Глава 3

Я пригласил Татьяну в ресторан, но она со смехом напомнила мне об обильном ужине, поэтому мы решили скромно посидеть в каком-нибудь баре. Подходящее заведение мы нашли довольно быстро, правда, музыка там была оглушительная, но с этим пришлось мириться: баров без музыки в этом курортном городе вообще не было.

Войдя, я сразу начал оглядываться, ища глазами знакомых киношников, чтобы ненароком не выбрать место рядом с ними. Прямо у входа я увидел двоих операторов, работавших в объединении «Звезда» у Игоря Литвака, а в глубине у окошка заметил журналиста, с которым у моей бывшей супруги был скоротечный роман сразу после нашего развода. Журналист сидел в обществе бесполого существа с пышными кудрями и тщательно выбритым лицом, облик которого наводил на вполне определенные мысли, окрашенные легким налетом «голубизны». Я подумал, что это, наверное, и есть знаменитый Руслан – актер, проходивший в титрах без фамилии, наподобие певиц Виктории или Элеоноры. Ритка говорила, что Руслан – убежденный гомосексуалист, не скрывающий своих сексуальных пристрастий и ничуть их не стесняющийся.

Татьяна проследила за моим взглядом и тоже увидела кудрявое чудо с капризно изогнутыми губами.

– Вы его знаете? – спросила она тихонько, пробираясь вслед за мной к стойке, где как раз освободились два места возле включенного телевизора.

– Не уверен. Мне кажется, что это Руслан.

– Руслан? Тот, который играл в «Опасных страстях»?

– Он самый. Но, повторяю, я не уверен. Может, просто похож.

Мы заняли удачно подвернувшиеся места, и тут же к нам подлетел маленький черноусый бармен в брусничного цвета пиджаке, белоснежной рубашке и галстуке-бабочке. Я заказал коньяк для Татьяны и джин с тоником для себя.

– Жаль, что я уже почти до половины написала свою «нетленку», – вздохнула она, делая первый маленький глоточек. – Теперь отступать некуда, надо дописывать в соответствии с первоначальным планом. Ваша история с убийством Доренко кажется мне намного привлекательнее. Представляете, какой разворот можно было бы сделать! Борьба конкурсантов, интриги, ревность, месть, корысть – полный спектр, от мелкой пакости и беспробудного пьяного блуда до взятки и «заказного» убийства. Блеск!

– А о чем ваша повесть? – вежливо поинтересовался я, хотя на самом деле мне было на это глубоко наплевать. Мне нужна была Татьянина голова – голова юриста-профессионала, следователя с хорошим знанием женской психологии (по части мужской я и сам не промах), но главное – со свободным полетом фантазии, как у любого писателя. У меня самого с фантазией всегда было бедновато, может, поэтому я и не стал великим сыщиком, прославленным на все министерство. Зато я был, как говорили мне самые разные начальники, прекрасным исполнителем. Если поставить передо мной задачу, то я из-под себя вывернусь, но придумаю, как ее решить, и сумею организовать выполнение. Именно поэтому я дорос до начальника среднего звена: стратегические задачи за меня придумывали руководители повыше рангом, а передо мной их только ставили.

– Моя повесть о конкурсе красоты. Помните, в сводках проходил пожар в здешнем Летнем театре во время конкурса «Мисс Побережье»? Тогда погибло несколько девушек-конкурсанток.

– Что-то припоминаю, – неуверенно ответил я. – Это было, кажется, месяца два назад?

– Если точнее – три. Это было в апреле. Деталей я не знаю, но одна газета разразилась статьей о пожаре, и там, в частности, была любопытная деталь. Будто бы, со слов каких-то очевидцев, которых в интересах следствия не называют, во время конкурса вокруг театра видели группу подростков, одетых в одинаковые трикотажные майки с одинаковой надписью. И на основе этого даже выдвигалась версия, что это была «группа поддержки» одной из участниц конкурса, которая и устроила пожар в отместку за то, что «их» героиня не получила приз. Вот это и навело меня на мысль о сюжете. Теперь поздно менять замысел. Ладно, – она махнула рукой, – об убийстве актрисы я напишу в следующий раз. Что вы на меня так смотрите?

– Пытаюсь понять, волосы у вас крашеные или натуральные?

Она рассмеялась, при этом ее серые глаза снова стали маленькими, зато обнажились красивые белые зубы.

– Владислав, вы напоминаете мне моего первого мужа. Он никогда не изучал криминалистику, и ему и в голову не приходило, что при разном освещении один и тот же цвет воспринимается по-разному. И сколько я ему ни объясняла, что никогда не крашу волосы, он никак не мог привыкнуть к тому, что при дневном и вечернем освещении, в солнечную и пасмурную погоду, зимой и летом цвет волос выглядит чуть-чуть по-другому. И он регулярно спрашивал меня, не покрасила ли я волосы, что-то у них оттенок другой.

Первый муж. Это любопытно. Сколько же их у Танечки? Семнадцать? Она совершенно не производила впечатления женщины, идущей у мужиков нарасхват. Но я тут же вспомнил, какое гипнотизирующее воздействие оказывает на меня ее низкий звучный голос. И вспомнил острое ощущение волнующей женственности, исходящее от нее… Черт ее знает, эту Татьяну, может, она и вправду пользуется успехом. Не у всех же эталоном служит фигура Маргариты Мезенцевой.

– А сколько у вас всего мужей?

– Два. Первый и второй. Может быть, через полтора-два года будет и третий.

– Вы так загодя можете планировать? – удивился я. – А вдруг за полтора-два года он вам надоест?

– Но я же сказала: может быть. И потом, я его еще не встретила.

– Еще не встретили, но уже уверены, что за полтора-два года это произойдет? Вы ясновидящая?

– Ни за что. Я очень практичная. И знаю, что мой временной лимит увлеченности не превышает шести-восьми месяцев. Потом, если за это время не возникают теплые дружеские отношения, наступает логический конец.

– А если возникают?

– Тогда я выхожу замуж. Во всяком случае, два раза я этот фокус проделала.

Она снова засмеялась и отпила коньяк. Ее полная обнаженная рука была прямо перед моими глазами, и я увидел, что кожа у нее очень гладкая. Мне захотелось дотронуться до нее, чтобы выяснить, какая она на ощупь – атласная или бархатистая.

– Как же вы все успеваете – и следствие, и книги, и замуж выходить? Кстати, вы много книг написали?

– Восемь. Сейчас пишу девятую. А что касается всего остального, то у меня есть Ирочка, вот она и следит, чтобы я все успевала.

– Ирочка? Ваша подруга вам бескорыстно служит? – съязвил я, поскольку в женскую дружбу после шести лет жизни с Ритой верил весьма слабо.

– Ирочка – сестра моего первого мужа. Он, видите ли, решил строить свой бизнес в Канаде, ну я и отпустила его на все четыре стороны. Мы заключили джентльменское соглашение: нашу большую квартиру делить при разводе не стали, он оставил ее мне, а поскольку первоначальный капитал ему все-таки был нужен, он прибавил к тому, что у него было, деньги за квартиру, в которой жила Ира. Ира переехала ко мне на правах моего секретаря и экономки. И мне удобно, и все довольны. Она за мной ходит не хуже няньки. Все свои гонорары за книги я откладываю, чтобы скопить на квартиру для Иры, если она решит отделиться от меня. Поэтому и пишу так много.

– Получается, Ирочка работает вашей домработницей, а вы за это покупаете ей квартиру?

– Ну, примерно. Она создает мне условия, чтобы я могла спокойно зарабатывать деньги. Без нее я писала бы по одной книге в год, только во время отпуска.

– Здорово вы устроились. А если она захочет замуж?

– Да пусть выходит. Квартира огромная, все поместимся, и я со своим мужем, и она со своим. Но хозяйство все равно будет на ней.

– Вы и в самом деле практичная, – сказал я одобрительно, хотя в глубине души не мог справиться с удивлением. Обычно в таких парах, какую Татьяна составляла со своей хорошенькой подругой, более красивая девушка играла главную роль, а другая, менее привлекательная, зато более умная, была как бы при ней. Здесь все оказалось наоборот.

Из телевизора донеслись знакомые звуки, сопровождающие заставку к информационной программе. Я заказал себе еще выпивку и повернулся поудобнее, чтобы послушать новости. Переговоры в Чечне… Заседание правительства… Дума в первом чтении приняла закон…

– Открывшийся два дня назад кинофестиваль «Золотой орел» был омрачен трагедией, – услышал я голос диктора. – Сегодня ночью в своем гостиничном номере была убита популярная актриса Ольга Доренко, известная по фильмам «Любовница героя», «Прошлое во мраке», «Армейская жена». Ведется следствие.

На экране в это время появилась фотография Ольги в траурной рамке.

– Значит, вот она какая, – тихо произнесла Татьяна. – А я ни одного фильма с ее участием не видела. Я за последние три года ни разу в кино не была.

– А телевизор? – удивился я. – Все эти фильмы показывали по телевизору, кроме «Армейской жены».

– За этим следит Ирочка, у меня времени нет. Она начинает смотреть и сама решает, нужно звать меня или нет. Приходится выбирать между фильмами и работой.

– Похоже, без своей Ирочки вы пропадете.

– Пропаду, – согласилась Татьяна.

Из телевизора снова донеслись сообщения о Боснийском конфликте, о повышении цен на энергоносители… Внезапно диктор поднес к уху трубку стоящего перед ним телефона.

– Только что мы получили новое сообщение с кинофестиваля, – произнес он каким-то странным голосом. – Произошла еще одна трагедия. Наш корреспондент на фестивале сообщает, что сегодня около 22 часов от руки неизвестных преступников погибла актриса Людмила Довжук. Организаторы фестиваля в ближайшие часы примут решение о том, продолжать ли работу или в связи с чрезвычайными обстоятельствами закрыть фестиваль, перенеся его на другое время.

Я непроизвольно вцепился в руку Татьяны. Люська! Краем глаза я увидел, что оба оператора, журналист и тип, похожий на Руслана, вскочили со своих мест и ринулись к выходу.

– Вы со мной пойдете? – спросил я Татьяну, даже не считая нужным объяснять, куда именно. Сама должна понимать.

– Обязательно.

Она подняла свою рюмку и одним глотком допила коньяк.

– Пошли, – сказала она, ловко слезая с высокого стула. – У вас стратегия есть?

– Какая стратегия?

– Поведения там, куда мы идем. Вы уже решили, как себя вести?

– На месте сориентируюсь, – бросил я через плечо, протискиваясь к выходу.

Мы вышли на улицу, где после душного бара показалось прохладно почти до озноба. Я взял Татьяну под руку и быстро повел ее в сторону гостиницы.

– Так не годится, Владислав, – говорила она, чуть задыхаясь от быстрой ходьбы. – Я не люблю экспромты. Все, что можно, нужно планировать заранее. Что мы будем там делать? Изображать зевак? Или играть в профессионалов? Что будете делать вы? Что делать мне?

– Танечка, я ничего не знаю. Придем – увидим. Если я сразу найду Лисицына, одна картина, если нет – другая.

– А если вы встретите свою жену? Я для нее кто? Соседка по дому? Следователь из Питера? Случайная знакомая?

– Вы – моя женщина. Любовница. Вас это не оскорбляет?

– Зачем вы так, Владислав. Вы хотите ее обидеть?

– Она не обидчивая. Танечка, не забивайте себе голову всякой ерундой. Как выйдет – так и выйдет.

Она замолчала и всю дальнейшую дорогу не произнесла ни слова. Но я был уверен, что она меня не одобряет.

* * *

Выходило, что Татьяна все-таки оказалась права. Единственное, чего я не учел, было появление возле места преступления того полковника, с которым я так мило беседовал не далее как сегодня днем. Было бы верхом наивности полагать, что он меня не узнает или не заметит. Итак, подход к гостинице был для меня перекрыт.

Я устроился в темноте под раскидистым деревом и издалека наблюдал, как Татьяна объясняла какому-то милиционеру, что ей нужен Сергей Лисицын. В гостиницу ее, конечно, не пустили, там работала бригада, но после длительных переговоров милиционер согласился передать Лисицыну, что его спрашивает девушка с Первомайской, восемь.

Ждать пришлось долго. Наконец в освещенном проеме двери появилась знакомая фигура Сергея. Он остановился на широком крыльце и стал искать глазами того, кто его вызвал. Татьяна помахала ему рукой, привлекая внимание. Видно, он ее сразу узнал, потому что кивнул и быстро подошел. О чем они разговаривали, мне не было слышно, я только видел, как Татьяна изредка кивала и ритмично притоптывала ногой. В какой-то момент мне показалось, что Сережа хочет оглянуться, чтобы найти меня, но Татьяна, словно уловив его намерение, тронула парня за плечо и отвлекла на себя. Правильно, нечего башкой крутить, когда с тобой о деле разговаривают. Любой сторонний наблюдатель сразу догадается, что речь идет о человеке, который находится где-то поблизости. А мне бы не хотелось, чтобы таким сторонним наблюдателем оказался тот полковник, которому я сильно не понравился.

Возле гостиницы стояли четыре милицейские машины с мигалками, собралась толпа, состоявшая как из проживающих, так и из любопытствующих прохожих. Подозреваю, что еще полчаса назад народу здесь было куда меньше, но после сообщения в выпуске новостей многие прибежали сюда понюхать, чем пахнет беда. Беда пахла близким морем, какими-то тропическими цветами и ненавистью. Да-да, именно ненависть читалась на лицах милиционеров, оцепивших здание гостиницы. В течение только одних суток на их плечах «повисло» второе убийство, виновником которого был этот дурацкий фестиваль.

Я прислушивался к себе и старался понять, хочу ли я оказаться сейчас там, внутри, в освещенном холле, отдавая команды, опрашивая свидетелей, делая первые неотложные шаги по раскрытию убийства. И с горечью признавался себе, что – нет. Не хочу. Я устал. Мне надоело. Я ухожу из милиции. Я больше не могу.

Татьяна наконец вернулась ко мне, а Сергей Лисицын торопливо ушел обратно в гостиницу.

– Пойдемте, Владислав, – сказала она, беря меня под руку. – Не будем здесь отсвечивать. По дороге все расскажу.

Мы шли совсем медленно, потому что до нашей Первомайской улицы было не больше двадцати минут ходу, а вести разговоры дома мне не хотелось.

От Лисицына Татьяна узнала, что после ночного убийства Ольги Доренко Людмилу Довжук переселили в другой номер, который до того единолично занимала весьма капризная особа – генеральный директор кинообъединения «Веста» Алла Казальская. Алла занимала двухкомнатный «люкс», за который платили, разумеется, спонсоры кинофестиваля. Но именно это обстоятельство и позволило оргкомитету, не выходя за рамки количества забронированных для участников фестиваля номеров, подселить к ней Люсю. Если бы Казальская сама оплачивала свои хоромы, она погнала бы просителей поганой метлой. Но поскольку ни одного свободного номера в гостинице больше не было, ее попытки покапризничать были пресечены на корню, и она, скрипнув зубами и злобно скривив губы, стала убирать с дивана сваленные кучей дорогие тряпки, которые она навезла с собой в немыслимых количествах.

Переселение состоялось сегодня рано утром. Днем прошли плановые просмотры, вечером должна была состояться очередная пресс-конференция с творческими группами, чьи фильмы сегодня были представлены на суд жюри. Казальская неизменно приходила на все пресс-конференции, а вот Люсиного присутствия сегодня не требовалось, и она, сославшись на головную боль и усталость после страшной бессонной ночи, осталась в «люксе». Как всегда, в 22.30 пресс-конференция закончилась, и Алла поднялась в номер переодеться перед тем, как идти в ресторан. Картина, которую она застала, сильно напоминала ту, что предстала перед глазами бедной Люси менее суток назад. Люся лежала на полу в луже крови с огнестрельной раной в области сердца. Отличие состояло лишь в том, что если в номере Доренко и Довжук порядок не был нарушен, то в «люксе» Казальской все было перевернуто вверх дном. По-видимому, убийца искал ценности, которых у Аллы всегда было в избытке как на шее и руках, так и в шкатулке. Украшения она меняла столь же старательно, как и платья.

Я много слышал об Алле Казальской, и дурного, и хорошего. Например, она была одним из самых щедрых благотворителей, регулярно жертвуя деньги на детские больницы. Она обладала бесспорным вкусом на кинопродукцию и чутьем на актерские таланты, и, если ей казалось, что из этого мальчика выйдет звезда, она не жалела средств, чтобы сделать фильм, где он мог бы показать себя во всем блеске. Но с другой стороны, такое патронирование распространялось только на молодых мужчин. Даже самая талантливая девушка-актриса не могла бы рассчитывать на помощь и покровительство Казальской. Алла была нимфоманкой, при этом мужчины старше тридцати лет ее не интересовали. Самой же ей было за сорок.

Ясно было одно: если убить хотели ее, то убийцу следовало искать за пределами круга проживающих в гостинице участников фестиваля, ибо о переселении Люси в «люкс» знали абсолютно все, так же как о том, что Алла не пропускала ни одной пресс-конференции. Более того, нашлись такие, которые специально поднялись на этаж, где жила Казальская, чтобы послушать, с каким скандалом будет проходить переезд. Об умении Казальской закатывать сцены ходили легенды. Если же убить хотели именно Люсю Довжук, то убийца, скорее всего, жил в гостинице и знал, что она не пошла на пресс-конференцию и осталась в номере.

Еще Татьяна мне поведала, что, по словам Сергея, его начальник, тот самый, с которым у меня почему-то не складывались отношения, строго предупредил его насчет «настырного москвича», то есть меня. Общий смысл его высказываний сводился к тому, что, дескать, московская киномафия устроила у них в городе свою разборку, а у «этого москвича» жена самым прямым образом во все это завязана, поэтому он будет стремиться навязать следствию свою версию, и ни в коем случае нельзя ему (мне то есть) этого позволять и прислушиваться к его тенденциозным показаниям.

– Знаете, Владислав, этот Сережа мне кажется славным мальчиком. Он какой-то удивительно непохожий на сыщиков, которых я знала.

– Чем же?

– А у него гонора нет. Может, он просто молодой еще. Он ведь работает всего восемь месяцев, и за все это время у него не было ни одного серьезного раскрытого преступления. Так, по мелочи, он, конечно, что-то раскрывает, но все, что было серьезного, у него «висит». Он ужасно переживает из-за этого. Зверское убийство двух проституток – не раскрыто. Взрыв в ночном ресторане с казино – не раскрыт. А ему так хочется, чтобы у него хоть что-то получилось.

– Господи, Таня, откуда вы все это знаете? – изумился я. – Вы же разговаривали минут десять от силы.

– Ну, это смотря как разговаривать, – усмехнулась она. – Некоторым на сбор таких сведений и двух часов не хватит. Не забывайте, я же следователь, у меня все беседы по графику проходят. Один человек вызван на десять часов, а следующий – на одиннадцать. И будь любезна, Татьяна Григорьевна, уложиться в отведенное время. Не сумела получить нужную информацию – грош тебе цена. Человек, который тебя ждет в коридоре, понимает, что ты растяпа.

– Да бросьте, Танечка. Спокон веку считалось полезным помариновать допрашиваемого под дверью, чтобы страху понюхал. А если их всех вовремя принимать, то они, чего доброго, подумают, что у вас и забот-то других нет, кроме как их ждать и с ними разговаривать.

– Не знаю, не знаю. – Она покачала головой. – У меня другая позиция по этому вопросу.

– И какая же?

– Если человек умеет правильно распоряжаться временем, это означает, что он – четкий, строгий, обязательный, собранный, его ни заболтать, ни отвлечь, ни лапшу ему навешать невозможно. Я, во всяком случае, создала себе именно такую репутацию и очень ее берегу.

– И помогает в работе? – Я не сумел сдержать скепсис, прорвавшийся в интонации, и Татьяна поморщилась.

– Представьте себе. Я не имею права забывать о своей внешности, поэтому, если я не буду создавать себе соответствующую репутацию, меня вообще всерьез воспринимать не будут. Вам, Владислав, повезло, вы высоченный и широкоплечий, а я толстая…

– Танечка, – укоризненно перебил я ее, хотя самому было ужасно неловко, как всегда бывает, когда другие не просто читают твои мысли, но и произносят их вслух.

– Что – Танечка? Вы же не станете утверждать, что я – миниатюрная и стройная. Во мне как минимум двадцать лишних килограммов веса. Так вот, если женщина с моей внешностью будет демонстрировать нечеткость и несобранность, иначе как глупой курицей ее не назовут. В моем случае обязывает не только положение.

Я, к своему ужасу, почувствовал, что у меня горят щеки, и с радостью подумал, что, слава богу, на улице совсем темно. Мы уже ушли от освещенной центральной части и сейчас подходили к своей тихой Первомайской улице, застроенной одно– и двухэтажными домиками в окружении пышных садов. Навстречу нам не попадалось ни одного человека, и не мудрено – первый час ночи. Только за спиной я слышал шаги запоздалых прохожих, двигавшихся в том же направлении, что и мы.

Развивать тему о внешних данных моей спутницы мне не хотелось, поэтому я снова перевел разговор на убийства.

– Сергей не сказал, удалось ему выяснить что-нибудь о том, как Ольга провела вчерашний день? – спросил я.

– Очень немногое. Поговорить с Довжук он не успел: когда он пришел в гостиницу, пресс-конференция уже началась, и ему сказали, что Людмила отдыхает и просила не беспокоить. Зато он нашел сотрудника оргкомитета, который ждал опаздывавшую Ольгу в холле. Этот человек рассказал, что, когда к началу пресс-конференции по «Армейской жене» Доренко не появилась, его послали встречать ее. Ольга прибежала запыхавшаяся минут через пятнадцать после начала. «Ты с ума сошла! – заорал на нее оргкомитетчик. – Где тебя носит?! Давай быстро в зал». У Доренко в руках была пластиковая сумка, знаете, похабная такая, с фиолетовым рисунком и желтыми ручками, их в каждом магазине продают для продуктов. Она кинулась было в зал, потом глянула на этот шедевр оформительства и побежала к лифту. «Куда!» – снова закричал оргкомитетчик. Она ему ответила, что сейчас быстренько отнесет пакет в номер и вернется. «Ну куда мне в таком костюме и с этой сумкой. Две минуты, Геночка!» В общем, она была права: одетая в элегантный дорогой костюм, она с этой сумкой выглядела бы вызывающе нелепо. А назавтра в «Вестнике кинофестиваля» появилась бы фотография кинозвезды Ольги Доренко, входящей в конференц-зал с этой чудовищной сумкой. И надпись соответствующая, что-нибудь о том, что она явилась на ответственную пресс-конференцию прямо с рынка, с сумкой, набитой помидорами и зеленью. Представляете, какой удар по имиджу? Короче, она прыгнула в лифт и действительно очень быстро вернулась уже без сумки.

– А в сумке в самом деле были помидоры и зелень?

– Нет, там было что-то небольшое, вроде книги. Геночка, разумеется, в сумку не заглядывал, на глазок прикинул. Он помнит, что у Ольги через плечо висела крохотная дамская сумочка на ремешке-цепочке, в нее, кроме кошелька и пудреницы, ничего больше не помещается, поэтому он и не удивился, что предметы чуть покрупнее она носит в пластиковой сумке.

– Очень странно. Куда же она ходила? Откуда принесла эту книгу? Да еще и опоздала, что на нее совсем не похоже.

– Может быть, она ходила на пляж, посидеть у моря, подышать воздухом, почитать. Книгу с собой брала, зачиталась, не заметила, как время пробежало, – предположила Татьяна, но не очень уверенным тоном. Видно, и ей такое объяснение показалось смешным.

– Танечка, вы перепутали Ольгу с моей дочерью, – засмеялся я.

Шаги за спиной послышались совсем близко, и я вдруг вспомнил о том, что мы идем очень медленно. Но у нас на то были свои причины, а почему же эти запоздалые прохожие нас не обгоняют? Заслушались нашим разговором, поняли, что мы обсуждаем сенсационные убийства? Этого еще не хватало!

Я крепче сжал локоть Татьяны и увлек ее к забору, над которым возвышались густые ветки какого-то плодового дерева, свешиваясь прямо на улицу.

– Обнимите меня, – прошептал я ей на ухо. – Давайте сделаем вид, что мы целуемся. Пусть они пройдут мимо.

Она послушно встала рядом и закинула свои полные руки мне на шею. Шаги затихли метрах в трех от нас, я различил в темноте три фигуры, кажется, это были подростки или очень невысокие молодые мужчины. Судя по всему, они и не собирались проходить мимо. Мне стало не по себе.

Я обнял Таню и стал осторожно ее целовать, с удивлением отмечая, что это оказалось очень приятным делом. Кожа у нее была бархатистой, а губы – сладкими, словно она только что съела конфету. Темные фигуры стояли неподвижно. Черт возьми, чего они тут дожидаются? Послушали умные разговоры, а теперь надеются, что мы им покажем половой акт в натуре?

– Мужики, проходите мимо, не смущайте даму, – сказал я, отрываясь от упругих Таниных губ.

В ответ раздалось фырканье, потом парни заржали и демонстративно медленно удалились. Мы постояли обнявшись еще некоторое время, пока их шаги не стихли в конце улицы.

– Вы не сердитесь? – спросил я, снова беря Татьяну под руку и ведя ее к дому номер восемь.

– Это было приятно, – откликнулась она. В темноте я не видел выражения ее лица, но по голосу мне показалось, что она улыбается.

Войдя во двор, я сразу посмотрел на окна второго этажа. Так и есть, Лиля еще не спит, воспользовавшись моим опрометчивым разрешением читать, пока я не вернусь. Но я же не рассчитывал, что буду отсутствовать так долго.

– Я вам сорвал сегодня творческий процесс, – сказал я виноватым шепотом: мы стояли прямо под окнами хозяйской спальни.

– Ничего, зато было много впечатлений, я их использую. Спокойной ночи, Владислав.

– Таня, вы сломаете язык, каждый раз произнося мое имя полностью. Будьте проще.

– А как вас обычно называют?

– Кто как. Владик, Стасик, Слава, даже иногда Дима. Выбирайте, что понравится.

– Тогда Дима. Спокойной ночи, Дима.

– До завтра.

Я поднялся по своей лестнице, а Татьяна стала обходить дом кругом. На противоположной стороне находилась вторая точно такая же лестница, ведущая в комнату девушек.

Конечно, Лиля лежала в постели на животе и читала «Украденные сны».

– У тебя совесть есть? – строго спросил я, отнимая у нее книжку. – Ты знаешь, который час?

– Ты мне разрешил сам… Ой, пап, у тебя все лицо в губной помаде. Ты что, с тетей Таней целовался?

Вот черт! То-то я удивлялся, что ее губы имеют вкус сладкой конфеты. Оказывается, это была помада. Какой-то новый сорт, такую мне сцеловывать еще не приходилось. Я молча подошел к висевшему на стене маленькому зеркальцу. Да, видок тот еще. Не для детских глаз. По-видимому, мой ангел-хранитель, доставая из своего стеклянного барабана бумажку для сегодняшнего дня, вытащил ту, на которой было написано «дурацкое положение». Такие билетики тоже были, их было мало, но выпадали они, как обычно, в самые неподходящие моменты.

* * *

Утром я встал пораньше, разбудил Лилю и потащил ее на пляж, даже не покормив завтраком.

– Пойдем есть горячие чебуреки, – пообещал я, быстро снимая с бельевой веревки ее купальник, свои плавки и большое пляжное полотенце.

Лиля молча смотрела на мои поспешные сборы и не задала ни одного вопроса. От этого мне стало неловко. Лучше бы она спросила, в чем дело, я бы ей сплел какую-нибудь легенду. А так она следила за мной своими темно-серыми глазищами, и мне казалось, что она все понимает. Да, я боялся встретиться с Татьяной. То, что вчера вечером, на темной тихой улице казалось совершенно естественным, сегодня, при солнечном свете, представало совсем по-другому. Я не очень хорошо представлял себе, как должен после вчерашнего разговаривать с Таней. Делать вид, что ничего не было? Или, наоборот, незаметными улыбками и полунамеками давать ей понять, что между нами теперь есть маленькая, пусть смешная, но тайна?

И еще одно не давало мне покоя. Вчера я, чтобы спасти репутацию Гарика Литвака, сунулся в местную «управу», а в результате оказался в роли лица, оказывающего помощь в раскрытии убийства. Более того, своим появлением возле гостиницы сразу после второго убийства я вольно или невольно заставил Сергей Лисицына думать, что всерьез включаюсь в работу. Сегодня утром я уже не смог бы членораздельно объяснить, чего меня понесло к гостинице, да еще вместе с Татьяной. Это был порыв, необдуманный и глупый, грозящий испортить мне первый за многие годы свободный от служебных забот отпуск. Разве имею я право втягиваться в какое бы то ни было расследование, когда у меня на руках восьмилетний ребенок? Конечно, я не самый лучший отец, но не до такой же степени! Никак я не мог решить, что же мне делать, ввязываться в игру или нет. В то же время я прекрасно отдавал себе отчет в том, что если я решаю активно помогать Сереже Лисицыну, то без Татьяны мне не обойтись, потому что я глупо и бездарно «засветился» перед местным замом по розыску, который быстренько перекроет мне кислород, ежели что не так выйдет. Но в этом случае я должен вести себя с Таней соответствующим образом и уж ни в коем случае не делать вид, что вчерашнего дня вообще не было.

Короче говоря, в голове моей была полнейшая сумятица, поэтому я и решил смыться из дома до того, как девушки встанут. К вечеру я должен принять какое-то решение, но до вечера еще есть время, а сейчас я был к решению не готов.

Когда мы с Лилей подошли к тому заведению, где кормили горячими чебуреками, дверь, к моему изумлению, оказалась запертой. С досадным опозданием я сообразил, что проходил здесь каждое утро около десяти часов, а сейчас только четверть восьмого. Так и есть, табличка на двери гласила, что чебуречная работает с 9.00 до 22.00.

– Чебуреки отменяются, – сказал я преувеличенно бодрым тоном, сгорая от стыда перед разбуженным ни свет ни заря голодным чадом. – Какие есть предложения? Мороженое? Или хочешь, дойдем до базара и купим персиков?

– Папа, еще рано, мороженое не продают, – сказала моя умная дочь, глядя на меня с жалостью, как на инвалида умственного труда. – И магазины все закрыты. Пойдем лучше в парк, посидим на лавочке до восьми часов, а потом магазины откроются, и мы купим хлеба и чего-нибудь для бутерброда. И бутылку воды.

Это показалось мне разумным. Конечно, Лиля преследовала свои цели: «посидеть на лавочке» означало «почитать книжку», а под «чем-нибудь для бутерброда» подразумевалась, несомненно, очередная порция сырокопченой колбаски. Но в любом случае в такую рань ничего лучшего в плане завтрака мы бы не придумали.

Мы доплелись до парка и уселись на зеленой тенистой аллее. Лиля тут же уткнулась в толстую голубую книгу, а я занялся своими эгоистическими расчетами, не спеша покуривая и разглядывая какие-то экзотические цветочки на клумбах. За этим занятием нас и нашел невесть откуда взявшийся Сережа Лисицын.

– Доброе утро, Владислав Николаевич, – произнес он, усаживаясь рядом с нами на скамейку.

– Какими судьбами? – хмуро откликнулся я. Сегодняшний день мой ангел-хранитель бодро начал с двух несчастливых билетиков. Сначала мне не повезло с завтраком, теперь еще вот это…

– Искал и нашел.

Он обезоруживающе улыбнулся, но глаза у него были грустные и еще более щенячьи, чем вчера днем. Я подумал, что он не спал две ночи подряд, занимаясь убийствами в гостинице, и вдруг испытал острую жалость к этому совсем молоденькому пареньку, которого бросили, как кутенка в воду, на такие сложные преступления, дав ему в напарники двоих помощников, от которых толку как от козла молока. Как вчера сказала Таня? Он работает восемь месяцев, и за это время ни одного раскрытия, которым можно гордиться, все по мелочи. И учить его некому, наставником назначили пьющего пенсионера, за показатели голову не снимают, теперь ведь, наоборот, модным стало кичиться количеством нераскрытых тяжких преступлений. Дескать, посмотрите, в какой невыносимой оперативной обстановке мы живем, каждый день по десять трупов и пять взрывов, людей не хватает, все толковые сыщики поувольнялись на гражданку и в коммерцию или в частную охрану подались, раскрывать ничего не успеваем. И бьется бедный парень Серега Лисыцын как рыба об лед, и ничего-то у него не получается, и поплакаться в жилетку некому, и помощи ждать неоткуда. И вдобавок начальник такой специфический… А сыщицкая хватка у него, похоже, есть, если он нашел меня в этом парке.

– Чем порадуешь? – спросил я, искоса поглядывая на Лилю. Она была целиком поглощена изучением Татьяниного творения, но я подозревал, что ушки у нее настроены на нашу волну. Сергей перехватил мой взгляд и едва заметно кивнул.

– Лиля, нам с дядей Сережей нужно поговорить. Сиди здесь, никуда не уходи, а мы походим по аллее.

– Хорошо, папа, – пробормотала она, не отрывая глаз от раскрытой книги.

Мы поднялись и начали прохаживаться взад и вперед по тенистой, наполненной утренней прохладой аллее. Сергей поведал мне, что, когда бригада закончила работать в номере Казальской, ту попросили посмотреть, все ли вещи на месте. Оказалось, что пропала шкатулка с драгоценностями. Самое забавное, что несколько очень дорогих украшений лежали на самом виду, на туалетном столике, но преступник (или преступники?) их обошел своим вниманием, а позарился на запертую на ключик шкатулку. В этом была своя логика: если цацки на много тысяч долларов валяются без присмотра на столе, то не исключено, что это – хорошая подделка, а вот то, что находится в запертой шкатулке, наверняка стоит того, чтобы оказаться запертым на ключ и лежать не на виду, а в шкафу, среди женского белья. Таким образом, две первоначальные версии плавно переросли в три: убийство, целью которого была Казальская; убийство, целью которого была Люся Довжук; убийство с целью ограбления. Час от часу легче не делалось.

– Кто осматривал вещи Доренко после ее убийства? – спросил я. Мне не давала покоя мысль о том, куда же ходила Ольга перед пресс-конференцией и откуда она принесла уродливый пакет, фиолетовый с желтыми ручками.

– Яковчик и я. А что?

– Ты не помнишь, была ли среди ее вещей пластиковая сумка, фиолетовая, желтые ручки, внутри что-то, по габаритам похожее на книгу. Книга, коробка конфет или печенья, небольшой сверток.

– Не помню. Кажется, не было.

– Где сейчас ее вещи?

– В номере Казальской. Довжук, когда переезжала, сложила все вещи убитой и перенесла вместе со своими. Хотите, чтобы я еще раз посмотрел?

– Хочу. Вернее, это ты сам должен хотеть, – тут же поправился я. Нельзя говорить «хочу»: это означало бы, что я согласился взять на себя функцию помощника-руководителя. А я еще не согласился. И не соглашусь ни за что. – Я тебе просто советую. Я знал Ольгу несколько лет и могу сказать тебе совершенно точно: для того, чтобы она опоздала на деловое мероприятие, нужны очень веские причины. Очень. Покопайся здесь. Может быть, ее шантажировали, и она ходила на переговоры с шантажистом. Может быть, ее даже шантажировали какими-нибудь пикантными фотографиями, и она ходила их выкупать. Ушла с деньгами в сумочке, а вернулась с пачкой фотоснимков, которые по габаритам в сумочку не поместились, поэтому пришлось купить пакет в первом попавшемся магазине. Может быть, она завела роман с кем-нибудь вне гостиницы, бегала к нему на свидание, а возлюбленный возьми и сделай ей подарок. Отказаться – обидеть, выбросить по дороге – жалко, а в сумку не влезает. Короче, Сережа, я советую тебе порыться в позавчерашнем дне. Тут что-то не так.

– Значит, вы уверены, что оба убийства между собой не связаны?

– Ни в чем я не уверен. В случае с Довжук есть три объяснения, в случае с Ольгой – только одно. Пока. Если убийства связаны, то убийцу надо искать среди женщин, которые могут получить пятьдесят тысяч долларов за лучшую женскую роль. Их всего было сколько?

– Шесть, – вздохнул Лисицын. – И с исчезновением тех, кто возглавляет список, шансы остальных увеличиваются. Премию-то все равно надо вручать.

– И кто у нас там остался?

– Остались четверо.

Он достал из кармана блокнот и заглянул в него.

– Первая – Регина Голетиани, литовка, замужем за грузином, семья очень обеспеченная, за пятьдесят тысяч долларов мараться вряд ли станет.

– А слава? Серега, для артиста слава дороже денег, потому что первая премия на фестивале обеспечивает кассовость будущих фильмов с его участием, а это – тоже деньги, прибыли, причем зачастую огромные. Кто следующий?

– Екатерина Иванникова, двадцать один год, заканчивает ВГИК. Знаете, такой ангелочек, глазки большие, зелененькие, волосы белокурые, голосок нежненький. Я таких больше всего боюсь.

– Почему?

– Потому что при нашей поганой жизни ангелом быть невозможно. Неоткуда взяться ангельскому нутру, условия не способствуют. Поэтому женщина, которая производит впечатление ангелочка, вызывает у меня ужас. Она мало того, что притворщица, так еще, скорее всего, и стерва первостатейная.

Я с любопытством глянул на Сергея. Надо же, в его-то годы – и уже такой печальный, но полезный опыт. Интересно было бы посмотреть на ту красавицу, которая так обошлась с симпатягой Лисицыным. О Кате Иванниковой я слышал от Риты, разумеется, только плохое, но это не было показателем. Еще не родился человек, о котором моя экс-супруга отзывалась бы хорошо. Среди того, что говорила Ритка, были и факты, свидетельствующие об абсолютной безнравственности молоденькой старлетки, о ее готовности «обслужить» в любой форме кого угодно, где угодно и когда угодно, лишь бы получить роль. Не знаю, в какой мере можно было верить этим рассказам, ну, с учетом особенностей характера Маргариты Мезенцевой, конечно, не на сто процентов, но вот на семьдесят или на двадцать – сказать трудно. В каком-то смысле Катя была полной противоположностью Алле Казальской: если Аллу ненавидели в основном женщины, которым она нагло и без всяких пристойных объяснений отказывала в работе, то Катю, как ни странно, ненавидели в основном мужики. Женщины относились к ее откровенному блядству совершенно равнодушно, считая ее дешевкой, не способной разрушить мало-мальски крепкие отношения. А вот мужчины таких сучек всегда ненавидят, потому что доступное, быстрое, дешевое и острое удовольствие является для них наркотиком, против которого они бессильны. Сама мысль о том, что можно в любую минуту поставить это белокурое создание на колени и заставить открыть рот, будоражит, греет самолюбие, воздействует на уровне подсознания на глубинное инстинктивное стремление любого мужика быть хозяином и повелевать женщиной. И попадая в зависимость от такой вот поблядушки, мы ненавидим ее за то, что не можем от нее отказаться. Мы ее презираем, порой она нам бывает просто отвратительна. Часто возникает желание убить ее и никогда больше не видеть. А отказаться не можем. Вот такие мы дураки.

Загрузка...