Разбудите меня среди ночи и спросите: что такое счастье?.. В детстве я сказала бы, даже не открывая глаз: лето, дача, веранда, стакан с апельсиновым соком.
Разбудите меня сейчас, по прошествии стольких лет, – и я отвечу вам в точности то же самое. Потому что счастье и детство, в их обобщенном виде, – это стакан с апельсиновым соком на залитой утренним солнцем веранде, с крыши которой спускаются по бечеве тугие спирали дикого винограда; зелень прихотливо вырезанной листвы просвечивает бледно-зеленым, образуя на белой-пребелой скатерти фантастические узоры…
Еще счастье – это когда на землю спускаются голубые сумерки и весь воздух гудит от полета майских жуков, от мощных взмахов их лакированных крыльев… Счастье – разморенный июльским солнцем полдень на соседнем пруду, где на зеленой ряске, на листьях глянцевых желтых кувшинок сидят разомлевшие от жары лягушки, подрагивая белыми жирными брюшками… Счастье – перевернутая донышком кверху синяя чаша неба, под которой умещается весь твой маленький мир: бескрайний луг, сплошь заросший полевыми цветами со сладким до одури ароматом и мохнатыми черно-желтыми шмелями. Счастье – карьер за лесом, темные мрачные ели и корабельные сосны со звенящими от жары золотыми стволами, мхи и пружинящие лишайники, лесная тропа, по которой тянутся рыжие муравьи… Но самое главное счастье – это, конечно, стакан с апельсиновым соком ранним солнечным утром.
Счастье всегда начиналось так: в большом доме все спят, и даже кузнечики не стрекочут, только мухи сонно ползают по окну… На белой скатерти ярким пятном желтеет хрустальный стакан с апельсиновым соком, ледяным, прямо из холодильника. Я сижу в кресле-качалке на веранде флигеля и сквозь просветы в виноградных листьях слежу, как бледные еще лучи скользят по лужайке… От лужайки плывет густой дух скошенной накануне травы, в высоком небе застыли далекие, безразличные к земным делам облачка… Постепенно солнечные лучи обретают силу и наливаются огненным цветом и наконец ложатся на скатерть и на кресло-качалку, в которой сижу я. Жидкость в стакане вспыхивает, обретая янтарный оттенок, потом меняет цвет на яичный и начинает светиться изнутри. Я рассматриваю сок на свет, делаю первый глоток и только потом выпиваю залпом, до дна. Я стараюсь не нарушать ритуал. Потом слегка раскачиваюсь в кресле, время от времени касаясь ногами струганых досок пола, – и от теплого дерева по телу прокатываются волны блаженства…
В ту пору меня донимала мысль, какой все-таки цвет у апельсинового сока утром, – после того как мама прочитала мне лекцию о традиционных японских цветах. Порой ее сильно заносит, и она задвигает такое, что мозг буквально вскипает, но тут все было неожиданно интересно. Короче, в давние времена японцы напридумывали столько разных цветов и оттенков, что куда уж нам, европейцам. У японцев мозг устроен не как у нас, они сами так говорят. И с цветом они просто «уровень Бог». Ну как вам, к примеру, оттенок «щегольская хурма» – бледней «промытой хурмы», но темней «отбеленной хурмы»?!
Однако же угадать по японской системе цвет моего апельсинового сока не удалось! Пришлось смешать бледно-желтый с красноватым оттенком «цвет птенцов», добавить туда тускло-желтого «цвета золотистого воробья» и загустить все это желтым с зеленым отливом «цветом масла из рапсового семени». Зеленый отлив особенно пригодился, так как тень виноградной листвы неизменно добавляла в желтизну сока капельку зелени…
Но я отвлеклась.
О чем я?.. Ах да… о том, как хорошо мечтать о наступающем дне, когда покачиваешься в кресле и твои босые ноги легонько касаются струганых досок пола…
…Я качнулась в кресле, оттолкнувшись пальцами ног от шероховатых некрашеных досок. Сегодня можно успеть переделать кучу дел! А под вечер приедет мама, и можно будет повиснуть на ней – потащить ее «на охоту», наловить лягушек сачком, потом запустить в бочку, а еще лучше – в аквариум, а наша кошка будет ходить вокруг и с мявом совать туда морду, а лягушки – вопить от ужаса человеческими голосами. Мы с мамой будем кататься от смеха, а бабушка – нудно брюзжать, что мы живодерки и так нельзя портить ребенка. Мама, конечно, опять привезет с собой кучу бумажек и словарей, но я все равно утяну ее на болото… Ну а дальше пускай ваяет свои переводы, не сильно расстроюсь, ведь для забав всегда есть Волк!
Кто такой Волк? Соседский мальчишка, мой неразлучный дачный друг. Вообще-то он Вовка, просто Вовка, но я в детстве коверкала кучу слов, и выходило «Волк», прозвище так и прилипло. Даже родная бабушка теперь зовет его Волком… А меня Волк зовет Леей, принцессой Леей, потому что повернут на «Звездных войнах», и говорит, что я копия Леи. Хотя принцессой назвать меня можно с натяжкой, с моими торчащими ребрами и вечно ободранными коленками… А еще, начитавшись в детстве Сетона-Томпсона, Волк иногда начинает звать меня Бланкой, белой волчицей Бланкой, но быстро снова переключается на Лею. Я не возражаю. Настоящее имечко-то у меня не очень, так что и Лея, и Бланка намного красивей.
Волк и вправду похож на волчонка: тощий, быстрый, поджарый, с близко посаженными глазами, отчего у него все время настороженное выражение. А вот цвет глаз у него – обалдеть! Синие-синие, с желтоватой каймой-ободочком. Обычно они доверчивые, как у щеночка хаски. Но когда Волк злится, глаза становятся желтыми и недобрыми. Мы дружим только друг с другом, остальные нам попросту неинтересны, так и ходим вдвоем.
Самое любимое развлечение – залезть на второй этаж большого дома, в крыло, где у нас лежбище: наваленные на полу мохнатые шкуры монгольских лошадок (чехлы от дедушкиных «жигулей»), и дом скрипит от ветра и слегка покачивается, как галеон на бескрайних морских просторах. Я никогда не плавала на галеонах, но мне почему-то кажется, что они должны раскачиваться именно так.
Вереница дней и недель спрессовывается в несколько месяцев очумелого солнца и упоительного восторга – с конца мая и до начала учебного года. Потом все разъезжаются по домам. Общение практически прекращается, и осень, зима и весна проходят в ожидании нового лета.
Дачная дружба, конечно, странная, но более верного друга у меня никогда не было и не будет. Так мы и жили – до того злополучного августовского дня, когда все началось.
В то лето мне исполнилось тринадцать. Волк был на год старше.
…Вот тут я должна сделать паузу и рассказать об одной своей странности.
Порой мне снятся странные сны. Точнее, это не сны, а грезы наяву. Неожиданно я выпадаю из реальности. Весь окружающий мир словно отодвигается от меня и становится очень маленьким. Сознание мое наблюдает откуда-то с высоты за упрятанным в прозрачную сферу телом, видит со стороны все движения, слышит мой голос, будто за меня говорит другой человек. Наверное, так смотрит на тело душа, которая уже отлетела, но не успела еще далеко уйти. Время замирает и одновременно галопом несется вперед, воздух становится вязким и плотным, и, чтобы тело могло двигаться, приходится разгребать воздух руками, как водоросли…
В тот памятный день со мной приключилась та же история.
Был тихий послеполуденный час ясного августовского дня – самое любимое время суток любимого дачного месяца. Нежаркое солнце позолотило весь мир гаснущими лучами.
Мы с Волком сидели на бортиках песочницы и о чем-то вяло переговаривались. Я давно уже выросла, но песочницу не убирали с участка: я запретила ее убирать. В такие дни хорошо сидеть, погрузив ноги в песок, и бездумно чертить веткой узор, воображая, что это японский сад камней и песка. В высоком голубом небе изредка проплывали далекие, отстраненные от мирской суеты облачка.
Но тут посреди безмятежности налетел порыв сильного ветра, резко похолодало. На горизонте возникло новое облако – темно-серое, отливающее лиловым, с желтым подбрюшьем. Само небо приобрело неприятно стальной оттенок. Облако очертаниями напоминало дракона или какого-то хищного зверя, широко разинувшего зубастую пасть. И приближалось оно очень уж быстро, куда быстрее, чем призрачные клочья белого тумана. Возможно, на той высоте поток ветра был намного сильнее… но что-то меня настораживало.