«Больше не вернусь».
Юри поправила соскальзывающие лямки рюкзака и ускорила шаг. Представила себе, как мать вернется домой после закрытия ресторанчика и обнаружит на столе записку. «С каким выражением лица она прочтет ее? Разозлится или испугается и бросится меня искать? А может, процедив “дрянь”, просто уйдет спать в свою комнату, будто ничего не случилось?» М-да, вероятность этого исхода 90 процентов… Такое положение вещей и стало одной из тех причин, по которым Юри решилась сбежать из дома.
«Я бы могла уехать куда угодно, если б не ты; ты знаешь, что из-за тебя я связана по рукам и ногам?» – вечно твердила мать. Ей тридцать пять, некоторые в этом возрасте еще даже не замужем. А у нее в столь молодые годы есть дочь, ученица средних классов…
Да кто вообще сказал, что она хотела рождаться на свет? «Это был выбор матери, – бормотала Юри, представляя, будто стоит перед ней. – Что ж, я исчезну. Сниму кандалы с твоих ног, и ты сможешь идти куда угодно…»
Казалось, от подобных мыслей вот-вот хлынут слезы. Как она ни сдерживалась, а глаза были на мокром месте. Конечно, она сама решила уйти из дома, но чувство было такое, словно именно мать ее бросила… Юри встряхнула головой, чтобы избавиться от этих мыслей. «Мне не нужна мать, которой наплевать на то, что происходит с ее дочерью».
Она пока не понимала, куда ехать дальше. Пристанищем станет конечная остановка первого междугороднего автобуса, который отправится в путь. И неважно, Сеул это будет или Пусан. Главное, чтобы не здесь. Будет тяжело, но все же лучше, чем оставаться в этом месте. Нет больше сил терпеть.
Спустившись с холма по плохо освещенной дороге, Юри дошла до остановки и опустила рюкзак на простенькую лавку. Вытащив телефон, проверила время. 7:43. Автобус, отходящий в 7:40, она, наверное, пропустила?
Расписание автобуса, который обычно ходит каждые двадцать минут, сложно предугадать ранним утром или ночью, когда нет людей. Хотя Юри все время смотрела в сторону остановки, пока спускалась с холма, автобус ни разу не показался. Видимо, этот еще не приезжал. А может, наоборот, не останавливаясь, давно промчался мимо пустой остановки… Если он уехал, то надо ждать восьмичасовой.
До автовокзала в Канныне отсюда можно добраться за тридцать минут. В котором часу отбывает последний автобус? Юри искала расписание в телефоне, когда прозвенел будильник, – и одновременно на экране всплыло сообщение:
Тебе жить надоело? Перезвони.
Сердце ушло в пятки, кончики пальцев онемели. Юри, сама того не замечая, начала грызть ногти. Она игнорировала звонки и сообщения, сыпавшиеся на нее уже несколько часов.
«Не бери, нельзя брать…»
Юри поспешно убрала телефон в боковой карман рюкзака, пытаясь угомонить колотящееся сердце. «Вы больше не сможете ко мне прикоснуться. Затеряюсь там, где ваши руки до меня не дотянутся…»
Да почему же не едет автобус? Она топнула ногой. Но на дороге по-прежнему не было ни единой машины.
Проклятая деревня… Когда заходит солнце, все поглощает тьма, словно в призрачном городе. Нет, даже город-призрак живее этого места. Ведь это город…
В их деревне, которая стоит недалеко от прибрежной дороги между Канныном и Чумунчжином[1], едва ли насчитается двадцать семей. Единственное удобство – дешевый магазинчик, расположенный в пятистах метрах от автобусной остановки, ниже по дороге. Лишь яркие огни порта Чумунчжин вдалеке и фонари на судах для ловли кальмаров намекают на то, что здесь тоже живут люди. Но все эти места так далеки…
В деревне же Юри тихо, как в могиле. По большей части здесь живут старики, поэтому свет в домах зажигается рано, а уже в восемь вечера сложно найти хоть один дом с включенным светом… Бросив украдкой взгляд в сторону деревни, Юри увидела, что лишь в их доме горит свет. Только сейчас она поняла, что ушла, оставив включенным фонарь над входной дверью. Вернуться и выключить? Но неизвестно, когда прибудет автобус…
Что ж, ничего страшного – подсветит дорогу маме, когда та будет возвращаться. Пусть это будет последнее проявление заботы с ее стороны. Усилием воли Юри отвернулась. «Не хочу вновь оглядываться назад. Прощай».
С момента своего рождения она еще ни разу не покидала деревню.
В этом месте с приходом осени, когда иссякает летний поток туристов, и до весны стоит только вонь гниющего мусора и рыбы, и дует гулкий ветер, принося с собой песок. И даже летом, когда увеличивается количество машин, направляющихся на пляж, никому нет дела до этой деревни.
Были здесь и такие старики, которые крутились, как могли, открывали лавки и продавали вареную кукурузу туристам в надежде заработать хоть что-то. Но приезжие из города посещали только кафе и ресторанчики, раскрученные в интернете, и ни капли не интересовались небольшим пляжем у этого селения. Тем не менее с приходом холодных ветров запах брошенного людьми мусора достигал и деревни. Людей почти нет, зато вонь стоит невыносимая…
Осознав саму себя и свое положение, Юри смогла понять, что представляют собой ее мать и деревенские жители. И с тех пор она возненавидела эту деревню. Не только старые здания покрываются ржавчиной и разрушаются под воздействием морского ветра. Люди тоже бессильно распадаются, смытые волнами времени.
Каждый раз, когда Юри смотрела на сухие, тонкие, словно грабли, руки и испещренные глубокими морщинами лица стариков, всю их жизнь обдуваемых морским ветром, она вспоминала хитиновые панцири насекомых, которые находила на лесной тропинке в горах позади школы. Тела, которые могут разрушиться в любой момент; души, заключенные в этих телах в ожидании смерти… Она не желает провести так свою жизнь и умереть, лишь потому что родилась здесь; одной этой причины достаточно для побега.
Занервничав, Юри подняла голову и посмотрела в сторону Чумунчжина. На автобус даже намека нет… Она вновь достала телефон и проверила время. 7:47.
Зазвонил телефон. Юри хотела проигнорировать его, но взгляд в итоге скользнул по экрану. Над значком трубки светилось уже опостылевшее ей имя абонента. Юри одолевало желание зашвырнуть телефон подальше, но позволить себе так поступить она не могла. Да и вырубить телефон с концами не представлялось возможным; оставалось лишь дождаться, когда звонок прекратится сам по себе. «Могла ведь закинуть его в черный список… Почему мне не пришло это в голову раньше?» Юри приняла решение отныне относиться спокойно к звонкам, периодически сыпавшимся на телефон.
«Ты рехнулась – сбегать? Как ты смеешь игнорировать мои звонки?» Перед глазами Юри живо предстала картина…
Бок все еще ныл. Оттого ли, что ребра после перелома до сих пор не срослись, воспоминания о том дне отзывались болью в теле при каждом вдохе. Боль усиливалась, стоило ей лишь пошевелиться резче или вдохнуть поглубже. «Могли ли сместиться ребра и повредить кишечник?» Но и это еще не всё. И сейчас на ее ягодицах и бедрах темнели синяки…
Юри собрала мужество в кулак и успокоилась. Максимум час – и она покинет этот город. «Отныне я не позволю себя и пальцем тронуть. Я вам больше не груша для битья».
Вдалеке на дороге завиднелся свет фар, который постепенно приближался. Видимо, автобус. Свет замер около магазинчика. Очертания машины напоминали автобус, направляющийся в город. Следующая остановка – и там стоит Юри. Осталось совсем немного… Сердце выпрыгивало из груди. Ее захлестнуло нетерпение, как только она своими глазами заприметила автобус. Вот бы он ехал чуточку быстрее! Юри спешно закинула рюкзак на плечо и вышла на дорогу.
– Что ты здесь делаешь? – внезапно раздался голос.
Юри обернулась. На противоположной стороне дороги стоял стильный седан. Высматривая автобус, она и не заметила, как на дороге появилась другая машина. Через открытое окно Юри увидела одного из тех, кого хотела избежать больше всего в этом мире. Она моргнула в надежде, что обозналась.
Да, за рулем действительно сидел староста класса, глава клуба дзюдо Пак Чихун. Видимо, он снова тайком взял машину отца. Рост около ста девяноста сантиметров, развитая мускулатура спортсмена – Чихун мало походил на подростка. Неудивительно, что даже без водительских прав он мог спокойно взять отцовскую машину и поехать с друзьями в близлежащий город Сокчхо или в горы Сораксан.
При мысли о том, что ее угораздило с ним столкнуться, по спине Юри пробежал холодок. Если Пак Чихун здесь, значит, где-то рядом и Ким Ынсу… Как и ожидалось, когда в машине зажегся свет, на пассажирском сиденье обнаружилась Ынсу. Стильный наряд – неоново-розовый джемпер с огромной звездой из пайеток на плече – топовая вещь в гардеробе Ынсу. Макияж, подсмотренный у бьюти-блогеров, и прическа, призванная придать ей возраст, но все это абсолютно не подходит к лицу, еще сохранившему детскую припухлость. А уж слова, которые вылетают изо рта Ынсу, и подавно не годятся для ученицы средних классов.
– Сумасшедшая дрянь, ты с какого перепуга игнорируешь звонки?! Куда намылилась? Совсем чокнулась?! – орала Ынсу, размахивая телефоном.
«Ну почему, почему?! Пришла бы всего на десять минут раньше… Черт, надо было вернуться и выключить свет у входа, тогда мне не пришлось бы видеть их», – сокрушалась Юри, напрягаясь все сильнее и до боли сжимая кулаки.
Ынсу постучала Чихуна по руке. Тот съехал на обочину и поднял ручник. Ынсу расслабила шею и плечи, будто приняла некое решение, и вышла из машины. Окно задней двери автомобиля, который остался за спиной Ынсу, опустилось, и оттуда в ожидании забавного зрелища высунулись головы: Мины и Сонхо.
Пчелиная матка и ее свита…
Автобус еще едет, а Ынсу стоит на дороге, прямо напротив. По мере ее приближения Юри в нерешительности начала отступать назад. Ей хотелось бежать куда глаза глядят, но, загнанная, словно зверь, в ловушку, она была не в силах пошевелиться. Боль в груди мешала полноценно вдохнуть.
– Эй, тварь, ты, видимо, страх потеряла… Смеешь игнорировать мои звонки? Сдохнуть хочешь? Ну что, отправишься сегодня на тот свет?
В тот момент до Юри в очередной раз дошло, почему она не смогла ни выключить, ни выбросить телефон – все из-за дрессировки, которой ее подвергали больше года. Если она не брала трубку или брала ее хоть на миг позже, чем требовалось, при следующей встрече ей стоило готовиться к худшему.
Яростно выговаривая все это, Ынсу пересекла дорогу и, приблизившись к Юри, зарядила ей пощечину. Из-за спины раздались восхищенные возгласы и аплодисменты. Первый толчок Ынсу – Юри свалилась там же, где стояла, и попыталась прикрыться руками, но все было бесполезно. Две руки никак не могли защитить от кулаков Ынсу и прилетавших от нее ударов ногами.
В какой-то момент раздался скрип тормозов; открылась передняя дверь автобуса. Ынсу, избивавшая Юри, раздраженно постучала кулаком по кузову:
– Поезжайте! Здесь никто не садится.
Водитель переспросил, и Ынсу повторно крикнула:
– Давай, проваливай! Оглох, что ли?!
Она отвернулась, и Юри попыталась воспользоваться краткой передышкой, чтобы каким-то образом схватить рюкзак и заскочить в автобус. Ей так хотелось показать средний палец вслед отдаляющимся Ынсу и ее прихвостням… Было тяжело смеяться из-за боли в ребрах, но, если б ей только удалось сесть в автобус, она бы не сдержалась. Однако, когда скрючившаяся Юри уже смогла дотянуться до рюкзака и подняться, двери автобуса захлопнулись.
– Что, и правда собралась сбежать? – Ынсу схватила за волосы Юри, которая успела сделать несколько шагов.
Из последних сил оттолкнув Ынсу, она хотела было догнать автобус, но тот был уже далеко. Юри, покачиваясь, шагнула, но ноги подкосились, и она рухнула на дорогу.
Беспорядочные удары Ынсу обрушились на спину Юри. В какой-то момент Мина покинула салон и присоединилась к ней. Под ударами этих двоих Юри съежилась, не в силах сделать ни единого вдоха. Она злилась на себя за то, что сдерживает крики даже в такой ситуации. Это была еще одна привычка, которую ей вбили эти люди за прошедший год. Любой изданный крик или стон провоцировал на еще более жесткие удары ногами.
– Я же тебе говорила, что эта дрянь странная? Деньги с собой не носит, звонки игнорирует…
– Что ж, хорошо, что она явилась сюда. – Мина выдернула рюкзак из рук Юри, заглянула внутрь и тут же обнаружила кошелек. Все те деньги, которые Юри тайно откладывала на сегодняшний побег, оказались у Мины в руках.
– Говоришь, нет денег? А это тогда что? Говори, тварь! – Выхватив деньги, Ынсу ударила Юри по голове.
Юри почувствовала, как по лицу течет липкое: из носа хлынула кровь и потекла по губам. «Когда все пошло не так?» Она стерла рукой кровь и зажмурилась.
…Когда Юри только перешла в среднюю школу, они с Ынсу были подругами. После школы вместе с другими друзьями ходили в забегаловку по соседству поесть токпокки и отправлялись на пляж поплавать. Пусть они и не были друзьями неразлейвода, но могли свободно пообщаться и пошутить в компании одноклассников.
…Ынсу безразлично наблюдала за тем, как лицо Юри заливает кровь. Ее удары стали даже сильнее, будто она пришла в бешенство. Юри валялась, согнувшись и прикрывая голову руками, и ждала, когда прекратятся удары Ынсу.
– Тебе же сказали принести деньги к волнорезу! А ты решила сбежать, заставив людей ждать?!
Никакой договоренности не было, лишь односторонний приказ. Сколько раз у нее отбирали деньги… Ей приказывали принести деньги, которых у нее не было. Юри разбила копилку в виде кота, продала дорогие ее сердцу кроссовки и даже запустила руку в кошелек матери. Теперь и правда больше неоткуда взять… Наличные в руках Ынсу предназначались для оплаты за аренду помещения, в котором находился ресторанчик мамы Юри. На эти средства девушка собиралась продержаться после побега, пока не найдет работу.
– И сколько там? Хватит, чтобы оторваться по полной? – усмехнулся Чихун, прислонившись к машине на той стороне дороги.
Ынсу потрясла пачкой денег. Чихун присвистнул и дал пять Сонхо, сидевшему на заднем сиденье.
Ынсу спрятала деньги в карман и развернулась было в сторону машины, но не смогла сдвинуться с места: Юри из последних сил вцепилась в ее ступню. Ынсу раздраженно потрясла ногой, но хватка Юри стала еще крепче.
– Отцепись… Отвяжись! – Мина, которая стояла рядом, попыталась оторвать нахалку от Ынсу, но это было нелегко. С распухшим от ударов лицом Юри что-то бормотала. Лицо ее представляло собой кошмарное зрелище: на нем смешались кровь и пот, прилипли спутанные волосы.
– Что?
– Верни их… Мне нужны эти деньги…
– Сумасшедшая! Ты реально свихнулась? – взорвалась Ынсу.
Причина была не только в произнесенных словах, но и в том, что Юри, которая до сих пор держала язык за зубами и не произнесла и слова возражения, посмела схватить ее и оказать сопротивление. Ынсу понимала, что не может все так оставить. Если эту дрянь сейчас не осадить, она вновь посмеет подать голос… Ынсу изо всех сил ударила свободной ногой по подбородку Юри и впечатала ногу ей в грудь.
– Говорила же, не смей возникать!
Юри схватилась рукой за грудь. Ынсу отряхнула одежду, за которую держалась Юри, выискивая, не осталось ли на ней следов крови. В темноте ничего не разобрать… Решив, что в машине будет видно лучше, она пересекла дорогу.
Мина, шедшая позади, кинула взгляд в сторону Юри и остановилась. У нее появилось дурное предчувствие. Она с тревогой смотрела на девушку, распластавшуюся на дороге.
– Эй, ты идешь? – крикнула Ынсу, которая уже успела перейти дорогу и схватиться за ручку передней двери.
– Хватит притворяться, вставай! – Мина подошла к обездвиженной Юри и пнула ее ногой. Та не шевелилась. Даже не вздрогнула. Что-то явно не так…
– М-м-м, Ынсу… – Мина с застывшим лицом повернулась к подруге.
– Оставь ее там – и быстрее садись. У нас мало времени, а нам еще до Сокчхо ехать. – Ынсу, уже садившаяся на переднее сиденье, посмотрела на Мину.
– Эй, это странно…
– Что?.. – Голос Ынсу дрогнул. Интуиция подсказывала истинное положение дел. Поморщившись, она захлопнула дверь автомобиля и перешла через дорогу обратно.
– Кажется… она не дышит.
– Не шути так. Этого не может быть… – Ынсу склонилась над Юри и пригляделась. Как и говорила Мина, ни намека на дыхание.
– Вставай! Хватит шутить, давай вставай… – Ынсу потыкала пальцем в лицо Юри.
Никакой реакции. «Черт. Как же бесит… Что, ты так и сдохнешь? Тупая тварь, до конца будешь создавать проблемы…» Ынсу неосознанно сделала шаг назад.
Чихун, который уже заводил двигатель, почувствовав странность происходящего, вышел из машины. Он собирался перейти дорогу, когда услышал звук приближающегося автомобиля. Ынсу тут же рухнула, прикрыв собой тело Юри. Чихун и Мина инстинктивно развернулись и укрыли лицо от света фар. Ничего хорошего не будет, если разглядят их лица…
Автомобиль снизил скорость и медленно покатился в их сторону.
– Я ж тебе говорила, хватит пить! Даже встать теперь не можешь… Соберись, – заговорила Ынсу громким голосом, делая вид, будто придерживает Юри.
Замедлившийся было автомобиль вновь набрал скорость, проехав мимо них, и понесся по направлению к Чумунчжину.
Убедившись, что машина уехала, Чихун стремительно пересек дорогу и остановился около Ынсу. Быстро повернул голову Юри, поднес ухо к ее носу. Дыхания не было. Вообще ни единого движения. Улыбка сползла с лица Чихуна.
Ынсу, внимательно следившая за его выражением лица, в растерянности поднялась и нерешительно потопталась рядом.
– Не надо было давить ей на грудь. Это уже перебор, – прошелестела Мина, стоя поблизости.
– О чем ты? Ты сейчас меня обвиняешь? Только я ее била? Ты тоже не стояла просто так! – тут же взвилась Ынсу.
– Так ведь, по правде говоря, я особо и не била… Если б только ты не надавила ей на грудь в конце… – пробормотала Мина в ответ, всем видом демонстрируя, что подруга несправедлива в своих обвинениях.
– Типа теперь ты пытаешься свалить вину на меня? Я что, сказала прикончить ее?
– Нельзя было просто забрать деньги и свалить?
– Хватит! Вы что, не видели сейчас машину? Так и будете галдеть?! – гаркнул Чихун, который все эту время слушал их жалкую склоку.
В тот же миг Ынсу и Мина захлопнули рты.
– Эй, Сонхо! – Чихун махнул приятелю рукой.
Сонхо, единственный, кто еще оставался в машине, нехотя открыл дверь и вышел наружу. На лице парня, приближавшегося вразвалку, ясно читалось, как все это ему осточертело. Подойдя, он посмотрел на Юри, не подававшую признаков жизни, и вскинул взгляд на Ынсу с Мина.
– Так и знал, что это когда-то случится… И что теперь делать?
Девушки отвели взгляд. Все окружили Юри и смотрели друг на друга. Никто не мог произнести ни слова. Ни Ынсу, ни Мина, да вообще никто на их месте не смог бы представить, что все произойдет именно так. И ни единой мысли, как теперь быть…
– Ты иди, открой багажник, – первым в себя пришел Чихун.
– Что ты собираешься делать? – Ынсу с тревогой посмотрела на него.
– А что, так ее и бросим?
Ынсу нечего было ответить. Вернувшись к машине, она открыла багажник.
– Берись за ноги, – велел Чихун Сонхо, берясь за верхнюю часть тела, и кивнул на ноги Юри.
– Ты действительно хочешь кинуть ее в машину? – удивленно спросил Сонхо и состроил недовольное лицо. Поковырял мизинцем в ухе, стрельнул взглядом в сторону Мины и, наклонившись к Чихуну, еле слышно прошептал: – По правде говоря, это вообще не наше дело. Зачем нам в это ввязываться?
– Что? Эй, Кан Сонхо! – воскликнула Мина, услышав его слова. – И что, теперь вы свалите, бросив нас? Да, вот так и проявляется истинная сущность человека…
– О чем ты говоришь? Я уеду, бросив вас?.. Я спросил, стоит ли грузить ее тело в машину, и всё.
– А что тогда означали слова, что это не наше дело?
– Заткнитесь! Нашли время для споров…
– Блин, нельзя ее просто бросить где-нибудь там? – ворчал Сонхо, чувствуя нарастающее раздражение.
Чихун, следивший за распалившимся приятелем, глубоко вздохнул, еле сдерживая гнев.
– Рядом с остановкой?! Ее обнаружат, как только рассветет. И когда покажут новости, то о нас тут же расскажет кто-то из очевидцев – либо водитель автобуса, либо те, кто сидел в недавно проехавшем автомобиле; так, что ли?
– Но здесь темно, и непохоже, чтобы стояли камеры…
– Но видео могло сохраниться на регистраторах в автобусе или машине, и когда они пробьют номер машины, то позвонят отцу!
– А, да…
– Да? У тебя башка вообще не варит?! – Чихун с презрением посмотрел на Сонхо. В тот же миг тот заткнулся.
На Чихуна начал накатывать страх. Перед глазами всплыло разъяренное лицо отца… И эта проблема была явно иного уровня, нежели тайное катание на машине. Если на такое он просто смотрел сквозь пальцы, сокрытие трупа будет потяжелее таких мелких проступков, как покатушки. Это отец вряд ли сможет простить… Теперь до Чихуна наконец дошло, насколько сильно они влипли. Такое в его планы не входило… Злость нахлынула с новой силой.
– Хватай быстрее!
Подгоняемый Чихуном, Сонхо нехотя поднял ноги Юри.
Ынсу ждала около открытого багажника. Пока парни загружали в него тело, она озиралась по сторонам. Мина, подхватив рюкзак Юри, закинула его к ней в багажник. В полном молчании Ынсу первой опустилась на сиденье.
– Проверь внимательно, всё ли забрали.
Мина еще раз прошлась вокруг остановки, подсвечивая дорогу телефонным фонариком. Нашла выпавший мобильник и сразу убрала его в карман кардигана.
Еще некоторое время Чихун, Мина и Сонхо, севшие в салон, сидели беззвучно в темноте. Чихун прокручивал в голове варианты действий, а после завел машину.
– Что будем делать? Куда поедем? – осторожно спросила Ынсу, наблюдавшая за выражением его лица.
– Сообразим по дороге.
– Только не говори, что надо будет копать землю. Это отвратительно, – произнес с заднего сиденья Сонхо, скрестив на груди руки. Всем своим видом он демонстрировал, как сильно не хотел ввязываться во все происходящее. Все пристально посмотрели на него, но ничего не сказали.
– Не волнуйся. Я уже знаю, где спрячем.
Сонхо откинулся на спинку заднего сиденья и поджал губы.
Чихун нажал на газ и набрал скорость. Впившись взглядом в свет фар, указывающий путь, он пытался привести в порядок хаотично кружащиеся мысли. Вдруг под колеса бросилась кошка. Чихун резко выкрутил руль. Еще чуть-чуть, и они бы ее сбили… Машину немного занесло, но, к счастью, они смогли объехать кошку.
В зеркале заднего вида было заметно, как та исчезла в темноте.
Она зажгла свет, и под потрескивание мигающей лампы перед ее глазами предстал кабинет. Чхве Хичжу[2] на мгновение замешкалась из-за нахлынувшего ощущения чего-то странного.
Все выглядело точно так же, как и несколько часов назад, когда она закрыла дверь, и все же закралось непривычное чувство, будто Хичжу попала в чужой офис. Видимо, восприятие меняется в зависимости от времени суток. Кабинет в ночи ощущался крайне чужеродно. Конечно, иногда приходилось задержаться, чтобы разобрать документы или провести генеральную уборку, но в столь поздний час она еще не была здесь.
Возможно, оттого что сезон дождей до сих пор был в разгаре, в закрытом пространстве стоял запах сырости. Хичжу отыскала пульт и включила кондиционер, чтобы разогнать влажность. Вскоре комнату заполнил прохладный воздух, и духота в помещении спала.
Войдя в консультационный кабинет, Хичжу направилась к своему столу, попутно взглянув на настенные часы. 8:42. До девяти еще есть время. Она поставила сумку на стол и быстро заглянула в настенный ящик для документов.
…Всего час назад Хичжу закончила ужинать и уже заваривала чай, чтобы с удовольствием попить его с мужем… Тихий вечер, который хотелось провести спокойно, прервал телефонный звонок.
– Кто там в такой час? – проворчал муж прежде, чем Хичжу взяла трубку. Кто бы то ни был, ей хотелось проигнорировать звонок, который нарушил умиротворенность этого вечера. Но как только она посмотрела на экран, ей не осталось ничего, кроме как ответить.
Заметив реакцию мужа, Хичжу подхватила телефон и направилась в кабинет. Звонила Юн Хаён.
Прошел почти год. Их консультации закончились еще год назад. Она никогда не сообщала пациентам свой личный номер, но с Хаён все было иначе. Девочка была дочерью ее подруги Сонгён. Если точнее, то падчерицей.
«Случилось что? – вспыхнула тревожная мысль в первое мгновение. – Прошло много времени с тех пор, как мы связывались с Сонгён в последний раз… Раньше созванивались без особого повода. Когда же прекратились звонки?»
– Алло? – Аккуратно прикрыв дверь в кабинет, Хичжу приняла звонок. Поначалу было трудно разобрать, что говорят по ту сторону связи: голос Хаён звучал выше, а речь была быстрее, чем обычно. Смысл сказанного ускользал, но отчетливо чувствовалось ее волнение.
– Хаён… Хаён, это же ты? – Хичжу прервала словесный поток Хаён и посоветовала ей для начала сделать глубокий вдох. Важно успокоить ребенка, чтобы разобраться в ситуации. Хаён, как и советовала Хичжу, сделала несколько глубоких вдохов; ее волнение утихло, и дыхание стало ровным.
– Что случилось, Хаён? – заговорила Хичжу, но ответа не последовало. Молчание встревожило ее еще больше, чем фонтан детских эмоций. Она несколько раз задала один и тот же вопрос, однако на другом конце стояла тишина. Но и в таком случае нельзя было обрывать разговор.
– Расскажешь, что произошло?
– Это какая-то бессмыслица… Как такое могло со мной произойти? – надтреснутым голосом ответила Хаён через некоторое время.
– О чем ты?
– Я знала, что так будет. С самого начала знала, что меня ненавидят. Даже если такая, как я, сдохнет, всем будет наплевать… – раздавалось невнятное бормотание.
Что бы ни произошло, это явно не та ситуация, которую можно решить по телефону.
– Где ты сейчас?
– Здесь… не знаю, где.
– Так, все нормально. Давай встретимся. Встретимся и поговорим, идет?
– …
– Ты же поэтому позвонила? Хотела со мной поговорить? Я приеду к тебе, или можем увидеться у меня в кабинете, – произнесла Хичжу в ожидании ответа Хаён.
Девочка сказала, что не знает, где находится. Но, судя по всему, предложение встретиться в кабинете заинтересовало ее. Хичжу предложила Хаён доехать туда на такси, если ей неизвестно, как добраться самой. Только после того, как они согласовали время и Хаён убедилась, что встреча состоится, она ответила, что приедет.
Закончив разговор, Хичжу в спешке начала собираться, но, успокоившись, остановилась. Уняв нервозность, она позвонила Сонгён. Для начала стоило выяснить, что заставило Хаён испытывать такую тревогу.
Она пыталась дозвониться несколько раз, но Сонгён не брала трубку. «Да что, черт возьми, происходит?» Хичжу отправила подруге эсэмэску, кратко описав ситуацию, и вернулась в гостиную.
– Куда ты собралась в такой час? – спросил успевшую переодеться Хичжу муж с чайником в руках, пожимая плечами в знак абсурдности происходящего.
– Прости, я быстро, туда и обратно.
– Зачем? Кто это позвонил, что ты вдруг срываешься? – Он поставил чайник и недовольно посмотрел на жену.
– Это школьница, которую я наблюдала некоторое время… Как бы там ни было, нам надо увидеться.
Муж смотрел на нее с отвисшей челюстью. Выражение его лица было недоуменным.
– Собираешься проводить прием в такое время? Ты в своем уме?
– Это Хаён, дочь Сонгён. Ты ведь ее знаешь?
– Да кто бы там ни был! Сейчас уже поздно, ты могла бы назначить на завтра…
– Надо ехать сейчас, дело не терпит отлагательств. Кто знает, что случится, если перенести встречу?
Направляясь к входной двери, Хичжу подавила росшее в груди разочарование. Затем обернулась к мужу. В тот момент его лицо превратилось в каменную маску, он кивнул и отвернулся. Хичжу тут же захотелось взять свои слова назад. Она разбередила едва начавшую заживать рану. Хичжу чувствовала себя просто отвратительно, ибо знала, о чем он подумал…
Три месяца назад тому позвонил друг с предложением выпить, но ее муж отговорился работой и предложил увидеться в другой раз. Однако следующий раз так и не наступил: через несколько дней они услышали, что друг покончил жизнь самоубийством. Он сделал это почти сразу после разговора с ее мужем. Жил он один, и его труп обнаружили с запозданием. Близкий друг, который приходил на их свадьбу и был близко знаком с Хичжу…
Они пошли на похороны вместе. Там муж услышал, что в день самоубийства тот человек звонил не только ему, но и другим друзьям. И с тех пор муж замкнулся. Даже после возращения домой он еще долгое время мучился. И хотя Хичжу убеждала его, что в произошедшем нет его вины, муж никак не мог справиться с шоком.
После Хичжу много раз повторяла одни и те же слова, на что он лишь отвечал, что должен был поехать тогда к другу, который в последний раз попытался ухватиться за что-то в этом мире, – но лишь бездушно отмахнулся…
Без сомнения, сейчас он вновь очутился в том дне. Перед глазами Хичжу маячили его поникшие плечи. Ей так хотелось разуться и вернуться в гостиную, хотя бы просто обнять его… Но она не могла медлить. Надо выдвигаться, чтобы приехать ко времени назначенной встречи с Хаён. Когда она посмотрела на мужа, стоявшего к ней спиной, в ее голове пронеслись разнообразные мысли – и тут же всплыли слова Хаён, которые Хичжу услышала мгновения назад по телефону: «Даже если такая, как я, сдохнет, всем будет наплевать…»
«Должна ли я объяснить мужу, что уловила в голосе Хаён тревогу, ранимость и одиночество?» – подумалось ей. Но бередить воспоминания о покончившем с собой друге не было желания.
Хичжу посмотрела на часы и приняла решение: встреча с Хаён сейчас в приоритете.
– Дорогой, прости, я быстро.
– Хорошо, поезжай.
Муж у нее добрый человек. Видя, что, если ничего не скажет, жена уедет с тяжелым сердцем, он отодвинул на второй план свои чувства и пожелал ей доброй дороги. С души Хичжу упал камень.
В ящике для документов, висевшем рядом со столом, хранились дела пациентов-подростков, которых Хичжу наблюдала некоторое время. Она открыла папку и нашла документы Хаён.
Папки были организованы по цветам. Дела тех пациентов, консультации с которыми она закончила, находились в папке голубого цвета; дела пациентов, наблюдаемых в настоящее время, – в папке белого цвета. И только дело Хаён хранилось в папке красного цвета.
Это был тот случай, когда консультации не были закончены – лишь приостановлены на некоторое время, но при этом требовалось постоянное наблюдение, чтобы в случае необходимости моментально отреагировать. Хаён являлась пациентом, который не выходил из головы у Хичжу, что-то вроде домашнего задания. Именно поэтому она и вылетела из дома, прервав такой уютный вечер.
Вытащив документы Хаён, Хичжу начала пролистывать страницу за страницей. Здесь были сведения обо всех сеансах, начиная с их первой встречи около трех лет назад. Как только она раскрыла первую страницу журнала консультаций, события того дня, три года назад, одно за другим начали всплывать в голове. На самом деле она чувствовала, будто взяла на себя тяжкое бремя, с тех пор как началась работа с Хаён…
– Не знаю, как мне лучше поступить с этим ребенком… – Сонгён, которая пришла просить о консультациях для ребенка, выглядела встревоженной.
Хичжу волновало, что со дня ажиотажа, развернувшегося вокруг побега серийного убийцы Ли Пёндо[3], они не связывались, а ведь прошло много времени. И сейчас новости того дня живо встали перед ее глазами.
Когда стало известно о том, что знаменитый на всю страну серийный убийца совершил побег, все впали в шоковое состояние. А уж когда сообщили, что он погиб при проникновении в дом к психологу-криминалисту, который проводил с ним встречи, у Хичжу не было иного выхода, кроме как сразу бежать к Сонгён домой. Однако дом был заперт, и на звонки подруга не отвечала. Хичжу понятия не имела, как с ней связаться. С опозданием она узнала из новостей, что Сонгён госпитализирована. И даже разыскав ее палату, не смогла к ней пробиться, так как ей было сказано, что пациенту необходим покой. Она была встревожена и оставила несколько сообщений, но ответа так и не получила.
Сонгён, появившуюся впервые почти за год, было не узнать. Исчез ее уверенный живой облик, лицо осунулось от потери веса. Казалось, она до сих пор не пришла в себя после шока, вызванного смертью Ли Пёндо.
– Ты в порядке? – Хичжу не знала, что случилось. Она была в курсе произошедшего исключительно благодаря провокационным статьям в СМИ, и сердце ее болело за подругу, с которой уже давно не было возможности увидеться. А на вопросы о том, что с ней произошло за это время, Сонгён могла лишь беззвучно открывать рот.
Хичжу действовала так же, как и с пациентами, которые не могут раскрыть то, что лежит у них на сердце, – спокойно ждала. Если человек сумел прийти на прием, значит, он все-таки решился поведать свою историю.
– Я расскажу позже… Как-нибудь в другой раз расскажу.
Хичжу терпеливо наблюдала за Сонгён, избегающей ее взгляда. Стоило сменить тему разговора.
– Ты говорила о Хаён? Почему ты считаешь, что ей необходима консультация? Она что-то сделала?
– Она не может спать. Вскакивает с криками посреди ночи, злится по пустякам, тревожится, постоянно выглядывает за дверь и в окно…
– Вот как… Из-за того, что она испытала тогда?
– Нет, тогда еще было более-менее…
– Так это недавно возникшие симптомы?
Сонгён, кивнув, продолжила:
– Она всегда была тихим ребенком. Но в последнее время что-то случилось; такое чувство, будто тронь ее, и она взорвется.
– Ох, давно следовало прийти…
Сонгён подняла голову и посмотрела на Хичжу.
– Не знаю точно, что произошло, но вам двоим следовало прийти сразу после случившегося.
Сонгён отвела глаза, будто ей стало тяжело выносить взгляд Хичжу. Такая перемена в ее поведении вызывала беспокойство. Та Сонгён, которая была знакома Хичжу, никогда не отводила взгляд и не была такой зашуганной. Подозрительно, как мог человек со столь стойким характером измениться всего за год.
– Ты сама-то в порядке? Выглядишь болезненно… Ты хорошо спишь?
И без того бледное и тревожное лицо подруги застыло. Судя по всему, она и спать нормально не могла.
– Это из-за того случая?
Сонгён нехотя кивнула и ответила, что не может как следует уснуть, и для нее уже привычное дело, едва заснув, тут же просыпаться и ворочаться до утра. Она рассказала, что нередко впадает в состояние отрешенности, и тогда, ни с того ни с сего, у нее начинает бешено колотиться сердце, а голова трещит так, что приходится принимать обезболивающее.
– Нам придется вновь вернуться к этому разговору, но, судя по всему, у вас обеих ПТСР.
– Ха… Посттравматическое стрессовое расстройство?
– ПТСР может проявляться спустя годы после случившегося, и то, что симптомы не были заметны сразу, не говорит о том, что все нормально. Как это можно назвать нормальным? Хаён, конечно, должна пройти лечение, но и ты тоже.
Казалось, Сонгён смутили слова Хичжу – будто она даже не задумывалась о таком варианте.
– Это из-за тогдашних событий? Или произошло что-то еще? – Хичжу знала, что Сонгён живет вместе с Хаён и они конфликтуют.
Даже с собственным ребенком возникают различные конфликты по мере его взросления. А здесь еще и отсутствовал момент естественного выстраивания близких отношений между матерью и дочерью на протяжении длительного периода. В их случае, когда Сонгён взвалила на себя обязанности мачехи враждебно настроенной к ней Хаён, ситуация неизбежно порождала противостояние. И без учета инцидента с Ли Пёндо, их конфликт не так-то прост…
Сонгён, прикусив губу, погрузилась в свои мысли. Чувствовалось, что она колеблется. Видя ее затруднение, Хичжу подумала, что, возможно, здесь кроется нечто иное.
Обычно консультации с детьми начинаются со знакомства с ребенком, которого за руку приводят родители. «Наш ребенок матерится», «не разговаривает», «занимается самоистязанием», «бьет младшего ребенка», «не ходит в школу» – в таких случаях одной только работой с детьми консультации не ограничиваются. Часто в процессе работы с пациентами становится ясно, что первопричина такого поведения связана с родителями. Поэтому в большинстве случаев лечение включает в себя не только работу непосредственно с пациентом, но и с ними. Даже если дело заключается в ПТСР, во время консультаций с Хаён, естественно, станет известно и о личной жизни Сонгён, и об атмосфере, царящей в доме, вплоть до отношений между супругами. Такая ситуация может быть дискомфортной для обеих сторон, и именно по этой причине специалисты стараются не проводить консультации с друзьями или знакомыми.
Хичжу желала избавить Сонгён хотя бы от одного груза. Более того, ей хотелось, чтобы подруга как можно скорее обратилась за помощью.
– Будет некорректно, если за консультации возьмусь я, поэтому поищу вам другого специалиста. Времени терять нельзя, надо приступать уже сейчас. – Хичжу открыла список коллег и начала искать, кто из них мог бы стать консультантом для этих двоих.
– Нет, не хочу другого специалиста. Лучше, если возьмешься ты.
Услышав решимость в словах Сонгён, Хичжу подняла голову и взглянула на нее.
– Ты уже в курсе наших отношений с Хаён, ты знаешь, что происходило все это время, и тебе не нужно объяснять все заново. Не хочу, чтобы незнакомые люди изучали меня, с нездоровым любопытством копаясь в моей жизни.
Услышав решение Сонгён, Хичжу кивнула. Затем, пододвинув стул поближе, взяла подругу за руку и вернулась к вопросу, который хотела задать с самого начала:
– Сонгён, ты должна будешь рассказать мне все – от начала до конца – о том, что произошло. Только тогда наши сеансы будут иметь смысл, ты ведь понимаешь?
– …
– Поведаешь мне все, начиная с событий того дня? Что точно происходило?
О случившемся знала лишь Сонгён, которая находилась на месте происшествия. Услышав о ее госпитализации после проникновения к ней в дом Ли Пёндо и его кончины, Хичжу догадывалась, что в ту ночь произошло нечто, о чем не знал никто, кроме нее.
Возвращаться к болезненному опыту тяжело. Тем не менее избежать этого не получится. В случае ПТСР как никогда важно вытащить воспоминания о том дне.
Сонгён на мгновение перевела взгляд на дверь. За ней находилась приемная, в которой ждала Хаён. Некоторое время она наблюдала за дверью, затем наклонилась и тихо прошептала:
– В тот день Ли Пёндо был убит Хаён. Она зарезала его.
От неожиданности Хичжу моргнула и уставилась на подругу. Она была так ошеломлена, что онемела, не зная, как реагировать.
– …Как?
– Он меня душил, я почти задохнулась.
– Боже… Она увидела это и попыталась тебя спасти?
– Это моя вина. Из-за меня на ее руках кровь.
– О чем ты? С чего это твоя вина?
– Ты не знаешь. Это… всех разрушило. И Хаён, и меня.
– Хватит мучить себя. Это не твоя вина. Я помогу.
– …
– Что говорит Хаён о том, что произошло тогда?
– Ничего. Понятия не имею, о чем она думает. Я ничего не знаю об этом ребенке. Поэтому… мне страшно.
Странная мысль посетила голову Хичжу при виде того, как Сонгён обхватывает себя за плечи. Какая-то нелогичная реакция на разговор о спасшем ее ребенке. Обычно в таких случаях люди испытывают угрызения совести. Они также могут подумать, что это их вина, раз ребенку пришлось через такое пройти. Однако реакция Сонгён выражала лишь тревогу и страх. И это были тревога и страх по отношению не к Ли Пёндо, а к Хаён. Каждый раз, когда Сонгён говорила о ней, она неосознанно обнимала себя за плечи, а ее взгляд бегал из стороны в сторону. «Да что такого в Хаён могло так сильно напугать ее?»
…Тук-тук.
Раздался стук в дверь, и Хичжу очнулась от воспоминаний. Рефлекторно вскинула взгляд на настенные часы: ровно девять. Дверь кабинета была открыта, благодаря чему удалось уловить стук. Хичжу резко поднялась и прошла в приемную. Офис успел более чем проветриться, так что даже стало зябко. Она нашла пульт от кондиционера и прибавила температуру. Как только прозвучал повторный стук в дверь, Хичжу немедля открыла ее.
Увидев Хаён, стоявшую за дверью, она здорово удивилась. Казалось, в один миг девочка стала ростом почти с Хичжу. Было такое чувство, будто она всего за год превратилась из ребенка во взрослого человека. В белой футболке и укороченных темно-синих штанах Хаён выглядела свежо. Она прерывисто дышала, будто торопилась, ее волосы были спутаны и пахли ветром. Девочка выглядела зрелой: вполне можно было поверить в то, что она не ученица средних классов, а студентка.
– Я ведь не опоздала? – Хаён потрясла телефоном и улыбнулась. Не осталось и тени тревоги и крайней напряженности, которые были слышны в ее взволнованном голосе еще недавно. Однако подобное поведение скорее рождало подозрения, нежели дарило спокойствие. Пусть ее возрасту и свойственны резкие перепады настроения, но уж слишком сияло ее лицо.
Скрывая свои истинные чувства, Хичжу тоже улыбнулась и поприветствовала Хаён:
– Сколько лет, сколько зим!..
И дело было не только в росте – зрелость чувствовалась также в мимике и жестах Хаён. Румяные щеки, большие блестящие темно-карие глаза, полные яркие губы… Она напоминала модель, которая рекламирует прохладительные напитки, рассекая на водном велосипеде по синему морю.
– Что ж, я войду?
– Да, конечно. – Хичжу, которая не могла оторвать взгляд от лица Хаён, тут же освободила проход и пропустила ее внутрь. Она даже не заметила, что мешает Хаён войти.
– А здесь всё как прежде, да? – Настроение Хаён улучшилось, как только она заметила, с каким удивлением разглядывает ее доктор Чхве.
В момент, когда Хаён позвонила, она подумала, не зря ли вообще это сделала; тем не менее не отказалась от предложения госпожи Чхве встретиться в центре психологической помощи. Все потому что, лишь услышав о нем, она захотела вновь сюда попасть. Это было сродни чувству, когда человек случайно проходит мимо бывшей младшей школы и через забор наблюдает за школьным двором.
– Ты так выросла за то время, что мы не виделись… Я очень удивилась, – произнесла Хичжу.
Наслаждаясь ее реакцией, Хаён привычно оглядела кабинет. Ей было интересно, действительно ли ничего не изменилось. Воспоминания, размытые туманом времени, понемногу прояснялись. Обстановка осталась без изменений, все было на тех же местах. Солнечные лучи, запахи, витавшие в кабинете, – все так же, как в тот день, когда она бродила здесь туда-сюда. Кажется, единственное изменение – это подросший фикус в горшке.
Воспоминания, подобно фотографиям, запечатлелись у нее в голове. И вот они превращаются в запахи, звуки, солнечный свет и ветер из того времени… У Хаён было так много воспоминаний! Столько их накоплено внутри, вплоть до тех, которые хотелось бы стереть… Ну, по крайней мере, воспоминания об этом кабинете можно отнести к приятным.
Хаён обнаружила стоявший на столе электрический чайник, открыла крышку проверить, осталась ли в нем вода, и нажала на кнопку.
– Давай сюда, я сделаю.
– Нет-нет, хочу сама попробовать… В последнее время я учусь заваривать чай. Даже цветочный чай сама завариваю.
– Да? Какое интересное хобби… – Хичжу достала две чашки и открыла банку с чаем.
В нос ударил запах зеленого чая. Хаён засыпала листья в заварочный чайник. Вскоре закипела вода. Девочка налила кипяток в чайник и замерла в ожидании. Запах начал распространяться по комнате, щекоча нос.
Именно здесь Хаён узнала о правилах чаепития. Всегда, когда она заходила в кабинет, госпожа Чхве наливала воду в стеклянный сосуд и заваривала разнообразные чаи. Было интересно наблюдать, как распрямляются ссохшиеся листья и меняется цвет заварки. Иногда высушенный бутон раскрывался и всплывал на поверхность. Видя заинтересованность Хаён, госпожа Чхве начала готовить чай на двоих. Благодаря этому впервые за месяц посещений консультационного кабинета Хаён смогла начать разговаривать с госпожой Чхве.
«Возможно, это тоже рутина?» – мелькнула у нее мысль, когда девочка передавала госпоже Чхве чашку хорошо заварившегося чая.
– Аккуратно, горячий…
Хотя она и пришла в этот кабинет, настроения разговаривать пока не было. Волнение, бурлившее внутри во время телефонного разговора, сейчас поутихло, а слова, которыми хотелось излить душу, осели где-то глубоко внутри.
Закончив телефонный разговор, Хаён задалась вопросом, зачем позвонила доктору Чхве. На мгновение ей показалось, что она соскучилась по тем временам, когда они беседовали в консультационном кабинете, однако Хаён тут же отмела эту мысль. Направляясь к центру после завершения разговора, девочка прокручивала в голове беседы, которые они там вели. Если в первый год ей было дискомфортно, во второй – интересно, то уже на третий год стало скучно.
С началом консультаций Хаён инстинктивно запрятала внутрь свою мрачную тень. Она боялась, что госпожа Чхве сможет обнаружить эту сущность в ходе консультаций. Но не прошло и нескольких месяцев, как Хаён осознала, что беспокоиться не о чем.
По возвращении домой после первого приема у госпожи Чхве она поискала, что из себя представляют эти психологические консультации и сам человек по имени Чхве Хичжу. Порылась в интернете, посетила библиотеку в поисках подходящих книг для чтения. Обратилась к Ютьюбу. «Консультация подростков», «методы консультации», «примеры консультаций» – она несколько часов вводила в поисковик различные словосочетания и изучала то, что происходит в ходе такого приема. Информация была исчерпывающей, хотя и местами сложной для восприятия.
Домашняя интернет-страница Центра психологической помощи для детей и подростков, возглавляемого доктором Чхве, мало помогла. За исключением информации относительно образования и карьеры госпожи Чхве, а также нескольких фотографий самого Центра, ничего интересного не находилось. Библиотечные книги были намного полезнее. С их помощью Хаён обнаружила слабые места подобных консультационных кабинетов для подростков.
Начнем с того, что при желании можно хранить молчание. Это легче, чем кажется. Хотя девочка беспокоилась о том, что могла сообщить о ней тетя Сонгён, когда Хаён задавали вопросы с подковыркой, она просто держала рот на замке. Этот метод Хаён познала еще в детстве.
Второе – необходимо грамотно смешивать истину и ложь.
Доктор Чхве, не сбиваясь, уходила все глубже в лабиринт по пути, проложенному Хаён. Похоже, эта ложь не вызывала у нее сомнений. Периодически Хичжу бросала на Хаён озадаченные взгляды, но в таких случаях та начинала лить слезы и трястись, покрываясь холодным потом. Тогда скепсис во взгляде психолога сменялся сочувствием и беспокойством. Хаён делилась только теми историями, которые уже были известны благодаря тете Сонгён, и выворачивала их так, как ей хотелось. Она знала, что у нее к этому врожденный талант.
– Они всё такие же… – Увидев аккуратно стоящие на полках игрушки, Хаён тут же опустила чашку на стол и подошла к ним. Здесь были как мягкие, так и деревянные игрушки, которые использовались в игровой терапии и расстановках. Они стояли там же, где и прежде, но среди них, кажется, появилось несколько новых, которые Хаён не видела ранее.
Она взяла в руки деревянную куклу, которую использовала во время ролевой игры. Куклы разных размеров были собраны вместе, подобно семье, чтобы изображать детей и родителей. Хаён также прибегала к куклам во время рассказа собственной истории, и была поглощена этим действом. Рассказывая о родных родителях, она добавляла в реальную историю толику воображения, заново прошивая полотно своего прошлого, орудуя ложью и истиной, словно нитями. По мере повторения ролевой игры небрежно выполненные швы становились все более аккуратными. Самой Хаён было сложно вычленить, что есть правда, а что выдумка.
Иногда, отслеживая реакцию госпожи Чхве, она жаждала еще немного приукрасить рассказ, но опасалась, что тогда история будет выглядеть неправдоподобно. Вместо того чтобы выстраивать повествование четко от начала до конца, лучше было куда-то добавить неувязки, а где-то оставить незавершенность. Если рассказывать так, будто все гладко, существует риск вызвать подозрения.
Воспоминания, о которых говорить не хотелось, были погребены в глубокой пещере сознания Хаён. Когда ее спрашивали об инциденте, произошедшем непосредственно перед ее переездом в дом к тете Сонгён, она всегда отвечала, что ничего не знает. Говорила, что, как ни пытается вспомнить, ничего не выходит, и меняла тему разговора.
Иногда молчание дает больше информации. Вместо того чтобы говорить самой, девочка ждала, что скажет госпожа Чхве. Благодаря ее вопросам она многое осознала.
Еще до начала консультаций Чхве Хичжу немало знала о Хаён. Эту информацию могла предоставить только тетя Сонгён. Казалось, консультация была лишь предлогом, чтобы разузнать подробности о прошлом девочки.
Она не желала больше говорить об этом. Время идет, и естественно, что в нем, как в старой книге, появляются вырванные страницы. Хаён могла бы заполнить эти лакуны ложными воспоминаниями, но не хотела. Точнее сказать, не хотела вновь оживлять те воспоминания. От одной мысли об этом голова начинала болеть так, будто вот-вот расколется.
Госпожа Чхве смотрела недоверчиво. Хоть она и говорила, что, если нет желания рассказывать, не надо делать этого, но спустя пару месяцев вновь возвращалась к тем же вопросам – так, будто задает их впервые.
С какого-то момента Хаён действительно перестала помнить многие вещи. При попытках выудить что-то из памяти перед глазами возникал лишь белый лист. Конечно, ушли не все воспоминания, связанные с матерью, – как ни странно, стерся лишь день ее смерти. То же касалось и событий в доме бабушки и дедушки. Хаён запомнила, что из-за пожара была вынуждена переехать в дом отца, но события самой ночи, когда вспыхнул пожар, стерлись. Избирательная амнезия – так называют подобные симптомы в книгах.
Когда однажды ей снова задали тот же вопрос, настроение Хаён испортилось настолько, что она перестала разговаривать. Госпожа Чхве не сдавалась, будто пытаясь решить задачку из домашнего задания, и упорно мучила Хаён. Не в силах терпеть, та кричала и плакала.
– Да говорю же я, правда ничего не могу вспомнить! Даже через силу ничего не выходит… – Тут Хаён хваталась за голову и жаловалась на боль.
Все начиналось как актерская игра, но – от полного погружения или от чего-то иного – позже она действительно испытывала боль: тело покрывалось по́том и начинало содрогаться в конвульсиях.
После того дня госпожа Чхве больше не затрагивала эту тему.
Придя домой после консультации, уже лежа в кровати, Хаён попробовала разобраться с этим вопросом самостоятельно. «Если сильно захотеть, то и воспоминания можно стереть». Так она подумала – и забыла об этом.
Дальнейшие консультации были полны вопросов и ответов о школьной жизни, о происходящем дома и о том, как Хаён чувствовала себя в тот день. Бывало, она, словно воробей, чирикала о книгах, которые читала на тот момент, о глупом классном руководителе, об одноклассниках… А бывали дни, когда ей не хотелось ничего говорить, и она лишь рассеянно смотрела в окно и грызла ногти.
«Что я, черт возьми, здесь делаю?» Наблюдая, как госпожа Чхве, подобно попугаю, задает одни и те же вопросы пациенту, которому это неинтересно, Хаён иногда хотела ответить наобум, чтобы та застыла в изумлении. Однако это ничего не изменило бы. Хаён становилось так скучно, что было трудно выносить эти встречи. К счастью, хоть и с трудом, но с помощью отца удалось завершить данные консультации.
…Хаён, державшая куклу в руках, перевела взгляд на госпожу Чхве, наблюдавшую за ней.
– А вы знаете, вначале я думала, что ни слова не скажу вам.
– Да? Так ты поэтому около месяца молчала…
Закончив осматриваться, Хаён подхватила понравившуюся ей плюшевую игрушку и присела напротив доктора Чхве. Взяв со стола чашку, сделала глоток чая. Начавший остывать напиток приобрел горечь, но это было даже неплохо. Хаён продолжила говорить, крутя в руках игрушку:
– Вообще не хотела приходить. Если б не обещание, данное отцу, никогда не пришла бы в место, подобное этому центру.
– Обещание? Впервые слышу… О чем вы договаривались?
– М-м-м… у этого чая чудный аромат. Так мягко обволакивает рот, это приятно… Напоминает вас. – Девочка естественным образом перевела тему разговора, избегая ответа. Госпожа Чхве, которая была чувствительна к похвалам, слегка покачала головой и улыбнулась.
«Ты ослабила бдительность, поскольку давно не была здесь; следует быть осторожнее», – прозвучало предупреждение в голове Хаён. Опасаясь, что доктор Чхве может вернуться к вопросу об обещании, данном отцу, она быстро задала встречный вопрос:
– Где такой продают?
– Мне его прислал друг из Посона. Это весенний сбор прошлого года. Нежный аромат, да?
– Я тоже была в Посоне. Горы представляли собой одно сплошное поле зеленого чая…
Хаён никогда не была в Посоне, и все, что она знала, было почерпнуто из интернет-фотографий полей посонского зеленого чая. Иногда ее рот извергает ложь прежде, чем она успевала осознать это. В последнее время такое происходило редко, но приход сюда, видимо, активировал забытые привычки.
Хаён гоняла чай языком, делая вид, что наслаждается ароматом, а в это время перебирала в голове истории, которые может поведать госпоже Чхве. В такие моменты разумнее дождаться, когда заговорит собеседник, нежели открывать рот первым. Как и ожидалось, госпожа Чхве не заставила себя ждать с вопросом:
– У тебя все нормально? Что с тобой произошло?
– Знаете что? Все дети в мире несчастны.
– А?..
– Нет, конечно, вам ли не знать. Вы каждый день встречаете здесь таких детей…
– Ты чувствуешь себя несчастной?
– Да. Это ужасно и грустно. – Слова обладают страшной силой. Эмоции, которые, казалось, еще недавно утихли, стали вновь нарастать. Может быть, дело в погоде, но настроение Хаён прыгало туда-обратно, как на американских горках, по несколько раз на дню.
– Что заставило тебя чувствовать себя ужасно и грустно?
Интонация, с которой говорила госпожа Чхве, раздражала. Было даже интересно, неужели она до сих пор воспринимает ее двенадцатилетней малолеткой, попавшей в первый раз на прием четыре года назад? Даже тогда Хаён ненавидела, что с ней обращаются как с малышкой.
То, что она была ребенком, не снижало ее умственные способности, но доктор Чхве вела с ней диалог, как с детсадовкой. И это касается не только госпожи Чхве. Взрослые полагают, что раз они дети, то незрелы и ничего ни в чем не смыслят. «Некоторые дети гораздо умнее и проницательнее, чем вы думаете. Я замечаю и храню внутри себя больше, чем показываю вам. Хватит смотреть на меня свысока…» Бывают моменты, когда ей хочется так сказать.
– Что заставляет меня чувствовать себя ужасно и грустно? Такие взрослые, как вы. В ваших глазах я все еще ребенок, а мне уже шестнадцать… – Хаён не заметила, как рассердилась и вывалила все это в глаза доктору Чхве.
– Ты так это восприняла? Прости, тебе, должно быть, был неприятен мой тон…
От такого неискреннего извинения кипел мозг. Хаён хотела было что-то добавить, но подумала, что разозлится еще больше, и отвернулась.
– Шестнадцать… да, ты действительно выросла. Теперь тебя нельзя назвать ребенком.
– …
– Ты поэтому сейчас рассердилась? Потому что родители относятся к тебе как к ребенку? Что они сказали?
Услышав вопрос госпожи Чхве, Хаён начала растягивать в разные стороны игрушку, которую вертела в руках. Даже сейчас ее все еще злило произошедшее за ужином. Голова вновь раскалывалась, как только она возвращалась мыслями к тому, что случилось несколько часов назад. Руки начали растягивать куклу еще сильнее.
– Почему они поступают, как хотят?! Они ничего мне не говорят и поступают, как им вздумается.
– Верно, вы семья, но, если взрослые принимают решения, не беря во внимание твое мнение, это неизбежно вызывает гнев. Что сделали твои родители?
«Упс», – подумала Хаён. В такие моменты, если потерять самоконтроль, можно незаметно для себя самого раскрыть свои истинные чувства.
У нее вдруг родились опасения, что доктору Чхве известно все, начиная со дня их встречи четыре года назад. «Могла ли она видеть то, что я пыталась скрыть, но при этом просто наблюдала и анализировала?» По правде говоря, опытный специалист с острым чутьем мог бы распознать ложь двенадцатилетнего ребенка.
Ей стало заметно то, что она не сумела разглядеть тогда. От одной мысли об этом становилось страшно. «Что ж, неужели получается, что двенадцатилетний ребенок верил и гордился тем, что может обмануть взрослых?» Хаён почувствовала, как из души у нее поднимается черная мгла. Ей стало тошно. «Зачем я сюда вернулась? – Ее захлестнуло сожаление. – Да, точно, теперь я вспомнила причину, по которой мне пришлось ходить на консультации в течение нескольких лет…» Ей хотелось быть в курсе того, что о ней думает тетя Сонгён и что собирается делать дальше. В процессе консультаций Хаён планировала выведать через доктора Чхве, о чем думает Сонгён. Она помнит, как продолжала задавать одни и те же вопросы на протяжении нескольких месяцев после начала консультаций: «А что говорит тетя? Что она говорит обо мне? Она меня ненавидит? Я ей омерзительна?» На что следовал один и тот же ответ доктора Чхве: «А как ты сама считаешь? Почему ты думаешь, что она тебя ненавидит? Может, стоит задать ей этот вопрос напрямую?»
И сегодня причина, по которой Хаён позвонила доктору, была той же. Ей хотелось получить более подробную информацию от госпожи Чхве. Требовалась хоть одна небольшая подсказка относительно бомбы, внезапно взорвавшейся за ужином.
– Ты злишься от того, что родители приняли некое решение, не спросив тебя? Может, тебе станет немного легче, если поделишься этим со мной?
Хаён колебалась, но в конце концов решила рассказать все как есть. Так она быстрее получит желаемое.
– Они говорят, что через месяц мы переезжаем.
– Внезапный переезд?
Скоро летние каникулы. По словам отца, следующий семестр будет лучше начать в новой школе, поэтому стоит поторопиться с переездом. Послушать его со стороны, так можно подумать, что они переезжают ради Хаён, но фактически девочка ничего не знала о готовящемся переезде. Ее желания не учитывались от слова совсем.
Хаён высказала доктору Чхве то, что хотела сказать своему отцу:
– Вот только я была не в курсе. Как они могут принимать такое решение, даже не обсудив его со мной? Мое мнение, моя жизнь, школа, друзья – им на все плевать? Могут ли так вообще поступать те, кто зовется взрослыми, те, кто зовется родителями?
– Да, ты, должно быть, сильно огорчена… Ты спрашивала их, почему они так неожиданно решили переехать? – Выражение лица доктора Чхве, казалось, говорило о том, что она действительно не в курсе.
«Вы же друзья, как ты можешь не знать? Вы даже не созванивались?» Хаён полагала, что госпоже Чхве уже известно о переезде. Она думала, что они с Сонгён весьма близкие подруги, но похоже, это не так…
– Тетя разве не рассказывала?
– В последнее время мне не удавалось с ней связаться. Если б не ты, я могла и не узнать о переезде.
Хаён сдулась. В таком случае какой был толк приезжать сюда? «Не могу поверить, что у нее не больше информации, чем у меня, которую отец поставил перед фактом за ужином…» Желание разговаривать отпало. Дальнейшее пребывание здесь будет пустой тратой времени.
– Действительно, тебя это расстроило. Если подумать, у меня был схожий опыт в детстве… Я рассталась со своими близкими друзьями и проплакала несколько дней. Ты поэтому злишься?
Сам переезд был безразличен Хаён. В любом случае в следующем семестре она окончит среднюю школу, и ее будет ждать совершенно иной мир под названием «старшая школа». Друзья? У нее нет настолько близких друзей, чтобы рыдать после расставания с ними несколько дней. Их учеба в одном классе не выводит общение за рамки ничего не значащих разговоров. Тем не менее, когда жизнь кардинально меняется не по собственному выбору, а по чужой воле, это вызывает отторжение. Даже если речь идет о родителях.
Хаён была шокирована, что в мире, который, как она верила, принадлежал ей, она в действительности не обладает возможностью поступать по своему усмотрению, а может действовать лишь в рамках, установленных родителями. Степень свободы и выбора, предоставленная ей, ограничивалась возможностью сменить отвратительные розовые тона комнаты, которые нравились тете, на желто-зеленые, которые нравились лично ей. «Я что, марионетка, за которую дергают взрослые?» Хаён приходила в бешенство от одной мысли об этом. Но еще больше ее злил тот факт, что она по-прежнему ничего не может сделать. Поэтому ее абсолютно не устраивало быть шестнадцатилетней.
Девочка погрузилась в размышления. Нельзя продолжать это терпеть. Ей хотелось заставить родителей пожалеть о том, что они пренебрегали ею. Хаён взяла такая досада, что выносить это больше она не могла…
Внезапно из ее рук что-то выпало и шлепнулось на пол. Посмотрев вниз, она увидела, что у игрушки отвалилась рука. Похоже, она переборщила с силой, пока пребывала в своих мыслях…
Хаён чувствовала в этой кукле с оторванной рукой своего двойника. Нутро у нее скрутило. Казалось, она сейчас заорет. Девочка отшвырнула игрушку на диван и поднялась.
– Я пойду.
– Уже? Разве ты не хотела что-то со мной обсудить? – Доктор Чхве встала и с недоумением воззрилась на Хаён.
– Я рассказала, что переезжаю, поэтому и пришла увидеться. Это наше прощание.
Доктор Чхве, пристально смотревшая на девочку, раскрыла объятия. Хаён, предполагавшая, что они ограничатся легкими обнимашками, чувствовала себя все дискомфортнее по мере того, как время шло, а объятия эти не прекращались. Когда рука госпожи Чхве мягко погладила ее по голове, по телу Хаён побежали мурашки, мелкая дрожь.
Тучи сгущаются… Тревожный сигнал в голове Хаён звенел все громче и громче. Побледневшая девочка, быстро изогнувшись, выкрутилась из объятий госпожи Чхве.
– Очень жаль. Если захочешь поговорить, звони в любое время. Буду ждать. – Доктор Чхве посмотрела на Хаён глазами, полными искреннего сожаления. «Неужели у нас были такие отношения?» Хаён почувствовала себя неловко и спешно отошла ближе к двери.
– Тогда всего доброго. – Она ощущала взгляд доктора Чхве, но не оглянулась на нее. Больше всего девочка ненавидела, когда на нее смотрели так. Люди, которые смотрят на человека так, будто всерьез за него переживают, на самом деле хранят определенную дистанцию – и лишь наблюдают и анализируют.
Хаён закрыла дверь и сбежала вниз по лестнице, пытаясь стряхнуть с себя неприятное тепло, оставшееся после госпожи Чхве. Выйдя на улицу, остановилась и глубоко вздохнула. Растревоженное нутро успокаивалось с трудом. Она прикрыла глаза, сделала глубокий вдох и представила, как постепенно стихает бушующий ветер. После нескольких глубоких вдохов черная мгла, заполонившая ее, постепенно растворилась. Хаён подождала еще немного, и тревожный сигнал в голове прекратился. Только тогда до ее ушей донесся шум улицы.
Хаён медленно открыла глаза и огляделась. Все торопятся по делам. Те, у кого есть цель, передвигаются быстро; те же, кто не решил, куда пойти, с трудом переставляют ноги и замирают в нерешительности.
«Придется в итоге возвращаться домой?» Это унизительно, но другого выхода нет.
Хаён четко понимала, что в шестнадцать лет, не имея при себе ничего, не так уж просто провести ночь на улице. Не то чтобы она покидала дом, не подготовившись заранее. И поступила она так не из-за слов отца. Как бы она ни злилась, необходимо просчитывать шаги наперед. Но она действовала непредусмотрительно…
Когда Хаён с тяжелым сердцем сдвинулась с места, начал накрапывать дождь. Чтобы укрыться от внезапно разразившегося ливня, прохожие вытаскивали из сумок зонты или забегали в здания. Хаён вышла под проливной дождь, как была, и продолжила путь.
В ее голове прокручивались варианты того, что случится, когда она вернется домой. Ей было страшно представить, с каким выражением посмотрит на нее отец. Как наяву, она услышала слова, которые он произнес однажды. «Что я тебе говорил? Что я сделаю, если ты не будешь слушаться папу? Мне показать это сейчас, а?» В тот день, четыре года назад, отец схватил Хаён за плечо своей огромной рукой и еле слышно зашипел. Голос выдавал его злость. Глаза, с прищуром смотревшие на Хаён, источали холод.
У нее болело плечо, но, не в силах что-либо произнести, она не отводила взгляд от отца. Теперь в ее мире остался только отец, и он пугал до одури. Когда Хаён заплакала от испуга, отец нахмурился и с раздражением бросил:
– Перестань, я не попадусь на эту удочку.
Он сердито посмотрел на Хаён, убрал руку с плеча и ушел. Слезы испарились из глаз, голова остыла. Лицо отца пугало, но еще сильнее страшили произнесенные им слова: «Перестань мозолить мне глаза, поняла?»
Хаён энергично закивала.
«Я просто хотела жить вместе с тобой. Но почему ты так и не смог понять мои чувства?»
Но, чтобы находиться подле отца, необходимо соблюдать установленные им правила. Нельзя доставлять ему неприятности.
Только тогда Хаён осознала, сколько неудобств причинила отцу. В дальнейшем она старалась по возможности избегать его, боясь посмотреть ему в глаза. Ей не хотелось сталкиваться с ним, поэтому она безвылазно сидела в комнате.
Отец, вечно загруженный работой в больнице, редко заходил в комнату к Хаён. Всякий раз, когда она слышала, как кто-то поднимается после работы по лестнице на второй этаж, быстро залезала в кровать и притворялась спящей, или садилась за стол, делая вид, что занята учебой.
Когда тетю Сонгён выписали из больницы, Хаён даже не вышла из своей комнаты. Вниз она спускалась на цыпочках, задержав дыхание.
Да и сама тетя нечасто покидала комнату под предлогом болезни. После того как заботу о доме взяла на себя домработница, их встречи с тетей почти сошли на нет. Даже когда та сталкивалась с Хаён на выходе из гостиной, девочка не произносила ни слова. Совместные приемы пищи также стали редки. А когда, бывало, обедали втроем с отцом, они почти не разговаривали друг с другом.
Так прошло несколько месяцев. Хаён думала, что со временем все вернется на круги своя. Но тетя изменилась. Каждый раз когда девочка попадала в поле ее зрения, та тихонько прикрывала дверь или, столкнувшись взглядами, отводила глаза в сторону; при виде ее такой сердце Хаён, казалось, сковывало льдом. Хотя она и ненавидела тетю, но все же скучала по ней. Она думала, что придет тот день, когда ее вновь накроют розовым одеялом и пожелают спокойной ночи…
Постепенно безжизненные глаза тети Сонгён начали угнетать. Чем дольше длилось это удушающее время, тем сильнее становился страх Хаён. «Тетя меня ненавидит, она меня терпеть не может…» Девочка не могла спать. Едва уснув, она с криком просыпалась от очередного ужасного кошмара. Все раздражало и злило. Она ненавидела тетю, которая так долго ее наказывала. Хаён кричала каждый раз, когда видела ее лицо. Она злилась, если с ней заговаривали, не выполняла то, о чем ее просили. И, несмотря на это, надеялась, что ее чувства наконец-то поймут…
Когда Хаён внезапно услышала, что ей предстоит посещать психологические консультации, у нее закралось подозрение, что это не было идеей отца. Перед ним она вела себя как послушная дочь. Значит, это тетин замысел…
«С чего вдруг эти внезапные консультации? Видимо, так тетя хочет меня наказать», – пришла мысль в голову Хаён. Она не хотела идти. Но отказаться возможности не было, так как это озвучил отец. Он был готов простить ее – при условии, что та будет ходить на приемы к психологу.
Причина, по которой девочка не собиралась ничего рассказывать в кабинете специалиста, заключалась в желании отомстить тете. Но в процессе она изменила свое мнение. Доктор Чхве была подругой тети Сонгён, и Хаён предполагала, что, возможно, благодаря этому удастся найти способ помириться с тетей. Мелькнул проблеск надежды, когда во время очередной встречи госпожа Чхве произнесла: «Тетя беспокоится о тебе, поэтому ты здесь».
К сожалению, три года этих консультаций лишь утвердили Хаён в мысли, что отношения с тетей не станут прежними. Та не давала ни шанса возвратиться к тому, что было раньше. Хоть они и жили под одной крышей, тетя никогда не переступала черту и больше не поднималась в комнату на втором этаже.
Хаён чувствовала себя невидимкой. Отец, тетя, она – три человека живут в одном доме, но каждый при этом существует словно на собственном острове. Тело так близко, что можно дотянуться рукой, но душа так далеко – будто затерянный на просторах моря клочок земли…
Нет, это лишь иллюзия. Хаён единственная оставалась в изоляции.
За обеденным столом отец бросил вовсе не одну бомбу. Нечто иное поразило Хаён – даже больше внезапных новостей о переезде. Причина, по которой было решено так скоропалительно сменить место жительства, звучала так:
– У тебя родится младший брат или сестра. Твоя мачеха беременна.
Сонгён еще раз протерла стол и оглядела кухню. Час уборки не прошел даром: пространство вокруг стола, напоминавшее поле боя, приобрело прежний вид. На стене еще оставались пятна, но она решила отложить это на завтра. Сонгён в настоящий момент была такой уставшей, что не было сил пошевелить и пальцем. Ей не терпелось залезть в ванну и понежиться в теплой воде.
Муж, выходивший вынести мусор, открыл входную дверь, прижимая к себе руку. Он прямиком подошел к раковине, повернул кран и опустил руку под проточную воду, издав тихий стон. Сонгён приблизилась к мужу выяснить, что случилось. Сквозь его пальцы текла кровь.
– Откуда это? Что произошло?
– Все нормально. Всего лишь порезался об осколки.
В качестве меры предосторожности муж завернул все в газету, но видимо, когда перетаскивал пакет с мусором, поранился о торчащие осколки стекла.
Он молча наблюдал за тем, как вода стекает по руке. Как только кровь остановилась, промокнул руку салфетками и, прижав рану, прошел в гостиную.
Сонгён безучастно смотрела на спину мужа, который, порывшись в ящике, выудил аптечку и стал накладывать повязку. Коротко застонал – вероятно, оттого что рука саднила. Но, как ни странно, Сонгён не почувствовала ровным счетом ничего. Это как если человека оглушают слишком громкие звуки – на некоторое время он теряет способность полноценно воспринимать окружающую действительность.
Сонгён выбили из колеи события, произошедшие за ужином, поэтому она не заметила ни как прошло время, ни что она делала. Женщина чувствовала себя главным героем фильма-катастрофы, беспомощно наблюдающим за тем, как все рушится. Окружающее казалось нереальным и откликалось внутри исключительно безразличием. Ей хотелось ущипнуть себя за руку.
«Обязательно было поднимать этот разговор за ужином?» Впервые за долгое время Сонгён чувствовала себя комфортно, настроение у нее было хорошим. Томатное рагу, которое она приготовила, так как хотелось чего-то кислого, пахло восхитительно. Если б только муж не затронул тему перемен, на стене не появилось бы и пятнышка от помидоров.
Когда внезапно заговорили о переезде, Хаён помрачнела и отложила ложку, которую держала до этого в руке. Она отказалась продолжать трапезу, сверля гневным взглядом отца, и тогда тот поведал причину, по которой было принято решение спешно переехать:
– У нас появилась семья. И у тебя… родится младший брат или сестра, твоя мачеха беременна.
Как только муж произнес эти слова, взгляд Хаён перетек в сторону Сонгён. Подобно лезвию, он был холоден и остер. Хотя она ничего не произнесла, глаза выдавали все ее эмоции.
Сонгён неосознанно прикрыла живот двумя руками, словно пытаясь уберечь свое дитя от взгляда Хаён. Она инстинктивно улавливала настрой падчерицы: «Я ненавижу этого ребенка».
А муж, не чувствуя накала атмосферы, продолжал говорить:
– Поэтому мы переезжаем. Ради малыша, который появится на свет, и ради здоровья матери. Поэтому сама понимаешь…
– Предлагаете мне отказаться от всего ради ребенка, который еще даже не родился?
– Да от чего ты отказываешься?! Мы предлагаем переехать в место получше…
Прежде чем муж закончил свою речь, Хаён схватила со стола посуду и расшвыряла ее во все стороны. Посуда разбилась, врезавшись в стену, и еда свалилась на пол. Подобно цветам, на стене расцвели пятна. Разбросанные по полу чашки и тарелки представляли ужасающее зрелище. Мгновение – и на кухне воцарился хаос.
– Что ты творишь?! – заорал он, но Хаён, казалось, его не слышала. Она поджала губы; глаза, с яростью смотревшие на отца, полыхали огнем. Тот встал и протянул к ней руку, но она вырвалась и пронзительно закричала. Это был какой-то звериный вой…
Сонгён прикрыла уши; она чувствовала, будто сходит с ума от воплей Хаён. При виде того, как та воет, содрогаясь всем телом, ее накрыл страх. Она и вообразить не могла, что реакция будет столь ужасной.
Муж было дернулся, но Хаён уже успела выбежать из дома. Сонгён удержала мужа от погони за ней. Сейчас никакого прока от ссоры не будет. Хаён также требуется время для принятия ситуации.
Муж, дыша с надрывом от клокочущего внутри бешенства, обессиленно рухнул на стул. Сонгён и сама пребывала в растрепанных чувствах, но ей не хотелось, чтобы ситуация обострилась еще сильнее.
Все трещало и расползалось по швам. Было ощущение, будто то, что до сих пор держалось на честном слове, в конце концов развалилось.
На некоторое время они в оцепенении застыли посреди разгромленной кухни. И лишь спустя долгие мгновения Сонгён обратила внимание на мертвенное выражение лица, с которым сидел ее муж.
Она злилась на его опрометчивое поведение: «Надо было выдавать Хаён новости дозированно, мало-помалу, а не вываливать все зараз, чтобы у нее не осталось иного выхода, кроме как взорваться».
Сонгён отвернулась от мужа, обвела взглядом стол и поднялась со своего места. Только тогда он пришел в себя, быстро вскочил и подошел к Сонгён:
– Посиди, это небезопасно. Я уберу.
– Но… давай уберем вместе.
– Только сперва соберу осколки. Посиди немного.
Муж усадил Сонгён на стул и, аккуратно переступая с места на место, начал собирать все, начиная с крупных осколков, разбросанных по полу. К счастью, на ногах у него были тапки и он мог передвигаться спокойно, но не было уверенности в том, что острые куски стекла не прорежут подошву. Муж наметил свободный от осколков путь, взял веник и принялся все собирать.
Сонгён заторможенно сидела на стуле и наблюдала, как он убирает пол. А в голове у нее снова и снова всплывал взгляд, которым ее недавно наградила Хаён. По шее пробежал холодок.
Она представила, что творилось внутри Хаён. Должно быть, та была удивлена и растеряна от внезапно свалившихся на нее новостей. Хотя сама ее реакция была резче, чем ожидалось, но благодаря ей Сонгён удалось прочувствовать всю мощь эмоциональной волны Хаён. Сонгён не стремилась сообщать о своей беременности подобным образом. Она предпочла бы по возможности повременить с этим объявлением. Ей казалось, что можно было рассказать об этом и после переезда. Как раз потихоньку начал бы расти живот, и Хаён догадалась бы обо всем в обычном порядке.
Еще полмесяца назад Сонгён сама не подозревала о том, что беременна. Конечно, с годами ее физическая форма утратила былой тонус, но в последнее время она стала слишком быстро терять силы и утомляться. По утрам, после работы по дому, Сонгён обычно читала книги либо упорядочивала материалы для рукописи, но в последнее время, как ни странно, стоило ей сесть за стол, буквально через десять минут ее веки опускались, а она проваливалась в сон. Не в силах терпеть, переползала в кровать, чтобы ненадолго прикрыть глаза, но вставала в итоге лишь через несколько часов. А усталость все копилась.
У Сонгён не было ни сил, ни аппетита, и она направилась в больницу. Перемолвившись несколькими фразами с врачом, вдруг подумала: «Неужели?» И тут же записалась на обследование. Предчувствие ее не обмануло: она оказалась беременна.
Сонгён поделилась с мужем этой новостью, как только он вернулся с работы домой. Муж несколько раз растерянно моргнул, после чего заметался по комнате, не в силах побороть волнение. Как только она передала ему слова врача о том, что в первое время из-за слабости необходимо поберечь себя, он схватил ее за руки и заверил:
– Не переживай. Я все подготовлю. Думай только о ребенке.
Не прошло и недели, как муж сообщил, что подготовил все для переезда. Сонгён и помыслить не могла, когда сообщала о беременности, что все обернется вот так. Вариант с переездом был за гранью ее воображения.
– О чем ты, какой переезд в одночасье?
– Ты должна была спросить не «о чем ты», а «куда мы едем»? – Вероятно, там было замечательно, раз муж не мог сдержать улыбку и озвучил название местности, в которую они переезжают, еще до того, как Сонгён задала этот вопрос. – Это Каннын. Как тебе? От одной мысли мурашки по телу, да?
Как гром среди ясного неба…
– Почему вдруг Каннын? Что у тебя, что у меня вся жизнь здесь, зачем нам переезжать? – Столь внезапное предложение о переезде вызвало у Сонгён лишь неприятие.
Муж присел, обнял ее за плечи и, будто журя, произнес:
– Поэтому мы и спешим. Если останемся здесь, ты можешь ввязаться во что угодно и работу свою тоже не бросишь. А как ты продолжишь работать, нося под сердцем ребенка? Сейчас тебе надо сосредоточиться на подготовке к родам. Следует отказаться от того, чем ты сейчас занимаешься, ради ребенка внутри тебя и ради себя самой. Понимаешь?
Сонгён не допускала и мысли, что беременность и работа могут быть как-то связаны. Ей не надо было ходить на службу каждый день, и сейчас она лишь время от времени читала спецкурсы или занималась рукописью, которую ее просили подготовить. Даже с учетом беременности работы не так уж много, чтобы перенапрягаться.
– Но я работаю в меру. Мне наконец удалось найти свое место…
– Мне это не нравится. Твоя, с позволения сказать, работа состоит в том, чтобы лазить по чудовищным местам преступлений или копаться в мозгах у жестоких преступников. Ты уже забыла, к чему это привело? И ребенок должен расти, наблюдая подобное еще в утробе матери?
Слова мужа ввергли Сонгён в такой шок, что она не нашлась с ответом, лишь оторопело смотрела на него. Заметив состояние Сонгён, тот подумал, что перегнул палку, и, с нежностью погладив жену по плечу, принялся увещевать ее:
– Я говорю о том, что делаю все это ради тебя. Понимаешь? Подумай, почему ты забеременела именно сейчас. Это знак того, что ты идешь на поправку. Можешь вернуться к работе, когда родишь здорового ребенка и когда у тебя появится достаточно времени…
Сонгён избегала его взгляда. Ей не хотелось на него смотреть. Она и не предполагала, что он видит ее деятельность вот в таком ракурсе.
– Ни о чем не думай, я все беру на себя… Знаешь, как хорошо в Канныне? Когда ты увидишь это место своими глазами, возможно, влюбишься в него еще сильнее, чем я…
Сонгён вдруг пришла в голову странная мысль. Конечно, одно то, что решение о переезде принято всего за пару дней, было дико, но еще больше подозрений вызывал тот факт, что муж обозначил конкретное место – Каннын.
– Почему именно он?
– Я жил в Канныне вплоть до старшей школы. Отец оставил мне там дом. Разве я не рассказывал?
Она впервые слышала об этом. Ей было известно, что муж переехал в Сеул, поступив в университет, но о том, что его родиной был Каннын, не имела ни малейшего понятия. А уж тем более о том, что там стоит дом. Сонгён замужем более пяти лет, но до сих пор есть вещи, которые она не знает о муже…
– Фотографии покажешь?
Он с детским волнением вытащил телефон и, найдя фотографии, показал их Сонгён. На них виднелся двухэтажный дом с большим двором на холме в окружении гор. Белые деревянные стены и коричневая крыша создавали впечатление пляжной виллы.
– Да, это была наша вилла. Отец привел здесь все в порядок и, переезжая в Канаду, оставил дом мне. Работы все это время было так много, что мне еще ни разу не удавалось улучить время для поездки. Посмотри сюда: дом обращен к морю и стоит в стороне от деревни, поэтому там тишина, а воздух какой чистый! Это благодаря окружающим горам…
Муж пролистал еще пару фотографий. Вокруг дома тянулась терраса, рядом виднелся деревянный уличный стол. Двор, покрытый зеленым газоном, был обнесен белым забором, а за ним виднелось море.
Тут Сонгён насторожилась:
– Когда были сделаны эти фотографии?
Фотографии, которые показывал муж, демонстрировали дом с разных ракурсов – так снимают для сайтов агентств по недвижимости. Очевидно, что снимки были сделаны намеренно, чтобы показать их кому-то.
– Я был там недавно. Хотел посмотреть, сможем ли мы там жить. Вот и сделал несколько фото, чтобы показать тебе…
Он и словом не обмолвился о том, что ездил в Каннын. Как будто в его голове этот план зрел уже давно…
– Подожди, а что ты будешь делать со своей больницей после переезда в Каннын?
– Конечно, уйду оттуда. Не волнуйся. В Канныне тоже есть больницы. В провинции хирурги на вес золота. Там, в отличие от Сеула, меня оторвут с руками.
– Но тебе нельзя бросать работу. Если все так запутанно, то нет смысла переезжать.
– Наш ребенок. Этой причины более чем достаточно.
– И все же, мне кажется, не стоит принимать столь поспешное решение. Подумай еще немного.
Внезапно выражение его лица изменилось. Успокаивающий тон голоса приобрел жесткие нотки.
– Хочешь сказать, что я поспешил? Я думал только о том, что будет лучше для вас с ребенком, а ты даже не замечаешь этого? Ты отвергаешь искреннюю человеческую заботу?
Судя по всему, муж всерьез рассердился. Глядя на то, как он холодно отворачивается, Сонгён понимала, что не существует способа его отговорить. Осознание того, что он подумывает об уходе из больницы, бременем ложилось на Сонгён. Но, раз он начал вести себя подобным образом, спорить уже бесполезно.
Коль скоро они заговорили о переезде, то требовалось многое продумать: что делать с домом, в котором они сейчас обитают, как быть со школой Хаён… Мозг кипел при мыслях о всем том, что следует решить.
– Просто все так внезапно… Если мы собираемся переезжать, то необходимо многое подготовить.
– Не беспокойся, я же сказал, что все сделаю сам.
– Но на это уйдет несколько месяцев.
– Да говорю же, я все организую. От силы один-два месяца. Знаешь, почему я так спешу с переездом? С одной стороны, лучше переехать до того, как твое тело увеличится в объемах. Вдобавок у Хаён в школе скоро летние каникулы, поэтому будет идеально завершить все за это время. Нам есть где жить, понадобится только прибраться в доме.
Сонгён было что сказать, но она держала рот на замке. Раз уж все разворачивается таким образом, остается лишь согласиться с решением мужа. По его словам, он принимал это решение, беспокоясь о благе ее и их ребенка.
Собственно говоря, когда Сонгён внутренне смирилась с переездом, ей стало казаться, что муж прав. Лучше уж сначала переехать и адаптироваться к тамошней жизни, и только потом рожать. Дом с видом на море сыграл не последнюю роль в ее выборе.
– Что будем делать с Хаён?
– В смысле, а что с ней? – Муж, убиравший аптечку обратно в ящик, обернулся.
– Ей это настолько не нравится…
– Хаён тоже скоро смирится. Потому что я так сказал. – Муж был столь категоричен, будто уже готовился поссориться с дочерью.
Хоть Сонгён и стала свидетелем реакции Хаён, она понятия не имела, как ее убедить. Однако сейчас абсолютно не желала об этом думать. В животе заурчало, но аппетит совершенно улетучился. Ей хотелось быстрее пойти отдохнуть, поэтому она поднялась, размышляя, не набрать ли ванну.
Уже направляясь в ванную комнату, Сонгён услышала звонок. Кажется, звук шел из кабинета. Войдя туда, она обнаружила телефон. На экране высвечивалось имя Хичжу.
– О, Хичжу! Сколько лет, сколько зим!
– Говорят, вы переезжаете?
Чуть замешкавшись, Сонгён аккуратно прикрыла дверь в кабинет и села за стол.
– Как ты узнала?
– Хаён приходила. Она сильно разозлилась… Что за нежданный переезд?
– А… так получилось.
В ходе разговора в голове всплыли воспоминания о том, с какой тяжестью на душе им пришлось завершать консультации. После этого они не связывались почти год. Сонгён не брала трубку и обманывалась, полагая, что перезвонит позже. Прежде чем она заметила это, время ушло.
– Как у вас с Хаён? – спросила Хичжу.
Этот вопрос хотелось задать и Сонгён.
Со стороны казалось, будто ничего не происходит, но жизнь Сонгён напоминала хождение по канату – один неверный шаг, и упадешь. Нормально ли это? Ей неожиданно захотелось вернуться в консультационный кабинет и встретиться с Хичжу. На самом деле в процессе терапии она была не в силах поделиться всем, что гнетет душу. Просто не могла.
Поскольку Сонгён сама не понимала, правдивы ли ее воспоминания или это иллюзии, навеянные страхом, она держала все внутри. И вот уже несколько лет ее гложут сомнения.
…В день, когда произошла катастрофа с Ли Пёндо, Сонгён потеряла сознание, выпив молоко, принесенное падчерицей, и очнулась только на следующий день в больнице. Придя в сознание, она еще некоторое время пребывала в замороженном состоянии. Сонгён едва собралась с силами. Она хотела разузнать о Хаён, как только увидит мужа, но шанс все не представлялся.
Время посещений в реанимации ограничивалось всего двадцатью минутами утром и днем. По завершении данного времени даже ее муж, будучи врачом, не мог попасть в палату. И только после того, как через несколько дней ее перевели в общую плату, у Сонгён появилась возможность переговорить с мужем. Но, оставшись с ним наедине, она не могла вымолвить и слова. Прежде чем поведать о попытке Хаён убить ее, требовалось решить еще один вопрос. Если слова Хаён – правда, то, выходит, муж дал ребенку яд, чтобы та отравила свою мать…
«Ты действительно дал ребенку яд?» Сколько раз этот вопрос крутился у нее на языке, но наружу выйти не мог. Сказать это – все равно что вырвать чеку у гранаты. Она и представить не могла, каков будет масштаб взрыва. Но и спустить данную тему на тормозах тоже не могла.
В конечном итоге Сонгён начала рассказ с признания, что потеряла сознание, выпив молоко, которое дала ей Хаён. Она была уверена, что девочка добавила в него яд. Муж слегка вздрогнул, но затем, будто намекая на абсурдность происходящего, улыбнулся. Он пытался внушить Сонгён, что ей все приснилось. Ее ошарашила реакция мужа. «Меня уже в больницу поместили, как ты можешь не верить моим словам?» Сонгён, сохраняя суровое выражение лица, ответила, что это был не сон. Уловив жесткость в ее словах, муж перестал улыбаться и ответил, что понял и разберется в случившемся.
На следующий день он привел к ней в палату врача неотложной помощи, чтобы тот сообщил о состоянии Сонгён в момент, когда она поступила в реанимацию. Врач по очереди посмотрел на Сонгён и ее мужа и, казалось, замялся, не зная, что ответить. В его взгляде скользило беспокойство, что могут оспорить его методы лечения.
– Что-то не так?
– Я прошу вас рассказать, в каком состоянии поступил в реанимацию этот человек. Что послужило причиной такого состояния?
– Когда пациентка поступила к нам, налицо был сильнейший стресс. Вдобавок наблюдалась передозировка снотворными.
«Снотворное? Нет. Я не принимаю снотворное или нечто подобное».
– Жена говорит, что, скорее всего, в питье был яд.
– Яд? – Врач растерянно посмотрел на Сонгён, затем перевел взгляд на ее мужа. – Если б это было так, то ее не довезли бы до больницы.
Муж, находившийся в тот день в больнице из-за внезапной отмены командировки, ринулся домой, увидев новости. А дома обнаружил Сонгён без сознания. Ее состояние было критическим, и Сонгён оперативно доставили в реанимацию, где сделали ей промывание желудка.
Со слов врача выходило, что если б Сонгён приняла яд, то умерла бы еще до приезда мужа. Вне зависимости от того, как скоро доставили ее в больницу и провели промывание, осложнения не заставили бы себя ждать. Значит, Сонгён не была отравлена. Заметив, как врач с мужем едва уловимо переглянулись, она утратила желание задавать вопросы дальше.
После ухода врача муж взял Сонгён за руку и всерьез посоветовал ей обратиться к психотерапевту, когда она будет готова. Сонгён поразило столь нелепое предложение, но она продолжила вглядываться в обеспокоенное лицо мужа.
– Ты понимаешь, насколько бредово звучит то, что ты говоришь? Ты утверждаешь, что я дал яд Хаён? И веришь в это всем сердцем?.. Ты считаешь, это нормально?
Сонгён держала рот на замке. В таком состоянии он не сможет услышать правду о случившемся с Хаён.
На следующий день муж привел дочку. Это была их первая встреча после того, как Сонгён увезли в больницу.
Муж попросил Хаён объяснить, что произошло в тот день, но та с ужасом смотрела на них, прикусив язык. Наконец, когда муж велел рассказывать все как есть, Хаён с трудом разомкнула губы:
– Я проснулась от странных звуков. К нам в дом пробрался страшный мужчина. Он пытался задушить тетю. Я боялась, что она умрет. Поэтому… ударила мужчину ножом.
Хаён рыдала и дрожала от страха, вероятно, вызванного воспоминаниями о том дне. Муж растерянно обнимал и поглаживал девочку, шок которой перерос в слезы.
– Прости, Хаён… Я даже не знал, что произошло. Доченька моя, ты, должно быть, сильно испугалась… – Муж сурово посмотрел на Сонгён, в его глазах сквозило раздражение. – Какого черта? Почему ты не сообщила мне об этом? Как ты могла так поступить с Хаён? И после всего ты говоришь, что она тебе что-то сделала?!
В груди Сонгён все сжалось. Паршивый выходил разговор…
Все это время муж полагал, что смерть Ли Пёндо произошла по воле случая, когда Сонгён убегала. Муж Сонгён был на месте происшествия, когда прибыли оперативники. Он возражал против допроса его жены, которая пострадала в данной ситуации и, как следствие, теперь находилась в больнице. Муж сказал приходить им, когда Сонгён поправится, но они не обладали достаточным запасом времени. Поскольку в СМИ активно полоскали дело о побеге, полиция хотела покончить с ним как можно скорее.
Сонгён повторно рассказала полицейским о том, что произошло утром того дня. Поскольку детективы, в сущности, пришли подтвердить уже имеющуюся информацию об инциденте, особых разногласий не возникло. То, что Сонгён в результате была доставлена в критическом состоянии в больницу, служило смягчающим фактором. Она беспокоилась о том, как будет идти дальнейшее расследование, но полицейские заверили ее, подчеркнув – пусть это и их личное мнение, – что данный случай можно рассматривать как действия в целях самозащиты в ситуации, подвергающей жизнь опасности.
После ухода полицейских муж возблагодарил все сущее, что в тот момент Хаён находилась на втором этаже. Сонгён надо было рассказать ему обо всем еще тогда. Надо было прояснить истинное положение вещей, когда они остались с ним вдвоем. Почему она не смогла ничего тогда сказать?
Сонгён даже не вспоминала о произошедшем с Ли Пёндо, до тех пор пока вновь не увидела Хаён. Она даже забыла поделиться информацией с мужем. Тоскливо смотрела на мужа, не понимая, как подойти к этому разговору. Осознание случившегося повергло мужа в шок. Тон голоса, которым он задавал вопросы Хаён, стал в разы мягче:
– Ты не приносила молоко тете утром?
Плакавшая Хаён подняла голову, посмотрела на отца и покачала головой, показывая, что не понимает, о чем речь.
– До твоего прихода я спала.
– Да, точно… Ты спала в кровати, пока я тебя не разбудил. Я тоже это помню. – Муж посмотрел на Сонгён, с нажимом повторяя слова, сказанные Хаён. Он будто заставлял ее вспомнить о том, что именно произошло в тот день.
От холода в глазах мужа Сонгён потеряла дар речи. А он просто покинул больницу, уведя с собой Хаён. И следующие несколько дней даже не навещал ее.
Оставшись в одиночестве в больничной палате, Сонгён несколько раз прокручивала в голове события того дня. То ли из-за остатков снотворного в желудке после промывания, то ли из-за седативных, которыми ее пичкали в больнице, на протяжении всего времени пребывания в реанимации Сонгён находилась в некоей прострации. И еще несколько дней после перевода в обычную палату она не выходила из сна. Кроме дискомфорта в желудке, ее особо ничего не беспокоило.
Со стороны ситуация выглядела так, будто Сонгён приняла снотворное. Тогда выходит, что Хаён соврала? Получается, в молоке не было яда? Зачем же она обманула мачеху, сказав, что подсыпала яд? Чем больше Сонгён копалась в памяти, тем больше возникало вопросов, но ясности не прибавлялось. «А вдруг все действительно было не наяву? Что, если, как и сказал муж, мне все привиделось? – подумала она и тут же яростно помотала головой. – Это не сон. Как мне забыть маниакальный блеск в глазах Хаён, когда она следила за тем, как я пью молоко? Нет, это мне не привиделось».
«А ты уверена в этом? Знаешь ведь, какими яркими порой бывают фантазии… Если это был яд, ты ведь была бы уже мертва, разве нет?»
После того как ее поместили в больницу, ей снилось бесчисленное множество снов. Иногда снилось, что она плачет в объятиях мамы, и при пробуждении материнское прикосновение к щеке оставалось настолько отчетливым, что у нее ныло сердце. Когда она пила молоко, переданное Хаён, чувство того, как жидкость течет по пищеводу, было столь же ярким. В памяти отпечатался момент, когда Сонгён лежала на руках Хаён, не в силах пошевелиться, и ее сознание постепенно уплывало. Однако если б Сонгён приняла яд, то была бы уже мертва. «Что значили слова Хаён о том, что она не давала мне молоко?» Чем больше Сонгён погружалась в эти мысли, тем сильнее разрастался хаос в ее голове. И в какой-то момент она уже не могла с уверенностью сказать, привиделось ли ей все или она действительно выпила то молоко.
В результате муж не навещал ее вплоть до выписки из больницы, и у Сонгён не было ни малейшего шанса поднять вопрос о яде.
– Сонгён, ты меня слушаешь? – Только услышав голос Хичжу, она пришла в себя.
– А?.. Да-да, говори.
– Я спрашиваю, у вас с Хаён все нормально? Ничего не случилось?
– А что с Хаён?
– Похоже, она в ярости оттого, что вы переезжаете, не спросив ее мнение.
– Вот как…
– Не разговаривай со мной, как с чужой.
Когда они только начинали жить вместе, Сонгён думала, что у них получится стать одной семьей, если она будет искренна с Хаён, пусть та и не была ее ребенком. Сейчас же… Было ощущение, что она живет рядом с бомбой замедленного действия, которая может рвануть в любой момент. Теперь Сонгён осознала, насколько наивна и самонадеянна она была.
– С каждым днем все сложнее. Не знаю, что творится у нее в голове. В последнее время она только и делает, что сидит в своей комнате и молчит.
– В других семьях всё точно так же. В этом возрасте все дети – бомбы замедленного действия. С ума можно сойти: ведь непонятно, что кого заденет, и взорваться может в любое время…
– В других семьях точно так же?
– Конечно. Ты ведь знаешь, что пубертат не зря считается неспокойным временем? Другие родители тоже не понимают, что делать в связи с внезапными переменами в ребенке. Не разговаривать с родителями – это одна из базовых установок переходного возраста.
– Пубертат?..
Сонгён ни разу и не смотрела на это с такой стороны. Услышав это слово, она почувствовала странное облегчение. Может, рано пугаться и стоит посмотреть на Хаён под другим углом? Откровенно говоря, за исключением поведения за сегодняшним ужином, с ней не было особых проблем.
– А Хаён продолжает повторять одни и те же слова?
– Какие?
– Слова о том, что ты ее ненавидишь, что тебе будет все равно, даже если она умрет…
– Нет. Ничего такого.
«Это действительно так? А девчонка наблюдательна…» Хотя Хаён и не показывает, но она не может не замечать черту, которую провела Сонгён. Трудно сказать, что она ненавидит падчерицу, но и симпатии к ней не испытывает. Скорее избегает ее любой ценой. Вот истинные чувства Сонгён.
– Ну ты и дурочка… Неужели действительно не понимаешь, что стоит за этими словами?
– А?..
– Она же буквально умоляет: «Люби меня». Хаён жаждет любви. Она изголодалась по этому чувству.
Сонгён нечего было ответить на слова Хичжу. Единожды образовавшаяся трещина лишь нагляднее демонстрирует, насколько далеки люди друг от друга. Пусть Сонгён и собирала Хаён завтраки, ощущая при этом некоторую неловкость, но, сталкиваясь с ней лицом к лицу, не могла смотреть ей прямо в глаза. Тело деревенело, и Сонгён прирастала к полу.
– Если не получается вести себя с Хаён по-доброму, попробуй для начала поговорить с ней. Я говорю это, конечно, только теперь, но вы обе были непростыми пациентами.
– …Да?
– Не показывали, что происходит у вас в душе. И как тогда проводить терапию? Если вы не будете открывать то, что лежит на сердце, то никогда не сможете сблизиться друг с другом. – Будто видя решение ситуации, Хичжу делилась накопленными за несколько лет мыслями. Сонгён молча слушала ее.
– Знаешь, о чем я думала, проводя консультации с матерью и дочерью на протяжении трех лет? Хаён была словно подсолнух, который бесконечно тянулся к тебе, а ты напоминала холодное солнце, отказывающее даровать ей единый лучик. Отчего ты так холодна с ней? – Хичжу наступила на болезненную мозоль Сонгён.
Та не отрицала, что была холодна с Хаён. Хотя консультации длились всего по часу в неделю, Хичжу, которая наблюдала за ними несколько лет, не могла не заметить лед в их отношениях.
– Сонгён, такие дети, как Хаён, с повышенной тревожностью, всегда остро на все реагируют. Они стараются быть такими, какими их хотят видеть родители. Если их усилия не срабатывают, они начинают бороться. Провоцируя конфликт, они хотят привлечь внимание. А что происходит, когда и это не работает, знаешь?
«Где же сейчас Хаён?» – подумала Хичжу и продолжила:
– А после они дистанцируются. Если вы позиционируете себя как семья, то должны постоянно поддерживать и налаживать контакт, а иначе вы ничем не отличаетесь от соседей. Возможно, сейчас выпал последний шанс.
– Последний шанс?
– Если переходный возраст проходит в подобном ключе, то, повзрослев, ребенок покидает дом. У родных родителей и детей все аналогично. Ты же не хочешь оставшуюся жизнь провести в таких отношениях?
– …Не знаю, с чего начать.
– Поинтересуйся, какое у нее настроение, хорошо ли она спала. Спроси, чтобы она хотела бы съесть. Вы же семья, что тут сложного? «Это не пустой разговор», «я искренне заинтересована в тебе», «я вижу тебя», «не волнуйся», «я рядом» – если ты дашь почувствовать это Хаён, она откроется.
– Понятно… – уклончиво протянула Сонгён. Она не могла ответить: «Ты ничего не знаешь». Ей просто хотелось завершить разговор.
– Помимо переезда, произошло еще что-нибудь?
– М-м?
– Просто во время разговора с Хаён возникло такое чувство.
Поколебавшись, Сонгён в итоге произнесла:
– Я беременна.
– О… поздравляю, – замявшись на мгновение, поздравила Хичжу. Пауза между ее словами странным образом резанула по нервам. Да, Хичжу ведь с самого начала невзлюбила ее мужа. И тем не менее Сонгён стало обидно, что та, будучи подругой, так безрадостно восприняла новость о беременности.
– Видимо, тебя это не обрадовало, а?
– Нет, что ты! Просто теперь стало понятно, зачем приходила Хаён. Получается, на самом деле она хотела поговорить не о переезде, а о том, что у нее родится младший брат или сестра…