Глава 3 Гэрои Украины

Над Карпатами плыли звуки трембиты[28], опускаясь на покрытые легкой дымкой буковые леса и зеленые, с горными речками полонины[29].

– Тцу-ю-ю-у! – уносились в прозрачный воздух, а потом возвращались эхом.

На одной из полонин, на дальнем склоне белела отара овец, внизу стояла бревенчатая пастушья колыба[30] с двухскатной, из гонта[31] крышей. Рядом с постройкой, на домотканом ковре с узором сидели трое, пили мутный самогон и закусывали соленой брынзой.

Первый был толстяк лет сорока, во френче УПА[32] с погонами сотника, на втором, усатом, чернел полицейский мундир с желтыми отворотами, а у самого молодого, с косым шрамом через лоб на петлицах мундира белели вздыбленный лев и руны.

В нескольких метрах от них горел костер, над которым парил котел (в таких пастухи варят сыр). Там, в котле, по горло в воде сидел связанный человек. Был он в рваной гимнастерке и с раной на голове. Сутки назад лейтенанта НКВД захватили при конвоировании в Хуст арестованного бандпособника. Двух ехавших с ним бойцов убили, «виллис»[33] сожгли, а офицера взяли с собой для экзекуции.

– Ну шо, москаль, припекает? – спросил, опорожнив очередную чарку, сотник.

– Сволочь, – прохрипело из воды.

Эсэсовец довольно загоготал и последовал его примеру, а полицай нахмурился.

– Человека варить нельзя, – мрачно сказал он.

– Человека нельзя, а москаля можно, – парировал сотник.

– Именно, – поддержал его эсэсовец и обернулся к колыбе. – Васыль!

Из дверей возник старый овчар в гуцульской свитке[34], поклонился – слушаю.

– Подкинь дров, – кивнул эсэсовец в сторону костра. Овчар скрылся за постройкой, вернулся с охапкой сучьев и, отворачивая лицо от котла, выполнил приказ.

Через несколько минут вода в котле забурлила (сидящие внимательно наблюдали), а потом в небо полетел крик. Длился он бесконечно долго, на самой высокой ноте пресекся.

– Быстро сдох, – разочаровано вздохнул сотник.

– Наверное, грешил много – ощерился провиднык[35]. – Васыль!

Стоявший в нескольких шагах от котла гуцул вздрогнул.

– Когда уедем, зароешь эту погань в землю.

Затем все трое стали обсуждать предстоящую ночную акцию[36] по ликвидации группы самообороны, созданной из бывших фронтовиков в одном из ближних сел.

Ко времени описываемых событий организация украинских националистов и ее боевая организация УПА представляла собой грозную силу. Созданная четверть века назад в Праге бывшими офицерами австро-венгерской армии, ОУН имела четкую систему связи и административную структуру.

Затем в тридцатых годах основателям помогали итальянская тайная полиция, немецкая служба безопасности СД и военная разведка Абвер, готовившая кадры в своих школах под Берлином и в Варшаве. Эту структуру они доработали и отшлифовали.

В 1943 году совместный проект запустили на полные обороты. Советской армии пришлось затем уничтожать УПА численностью более ста тысяч человек. Чтобы иметь возможность содержать такую армию, оуновцы поступали следующим образом: брали за административную единицу село, в котором имелось не менее двухсот дворов. Если не набиралось столько, объединялось несколько, до нужного количества. Далее националисты действовали по тройственной системе, то есть три села объединялись в станицу, три станицы в подрайон, три подрайона в район, три района в надрайон, три надрайона в виддил.

Надрайон и виддил являлись областными структурами, а вся территория Украины делилась на четыре части (луча). Во главе их стоял Центральный провод ОУН во главе с провидныком. Основным являлся луч «Захид», включающий в себя Галичину[37] с Закарпатьем, другие считались второстепенными и поддержкой местного населения не пользовались.

Структура имела уровни и звенья. Низовым являлось село – основа всей системы. На его базе существовали различные мастерские по всем видам ремонта, цеха переработки сырья и пошива одежды. Вся хозяйственная часть напоминала колхозы с совхозами.

После начала войны бандеровцы не стали ликвидировать эти организации, а использовали как очень удобные для себя структуры. У них была жесткая плановая система.

Заранее давалось задание, кто и что должен вырастить, посадить, заготовить, а осенью сдать. Всей службой заготовки в селе руководил господарчий, который был главным заготовителем – хозяйственником. После заготовки все сдавалось под расписку станичному села. Тот был в роли председателя колхоза, ведающим всеми ресурсами.

Как правило, вся продукция хранилось в лесу, в схронах, на высоком, сухом, хорошо замаскированном месте. Все тщательно учитывалось, велись записи по приходу и расходу материальных ценностей, и станичный точно знал – какими запасами и на какое число людей он располагает.

При надобности он ехал в лес, доставлял оттуда нужное количество припасов и распределял среди тех домов, у которых были на постое боевики. Обычно на селе стоял рой, соответствующий по число взводу, поэтому размещение боевиков в селе не ложилось нагрузкой на семьи. Снабжением одеждой и продовольствием занимался станичный.

Особенностью являлось то, что все подразделения делились на две части – мужскую и женскую, у каждой имелись свои господарчий со станичным.

Женщины занимались ремонтом и пошивом одежды, стиркой белья, перевязочного материала, уходом за ранеными.

Среди населения села в обязательном порядке велась работа по разъяснению идей украинского национализма, которой занимались политработники ОУН. Помогали им в этом все священники греко-католической церкви, проповедуя послушание защитникам, несущим свободу и благополучие.

В каждом селе имелся пункт связи, находящийся в добротной оселе, владельцы которой именовались «пунктовыми». На нем неслось круглосуточное дежурство, так как в любое время дня и ночи мог появиться связной с шифрованным донесением.

Связными в большинстве случаев являлись молодые девушки, легенда перемещения которых по маршруту тщательно отрабатывалась. Широко использовалась система условных знаков для внешних наблюдателей, находящихся вдоль дороги от села к селу в пределах видимости друг друга. В этой роли выступали мальчишки. Они же использовались для наблюдения за передвижением и местами дислокации советских войск.

Следующий уровень – станица, объединение трех сел. Ее руководство находилось в одном из них. Состояло из станичного, ведавшего размещением, постоем и снабжением всем необходимым сотни УПА, а также господарчего, обеспечивающего заготовки припасов в этих селах. В каждой станице находилась боевка службы безопасности из десятка человек, тщательно законспирированных – по виду местных жителей.

Они отличались предельной жестокостью, убивая при малейшем подозрении на сотрудничество с советской властью. Имелся в них и следователь, получавший сведения от информаторов в селах, обрабатывавший их и при надобности передававший в СБ станицы или выше.

Содержатели пункта связи имели выход на вышестоящих «кэривныкив» и использовали в работе до двадцати связных. При этом активно велась идеологическая работа с населением. Для каждого возраста и пола имелся свой наставник, снабжающий подопечных агитационными материалами.

На уровне подрайона и района, в УПА содержались кош и курень, соответствующие по численности стрелковому полку. Первый отличался от второго наличием артиллерии, а также механизированной техники. Районное с подрайонным руководство находилось в крупных селах, там же располагались штаб и командование куреня. При необходимости они могли уйти в лес, где имелись построенные при участии немецких инженеров бетонированные бункеры, хорошо замаскированные, с водо и электроснабжением.

На этих уровнях в ОУН-УПА существовала и своя прокуратура со следственным аппаратом, состоящая из выпускников юридических факультетов Львовского, Варшавского и Краковского университетов, украинцев по национальности, работавших в тесной связке с районными боевками службы «бэзпэкы». Для проведения следствия имелись тайные тюрьмы, где содержались и подвергались пыткам задержанные.

В состав районной боевки входили десять-пятнадцать хорошо обученных и вооруженных лиц, по своей сути палачей, выполнявших карательные операции по распоряжению своего коменданта. Тот в свою очередь получал сведения для проведения акций от следователей с прокурорами. Получали их и от своих людей, состоящих на мелких административных должностях в сельских и районных советах, на постах бригадиров, а также председателей колхозов. В городских военкоматах и НКВД это были обычно технические работники: уборщицы, истопники, секретари-машинистки, повара в столовых для оперсостава.

Призывом в УПА руководили коменданты мобилизационных отделов. Если в ней происходили ощутимые потери, по каналам связи станичным передавались требования на мобилизацию нужного количества людей, уклонение от призыва каралось расстрелом.

Особое внимание уделялось сотне «видважных юнакив» и такой же сотне «видважных дивчат» при отделе особого назначения. Это была настоящая кузница кадров ОУН-УПА. Вся молодежь делилась на три возрастных группы: 10–12 лет, 13–15 лет и 16–18 лет. У каждой имелись свои задачи, действия и специализация. Самых младших использовали в качестве наблюдателей, разведчиков и связных, остальных как диверсантов.

Хорошо оборудованные районные госпитали на сотню тяжелораненых бандеровцы держали в труднодоступной лесной местности. Над-районное руководство в целях конспирации находились обычно в лесу, в своих бункерах, где имелось все для автономной жизнедеятельности: электрическое освещение, водопровод и канализация, а также радиосвязь с западными кураторами.

Помимо прочего существовали школы младших командиров и политических воспитателей. Центральный провод ОУН-УПА находился в лесах Глевальского района Ровенской области в хорошо оборудованном бетонном укрытии со всеми удобствами, возведенном под наблюдением инженеров Вермахта.

В городах влияние националистов было гораздо меньше, чем на селе. Там имелась только служба внешнего наблюдения и связные. К тому же городское население, более грамотное и лучше разбиравшееся в политической обстановке, сотрудничать с бандеровцами не желало.

…Когда над вершинами Карпат заиграла красками вечерняя заря, а на окрестности опустились тени, полонина была пустая. Отара на дальнем склоне исчезла за отрогом, на месте костра дотлевали угли. Тройка, казнившая лейтенанта, на заседланных вороных конях спускалась в долину. Примерно через час они въехали на окраину села, где из кустов лещины вышли два человека в мазепинках[38] и с винтовками.

– Слава гэроям, – негромко сказал один.

– Гэроям слава, – ответили с седел.

Затем всадники спешились и, оставив лошадей дозору, прошли задами к стоявшему в центре костелу, ступили внутрь. Меж рядами лавок направились к алтарю, перекрестились на распятого Христа, а потом исчезли за неприметной дверью.

В комнате при свете горящей свечи комнате сидели двое: греко-католический священник в рясе и молодой парубок с ППШ, за поясом которого торчали две гранаты с длинными рукоятками. Снова прозвучало «Гэроям слава», вошедшие уселись напротив.

– Докладай, Лесь, – прохрипел парубку сотник.

Тот, наклонившись, сообщил, что дома ястребков[39] окружены, хлопцы готовы к акции.

– Хорошо, – кивнул чубатой головой сотник. – Начинайте.

Лесь, а с ним эсэсовец и полицай встали и вышли. Через короткое время в разных местах села гулко прогремели взрывы, затрещали выстрелы, потом все стихло.

– Кончили предателей – довольно ухмыльнулся сотник.

Священник, по-волчьи блеснув глазами, смиренно перекрестился. Затем в храме послышались шаги, дверь, скрипнув, отворилась.

– Ну как, Лесь? – повернул голову начальник.

– Покидали в окна гранаты, а затем добили, – утер рукавом лоб.

– Всех?

– Нет. В последней хате захватили одного и его семью.

– Пойдем, – грузно встал с лавки.

Дом, о котором говорили, стоял на окраине села, в глубине сада. Рамы выбиты взрывом, дверь сорвана с петель.

У беленой, с пулевыми отметинами стены в ночной сорочке дрожала молодая женщина с младенцем на руках, рядом лежал окровавленный мужчина. Вокруг стояли несколько бандеровцев во главе с эсэсовцэм.

– Живой? – кивнул на лежащего сотник.

– Ну да, – ответил тот, – начинать?

– Приступайте с богом.

Носитель рун (он же начальник СБ) показал двоим, стоявшим ближе, на поднятый колодезный журавель усадьбы. Те ухватили раненого за ноги, волоком протащили по двору, и вскоре ястребок раскачивался в ночном небе.

– Щенка, – приказал эсбист здоровенному, с низким лбом детине.

Тот шагнул к рыдающей женщине, вырвал младенца и, ухватив за ножки, размозжил голову о косяк двери.

– Ну а эту, – взглянул сотник на потерявшую сознание мать, – отдай хлопцам, пускай потешат души.

Затем они с эсбистом и Лесем пошагали по ночной улице к костелу. Хаты с погашенными оконцами слепо глядели вслед. По небу плыла желтая луна, а потом скрылась в облаках, затянувших небо…

Ближе к рассвету в соседней Ивано-Франковской области на поросшем грабами склоне майор в защитной фуражке наблюдал в бинокль раскинувшееся внизу село. Рядом лежал с полевой рацией ефрейтор, слева и справа виднелись пилотки бойцов с оружием наизготовку.

Опустив бинокль, майор взглянул на наручные часы, встал, сделал отмашку, и по склону, охватывая низину кольцом, вниз двинулись солдаты. Когда они достигли середины склона, где-то на окраине хлопнул выстрел – цепь ускорилась. Рота вошла в село, началась зачистка.

Следуя от двора к двору, бойцы тщательно осматривали хаты и надворные постройки, ворошили щупами островерхие стога сена на подворьях. Хозяева стояли у дверей хат и – кто хмуро, кто испугано – за всем наблюдали.

– Что ищет пан офицер? – подошел к майору, сдернув с головы шляпу, пожилой мужик в овечьей безрукавке.

– А ты вроде не знаешь, – прищурился тот. – У вас на селе боевка.

– Вот вам крест нету, – перекрестился селянин.

– Ну-ну, – хмыкнул командир и приказал руководившему бойцами лейтенанту: – Голышев, продолжайте!

Тщательно прочесали все село, боевиков нигде не было. Между тем информация была достоверной и получена из надежного источника. Кроме того в кустах у спускавшейся в село дороги бойцы ликвидировали секрет, но, к сожалению, один бандит успел поднять тревогу. А чуть позже к майору подошел Голышев.

– Мне сейчас в одной хате дивчина шепнула – они в колодце, что в проулке.

– Вон оно как, – вскинул бровь майор. – Захвати пару бойцов, посмотрим.

Прошли в неприметный проулок меж двух хат, остановились у дубового сруба с воротом, все внимательно осмотрели. На донце висевшего на цепи ведра обнаружили едва приметный след подошвы.

Офицеры заглянули вниз, прислушались – только далекий стук капель.

– А ну-ка, Лукин, дай мне противотанковую гранату, – протянул майор назад руку.

Сержант, сняв с ремня, передал. Командир выдернул чеку и, придерживая откидную планку, опустил гранату в колодец (группа отошла чуть в сторону).

Внизу ухнуло, вверх полетели куски мокрого дерева с илом, а потом донесся невнятный крик.

– Нужно спуститься и проверить, – сказал майор, когда все стихло.

– Разрешите мне, – достал из кармана фонарик лейтенант. Майор молча кивнул.

Быстро доставили веревку, обвязали ею Голышева, начали спускать.

– Стоп! – глухо сказал в метре от воды.

Там он обнаружил пролом в срубе, осмотрел его и влез внутрь. Луч фонаря высветил обшитый тесом, воняющий тротилом бункер, на полу которого были разбросаны окровавленные тела.

Выбрался наружу, крикнул: «Тяните» и исчез вверху.

Спустя час на траве перед колодцем лежали пять мертвых боевиков, а рядом сидели еще три контуженных, со связанными руками. Здесь же находилось и их оружие: два ручных пулемет, три ППШ, карабины и ящик патронов.

– Лукин, – обернулся майор к сержанту, – приведи мне того, который божился.

Через минуту селянин стоял перед офицерами.

– Ну, что скажешь? – кивнул майор на убитых.

Тот угрюмо молчал, дрожа пальцами.

– В таком разе поедешь с нами как банд-пособник. Голышев, убитых оставляем, они их кормили, пусть и хоронят, пленных с оружием в машины. На середины улицы, уже стояли три «студебеккера» с тентами, началась погрузка.


Снова Закарпатье. День. Висящее в зените солнце чуть затеняли молочные облака, по земле плыли тени, где-то в лесах отсчитывала года кукушка.

Обратным путем на ту же полонину верхом следовали сотник с начальником СБ и полицаем, за ними – в пешем порядке Лесь со своим роем, всего человек тридцать. Летом они базировались в пастушьей колыбе, там имелось все необходимое, а зимой отсиживались в окрестных селах.

– Хорошо мы сегодня отработали, Драч, – сказал едущему рядом эсбисту, сотник.

– Отменно, – дернул тот уздечку буланого коня. – С ястребкамы в Ольшанах покончено навсегда.

– Сегодня будем отдыхать, – покачивался в седле главарь, – а завтра продолжим. Кстати, Шпак, – обернулся к полицаю, – ты грепс[40] пану куринному отослал?

– Ну да, – кивнул тот, – з Маричкою.

– Лихая дивчина, – ухмыльнулся Драч. – Сегодня третьего краснюка пришила. Доколола виламы.

В середине подъема все трое взглянули на верхушку скалы слева, откуда по камням скакал поток. На ней белел меловой камень.

– Чисто, – сказал эсбист, движение продолжилось.

Наконец добрались – впереди серела бревнами колыба, далеко в стороне щипала траву отара, рядом с ней пастух с герлыгой[41] наигрывал на сопилке. В воздухе весело и задорно разносились ее звуки.

Маричка, ты Маричка,

Люблю тэбэ за вроду,

Люблю дывытыся,

Люблю дывытыся,

Колы идэш по воду!

– в унисон заорал кто-то из бандитов, остальные весело загоготали.

Когда до жилья оставалось метров пятьдесят и лошади ускорили шаг, его дверь внезапно распахнулась, навстречу кинжальным огнем ударил пулемет, а с флангов зачастили автоматы.

Передних срубило, как косой, остальные, отстреливаясь, начали разбегаться, но спасения нигде не было. Кругом было открытое пространство.

Звенящая тишина. Перед колыбой и дальше валялись разбросанные тела, по тропинке вниз заполошно мчались с пустыми седлами кони.

Из жилья вышел с дымящимся «дегтярем» в руках смуглый лейтенант, за ним капитан и несколько автоматчиков; с флангов появилось еще два отделения бойцов с малиновыми погонами.

Они оцепили поле боя, капитан с лейтенантом прошли внутрь и осмотрели убитых. Те были в самых разных позах: одни на спине, другие на боку или скрюченные. На побелевших лицах застыли отчаяние отчаянье и ужас. У раскинувшего руки сотника оба остановились.

– Поднимайся, мразь, – процедил капитан. – Быстро!

Тот встал на ноги, поднял руки.

– Швец, – обернулся назад лейтенант. – Уведи его.

Один из бойцов подошел, толкнул прикладом в спину, – пшел!

Лежащих рядом эсбиста с полицаем прошила пулеметная очередь, из ран еще текла кровь, их миновали. Кроме притворившегося мертвым главаря, обнаружили четверых раненых. Оказав помощь, тоже увели.

Затем офицеры вернулись к колыбе, приказав собрать оружие и документы. Там, присев на тесаное бревно у входа, вытянули ноги, закурили. Капитан был старшим оперуполномоченным областного управления НКВД, лейтенант командовал приданными для операции бойцами.

– Может, шлепнем того борова, что при погонах, капитан? – затянулся папиросой лейтенант. – Чую, матерый зверюга.

– Угадал, – пустил носом дым оперативник. – Мы за ним шестой месяц гоняемся. А знаешь, какой имеет псевдоним?

– Нет.

– Журавель.

– Почему так?

– Любит вешать людей на рычагах колодцев. Только шлепнуть никак нельзя. Много знает.

– Думаешь, расскажет?

– У нас да, можешь не сомневаться.

Из колыбы появился старый гуцул, несший в руках две глиняных чашки с кислым молоком – угостил офицеров. Пока они пили, подошел к сотнику, минуя часового, и пристально взглянул в глаза. Тот отвел свои в сторону.

Затем, вернувшись, рассказал о том, что случилось накануне. Лейтенант побледнел, а затем бросился к Журавлю, сбил кулаком с ног и начал охаживать по ребрам сапогами.

– Остынь, – оттащил его капитан, и старику, – веди нас. Вскоре из ближнего леса угрюмые бойцы принесли завернутое в плащ-палатку тело.

На следующее утро в областном управлении НКВД состоялся допрос сотника. Управление размещалось в здании, которое в период оккупации занимало гестапо.

В его подвальном этаже, в кабинете без окон за столом сидел следователь, в гражданском костюме и очках похожий на бухгалтера, он просматривал какие-то бумаги, напротив, на табурете – угрюмый сотник, а позади – белобрысый крепкий боец в гимнастерке без пояса.

– Значит так, Журавель, твои подельники уже все рассказали, – продемонстрировал следователь документы. – Но меня интересует твоя настоящая фамилия и автобиография.

– Я их забыл, – исподлобья взглянул на него бандеровец.

– Алкснис, напомни.

Боец обошел табурет и врезал кулаком Журавлю в челюсть – сотник кубарем покатился к двери. Алкснис направился к нему, сгреб за грудки, повторил и снова усадил на место.

– Ну, так как? – невозмутимо продолжил следователь.

Допрашиваемый выплюнул на пол зуб, утер окровавленный рот и прохрипел:

– Медведь Михаил Карпович, родился в девятьсот третьем в Тисменице Ивано-Франковской области, окончил торговую школу в Станиславе.

После чего замолчал.

Следователь взглянул на бойца – опять мелькнул кулак, оуновец рухнул на пол.

– Послушай меня, Медведь, – вздохнул следователь, когда Алкснис водрузил того на табурет. – Будешь запираться, он тебе яйца сапогом раздавит. Ну, так что дальше?

Далее арестант сообщил, что он член ОУН с 1933 года, в войну служил в спецбатальоне «Нахтигаль»[42] взводным, а теперь надрайонный проводник.

– Четы, боевки и схроны в районе? Быстро!

Проводник назвал. Допрос продолжался.

Спустя еще неделю на главной площади Ужгорода при большом стечении народа состоялась казнь захваченных бандитов. В центре стояла виселица, к которой подогнали две полуторки с ними и солдатами комендантского взвода.

Затем председатель военного трибунала громко зачитал приговор, на шеи осужденных накинули петли, в кузовах открыли задние борта. Урча моторами, грузовики медленно тронулись вперед, «гэрои», хрипя, засучили в воздухе ногами.

Загрузка...