Солнце уже скрылось, и сумерки уже начали сгущаться над печальными группами продолжавших еще свою тяжелую работу каторжников.
Наконец явился главный надзиратель, заведовавший работами в этом участке, и приказал прекратить работу. Арестанты с облегчением вздохнули. Радостно бросали они свои орудия и быстро начали строиться группами в три человека.
Старому князю удалось еще раз пожать руку Елизавете и тихо шепнуть ей:
– Я жду тебя, приходи же еще этой ночью.
И он поспешил к своим двум соседям по камере, которые уже ждали его.
Елизавета же поспешила присоединиться к обеим женщинам, с которыми она разделяла вместе тесную камеру мрачной темницы. Это были мать и дочь, которые жили на каторге уже несколько лет.
Старуха изумляла всех своей бодростью. Тяжелая работа, казалось, не сокрушила ее, и она высоко держала свою голову. Ея дочь, миловидная брюнетка, с большими черными глазами, также, по-видимому, равнодушно относилась к своей тяжелой участи. Впрочем, мать и дочь пользовались большими снисхождениями и многими облегчениями.
Правда, молодая девушка слишком дорого заплатила за эти милости, но с тех пор, как она сделалась любовницей старшего надзирателя, все подчиненные ему надсмотрщики стали относиться благосклоннее к этим обеим арестанткам. Старший надзиратель позаботился о том, чтобы мать и дочь были помещены в лучшей камере и, может быть, не без умысла дали им в соседки Елизавету Бах. Таким образом, эти три женщины жили вместе, помогая, друг дружке, хотя скорее из сострадания, чем из более искреннего чувства или симпатии.
В тот миг, когда Елизавета уже подошла к своим соседкам, раздался вдруг резкий голос старшего надзирателя:
– Бриссон, иди-ка сюда!
Молодой надсмотрщик поспешил к своему начальнику.
– Посмотри-ка, – сказал ему тот, – арестанты бросили свои заступы и кирки на месте работы. Отчего же они не собрали их в одну кучу?
– Я сейчас распоряжусь об этом, господин надзиратель, – ответил Бриссон.
Обернувшись, молодой надсмотрщик увидел стоявших ближе остальных к нему князя Фельса и его двух сожителей. Все трое уже собирались следовать за удалившимися товарищами, как вдруг прогремел голос Бриссона:
– Остановись! Подойди сюда, номер 148.
– Что… что мне нужно делать? – не без досады спросил арестант высокий, здоровый малый.
– Вернись и собери валяющиеся на земле орудия. Да постой-ка, я дам тебе кого-нибудь в помощники. Номер 147, скорей сюда!
Елизавета сейчас же подошла к надсмотрщику.
– Иди, помоги ему. – сказал Бриссон. – Вы соберите в одну кучу все инструменты.
На лице надсмотрщика появилась странная усмешка. Высокий широкоплечий арестант вместе с Елизаветой принялся за свою работу, которую несколько затрудняла воцарившаяся уже кругом ночная темнота.
Впрочем, Елизавете мало пришлось работать. Здоровый, плечистый номер 148, в десять минут собрал все валявшиеся орудия и, закончив работу, доложил надсмотрщику:
– Я кончил.
– Хорошо, идите, – ответил Бриссон, и направился вместе с обоими арестантами к большим воротам.
– Идите скорей, номер 148. – сказал надсмотрщик широкоплечему арестанту, – догоните своих товарищей.
– Слушаю, – коротко ответил Пухлер и, ничем не выказывая явившейся в его голове мысли, он быстро пошел вперед.
Надсмотрщик же продолжал идти рядом с Елизаветой.
Немного спустя, они очутились в длинном темном проходе, и Елизавета вдруг почувствовала, как Бриссон обнял ее обеими руками. Хотя Елизавета подозревала что-то недоброго, она была поражена этой неожиданной выходкой надсмотрщика.
– Пустите меня, Бриссон, – дрожащим голосом воскликнула она. – Сжальтесь надо мной… я беззащитная женщина!
– Милая, голубушка, не будь такой упрямой! – произнес надсмотрщик, тихо посмеиваясь. Идем ко мне на мою квартиру… У меня так удобно и приятно… Поверь, если ты будешь благоразумна, я могу помочь тебе освободиться от тяжелой каторжной жизни.
Елизавета всеми силами сопротивлялась, стараясь, вырваться из рук негодяя. Когда же она почувствовала, что он хочет прижать ее к себе, она невольно вскрикнула от ужаса. В этот миг, что-то темное быстро зашевелилось, и в темноте раздался грозный голос.
– Черт побери, негодяй!
И не успел Бриссон обернуться, как его уже схватили чьи-то железные руки. Через миг он уже лежал на земле, а его шею обхватили железные пальцы, давившие ему горло словно клещами.
Бриссон не успел, и вскрикнуть, слышно было только слабое храпение, а затем все затихло.
– Елизавета, это я… Пухлер… Не бойтесь, кажется, я задушил этого негодного надсмотрщика.
– Пухлер… благодарю вас, – дрожащим от волнения голосом ответила несчастная девушка.
– Но что вы сделали, безумец, вас накажут, может быть, смертью.
Но широкоплечий арестант ответил только легкой улыбкой.
– Напрасно вы тревожитесь, – возразил он. – Негодяи никогда не узнают, кто сделал это и кому вы, Елизавета, обязаны своим спасением. Какой дурак был этот Бриссон! Он думал, что я отправился к своим товарищам, он не замечал, как я пробирался вслед за ним, словно ночная тень.
Все еще трепетавшая всем телом девушка крепко и горячо пожала руку своему спасителю.
– Бегите же отсюда, иначе вы погибли. – шепотом сказала она ему.
– Бежать? – как-то странно спросил Пухлер. – Нет, я не оставлю вас здесь одну! Да и по правде сказать, мне нечего бояться. Когда Бриссон очнется, он, навряд ли расскажет кому-нибудь об этом приключении. До свиданья, Елизавета, я спешу в свою камеру, где меня ждут товарищи.
– Скажите князю, что этой ночью буду у него. – сказала молодая девушка.
– Сегодня еще! – радостно воскликнул каторжник. – Прекрасно, вот-то князь обрадуется.
Огромная фигура Пухлера скоро исчезла в темноте. Елизавета же поспешила в камеру, но ее все еще трясло в лихорадке от только что пережитого ужаса.
Несколько минут спустя, она уже вошла в свою камеру.
– Наконец-то и она явилась! – раздался ей навстречу голос старушки. – Посмотри, Роза, она уже пришла.
Мать и дочь сидели друг против дружки, уничтожая свой скудный ужин.
– Где ты была так долго, Елизавета. – спросила Роза, как-то любопытно глядя на свою ровесницу. – Не Бриссон задержал тебя?
Елизавету глубоко оскорбил этот вопрос, но она всегда прощала Розе ее обиды. Она была снисходительна к этой девушке, зная ее ужасную участь.
– Что ты хотела сказать этим вопросом? – спросила старая Матильда свою дочь. – Елизавета слишком горда и недоступна для этого негодяя надсмотрщика.
– Не знаю, слишком горда или глупа, – язвительно проговорила Роза. – На чьем возу сидишь, того и песенку поешь.
Елизавета ничего не ответила и молча, принялась за свой незавидный ужин.
– Я, отправлюсь, сегодня с визитом к моему старому другу. – сказала Елизавета, кончив свой ужин. – Если меня спросят, скажите, что вы не знаете где я.
Роза с иронией засмеялась.
– Ты идешь к этому старику, – насмешливо проговорила она. – Клянусь, я не завидую тебя этого поклонника.
Елизавета не слышала уже этих слов: она уже закрыла за собой дверь и быстрыми шагами спешила по направлению к отдаленной камере, в которой сидели старый князь Фельс и его два соседа.