Четыре сестры - читать онлайн

1 Дед Мороз на «Формуле-1»

Среда, ноябрь

Я так хотела быть единственной дочерью. А потом вдруг поняла, какой это был бы ужас: я осталась бы круглой сиротой после смерти мамы и папы. От этой мысли меня бьет дрожь.

И все-таки трудно быть одной из пяти, одной из множества. Иногда я это с трудом выношу. Например сегодня утром, за завтраком, когда Беттина…

Утром за завтраком Беттина воскликнула:

– Знаете что?

Энид, Гортензия и Шарли молча ждали. Беттина сама даст ответ через десять секунд. К чему утруждаться? Одна только Женевьева ответила:

– Ты сейчас нам скажешь.

Такая уж была Женевьева. К ней обращались, она отвечала.

– Через семь с половиной недель Рождество.

– Ну и? – отозвалась Шарли, собирая в стопку грязные миски.

– Ну и подарки.

Гортензия подцепила пальцем крошку, которую Энид не успела смести в совок, и, сунув ее в рот, возразила:

– Рановато. В магазинах еще даже не оформили витрины.

– В «Объединенных галереях» оформили. И декабрьский номер «Пустяков» уже вышел.

– А! Ну да, – пробормотала Шарли, – если уж вышел декабрьский номер «Пустяков»!

– Семь с половиной недель – это долго, – не сдавалась Гортензия.

– Не так уж.

– У Деда Мороза есть семимильные сапоги, – вставила Энид.

– Скорее олени «Формулы-1», – возразила Беттина.

Гортензия подняла бровь. У нее это было предвестником начала мысленного перегрева.

– Найди другой предлог, чтобы побегать по магазинам, – сказала она Беттине. – Не рассчитывай на меня, я с тобой не пойду.

Беттина обожала ходить по магазинам с эскортом. Эскорт этот должен был помалкивать, кивать, когда Беттина ахала: «Обалденные бигуди для ресниц, а?», при случае носить за ней самые большие пакеты, а вечером снова кивать, когда она спрашивала: «Классный был денек, а?»

Гортензия подняла вторую бровь. Знак, что она вот-вот вспылит.

– Гортензия права, – сказала Женевьева. – Время еще есть.

Беттина возмутилась:

– С этими дурацкими проволочками окажется, что уже двадцать четвертое, а мы забыли, что двадцать четвертое…

– Мадам Брогден! – просияла Шарли. – Я же знала, что забыла одну вещь!

– Мадам Брогден приедет на Рождество?

– Нет…

Шарли посмотрела на часы: оставалось всего сорок минут. Она порылась в коробке с ключами (коробке из-под печенья) с нарисованным на ней фиолетовым Пиноккио, одновременно тараторя:

– Она пригласила в свой дом друзей, у которых дочка была очень больна. Ее привезут сюда выздоравливать с сиделкой. Дочку, не мадам Брогден. Понятно? Держи, Женевьева. Ключи. Проветришь и протопишь перед их приездом?

Месье и мадам Брогден были парижане, хозяева дома номер 6 в Атлантическом тупике. Они проводили там лето, а на остальное время оставляли Верделенам ключи.

Шарли надела куртку на меху, подаренную родителями зимой после ее выпускных экзаменов (пять лет назад), потертую на локтях и карманах, с почерневшими швами, помахала пальчиками, бросила сестрам «До вечера», чмокнула всех по кругу и выбежала за дверь.

Через минуту просунулась ее голова:

– Сегодня утром – доставка из «Нанук-Айс». Нужен дежурный. Не уходите все одновременно.

И она скрылась.

Как только машина выехала из заросших мхом ворот, Беттина налила себе еще чашку чая и намазала джемом сухарик. Нагнувшись, она извлекла из-под поленницы декабрьский номер «Пустяков».

– Как можно читать такую чушь? – спросила Гортензия.

Не презрительно, не высокомерно. Только с огромным сочувствием.

– Правда, как? – согласилась Беттина с опасной ноткой в голосе.

И начала вслух читать содержание:

– Страница двадцать два: «Как влюбить его в себя до смерти?» В самом деле, это НЕ МОЖЕТ касаться тебя, Гортензия! Зато, смотри, вот этот образец шампуня для жирных волос тебя очень даже касается, дарю. Страница шестьдесят шесть: «Манекенщица, почему не ты?»

Гмммм, нет, правда не ты, Гортензия… Страница сорок семь: «Как стать серийной чаровницей?» Если хочешь знать ответ, я дам тебе почитать эту чушь, – сладким голосом заключила Беттина.

Гортензия залилась краской и была готова взорваться. Женевьева тихонько цокнула языком.

Тем временем Энид ломала голову, пойти ли после обеда с Гулливером в бассейн или на ферму к Сидони, где у Зазы родились котята. Может быть, сначала в бассейн с Гулливером, а потом?.. От этих мыслей ее отвлекли крики и звон посуды.

– Дура! – вопила Гортензия. – Ослица! Прекрати меня унижать!

Ингрид и Роберто с укоризненным видом покинули уголок у камина. Беттина продолжала читать, по-прежнему сияя улыбкой:

– «Что ты надеваешь на ночь? А: Старенькую футболку. В: Красивую шелковую сорочку. С: Твои любимые духи…»

– Замолчи! – выкрикнула Гортензия и разрыдалась.

Женевьева обняла Гортензию.

– Ты же видишь, она нарочно тебя дразнит. Замолчи, Беттина.

– Замолчи, Беттина, – повторила Энид.

– «Ты регулярно заводишь новых друзей? – невозмутимо продолжала Беттина. – А: Да, тебе комфортно в любом обществе, и ты любишь знакомиться с новыми людьми. В: У тебя и так много друзей, и…»

Пакет с сухариками полетел прямо в щеку Беттины и с треском лопнул. Беттина вытаращила глаза. Гортензия повернулась и выбежала вон. Наступила тишина.

– Никакого чувства юмора у этой зануды, – сказала Беттина, потирая щеку.

– А у тебя никакого такта, – отозвалась Женевьева, поднимая пакет.

С улицы раздался гудок. Энид кинулась к окну.

– «Нанук-Айс»!

Она открыла дверь доставщику, мальчугану лет пятнадцати-шестнадцати.

– Привет! – поздоровался он. – Доставка Страшилы из Страны Льдов.

Он издевался сам над собой? В таком случае, пожалуй, он был прав. На первый взгляд трудно было найти в нем иные достоинства, кроме широкой улыбки и красивых светлых волос, потому что все остальное отличалось редким безобразием. Беттина, самая критически настроенная, сразу отметила эти светлые волосы, ровные зубы, но также и большие уши, длинный нос, подбородок галошей и россыпь черных точек на носу и на лбу.

– Пять коробок. Поставить у морозильника?

– Пожалуйста, – сказала Женевьева. – Сюда.

Страшила из Страны Льдов отправился к грузовику с логотипом «Нанук», где шофер читал газету, и вернулся с двумя коробками. Он был так лопоух, что в профиль казалось, будто ушей у него нет вовсе. Он наклонился над Беттиной, снова уткнувшейся в «Пустяки».

– Все врут эти тесты, – сказал он. – Вот моей сестре советуют больше бывать на людях, быть не такой зажатой… А знаешь что? Вики ходит на дискотеки каждый вечер. Она пропустит танцульку, только если талибы будут в Брив-ла-Гайярд.

– Сколько ей лет? – спросила Женевьева.

– Двадцать.

Женевьева промолчала, задумавшись. Шарли был 21 год, когда погибли их родители. Ей так рано пришлось взять на себя заботу о младших сестрах, что она забыла о беззаботности, поставила крест на занятиях медициной и лишилась доброй части своей юности. Всего этого было уже не наверстать.

Беттина тоже задумалась, но по другой причине. Этот Страшила из Страны Льдов походил на Спуки, некрасивого симпатягу из американского сериала «Купер Лейн», да и на всех некрасивых симпатяг из всех американских сериалов для подростков, тех, что никогда не находят себе подружку, разве что такую же симпатягу-страхолюдинку.

Паренек отправился за остальными коробками в грузовик «Нанук».

– Он смешной, – сказала Энид.

– Очень славный, – добавила Женевьева.

– Так обычно говорят о некрасивых, – заключила Беттина.

Он вновь появился со счетом в руках. Его глаза снова устремились на Беттину, та отвернулась. Ну и нахал. С его-то рожей. Она едва удержалась от презрительного смешка.

– Меня зовут Мерлин, – сказал он.

Пошарив под стулом, он извлек на свет упаковку замороженной маракуйи.

Каков наглец! Что за манеры! Меня зовут Мурлин (нет, Мерлин), как будто обращается к ней одной! Как этот… этот Спуки посмел даже подумать, что она может, она, решительно неотразимая Беттина, хоть на секунду обратить на него внимание? Как-он-по-смел!!

– Мерлин! – воскликнула Женевьева. – Так ты умеешь колдовать? Тогда ты Чародей, а вовсе не Страшила!

Он улыбнулся. Улыбка была в нем всего удивительнее. И приходилось признать, что это самая славная улыбка на свете.

– Держи, – Женевьева протянула ему чаевые. – Вся мелочь, какая у меня есть.

Он выхватил матерчатую розу из коробки замороженных артишоков.

– Отлично! – воскликнул он, широко взмахнув руками, как фокусник. – Несколько уроков магии, и я превращу эти монетки в банкноты.

И он покинул их, помахивая рукавами на манер Гудини.

– Шутник, – сказала Энид.

– Да, – кивнула Женевьева.

– Что не делает его красивее, – заключила Беттина.

– А тебя – любезнее, – миролюбиво отозвалась Женевьева.

Суббота

В сущности, Беттина так меня раздражает, потому что я завидую многому в ней, чего у меня нет. И никогда не будет. Например, ее невыносимо легкой манере говорить: «Если ты не идешь к Беттине, не надейся, что Беттина придет к тебе!»

Она не самая хорошенькая из нас. Самая красивая (после Шарли, конечно) Женевьева (но она этого не знает, и в этом ее прелесть). Нет, у Беттины живая мордашка, блестящие глаза. Она напоминает что-то острое, колючее, мерцающее. Иглу. Кинжал. Чеканная, манящая, но – берегись!

Она умеет быть милой… когда не прикидывается злюкой.

Так вот, самая красивая – Женевьева. Она очень женственная, единственная блондинка в семье (за исключением мамы, но это уже не считается). И грудь у нее красивая, она ее прячет, но я увидела на днях, когда она распахнула халат перед душем. Глаза у нее черные, как черное солнце из стихотворения Жерара де Нерваля, которое мы учили в прошлом году, «El Desdichado»[14]. Это очень красиво – светлые волосы и темные глаза.

Но на самом деле Desdichada – это я. Лишенная наследства. Обездоленная. Я не знаю, на кого я похожа.

Не на маму, она была веселой. Ее круглые пяточки в туфельках без каблуков. Ее брюки в слишком крупных цветах. Ее кудряшки, ее широкие платья. Лучше сказать: я не знаю, на что я похожа. Ни на что, я ни на что не похожа.

Не на папу. Папа спрашивал, почему не строят городов на берегу моря, там ведь воздух чище. Папа так любил людей.

А я людей не особо люблю. Вообще-то смотря каких. Не будь Беттина моей сестрой, я бы и не взглянула в ее сторону, она была бы мне не более интересна, чем эти тупицы из моего класса. Пример наобум – Урсула Мурлетатье. Дура из дур. Беттина – прости меня, Беттина, – тоже дура.

Вот только проблема: она моя сестра.

Я пишу на МОЕМ утесе.

Ветер на утесе был не сильный, но очень холодный. Гортензия обмотала вокруг шеи конец своего сине-розово-зеленого шарфа. Ей даже нравилось, как ветер холодил щеки, пощипывал кожу и вышибал слезы. Она постучала карандашом по зубам, всматриваясь в горизонт.

Она еще увидит, подумалось ей. Когда я вырасту большая, стану знаменитой и все будут мной восхищаться, Беттина поймет.

Что поймет?

Гортензия колебалась между четырьмя путями в будущем: она станет архитектором и будет строить памятники на века. Зулейхой Лестер в сериале «Купер Лейн» по телевизору. Хирургом для неизлечимо больных, которых она одна сможет спасти.

Или актрисой. Да, эта профессия ей нравилась больше всех. Она убрала карандаш и тетрадь в карман пальто.

Гортензия находилась на выступе, за которым образовалась ниша в скале. Когда она сидела так, прислонившись к камням, никто не мог ее увидеть. Кроме чаек, тупиков и бакланов, пролетавших мимо. Их крылья были как якоря, лапы – как морские гребешки.

Актриса. От ветра с океана по щекам текли слезы, завивались коротко стриженные волосы. Вдали был виден маяк Потрон-Суфлан на фоне темных туч. Она натянула вязаную шапочку поглубже на уши. Глубоко вдохнула и продекламировала с выступа над волнами:

Позади кто-то захлопал в ладоши.

И засмеялся.

Гортензия гневно обернулась, готовая растерзать Беттину, которая посмела прийти за ней аж сюда, чтобы опять издеваться…

Это была не Беттина. И ни одна из сестер. Стоявшая перед ней девочка была ей незнакома.

– Привет! – сказала девочка. – Продолжай, здорово.

Несмотря на смешинки в глазах, говорила она, похоже, искренне.

Она объяснила:

– Я смеюсь, потому что очень уж забавно, гм, декламировать здесь Корнеля.

Голос у нее был тихий, довольно приятный. Каштановые волосы (хоть и короче, чем у Гортензии) сколоты с двух сторон зелеными заколками в виде гиппопотамов.

– Вообще-то, – продолжала она, – это идеальное место. Top of the world[16]. Корнель[17] на утесе и чайки в небе… Совершеннейшая Сена-и-Марна![18]

И незнакомка снова закатилась смехом. Гортензии показалось, что впервые в жизни она слышит от кого-то более странные вещи, чем говорит сама. Она улыбнулась.

– Тоже Корнель?

– Мэрилин Монро.

Обе рассмеялись.

– Я бы хотела когда-нибудь стать актрисой, – сказала девочка с зелеными гиппопотамами.

– Ты так говоришь, будто тебе девяносто девять лет.

– Мне больше.

Она взглянула на нее искоса:

– Это твой дом, вон там?

– Виль-Эрве. Да.

– О.

После паузы, полной ветра и чаек, она сказала:

– Дай угадаю. Ты не Шарли. Ты не Энид…

– Я Гортензия. – Ее вдруг осенило: – Мюгетта? Это ты живешь у Брогденов?

– Гощу, они дружат с моими родителями. И я там не одна, за мной присматривает Зербински.

– Зербински? Что это такое?

– Смесь броненосца «Потемкин», скальпеля, карабинера и эфира, с легкой примесью ночной бабочки.

– Твой питбуль?

– Моя сиделка.

– Она так ужасна?

– Хуже. Тарн-и-Гаронна.

Она засмеялась и добавила:

– Я вообще-то ее люблю, но она этого не знает, так что не говори ей.

Какая странная девочка.

– Ты учишься на актрису? – спросила Мюгетта.

– Нет.

– Почему нет?

– Э-э…

– Если тебе хочется играть пьесы, есть другие места кроме этого утеса.

Странную девочку с короткими волосами вдруг забила дрожь, прямо-таки заколотила. Ее голова тряслась на тонкой шейке, и Гортензии показалось, что зеленые гиппопотамы весят как настоящие.

– Мне холодно. Мне все время холодно теперь. Я пойду.

И она покинула утес, не попрощавшись с Гортензией, смешно подпрыгивая на одной ножке.

2 Что за драма, мама?

Когда Гортензия вернулась с утеса, Женевьева сидела, массируя мочку уха большим и средним пальцами. Знак, что она раздражена, просто кипит (но надо было хорошо ее знать, чтобы об этом догадаться).

– А, вот и ты! – сказала она ровным голосом.

Она подняла свою спортивную сумку, собранную так давно, что Роберто устроился на ней и уснул, свернувшись клубком. С усталым вздохом он отправился к Ингрид под Макарони, кривую лестницу Виль-Эрве.

– Я ждала тебя, чтобы не оставлять Энид здесь одну, – вздохнула Женевьева. – Я испекла печенье. В шкафчике. На верхней полке.

– Я была на утесе. Надо было меня позвать.

– Я бы и позвала, если бы ты не пришла.

– Идешь пасти близняшек Десульеров?

– Мм.

Гортензия точно знала, когда Женевьева врет, именно потому, что та никогда не врала.

Но сейчас – да, врала. Каждую неделю она говорила, что сидит с маленькими Десульерами, и это была неправда. Догадалась об этом одна Гортензия. Но ей было все равно – в сущности, ей ничуточки не хотелось знать, что скрывает сестра.

Женевьева перебросила через плечо ремень сумки:

– Вы справитесь?

Она еще и чувствует себя виноватой. Пусть уходит скорее! Гортензия обожала, когда все расходились и она оставалась (наконец) одна в пустом доме. Она проводила Женевьеву до дверей.

– Я встретила Мюгетту.

– Мюгетту?

– Девочку, которая живет у Брогденов. Чем она больна?

– Шарли должна знать, – ответила Женевьева. Послав воздушный поцелуй, она вскочила на велосипед.

На самом деле близнецов Десульер не было на свете. Женевьева позаимствовала имя марки супниц. Скажи она, что сидит с детьми Бонвуазенов или с маленькой Элоди Жаниссер, обман непременно бы вскрылся, потому что у них ДЕЙСТВИТЕЛЬНО бывали беби-ситтеры. Но чего опасаться от вымышленных близняшек?

Через двадцать минут она была в городе, доехала до улицы Жорж-Аплей и свернула во двор у низкого дома. Припарковав велосипед, толкнула дверь, где на оранжевой плексигласовой табличке красовались загадочные слова:

Месье Кол Мой встретил Женевьеву улыбкой и изящным поклоном. Переодевшись в раздевалке, Женевьева пошла в зал разогреваться. Месье Кол Мой подошел к ней:

– Поработаем сегодня в паре.

– После груши?

– Конечно.

– Очень кстати. Я ужасно взвинчена.

– Твои сестры?

– Кто же еще?

– После сеанса, – ответил месье Кол Мой со своей странной, почти невидимой улыбкой, – твои икры и дух будут стальными. Но сначала – расслабься. Включи музыку и отработай рам муай.

– Хорошо. – Женевьева поморщилась. – Но сначала ВОТ ТАК!!..

Она развернулась, вложив всю свою силу в удар. Кулак Женевьевы нанес кожаной груше оглушительный хук. Она почувствовала себя намного лучше.

– А у моей мамы был любовник, – тихо сказала Беотэги.

– У твоей мамы? – воскликнули хором Беттина и Дениза.

– Ты хочешь сказать…

– У моей мамы, да.

– Настоящий любовник?

Беотэги вздохнула и закатала выше пупка футболку, которую примеряла перед зеркалом.

– Когда спят с кем-то, но не с мужем, это ведь любовник, да?

– А твой отец знает?

Был «тряпичный вечер» у Денизы. Три подруги менялись одежками, примеряя их по очереди. Ковер был до оторопи похож на площадь после танцев 14 июля.

– А ты? Откуда ты знаешь?

– Они говорили об этом как-то вечером. Я случайно услышала. Насколько я поняла, это произошло, когда мне было восемь лет. Но как-то чудно узнать такое.

Беттине и Денизе это тоже было чудно. Трудно представить почтенную мадам Пермулле, маму Беотэги, в таком любовном беспорядке. Беттине она казалась похожей на взрослого юношу – с ее светлыми волосами, такими короткими, что издалека ее можно было принять за лысую, с ее мушкетерскими воротниками и бантами на шее а-ля Скарамуш… Она еще и заставляла всех ходить с ней в церковь по воскресеньям.

– И как это закончилось?

– Ну, сама видишь, они всё еще живут вместе.

– Думаю, они объяснились.

– Или больше не любят друг друга. Или им вообще плевать. Или то и другое, – помолчав, пробормотала Беотэги.

Раздался стук. В дверь просунулась голова мадам Коменчини в огромном тюрбане из махрового полотенца бирюзового цвета, а затем и вся она с подносом в одной руке, на котором лежали аппетитные слойки с горгонзолой. На плечах у нее было небрежно наброшенное норковое манто, в другой руке – дымящаяся сигарилла. Алые губы и белые зубы сияли в улыбке.

– Какой беспорррядок! Все ррравно что в брррюхе у барррана! Вот, как ррраз… Деррржите.

– Спасибо, мама, – сказала Дениза, – но мы уже сыты.

– По горлышко! – добавила Беттина.

– Нам надо идти, – заключила Беотэги. – Это был не полдник, а просто… просто…

– Легкий перррекус, не о чем говорррить! Почему вы не пррривели с собой piccolina[19] Инуит! И gentillissima[20] Сюши. Они бы пррроглотили всю мою еду!

В очень своеобразном произношении мадам Коменчини Инуит была Энид, а Сюши – Сюзи, младшая сестренка Беотэги.

Она поймала норку, съехавшую с плеча, и швырнула ее на диван, где та присоединилась к полудюжине своих близнецов. При всех ее повадках дивы, мама Денизы была портнихой. Она пришивала на дому подкладки к манто от кутюр, в которых потом щеголяли топ-модели и кинозвезды. Эту работу очень ценили… а платили за нее крайне мало. Однажды Дениза подсчитала, что на стоимость сваленных на диване манто мама могла бы кормить семью девятнадцать лет и четыре месяца.

– Вы не попробуете al mio tiramisù?[21]

– Спасибо, но уже поздно.

– Non tanto![22] – возмутилась мадам Коменчини, раскачивая махровым тюрбаном и рассыпая вокруг кометы от сигариллы. – Я положу его в una bolsa[23], берррите с собой. Для Инуит и для Сюши.

Через пять минут Дениза крикнула матери из прихожей:

– Я провожу их до угла!

Беттина завидовала Денизе и Беотэги, которые обе жили в квартирах в городе. Не то чтобы она не любила Виль-Эрве, но слишком уж он был далеко от всего. Сходить в магазин, в кино – все это превращалось в путешествие. Но через четыре года она сдаст на права, и тогда… Она вдруг резко развернулась.

Там, впереди, переходил дорогу парень… Тот самый парень… из «Нанука»… такой некрасивый… Она не хотела его видеть! И говорить с ним – тем более!

Но он-то ее увидел! И по его сияющему лицу, когда он ринулся, точно к королеве Швеции и Тасмании вместе взятых, она поняла, что он как раз и собирается с ней заговорить.

3 Страшила из Страны Льдов

– Ты меня узнаёшь?

Беттина, залившись краской, повернулась с излишней медлительностью. Глаза Денизы и Беотэги перебегали с него на нее, с нее на него и обратно. И снова обратно.

– Страшила из Страны Льдов! – весело добавил он.

– А… – протянула она.

И тоненьким томным голоском, символизирующим, по ее мнению, высшую степень непринужденности, добавила:

– «Гиперпромо»? На прошлой неделе? Кассир?

– «Нанук-Айс». Сегодня утром. Доставщик.

Он был еще уродливее, чем ей помнилось. Этот нос. Кошмар. Эти черные точки. Эти уши. Ходячее безобразие. Пусть даже улыбка все это искупала. Отчасти.

Беттина молчала. Нарочно. Он сам поймет, что он не ко двору. И оставит ее в покое.

Но нет. Он продолжал, не замечая ее враждебности:

– У меня есть билеты на фильм с Донни Джеппом. Пойдешь?

– Билеты? Конечно, – прошипела она. – Если ты не включен в цену моего.

Он рассмеялся. Решительно, ничто не могло испортить ему настроение.

– Увы, да. Это приглашение на двоих. Без меня никак.

Он скорчил гримасу, не лишенную лукавства, и повернулся к ней спиной, засунув руки в карманы, в развевающейся на ветру куртке. Дениза шмыгнула одной ноздрей:

– Какой успех, а?

– Уродом родился, – кивнула Беотэги.

– Хуже не бывает, – согласилась Дениза.

– Обидно за Донни Джеппа.

– Ага. Правда, в кино можно не смотреть на соседа.

– Вообще-то он симпатичный, – заметила Беотэги.

Беттина присела, разблокируя противоугонное устройство своего велосипеда.

– Некрасивых симпатяг можно выносить, – сказала она, – но только в телесериалах.

Ну и гадость нам подстроила училка французского: заставила нас читать «Летающую колыбель» на два голоса. Сначала читал Арамис Пардонш в дуэте с Одри, потом я угадайте с кем… с Урсулой Мурлетатье. Дурой из дур. Разумеется, мадам Латур-Детур сделала это не нарочно, но мне было так плохо, как всегда, когда приходится говорить при всех, да еще с Мурлетатъе! Поэтому я забыла, на чем мы остановились, хотя до этого следила внимательно. Латур-Детур рассердилась, а я еще сильнее занервничала. Первую фразу прочла заплетающимся языком. Сказала «скорода» вместо «сковорода». Класс смеялся целую неделю (не меньше пяти минут!).

Латур-Детур сказала: «Верделен, подойдите ко мне после урока». От этого стало еще хуже, и я вообще больше не слушала.

После звонка, когда остальные выходили из класса, я подошла к Латур-Детур. Ее стол стоит на возвышении, так что он доходил мне до груди, а голова Латур-Детур смотрела на меня с высоты не меньше полуметра. Она закрыла тетрадь, в которой писала, и сняла очки.

Латур-Детур похожа на мадам де Флервиль из «Примерных девочек»[24], какой я представляла ее себе в девять лет: рыжие кудряшки на лбу, корсаж с завязками, широкая юбка, под которой, думается, скрыты обручи и кружева. Наш диалог тоже был очень в духе графини де Сегюр. Примерно так:

Мадам Латур-Детур (ласково, но строго). Ну, Верделен! Когда вы перестанете заикаться и краснеть из-за какого-то чтения?

Гортензия (заикаясь и краснея). Я… Я не знаю, мадам.

Мадам Латур-Детур (так же). У вас мандраж, верно? Вы боитесь говорить на людях?

Гоρmензия (так Же). Да… кажется.

Мадам Латур-Детур. Признайте, что это не очень разумно.

Гортензия. Я… признаю́.

Мадам Латур-Детур (иронично). Я знаю способы вас разговорить.

Протягивает кремовую карточку.

Мадам Латур-Детур. Вот что, я думаю, вам нужно. Хотя вряд ли из вас выйдет новая Дебора Керр[25], но это может помочь. Скажите, что от меня.

Она встала в облаке кудряшек и юбок и вышла за дверь. Кто такая Дебора Керр? Я опустила глаза на кремовую карточку:

Второй раз за пару дней мне советуют учиться на актрису… Знак?

В конце концов, может быть, мне все-таки суждено стать Зулейхой Лестер из «Купера Лейна».

Постаравшись не сесть в один автобус с сестрами, Гортензия вышла на остановке одна. Но вместо того чтобы свернуть в Атлантический тупик к дому, она пошла напрямик через ланды к своей любимой нише в скале. Бросив рюкзак на холодную траву, она хотела было сесть, но ее остановил возглас:

– Эй! Я тебя вижу!

Гортензия на коленках подползла к краю. Пятнадцатью метрами ниже, у кромки отлива, стояла Мюгетта и махала ей обеими руками. Ее запрокинутое лицо смеялось. Гортензия отметила, что она без пальто.

– Тебе не холодно? – крикнула она.

Но ветер отнес ее вопрос вдаль. Мюгетта приложила ладонь к уху. Гортензия повторила. С тем же результатом. Тогда она решила спуститься по гранитным ступенькам.

– Ты, наверно, окоченела, – сказала она, добравшись до пляжа.

Мюгетта была в свитере и брюках, но босиком на холодном песке, без куртки, без шарфа.

– Мне не холодно.

– В тот раз ты сказала, что тебе всегда холодно. И даже добавила: «Теперь».

– Когда как. Ты из коллежа?

– Ммм, – промычала Гортензия.

Она думала, не снять ли ей пальто из солидарности, как вдруг Мюгетта побежала к лужице теплого ила своей странной походкой, подпрыгивая на одной ножке и крича что-то, чего Гортензия не поняла. Потом она вернулась, все так же подпрыгивая:

– Слабо?

– Что – слабо? – заволновалась Гортензия.

– Искупаться!

Она смеялась, но, похоже, не шутила.

– Ну ты даешь! Это в ноябре-то!

Море лизало скалы с шипением лимонада.

– Только ножки помочим.

– Какой ужас. Здесь даже в июне никто не купается. Кроме норвежских туристов.

– Когда же вы купаетесь?

– Три дня в августе.

Мюгетта бросила на нее такой же взгляд, как в прошлый раз, – взгляд из-за непроницаемой завесы.

– Этим летом, – сказала она, – я буду Мёрт-и-Мозель. Больше не там.

– Ты хочешь сказать, здесь?

– Здесь. Везде. Нигде.

Мюгетта почесала переносицу и решительно заявила:

– Я искупаюсь.

И пошла к кромке воды, где пузырилась пена, точно пух над камнями.

– Как сахарная вата! – засмеялась Мюгетта.

Волна захлестнула ее. Темно-зеленые брюки намокли и почернели. Гортензию зазнобило.

– Вернись!

Холодный ветер с моря чуть не сбил ее с ног. Гортензия сняла ботинки, носки, положила их на камень подальше от воды, закатала брюки и осторожно направилась к Мюгетте.

– Вернись, – взмолилась она. – Ты совершенно… Иль-и-Бордель!

– Не так уж холодно, когда привыкнешь.

Лицо у Мюгетты было бледно-голубое. Гортензия схватила ее за локоть и потащила на сухой песок. Мюгетта не противилась.

Обе упали на песок. Мюгетта стучала зубами.

– Возьми мое пальто, – сказала Гортензия.

Мюгетта закуталась в него и сделала из рукава марионетку.

– Унылое у тебя пальто. Ты всегда носишь темно-синий?

– Не всегда. Я купила его после смерти родителей.

– Глупо, – сказала Мюгетта.

Она снова потерла переносицу и спросила:

– Когда они умерли?

– Почти два года назад.

– Они болели?

– Автомобильная авария.

– Ну и глупо носить темно-синий. Розовый, желтый, в цветочек – это не помешает тебе думать о них.

– Знаю. Тебе надо домой. Ты тоже вся синяя.

– Не темно-синяя, надеюсь.

Она засмеялась.

– А неплохо у тебя получилось – «Иль-и-Бордель»…

– Что у тебя была за болезнь?

И тут сверху, с утеса, раздался голос. Обе девочки задрали головы. К акая-то фигура бегом спускалась по ступенькам.

– Зербински, – прошептала Мюгетта.

– Питбуль?

Но когда сиделка подошла к ним, Гортензия очень удивилась. Зербински была тоненькой молодой женщиной с добрыми черными глазами и танцующей походкой. На ней были белый пуловер и вельветовые брюки гранатового цвета.

– Добрый день, – поздоровалась она с Гортензией, которая поспешно вскочила на ноги.

Сиделка повернулась к Мюгетте – та отвернулась от нее – и протянула ей оранжевый дафлкот, который держала в руках.

– Пойдем домой? – сказала она.

Несмотря на вопросительную интонацию, это был приказ. Она подала Мюгетте обе руки, и та ухватилась за них, чтобы подняться.

– Теперь, когда Мюгетта в пальто, забери свое, – сказала Зербински Гортензии. – Ты живешь в Виль-Эрве?

Гортензия кивнула.

– Спасибо.

Гортензия шла за ними до вершины утеса. Сиделка иногда почти несла Мюгетту, которая выбилась из сил и тяжело дышала. Эта женщина была, должно быть, очень сильной, несмотря на хрупкую внешность. Но скоро Гортензия поняла, что это Мюгетта была худенькая и легкая.

Выйдя в ланды, Гортензия свернула к Виль-Эрве. Но Мюгетта успела подмигнуть ей через плечо Зербински.

4 Не хочу, чтобы парень лизал мне щеку

В эту среду была очередь Беттины вести Энид в бассейн.

В кабинке она надела на нее купальную шапочку, резиновую копию трансбионического шлема Шаггаи Мостры, ядовитой клоунессы из видеоигры.

– О чем ты думаешь? – спросила ее малышка.

– А что?

– У тебя задумчивый вид.

– По-твоему, это так странно?

Этот вопрос привел Энид в волнение.

– Я думала, – объяснила Беттина, – что в виртуальном мире живут толпы варварских дев и роковых мстительниц, а мне очень далеко до этих образцов!

Энид раскрыла рот.

– Брось, – добавила Беттина, – это философия.

Энид теребила свою шапочку.

– Волосы тянет. Не хочу.

– У тебя опять заболят уши.

– Не хочу. Сними мне ее.

– Надо говорить: сними ее с меня. И нет, я ее не сниму.

– Ты не моя старшая сестра.

– Увы, твоя.

– Нет-нет-нет, ты не моя старшая сестра, – пропела Энид. – Моя сестра, МОЯ НАСТОЯЩАЯ СТАРШАЯ СЕСТРА очень-очень-очень добрая.

– Ну вот мы и договорились: это я.

Они наконец вышли из кабинки, где Беттина четверть часа потела, переодевая сестренку в купальник. Энид побежала по плитке. В своем трансбионическом шлеме Шаггаи Мостры она была похожа на большой цветок мака на ножках.

– Подожди меня! – крикнула ей Беттина.

Энид притормозила. Но только для того, чтобы Беттина услышала, как она напевает:

– Моя НАСТОЯЩАЯ СТАРШАЯ СЕСТРА – она не такая, она ОЧЕНЬ, очень красивая. Она носит десять браслетов, четыре золотых, два серебряных, два изумрудных, три рубиновых, их я ей подарила, потому что она ОЧЕНЬ добрая, и три бриллиантовых…

– Это будет четырнадцать браслетов, – заметила Беттина. – Не десять.

Они уже подошли к бортику бассейна. Энид невозмутимо продолжала:

– У моей НАСТОЯЩЕЙ СТАРШЕЙ СЕСТРЫ вы даже не знаете СКОЛЬКО поклонников, они все время ее приглашают, и их СТОЛЬКО, что она не может сказать всем «да». Поэтому тем, кто звонил, когда она уже приглашена, я отвечаю, что у нее болит голова, чтобы их не огорчать.

У Беттины резко испортилось настроение.

– Да замолчи же! – проворчала она.

Пловцы повернулись и следили за фигурой ныряльщика, который взлетел с трамплина под сводчатым потолком и вошел в воду в королевском пике.

– Посмотри-ка на этого типа, – сказала Беттина Энид в надежде отвлечь ее и сменить тему.

Энид тоже с интересом следила за ныряльщиком. Что не помешало ей снова взяться за свое:

– Моя НАСТОЯЩАЯ СТАРШАЯ СЕСТРА не такая, она никогда не кричит. Она всегда улыбается. Потому что она ОЧЕНЬ рада, что у нее есть младшая сестренка.

Беттина отпустила ее и прыгнула в воду со звуком, показавшимся ей хлопком лопнувшего пакета. Энид смотрела на нее с бортика.

– Ты мне напомнила, – сказала она, – тот фильм, где мертвеца сбросили с корабля…

– Иди сюда! – перебила Беттина. – Я тебе помогу.

Она наткнулась на какого-то пловца, и тот улыбнулся ей, судя по всему, очень обрадовавшись.

– О! Добрый день!

Она узнала в нем искусного ныряльщика. А потом узнала… Ее сердце сделало кульбит.

Не он! О нет, только не он! Не с Энид, которая теперь рассматривала их своими любопытными глазками! Бог весть что эта язва разнесет всему свету своими песенками с подковыркой. Денизе и Беотэги, например, когда они придут в гости… Кошмар.

– Добрый день! – повторил парень.

Она уставилась на него так, словно он упал с луны. Он скромно улыбнулся, как будто и впрямь оттуда прибыл.

Все из-за мокрых волос. Она его не сразу узнала. Почему как раз сегодня он оказался здесь? В день ее повинности с Энид? НУ ПОЧЕМУУУУ?!

– Добрый день, – процедила она сквозь зубы, проглотив при этом немного воды из бассейна.

Она повернулась к нему спиной, сплевывая. В один гребок он снова оказался перед ней.

– Мое приглашение еще в силе.

– Мой отказ тоже.

Шапочка Энид вынырнула из воды и проплыла между ними, точно кусок цветущей клумбы.

– Это кто? – поинтересовалась она.

И тут же взвизгнула:

– Я тебя узнала! Шутник из «Нанука»! Мерлин-чародей! Что ты здесь делаешь? Ты следил за нами?

– И правда, – фыркнула Беттина, – ты следил за нами?

– Мы живем в городе, где только один бассейн и один вторник в неделю. Какой из этого вывод?

– Что этот город слишком мал и один из нас должен уйти.

Он улыбнулся. И вправду хороша была эта улыбка. Впору забыть про уши… черные точки… и… ох, нет… невозможно забыть этот нос!

– Я все равно закончил.

– Уже уходишь? – сказала Энид. – Это не из-за Беттины?

Проницательная Энид. Беттина нырнула, чтобы скрыть залившую лицо краску. Она вынырнула поодаль и остановилась, чего-то ожидая.

…Чего?

Ответ пришел сам, четкий, как щелчок ножниц по ткани: она хотела снова увидеть, как улыбается Мерлин.

Проплыв немного брассом, она убедилась, что он вышел из воды. Теперь он шагал по бортику. Энид бежала следом за ним, вот ведь чертовка.

Беттина не слышала, о чем они говорили, но поклялась, что потом отругает Энид: разве можно вот так запросто разговаривать с незнакомыми людьми?

Она видела, как он дотронулся до шапочки Шаггаи Мостры. В его руке вдруг оказался пластмассовый нарцисс. Он дал его Энид и ушел, а та прыгнула в воду и поплыла к сестре.

– Это тебе! – сказала она, протягивая Беттине нарцисс. – От Мерлина.

Беттина отмахнулась от цветка, подняв небольшую волну.

– О чем вы говорили? – спросила она.

– Я сказала, что хочу нырять как он.

– У тебя ресничка на щеке. Слева.

Разумеется, Энид потерла правый глаз. Беттина похлопала ее по левой щеке. Ресничка упала в воду.

– Ты хочешь научиться нырять, ну и?

– Я попросила Мерлина меня поучить.

– …

– Он сказал, что поучит. С удовольствием.

Беттина посмотрела на сестру так, будто та сообщила ей, что берет в дом индонезийского лори.

Внезапно высоко наверху, точно две богини на горе Олимп, на галерее появились Дениза и Беотэги. Беттина тотчас отбросила нарцисс за лесенку.

Ей стало стыдно за свой поступок, но объяснять, откуда у нее цветок, было бы хуже. Она окинула взглядом бассейн. Уф. Он ушел. Энид плескалась в лягушатнике. Беттина поплыла по дорожке.

Вскоре Дениза помахала ей с бортика, следом появилась и Беотэги. Обе прыгнули в воду и нагнали Беттину.

– Знаешь что?

– Что? – спросила Беттина.

– Мы видели, как двое целовались.

– Парень лизал девушке щеку.

– Языком.

– Буэээ! – взвизгнули они хором.

– И ухо тоже!

Они заверещали еще громче:

– Буэээээ!

Беттина пообещала себе, что, если когда-нибудь парень попытается лизнуть ей щеку, она отвесит ему хорошую затрещину.

Они брызгались, от души смеясь. Беотэги отплыла к лесенке. Рассеянно крутя двумя пальцами бретельку купальника, она сказала Беттине:

– Кстати. Мы видели твоего поклонника, когда пришли.

– Поклонника?

Беттина вся одеревенела и почувствовала, что тонет. Она заболтала ногами.

– О ком ты?

– Ну как же. Помнишь, на днях?

– Донни Джепп.

– Уши Бэтмена.

Дениза и Беотэги завизжали от смеха. Беттина убедительно разыграла приступ амнезии.

– Не помню.

– Твой доставщик из «Нанука», – уточнила наконец Дениза.

Пауза.

– А, он! – вспомнила Беттина ломким голосом. – Это не МОЙ доставщик. И тем более не мой поклонник.

Как если бы она сказала: «Это не мой размерчик».

– Он наблюдал за тобой с галереи.

Беттина переварила информацию и с удивлением поняла, что не так уж недовольна.

– Ты только шевельни пальчиком, и он упадет готовенький.

– И волоском не шевельну.

– А он ничего, симпатичный.

– Если бы не был таким некрасивым…

– Но он некрасивый! – сухо отрезала Беттина.

Где-то в старом доме в центре города Гортензия нажала на кнопку звонка. Ей открыла девушка в красной плюшевой мини-юбке и водолазке в «гусиную лапку». В руках она держала «Баязета» Расина и, очевидно, учила пьесу наизусть. Она посмотрела на Гортензию сверху вниз, без враждебности, но и без радушия.

– Началось пятнадцать минут назад. Лермонтов тебе задаст, спасайся кто может, о, я виню себя в неосторожности, уйти от бдительного ока нет возможности…

– Я… Я не ученица. Я пришла записаться.

Девушка закатила глаза и посторонилась, впуская ее.

– Драгица Давидович, – сказала она, закрывая дверь. – Эгей, зовите стражу, мне нечего сказать… Все зовут меня Деде.

– Гортензия Верделен.

– Записью занимается Луиза… и смерть мне оправданье. Я тебя провожу.

Они прошли под лицами Ингрид Бергман, Женевьевы Паж, Клода Риша, Уолтера Пиджона на афишах «Стромболи», «Сида», «Дезире», «Ника Картера».

Деде остановилась у двери за длинным книжным шкафом.

– Это здесь… пусть все вернется на круги своя… Welcome[26], Верде лен, в преддверие ада, именуемого театром.

Это началось с шороха, тихого-тихого. Энид, сооружавшая башню из хлеба, цикория и «Веселой буренки», услышала его, но решила, что это заурчал старенький холодильник.

Шарли в ванной сушила волосы. Базиль на кухне месил тесто для киша к ужину. Гортензия, уткнувшаяся в «Ковчег в бурю» Элизабет Гудж, слышала только завывания бури в романе. Остальные разбрелись по разным углам.

В результате второго шороха никто не услышал.

Третий шорох раздался, когда Шарли с высушенными и расчесанными волосами искала в ящике среди столовых приборов китайскую палочку, чтобы скрепить шиньон.

Шорох. Он шел из сточной трубы, которая протянулась, точно солитер, под плинтусом в коридоре. Шарли посмотрела вниз и тотчас узнала уставившийся на нее красный глаз.

Она застыла на месте. Осторожный глаз скрылся в тень. Непослушными губами Шарли выговорила:

– Майкрофт.

С недоверием, отвращением, почти со слезами. Она кинулась в столовую и закричала во весь голос:

– Майкрофт!

Это загадочное слово было, очевидно, хорошо знакомо в доме, потому что тотчас же все поднялись как по тревоге. Прибежали Женевьева, Беттина и Энид, Гортензия оторвалась от книги, Базиль забыл про киш. Это было всего лишь имя, но все выкрикнули его хором:

– МАЙКРОФТ!!!

5 Мерлин, вечер и надежда

Как бы то ни было, это слово оказалось волшебным для двух кошек. Ингрид метнулась стрелой, за ней резво бежал Роберто: их заклятый враг показал нос!

Майкрофт был крысой. Величиной с кошку. Он был так хитер, так изворотлив, так умен, что Гортензия назвала его Майкрофтом Холмсом, братом Шерлока.

Майкрофт давал представления нерегулярно: он выходил на сцену, когда ему этого хотелось. Последний раз был три месяца назад. Что он делал все это время? Загадка. Но Шарли была в ужасе от мысли, что снова придется с ним сосуществовать. Без сомнения, у него имелось немало друзей в многочисленных норках дома, но те были скромнее и как могли избегали людей.

Майкрофт же был фанфароном, ничего не боялся, никого не стеснялся, ни перед чем не отступал. Одним словом, форменный бандит.

Все вооружились: кто тапочками, кто специальным выпуском «Мари Клэр. Зимняя мода», кто мухобойкой, кто кухонным полотенцем размера XXL – и вышли на тропу вой ны.

– Нам нужен скорее динамит, – проворчала Шарли, обнаружив, что оружие Базиля – ее экземпляр «Общего врага» Эрика Эмблера, а Женевьевы – большой кусок леердамского сыра.

– Подойдет и замороженная баранья ножка, – прошептала Гортензия, вспомнив Роальда Даля[27].

Бесшумно, как индейцы, они подошли к порогу прачечной. Шарли приложила палец к губам.

Тишина и неподвижность. Хоть бы негодяй не выдержал первым! Он умел, когда надо, проявлять дьявольское терпение. Энид почувствовала, как просыпается ее давняя аллергия, та самая, от которой нестерпимо чешется за ушами. Взъерошив шерсть, Роберто и Ингрид застыли в позах тираннозавров. Тишина и неподвижность.

Базиль стоял во главе их отряда, выставив перед собой «Общего врага» во всю толщину его пятидесяти страниц. Крыса уставилась своим красным глазом в глаза молодого человека, они смотрели друг на друга.

Наверно, с таким же выражением Око Божие смотрело на Каина.

– Я не могу, – вдруг тихо сказал Базиль.

И опустил руку с книгой.

Поганец услышал… и понял. Прыжок – и он юркнул под консоль. Шарли взорвалась.

– Да что на тебя нашло? – закричала она на Базиля. – Ты бы в секунду его прибил!

– Я… Я не смог. Его взгляд…

– Что – взгляд?

– Ч то-то вроде телепатии, понимаешь?

– Нет. Выражайся яснее, пожалуйста.

– Он со мной говорил.

– Как? Ты оставляешь в живых крысу, которая жрет мои журналы и наши сырки с ананасами, потому что она с тобой заговорила?

– И что он сказал? – с интересом спросила Энид.

– Что ему надо кормить семью. Братьев и сестер, старушку мать…

– Что? – воскликнула Шарли. – У него ЕЩЕ и семья есть?!

Она посмотрела на Базиля и улыбнулась. Открыла рот, чтобы что-то сказать. Но он так и не узнал что, потому что в дверь позвонили. Все разом повернулись. Пройдоха, воспользовавшись этим, по-быстрому убежал в трубы.

Мухобойка, «Общий враг», тапочки, леердамский сыр, специальный выпуск и прочее были отложены. Беттина пошла открывать.

На пороге ее ждала улыбка.

– Добрый день!

– Добрый вечер! – сухо поправила она.

– Я знаю, необычное время для доставки.

Держась рукой за ручку двери, она смотрела на Мерлина, как смотрят на комариный укус у себя на ноге.

– А что, есть доставка?

– Да. Которой вы не ждали.

– Замечательно. А еще?

Улыбка стала шире.

– Доставка? Что за доставка? – крикнула Шарли из гостиной.

– Да, что за доставка? – надменно повторила Беттина.

– Здесь! Вот! – гаркнул в ответ Мерлин, подняв над головой термоконтейнер.

За спиной Беттины появились Базиль, потом Женевьева, за ней Энид, которая первой все поняла.

– Мороженое! – взвизгнула она. – Для нас?

– Подарок от «Нанук-Айс» лучшим клиентам.

Все жители Виль-Эрве столпились у двери, но Мерлин не сводил глаз с Беттины. Энид сбежала с крыльца, заметив английский велосипед Мерлина. Она вскочила на него и принялась нарезать круги по аллее.

– Гм, – буркнул Базиль. – Десятый час. Это не могло подождать до завтра?

– Подождать? Мороженое? – возмутилась Женевьева.

Мерлин бросил на нее благодарный взгляд. Она весело подмигнула в ответ.

– А с чем оно?

– Ванильное, с печеньем, с джандуйей, с шоколадной крошкой, с пралине, с вишнями в ликере, с миндальной пастой, с фисташ…

– Не мороженое, а целая Парижская ярмарка, – перебила Беттина.

Именно в эту минуту нечто вынырнуло из темного коридора, прошмыгнуло у них под ногами и стремглав вылетело за дверь, преследуемое Ингрид и Роберто. Никто и у видеть-то ничего не успел, только кусок сала под его усами.

– Майкрофт!

– Майкрофт? – повторил Мерлин. – Кто это?

– Тебе не понять, – фыркнула Беттина.

– Домашний монстр, – сказала Женевьева.

– Дьявол Виль-Эрве.

– Нечистый, – проворчала Шарли. – Гадкий.

– Демонический грызун, – заключил Базиль. – Он украл то, что должно было сделать мой киш произведением Моцарта.

– Я видела только кусок сала! – крикнула Энид с велосипеда.

– Это оно и есть, – вздохнул Базиль.

Шарли чмокнула его в нос.

– Брось, – сказала она. – Энид? Вернись сейчас же.

Она освободила Мерлина от термоконтейнера.

– Так с чем там это мороженое?

– Сверху вишни, – мрачно отозвался Базиль, – внизу печенье, ваниль с карамелью и… э-э… фисташки с нугой?

– Не так! – перебила его Гортензия. – Вишни в шоколаде, карамель в джандуйе и…

– Неправда! – запротестовала Энид. – Это шоколад в вишнях, а внизу ваниль, а…

Общий смех постепенно стих в глубине дома. Беттина и Мерлин остались одни под фонарем на крыльце.

– Поохотимся на Майкрофта? – предложил он.

– Он слишком умный для тебя.

Мерлин промолчал. Поднял подбородок в сторону поленницы и тихонько высвистал первые ноты концерта Рахманинова, который Шарли иногда играла на пианино. Тьма не шелохнулась.

– Думаешь, он меломан? – усмехнулась Беттина.

Он снова засвистел. На этот раз Шуберта.

Ч то-то зашевелилось. Острый взгляд пронзил темноту между поленьями. Беттина затаила дыхание. Медленно, осторожно Мерлин достал из карманов орешки: один, два, три.

Майкрофт снова затаился. Мерлин запел, опять на мотив Рахманинова:

– Эти орешки для тебя… иди же за ними… иди сюда…

Он бросил их один за другим. Быстрая, как молния, крыса схватила все и юркнула в свое убежище.

– Кормить врага – это победа? – поинтересовалась Беттина.

– Морить его голодом – тоже не выход. В сущности, эта зверушка вас любит.

– Прости, что?

– Почему он так рискует ради пищи, когда мог бы спокойно кормиться на складе магазина, на чердаке фермы или в полном зерна амбаре?

На это у Беттины не нашлось ответа. Она вздрогнула.

– А ты? – продолжал Мерлин. – Почему ты стоишь тут и мерзнешь в моем обществе, когда сто раз дала мне понять, что я для тебя недостаточно красив?

Беттина покраснела. И снова не нашлась с ответом.

– Мое приглашение в кино еще в силе, – сказал он. – Но ненадолго.

– А, – протянула она. – Идет драка за твою компанию?

– Нет. Но срок действия билета ограничен.

– Пригласи кого-нибудь еще.

– Я хочу пойти с тобой.

Она всмотрелась в него. И поймала себя на том, что ищет недостатки, которые раньше бросались ей в глаза с первого взгляда. Она по чесала щеку, скрестила руки на груди. Наверно, виноват фонарь… Потемневший от пыли и дождей, засиженный насекомыми и птицами, он смягчал все вокруг своим мягким оранжевым сиянием.

– В среду? – выдохнул Мерлин.

Беттина почувствовала, как заколотилось сердце под скрещенными руками.

– Хорошо. На четырехчасовой сеанс, – сказала она тихо-тихо.

Он расцепил ее руки, взял ее ладони в свои. Наклонился, как будто хотел ее поцеловать, но не поцеловал. Он прошептал:

– Дай Майкрофту шанс. И некрасивые могут выиграть в твоих глазах, если их лучше узнать.

Мерлин наклонился еще ниже. Но только улыбнулся, той самой улыбкой, которая затопила ее сердце.

– Пока.

Он вскочил на велосипед, совершил акробатический кульбит, почти превратившись в самолет на взлетной полосе, и скрылся за оградой.

– Ну? – спросила Шарли, когда Беттина вернулась. – Он улепетнул?

– На велосипеде.

– На велосипеде? Майкрофт?

Беттина серьезно посмотрела на нее.

– Майкрофт нас любит. Он мог бы спокойно кормиться в амбаре. Но он любит этот дом. Давай дадим ему шанс.

Шарли удивленно подняла брови и сделала Базилю знак рукой, давая понять, что сомневается в психическом здоровье младшей сестры.

Энид же опять напевала бессвязную песенку, в которой шла речь о русалке (с хвостом и хорошенькой мордашкой), которая нашла возлюбленного в бассейне.

Я никакая никакая никакая никакая никакая никакая никакая никакая никакая никакая никакая никакая никакая никакая никакая!

Я была сегодня на театральных курсах в ПЕРВЫЙ и ПОСЛЕДНИЙ раз в жизни! Никогда еще не чувствовала себя таким земляным червяком.

Лермонтов преподает драматическое искусство тридцать лет. С такой фамилией я ожидала увидеть типа ростом метра в четыре, упирающегося в потолок. Ничего подобного. Это низенький краснощекий человечек с отвисшей нижней губой – так и хочется почмокать ему, как младенцу, – астматическим дыханием и тяжелыми черепашьими веками, из-за которых он немного похож на китайца.

Когда я записалась, он со мной даже не поздоровался.

– Ваше имя?

– Гортензия Верделен.

– Вы очень молоды.

– Двенадцать лет.

(Это будет правдой через несколько месяцев.)

– Почему вы хотите учиться актерскому искусству?

Из-за Зулейхи Лестер в «Купере Лейне». Я пробормотала:

– Потому что я… я не умею играть.