при виде радуги всех мыслимых оттенков – от густо-коричневого до снежно-белого. Вот с этих летних, главным образом, доходов и жили семьи остальное время года. И в домах был заметен достаток, несмотря ни на какие ухищрения работников налоговых служб. А числились хозяева механиками, слесарями, паромщиками, сторожами на бахчах с мизерной зарплатой «кошкины слезы». Жили, детей растили, воспитывали, в школу возили в большой поселок Замотаевку, автобусом три километра – не расстояние.
В доме, где остановился Грязнов, детей не было, да и мужика – тоже. Евдокия Григорьевна Мамонтова оказалась родней главного астраханского милиционера Алексея Кирилловича Привалова, старого боевого товарища Грязнова, с которым Вячеслав Иванович нередко пересекался в бытность свою в должности замначальника Департамента по борьбе с организованной преступностью и особо опасными преступлениями. МВД России. Знал Алексей и по какой причине покинул Грязнов свой высокий пост, выйдя в отставку, а теперь узнал и о причинах, которые вернули Вячеслава из уссурийской глуши обратно в столицу, где он снова возглавил созданное им еще на заре девяностых годов охранно-розыскное агентство «Глория». Так вот он, зная об роковой страсти генерала в отставке Грязнова, зазвал его, в кои-то веки, к себе в вотчину, пообещав истинно царскую рыбалку. Ну где ж было устоять страстному рыбаку?
А родственница, к которой Алексей привез своего приятного гостя, к удивлению Грязнова, совсем не пожилая тетка, как уверял Привалов, а вполне молодая и весьма привлекательная женщина лет так около сорока от роду. Великолепный бюст хозяйки, улыбавшейся ослепительно белыми зубами – прямо с рекламы пасты «Колгейт-тотал», – и ее смелая фигура знающей себе цену молодки как-то поначалу насторожили Вячеслава Ивановича. Знал же Лешка, что он не женат, так, может, того? Виды заимел? Но Дуся, как она сама себя представила, или Дусенька, как звал ее Привалов, ничего, кроме доброжелательного гостеприимства не выказала, провела гостя в отдельную комнату и показала свежезаправленную постель, вешалку и пустые полки в платяном шкафу, а снаружи – летнюю пристройку с душем и рядом – с туалетом. Кабы не подозрение, Грязнова такие условия устроили бы безоговорочно. Но Алексей, наблюдая некую раздвоенность чувств товарища и бывшего коллеги, подмигнул ему и негромко успокоил, что ничто его не потревожит, Дусенька – прекрасный человек и никогда ничего лишнего себе не позволит. Успокоил.
Оказалось, что сама Дуся спит в соседней, проходной, так сказать, комнате, и чтобы ночью, например, выйти по нужде, Грязнову пришлось одеваться едва ли не по всей форме. То было в первую его ночь. Но утром, когда он поднялся совсем рано и тихо вышел, чтобы не разбудить хозяйку, увидел, что та уже на кухне и приготовила ему завтрак. Жареная картошечка, жареный лещ – крупными кусками, длинненькие соленые помидоры, лопающиеся во рту с одуряющим вкусом, и большой, разделанный на доли арбуз… Грязнов понял, что стойкости его если и хватит, то, очевидно, ненадолго. А Дуся так смотрела на него, пока он ел, что куски застревали в горле. Заметив это, она улыбнулась и вышла на веранду, оглянувшись в дверях и будто приглашая не стесняться и ни в чем себе не отказывать. Да как же тут не стесняться-то?
Алексей, пока ехали сюда, коротко рассказал, что Михаил, муж Евдокии, то ли утонул, то ли замерз в степи по пьяному делу несколько лет назад. Дурной он был, красивый, видный мужик, а с придурью, в здешних же местах водка – до сих пор «разменная монета». Икра, раки да водяра. И она с тех пор жила одна, сдавая иногда комнату приезжим любителям рыбной ловли, причем, как правило, пожилым людям, знавшим про Ивановское и его прекрасные места, у которых были относительно рыбалки самые серьезные намерения. А местным всем поголовно было ведомо, кто Дусин родственник, и не приставали, чаще предпочитая обходить лакомый кусок стороной – от греха. Алексей и сам не раз приезжал к ней с друзьями – места-то сказочные, и рыбалка действительно царская. Так, под шумок, случалось, и осетра брали – Волга-то, вот она, под боком. А гости начальника милиции – лица по-своему неприкосновенные, естественное дело.
Над протокой, где расположился Грязнов со своими удочками, безумно жарило солнце, а из Заволжья, прямо как из пустыни, давил горячий ветер. Скинуть бы все с себя, да нельзя. Знал Грязнов, что вмиг обгорит, и потом уже о рыбе и думать не придется. Поэтому терпел, прел, потел, раскрыв над головой большой зонт, который ему дала хозяйка, намекнув, чтоб он не очень-то форсил, раздеваясь на воде, как некоторые приезжие. День-другой походят, а потом лежат пластом и охают. Дома – другой разговор, жарко ведь, нечего стесняться, все – люди, и ничего нового не покажут. Ох, хитра девка, подумалось Вячеславу Ивановичу, видит Бог, доведет до греха. А она ослепительно улыбалась и выставляла вперед тугую грудь, словно откровенно дразнила его. Оттого и телефонный звонок Сани из Москвы оказался как нельзя кстати.
Хозяйка, когда он разговор закончил, словно встрепенулась, вошла в его комнату и игривым тоном поинтересовалась, кого это гость приглашает без всякого ее на то разрешения? Но сам вопрос прозвучал помягче: «Кто это у нас такой веселый?» Разговор был ей, оказывается, слышен. Грязнов почувствовал неловкость за собственную несдержанность относительно в первую очередь «запазухи», конечно, но подавил смущение и усмехнулся со значением:
– Это мой лучший друг, Дусенька. Всем друзьям друг! Один у него минус – женат. Но увидишь, все равно сомлеешь.
– Это с чего бы? – Она кокетливо качнула бедрами.
– А с того самого, – вздохнул Вячеслав. – Ох, чую, пропадешь ты, девка. Слушай-ка, а может, позвонить да отменить его приезд? Сказать, что, мол, хозяйка возражает, а свободную комнату в деревне не найти так сразу?
– Так он же к вам собирается, – она фыркнула. – Я-то ему – никто. Зачем же отменять-то? Пусть порыбалит, порадуется, гостями мы всегда довольны.
– Вот! – Грязнов поднял указательный палец. – В этом и есть самая опасность! Что значит, ты – никто? Это две первые минуты – никто, а после… нет, не знаю, не уверен, что ты так и останешься для него никем.
– Да ладно вам! – уже неуверенно засмеялась она. – А он кто?
– Такой же генерал, как и я, только из прокуратуры. И моложе на добрый десяток лет. Я ж говорю, сомлеешь… – Он шутливо махнул рукой, подумав при этом, что было бы, вероятно, совсем неплохо, если бы Саня отвел от него эту угрозу. Все ж таки Дуся, как ни крути, родственница Лешки, неудобно будет, если тот узнает, что Вячеслав, да на старости лет… Еще была б чужая женщина, а так вроде даже своя…
Под вечер он вернулся домой истомленный, промокший и словно задубевший на сумасшедшей жаре. Понял, что в такой одежде рыбалки не будет, надо что-то проще, совсем легкое. Наскоро принял душ и, накинув полотняный халат, прошел к себе и завалился на кровать. Даже есть не захотел, и Дуся поняла его.
Сон был коротким, но тоже жарким. А когда он открыл глаза, увидел рядом с собой обнаженное гладкое и горячее тело хозяйки и прямо перед глазами – ее оскаленные в напряженной улыбке зубы. Вот откуда она, духотища-то! Что оставалось делать? А ничего, просто подчиниться. И пала крепость его утренних сомнений, да еще как пала! Взорвалась и рассыпалась мелкими камешками. «А что, – подумал он, вспоминая еще недавнюю свою целительную уссурийскую тайгу с ее животворными рецептами вечной молодости, – мы еще, кажется, годимся!» И облегченный стон Дуси лишь подтвердил его новую уверенность. «Неужели ж, – бежала дальше мысль, – придется теперь просить Дусеньку поспособствовать другу какой-нибудь симпатичной подружкой?» О том, чтобы передать этому другу свою собственную женщину, у Грязнова теперь уже и мысли такой не возникло.
Он еще утром позвонил Ирине в Москву и попросил у нее дружеского одолжения. Она и сама прекрасно знала, что к работе он приступил всего лишь вот-вот, а до того только помогал ребятам, но и с ходу войти в нужную рабочую колею, когда никакой работы нет, тоже маловероятно. А тут выпала удача с Приваловым. Словом, очень было бы им нужно вдвоем с Саней поговорить по душам с глазу на глаз и наметить не второпях, а всерьез и надолго программу будущих своих дел. Обсудить в деталях и не торопясь, чего в Москве никогда не сделаешь, вечно отрываешься на всякие «особо важные» пустяки.
Ирина, в общем-то, поняла суть его просьбы и пообещала, что ровно на неделю отпустит Шурика, но с условием, чтобы тот обязательно привез ей обещанные Славкой волжские дары. В шутку сказала, но у женщин именно подобные шутки и несут основную идейную нагрузку, их обязательно следует принимать к исполнению. Уж в чем-нибудь другом – ладно, можно и забыть случайно, а в таких мелочах приходится быть строгим к себе и методичным.
Другими словами, это означает, что Саня уже весь день в пути, и ожидать его следует на рассвете следующего дня. Если он не станет где-то делать остановку. Значит, надо бы и о другой кровати позаботиться. С тем он и обратился к игривой, расшалившейся хозяйке. У той вспыхнули глаза.
– А он у тебя как? – Они легко перешли на «ты».
– В каком смысле?
– Ну… в прямом. – Она замялась, но тут же звонко рассмеялась: – Такой же горячий? Или как?
– Сказал бы «или как», но тогда совру. – Он обнял женщину за плечи и притянул к своей груди. Подумал про себя: «А ничего ручонки-то, ухватистые еще!» – Я так думаю, что, пожалуй, еще погорячее да покрепче меня будет.
– Ладно тебе, ты и сам, как тот дубок. А говоришь – старый! Тебе сколько?
– Да скоро на седьмой десяток перейду.
– Брось ты, не может быть! – Она уставилась недоверчиво. – Я бы, так больше пятидесяти и не дала. Руки-то – вон, позавидуешь! И как же тебе, милый мой, удалось сохранить-то себя?
– А это все – тайга-матушка. Она – моя целительница. Да зверушки – в друзьях, их охранять от злых людней требовалось, вот и некогда было стареть. У егеря всегда забот полон рот, а у старшего – тем более. Зимой-то на лыжах верст по двадцать каждый Божий день. Да не по трассе, а по тайге.
– А что за зверушки-то?
– Да хоть те же тигры. Знаешь, сколько там браконьеров?
– Ох ты! А одному-то было не страшно? Или кто-то помогал одиночество скрасить, а? Только не ври, все равно не поверю, чтоб такой мужчина один по тайге шастал…
– Один, один, Дусенька. Причины тому были веские.
– Беды натворил, что ли?
– Это как подумать. Виноватым себя чувствовал, но от беды и сам ушел, думал одиночеством вылечиться. Ладно, это теперь уже неинтересно. Вернулся, как видишь. И снова работы много. Душу на рыбалке отведу, и – назад. Агентство у нас, сыщики, охранники. То с неверными супругами иметь дело приходится, а то и с преступниками – и бандиты, и убийцы. Тоже бегать надо…
– А я и смотрю, нет в тебе ни капельки жира, – она попробовала ухватить пальцами мышцу на его груди, но пальцы скользили – жарко. Тогда шлепнула и поцеловала место шлепка. – Нет, силен мужик, умеешь радость доставить.
– Так это, – засмеялся он, – надо понимать, у нас с тобой только начало? Или твой каприз?
Дуся хитро уставилась на него, потом тряхнула густыми черными волосами, рассыпавшимися на ее полных плечах.
– Знаешь-ка, давай тогда койку дружку твоему не у тебя в комнатке, а в сенцах поставим? Или на веранде? Чего ж вы будете мешать-то друг другу?
– Ох, Дусенька, и до чего ж ты сообразительная…
– А то! – Она откинула голову ему на руку, потерлась шеей. – Я знаешь что подумала? Зинку, пожалуй, приглашу на ужин, не возражаешь? Медсестра наша, здорово пострадала она, бедняжка, да об этом – потом как-нибудь. А девка она хорошая, сердечная и собой, я тебе скажу… вполне симпатичная. И не упрямая.
– Видишь, какая ты умница! Так тогда и я в магазин схожу, что ли, скажешь, чего взять надо? У меня, конечно, кое-что есть с собой, да и Саня привезет, бесспорно, но, может, тебе чего-нибудь еще потребуется, к столу, я имею в виду?
– Да не надо ничего, – отмахнулась она. – Или, может, вы городского захотите?.. У нас-то все просто, с чем живем, тем и питаемся. Вы – другое дело.
Грязнов поспешил уверить ее, что о приготовленном ею сегодня завтраке можно только мечтать, он давно такой вкусноты не ел, особенно рыба да помидоры – обалдеть можно. Она снова просияла, прижалась к его плечу щекой. Потом подняла голову со спутанными волосами и в упор взглянула ему в глаза смеющимся взглядом:
– А ты что ж, хотел, значит, меня ему подсунуть?
– С чего ты взяла? – опешил он.
– А разговор ваш случайно подслушала, вы громко разговаривали, не знаю, что он говорил, но твои-то слова я слышала. Насчет «запазухи»! – И продолжала смотреть в упор смеющимся взглядом.
– Да ну что ты, Дусенька, – совсем смешался Грязнов, – ты разве не поняла, что я так пошутил? Ну, может, неловко, тогда прости меня. А «запазуха» мне твоя, кстати, очень нравится. Так что и не думай, уж если ты мне сама позволила заглянуть туда, то больше никому не достанется такая радость. Хотя бы при мне.
– А ты еще и ревнивый? – Она засияла от удовольствия.
– Жуть какой… А эта твоя… Зина, да? У нее что, беда какая была?
– Доктора нашего, любила она его, подстрелили лихие люди. Давно уже, полгода назад, а то побольше. Думали, выживет… Зинка сильно переживала, бедная, а я только недавно встретила ее, – все дома да в медпункте, а тут вижу, идет, улыбается мне, кивает, похоже, отходить стала. Дружили мы раньше. Я и подумала, что, может, хорошая компания ей станет получше иных лекарств, а? Как думаешь?
– Ты абсолютно права, приглашай. Только скажи мне, а это не отразится как-то нехорошо на тебе? Народ-то ведь, он видит…
– А я ни с кем из соседей компании не вожу. Они ж еще Мишку помнят, и так моих нечастых постояльцев обсуждают, все равно новые сплетни пойдут, житья спокойного не будет, народу нынче делать нечего, вот языками и треплют. А Зинке я аккуратно скажу, что вот, мол, друзья мои московские, то, другое. А он не грубый, этот Саня-то твой?
– Да ты что?! Ласковый, как котенок. Это и опасно.
– А почему?
– Попадешься – не вырвешься. Сама не захочешь. Ну, это я про Зину. – Он нахмурился. – А то вдруг она чего не так подумает? А потом никто никого не принуждает, посидим, винца попьем вкусного, закусим твоими чудесами, а там что бог на душу положит… Но ты права, постель ему придется в любом случае поставить на веранде, это чтоб и ты сама не беспокоилась. Ты ж вон какая… жаркая.
– Заботливый… – хмыкнула она.
– Как ты говоришь, – а то? Ну, тогда показывай, что у тебя где.
– Отдыхай, я сама.
– Нет, Дусенька, уж позволь мужскую работу делать мужчине, не хватало, чтоб ты надрывалась.
– Ничего со мной не случится, мы – привычные. Но за заботу – спасибо…
Так хорошо сказала, что у Грязнова что-то в душе повернулось теплой стороной к сердцу. Вот как бывает…
– Это, милая, разве забота? Это – пустяки. А вот где сейчас наш Саня, давай-ка мы с тобой узнаем.
– Ну, узнавай, а я пойду, дела надо делать. – И она, ловко выскользнув из-под его руки, накинула свой халатик и скрылась в соседней комнате.
– Саня, – Грязнов услышал в трубке голос Турецкого, – где ты находишься и чем занимаешься?
– Только что миновал поворот к Иловле. Мне долго еще, не подскажешь?
– Ну, ты – метеор! Сейчас поглядим… – Грязнов взял со стола справочник «Автонавигатор», который привык возить с собой, раскрыл на трассе «М-6» и посмотрел. – Саня, тебе осталось примерно триста шестьдесят верст по прямой. Волгоград обходи со стороны канала, в Волжский не лезь, а то уедешь на другой берег, придется переправу искать. Сколько тебе надо времени, ты в каком состоянии?
– Нормально, выехал сегодня до рассвета, около трех, стараюсь держать свою сотню, да и на трассе не многолюдно. Думаю, с такой скоростью к полуночи буду. А что?
– Приезжай хоть и заполночь, но у меня тогда маленькая просьба. Я не сообразил, – Грязнов заговорил почти шепотом. – Тут две такие прекрасные женщины, старина, что грех оставлять их хотя бы без малого сувенирчика. Потом придумаем чего-нибудь получше, а пока, будь другом, не поскупись, купи парочку красивых летних зонтиков. Где-нибудь в Волгограде, все равно мимо проедешь, а? Мы не будем торопиться, подождем, посидим за столом. Ночью здесь дышать можно.
– Бу сделано, мой генерал… Погоди, только сейчас сообразил?! Ах, ты, бабий угодник! Согрешил уже? Будь честен до конца!
– Буду. Увы, да, и ни о чем не жалею. Чего и тебе всегда желал в жизни.
«Это хорошо, что Саня на машине, – подумал Вячеслав Иванович, – тут и до Астрахани рукой подать». Сам он прилетел самолетом, и его встретил в порту Алексей, он и привез в Ивановское, к Евдокии, – сдал, так сказать, с рук на руки.
Грязнов надел легкие тренировочные шаровары и вышел к Дусе. Рассказал о разговоре с Турецким. И она предложила перенести знакомство на завтра. Приедет человек, гнал фактически сутки, устал, куда ему еще и знакомиться с кем-то?
– Не знаешь ты Сани, – возразил он. – Настоящий боец. А на ночь-полночь, нам с ним всегда было наплевать. Вот насчет Зины, это ты подумай, может, неловко получиться. Встретимся, скажем, завтра. Но Саню все равно придется положить на веранде, да? Что-то у меня закралось подозрение, будто просто так у нас с тобой сегодня день не закончится?
Она уставилась, оказывается, совершенно рыжими, хитрыми глазами.
– Так ты чего, о нем или о себе беспокоишься?
– О тебе в первую очередь.
– Ишь ты какой! – Она засмеялась и порывисто прильнула к его обнаженной груди, чмокнула. – А я не беспокоюсь, лишь бы ты себя хорошо чувствовал.
Как там получится с дальнейшей рыбной ловлей, подумал Грязнов, еще неизвестно, но то, что он сам уже прочно сидел на крючке, это показалось ему бесспорным.
Зину они решили сегодня на ужин не приглашать, а перенести торжественный обед на завтра, но незадолго до полуночи Грязнов решил выйти на шоссе, чтобы встретить Турецкого у поворота и избавить того от ночного поиска дома Мамонтовой. Дуся увязалась за ним: нехорошо оставлять гостя одного на ночных улицах. Оно хоть и большой опасности нынче не представляет, но еще полгода назад здесь такое творилось! Дуся всплеснула руками и даже глаза свои рыжие, блеснувшие золотом при свете уличного фонаря, закатила. И пока они шли, удаляясь от дома по пустынной главной улице, Дуся успела поделиться с ним тем ужасом, который испытали жители маленькой, в сущности, станицы еще какие-то полгода назад. Действительно кошмар, за короткое время – пять трупов! И это – не Техас какой-нибудь, и даже не Москва…
Показала Дуся и дом, в котором жил убийца, когда проходили мимо. Дом стоял добротный, как и все остальные, окруженный садом, но темный, ибо хозяин его пребывал в тюрьме в Астрахани и ожидал приговора суда. А в соседнем доме, правда похуже и пониже ростом, окна светились. Тут проживала гражданская жена убийцы – тихая и скромная женщина. И вот же угораздило ее влюбиться в будущего преступника. Но, к слову, и с этим вопросом полная неясность. У каждого станичника – своя версия происшедшего, и никто ничего толком так и не знает. Следствие, говорят, все еще идет, но общее мнение астраханских следователей и работников милиции склоняется к тому, что Антон Калужкин – таково имя преступника – и является тем самым кровожадным убийцей, на совести которого столько трупов, что подумать страшно.
Рассказывая, Дуся переходила на шепот, будто боялась, что ее кто-то услышит, и теснее прижималась в Грязнову. Хорошо, на улице в этот час уже никого не было, а то ведь ей же самой потом от сплетен не отмыться. Но – не боялась, вот такая она.
Вышли за околицу и остановились под последним фонарем, чтобы водитель смог их увидеть. Пролетавшие мимо машины, мазали их лучами своих фар, наверняка ведь завидовали, глядя, как немолодой, почти полысевший мужчина обнимал под самым фонарем молодую женщину – другого, знать, места не смог себе найти. А один шутник, пролетая мимо, нажал звуковой сигнал и даже немного притормозил, рассмешив Дусю. Кажется, она была искренне счастлива. «Да много ли женщине надо?» – тайком вздыхал Вячеслав Иванович и пропел: – Ничего не надо, кроме шоколада…
– Ты чего?
– Да так. – Он улыбнулся, снова заметив, как вспыхивают золотом радужки ее глаз. – Однажды оказался я на подмосковной платформе, ждал электричку на Москву. Смотрю, идет такая изящная, очень интересная женщина и ведет за собой маленькую девочку, лет, наверное, пяти, не больше. Она ее держит за ручку, а та приплясывает и поет, – и Грязнов запел фальшивым тонким голосом, копируя ребенка: – «Ай, девочка Надя, чего тебе надя, ничего не надя, кроме шакаладя!»
Дуся звонко рассмеялась.
– Ага! А мать конфузилась и упрекала девочку: «Надя, ну, как ты можешь? Это же неудобно! Это же некрасиво!» Ну да, как же, как же! А та – свое: пляшет и поет. Я рассмеялся, женщина посмотрела на меня и сделала плечами такое движение, будто извинялась, что ничего она не может поделать с упрямым ребенком. Это было так уморительно, что в Москву я приехал в совершенно восторженном настроении. И очень позавидовал тому папе, у которого были такая жена и такая дочь. Искренне позавидовал…
– А у тебя, что?.. – И замолчала. – Извини, если я чего не так.
– Нечего извиняться, никого у меня нет, ни жены, ни дочки, ни сына. Был племянник, которого держал за родного сына. Даже больше. Но случилась трагедия. Впрочем, пусть лучше тебе Саня расскажет, он и сам тогда был уже за чертой, еле вернули. А Денис погиб, и я же его похоронил. И вдруг, представляешь, звонит туда ко мне, в тайгу, Саня и говорит: «Я тут с Дениской на днях встретился, не сразу узнал, он просил тебе привет передать». Дуся, я думал, с ума сойду… А он рассказывает… ну, это неважно. В общем, возвратился я из добровольного изгнания, выслушал детали, а поверить до конца и сейчас никак не могу. Знаешь, русский мужик пока своей рукой не пощупает, не поверит. А чем я от других отличаюсь? Ничем, девочка… – Он обнял голову Дуси и прижался губами к ее виску. Дуся замерла, будто окаменела…
– А зачем же изгнание-то? – спросила она наконец.
– Так это я ж и был во всем виноват, я их обоих фактически на смерть послал. Заставил… ну, упросил подарки отвезти в подшефный детский дом и вручить малышне. А там юная террористка решила взрыв устроить – детей-то было больше сотни. Так вот, они вдвоем ухитрились фактически обезвредить ту террористку, которая была под действием наркотиков, и выпрыгнули вместе с ней в окно. А напарник той террористки, который снаружи находился, успел-таки нажать на дистанционный взрыватель. От нее – мокрое место, Дениску наповал – на тело смотреть страшно было, а Саню – тоже живого места не было – в госпиталь. В коме. Знаешь, что это такое?
– Знаю, – прошептала она.
– Еле выходили. Он – сильный мужик, сам выкарабкался, сумасшедшая воля. Ну а я не смог пережить, уволился из министерства, с генеральской своей должности, и уехал. В тайгу. Чтоб никого не видеть. Но друзья меня не оставили, стали потихоньку возвращать к жизни. И тут вдруг такое известие, представляешь? Ей-богу, чуть с ума не сошел. Живой Денис… Ну, правда, там несчетное количество операций было, и не у нас, а за границей, в том числе и на лице, его посекло осколками страшно. Словом, был он очень талантливым оперативным работником, а стал теперь строго секретным. И когда я его увижу и поверю наконец тому, что он живой, просто не знаю. Не дома он, а там, за кордоном. – Грязнов неопределенно махнул рукой. – Вот какая история приключилась. – Вздохнул наконец глубоко, будто все время сдерживал воздух в легких. – Понимаешь, Дусенька, вот я и хочу поговорить здесь с Саней поподробнее, в Москве ж это сделать просто невозможно. Обстановка не та, да и дела к особой откровенности как-то не располагают. А здесь?.. Тут свободно дышать можно.
– Особенно по ночам, – засмеялась она. – Хорошо, что ты мне это рассказал, я теперь на вас иначе смотреть стану.
– Да какая разница-то?
– Большая, Слава, – тихо сказала она. – Совсем другая… Ой, посмотри! – Она дернулась и показала рукой в сторону главной дороги. – Медленно едет! Не твой ли?..
– А кто ж еще! – обрадовался Грязнов, узнав в подъезжающем джипе серебристую Санину «тойоту». – Самый он! – И, отпустив Дусю, шагнул на дорогу, раскинув обе руки.
Джип тихо «причалил» к нему. Боковое стекло совсем съехало вниз, и из окна высунулась сияющая физиономия Турецкого. Блеснули зубы в улыбке. Затем открылась дверь, и на асфальт спрыгнул Александр. Он застонал, заохал, наконец с трудом, кряхтя, расправил плечи, развел руки в стороны, даже присел, и только потом шагнул к Грязнову и крепко обнял его.
– Здорово, дружище! – И тут же, взглянув на женщину, спросил: – А это и есть та самая красавица, которую ты безуспешно пытался мне описать?
– Она, она, – сияя от радости, подтвердил Грязнов. – Это – Дусенька. Есть, понимаешь ли, на Руси великой такое нежное женское имя.
– Здравствуйте, Дусенька. – Турецкий взял ее руку, интеллигентно склонился к ней и запечатлел поцелуй, отчего Дуся смутилась и даже инстинктивно попыталась отдернуть пальцы. – Да, – констатировал Турецкий, – никто у вас тут, ну, кроме Славки, ни хрена не смыслит в вежливом обращении с женщиной. Ну и глухомань! Но вы не бойтесь, Дуся, я думаю, мы с ним вдвоем скоро наведем здесь соответствующий порядок… Ну что, поехали? Прошу в кузов. – Он вернулся к машине и открыл заднюю дверь. – Штурман – вперед! Ох и устал же я, ребята! Сейчас бы стакан водки и – в койку. И чтоб утром не будили. И с Иркой не соединяли. А что, нельзя, нет? – Он посмотрел безнадежным взглядом.
– Можно, – засмеялся Грязнов, – сегодня все можно. Видишь, Дусенька, какая ты молодчина, и как ты права была. Правильно, гостей – на завтра. Давай помогу подняться в машину.
– Славка, осторожно, там хрупкий хрусталь. Мне почему-то показалось, что в ваших палестинах приличного вина не достанешь, и загрузился еще вчера вечером. Всю дорогу, поверишь, звякали, душу травили. Боялся не доехать, так раздражали. Плакать хотелось от бессилия.
– Но ведь ты же превозмог?
– С большим трудом, а также исключительно из глубокого уважения к твоей Дусеньке. Нельзя же такую прекрасную женщину поить черт знает чем, пойлом каким-нибудь! Это ж себя потом не уважать! Дом покажете, или искать надо?
– Почему такой вопрос? – удивился Грязнов.
– Не знаю, может, мне просто показалось. Подбираюсь ползком к этой деревне и вижу: замерли под фонарем двое. Причем явно целуются. И откровенно это делают. Смотрю внимательнее: так это ж вы! Ну а в таком состоянии люди часто забывают, где они и что с ними происходит. Так я думаю. Но, может быть, и не прав. Если у события была уже соответствующая предыстория…
– Была, была! – Грязнов расхохотался. – Узнаю острый глаз сыщика! Смотри-ка, и выводы делаешь безошибочные, надо же?
– Поживи с мое, Славка! – Турецкий тяжко вздохнул и бодро запрыгнул за руль…
Ночной ужин был коротким и веселым. Дуся от души хохотала над перешучиванием друзей, все ей было внове. Причем что-то деловое и серьезное они немедленно перемешивали с анекдотами, смешными историями. Она пила восхитительное вино, которое заставляло играть совершенно уже шальным блеском ее кошачьи глаза. Подметив это, Турецкий словно бы ненароком сказал:
– Я думаю, господа мои хорошие, что мне теперь самое время отдаться в объятия Морфея, а тебе, Славка, если ты не желаешь окончательно превратиться в большого и жирного мыша, надо тоже немедленно отправляться бай-бай!
– При чем здесь мышь? – Грязнов не понял, и Дуся тоже уставилась вопросительно.
– А ты взгляни в Дусины глаза и все поймешь без посторонней подсказки. Привет, до завтра, впрочем, уже до сегодня. Будить запрещаю. На веранде – это, надеюсь, приготовлено ложе для меня? Молодцы, правильно подумали, но после такой дороги я бы все равно ничего не услышал.
– Откуда у тебя такие догадки? – Грязнов усмехнулся.
– Элементарно, Ватсон. Вы ведь заранее позаботились о том, чтобы я не слышал сегодня мышиной возни, да?
– Ну, ты – отпетый негодяй! – воскликнул Грязнов, заметив, как остро сверкнули глаза у Дуси, и ухмыльнулся. Ох, не к добру, кажется, сверкнули!..
– Что поделаешь, Славка, опыт учит нас… впрочем, ничему умному мы с тобой так за всю жизнь и не научились. Вся надежда – на них, на женщин. Спроси у Дуси, она ведь все поняла, или я уже и в женщинах ничего не смыслю.
И он гордо удалился на веранду, а вскоре оттуда донесся его богатырский храп. Дорога закончилась, и он наконец имел право расслабиться. Действительно, больше двадцати часов за рулем – это не просто. Дуся вопросительно смотрела на Вячеслава. Он усмехнулся со значением и сказал:
– Знаешь, мне как-то неловко подводить друга. И что он там говорил насчет мышиной возни? Это он меня имел в виду? Полагая, очевидно, что ты – кошечка? А ведь он не ошибся, бродяга… Пойдем, и покажи мне, что ты сделаешь с большим и жирным мышом. Наверное, он так хотел меня обидеть, да? Как ты считаешь?
– Да какой ты жирный? Иди уж, защитничек, егерь… – Женщина ласково подтолкнула его в спину. – Смешно, а ведь он прав. Так бы и съела…
Грязнов захохотал.