Воспоминания..........
Услышал музыку, и по телу дрожь пошла. Слишком знакомо, чтобы перепутать. Я точно знал, что это одна из ее песен. От нескольких аккордов – целый вихрь воспоминаний. Они окутывают, как ядовитый туман, заставляя сердце биться быстрее и сразу же чувствовать, как в него впивается миллион острых игл. Этих воспоминаний у нас было не так много, только от того каждое из них все сильнее становилось. Изо дня в день. Мелькали перед глазами, заставляя чувствовать то тоску, то ярость от того, что опять приходится выжидать. Черт возьми, иногда мне казалось, что это мой крест – ожидание. Нужного момента. Обстоятельств. Когда все сойдется в какой-то гребаной точке. Чтобы наконец-то урвать у судьбы свой шанс на кусок счастья. Пропитанного кровью, чужой ненавистью и болью тех, кого я люблю. Но, видимо, у каждого оно свое. И я буду хвататься за него, зубами выгрызать, потому что слишком хорошо знал, что такое терять. Хоронить себя живьем. Отдаваясь во власть боли, потому что все, что осталось кроме нее – в темном гробу, заколоченном гнилыми досками, чтобы туда не проник ни один луч света.
Музыка звучала из комнат Карины. Я приблизился к дверям и легонько постучал. Мелодия внезапно оборвалась, и когда я вошел, то увидел, что моя дочь отшвырнула от себя пульт от телевизора.
– Карина?
Быстро смахнула с щеки слезу, только я все равно этот жест заметил, и в груди больно кольнуло.
– Да, пап? Что-то случилось?
– Карина, – подошел ближе, а она глаза прячет, в сторону отводит. Как будто стыдиться, сама не подозревая, что мне в ее глаза смотреть так же стыдно, только по другой причине. – Кто обидел, скажи мне.
– Да никто не обидел, правда. Чесслово. Просто… – и осеклась на полуслове, заметив, как я взгляд перевел на пульт, лежащий на полу. – Она врала мне. Почему, пап? Не позвонила даже после того случая. Знает ведь, как я испугалась тогда. Кричала. А сейчас что? Выступает на концертах своих, звезда… А я, я просто глупая, наивная идиотка.
– Родная моя, хорошая. Почему идиотка? Ты просто самый чистый и светлый человек на свете. Таким, как ты, всегда тяжело…– каждое слово с трудом дается, потому что успокоить должен, а она от них еще больше расстроилась. Думал, она плакать начнет, но ошибся. Подбородок вздернула и, подняв пульт, на кровать положила.
– Ну и пусть проваливает. Сильно нужно. Такая же фальшивая, как остальные. И без нее хорошо. Да, пап?
– Почему фальшивая? Может, просто возможности позвонить не было?
Не знаю, кому я сейчас лгал. Дочери, чтобы она не так больно все это переживала, или сам себя убеждал, что не было никакого обмана. Слова Карины прозвучали с долей обиды и ненависти, только я понимал – это ничтожная часть того, что обрушится на нас, когда дочь узнает всю правду. Вот сейчас я очень остро это почувствовал. Как репетиция, возможность заглянуть в будущее. Правда тогда я еще не знал, насколько оно близко.
– Пап, ну что ты такое говоришь. Какой возможности? Сделать один телефонный звонок? Хотя бы ради приличия. Что жива-здорова. А я тут перед ней всю душу раскрыла. Все ей рассказала, что наболело… А она, – запнулась, понимая, что сказала больше, чем хотела.
А у меня к горлу ком подошел, сдавливая горло все сильнее от тревожного предчувствия. Хотя нет, не предчувствия. Я просто понял тогда все. В одно мгновение. Перед глазами картинки в причудливом калейдоскопе завертелись, складываясь наконец-то в тот самый узор.
– Что именно ты ей рассказала?
– Ну пап. Да какая разница уже. Мне теперь самой стыдно… Все рассказала. Про то, что случилось тогда со мной. Про тебя…
– А что ты говорила про меня? – стараясь говорить все так же, не выдавая бушующего цунами, которое надвигалось все ближе, кажется вот-вот и меня засосет в сам эпицентр.
– Да глупости всякие. Про Настю, и что поженитесь… Она даже согласилась на вашей свадьбе спеть.
Мне тогда показалось, что в меня кто-то в упор выстрелил. В ушах – гул, и кадры мелькают – ее отрешённый взгляд, застывшие слезы, фразы… тот наш последний разговор…
– Почему так смотришь на меня, Андрей? – говорит еле слышно и смотрит так… внимательно, будто в моем взгляде ответ ищет.
– Как – так?
– Не знаю… не так, как обычно…
– Соскучился потому что….
– Насмотреться хочешь? Чтоб не забыть?
И песня ее, жалобная, грустная, которая звучала так, словно она со мной прощается…
«Я была в твоем времени наверно временно
Я была в твоем имени цветом инея…»
А ведь так оно и было. Она на самом деле прощалась. Только я, дурак, не заметил тогда. Глаза предпочел закрыть, что с ней происходит что-то. Нужно было всю душу вытрясти, но докопаться. Только я о другом тогда думал. О том, что скоро моей будет. Что папашу ее, ублюдка, порешу и его черной кровью смою все прошлое, которое могло между нами встать. А она, она в те самые моменты уже решила все. Что лишняя. Что попользуюсь и брошу. Отомщу и выброшу. И даже думая так, до самого утра обнимала, целовала с исступлением, гладила кончиками пальцев и в глаза смотрела, долго, не отрываясь, сдерживая застывшие слезы. Я не понимал ничего тогда. Думал, это от страха и волнения. И сейчас, осознав, что в ее душе творилось, забыл, как дышать. Ни одного сомнения не осталось, что не предала тогда. Не предала. Не подставила. Ушла с болью и разбитым сердцем, думая, что всего лишь игрушкой в моих руках была. Тоска, жалость и в то же время всепоглощающая радость слились сейчас воедино. Потому что вот оно – доказательство. Что не было обмана. Что не ошибся я в ней. Что найду и верну. Что это и есть то самое счастье, тот самый луч света, от которого мне не удалось спрятаться….
***
Вот потому не верил ей. Не верил этим колким фразам, которыми она пыталась меня оттолкнуть. Знал, что любит. Да этого и знать не нужно было. Это чувствовать надо. Можно миллион раз о любви сказать, петь о ней на языке сопливо-слезливых серенад под окном, кричать, надрывая горло, высокопарные фразы… Только это шелуха. Как вся эта блестящая мишура, которой была усыпана гримерка. Толстый слой косметики, под которым прячется боль, прикрываясь наигранной улыбкой. И такие же пустые люди вокруг, которые во все это верят.
А мне одного ее взгляд хватило, чтобы понять все. Чтобы увидеть, что ее душа все так же обнажена, хоть и пытается стыдливо прикрываться.
В угол забилась, шарахаясь от меня, как от прокаженного… а я понять ничего не могу, а потом крик Русого, что уходить надо вперемешку с выстрелами за дверью.
– Русый, бл***! Что происходит?
– Андрей, через пару минут поздно будет. Не уйдем, как планировали. Закругляйся…
Зыркнул на него яростно и дверь велел закрыть. К ней подхожу, а она все дальше отходит, смотрит в глаза, которые умоляют с собой забрать, но как будто какая-то неведомая сила отступать заставляет.
Рывком подскочил к ней и за плечи сжал.
– Послушай меня… Только внимательно… Александра, слышишь?
– Андрей, умоляю. Уходи сейчас, – и не выдерживает, плакать навзрыд начинает. – Так надо, прошу.
– Меня слушай, я сказал! – рявкнул, жалко ее было, только на истерики времени не было. У нас время на исходе. – Тебе всего несколько шагов сделать нужно! Слушай и запоминай! Готово уже все! Прекрати реветь!
Замолкла, смотрит на меня глазами испуганными, а я проклинать себя готов за этот страх. Но другого варианта не видел. Встряхнуть нужно было. Чтобы из ступора вывести, из которого она никак выйти не могла.
– Граф! – дверь опять распахнулась. – Мы из их охраны двоих положили. Тянуть уже некогда. Тут с минуты на минуту кипиш начнется, и ахмедовские прискачут. Им точно уже сигнал дали.
Я готов был сейчас просто выхватить ствол и выстрелить ему в упор. Пусть заткнется. Закроет, нахрен, эту дверь и даст мне эти долбаные несколько минут. Побыть с ней наедине. Вывести из этого оцепенения, которое держит ее в своих стальных тисках. Александра, любимая моя, что случилось с тобой за это время? Где моя отчаянная и смелая Лекса, готовая идти напролом, если чего-то по-настоящему хочет. Я же знал ее именно такой. А сейчас я видел перед собой испуганную девочку, которая забилась в угол. Что-то в ней сломалось… ушло безвозвратно, и я должен был вернуть ее ей же самой.
Обернулся к Русому и отчеканил.
– За собой уберите. Тела в подсобку затащите. И уходим! – а потом обратно к ней, в глаза смотря и по щекам кончиками пальцем поглаживая, – Слушай… слушай меня внимательно. Я знаю, каким маршрутом вы будете ехать домой. Ты должна сделать все, что я сейчас скажу….
Касается моих губ пальцами и головой отрицательно кивает, не давая договорить. И я не выдерживаю, за запястья хватаю и в губы впиваюсь. Пусть голову теряет… стонет мне в губы, пытаясь руки из моего захвата вырвать, но на поцелуй отвечает с какой-то дикостью и отчаянием, и у меня у самого перед глазами мир вертится. Дышит мне в рот, язык с моим сплетая, и я наконец-то чувствую, как оживаю. Как хмелею, словно кислородом месяц не дышал, и сейчас глотнул его полной грудью. И меня повело, как пьяного. Оторваться от не нее не могу, хоть и чувствую кожей, как все ближе опасность подбирается, как обволакивает липкой паутиной, отравляет токсичным паром, врываясь в легкие, заставляя забыть обо всем, наслаждаясь этим дурманом.
А в следующее мгновение я опять услышал скрип этой проклятой двери, которую хотелось разнести в щепки и уже готов был свернуть Русому шею, только там стоял не он. А какая-то расфуфыренная рыжеволосая девица, и рядом с ней паренек с камерой. И я вдруг понял, что нас снимают. Реально. Как в долбанном шоу, где разыгрывают людей. Она прикрыла рот рукой, когда увидела мое лицо, во второй руке был смартфон, который она быстро сунула в задний карман джинс, которые настолько плотно облегали ее ноги, что, казалось, сейчас треснут по швам.
– Охренеть… это же Воронов. Тот самый… Миша, ты все снял? Это же фурор!
Встретившись с моим взглядом, она поежилась и собралась было бежать, но я, выхватив ствол, выстрелил. Пуля пролетела в миллиметре от ее виска.
– Стоять!
Девица взвизгнула, но мой свирепый вид явно дал ей понять, что еще один звук – и в следующий раз я буду более меток.
– А ты, – направил пистолет в сторону оператора, – дверь прикрой. – И еще один выстрел, прямо в объектив камеры.
Лекса спряталась у меня за спиной, впиваясь ногтями в ткань пальто, не шевелясь.
– Вы что делаете, – взвизгнула рыжая, – да вы знаете вообще, сколько она стоит?
В комнату влетел Русый, не понимая, что происходит. Его не было всего минуту.
– Камеру забрать! Мало ли что они там навосстанавливают.
А потом, подойдя к рыжей, схватил ее за волосы, и больно потянув, вплотную к лицу приблизился.
– Жить хочешь?
Она смотрела на меня как завороженная и ни слова произнести не могла.
– Не слышу!
– Д-д-да…. Отпустите… прошу вас….
– Тогда советую из города скрыться… исчезнуть… из-под земли достану, если нужно будет. Усекла?
Закивала быстро головой, не справляясь с испугом, от которого ее подбородок дрожал, и она, цепляясь своим высоченным каблуком за одно из платьев, которое упало на пол, рухнула на колени.
– Считаю до трех!
Она силилась подняться, но ей это никак не удавалось, тогда она начала отползать в сторону двери, а ее кавалер убежал еще раньше, даже не стремясь помочь своей пассии.
– Андрей… это невыносимо… Ты же видишь. Сколько еще людей придется убить, чтобы скрыть нашу грязную тайну… Ты каждый раз будешь вот так вот устранять свидетелей? Нельзя нам… понимаешь? Уходи, прошу тебя. Перестань меня мучить… Не могу так больше, не могу… понимаешь? – и после каждой фразы всхлип, бьет словами, как плетью. Хлестко. Рассекая кожу. Оставляя после себя кровавые отметины и шрамы. Только я не слышу. Не хочу слышать. Ни одного слова. Нужно будет – убью. Каждого. Голыми руками. Пусть не сомневается.
– Александра… я буду ждать тебя… юго-восток от торгового центра «Квартал»… Ты должна выйти на….
И опять договорить не смог, потому что в коридоре послышался невыносимый гул. Так, словно сюда бежит толпа людей. Крики, возгласы, топот, шум, гам…
– Граф, я не знаю, как, но за кулисы фанаты ее прорвались. Тут подростков пара десятков. Мы не можем устроить сейчас бойню. И мне по рации передали, что ахмедовские шакалы уже к центральному ходу подходят. Андрей… это реально отбой! Если не уйдем сейчас – сам понимаешь. Нас слишком мало…
– Твою мать, Русый! Я должен забрать ее отсюда. Сейчас!
Как же я проклинал себя сейчас. Самыми жуткими проклятиями, что мы пришли сюда в таком составе. Не как обычно. Потому что по-тихому должны были сработать. Внимания не привлекая. Разговор с ней, инструкции передать и все, каждый шаг просчитан был. И опять срыв! В самый последний момент. Все наперекосяк. Бл… Да за что же ты меня так ненавидишь… Не знаю, к кому обращался. То ли к Богу, то ли к Дьяволу… За что издеваешься надо мной, сука. Дотронуться даешь, и отнимаешь, тварь ты такая. Только хрен отдам. Что там тебе нужно? Ты, проклятый кукловод! Что тебе нужно? Душа? Чья? Моя? ЕЕ? Забирай… забирай, бл*** и тащи в свой ад… Мы потом за все ответим. На костре твоем поджариваться будем за эту возможность. Каждый день всю твою гребаную вечность.
Толпа приближалась, и я, мать его, понимал, что Русый прав. Это дети. Сколько им? Пятнадцать? Шестнадцать? Моя дочь их возраста. Засыпались в эту комнатушку, моментально занимая собой пространство, шумят, визжат, щелкают камерами смартфонов и суют своей любимой Лексе блокноты для автографа. Расталкивая всех на своем пути, как лавина… С каким-то первобытным восторгом, неподдельным восхищением и неконтролируемым экстазом, когда тебе вдруг решили дотронуться до своей мечты. А она… Она быстро утирает слезы, рисует на лице новую улыбку и позирует… а ее глаза опять кричат мне, только в этот раз «прости»!
Выходил оттуда, не чувствуя земли под ногами. Действовал на автомате, покидая помещение через аварийный выход, который завален до этого был. Все четко, быстро, так, будто каждый шаг отрепетирован был, только внутри – глыба каменная, потому что все сорвалось. Я планировал выходить отсюда совсем с другими эмоциями. Вместо предвкушения – горький привкус разочарования. Едкий. Разъедающий. Выбивающий из сил. И тревога. За нее. Именно поэтому оставил, хоть все нутро против этого протестовало. Если Ахмед, тварь, узнает, что я был здесь, он ее больше за порог не выпустит. Слишком многое на кону. А я должен был вырвать у судьбы еще один шанс. Выход найти. И я найду. Обязательно. Быстрее, чем она думает.
Почти до машины дошли быстрым шагом, как у меня сотовый зазвонил. Из дома звонят. По мелочам не посмели бы беспокоить, и от этой мысли внутренности в комок сжались. Нажал на кнопку, чтоб звонок принять и услышал, как тараторит горничная.
– Андрей Савельевич, – голос дрожит, а мне кажется, у меня перед глазами вдруг потемнело, – приезжайте поскорее, прошу вас!
– Говори! Случилось что?
– Ваша дочь… Она в ванной закрылась. Кричит, что руки на себя наложит, если ее сейчас же из дома не выпустят…