Воронок качнулся у ворот, скрипнул тормозами и замер. Ворота лязгнули в ответ, и воронок въехал на территорию тюрьмы. Ветерок, попадавший в воронок через щель неплотно прикрытого оконца, замер. Замерли и люди, находящиеся внутри. Каждый думал о своём. Впереди была неизвестность, и она пугала пассажиров. Снаружи послышались голоса. Но разобрать, о чём говорили люди, было невозможно, дыхание десятков разгорячённых тел заглушало голоса. Спёртый воздух не желал проникать в лёгкие и застывал где-то в верхних дыхательных путях. Все с нетерпением ждали, когда же их наконец выпустят из этого мрачного помещения на колёсах. Будь уже что будет, но нужно дышать. Человеческий организм не может без воздуха.
Но время шло, а воронок не двигался. Люди начали задыхаться. Кто-то попробовал постучать в стенку воронка.
– Откройте! Нечем дышать! – Ещё несколько человек начали барабанить.
– Прекратить! – послышался жёсткий окрик снаружи, сопровождаемый резким ударом чего-то деревянного о стенку воронка. Этот человек явно знал вес своему слову, отчего находящимся внутри стало жутковато. Никто не хотел близкого знакомства с владельцем голоса.
Несколько человек начали потихоньку оседать, теряя сознание от кислородного голодания. Бедолаги были из первых арестованных этой ночью и провели внутри уже несколько часов. Наконец скрипнули вторые ворота, и воронок вполз на внутреннюю территорию тюрьмы. Об этом месте ходили страшные слухи. Уже больше пятнадцати лет сюда свозили граждан, не угодивших советской власти. И мало кто возвращался домой. Многие отправлялись по этапу, а кое-кто находил здесь последнее пристанище. Ходили жуткие слухи о длинном тёмном коридоре, в конце которого была комната, куда заводили заключённого, ставили лицом к окровавленной стенке и стреляли. Впрочем, ни подтвердить, ни опровергнуть их было некому. Те, кого провели этим путём, уже ничего не могли рассказать. Надзиратели в таких местах редко бывают разговорчивы.
Послышался звук проворачиваемого в замке ключа, за ним небольшая возня, и дверь воронка отворилась, впуская долгожданный воздух и жёсткий луч слепящего прожектора.
– Внимание! Выходим по одному! Голову вниз! По сторонам не смотреть! У кого есть сумки с вещами, вещи в одну руку, вторую за спину! Передвигаться быстро и тихо! Если я, суки, услышу хоть один писк, вы у меня все юшкой умоетесь! Понятно? Понятно, я вас спрашиваю?! Мать вашу!
– Да, – ответил нестройный хор.
– Всё! Пошли!
Люди начали спрыгивать с подножки воронка, попадая в цепкие лапы опытных тюремщиков. Трое стояли рядом с воронком. Один держал на коротком поводке овчарку, захлёбывавшуюся от бессильной ярости из-за того, что достать и растерзать этих потных напуганных людишек она не могла. Второй подгонял спрыгивающих грубыми окриками, третий помогал деревянной дубинкой тем, кто не справлялся с темпом. Впрочем, бил не со всей силы, больше для острастки, но всё равно получалось очень больно, особенно если удар приходился по голове. Люди спрыгивали под лай и окрики, поворачивали налево и, огибая воронок, устремлялись сквозь две шеренги конвойных к открытой двери, которая одного за другим проглатывала новых постояльцев.
Вырвавшись из цепкого луча слепящего прожектора, арестованный вдруг попадал на плохо освещённый участок, из-за чего на несколько мгновений терял ориентацию и, боясь оступиться, немного мешкал, тут же получая окрик и тычок от одного из конвойных. Работа конвейера была хорошо отлажена: сбитым с толку арестованным не давали сосредоточиться и быстро загоняли внутрь, где их уже ждали несколько помещений с крепкими дверьми и засовами под охраной немногословных выдрессированных людей.
Вскоре все, кто мог двигаться самостоятельно, были внутри. Они озирались по сторонам и потирали ушибы. Лёвчику тоже досталось от одного из конвоиров, он получил удар дубинкой по задней части левого плеча. Место ушиба болело и через какое-то время начало распухать.
Наконец стали появляться у подножки воронка те, кто не смог бы пройти путь самостоятельно. Их били дубинкой и подгоняли окриками. Но пара человек просто упали не в состоянии подняться. По два конвоира подхватывали лежащих и волоком тащили через дверной проём к камере. На земле оставалось по две полоски от ботинок арестованного, никого не заботило, куда он падал. Дверь захлопывалась. Прямоугольное помещение с серой обшарпанной штукатуркой, высоко расположенным грязным окном и лампой под потолком, заключённой в армированный корпус.
– Здесь даже лампа за решёткой, – попробовал пошутить один из арестантов. Никто не откликнулся. Все были взволнованы событиями прошедшей ночи, резким стуком или звонком в дверь, внезапным ночным арестом и препровождением в чёрный воронок под рёв перепуганных детей, жён и пугливые взгляды соседей из-за занавешенных тёмных окон. Кто-то из соседей в глубине души был рад, что сегодня не его очередь и можно ещё один день провести рядом с близкими, а дальше будет день, будет и пища.
А врагов народа арестовывают, значит, так тому и быть. Органы знают, что делают. Благодаря их ночной работе, честные граждане могли спать спокойно.
Арестованные понемногу осматривались и переводили дух. Кто-то собирал вещи, выпавшие из сумки, кто-то рассматривал имена и даты, выцарапанные на стенах камеры. Несколько человек присели на корточки, облокотившись спинами о неровные стены. Помогли усесться последним заброшенным охранниками арестантам. Люди молчали, не очень-то доверяя сокамерникам, ведь среди них могли находиться провокаторы. Да они наверняка и были, иначе как объяснить тот факт, что честных, невиновных граждан похватали среди ночи, как и впрямь врагов народа. Разумеется, потом разберутся, и отпустят, и даже принесут извинения, но сейчас следовало быть начеку. В дальнем углу камеры имелось нечто, напоминающее туалет. Дырка в полу, огороженная метровой открытой кабинкой и загаженная по периметру испражнениями. Рядом с ней – маленькая жестяная раковина и работающий кран, к которому сразу установилась очередь. Люди наливали воду в пригоршни сведённых вместе рук и отходили, уступая место следующим страждущим. Установилась очередь и к дырке в полу, некоторым было невтерпёж, и они еле сдерживались, дожидаясь своей очереди. Наконец, минут через двадцать, обе очереди рассосались, и люди втискивались друг между другом, пытаясь усесться поудобней и немного передохнуть после утомительной поездки в душном воронке. В камере тоже не хватало свежего воздуха. Один из арестантов, крепкий высокий мужчина, окинул взглядом остальных и обратился к Лёвчику:
– Эй, малый, поди сюда. Залезь ко мне на плечи и попробуй приоткрыть форточку.
Несколько человек помогли Лёвчику забраться на мужчину и удерживали его за ноги, чтобы не свалился. Лёвчик старался изо всех сил, стоя на цыпочках. Окно было высоко, и ему после нескольких попыток с трудом удалось чуть-чуть сдвинуть форточку. Внезапно стал проворачиваться ключ в замочной скважине, и Лёвчик быстро спрыгнул с плеч мужчины. Они оба быстро присели, дабы не быть замеченными охраной и не подвергнуться под наказание.
В дверном проёме возникла фигура в форме. Бодрым голосом, как будто сейчас не раннее утро, когда уставшие арестанты только сомкнули глаза, конвоир произнёс:
– Названные по фамилии с вещами на выход быстро и тихо.
Глянув на список, он произнёс:
– Носенко. Рублёв. Сокольский. – Трое арестантов встали, собирая вещи.
– Быстрее.
Дверь камеры захлопнулась. И снова несколько минут тягучей тишины. Снова скрежет ключа.
– Червоный. Гордин. Самохин.
Тишина. Скрежет. Голос.
– Супрунов. Соркин. Карякин.
Лёвчик поднялся, потянул за собой сумку с вещами и продуктами, что в спешке, за пятнадцать минут, отведённые ему на сборы, собрала мать. Трое вышли в коридор, где их построили цепочкой, и один за другим проследовали по коридорам. Сделав два поворота, арестанты вошли в большую комнату, где на небольшом расстоянии друг от друга стояли столы, за которыми разместились люди в форме. За двумя стояли мужчины, за третьим женщина с гладко прилизанными, начинающими седеть волосами, аккуратно заколотыми шпильками. На носу очки в чёрной оправе, на голове форменная беретка.
Арестованных, выкликнув по фамилиям, распределили около столов, завели папки с номерами, после чего конвоир зычно скомандовал:
– Сумки на стол.
Все подняли сумки. Стоящие за столами опрокинули содержимое на столы и принялись дотошно просматривать сумки сначала на предмет потайных карманчиков, а после взялись за бельё и еду. Досмотр закончился и новая команда:
– Раздеться догола! Вещи на стол! Живо! – Лёвчик раздевался прямо перед женщиной, вещи положил на стол. Женщина просмотрела и прощупала вещи. Ремни и шнурки из ботинок, а также всё, что могло напоминать режущие и колющие предметы, было изъято. После чего сдвинула вещи в сторону и, глянув на Лёвчика, произнесла:
– Трусы! Быстро! – Лёвчик, испытывая неудобство и страшно стесняясь, снял трусы и положил их на стол.
– Поднять руки! Повернуться спиной! Присесть три раза! Наклониться! Раздвинуть ягодицы! Покашлять! Повернись! Открой рот! Высунь язык! Всё! Взять вещи и пройти к столу врача!
Обратясь к конвойному, женщина сказала:
– Коротков, ты хотел посмотреть, что такое обрезанный? Ну вот, смотри.
Лёвчик страшно засмущался от неожиданного внимания. Все присутствующие посмотрели на него, а конвоир Коротков за плечо развернул его к себе.
– А ну, показывай! Опа! Чё, прям так вот и режут по живому? – Коротков заржал. За ним засмеялись и остальные. – Больно было?
– Я не помню. Обрезают на восьмой день.
– Всё! Хватит! Посмотрел, веди их дальше. Нам тут ещё работать и работать.
Судя по всему, вид обнажённых мужских тел не производил на женщину ни малейшего впечатления. Её больше интересовала процедура досмотра. Пройдя мимо столов с досматривающими, арестанты подошли к столу, за которым восседал крупный мужчина в белом халате.
– Жалобы на здоровье есть? Повернитесь кругом. Проходите к следующему столу.
Мужчина за следующим столом осматривал заключённых на предмет выявления татуировок и шрамов и вносил замеченное в личное дело. Арестантов бесконечно крутили и вертели во все стороны. Отовсюду неслись грубые команды, за опоздание в выполнении которых можно было в лучшем случае нарваться на грубость. Наконец велели проходить в следующую комнату. Побросали вещи на деревянную лавку и по мокрым и склизким деревянным поддонам прошли в конец комнаты, где встали, согласно команде, сначала спиной. Дежурный сержант взял в одну руку пожарный брандспойт, второй крутнул кран. Тугая неожиданная струя ударила первого арестанта по голове, двинула его вперёд, где он воткнулся лицом в стену. Только опёрся руками – зазвучала команда «стоять прямо». Только прямо невозможно, струя так и норовит с ног сбить. И следующая команда:
– Раздвинуть ягодицы! Ща будем дерьмо контрреволюционное из вас вымывать!
Да тут, пожалуй, до желудка всё вымыли, а промеж ягодиц боль да резь. И новая команда:
– Всем повернуться на сто восемьдесят градусов и встать спиной к стене.
Вот теперь и напиться водицы досыта, допьяна. Все, кто в камере не успел или сетовал, что один кран малюсенький на всех, милости просим в бесплатную поилку. Всё за госсчёт, стесняться не надо, а вода, почитай, что родниковая. А кто сам рот не хочет открывать, так то не обязательно, жёсткая струя из брандспойта ну разве что щёки не порвёт, а уж напоить – это дело непременное. Попили, голубчики? А теперь к личной гигиене! Раздвинуть ноги! Что это у тебя там болтается? Папка, говоришь, тебе оставил? Ну давай, проверим, на какие болты прикрутил, как там, по резьбе не откручивается? Ну, хорошо прикрутил, толковый, значит, папка у тебя был. Всё! Свободен! Вещи в охапку и бегом в следующую комнату! Нам тут ещё купать и купать врагов народа! Да что ж ты, как безногий, пройти нормально не можешь? А? Да я и сам вижу, что мокро, вставай давай, подскальзываться на катке будешь, а здесь люди тебя ждут! Пшёл вон!
Арестанты взяли в охапку вещи и прошли в следующую комнату, где их по очереди фотографировали в фас и профиль, сунув в руки табличку с номером. В этой же комнате сняли отпечатки пальцев. Брюки без ремней сползали, мешая идти. Приходилось поддерживать их руками, перепачканными чернилами. Ботинки без шнурков хлюпали и норовили слететь с ног. Арестованных развели по отдельным комнатам, где на них уже были заполнены анкеты. Лёвчик расписался в графе предупреждения об ответственности в случае, если анкетные данные предоставлены неверно, а также ещё одну подпись следовало поставить в графе об отсутствии претензий. Вспомнив о болящем плече, Лёвчик хотел было заявить претензию, но понял, что толку от этой жалобы не будет, и черкнул завиток росписи. Вскоре пришёл конвоир и повёл его по длинным тюремным коридорам, нарочно позвякивая связкой ключей, как бы предупреждая других охранников о своём маршруте. Лёвчик слышал ещё одно позвякивание, но с другими конвоирами и арестантами они не пересеклись. Один раз конвоир велел ему зайти в крохотное помещение, где с трудом можно было бы развернуться. Мимо прошёл кто-то, тоже позвякивая ключами. Конвоир отпирал и закрывал после Лёвчика решётчатые двери, каждый раз приказывая ему встать лицом к стене. Они поднялись по крутой металлической лестнице на один этаж и, пройдя через две решётчатых двери, подошли к камере. У камеры спиной к решётке был прикован цепью за сведённые вместе руки молодой мужчина. Стоять ему приходилось, наклонившись вперёд лицом до уровня пояса. Закреплённая высоко цепь мешала поменять положение. Видно было, что держаться ему очень тяжело.
Лёвчик встал лицом к стене, а конвоир отпер камеру и посторонился, пропуская его внутрь. Спёртый воздух шибанул в нос, Лёвчик сморщился и даже начал пятиться назад, но, получив толчок в спину от надзирателя, пересилил себя и вошёл. Дверь захлопнулась. Провернулся ключ в замке, и Лёвчик стал оглядываться. Слева и справа от входа стояли трёхярусные нары, на которых, тесно прижавшись друг к другу, спали люди. Три горящие лампочки под потолком больше всего досаждали спящим на третьем ярусе, и они защищались от света как могли. Кто-то закрывал глаза рукой, кто-то, положив голову на руку, прятался под подушку. Несколько человек храпели, кто-то во сне пускал кишечные газы. Лёвчик оторопело замер у входа. По центру камеры тянулся вдоль нар дощатый стол. По обе стороны от него – длинные скамьи. Лёвчик присел на скамью, поставил на стол сумку с вещами и, уронив на неё голову, попытался заснуть. Однако сон ни в какую не шёл, несмотря на почти бессонную и наполненную неожиданными приключениями ночь. Он всё ещё был взбудоражен арестом, ему требовалось время, чтобы прийти в себя.
Кто-то спрыгнул с нар и прошел мимо Лёвчика к фанерной перегородке, справил нужду и вернулся на своё место. Через какое-то время Лёвчик всё-таки задремал, но каждый раз просыпался, если кто-то вставал по нужде. В семь утра приоткрылось маленькое окошко в двери, и зычный голос крикнул:
– Па-а-адъём!
Камера понемногу начала оживать. Выстроилась очередь к фанерной перегородке и умывальнику. Через полчаса открылась дверь, и в сопровождении конвоира двое арестантов втащили большую горячую кастрюлю. Ещё двое внесли ведро и хлеб. Конвоир выкликивал заключённых по алфавиту, и каждый получал из небольшого черпака горячую пшённую кашу, слегка желтоватую на вид, кусочек серого хлеба и горячую, слегка подслащенную жидкость из ведра, которую чаем назвать язык бы не повернулся. Получившие пайку рассаживались за столом, и вскоре камеру заполнил стук ложек о жестяные миски. Лёвчика в списке не оказалось. Конвоир велел дать ему порцию, что-то отметил в журнале и вышел. Лёвчик взял миску с кашей, в которую положил кусочек хлеба и, удерживая миску двумя руками, в правой руке зажал ещё и кружку с горячей жидкостью. Кружка была наполнена доверху, и приходилось идти осторожно, но пару раз горячая жидкость плеснула на руку, заставляя резко втягивать в себя воздух. Ещё какое-то время пришлось ждать, пока освободится место за столом. В конце концов он уселся на место, уже загаженное кашей и пролитой жидкостью. Внезапно в нём проснулся аппетит, и Лёвчик быстро проглотил всю пайку. Выпил жидкость, отдалённо напоминавшую чай, и почувствовал, как постепенно по телу растекается тепло, а вместе с ним приходит чувство спокойствия.
– Закончить завтрак!
Двое арестантов прошли вдоль стола, собирая посуду. Ещё один смахнул со стола остатки каши и растёр лужицы жидкости.
– Иди сюда, малой, – поманил Лёвчика невысокий пузатый мужчина. – Я здесь староста. Твоё место будет наверху. Вон там. – Мужчина указал ему на койку, нависающую прямо над отхожим местом.
Лёвчик послушно пошёл. Но не успел закинуть сумку, как к нему подошёл крепкий парень.
– Постой, пацан! Давай посмотрим чё у тя там в сумке. – По-хозяйски потянул сумку к себе. Лёвчик попытался было отстоять своё имущество, но сразу получил удар по зубам. Присутствующие не встревали, но с любопытством смотрели на происходящее.
– Не жидись, жидяра, – прошипел парень. – Отцепи грабли от сумки, а не то я те щас зубы пересчитаю.
Лёвчик не отреагировал. Нахальный парень ещё раз кинулся Лёвчика, но в это раз он был готов, и отбил удар рукой.
– А ты дай ему сдачи! – Голос исходил от мужчины лет сорока. – Не ссы! Давай, чего ты?
От его глумливой улыбки у Лёвчика засосало под ложечкой. Мужчина явно был блатным.
– Бой гладиаторов! – не унимался мужчина. – Я ставлю на тебя! Если проиграешь, будешь мне должен.
Тут же все раздвинулись, освобождая место.
– Как тебя зовут, пацан?
– Лёва.
– О, Серый, ты будешь биться со Львом!
– Да я ща порву этого Льва!
Серый ринулся на Лёвчика. Бой закончился быстро. Ещё один паренёк нырнул со скоростью молнии сзади Лёвчику под ноги, и Серый моментально опрокинул противника на пол и, усевшись на него сверху, начал бить по лицу.
Скрипнула дверь камеры и вбежали два надзирателя.
– А ну прекратить! Что здесь происходит?! Встать!
Серый нехотя слез с Лёвчика. Лёвчик медленно поднялся. Кружилась голова. Он успел удариться о нижние нары.
– Как фамилия?
– Соркин.
– Что, Соркин, только появился и уже буянишь? Ну, отдохни в карцере сутки. Всем разойтись!
Лёвчика провели по длинному коридору, через спуск по лестнице и втолкнули в полутёмную сырую комнату. Здесь было явно холоднее. Лёвчика начал бить озноб от нервного перенапряжения, бессонной ночи и недавней схватки. Ныла нижняя губа. Лёвчик потрогал её рукой и обнаружил, что она распухла. Внутри губа была разбита, и из неё сочилась кровь. Болела голова. Начало ныть плечо, на которое к тому же он упал в драке с Серым. Лёвчик огляделся. Два на полтора метра, в углу параша. К стене на уровне пояса прикреплена откидная полка. Лёвчик попробовал откинуть её, но тут же нарвался на окрик охранника:
– Не положено! Только после отбоя!
Постояв несколько минут, Лёвчик постарался присесть. Стена была влажная и холодная. Озноб всё ещё не проходил. Как неудачно начался первый день в тюрьме. Тюремная романтика, о которой он начитался в книжках о революционерах, резко отличалась от действительности. Неужели бесстрашные революционеры тоже были избиты в свой первый день в тюрьме? Никто из них ничего такого не писал в воспоминаниях.
Лёвчик то ходил, то присаживался, опираясь на холодную стенку. Время тянулось медленно, как никогда. Лёвчику вспомнились наполненные слезами глаза матери и бабушки и ошеломлённо-напуганные у брата, когда его пришли арестовывать. Что сейчас с ними? Бабушка и мама быстро сообразили, что нужно делать, и кинулись собирать ему еду и вещи. Они помнили, как почти за два года до ареста Лёвчика уводили деда Самуила. Дом тогда перевернули вверх дном. Ничего особенного не нашли. Забрали какие-то старые тетради, которые достали с антресоли. И ушли, оставив после себя форменный погром. Дед держался с достоинством, успокаивая жену и дочь. Лёвчик запомнил одного из пришедших за дедом. Маленький кривой шрам под левым глазом и короткая, как бы опалённая бровь. Кажется, Колтунов, а может, Ковтунов. Чёрт его знает, Лёвчик не запомнил тогда его фамилию. Впрочем, какая разница, как его фамилия? Вообще-то символично, что деда и внука арестовывал один и тот же человек. Что с дедом? Через два месяца после ареста прекратили принимать передачи. Ещё через три месяца на рынке к бабушке Кларе подошёл сын дяди Моисея Григорий и шепнул, что деда больше нет в Ново-октябрьской тюрьме, он получил пять лет лагерей, меньше этого получить было невозможно. С тех пор о деде не было вестей. Бабушка резко постарела. Прорезались морщинки, лицо стало строже, но она продолжала тщательно следить за собой и не позволяла себе выйти из дома, не будучи тщательно собранной. Казалось, эта тщательность позволяла ей переживать потерю любимого мужа. С работы её и Маню попросили уволиться как членов семьи изменников родины или попросту ЧСИРов. Клара пошла торговать пирожками в привокзальный буфет, а Маня устроилась в артель и по десять часов в день работала швеёй. Не помогли её обращения в органы и утверждения, что она и её мать не враги Советской власти, что её муж воюет с белофинами. Всё было напрасно. Моисей тоже ничем не мог помочь и попросил больше не обращаться к нему. Жизни обеих женщин оказались выбиты из колеи. Лёвчик остался дома за старшего мужчину. Женщины поддерживали друг друга как могли. Попытки записаться на приём к следователю или прокурору не увенчались успехом. Неизменно оказывалось, что на этот месяц записи больше нет, а на следующий ещё не начинали записывать. Все отосланные письма остались без ответа. Кроме одного.
Однажды пришёл серый казённый конверт без обратного адреса. Дрожащими руками Клара Марковна открыла конверт и прочитала:
«Настоящим сообщаем Вам по поводу Ваших обращений по делу Кукуй Самуила Шаевича, что в списках Управления Исправительных Учреждений по г. Новооктябрьску и по Полтавской области он не значится.
Число.
Неразборчивая подпись».
В любом случае нужно добиваться ответа и писать во все инстанции. И нельзя терять надежду. Непременно найти его и поддерживать насколько это будет возможно.
Лёвчик мерял шагами камеру. Точнее, шажочками. При длине камеры в два метра широко шагать было некуда, да и комната заканчивалась моментально. Лёвчику же надо было убить время. Время было его врагом. Оно тянулось, выкачивая из него силы. Ему хотелось лечь, сунуть руку под голову, а второй укрыться от лампочки и заснуть. С любой проблемой нужно переспать ночь. Так его учили с детства. Но время было и его другом. То время, пока он находился в карцере, Серый с дружками не могли его достать, и, следовательно, у него было время обдумать ситуацию и немного передохнуть перед следующей стычкой. В том, что она неизбежна, Лёвчик не сомневался. Ему уже приходилось сталкиваться со шпаной, и он не понаслышке знал их повадки. Шпана всегда брала на понт, запугивала потенциальную жертву, в ход шли и физическая расправа, и угрозы, а когда жертва была сломлена, её можно было доить и заставлять выполнять то, что от неё требовалось. Значит, придётся давать отпор. Интересно, сколько он сможет продержаться? Серый и тот мужичок, что объявлял гладиаторский бой, явно не были единственными, кого Лёвчику следовало опасаться. Был ещё как минимум тот, что нырнул Лёвчику под ноги. Последующая камерная жизнь явно не сулила ничего хорошего.
Лёвчик ходил и ходил по камере. Несколько раз он слышал, как кто-то касался двери, видимо, наблюдали за ним в глазок. Ему было всё равно. Если его определили сюда на сутки, значит, раньше никто и не придёт. Ничего предосудительного он не делал, значит, бояться не было смысла.
Наконец Лёвчик устал хлюпать по камере своими ботинками без шнурков. Ноги гудели, плечо ныло, губа саднила, оставалось ещё простыть в этом чёртовом карцере. Холод и промозглость начали въедаться в тело. Стали мёрзнуть кисти рук, которые Лёвчик пытался согреть под мышками. Потом замёрзли уши, и Лёвчик сначала растёр их, а потом понемногу грел, накрывая ладонями. Хуже было со спиной. Из камеры его увели в одной рубашке. В камере было душно. За завтраком он тоже согрелся, даже вспотел от чайной бурды и снял свитер. Потом драка. Чёрт, рубашка в крови и надорвана. Он даже не обратил сразу на это внимание. Ну, должно быть, у него и видок. За него, наверное, он и попал в карцер. Нужно передохнуть. Он попробовал опереться поясницей об откинутую полку и немного вытянуть прямые ноги. Полка была холодной, но, в отличие от стены, не влажной. Точнее, она не была идеально сухой, но всё же это было лучше, чем ничего. Долго так простоять было невозможно, ноги уже устали и ещё приходилось напрягать поясницу. Лёвчик опять принялся мерить шагами камеру. Он даже пробовал подпрыгивать вверх и хлопать себя левой рукой по правому предплечью, а правой по левому. Скоро он потерял счёт времени. Окна в карцере не было, под потолком была какая-то дыра в стене, видимо, отдушина. Лампочка светила ровно, и ей было всё равно, который сейчас час и что там, под ней, подпрыгивает и шаркает из конца в конец камеры промёрзший Лёвчик. Она была здесь хозяйкой и строго выполняла свою безжалостную работу. Она должна лишить арестанта ориентации во времени. Она должна вымотать его своим равнодушием, а если измученный арестант укладывался поспать на откидной полке, её задачей было посылать лучи во все щели, которые оставлял между руками и глазами бедолага, и раз за разом будить его, впиваясь в веки. Здесь и только здесь работяга-лампочка могла чувствовать себя солнцем! С той лишь разницей, что после заката солнце даёт людям передышку.
Наконец, на входной двери откинулась с лязгом кормушка, рука в форменном кителе поставила на неё кружку с крутым кипятком и на кружку положила два кусочка хлеба.
– Арестованный, можете взять пайку.
Дрожащий от холода Лёвчик взял в левую руку хлеб, а правой ухватил кружку за ручку и тут же, обжегшись, вскрикнул. Пришлось сунуть хлеб в карман брюк, а расстёгнутой полой рубашки обхватить ручку кружки. Шагая, как эквилибрист, чтобы не расплескать драгоценную жидкость и не обжечь руку, Лёвчик аккуратно присел и поставил кружку на пол. Чувство голода, мучавшее его уже несколько часов, вдруг обострилось неимоверно. Первый из двух кусочков хлеба он проглотил моментально. Со вторым решил повременить и занялся кружкой с кипятком. Поначалу, аккуратно обхватывая и отпуская ладонями бока кружки, он потихоньку отогрел руки и мало-помалу всё тело тоже начало отогреваться. Где-то он слышал, что в ладонях находятся точки, отвечающие за всё тело, и, воздействуя на них, можно воздействовать на весь организм. Где же он это слышал… Ах, да, друг деда, дядя Боря Нефёдов, кажется, служил при КВЖД, и у него был знакомый китаец, который и научил его некоторым премудростям китайской народной медицины. Больше Лёвчик ничего не запомнил из его рассказов. После этой встречи прошло уже три года. Дед каждый год встречался с тремя закадычными друзьями. Раз в год он брал на работе небольшой отпуск и, несмотря на возражения бабушки, отправлялся в один из городов, где служил кто-то из четырёх друзей. Дед был единственным из них, кто оставил военную службу. Друзья встречались, проводили пару дней вместе, расслаблялись, отдыхая от жён, детей и работы.
В последний раз встречались как раз в Новооктябрьске. Бабушка и мама налепили две огромных миски пельменей. Боже мой, как это было вкусно! При воспоминании о пельменях внутренности Лёвчика сжались, и кипяток застрял на пути к желудку, обжигая пищевод. Что ещё было там на столе… салат из свежих огурцов, помидоров и лука, заправленный подсолнечным маслом. А ещё четырнадцатилетний Лёвчик первый раз в жизни попробовал водку. После пары бутылок, распитых под тосты и речи четырьмя закадычными друзьями, мама и бабушка пошли снимать с огня новую партию пельменей, а дед отошёл в туалет. Неожиданно Лёвчик оказался один за столом с тремя мужчинами, и внимание переключилось на него. Дядя Боря Нефёдов, хитро глянув на него, спросил:
– Ты водочки с нами выпьешь?
– Мне нельзя, дядя Боря.
– Так как мы будем знать, что ты не шпион, если ты с нами не пьёшь? Ты шпион?
– Да вы что, дядя Боря, какой же я шпион?
– Кто водку с нами не пьёт, тот шпион! Давай немножко! Покажи нам, что ты свой, чтобы мы могли при тебе секреты рассказывать. Вот я тебе с сиропом размешаю, ты и не почувствуешь.
Дядя Боря налил треть стакана сиропа и сверху плеснул граммов пятьдесят водки, после чего размешал всё ложкой и протянул Лёвчику. Яшке хорошо, ему только сиропа налили. Ну, такому салаге как предложить водки выпить? То ли дело Лёвчик, он ведь практически уже взрослый. Вон и дядя Боря Нефёдов в этом уверен, иначе ни за что водки бы не предложил. Жаль только, что мать с отцом никак не поверят, что он уже не ребёнок.
– Ну, давай, пионер, за пионерскую организацию! Да не боись, мы в твоём возрасте и не такое пили.
Лёвчик недоверчиво посмотрел вокруг, ища поддержки, но увидел только весёлые, разгорячённые водкой и хорошей закуской лица. Это был какой-то экзамен, и Лёвчик должен был его сдать. Несмелой рукой он взял стакан и поднёс его ко рту. Вопреки ожиданию, запах из стакана был не противный, и Лёвчик решился. Он сделал первый несмелый глоточек и снова, вопреки ожиданиям, не почувствовал никакой горечи. Чувствовался в основном вкус сливового сиропа. Он мягко проходил по рту и стекал куда-то вниз, согревая и чуть обжигая. Было не так страшно и Лёвчик медленно допил содержимое до конца.
– Молодца! На вот, закуси-ка огурчиком.
Дядя Боря протянул ему солёный огурец. Резкий вкус солёного огурца перебил сладость сиропа.
– А теперь пельмешки со сметанкой! И никому ни слова! Посмотрим, как ты умеешь хранить тайны!
Когда дед вернулся в столовую, Лёвчик бодро тыкал вилкой, отправляя пельмени в рот.
Где теперь эти пельмешки, где сироп, размешанный с водкой, сейчас бы Лёвчик с удовольствием повторил бы то сказочное застолье. Он потихоньку отпивал из кружки кипяток. По телу разливалось приятное тепло. Совсем как тогда, когда он впервые пил водку. Даже затёкшим на корточках ногам было уже не так тяжело.
Что же было дальше? Да вернулся дед, дядя Боря посмотрел на Лёвчика, нахмурил брови, на секунду вытянул трубочкой губы, как бы подавая тайный знак. Лёвчик и не думал ничего говорить деду. Следовало всё сохранить в тайне. Дядя Боря может ему доверять, ведь он никакой не шпион.
Мужчины продолжили свои разговоры, а Лёвчик, съев несколько пельменей, обнаружил, что начал слышать голоса, словно через вату в ушах. Голоса растягивались, становясь гулкими и вязкими. Сидящие за столом начали вдруг подниматься то левым, то правым плечом вверх. Лёвчик никак не мог понять, для чего они это делают. Почему нельзя ровно сидеть за столом? Голова Лёвчика начала потихоньку наклоняться, пару раз он клюнул носом тарелку с пельменями, испачкавшись в сметане. Ещё через несколько минут он уже был не в состоянии разлепить глаза, и его лицу стало потихоньку теплее от пельменей. Потом его, конечно, под смех гостей подняли, умыли и уложили спать. Дед успокоил разнервничавшуюся Маню, и мужчины продолжили застолье.
Дядя Боря оказался человеком слова, и назавтра четверо мужчин отправились выпить пива в городском парке, прихватив Лёвчика с собой как прошедшего проверку. Лёвчик уже не помнил, почему Яши не было с ними, но помнил, что был чрезвычайно горд сопровождать деда с его друзьями. Взрослые пили пиво. Лёвчику взяли мороженое и отправили кататься на каруселях. После чего решено было прогуляться до речки. Речка Лучистая неспешно несла свои воды по излучинам и поворотам. Новооктябрьск находился в хорошем месте, на высоком берегу реки. Внизу же обрыв не уходил сразу в воду, а плавно перетекал в пологий бережок с кустами и камышом. В нескольких местах камыш был расчищен и устроены места купания для горожан. Мужчины отошли выше по течению. Дяде Боре и дяде Ване Смирнову захотелось искупаться. Поскольку, кроме нательного белья, на них ничего не было, купаться решили голышом. Оглянулись по сторонам, нет ли поблизости женщин. Раздевшись, оба с криками с разбега влетели в воду и мощно поплыли к середине реки. Дед и дядя Трофим остались на берегу. Накупавшись, крикнули Лёвчику, чтоб принёс им одежду. Лёвчик поочерёдно подставлял им своё плечо под холодные мокрые руки, чтобы они могли, ополоснув ногу у бережка, вставить её в туфлю, не запачкав о песок. Какими холодными тогда казались их руки, и с каким бы удовольствием Лёвчик вернулся бы туда к реке и вновь ощутил бы тот холодок.
Что было потом? А потом они присели в каком-то кафе, заказали чуть ли не всё меню. Официант просто устал бегать, но мужественно носил и носил свои подносы, почуяв выгодного клиента. Да и не промахнулся, накинули ему сверх положенного столько, что Лёвчик не успевал представлять, сколько б он всего себе накупил, попади ему в руки такая сумма. Мужики, как водится, выпили водки, потом водочки, потом водчонки, а когда она стала уже водюсенькой, то и они все стали такие водюсенькие, что Лёвчику смешно было на них смотреть. А что они говорили до этого? Что-то про Испанию. Какой-то Франко, чёрт его разберёт, кто такой. Из испанцев Лёвчик знал только Дон Кихота и Санчо Пансу, ещё был тореадор, который должен смелей бросаться в бой. Нет, Франко он не знал, он был ему решительно неинтересен, как и республиканцы. Что-то там про них писал какой-то Хамингвэй, но Лёвчик такого тоже не знал. Наши советники, которые не совсем советники. Ну, здесь всё ясно, страна советов у нас. Если кому что неясно, то всегда посоветовать можем. Нужно новое вооружение, с этим тоже всё ясно. Сколько раз уже они с Яшкой клянчили обновить им их арсенал поломанных ружей и сабель. Новое вооружение очень важно, здесь он полностью согласен. И товарищам нужно помочь. Ну конечно, сам погибай, а товарища выручай. Вот, кажется, дядя Трофим и уезжал помогать товарищам. А потом, в один из дней, вернувшись из школы, он увидел серого от переживаний деда, сидящего перед опустошённой наполовину бутылкой водки, и бабушку, вытирающую платочком слёзы. Лёвчик тогда торопился играть с ребятами в футбол и только на ходу спросил, что стряслось. Узнав, что дядя Трофим погиб, Лёвчик кивнул головой и, схватив мяч, помчался футболить. Погиб, значит, товарища выручил. Хороший человек, этот дядя Трофим.
Вода в кружке почти остыла, и Лёвчик, допив её, поставил кружку в угол и стал вновь мерять шагами камеру. Он уже понемногу стал привыкать к камере и начал обращать внимание на инициалы, выцарапанные на стенке. Среди множества комбинаций букв и цифр его внимание привлекли «КСШ» и через тире число 38. Мозг автоматически выдал: «Кукуй Самуил Шаевич 38-й год». Могло ли такое быть, что дед тоже был в этом карцере или это кто-то другой с такими же инициалами? Ответа на вопрос не могло быть в этой сырой тоскливой камере. Можно было лишь строить предположения. Опять откинулась кормушка и невидимый голос произнёс:
– Арестованный, сдайте кружку. Можете откинуть полку и лечь спать.
Измученный Лёвчик откинул полку и забрался на неё прямо в ботинках. Он ворочался и так и эдак, пытаясь примоститься на жёстких холодных досках. Долго лежать в одной позе было невозможно. В конце концов, он всё же нашёл мало-мальски приемлемое положение на боку, подложив одну руку под голову, второй прикрывая лицо от слепящей лампочки, а одну, согнутую в колене ногу, подставил под другую. Рот погрузил в разрез рубашки и, вдыхая через нос, все выдохи делал внутрь рубашки, с трудом пытаясь согреться собственным теплом. На какое-то время ему это удалось, и он беспокойно задремал. Каждые несколько минут он просыпался то из боязни свалиться с узкой полки, то от холода. Но всё равно, это было лучше, чем не иметь возможности вытянуть ноги и дать им небольшой отдых.
Лиза, когда она успела сесть за его парту? Уроки! Нужно дать ей списать! Наверняка, она не сделала уроки и поэтому села рядом с ним. Но почему она уходит? Опять исчезнет, как тогда, не сказав ни слова, не оставив записки. Какие только гадости он про неё не слышал, но ничему не верил. И даже если что-то и было, то он же простил её за всё, он так и собирался сказать ей при встрече. Но она так внезапно исчезла тогда и сейчас тоже вышла из класса, ничего не сказав и даже не обернувшись.
Сколько Лёвчик так проспал или продремал, он не имел представления. Казалось, что он только закрыл глаза и провалился в зыбкий сон, как через распахнутую кормушку зычный голос скомандовал:
– Подъём! Пристегнуть полку! Приготовиться к оправке! Лицом к стене! Руки за спину! Голову опустить! По сторонам не смотреть! Ни с кем не разговаривать! За нарушение будет продлено содержание в карцере! Пошёл!
Лёвчик шагнул за пределы камеры и двинулся по коридору в сопровождении конвоира. В тюремном коридоре было намного теплей. Затёкшие ноги плохо двигались, пальцы ног были ледяными, и Лёвчик чувствовал этот лёд, уколами отзывавшийся на каждый шаг. Лёвчика ввели в уборную. Три дырки в полу и одна раковина с краном.
– У вас пять минут.
Конвоир остался снаружи. Лёвчик попытался пристроиться над дыркой, но опорожнить кишечник было нечем. Отлив, он подошёл к раковине, ополоснул руки и умыл лицо. Потом несколько раз набрал воду в пригоршню и выпил. Вода была холодной, с непонятным привкусом, но с того часа, когда Лёвчик выпил кружку кипятка, прошло уже много времени, и он понятия не имел, когда удастся попить в следующий раз.
– Закончить оправку! Руки за спину! Голову вниз! Пошёл!
Позвякивая ключами, конвоир вернул Лёвчика в камеру. С гулом захлопнулась дверь, и Лёвчик вновь остался один на один с въедливой лампочкой. Опять прогулка взад и вперёд, бесплодная попытка считать шаги, и промозглый холод, забиравшийся в каждую клеточку его тела. Он не представлял себе, сколько времени прошло после оправки, но скрипнула дверь, ему опять приказали встать к стене и наконец повели в камеру. В этот момент он понял, что провёл в карцере сутки. Лёвчик думал, что его будет преследовать страх войти в камеру после вчерашнего инцидента, но заключенные жили своей жизнью, на него никто не обратил внимания. Он подошёл к месту, отведённому ему вчера старостой камеры, и удивлением увидел свою сумку, стоящую на его спальном месте. Лёвчик поднялся на третью полку и открыл мешок. Еда и мыло отсутствовали, зато всё бельё было в сохранности. Вскоре начался завтрак, после которого Лёвчик залез на свою третью полку и, прикрывшись грязной подушкой от лампочки, стал погружаться в сон. Засыпая, он успел подумать, что здешняя лампочка (его место находилось прямо прямо под ней) была родной сестрой карцерной, светила так же беспощадно и резко.
Проснулся Лёвчик от гула и криков конвойного. Выглянув вниз, он увидел человека в форме, выкликающего фамилии, и вереницу арестантов, выходящих из камеры с вещами. Скоро шум затих, и арестанты начали перетаскивать свои скатки на более удобные места.
– Не зевай, пацан, – подмигнул ему чернявый парень лет двадцати трёх. – Занимай место получше, пока новых не успели пригнать.
Переехать с верхней полки Лёвчику не удалось, но он не сильно и переживал из-за этого. Залезть наверх для семнадцатилетнего паренька было сродни небольшому развлечению. Зато на его место никто не будет претендовать, он лишний раз не попадётся на глаза блатным.
Вскоре появились новые жильцы, и все нары заполнились под завязку. Камеру наполнили мужчины среднего и старшего возраста. Лёвчик был самым молодым. На какое-то время в камере утвердилась устойчивость отношений. Блатные были в явном меньшинстве, и их попытки навязать остальным свои порядки были в корне пресечены. Лезть на рожон они не стали и кучковались вокруг старшого. У них всегда было шумно и весело. Кипела карточная игра. Воистину изобретателен человек. Даже в условиях жёсткой изоляции от внешнего мира и постоянных досмотров у них всегда находилась колода и всегда были желающие привязать своё благополучие, а иногда и жизнь, к зависимости от кусочков раскрашенного картона. В отличие от остальных сокамерников, блатные были более спокойны. Они точно знали, почему они здесь, и многие, уже имевшие отсидки, с нетерпением ждали отправки в трудовые лагеря, где им была уготована не самая плохая доля. Работать они отказывались, ссылаясь на воровской кодекс. Но вот следить за политическими и просто работягами, чтобы они обеспечивали выработку за себя и за них, уголовники, при явном попустительстве и содействии властей, научились очень быстро. И хотя они утверждали, что не идут на контакт с администрацией и никак не содействуют ей, чем же являлся их образ жизни, как не самой плотной (пусть и завуалированной) смычкой с администрацией. Этот порядок установился всерьёз и надолго и закрепился по всей территории необъятной страны.
Однажды после отбоя сонного Лёвчика разбудил Серый и, приставив к губам палец, жестом велел следовать за ним. Лёвчик спрыгнул с нар и без энтузиазма поплёлся за Серым. Они подошли к нарам, на которых шла карточная игра.
– Привёл, вот он.
– Слышь, малый, подь сюда. Присядь. Ты из каких будешь? Где жил в Новооктябрьске? Кого знаешь?
Лёвчика поспрашивали ещё, потом пошушукались между собой и объявили ему:
– Повезло тебе, малый. Ты вроде как в очко играть умеешь?
– Умею, но не буду.
– А у Владяна на малине ты картишки тасовал?
– Недолго.
– Я ж говорил, что видел его там. Вот, смотри, дядя Володя с Кешей играть будут. Здесь такое дело, половина кентов дяди Володи, половина Кешины. И друг другу не доверяют. А ставки большие. Вот ты и будешь им раздавать как человек, не имеющий интереса. Да не ссы. На вот, глотни для храбрости. – Серый протянул стакан, до трети наполненный мутной жидкостью. – Давай, малой, для храбрости.
Лёвчику неудобно было отказаться, хотелось выглядеть солидным взрослым мужиком наравне со всеми, и он взял в руку стакан. Глянул на мутную жидкость и медленно поднёс ко рту. Выдохнул и попробовал быстро выпить содержимое. Ему уже приходилось пить водку с друзьями, и он ожидал обжечь горло, но то, что попало ему в рот, не просто обжигало, а прожигало насквозь, как сваркой. Дыхание замерло, и вулканическая лава, сметая все преграды, потекла внутрь. Глаза округлились и казалось выскочат из орбит. Лёвчик дёрнулся и выдул, распыляя, огненную лаву через рот и нос, замахал руками, пытаясь воздухом погасить пожар.
Блатные заржали. Серый протянул ему стакан с водой, и Лёвчик разом влил его в себя. Пламя не унималось и продолжало жечь его изнутри. Парень в тельняшке протянул ему кусок хлеба с кусочком сала сверху. Лёвчик схватил хлеб с салом в руки и стал быстро, словно боясь, что отнимут, грызть и глотать большими кусками. Пламя понемногу утихало и на смену жжению по телу начала растекаться тёплая истома. Ударило в голову. Лёвчик всё видел и соображал, по крайней мере ему так казалось. Но руки работали отдельно, а голова уже не принадлежала туловищу и была сама по себе. Ему сунули в руки колоду, и он начал перемешивать карты. Они были самодельные и липкие. Все затихли и не сводили с него глаз.
– Смотри, пацан, – угрожающе сказал дядя Володя, – если я из-за тебя проиграю, тебе хана.
– А если я, – подхватил Кеша, – то тебе, стало быть, опять хана.
Все вокруг заржали.
– Давай, смертник, раздавай!
Выпитый алкоголь придал Лёвчику смелости, и он начал раздавать. Дядя Володя с Кешей играли в буру по каким-то своим правилам. Каждый играл против раздающего, но ставки забирал один из них. Если кто-то проигрывал, то ставку забирал второй. Если же выигрывали или проигрывали раздающему оба, то ставка не изымалась, а переходила на следующую раздачу. Деньги сновали слева направо, от дяди Володи к Кеше и обратно, справа налево от Кеши к дяде Володе. Дяде Володе явно фартило, и он чаще Кеши срывал банки.
– Эй, малой, ещё раз так раздашь, я тебе яйца оторву и заставлю съесть на моих глазах! Понял, жидовская морда?!
– Не трожь мальца! Ты сам предложил взять человека не при делах. Или играй, или отваливай.
Кеша опустил свои огромные кулаки, но не отвёл от Лёвчика свой свирепый взгляд.
– Может я того, пойду спать? – робко подал голос Лёвчик. – А вы тут сами разбирайтесь. А то я раздаю вам нахаляву, – осмелел он, – а вы ещё и наезжаете.
– Ладно малой, осади. Никто тебя не тронет. Я отвечаю, – вдруг сменил гнев на милость Кеша. – Серый, отрежь ему хлеба. Прав он, пусть получит за работу. А ты, малой, давай, раздавай. Только карты хорошо мешай.
Игра продолжилась. В голове гудело, и несколько раз Лёвчик ошибался. Его заставляли заново перемешивать и сдавать. Больше никто ему не грозил. Потихоньку фарт отвернулся от дяди Володи, и Кеша, отыграв всё своё, стал перекладывать на свою сторону дядь Володины деньги. Дядя Володя злился, но ничего поделать не мог, Лёвчик был явно незаинтересованным лицом и не умел мухлевать, да это было и невозможно под надзором дюжины глаз. Наконец деньги у дяди Володи закончились, играть в долг Кеша отказался, и Лёвчика отпустили. Он забрался к себе на нары с четвертушкой хлеба и немедленно приступил к трапезе, действуя по принципу «лучше сейчас и наверняка, чем потом и неизвестно что». После лёг на спину, закинул руки за голову и задремал.