Свой автоматический пистолет Инки Козакс никому не доверял, не давал даже трогать. Пистолет был вороненый и увесистый, и стоило раз нажать на спусковой крючок, как восемь пуль сорок пятого калибра вылетали из ствола чуть ли не друг на друге.
В технике Инки понимал, – по крайней мере, для пистолета хватало. Он то и дело разбирал его на части и собирал обратно, и при этом чуть ли не всякий раз аккуратно проводил напильничком по зубцу шептала, удерживающего курок на боевом взводе.
Глассис ему как-то сказал:
– В конце концов ты сделаешь спуск таким чувствительным, что в один прекрасный день эта пушка сработает прямо у тебя в кармане и поотрывает тебе копыта. Начнет пулять, едва ты только об этом подумаешь.
Инки, помню, на это только улыбнулся. Это был жилистый низкорослый человечек с бледной физиономией, с которой никак не мог соскрести черно-голубоватую щетину, сколь бы старательно ни брился. Волосы у него тоже были черные. Говорил он как иностранец, только я никак не мог решить, из какой именно страны. С Антоном Ларсеном они спелись сразу после объявления сухого закона, когда всякие шаланды и баркасы с переделанными автомобильными моторами еще играли в догонялки с таможенными катерами в заливе Нью-Йорк и вдоль джерсийского побережья, причем ни те ни другие огней не зажигали, дабы придать игре бо́льшую увлекательность. Ларсен с Инки Козаксом забирали зелье прямо с аппарата и отвозили его к Близнецовым Огням в Нью-Джерси.
Тогда-то и мы с Глассисом начали на них работать. Глассис – на вид нечто среднее между университетским профессором и торговцем подержанными автомобилями – возник откуда-то не знаю откуда в Нью-Йорке, ну а я был полисменом в захолустном городишке, покуда не решил вести менее лицемерный образ жизни. Обычно мы возили самогон обратно в сторону Ньюарка на грузовике.
Инки всегда ездил с нами; Ларсен только от случая к случаю. Ни один из них не отличался разговорчивостью – Ларсен, потому что вообще не видел смысла чего-то говорить, если не надо было сделать парню выволочку или девчонке известное предложение, а Инки – ну, наверное, потому, что ему не особо-то нравилось изъясняться по-американски. И не было случая, чтоб Инки ехал с нами и ни разу не вытащил свой пистолет, с которым тут же принимался нянчиться, что-то бормоча себе под нос. Однажды, когда мы в очередной раз безмятежно тарахтели по автостраде, Глассис спросил у него, вежливо, но настойчиво:
– И чего это ты так цацкаешься с этим пистолетом? В конце концов, таких пистолетов тысячи!
– Думаешь? – отозвался Инки, стрельнув в нас быстрым взглядом своих черных поблескивающих глазок и впервые разразившись целой речью: – Позволь тебе заметить, Глассис, – он произнес это больше похоже на «Хлассис», – что во всем мире не сыщешь двух одинаковых вещей. Люди, пистолеты, бутылки с виски – что ни возьми. Все в этом мире разное. У каждого человека свои отпечатки пальцев; и среди всех пистолетов, сделанных на той же фабрике, что и этот, нет ни одного точно такого же, как мой. Свой я отличил бы и из сотни. Да-да, и даже если б шептало не подпиливал, все равно бы отличил.
Мы не стали с ним спорить. Звучало все это вполне резонно. Он был действительно влюблен в этот пистолет, что верно, то верно. Он спал с ним под подушкой. Не думаю, чтобы за всю свою жизнь он отпускал его от себя дальше чем на три фута.
Однажды Ларсен тоже ехал с нами и саркастически заметил:
– Ясное дело, Инки, пистолетик что надо, но лично мне уже до смерти надоело слушать, как ты ему там чего-то бормочешь, тем более что никому не понятно чего. Он что, когда-нибудь тебе отвечает?
Инки ответил ему улыбкой.
– Мой пистолет знает только восемь слов, – проговорил он, – и все они очень похожи друг на друга.
Шуточка вышла настолько удачная, что мы заржали.
– Дай-ка посмотреть, – сказал Ларсен, протягивая руку.
Но Инки тут же убрал пистолет в карман и до конца поездки больше его не доставал.
После этого Ларсен принялся постоянно подкалывать Инки насчет пистолета, всячески стараясь добиться своего. Малый он был весьма настойчивый и с довольно своеобразным чувством юмора и не отставал, хоть это давно уже было не смешно. В конце концов он начал действовать так, будто задумал купить пистолет, делая Инки совершенно сумасшедшие предложения вроде ста или двухсот долларов.
– Двести пятьдесят долларов, Инки, – сказал он как-то вечером, когда мы тряслись через Бейпорт с грузом коньяка и ирландского виски. – Последний раз предлагаю, соглашайся, пока я не передумал.
Инки помотал головой и издал какой-то забавный звук, вроде как хрюкнул. И тут, к моему полному изумлению (я чуть было не впилил грузовик в поребрик), Ларсен съехал с катушек.
– Дай сюда свою вонючую пукалку! – взревел он, вцепившись Инки в плечи и тряся его изо всех сил. Они меня чуть с сиденья не спихнули. Кому-то точно пришлось бы плохо, если б в тот самый момент нас не остановил фараон на мотоцикле, чтоб получить свою обычную отмазку. К тому времени как он укатил, Ларсен с Инки оба остыли чуть ли не до нуля градусов и больше уже не цапались. Мы безо всяких приключений доехали с товаром до склада и в полном молчании разгрузились.
Позже, когда мы с Глассисом заказали кофе в крошечном, открытом всю ночь ресторанчике, я сказал:
– Ребята совсем обалдели, и мне это очень не нравится. Какого дьявола они так себя ведут, когда бизнес идет как по маслу? В смысле мозгов мне, конечно, до Ларсена далеко, но не стану же я драться из-за какого-то пистолета, точно пацан!
Глассис только улыбнулся, с аптекарской точностью насыпая в чашку ровно пол-ложки сахара.
– Инки тоже хорош гусь, – продолжал я. – Точно тебе говорю, Глассис, нет абсолютно ничего нормального или естественного в том, чтобы взрослый мужчина так относился к какой-то железке. Да, я вполне понимаю, что он может нежно любить свой пистолет и без него чувствовать себя не в своей тарелке. У меня вот тоже есть счастливые полдоллара, и я испытываю к ним те же самые чувства. Мне действует на нервы, как именно он с ним нянчится и тетешкается. А теперь и Ларсен ту же заразу подцепил.
Глассис пожал плечами.
– Вообще-то, мы все в последнее время стали несколько дергаными, хоть этого и не признаем, – сказал он. – Слишком много хайджекеров[8] развелось. Вот и начинаем действовать друг другу на нервы и цапаться из-за ерунды вроде автоматических пистолетов.
– Пожалуй, в этом что-то есть.
Глассис подмигнул.
– А то, Безносый! – подтвердил он, намекая на то, что в свое время натворила с моей физиономией бейсбольная бита. – У меня есть даже другое объяснение сегодняшним происшествиям.
– Какое же?
Он перегнулся через стол и дурашливо-заговорщицким голосом прошептал:
– Не исключено, что и сам пистолет не прост!
Я в довольно нелюбезных выражениях посоветовал ему убираться подальше.
С того самого вечера, однако, многое переменилось. Ларсен с Инки Козаксом больше не разговаривали друг с другом, за исключением чисто деловых материй. Пистолет тоже никак не упоминался, ни в шутку, ни всерьез. Инки вытаскивал его только тогда, когда Ларсена не было поблизости.
В общем, шли годы, а бутлегерство по-прежнему оставалось выгодным делом, разве что хайджекеров развелось столько, что пару раз Инки пришлось дать нам послушать, какой приятный голосок у его пистолета. Потом ко всему прочему мы еще перебежали дорожку одним конкурентам, которыми командовал ирландец по имени Люк Дюган, и были вынуждены следить за каждым своим шагом и каждый раз менять маршрут поездки.
И все же дела шли нормально. Я продолжал содержать чуть ли не всех своих родственников, а Глассис каждый месяц откладывал несколько долларов на то, что он называл «фондом персидского кота». Ларсен, насколько я понимаю, почти все грохал на женщин и все, что с ними связано. Он был из тех ребят, что берут все радости от жизни даже без намека на улыбку, но тем не менее живут исключительно ради них.
Что же до Инки Козакса, то мы и понятия не имели, что случалось с деньгами, которые он зарабатывал. Мы никогда не слышали, чтоб он ими швырялся, так что в конце концов решили, что он их копит – наверное, наличными в арендованном банковском сейфе. Может, он планировал когда-то вернуться на родину, где бы она там ни была, и кем-то там стать. Во всяком случае, он ничего нам не рассказывал. К тому времени как конгресс лишил нас привычной профессии, у него должна была скопиться колоссальная куча «капусты». Большими делами мы не ворочали, но были очень осторожны и ни разу не попались.
Наконец настало и нам время в последний раз съездить с грузом. Дальше в любом случае приходилось по-быстрому сворачивать дела, поскольку крупные синдикаты с каждой неделей требовали все больше денег за протекцию. Мелкому независимому дельцу ловить тут было нечего, будь он даже такой ловкач, как Ларсен. Так что мы с Глассисом на пару месяцев свалили в отпуск, прежде чем браться за раздумья, что нам дальше делать с его персидскими котами и моими беспомощными родственниками.
И тут как-то утром я прочитал в газете, что Инки Козакса все-таки подловили. Его нашли мертвым на свалке поблизости от Элизабет, Нью-Джерси.
– Так и знал, что Люк Дюган в конце концов его достанет, – проворчал Глассис.
– Жаль малого, – сказал я, – особенно если вспомнить про ту кучу денег, из которых он еще и цента на себя не потратил. Я очень рад, что мы с тобой, Глассис, для Дюгана слишком мелкие сошки, чтобы он про нас помнил. По крайней мере, я на это очень надеюсь.
– Угу. Слышь, Безносый, а там не сказано, нашли при нем пистолет или нет?
Я сказал, что, если верить заметке, убитый не был вооружен, а на месте преступления оружия тоже не нашли.
Глассис отпустил какое-то замечание насчет того, что просто в голове не укладывается, как это пистолет Инки может лежать в кармане у кого-то другого. Я согласился, и мы некоторое время рассуждали, была у Инки возможность защищаться или нет.
Часа через два позвонил Ларсен и сказал, чтоб ждали его в нашей засидке. Сообщил, что Дюган и на него уже заслал бойцов.
Засидкой мы прозывали трехкомнатное каркасное бунгало с огромным гаражом из гофрированной жести, стоящим по соседству. Гараж был как раз под грузовик, и иногда мы держали тут очередную партию спиртного, когда пронюхивали, что полиции для разнообразия вздумалось произвести несколько арестов. Бунгало это совсем неподалеку от Бейпорта, где-то в полутора милях от бетонной автострады и в четверти мили от залива и крошечной бухточки, где мы обычно прятали свой катерок. Жесткая, острая как бритва осока выше человеческого роста почти вплотную подходит к домику со стороны залива, который от него к северу, и с западной стороны тоже. Под зарослями осоки почва довольно топкая, хотя в жаркую погоду и когда не очень высокий прилив, высыхает и спекается; там и сям ее прорезают русла ручейков, оставшихся от прилива. Даже при легком ветерке стебли осоки начинают с жутким сухим шелестом тереться друг о друга.
С востока какие-то поля, а за ними Бейпорт. В Бейпорте нечто вроде летнего курорта, и некоторые дома у них там на сваях из-за штормов и приливов. Есть небольшая гавань для рыболовных суденышек – крабов у побережья просто масса.
К югу от укрытия – пыльный проселок, выводящий на бетонную автостраду. Ближайший дом только где-то в полумиле.
Был уже почти вечер, когда мы с Глассисом туда заявились. Продуктов мы взяли на пару дней, в расчете на то, что Ларсен пожелает остаться. Потом, почти перед самым закатом, услышали, как во двор поворачивает купе Ларсена, и я вышел, чтоб поставить машину в гараж и принести из нее чемодан. Когда я вернулся, Ларсен о чем-то толковал с Глассисом. Мужчина был он крупный, поперек себя шире, с плечами как у борца. Голова почти лысая, а что осталось от волос – грязно-желтоватого цвета. Глазки у него были маленькие, а лицо не отличалось особой выразительностью. Где-то в столь же невыразительной манере он и буркнул:
– М-да, вот Инки и вляпался.
– Эти чертовы дюгановские бойцы наверняка давно на него зуб точили, – вставил я.
Ларсен кивнул и нахмурился.
– Вот Инки и вляпался, – повторил он, подхватывая чемодан и направляясь в спальню. – Ну а я планирую побыть тут несколько деньков, поскольку они и мне на хвост сели. Я хочу, чтоб вы с Глассисом тоже остались.
Глассис мне дурашливо подмигнул и пошел заниматься готовкой. Я включил свет и опустил шторы, бросив обеспокоенный взгляд на дорогу, которая была совершенно пуста. Перспектива проторчать несколько дней в уединенном домишке в ожидании своры бандитов, которые так и мечтают всадить в тебя пулю, мне совсем не улыбалась. Глассису, по-моему, тоже. Мне представлялось, что для Ларсена было бы куда лучше, если б его самого и город Нью-Йорк разделяла бы по меньшей мере пара тысяч миль. Но поскольку Ларсена я знал хорошо, у меня хватило ума воздержаться от каких бы то ни было комментариев.
После консервированной солонины с бобами и пива мы развалились вокруг стола, попивая кофе.
Ларсен при этом вытащил из кармана автоматический пистолет и принялся с ним играться, и в этот-то самый момент я и заметил, что пистолет был Инки. Где-то еще минут пять никто не произносил ни слова. Глассис забавлялся со своим кофе, вливая в него сливки по капле зараз. Я катал из хлебного мякиша пилюли, которые выглядели все менее и менее аппетитно.
Наконец Ларсен поднял на нас взгляд и сказал:
– Жалко, что Инки не взял его с собой, когда его подловили. Отдал мне его прямо перед тем, как решил свалить обратно на родину. Сказал, мол, больше он ему не нужен, раз дело свернулось.
– Я рад, что он не достался тому парню, который его убил, – торопливо откликнулся Глассис. Говорил он нервозно и в своем наиотвратнейшем профессорском стиле. Я был уверен, он просто не хотел, чтоб опять воцарилась тишина. – Ха, забавно – Инки, и вдруг отдает свой пистолет! Хотя я вполне могу понять его чувства – пистолет у него подсознательно ассоциировался с нашим делом. Когда ушло одно, его сразу перестало заботить другое.
Ларсен хрюкнул. Это означало, что Глассису следует немедленно заткнуться.
– Интересно, что же теперь станется с бабками Инки? – поинтересовался я.
Ларсен пожал плечами и продолжал играться с пистолетом, досылая патрон в патронник, взводя курок и все в таком духе. Это настолько напомнило мне манеру, с которой с ним цацкался Инки, что я принялся ерзать на стуле и довоображался до того, что уже чуть ли не собственными ушами слышал, как бандиты Дюгана пробираются через осоку. В конце концов я встал и принялся расхаживать вокруг стола.
В этот-то момент это и случилось. Ларсен, взведя курок, хотел плавно отвести его обратно большим пальцем, но пистолет выскользнул у него из рук. Ударившись об пол, он тут же с грохотом и вспышкой разрядился, и пуля долбанула в пол в весьма неуютной близости от моих ног.
Как только я понял, что меня не задело, я завопил, не подумав:
– Сколько раз твердили Инки, что спуск слишком чувствительный! Идиот упрямый!
Ларсен сидел, опустив свиные глазки на пистолет, лежащий у него между ног. Потом хмыкнул, подобрал его и положил на стол.
– Этот пистолет лучше вообще выбросить. С ним слишком опасно обращаться. От него одни несчастья, – сказал я Ларсену – и тут же об этом пожалел, поскольку он одарил меня прищуренным взглядом и каким-то замысловатым шведским ругательством.
– Заткнись, Безносый, – закончил он, – и нечего мне указывать, чего мне бояться, а чего нет. Со мной тебе бояться нечего – и пистолета тоже. Я пошел спать.
Он захлопнул за собой дверь спальни, предоставив нам с Глассисом самим сообразить, что нам предлагается достать одеяла и устроиться на полу.
Но спать нам пока не хотелось – хотя бы потому, что Люк Дюган по-прежнему не выходил у нас из головы. Так что мы вытащили колоду карт и уселись играть в лошадиный покер, стараясь говорить потише. Лошадиный покер очень похож на обычный, за исключением того, что четыре из пяти карт сдаются в открытую и по одной зараз.
Ставишь на каждую сдаваемую карту, так что продуться можно прилично, даже если играть по десять центов, как мы тогда. Это просто отличная игра, чтоб выманивать деньги у простаков, и мы с Глассисом частенько прибегали к ней, когда не могли заняться чем-нибудь получше. Но поскольку мы оба с ним были ловкачи, никто в тот раз постоянно не выигрывал.