Уездный город Вольск в трехстах километрах от Саратова. Узловая станция и речная пристань сделали его оживленным торговым центром, позволив процветать и набирать капитал нескольким десяткам купеческих семей. Одной из таких была семья Каретникова Ивана Афанасьевича. Крупный рыбный промысел, два парохода, баржи, ходившие с грузом по Волге, канатная фабрика… Собственно, начав как купец, Каретников в последние годы стал крепким промышленником. Митя Торопов служил у него сначала писцом в конторе, а к 25 годам получил повышение – помощник управляющего всеми делами.
Уклад же в семье Каретниковых сохранялся патриархальный, купеческий. Дети получили домашнее воспитание и хотя уже вошли в возраст, отец не собирался отправлять их в университеты и пансионы. А было их двое: сын и дочь, Настя и Андрей – близнецы.
Вот тут рассказ молодого помощника управляющего стал особенно эмоциональным – то восторженным, то гневным. Он был влюблен в Настю Каретникову и не скрывал этого.
– Ну так что же, – запальчиво восклицал Митя, ероша свои густые волосы, – что же, если один ребенок родился крепким и здоровым, а другой хворым? Какая же это мать, если одному дитяти – всю любовь, а другого вроде бы и нет совсем!
В самом деле, девочка у Каретниковых родилась крепенькой, шустрой, а ее братишка-близнец с первых же минут, как сказал доктор, был «не жилец». С этого все и началось. Мария Петровна, едва оправившись от родов, не отходила от колыбели сына. Сколько слез пролила, сколько ночей не спала, сколько земных поклонов у икон положила! Вымолила-таки у Бога своего ненаглядного Андрюшеньку – жив остался! И все эти полгода, пока над мальчиком ангел-хранитель и ангел смерти битву вели, здоровая крикуха Настя была убрана с материнских глаз – отдана няньке и кормилице. Сама Мария Петровна о ней и не вспоминала – как и не было ее. И потом еще лет шесть, пока болезненный сыночек больше хворал, чем здравствовал, девочку к нему почти не подпускали. Свели вместе, когда к детям начали ходить учителя. И тогда все поразились – как они похожи! Две капли воды! Не будь разного пола – не отличить.
– Настя ведь росла у меня на глазах, – продолжал рассказывать Митя. – Я сам еще мальчишкой был, но видел, что она, кроха, такая самостоятельная, умница. А смелая! На нее-то внимания почти не обращали, а значит, ничего не запрещали. Росла при кухне, при конюшнях, в поле да у реки. Все ее любили, кроме отца-матери. Ну, Иван Афанасьевич просто не замечал девчонку. Да и дома бывал нечасто – дел много, а хозяин он хороший, во все сам вникал. А вот мамашу свою Настенька просто раздражала!
Митя Торопов, умный и старательный отрок, скоро из писца стал порученцем у хозяина. Потому и в доме Каретниковых часто бывал, многое видел. Марию Петровну временами совесть материнская за сердце брала, она говорила прислужнице:
– Где там Настасья бегает? Приведите в дом.
Девочка станет перед ней: щечки горят от радости, глаза сверкают, голосок дрожит смущенно:
– Маменька, я только цыпляток на заднем дворе кормила.
– Экая ты… дикарка. Ну пойди, приберись да с братцем поиграй.
Поцелует девчоночка руку мамаше, побежит причесываться да переодеваться. А потом затеют с братцем в детской комнате шумную возню. Андрей, хоть и изнеженный мальчик был, сестричку любил. Во-первых, видел ее нечасто, успевал соскучиться. Во-вторых, выдумщица она была знатная. Паровоз придумает из стульев, кресел и самоварной трубы. Или сказку сама сочинит про маленьких человечков, живущих под полом. Зайдет Мария Петровна в детскую, а они лежат животами на полу, в щелку между досок заглянуть пытаются. Голубоглазые, белокурые – загляденье. Но не успеет мать умилиться, как обязательно Андрюшка заверещит: или споткнется, упадет, или палец прищемит, или на Настю обидится – что-то она лучше его делает! Мария Петровна тут же в раздражении отошлет девочку:
– Какая ты!.. Братика жалеть надо, он хворый. Беги уж…
У девочки слезы на глазах, она жалеет братика, хочет еще с ним играть. Но Андрюша уже насупился, прижался к матери…
С совместным гуляньем выходило почти так же. Нарядят обоих детей, как на картинке, мамаша с зонтиком, служанка с корзинкой, когда еще слугу Захария или его, Митю, с собой возьмут. И – в городской парк, где другие семьи по аллеям прогуливаются, под шарманку обезьянка танцует, оркестр духовой играет… Пока чинно прогуливаются – все хорошо. Люди на них любуются, знакомые дамы подходят, заговаривают, умиляются детям. Но вот Настя побежит к пруду, Андрюша – за ней, упадет, заплачет. А если и не упадет, то лебедь у Насти с уверенной ручки хлебца возьмет, а робко тянущуюся Андрюшину ладошку клюнет… Прижимая к себе плачущего мальчика, Мария Петровна чуть ли не шипит на Митю:
– Уводи сейчас же Настю домой, скорее!
По дороге обратно Настя идет обиженная, молчит, даже чуток всхлипывает. И за руку Митю не хочет держать. Но он обязательно ее чем-нибудь насмешит, и к дому они уже подбегают наперегонки, весело смеясь. Ведь он сам еще почти мальчишка…
Иван Афанасьевич меньше вникал в детские проблемы, но сына, конечно, выделял. Как же – наследник, надежда! Когда он подрос, лет тринадцати, отец стал брать Андрея с собой – на фабрику, в порт на загрузку барж. Мария Петровна очень противилась этому, боялась за здоровье сыночка. И однажды после такой ссоры Каретников с раздражением махнул рукою, крикнув жене:
– Да забери ты своего баловня! Все равно с него толку никакого! Интереса к делам ни на каплю нету. Только хнычет и к мамочке просится, тьфу!
С того времени он стал приглядываться к дочери – крепкой, ловкой, очень любознательной девочке с острым умом и живым воображением. Даже сказал однажды как бы шутя:
– Вот обрежу Настасье волосы, а тебе, Андрюха, косу отпущу и поменяю вас местами. Никто и не заметит разницы. А мне настоящий помощник будет…
Только Митя уловил в его голосе тоску и вроде бы даже мечтание – словно и вправду так можно было сделать. И еще приказал тогда же Каретников:
– Чтоб учителя равно с детями занимались!
Он знал, что в основном уроки давались Андрею, Настю же часто отсылали по хозяйству. Мария Петровна считала: зачем девице науки? Читать-писать умеет – и достаточно.
Год назад, прошлою зимой, состоялся у хозяина с ним, Митей Тороповым, интересный разговор. Двадцатипятилетний Дмитрий уже два года состоял помощником управляющего, а по сути – все дела фабрики и рыбоперерабатывающего завода находились в его руках. С Каретниковым отношения у них сложились отличные, они хорошо друг друга понимали. Однажды они вдвоем разбирались с делами в конторе, в кабинете хозяина. Иван Афанасьевич вдруг отодвинул бумаги, спросил:
– А что, Митяй, я замечаю, моя Настасья тебе нравится? Или ошибся?
Митя густо покраснел, но глаза не отвел. Ответил:
– Настасья Ивановна прекрасная девушка… Кому ж такая не понравится! Я ведь ее сызмальства знаю, люблю как сестру.
– Как сестру? Ой ли? – усмехнулся Каретников, все так же пристально глядя на своего молодого помощника.
Тут Митя погрустнел, махнул рукою:
– А что толку? Она ко мне как к старшему брату относится, это уж точно.
Иван Афанасьевич обошел стол, приобнял Митю за плечи:
– Идем-ка на диванчик присядем, поговорим.
Они пересели на диван, обитый черной кожей.
– Ты знаешь, Митрий, каким вырос мой сын и главный наследник, – заговорил Каретников и скривился, как от горького лекарства. – Хуже барышни изнеженной! Как ему передам дело? И так после бунтов сколько потеряно! Только наладил, только восстановил капитал. Он же все погубит!
Митя хорошо знал, сколько убытков принесли бунты и погромы пятого года: разгромлен один пароход, сожжены три баржи, рабочие завода и фабрики бастовали. Потом было жестокое усмирение – горький год кровавых обид и вражды. И лишь три года спустя хозяйство почти вошло в норму.
А Каретников продолжал:
– Зато дочь у меня – совсем другое дело. Вот бы хозяин был!
– Да, – Митя не мог не улыбнуться. – Настасья Ивановна девушка характера решительного, деятельного.
– А умна! А хороша-то!.. – Каретников подмигнул.
– Она просто красавица! Да только, Иван Афанасьевич, не про меня.
– Это ты, друг милый, напрасно. Если думаешь, что я гоняюсь за богатым зятем, – ошибаешься. Сам не беден, да и не старый я еще мужик, свой капитал успею удвоить и утроить. Детей обеспечу. Чужих достатков мне не надо. А вот помощника в семью – толковую голову и руки работящие, – вот о чем мечтаю. Чтоб дело кровное ему стало, чтоб после меня обо всех заботился. Разумеешь, на что намекаю?
– Лестно мне на свой счет это разуметь…
– А ты не тушуйся. Оженим вас, ты мне не только любезным зятем будешь, а наипервым помощником и опорой! И так ведь хозяйство до нутра знаешь!
– Иван Афанасьевич, я ведь без отца-матери рос, сколько лет при вашей семье. Мне ли не хотеть войти в нее навсегда! – с тоской воскликнул Митя. – Но ведь не любит меня Настя!
Господи, думал ли он, что сам хозяин предложит ему то, о чем вот уже два года он тайно мечтает? Настя!.. Он других-то девушек и не замечает, хотя не без глаз, знает, что не одна по нем сохнет – из хороших семей дочери. А Каретников гнул свое:
– Полюбит, Митя, как женой станет – полюбит. Как тебя не полюбить: парень ты видный, добрый, работящий. Кто ж девицу-то спрашивает – как родители скажут, так и будет.
Митя представил, как Настю силком ведут к венцу, и даже смешно ему стало, хоть и не веселый был тот смех.
– Нет, – сказал он. – Я ее характер знаю. Настю неволить, только себе хуже делать. Без ее ответной любви не могу и думать о женитьбе.
Иван Афанасьевич в сердцах даже ногой притопнул:
– Экие вы, молодые!.. Прогрессивные… А я вот, да, старомоден, по отцовским заветам живу… Ну что ж, не можешь без любви – так добивайся! Пусть тебя полюбит. Я, коли надо, помогать буду…
А через полгода после этого разговора и случилось то, что привело Митю Торопова к следователю Петрусенко.