Чёрная стезя. Внук врага народа. - читать онлайн

Глава 1

Минули октябрьские праздники, вновь начались трудовые будни. Мишка Кацапов третий день трудился в первую смену. С утра, как обычно, произошла короткая встреча с Костей Балуевым, которого он сменял после ночной смены. Они поприветствовали друг друга крепким рукопожатием. Мишка бросил мимолётный взгляд на поверхность станка, оценивая её чистоту перед сдачей ему рабочего места.

– Подшипник шпинделя что-то застучал, – сообщил Балуев, закрывая на замок свой инструментальный ящик. – Сделай сегодня заявку слесарям, пусть посмотрят.

– Сделаю, – коротко ответил Кацапов, – остальное в норме?

– Всё чики-чики, – одобрительно отозвался Балуев. – Норму выгнал с большим хвостиком и вздремнуть успел.

Мишка улыбнулся. Он знал все хитрости выполнения месячного плана. Все токари-сдельщики за дневные смены старались перевыполнять план по максимуму, чтобы иметь задел на будущее. Потом, когда трудились по ночам, этот задел предъявляли контролёру, как продукт ночной смены, успевая вздремнуть пару часов на лавке в душевой.

Сменные мастера знали про этот трюк, но закрывали глаза. Для них главным критерием было выполнение месячного плана, и лишь после него – трудовая дисциплина.

– Есть ко мне претензии? – спросил Балуев.

– Вроде нет. Станок сверкает, как у кота яйца, – оценил качество протирки станины и салазок Мишка. – Можешь отчаливать.

– Тогда до завтра?

– До завтра.

Балуев развернулся и направился в душевую.

Мишка поднял кран-балкой тяжёлую кованую заготовку, вставил её в патрон, подпёр центром задней бабки, принялся центровать.

Вскоре его ДИП-300 загудел, набирая обороты. Мишка подвёл резец, отложил на шкале нониуса нужную глубину среза, запустил продольный ход.

Блеснул свежесрезанный металл, из-под резца, скручиваясь, проворно побежала серебристая змейка стружки. Она удлинялась на глазах, Мишка поймал её металлическим крючком и направил вдоль станины.

– Привет рабочему классу! – услышал Мишка у себя за спиной.

– Привет, – ответил он, не оборачиваясь, и узнал по голосу Анатолия Хохрякова.

Хохряков был его учителем-наставником, обучал токарному ремеслу, пока Мишка не сдал экзамен и не получил право самостоятельной работы.

– Как дела с выработкой? – спросил Анатолий, зайдя сбоку, чтобы видеть лицо собеседника.

– Нормально. В прошлом месяце сто двадцать семь дал.

– На четвёртый разряд сдавать не собираешься?

– Никто не предлагал, а сам не напрашиваюсь.

– Да-а, скромности у тебя, хоть отбавляй, – проговорил Хохряков. По голосу было непонятно: одобряет он такое качество, или же осуждает.

– Давай, с мастером переговорю?

– Не надо.

– Почему?

– Не успею. Со дня на день повестки жду.

– Призывную комиссию прошёл?

– Прошёл.

– И куда?

– На флот, 64-я команда.

– На флот – это хорошо. Там тебя всему научат.

– А в других войсках учат не всему? – рассмеялся Мишка.

– Нет, – твёрдо заверил Хохряков. – Только на флоте можно освоить порядка десяти мирных профессий. В пехоте такой возможности нет.

Мишкин наставник знал, что говорил. Он отслужил на подводной лодке четыре с половиной года и демобилизовался в звании главного старшины. Незадолго до приказа об увольнении в запас его лодка ушла в длительный поход, и старшине команды торпедистов пришлось переслужить положенный срок ещё на полгода.

Головным убором Хохрякова вместо положенного чепчика до сих пор служила чёрная пилотка подводника с тоненькими белыми полосками по верху.

– Получишь повестку – дай знать, – сказал Хохряков. – Проводим, как положено. Я эту неделю в ночь работаю.

– Не сомневайся, Анатолий Петрович.

– Ну, бывай, Мишаня. Смотри, не запори деталь – под резцом у тебя высокий класс точности. Работа, как я вижу, пятого разряда, да?

– Угадал. Мастер мне доверяет, и я не могу его подвести.

Хохряков ушёл.

Резец достиг конца обрабатываемой поверхности, Мишка отвёл его, отогнал суппорт в исходное положение, выключил сцепление. Затем взял в руки штангенциркуль, снял размер.

«Ещё прогнать пару раз, а потом можно запустить на чистовую обработку, – отметил он про себя. – Сегодня я должен закончить вал и сдать контролёру».

Резец вновь двинулся вдоль вала, снимая с поверхности черновую стружку. Мишка стал размышлять о предстоящих проводах на службу.

«Сдержал своё слово военком, не забыл», – подумал он, вспомнив рассерженное лицо подполковника, который стыдил его год назад. Мишка стоял тогда перед ним, низко опустив голову, и готов был провалиться сквозь землю…

… Ещё в десятом классе он, минуя военкомат, отправил по почте своё заявление о приёме в военно-морское училище. Конкурс там был велик. Ему казалось, что обращение к начальнику училища напрямую увеличит его шансы на поступление. Он внимательно изучил правила приёма и убедился, что такой порядок приёмки документов не возбраняется.

Заявление было принято, из училища пришёл вызов на домашний адрес, Мишка направился в военкомат. И тут начались все его неприятности.

Офицер, оформлявший ему воинское требование на бесплатный проезд в поезде до Симферополя, высказал Мишке всё, что думал о нём.

– Ты знаешь, как это называется?! – спросил он гневно, едва взглянул на персональный вызов из училища. – Самоуправство и самоволие! Вот что это! За такие вещи в армии по шёрстке не гладят, а сразу бьют по кумполу! Отправить документы без ведома военкомата! Мыслимое ли дело? Ты что о себе возомнил? Кто тебя надоумил так поступить?

– Никто, я сам, – ответил Мишка, не понимая, почему офицер закипел, как чайник. – Прочитал правила приёма, собрал необходимые документы и отправил. Вот и всё.

– Вот и всё! Ты обязан был обратиться за разрешением в военкомат, ясно? И справка медицинская должна исходить от нас, по установленной форме, а не по визуальному заключению, чёрт тебя возьми!

– Откуда мне было знать?

– Телком-то не прикидывайся тут! Ты призывник, а училище, в которое пошли твои документы – военное!

Офицер выплёскивал свои эмоции довольно долго. Закончив монолог о воинской дисциплине, он пригрозил:

– Ну, ничего, вольёшься в ряды вооружённых сил – командиры быстро вправят твои мозги на место.

Оформив проездные документы, Мишка отправился в Севастополь.

Абитуриентов прибыло на вступительные экзамены очень много, мест в курсантском общежитии на всех не хватило, пришлось разбить палаточный городок. В одну из палаток заселили и Мишку. Кроме него здесь обосновались ещё трое ребят. Камал приехал из Казахстана, Игорь из Владимира, Олег прибыл из-под Краснодара.

Ребята быстро подружились. Неделя пролетела незаметно. Утром проходила физзарядка под руководством старшекурсника, после неё завтрак, потом весь день была самоподготовка в читальном зале с перерывом на обед. После ужина абитуриенты расходились по местам расселения. Отдыхали, затем вновь садились за учебники.

Первый экзамен Мишка сдал на отлично, второй на четверку. Накануне третьего произошло событие, которое никто из абитуриентов не ожидал.

Вечером памятного дня, устав от зубрёжки, они спустились к морю. Плавали, загорали, дурачились, пока на горизонте не показалась чёрная туча. Схватив одежду, побежали к своей палатке.

К удивлению Мишки, на его кровати в грязных ботинках, вытянувшись во весь рост, лежал незнакомый здоровенный курсант. Судя по трём нашивкам на рукаве, этот парень закончил третий курс. На погончиках робы, скукожившись, виднелись две лычки старшины второй статьи. Он лежал на спине, лицо было накрыто бескозыркой. Парень спал или прикидывался, что спит.

– Опаньки! – воскликнул Мишка, пытаясь своим возгласом разбудить непрошенного гостя. – Кто посмел лечь без спросу на мою постель? Кто ел из моей чашки?

Курсант не пошевелился. Друзья Мишки переглянулись, казах сказал с сочувствием:

– Может, товарищ устал и решил отдохнуть? Зачем беспокоить человека. Пусть отдохнёт, затем сам уйдёт. Присядь пока на мою кровать, пережди.

– Он же не бездомный, – заметил Мишка и, подойдя к кровати, тронул курсанта за плечо.

– Эй, уважаемый, просыпайся, – весело произнёс он. – Погостил, пока нас здесь не было, пора и честь и знать. У нас завтра экзамен, нужно ещё подготовиться.

Парень ленивым движением руки сдвинул бескозырку с лица и сквозь зубы произнёс:

– Ты это мне, салага? Убери свою ниточку с моего плеча и не мешай крабу отдыхать.

Бескозырка вновь легла на лицо нахала.

Мишка от неожиданности раскрыл рот, поразившись беспредельному хамству. Уже через секунду, придя в себя, он молниеносно сдёрнул с лица курсанта бескозырку и положил её ему на грудь.

– Э-э, парень! В гостях так себя не ведут! Хамить – это дурной тон.

Курсант не ожидал такого поворота, во все глаза уставился на смельчака. В его голове, возможно, вовсе не укладывалось, чтобы какой-то зелёный абитуриент посмел дерзить ему, старшекурснику, морскому волку, без пяти минут офицеру.

Он медленно приподнялся, передвинулся на край кровати и сел, сбросив ноги на пол. Продолжая пялиться на Мишку удивлёнными глазами, сказал:

– Я, шо-то, не понял: кто-то тут пискнул, или мне показалось?

– Шёл бы ты, паря, отсюда по-хорошему, – спокойно проговорил Мишка.

– А то шо?

– А то придётся мокнуть под дождём, – Мишка отошёл от кровати на пару шагов, остановился в ожидании. Трое его новых друзей застыли в тревоге, сидя на своих кроватях.

В это время, словно в подтверждение его слов, в проёме палатки сверкнула молния и тут же раздался оглушительный гром.

Курсант был выше Мишки почти на голову, и комплекция его была внушительной. Он встал и двинулся на него, как бык на красную тряпку.

– А ну повтори!

– Дождь хлестанёт с минуты на минуту, говорю. Пора поторопиться восвояси.

Изо рта курсанта исходил запах водки. Он был пьян и настроен воинственно, его ручищи угрожающе сжались в кулаки. Еще секунда-две и его кувалды пройдутся по голове Мишки.

Мгновенно вспомнилось наставление отца в детстве:

«Никогда, сынок, не бойся противника, даже если он выше тебя ростом и мощнее. Твоя трусость только усугубит ситуацию, а страх ослабит силы. Когда видишь, что драки не избежать – бей первым, не раздумывая. Это главный ключ к победе».

– Миша, не связывайся с ним, – испуганно вымолвил паренёк из Владимира. – Он изуродует тебя. Как ты пойдёшь на экзамен? Беги!

Но Мишку было уже не остановить. Он терпеть не мог борзых наглецов, как бы грозно они не выглядели, и готов был наказывать их тумаками за каждую дурную выходку. Мишка умел драться и настроил себя на поединок.

– Ну, салага, ты сам напросился, – процедил сквозь зубы курсант и цинично сплюнул на пол. – Сейчас Сёма покажет тебе, как у нас в Одессе утирают сопли строптивым юнгам.

Мишка сразу сообразил, что перед ним борец, который попытается сделать захват рук и затем провести какой-нибудь удушающий приём.

– Попробуй, – спокойно ответил он и в следующий момент, когда громила сделал резкий выпад вперёд, его кулак мелькнул в воздухе.

Курсант громко хрюкнул на выдохе и рухнул на пол.

– Вот так-то будет по справедливости, – сказал Мишка. – За каждую гадость, дружище, нужно платить.

Его друзья со страхом смотрели на копошащегося на полу курсанта.

Тот постоял некоторое время на коленях, тряхнул головой, приходя в себя, и медленно поднялся на ноги.

– Не будет тебе здесь жизни, – злобно сказал он, сплюнув кровавую слюну. – Забирай свои документы и вали на все четыре.

– А если нет?

«Морской волк» криво ухмыльнулся:

– У тебя есть ровно час, чтобы упаковать вещи. Приду, проверю.

В этот момент разразился ливень. Плотная пелена дождя с шумом обрушилась на брезент. Курсант выглянул из палатки и, будто не замечая дождя, вразвалку зашагал прочь.

Через час, когда закончилась гроза, в палатку заглянул знакомый одессит и поманил рукой Мишку на выход.

– Выходи, разговор есть, – сказал он и скрылся из вида.

– Миша, мы тебе нужны? – робко спросил Камал.

– Сам разберусь, – ответил Мишка. – Учите уроки, заступников из вас всё равно не получится.

«Разговор» состоялся по формуле «двое на одного». Пьяный Сёма привёл с собой кореша со своего курса, который был тоже изрядно выпивши.

Драка была бессловесной и жестокой. Друг, которого привёл с собой одессит, оказался подвижным парнем и обладал некоторыми элементами бокса. Если бы он был один – Мишка, возможно, отправил бы попрыгуна в нокаут в течении пары минут. Мешал верзила, который отвлекал всё внимание и ловил момент, чтобы ухватить Мишку за руку и броском повалить на землю.

Лица парней были в ссадинах и кровоподтёках, они тяжело сопели, жадно хватали воздух ртом, задыхаясь, но не отступались. Мишка успел хорошо пройтись по их физиономиям, но понимал, что шансы на победу у него тают с каждой минутой. Он тоже изрядно подустал. Драться в честном бою с двумя бугаями было сложно, рано или поздно они улучшат момент и расправятся с ним.

Мишка попятился назад, оглядываясь по сторонам. Взгляд его упал на старое весло рядом с облезлой шлюпкой. Не раздумывая, Мишка ухватил его и занёс над собой.

– Хотите, чтобы я раскроил ваши бошки?! – дико оскалившись, будто загнанный в угол волк, прокричал он. – Подходите, сволочи! Живее! Пришибу обоих!

Двое распалившихся курсантов остановились.

– Ладно, парень, сегодня твоя взяла, – скривившись, проговорил Сёма. – Но завтра всё повторится, если ты не свалишь из училища. Только завтра нас будет больше.

Они развернулись и скрылись за сложенными друг на друга шестивесельными ялами.

Мишка направился на берег, чтобы умыться и почистить одежду.

Когда он возвращался назад, на него трусливо напали сзади. Он не успел обернуться, чтобы защититься. На голову обрушилось что-то тяжёлое, и он потерял сознание.

В палатку он вернулся с окровавленной головой и синяком под глазом, перепугав своим видом парней. Всё это время они находились в ней, не удосужившись даже полюбопытствовать, почему «разговор» затянулся надолго.

– Миша, что с тобой? – с тревогой спросил Камал. – Они тебя били?

– Ты реально наивный или только прикидываешься? – со злостью сказал Мишка, сверкнув белками глаз. – Нет, чёрт возьми! Сам ударился головой. Причём, несколько раз подряд.

– Тебе надо обратиться в санчасть, – посоветовал щуплый Олег с сочувствием. – Рану надо обработать, не то может загноиться.

– Он дело говорит, – поддержал друга Игорь. – Давай я тебя отведу?

– Да пошёл ты… – отмахнулся Мишка и улёгся на кровать.

Друзья его больше не интересовали, они разом утеряли его доверие к себе. Да и какие из них друзья, если в трудной ситуации заняли нейтральную позицию? Разве настоящие друзья так поступают? Что из того, что никогда в жизни им не приходилось драться? Он и не требовал от них вступать в потасовку. Отвратительно то, что все они МОЛЧАЛИ, отвернув головы, словно их вовсе не касалось, когда хамил этот пьяный негодяй. А когда его били – они в этот момент сидели, вцепившись в учебники. Нет, после всего случившегося ему с ними не по пути.

На следующий день Мишка для проформы явился на экзамен, вытянул билет, а уже через минуту встал и заявил, что не знает ответа ни на один из вопросов. Хотя в действительности, мог бы получить железную четвёрку.

Ему было предложено не отчаиваться, обратиться в мандатную комиссию, которая разрешит провести пересдачу. Но Мишка был категоричен. Он решил возвратиться домой.

Капитан третьего ранга, седовласый офицер, который рассматривал его дело, поначалу очень удивился несогласию Мишки на пересдачу. Потом, внимательно взглянув на синяк под глазом, сказал:

– Если сомневаешься в выборе профессии – поезжай домой. Так будет лучше. На флот идут люди с твёрдым характером и бескрайней любовью к морю. У тебя пока нет ни того, ни другого.

Получив документы, Мишка вернулся домой. В военкомате ему учинили разнос, несопоставимый ни с одной из взбучек, которые он частенько получал от матери.

«Лучше бы побили, чем так унижать, – думал он, стоя перед офицером, сжавшись в комок от стыда.

– Нет, вы посмотрите на него! Обвёл военкомат вокруг пальца, съездил на море за счёт государства и вернулся без единой стыдинки в глазах! Сколько же наглости надо иметь при себе, чтобы сотворить такое! Ты, Кацапов, знай: я отправлю тебя служить в ад! Пойдёшь у меня на флот, на самую зачуханную дизельную лодку трюмным машинистом, чтобы три года не видел белого света! Ясно?!

Мишка молчал, как партизан.

– Ясно тебе?

– Ясно, – выдавил из себя Мишка.

…И вот теперь ему предстояло отправиться на флот на три года. «Хорошо, хоть новый закон вышел, – подумалось Мишке. – На целый год скостили срок службы. Чёрт его знает, что за жизнь в этом адском трюме?»

Мишка остановил станок, сделал очередной замер. В этот момент к нему подошла контролёр смены. Звали её Галя. Смазливое лицо, тугие бедра, походка с подиума и разбитной характер сводили с ума многих мужиков, но она игнорировала всех ухажёров, и с неиссякаемым постоянством загадочно поглядывала на Мишку. Друзья подкалывали его за эти взгляды, провоцировали, отпускали сальные шутки, но всё было напрасно. Мишка не поддавался на уловки и провокации. Галя была старше его на целых шесть лет, у неё имелся четырёхлетний сын и этим всё было сказано.

– Привет, Кацапов, – игривым голосом произнесла она, поставила одну ногу на край деревянной решётки, выставив напоказ смуглую красивую коленку. – Зайди в конторку, как освободишься.

– Что стряслось? – спросил он, стараясь не встречаться взглядом со жгучими зелёными глазами Гали. Эти глаза будто воспламеняли его, лицо сразу заливалось густой краской и перехватывало в горле.

– Зайди, узнаешь.

– А сейчас сказать нельзя?

– Меня попросили передать тебе, я и передаю, – томным голосом отозвалась Галя.

– Считай, что передала. Прогоню чистовую стружку и зайду, – недовольно пробурчал Мишка и включил сцепление. Вал завращался, набирая обороты. Мишка стал подводить к нему кончик резца, давая понять всем своим видом, что разговор окончен.

Галя обиженно поджала губу, отошла от станка и двинулась дальше по пролёту, в конце которого работали фрезеровщики.

«Чего я им вдруг понадобился? – подумал Мишка. – Вроде журить меня не за что».

Через десять минут, убедившись, что поверхность вала готова по всем параметрам, он выключил станок и направился в конторку.

– А-а, Миша, – обрадовалась табельщица тётя Валя, когда он появился в дверях тесной конторки. – Присаживайся, подпись твоя требуется.

– Чего случилось-то, тёть Валь? – насторожённо спросил Мишка. – Ничего особенного, повестку я должна тебе вручить под роспись. – В армию? – радостно сорвалось у Мишки.

– В её родимую, – пожилая табельщица нацепила очки, взяла тоненькую стопочку повесток из военкомата, стала перебирать их, отыскивая взглядом его фамилию.

– Вот, твоя. Кацапов. Распишись.

Мишка взял ручку, расписался. Сердце забилось учащённо.

– А кого ещё призывают, тёть Валь? – поинтересовался он.

– Игоря Ледина, Владика Дубровского, Володю Котова, Сашу Атёсова…и, кажись, больше нет никого из механического. Остальные ребята из метизного отделения.

– Спасибо, тёть Валь! – поблагодарил Мишка табельщицу и выпорхнул из конторки.

День тянулся очень медленно. Мишка закончил изготовление вала, ещё раз выполнил контрольные замеры, и только после этого снял его со станка кран-балкой, погрузил на тележку.

Едва он успел отогнать кран-балку по монорельсу в сторону, как тут же, словно из-под земли, появилась Галка.

– Сдаёшь? – спросила она.

– Сдаю, принимай.

Галка извлекла из кармана штангенциркуль, присела у тележки на корточки, принялась делать контрольные измерения. Её юбка натянулась на бёдрах и поднялась на четверть выше колен, обнажив красивые ноги.

Мишка смотрел на них и чувствовал, как кровь приливает к лицу. Он тут же отвернулся, чтобы не выдать своего смущения.

– Молодец, не запорол ни одного размера, – одобрила работу Галка, выпрямляясь. – Можешь отвозить на склад.

– Угу, – буркнул Мишка.

– Ты со всеми так разговариваешь? – неожиданно спросила Галка.

– Как? – вырвалось у Мишки. Он повернулся к женщине и тут же встретился с её призывно горящими зелёными глазами.

– Недоброжелательно.

– Тебе показалось.

– Вовсе нет. Уже год мы вместе работаем, но я ни разу не слышала от тебя добрых слов. Всё только бур-бур, да бур-бур, будто я баба-яга какая-то.

– Ты сейчас к чему это клонишь? – Мишка в упор посмотрел на Галку. – Чего добиваешься?

– Ничего не добиваюсь, – спокойно ответила Галка. – Просто ты хороший парень и нравишься мне, мы могли бы дружить, а не собачиться.

– У тебя, кроме меня, дружильщиков пруд пруди, я уже лишний, – дерзко высказался Мишка.

– Наслушался небылиц обо мне и поверил? – улыбнулась Галка. – Теперь понятно, почему ты избегаешь меня и грубишь.

Мишке вдруг стало стыдно за свои слова, и он смягчился:

– Поздно уже дружбу заводить, в армию меня забирают.

– Дружить никогда не поздно. Когда твоя отправка?

– Двадцать седьмого.

– Ещё целых две недели, – с растяжкой произнесла Галка. – За это время можно горы свернуть.

Мишка начал смутно понимать, на что намекает эта красивая женщина и почувствовал, как в голову ударила горячая кровь. Он верил и не верил своей догадке. На его лице явно отразилось замешательство, и Галка не могла его не заметить.

– Ты уже взрослый мужчина и всё понимаешь, – продолжила она с ласковой улыбкой на лице. – Приглашаю тебя в гости. Этот визит можно назвать проводами.

Кровь ещё сильнее застучала в висках. Мишка, растерявшись вконец, молчал. Мысли с лихорадочной быстротой носились в голове.

«Что, если она действительно говорит правду и у неё после мужа никого не было? Может, она влюбилась в меня, а я как последний идиот грублю ей, презираю».

– Я подумаю, – с трудом выдавил он. В горле пересохло, голос стал неузнаваем: был хриплый и предательски дрожал.

– Подумай, Мишечка, – улыбнулась Галка и направилась к конторке, соблазнительно покачивая бёдрами.

Мишка с опаской огляделся по сторонам. Вдруг кто-нибудь оказался поблизости и стал нечаянным свидетелем их с Галкой разговором? К счастью, никого рядом не было, разговор останется в тайне.

С гулко стучащим сердцем Мишка направился в душевую и через полчаса уже стоял на автобусной остановке.

Автобус в посёлок ходил два раза в час, очень часто случались срывы графика. В часы «пик», когда заканчивалась рабочая смена на заводе, на остановке скапливалось большое количество людей. Не всем было суждено попасть в автобус. После ожесточённого штурма часть поселковых жителей оставалась на остановке. Кто-то, кляня всех чертей, отходил в сторону и ждал следующего рейса, кто-то, смачно сплюнув, матерясь, отправлялся пешком в шестикилометровое путешествие по убитой дороге без тротуаров, а кто-то выходил на проезжую часть и ловил попутный транспорт.

Мишка был тёртым калачом. Не было ещё ни одного случая, чтобы он не попал в салон. У него была отработана своя система штурма. Он отходил от остановки на пятьдесят метров в ту сторону, откуда приходил автобус и стоял на стрёме. В этом месте дорога имела крутой изгиб, автобус затормаживал, приближаясь к остановке. Мишка улавливал этот момент, приближался к дверям вплотную и шагал так до самой остановки. Когда автобус останавливался и раскрывалась задняя дверь, он оказывался в числе первых, кто поднимался на подножку.

Система не подвела его и на этот раз. Мишке удалось даже устроиться на заднем сиденье. Обогнув металлическую стойку у дверей, он плюхнулся в углу рядом с другом детства. Димка Арефьев был старше Мишки на один год и учился уже на втором курсе института.

– Какими судьбами? – спросил Мишка, протягивая руку для приветствия.

– Решил родителей навестить, – ответил Димка. – На праздники не смог приехать, сейчас вот вырвался на денёк.

– А меня на флот забирают, сообщил Мишка. – Двадцать седьмого. Приезжай на проводы, буду рад.

Димка что-то прокручивал в уме, затем уверенно сказал:

– Обязательно буду.

Они давно не виделись и проболтали до конечной остановки. Димка рассказал, как работал летом в стройотряде, сколько чего и где построили и сколько денег заработал. Потом похвалился, что получил второй разряд по гимнастике и у него скоро состоятся соревнования области, на которых он рассчитывает стать призёром.

Конечная остановка автобуса была рядом с Мишкиным домом. Друзья вышли из автобуса и некоторое время постояли у ворот.

– Подружку-то завёл? – спросил Димка, ткнув друга кулаком в бок. – Придёт на проводы?

– Нет, Димарь.

– Что так?

– Да шалавы какие-то попадаются всё, – сплюнул Мишка. – Ни одной путёвой девчонки.

– Так уж и ни одной?

– Ну, есть некоторые, да они давно с другими гуляют.

Мишка имел в виду двух девчонок, которые нравились ему в разное время. Одноклассница Таня Сидорова предпочла Пашку Чайку, с которым Мишка отсидел на одной парте несколько лет. Их он видел совсем недавно, шедших под ручку. А в Риту Шишкину вцепился, как клещ, Валька Баранов. У этой парочки теперь дело идёт к свадьбе. Другие девчонки ему просто не нравились.

– Значит, в армии согревать душу письмецом будет некому, – с некоторым сочувствием сделал заключение Димка.

– Это лучше, чем оставить девчонку на гражданке.

– Почему?

– Я на флот иду, там три года служат, – сказал Мишка. – Не каждая способна столько ждать.

– И это правда, – согласился Димка. – Вернёшься со службы – подрастут сегодняшние пигалицы, выберешь любую.

Друзья пожали на прощание руки, разошлись. Мишка отворил калитку, шагнул во двор.

Глава 2

– Мама! – крикнул Мишка с порога. – Мне сегодня на работе повестку вручили!

Мать стояла в это время у печи спиной к сыну. Плечи у неё дрогнули, она повернулась, отставила ухват, в глазах застыла тревога.

– Когда? – выдохнула она всего лишь одно слово.

– Двадцать седьмого отправка. Как всегда, вечерней электричкой в Пермь, – Мишка снял телогрейку и шапку, сбросил кирзовые сапоги, прошёл через кухню в свою комнату. Комнатка была маленькой, в неё уместилась только железная кровать и письменный стол с этажеркой для книг в углу.

– Это что же… две недели побудешь ещё дома? – прикинула в уме мать.

– Ага… Отец с работы не вернулся?

– Нет ещё, но скоро должен быть. Он ведь пешком со Стрелки ходит, всегда после тебя появляется, когда ты в день работаешь.

– Мам! Я завтра пойду в отдел кадров, буду увольняться, – сообщил Мишка. – Получу расчёт, надо будет прикупить водки.

– Сколько человек собрался приглашать?

– Сейчас сяду с бумажкой, прикину. Но человек двадцать с гаком получится, никак не меньше.

– Что-то много ты насчитал, – расстроилась мать. – Где мы их всех усадим? Если бы летом – можно было накрыть во дворе, а сейчас мороз на улице.

– Ты, мам, не переживай. У отца на чердаке я доски видел. Разберём и вынесем кровати из комнаты, расставим по углам табуретки, положим на них доски по всему периметру, – успокоил Мишка. – И столешницу соорудим из досок. Лишь бы было, что на стол выставить.

– Так то, оно так, и всё же лишние люди тоже ни к чему, – заметила мать.

– Лишних не будет, – пообещал Мишка и принялся составлять список.

В доме наступила тишина, лишь в топке печи приглушённо потрескивали смолистые еловые дрова.

«Как быстро летит время, – подумала Василиса. – Мишке уже восемнадцать лет, не мальчик уже. Как он сейчас похож на Ивана. Тот же овал лица, те же большие любознательные глаза и озорная улыбка. Только вот нос и губы отцовские, да голос разве что более басовитый, чем был у Ивана. Ивану в 42-ом было тоже восемнадцать…»

– Мам, как ты думаешь, Верка сможет приехать? – нарушил тишину голос Мишки.

– Миша, о чём ты говоришь? Твоя сестра только-только устроилась на работу, кто же её отпустит? – Василиса тяжело вздохнула. – Потом представь, в какую даль она укатила.

– Подумаешь – Владивосток! Самолётом можно добраться за полдня.

– А денег на поездку сколько уйдёт? Ты подумал? – озабоченно проговорила мать. – И всё это ради одного дня? Двух месяцев не прошло, как вы расстались, соскучиться ещё не успели.

– Ладно, убедила. Не буду ей отправлять телеграмму. А Люба? Люба приедет?

– Обязательно, – убеждённо заверила Василиса. – Она сейчас свободна от учёбы, работает над дипломом.

– Тогда двадцать три человека получается, – подвёл итог Мишка. – Придётся ящик водки закупать.

– Ты не торопись с водкой-то, – одёрнула сына Василиса. – С отцом лучше посоветуйся.

– Ха! А вон и батя шклякает! – воскликнул Мишка, высмотрев в окно отца. – Лёгок на помине!

– Миша, что за слово нехорошее ты говоришь? Разве можно так про отца?

– Почему же нехорошее? Слово, как слово. Ласковое, с юмором. Как раз характеризует походку бати. Идёт уставший, еле тащится.

– По снегу, наверно, брёл, по целине. Начальство наше не особо торопится трактор пускать, чтобы дорогу пробить.

Прошло некоторое время, хлопнула дверь в сенях, затем открылась входная дверь в избу, на пороге появился отец.

– Миша дома? – спросил он первым делом, потирая ладонью пробившуюся за день щетину на лице.

– Дома, – ответила Василиса. – Сидит вон, список друзей на проводы составляет.

– Какие ещё проводы?

– Повестку получил наш сын, в армию его забирают, – сообщила Василиса и посмотрела на мужа.

Кацапов старший отреагировал на новость спокойно. Вешая свою телогрейку на крючок, он изрёк будничным голосом, будто речь шла о чём-то обыденном и незначительном:

– Ну, что ж? Настал, значит, и его черёд отдать долг Родине. Все мужики проходят через это, и он должен отслужить.

Из комнаты выглянул Мишка, в руках у него был исчёрканный листок бумаги.

– Вот, пап, прикинул я тут, кого пригласить. Получилось двадцать три человека, – торжественно произнёс он.

– Никого не забыл?

– Вроде, нет.

– Когда тебя отправляют? – спросил отец, ставя мокрые валенки на приступок печи.

– Через две недели.

– Есть ещё время обо всех вспомнить. Торопиться не надо. Проводы – дело серьёзное, никого из близких нельзя забыть, чтобы не было потом обид. Но и случайных людей в этот вечер не должно быть.

– Пап, мама сказала, чтобы я с тобой посоветовался, – Мишка вопросительно взглянул на отца.

– О чём?

– Сколько водки закупать, сколько вина.

– А чего со мной советоваться? – поднял брови отец, направляясь к умывальнику. – Твои проводы, сын, тебе и решать. Я ведь не знаю, кто из твоих друзей пьющий, а кто и капли в рот не берёт.

Уже брякая носиком рукомойника, добавил:

– Когда меня призывали в армию, мать поставила на печь бочонок браги – вот и вся недолга. Да и провожающих у меня было в три раза меньше.

– Ха! Когда это было? – усмехнулся Мишка. – Доисторический период в деревне. Сейчас всё по-другому. Я ведь и девчонок хочу пригласить. Будем пластинки крутить, танцевать, петь. Одной брагой тут не обойтись. Некультурно и несовременно.

– Я своё слово сказал, а тебе решать, – сказал отец, присаживаясь к столу. – Молодёжь нынче больно грамотная пошла, мне её не понять.

Лучше посижу на печи, погрызу калачи, понаблюдаю со стороны.

Василиса выставила сковородку с жареными макаронами, залитыми яйцом, поставила крынку с молоком, придвинула тарелку с хлебом, сама пристроилась сбоку.

Мишка справился с ужином быстрее всех. Выпив залпом стакан молока, он сорвался с места, ушёл в комнату.

Через пару минут уже одетый он стоял в дверях.

– Ты куда это собрался? – поинтересовалась мать.

– Гулять, мама. Надо оповестить ребят. Буду поздно, не теряйте. Всё, родители. Пока-пока.

– К кому хоть понёсся, сломя голову? – спросил отец.

– Сначала к Стасику Чернову, потом вместе с ним к Игорю Ледину пойдём, – сообщил Мишка скороговоркой и закрыл за собой дверь.

– И остались старик со старухою у разбитого корыта, – сказал невесело Александр Кацапов, обращаясь к жене. – Так, что ли?

– Не такие уж мы с тобой старики, чтобы печалиться, – возразила Василиса. – И корыто у нас, слава богу, не расколотое. Не бедствуем.

– Это я так, взгрустнулось что-то, – Александр вытер усы, поднялся из-за стола, прошёл в большую комнату. Через минуту вернулся, сел на лавку под вешалкой, раздумчиво заговорил:

– Это ты у меня молодая, а я ведь уже старик. Седьмой десяток по второму году покатился. Вот проводим Мишку в армию – уйду я, пожалуй, на пенсию. Хватит мантулить. Да и ходить пешком стало далековато. Раньше, бывало, не замечал, как до дома добегал. А сейчас иду, иду, а дорога всё не кончается. Будто на несколько вёрст длиннее она стала. Двоим-то нам много ли надо? Как считаешь?

– Ты прав, Саша, – ответила Василиса, наливая в чашку воду для мытья посуды. – Сплавной сезон закончился, а быть зиму на побегушках за копейки – негоже в твои годы. – Увольняйся, конечно.

Александр Кацапов уже несколько сезонов трудился в сплавной конторе на сплаве древесины. Заработки были хорошие, это нужно было для начисления пенсии. На зиму его переводили на пилораму пилить лес. После начисления пенсии отношение к нему резко изменилось. Сменился мастер, новая метла стала мести по-новому. На пилораму его уже не определили, использовали, как разнорабочего. Оплата труда значительно опустилась. Александр переждал до весеннего паводка и вновь отправился на лесосплав.

С началом этой зимы всё повторилось. Оставаться на затычках Александр больше не желал.

– Не хочу я больше быть холопом у начальства, – сказал Александр в своё оправдание. – Лучше уж шабашки где-нибудь посшибаю, если вдруг копейки не хватит.

– Саша, ты думаешь, я против? – Василиса заглянула в лицо мужа. – Не надо передо мной оправдываться. Я сама собиралась предложить тебе, чтобы ты уходил из сплавной конторы.

– Значит, одобряешь моё решение?

– Конечно. Я ведь продолжаю работать. Мне до пенсии долго ещё, проживём. И Мишу ещё успеем поднять после армии.

Василиса закончила на кухне дела, они перешли в большую комнату. Большой она только называлась, поскольку в доме было всего две комнаты, одна из которых была крохотной. Сели рядышком на объёмистый деревянный сундук у печи. Это было их излюбленное место, где они коротали долгие зимние вечера, слушая радиопередачи.

– Так, что ты сказала насчёт Мишки после армии? – спросил Александр, как только они прислонились спинами к печи.

– Выучить надо Мишу, – глядя перед собой сказала Василиса. – Дочерей выучили, и сын должен институт закончить. Чем он хуже своих сестёр? Будем ему помогать.

Александр засопел недовольно, затем проговорил:

– Зачем ему институт? И без института можно в люди выйти. Вернётся из армии, пойдёт обратно на завод. Он у нас парень толковый, его заметят, мастером поставят, на курсы какие-нибудь отправят.

– Нет, Саша, – возразила Василиса. – Мастера без образования могут в любое время турнуть с должности, поставить на его место того, у кого есть корочки. Сын обязательно должен получить образование.

Они поспорили ещё некоторое время и Александр, в конце концов, нехотя сдался. В душе он был согласен с женой, но ему очень хотелось, чтобы Мишка оставался дома. Если же сын окончит институт, то станет для них оторванным ломтем, уедет по распределению куда-нибудь к чёрту на кулички, как дочь Вера, и останется там навсегда. Вот почему из его уст вырвались слова про старика и старуху, оставшихся у расколотого корыта. После того, как за Мишкой захлопнулась дверь, Кацапов спинным мозгом вдруг почувствовал, что сын, уходя в армию, уходит из дома навсегда. Появляться у них он будет лишь наездами. Этот ещё не свершившийся факт уже угнетал Александра почему-то больше всего. Он умолк, на него нахлынули воспоминания…

… Свой срок Александр Кацапов отмотал от звонка до звонка. Дорога на завод была закрыта, начались мытарства с трудоустройством. Кадровики предприятий, в которые он обращался, взглянув на запись в трудовой книжке, молча возвращали ему серенькую книжицу.

Через месяц Александру удалось-таки устроиться жестянщиком в ЖКО лесосплавной конторы. Выручили умелые руки. Пришлось наглядно продемонстрировать начальнику свои способности.

– Убедил, – сказал тот хмуро, внимательно разглядывая изготовленную из жести воронку. – Оформляйся, а там посмотрим.

Мастерская, в которой предстояло работать, очень напоминала ту, которую он оставил в лагере. Стоял верстак, в углу располагалась небольшая кузница. Правда, помещение не использовалось по назначению много лет и было сильно захламлено.

Александр вынес на свалку ненужные вещи, а со свалки притащил металлическую кровать и установил в угол. Мастерская стала для него рабочим местом и жилищем одновременно. Так он и жил, пока не повстречал Василису.

Знакомство с ней произошло случайно и неожиданно.

На работе Александр сблизился с плотником Михаилом Бутко. Тот был женат на полуслепой женщине Насте, которая была старше мужа на десять лет. Семейная пара жила в бараке неподалёку от мастерской Кацапова. Жили тихо и замкнуто. Сказывалась житейская насторожённость, с которой пришлось им жить многие годы после высылки с Украины.

Однажды Михаил пригласил Александра к себе.

– Я вижу, Сано, скучно тебе вечерами, – сказал он. – Приходи к нам на огонёк. Моя бабка будет рада побалакать с новым человеком.

Александр с радостью принял предложение. Вечером, прихватив с собой бутылку портвейна, он направился по указанному адресу.

Шестидесятилетняя Анастасия оказалась доброй и гостеприимной женщиной. Она собрала на стол, они вместе поужинали, затем сели играть в карты – в «дурачка».

Когда Александр, проиграв хозяевам, месил колоду, в дверь комнаты кто-то робко постучал три раза.

– Это Василиса, – сказал Михаил. – Только она так скребётся.

Он встал, открыл дверь. В комнату вошла молодая женщина.

– Здравствуйте, дядя Миша, тётя Настя, – произнесла она звонким весёлым голосом. – Я на минутку к вам, за ключом. Картошка у меня закончилась, в яму слазать надо.

Кацапов таращился на женщину, не в силах оторвать от неё своего взгляда.

«Мать честная, – подумал он тогда. – Да ведь это та хохлушка, о какой всё время мечтал мой друг Гриша. И глаза, и волосы, и брови… Осталось узнать: поёт ли она украинские песни?»

Женщина встретила пристальный взгляд незнакомца, смутилась, залившись румянцем.

– Да ты садись с нами, Василиса, – взяв женщину под локоть, Михаил попытался подвести её к столу. – Попьём чайку, о жизни побалакаем.

– Нет-нет, дядя Миша, – отстранилась женщина. – Спасибо за приглашение, но я не могу. У меня дел по горло. Дайте мне ключ от овощной ямы, пожалуйста, и я не буду вам мешать.

Бутко посмотрел сначала на Василису, потом перевёл взгляд на Александра, что-то прикидывая в уме, и произнёс с улыбкой:

– Ты, касатка, вовремя заглянула, у тебя сегодня хороший помощник имеется. Он поможет тебе поднять картошку из ямы. Верно, Сано?

– Конечно помогу, – вышел из оцепенения Кацапов, продолжая рассматривать гостью.

– Да я уж как-нибудь сама справлюсь, не впервой, – попыталась возразить Василиса

– Вдвоём-то оно сподручнее, – настойчивым голосом произнёс Михаил, снимая ключ с гвоздя на стене. – Ты фонарём посветишь, Сано спустится вниз, ведро подымет. Бери помощника и не возражай.

Овощная яма принадлежала Василисе. Её выкопал и оборудовал до войны её брат Иван. После того, как мать с Раисой уехали на Украину, Василиса отдала её в пользование супругам Бутко. Михаил Аркадьевич был другом отца, они когда-то работали вместе в угольных печах. Василиса помогала паре с посадкой картошки, получая взамен за свои труды несколько вёдер урожая.

– Ты, Саша, откуда знаешь дядю Мишу с тётей Настей? – спросила Василиса, когда они вышли из барака. – Раньше я тебя не видела.

– Работаю я вместе с Михаилом Аркадьевичем, – ответил Кацапов.

– Давно?

– Что – давно? Работаю или знаком?

– И то и другое.

– С конца сорок пятого.

– Когда демобилизовался после войны? – машинально спросила Василиса, будучи уверена, что её новый знакомый был на фронте.

– Нет. В колонии я был, освободился в конце сорок пятого, – ответил тихо Кацапов.

Василиса больше не проронила ни слова до самого возвращения в комнату Бутко. Александр молча следовал за ней. Зайдя в комнату, он поставил ведро у порога, и присел рядом на табурет.

– Вот, дядя Миша, гляди: беру одно ведро, – доложила Василиса. – Поставь себе где-нибудь галочку для учёта.

– А как же! Поставлю, обязательно поставлю, чтобы не запамятовать! – подхватывая шутку Василисы, отозвался хозяин. – Вдруг лишнее ведро унесёшь?

– Ну, ладно, дядя Миша, тётя Настя. Идти мне надо. У меня Люба одна осталась, – засобиралась Василиса. – Саша, помоги, пожалуйста, пересыпать картошку в мешок.

Кацапов поднял ведро, опрокинул в мешок. Взглянув на Михаила Бутко, неожиданно сказал:

– Я её провожу. Спасибо за компанию.

– До свидания, Саша, – произнесла жена Бутко, вглядываясь в него прищуренными глазами. – Заходи ещё, мы с Мишей будем рады.

Кацапов решительно ухватился за мешок и понёс его в коридор. Василиса поспешила следом.

– Вообще-то, я не просила провожатого, – сказала она, поразившись бесцеремонным действиям Кацапова. – Большое спасибо за помощь. Дальше я сама справлюсь.

– Зачем тебе надрываться, когда рядом имеется мужик? Я ведь не требую от тебя ничего взамен.

– Ну, хорошо, – отступилась Василиса.

Кацапов погрузил мешок с картошкой на санки, потянул за собой.

Некоторое время они шли молча. Александр впереди, Василиса вслед за санками. На первом перекрёстке Кацапов остановился, спросил хмуро:

– Где живёшь?

– На станции.

На этом их общение опять прекратилось. Кацапов тащил санки, не оборачиваясь. Василиса не выдержала, забежала вперед. Поравнявшись с ним, пошла рядом.

– Вы всегда такой неразговорчивый? – спросила она через минуту.

– Нет, не всегда, – ответил Александр и покосился на Василису. – Разговариваю со всеми, кто желает меня слушать.

– По-вашему, у меня нет желания с вами разговаривать?

– Мне так показалось.

– Вы ошиблись.

– Тогда спрашивайте, отвечу на все ваши вопросы.

– А вы лучше расскажите о себе без вопросов, – попросила Василиса. – Всё, что посчитаете нужным при первой встрече.

«…Рассказал бы ты, Сано, лучше о своём прошлом. Уж больно любопытно мне стало, чем ты жил до того, пока не угодил на зону…» – почему-то вспомнились слова начальника лагеря Карачуна.

Тогда он рассказал «куму» всё без утайки. А сейчас? Стоит ли обнажаться перед незнакомой женщиной, даже если она очень понравилась?

– Что вас интересует: моё детство, юность, или зрелый возраст, пока не угодил на зону? – спросил Кацапов. – Всю жизнь ведь не рассказать, не хватит времени.

– А вы кратко, о главных событиях в своей биографии, – без тени любопытства, равнодушным голосом проговорила Василиса.

– Фамилия моя Кацапов, зовут Александром. Родился и вырос в деревне неподалёку отсюда. Служил в армии, воевал с японцами. Перед войной был осужден за драку, отбывал наказание в Коми. Мне тридцать восемь лет, не женат. Детей не имею, – изложил Кацапов. Слова были отрывистыми и выскакивали из уст, словно сучки из-под топора.

– Имею большое желание подружиться с вами, – добавил он чуть погодя и уставился на Василису.

– Не смотрите так на меня, а то споткнётесь и упадёте, – рассмеялась Василиса. – А если я буду против такой дружбы?

– Почему? Лицом не вышел? Или вас пугает моё уголовное прошлое?

– Нет. И не то, и не другое. Просто я вас совершенно не знаю.

– Это не повод, чтобы отказать. Будем встречаться – узнаете.

– А для чего мне с вами встречаться? – удивлённо спросила Василиса. – Меня всё устраивает в этой жизни и без вас: есть дочь, муж.

– Нет у вас мужа, – заявил Александр. – Иначе бы вы не оставили дочь одну, отправляясь со станции на Стрелку. Это ведь не через дорогу перейти.

Василиса предпочла не отвечать и молчала весь остаток пути.

– Вот мой дом, – сказала она, останавливаясь у калитки. – Спасибо, что помогли. Дальше я без вас.

– Давайте занесу мешок в дом, – предложил Александр.

– Справлюсь без вас, – отрезала Василиса и выхватила из рук Александра веревку от санок.

Понурый и обескураженный возвращался Кацапов в тот памятный вечер назад.

«Конечно я ей не пара, – рассуждал он. – Она молода, красива. И ухажёр у неё, наверно, есть. А если нет – то непременно будет. Такие женщины долго не томятся в одиночестве. На кой ей старик и уголовник без будущего? Ни кола, ни двора, ни образования?»

Однако, уже на следующий день он подошёл к Михаилу Бутко, спросил:

– Эта женщина… Василиса… она замужняя? Как её фамилия?

– Запал, значит, на девицу- красавицу, – с печальной улыбкой промолвил пожилой плотник. – Видел я твои глаза, какими таращился ты на неё.

Помолчав несколько секунд, Бутко вздохнул, и была в этом вздохе какая-то скрытая жалость.

– На моих глазах росла Василиса. Много горя пришлось ей перенести. Совсем маленькой её вместе с родителями выслали с Украины. В голодный год семья нищенствовала, Васса с братом скитались по округе, собирали подаяния, рылись в помойках. Чудом выжили. Потом, в тридцать седьмом, арестовали её отца. Десять лет впаяли. Потом погиб на фронте её брат.

– А муж… муж у неё есть? – с нетерпением спросил Александр.

– И да, и нет, – неопределённо сказал Будто.

– Как это?

– Жила она с одним машинистом поезда, но замуж не выходила. У неё паспорта нет, чтобы зарегистрироваться. Ушла от него, как только дочка родилась. Сейчас угол снимает у каких-то стариков на станции, одна дочь растит. Правда, муж-то, заглядывает к ней периодически, уговаривает сойтись снова.

– А она?

– Не хочет. Сказывала, изменил он ей и прощения ему не будет, – глаза плотника помрачнели, взгляд ушёл куда-то в пространство.

«А вдруг простит? – подумал про себя Александр. – Покочевряжится для порядка, да и простит. Отец ведь, как-никак, дочери-то её, законный.»

Бутко словно прочитал мысли Кацапова. Отбросив свои раздумья, он повернул к нему лицо, сказал:

– Не сойдутся они больше никогда.

– Почему?

– Потому что не любила она Пашку, когда входила в его дом, а после измены ещё и возненавидела вдобавок. До Пашки-то была у неё настоящая любовь, да погибла та любовь на поле брани. Офицер, которого Василиса любила, тоже её сильно любил. После его гибели Пашка воспользовался моментом и покорил страдалицу измором. Волочился за ней года два, златые горы обещал, и сумел-таки, паршивец, оболванить девку. А когда Василиса брюхатой ходила – по бабам вдруг принялся шастать. Домой под утро являлся.

– Фамилия её как? – спросил Александр.

– Для чего тебе?

– Так, для общего кругозора. Она, как я понял, хохлушка?

– Да, откуда-то из-под Луганска родом, – сообщил Бутко. – Ярошенко её фамилия.

– Ярошенко, говоришь? – переспросил Кацапов, мучительно напрягая память и наморщив при этом лоб. – Где-то я уже встречал такую фамилию. А отчество какое?

– Марковна, – ответил Бутко, наблюдая за выражением лица Александра.

– Быть того не может! – неожиданно воскликнул Кацапов, осенённый догадкой.

– Ты что-то знаешь о Василисе? – спросил Бутко.

– О ней я не знаю ничего, а вот о её отце, пожалуй, располагаю кое-какими сведениями.

– Вот даже как! – теперь удивлялся уже Бутко.

– Марк Сидорович Ярошенко, осужденный по ст. 58-10 УК РСФСР, отбывал наказание на строительстве железной дороги Улан-Удэ – Наушки, – быстро отрапортовал Кацапов, словно зачитал по бумажке выписку из личного дела. – Довелось пообщаться.

И он рассказал при каких обстоятельствах встречался с отцом Василисы.

– Как считаешь, Михаил Аркадьевич, есть у меня шанс взять в жёны Василису? – с надеждой спросил Александр.

– В жёны? – опешил Бутко. – Так сразу? Ты в своём уме?

– Чего мне ждать, если я всю жизнь мечтал о хохлушке? – простодушно ответил Кацапов. – Завтра же разыщу её и предложу выйти за меня замуж. Согласен быть сватом?

– А если она даст тебе отворот-поворот?

– Не даст, – уверенно заявил Кацапов. – Так будешь сватом или нет?

– Сделаю милость, – легко согласился Бутко, надеясь, что Александр не получит согласия.

Но Михаил Бутко ошибся. Уже через месяц Василиса и Александр жили совместно, а его пожилая супруга Анастасия периодически выручала молодых, выступая в роли няньки для маленькой дочери.

… – Уснул, что ли? – легонько толкнула плечом Василиса мужа. – Рано ещё на боковую.

– Нет, не сплю, – отозвался Александр. – Вспоминал, как уговаривал тебя выйти замуж за меня.

– С чего вдруг?

– Сам не знаю, – раздумчиво произнёс Александр. – Представил, как мы останемся с тобой вдвоём, и тоска какая-то меня охватила. Стариком себя ощутил, поэтому, видать, и молодость всплыла в памяти.

– Чего ты рано в старики себя записываешь.

– Говорю, как есть на самом деле, – Кацапов встал, щёлкнул выключателем.

Пятнадцати ватт лампочка лениво окатила комнату желтоватым светом.

– Включил бы радио, что ли? – попросила Василиса. – Может, новости какие передадут, послушаем.

Александр воткнул вилку в розетку, из динамика тотчас полилась тихая спокойная музыка.

– Ты слушай, а я, пожалуй, пойду потружусь чуток, – сказал он.

– Саша, поздно уже, что ты в темноте наработаешь? – попыталась отговорить мужа Василиса. – Будет выходной, будет день, вот и трудись себе на здоровье.

– До сна есть ещё время, а у меня много дел.

Какие у мужа имелись дела во дворе, Василиса не стала спрашивать. Да и отговаривать его было бесполезно.

Через несколько минут хлопнула входная дверь – Александр вышел во двор. Василиса осталась одна.

Глава 3

Она по сей день не могла объяснить, что побудило её двадцать три года назад согласиться на сожительство с совершенно незнакомым ей человеком. Услышав про воспоминания мужа о том давнем событии, она сама незаметно для себя погрузилась в прошлое…

… Александр Кацапов подкараулил её после работы уже на следующий день. Он вышел ей навстречу, и без обиняков сказал:

– Здравствуй, Василиса. Теперь я буду каждый день встречать тебя с работы.

От неожиданности Василиса вначале потеряла дар речи, а придя в себя, залилась смехом.

– Это ты сам решил, или кто подсказал?

– Сам. Я больше десяти лет ждал встречи с тобой и не оступлюсь, пока ты не станешь моей женой.

– Во как! – весело воскликнула Василиса. – Прямо средневековье какое-то!

– Ты не спеши давать мне отказ, – не обращая внимания на насмешку, спокойно проговорил Александр. – Наберись терпения и выслушай меня.

И он рассказал ей всё, что знал об её отце, когда трудился с ним на строительстве железной дороги в Бурятии. Потом для пущей убедительности упомянул о друге Григории, который с упоением описывал красоту украинских девушек, мечтая построить большой дом и привести туда голосистую красавицу-хохлушку.

– С той поры я сам стал мечтать о жене-украинке, как мой друг Гриша Надеждин. Его убили, а я жив, значит, у меня остался шанс осуществить свою мечту. В колонии эта мечта согревала мою душу, помогала выживать. И вот, наконец-то, я повстречал тебя. Думаю, это судьба, в которую так верил твой отец.

Они подошли к калитке дома, где Василиса снимала комнату у пожилой пары. Кацапов посмотрел ей в лицо, сказал:

– Не умею я ухаживать за женщинами и красиво говорить не умею. Но и врать не научился. Сейчас я говорил с тобой искренне.

– Саша, но ты старше меня на четырнадцать лет, – тихо проговорила Василиса поникшим голосом. – И мы пока совсем чужие друг другу люди. Можно ли сойтись вот так, с бухты-барахты?

– Почему нет? Так мы быстрее узнаем друг друга, – рассудительно сказал Кацапов. – Я не принуждаю тебя ложиться со мной в постель в первую же ночь. Поживём, притрёмся друг к дружке. Я буду хорошим отцом для твоей девочки. Она станет моей дочерью.

Кацапов действительно оказался хорошим и добрым мужчиной. Он оказался прав, когда говорил о быстром сближении одиноких людей. Василиса за очень короткое время привыкла к немногословному Александру, изучила все его житейские привычки и слабости. Через месяц они стали жить, как семейная пара.

Вспомнилась первая встреча Кацапова с её дочуркой Любой.

Он подошёл тогда к детской кроватке и с улыбкой произнёс:

– Люба, я твой папа, иди ко мне, моя малышка.

Произошло неожиданное. Маленькая пугливая дочь, которая никогда не подпускала к себе никого из гостей, вдруг сама протянула ручки к Александру и радостно улыбнулась беззубым ртом.

Кацапов взял Любу на руки и ходил с ней по комнате, пока девочка не заснула у него на руках.

– Вот и познакомились, дочка, – сказал он, укладывая малышку обратно в кровать.

Василиса стояла в стороне, у неё на глазах навернулись слёзы.

Потом жизнь закружилась, завертелась, словно нескончаемый вихрь, из объятий которого невозможно было вырваться.

Они с Кацаповым зарегистрировали брак, он удочерил Любу.

Два года пришлось жить в деревне со свекровью, которая сразу невзлюбила невестку.

– Привёл голодранку в дом, да ещё с чужим дитём в подоле, – услышала однажды Василиса совсем случайно упрек в адрес Александра.

– Не твоё дело, мамаша, кого я привёл в свой дом! – взорвался тот от гнева. – Это моя жена, мне с ней жить, а не тебе, бездельница! Ты бы хоть раз помогла снохе, чем ворочать языком всякие гадости! Взвалила на неё все домашние работы, так хоть бы с дитём водилась, когда Васса уходит на работу.

– Ещё чего! – недовольно выплеснула из себя свекровь. – Это дитё чужой крови, не родное мне, и я никогда не возьму его на руки!

Василиса не стала слушать дальнейшую перепалку сына с матерью и ушла в сарай. Там она долго плакала от обиды.

Два года пришлось ей терпеть все выходки и козни свекрови, выслушивать её оскорбления, нанимать няньку, но ни разу Василиса не пожаловалась мужу. Все обиды носила в себе.

Наконец, им выдели старенький деревянный дом в посёлке Лисьи Гнёзда. Это было далековато от места работы, но всё-таки в черте города и путь до станции был короче в два раза, чем из деревни. Но главное – отдельный дом ни шёл ни в какое сравнение с теми условиями, в которых приходилось мучиться прежде. Василиса летала на крыльях по дому, наводя порядок и создавая уют.

Ровно через девять месяцев родилась вторая дочь, которую они с Александром назвали Верой. Василисе пришлось уволиться с работы. Затем через полтора года на свет появился сын.

Александр нёс его на руках из роддома до самого посёлка. На вопросы знакомых, которые интересовались, кого им подарил бог, он радостно восклицал:

– Мужик родился! Наследник!

… Василису вывел из воспоминаний громкий голос диктора в динамике. Убаюкивающая тихая музыка закончилась, начинался концерт по заявкам радиослушателей.

– Для вас поёт Анна Герман! – объявил диктор.

Василисе нравилась эта певица. Слушая песни в её исполнении, она выучила слова некоторых из них и сейчас принялась подпевать в полголоса. Внезапно радио умолкло. Василиса подошла к репродуктору, покрутила колёсико громкости, подёргала вилку в розетке, но динамик молчал.

«Опять ветром провода перехлестнуло, – подумалось ей. – Надо не забыть сказать об этом Мише».

Она взяла картонную коробку, где у неё хранилось начатое вязанье кружев, вернулась на сундук, откинулась на тёплую стену печи, заработала металлическим крючком.

«Вот и вырос наследник, – подумала она в продолжение прерванных воспоминаний. – Восемнадцать лет пролетели, как один день. Прав Саша: не вернётся Миша в посёлок никогда. Отслужит, потом поступит в институт. На это уйдёт восемь лет. Восемь лет! Да это же целая вечность, когда я буду жить без сына лишь ожиданием коротких встреч! А потом? А потом произойдёт то, что должно произойти: сын женится, пойдут дети, у него появится своё жильё и ему будет уже не до родителей. И опять придётся лишь мечтать о встречах и томительно ждать счастливых минут общения».

Что такое мечтать и ждать – Василиса знала не понаслышке. На её судьбу выпало немало дум и ожиданий, которые оставили на сердце глубокие раны.

Она ждала отца из мест заключения и не дождалась; ждала с войны брата и вместо его возвращения получила похоронку; мечтала о красивой любви с Василием Суворовым, но война убила эту любовь, не позволив ей разгореться по-настоящему; хотела получить душевный покой в сожительстве с Павлом Мусихиным, но столкнулась с предательством.

Её мысли опять ушли в прошлое, перед глазами всплыло лицо Павла…

…Преданной любви Павла хватило всего на полгода. Однажды он вернулся домой под утро. Василиса знала, что из поездки он должен был вернуться вечером. Бывали случаи, когда он задерживался на час-два, но она не интересовалась причиной задержки. Павел сам докладывал, почему задержался.

В тот раз, как обычно, она приготовила ужин, расставила на столе посуду, стала ждать. Прошел час, другой, третий. Павел не появлялся. Был январь, стояли лютые морозы. Она волновалась за него всю ночь, прислушиваясь к скрипам и шорохам за окном. Несколько раз, не выдержав, выходила во двор, выглядывала на улицу.

Лишь на рассвете дважды тихонько проскрипела дверь. Пытаясь не шуметь, Павел уселся на лавку и в темноте принялся стаскивать с себя валенки, но переусердствовал по пьяни. Валенок вырвался и улетел в угол, уронив на железный лист перед печью массивную кочергу. Раздался звон на весь дом.

Василиса вышла из спальни, включила свет. Павел, пошатываясь, стоял перед ней в одном валенке. Он был пьян. На щеке и шее виднелись следы губной помады, от него несло духами.

– Ну и где нас носило? – спросила Василиса, пытаясь удержать себя в руках. Её охватила нервная дрожь.

– Ты не поверишь: отмечали день рождения у друга, я перебрал и уснул. Но как только проснулся – так сразу домой рванул, к тебе, моя родная, – Павел раскинул руки, шагнул вперёд, пытаясь обнять её.

– Стой, где стоишь! – грозно проговорила Василиса. – Расскажи ещё, что твой друг намазал губы помадой и долго целовал тебя на прощание. И ещё соври мне про то, как он из флакона облил тебя духами, которыми несёт за километр. И что у друга почему-то оказалось странное имя – Роза. Или я ошибаюсь?

Василиса назвала имя женщины наобум, не предполагая, что попала в точку. Ей просто вдруг вспомнилось лицо смазливой татарки Розы из паровозного депо, про которую на станции ходило много слухов о её разгульной жизни.

Павел оторопел от неожиданности и уставился округлившимися глазами на жену.

– Ты что, следила за мной? – спросил он, тупо предполагая, что у Василисы имеются какие-то неопровержимые доказательства его похождений. – Где ты могла застукать меня с ней?

– В постели, где же ещё? – усмехнувшись язвительно, ответила Василиса. – Стояла и смотрела, как ты кувыркаешься с этой шалавой.

– Не может бы-ыть, – пьяно протянул Павел, поводя вытянутым указательным пальцем из стороны в сторону. – Дверь в избу Розы была заперта на крючок. Врёшь ты всё.

Василиса поняла, что с этого момента её уже больше ничего не связывает с этим человеком.

– Пошёл ты к чёрту, пьянь гулящая, – выругалась она и ушла в комнату.

В этот же день она собрала вещи и перебралась обратно в общежитие. Место в комнате оказалось свободным.

Павел потом неоднократно приходил в общежитие, пытался просить прощения, но Василиса каждый раз, едва Паша раскрывал рот, тут же прогоняла его. Ей не нужно было ни покаяния, ни слов прощения. Она просто не хотела видеть этого человека. Мусихин для неё больше не существовал. Чуть позже, уже перед родами, Василиса сняла комнату у престарелой супружеской пары и переехала жить в их дом.

…Раздался звук открываемой и затворяемой двери, в избу вернулся Александр.

– Ты не спишь ещё? – проговорил он громко из прихожей.

– Когда такое было, чтобы я ложилась спать без тебя? – отозвалась так же громко Василиса.

– Это правда, ты никогда не забиралась в постель раньше меня, – сказал Александр, появившись в комнате. – Ну-ка, сколько тут часики натикали, пока я трудился?

– На одиннадцатый час перевалило, пора под одеяло, – сказала Василиса, не отрывая взгляда от крючка.

– Так чего ж ты до сих пор сундук оккупируешь? Складывай свои нитки-крючки, да расправляй постели.

– Сейчас вот соберу последние петли, и будем укладываться. Вообще-то, мог бы и сам снять покрывало и сложить его.

– Нет, мать, не умею я складывать так аккуратно, как ты. У тебя лучше получается, ни одной складочки не видать.

– Ночью-то кто будет рассматривать твои складки?

– Как кто? Домовой! Он пока не примет от нас дежурство на ночь – ни за что не даст заснуть. Он порядок в доме любит. Так что, если хочешь сразу заснуть и спать крепко всю ночь – делай своё дело и не перекладывай на неумейку.

– Болтун ты, Сашка, – добродушно проговорила Василиса, складывая кружева в коробку. – До старости дожил, а умишко, что у нашего Мишки.

Это было у них что-то наподобие семейного ритуала перед сном, который совершался изо дня в день на протяжении уже многих лет. Слова и действия были разными, но суть не менялась. Василиса как-бы стыдила мужа за перекладывание пустячной работы на неё, а тот демонстративно отказывался её выполнять, хитро улыбаясь в усы.

Через четверть часа в комнате послышался негромкий храп Александра. Василиса заснула ближе к полуночи.

Глава 4

Мишка уволился с работы и гулял уже больше недели. Таких, как он, призывников набралось пять человек. Утром они подолгу отсыпались, а потом, спешно перекусив, неслись на встречу друг с другом, как будто не виделись целую вечность. До отправки оставались считанные дни и им хотелось объять необъятное.

Друзья веселились, как могли. По очереди сходились в доме одного из них, угощались бражкой и шли дальше в поисках приключений. Вечером дружно отправлялись в клуб на танцы. Там было многолюдно и шумно. Главное – туда на огонёк подтягивались стайки девчат. Это было превыше всего. Домой парни возвращались далеко за полночь.

Сашу Атёсова провожали первым. Ему предстояло служить в сухопутных войсках. Друг жил в Новом городе, Мишка отправился туда на автобусе. Выйдя на конечной остановке, он нос к носу столкнулся с Галей – контролёром цеха, в котором он трудился.

– Гуляешь? – спросила она, заглянув в глаза Мишке со свойственной ей загадочной таинственностью.

– Гуляю, – ответил он, и впервые не отвел взгляда. – Три дня ещё осталось быть на гражданке.

– Никак, к Саше Атёсову направляешься?

– Как догадалась? – удивился Мишка.

– Тут и догадываться не нужно, – улыбнулась Галка. – У Саньки сегодня проводы, он сам сказал мне, что ты значишься в списке приглашённых. Не прогуляться же ты приехал в этот район?

– Так ты… с Сашкой…значит? – растерявшись на миг, задал нелепый вопрос Мишка.

– Ага, мы с Сашкой, – рассмеялась Галка, внимательно наблюдая за реакцией Кацапова. Потом, выдержав интригующую паузу, добавила:

– Двоюродные брат и сестра. А ты о чём подумал?

– Так, ничего, – смущённо насупился Мишка и почувствовал, как где-то внутри у него прокатилась волна облегчения, а к лицу прилила кровь.

– Приревновал, что ли? – Галка торжествовала. Она вдруг поняла, что совсем не безразлична этому ершистому парню, как ей представлялось до этого. Мишка совсем неожиданно открылся перед ней. Она ему нравилась, это стало очевидным фактом, но юноша боялся признаться себе, поскольку, вероятно, страшился непреодолимых обстоятельств: шесть лет разницы в возрасте и плюс ребёнок в придачу. В порядочной семье такие вещи не приветствуются. А Мишку, надо полагать, воспитали с правильными понятиями о жизни.

– Ещё чего, – пробурчал Мишка и почему-то потупил взгляд.

– Ладно, проехали, – сказала Галка. – Идём со мной.

– Куда? – вырвалось у Мишки.

– Ко мне домой, – Галка схватила его за руку и потащила за собой.

Мишка, словно телок на верёвочке, покорно зашагал за ней. Правда, пройдя несколько метров, он всё же освободился от руки бесцеремонной женщины и уже самостоятельно поплёлся рядом. А ещё через десяток шагов спросил:

– Для чего я тебе понадобился?

– Ага! Страшно очутиться наедине с одинокой женщиной? – язвительно спросила Галка. – Вдруг покусаю? Или зацелую до потери сознания?

– Ты говори, да не заговаривайся.

– А то что? – глаза Галки озорно блеснули.

– Просто не пойду с тобой, пока не скажешь, с какой целью ты меня тащишь?

– Ладно, не пугайся. У нашего Сашки посуды не хватает на всю компанию, кроме этого я ещё обещала ему кое-что. Одной-то пришлось бы несколько ходок делать, а с тобой мы за один раз управимся, – Галка взглянула с усмешкой в лицо Мишки. – Надеюсь, теперь не страшно?

Мишка промолчал, а Галка, не дождавшись ответа, принялась тараторить безостановочно и умолкла лишь у двери своего дома. За этот небольшой промежуток времени она успела рассказать столько интересного, о чём Мишка раньше не догадывался.

Галка жила в старом двухэтажном щитовом доме. Она открыла дверь и пропустила Мишку вперёд. Они очутились в мрачном коридоре, в котором стояли неприятные запахи. Пахло чем-то кислым и горелым одновременно. На верёвках, натянутых вдоль стены, висело постиранное бельё и с полдюжины детских пелёнок.

– Угнетает? – усмехнулась Галка, перехватив насторожённый взгляд Кацапова.

Мишка промолчал в очередной раз, не найдя подходящего ответа. Он впервые оказался в многоквартирном доме и был крайне удивлён бытом городского жителя.

Комната Гали Красиковой находилась в конце коридора. Она покопалась в сумочке, извлекла ключ, вставила в прорезь замка, повернула его пару раз, потом толкнула дверь, сказала:

– Проходи, не стесняйся.

Мишка переступил порог и сделал шаг в сторону, пропуская Галку. К его удивлению, в комнате не чувствовалось никакого постороннего запаха. Было тепло и уютно, вокруг царил полный порядок.

– Вот здесь я и живу, – с гордостью произнесла Галка.

Мишка обвёл взглядом комнату. Никаких прибамбасов, всё простенько и чисто. Двуспальная металлическая кровать у стены, рядом с ней детская деревянная кровать, в углу буфет, посредине небольшой круглый стол со стульями, на единственном окне красовались шторы из бархатистой ткани бордового цвета.

– А сын твой где? – спросил неожиданно Мишка, уткнувшись взглядом в детскую кроватку.

– В садике, – ответила Галка, – но сегодня его заберёт бабушка, и Максимка заночует у неё.

Галка принесла сумку, сложила туда недостающую посуду, поставила у ног Мишки. Потом откинула коврик на полу, в нём обозначился лаз в погреб.

– Преимущество первого этажа, – весело заметила Галка, приподняв крышку. – Маленький удобный погребок. В нём я храню все свои запасы.

Через минуту на полу появились несколько банок с соленьями. Все эти сокровища уместились ещё в одну сумку.

– Ну, вот, теперь полный порядок, – проговорила по-хозяйски Галя, возвращая на место коврик. – Пошли.

На проводы Саши Атёсова собралось много народу. Семья Атёсовых жила в трехкомнатной квартире, места было предостаточно. В большой комнате накрыли стол, в соседней, убрав всё лишнее, устроили танцплощадку.

Многие гости были незнакомы между собой, сидели тихо и скромно, но после первых рюмок водки царившая неловкость и скованность быстро исчезли. Люди будто очнулись и загомонили, задвигались, принялись выкрикивать наперебой напутствия и добрые пожелания призывнику.

Прошло ещё немного времени, и подвыпившие парни осмелели, начали перемещаться один за другим в соседнюю комнату, где зазывно играла музыка.

Взрослые туда не заглядывали, и молодёжь, выключив яркую люстру, зажгла маленькую настольную лампочку. Тусклый свет такого источника позволял парням вести себя раскованно. Они отваживались прижимать к себе девчонок и украдкой, неумело, тыкались ртом в их губы. Девчонки противились для порядка, смущённо хихикали и увёртывались, но их сопротивление очень быстро заканчивалось. Им самим нравилось целоваться.

Галка заведовала музыкой, ставила и снимала пластинки в проигрывателе. Мишка исподтишка наблюдал за ней. Никто из парней почему-то не додумался пригласить её на танец.

«Вот возьму сейчас и подойду к ней, приглашу на танец, – осмелев от выпитой водки, подумал Мишка. – А что? Все чуваки веселятся, целуются, у каждого из них есть своя шмара. Чем я хуже этих парней? Интересно, как она отреагирует? Выпучит глаза от удивления или нет?»

…Мишке по жизни не везло с девчонками. А почему – он не мог понять долгое время. Вначале ему казалось, что природа обделила его красотой. В восьмом классе он стал заглядываться на одноклассницу Танечку Сидорову. Но девочка предпочла Пашу Чайку. Пашка жил через дорогу, был его другом, они сидели за одной партой. Только Пашка был выше ростом и имел чёрную кудрявую шевелюру. А Мишка запаздывал в росте и волосы его не кучерявились.

Болезнь от первой влюблённости вскоре прошла, ему приглянулась Рита Шишкина. Но здесь опять постигла неудача: девочку неожиданно перехватил Валька Баранов. Этот парень был высокого роста, учился в старшем классе, ходил в секцию баскетбола вместе с Ритой. После секции он каждый раз провожал Шишкину до калитки её дома.

Мишка всё это видел и страдал. Он подходил к зеркалу и рассматривал себя со всех сторон. Лицо, как лицо, вполне приятное, если бы не периодически появляющиеся угри на нём. Мишка тут же выдавливал их и прижигал тройным одеколоном. Через пару дней лицо становилось чистым, однако никто из девчонок по-прежнему не обращал на него внимания. Даже те, за которыми никто из мальчишек не ухлёстывал, видели в Мишке обыкновенного одноклассника, пусть даже отличника, и не набивались на тесную дружбу.

Только в десятом классе он понял: главной причиной его неудач была бедность. Сближение подростков, как правило, происходило на совместных занятиях, где они постоянно и тесно общались, делились информацией о семейных делах, узнавали подробности о родителях.

У Мишки никогда не было столько свободного времени, сколько у других детей. Так уж случилось, но в классе он был единственным учеником, в семье которого имелась корова. Всё лето ему приходилось трудиться на заготовке сена, дров, работать в поле и на огороде, в то время как его сверстники собирались в группы и уезжали в пионерский лагерь, или же целыми днями пропадали на реке. Они были из обеспеченных семей – их родители работали на металлургическом заводе и прилично зарабатывали.

Зимой одноклассники частенько ездили в город, посещали универмаг или кинотеатр, где могли потратить скопившиеся карманные деньги. У Мишки карманных денег не было никогда. Даже школьную столовую он не посещал – не было денег. Обед там стоил десять копеек. Мишке вместо десяти копеек мать каждое утро совала в портфель два маленьких газетных свертка. В одном лежал кусочек чёрного хлеба, в другом кулёчек с квашеной капустой или варёной картофелиной. Он стеснялся своего обеда и улавливал момент, чтобы незаметно проглотить содержимое маминых свертков. Обычно это происходило тогда, когда ребята неслись в столовку и класс пустел на некоторое время.

Мишка чувствовал, что в классе он был белой вороной. Он отказывался от приглашений на дни рождения, поскольку нужно было идти с подарком, а потом делать ответное приглашение на свой день рождения. Такие события были для него несбыточными. У него даже кроме школьной формы не существовало другой приличной одежды, в которой он мог бы появиться в свет. На выпускной вечер мать выпросила у соседки костюм её сына, который был призван в армию…

Мишка пригладил волосы на голове и решительно направился к Галке.

– Пойдём, потанцуем, – произнёс он непринуждённым голосом.

Глаза Галки не раскрылись широко, как предполагал Мишка. Они, наоборот, сузились в прищуре, будто в них ударил яркий луч света.

– Подожди секунду, – сказала Галка и принялась срочно перебирать стопку пластинок. Быстро нашла нужную, остановила проигрыватель, заменила пластинку на новую, затем шагнула к Мишке и радостно улыбнулась:

– Ну, вот, теперь давай танцуй меня, ухажёр…

Мишка положил правую руку Галке на талию, левой сжал её ладонь, медленно повёл по кругу.

…а мы случайно повстречались… мой самый главный человек… благословляю ту случайность… и благодарен ей навек… – красивым голосом пела Анна Герман.

… представить страшно мне теперь… что я не ту открыл бы дверь… не той бы улицей прошёл… тебя не встретил, не нашёл, – подпевала ей Галка и пронзительно смотрела в глаза Мишке.

– Нравится тебе эта песня? – спросила она.

– Угу, – буркнул в ответ Мишка и отвёл взгляд.

– Слова в ней хорошие, правильные, – продолжила Галка. – Будто для нас с тобой написаны.

Танец закончился, в комнату заглянул Сашка Атёсов, потащил всех к столу, выговаривая:

– Скоро на переезд отправляться, а вы всё ещё трезвые. Закуски полный стол. Куда потом моя маман всё это денет? Непорядок. Надо всё выпить и съесть. Танцульки не убегут.

Веселье длилось ещё часа два. Громко играла музыка, потом её выключали, раздавалась гармошка, изрядно выпившие гости принимались горланить частушки, потом они умолкали, вновь включался проигрыватель, молодёжь снова танцевала.

Мишка много раз танцевал с Галкой. Хмель притупил его сознание, он окончательно осмелел и уже, ничуть не стесняясь, подолгу целовался с ней взасос.

Наконец, поступила команда на выход, все быстро оделись, прихватили с собой спиртного «на посошок» и пешком отправились к железнодорожной платформе на 130-м километре.

Сашку посадили в электричку, выпили по стопке напоследок и стали расходиться по домам.

Мишка стоял рядом с Галкой Красиковой и держал её за руку. Было уже поздно, оставался последний рейс его автобуса в посёлок, но ехать домой ему вовсе не хотелось. Однако он понимал: если не уехать с последним рейсом – потом придётся шагать пешком около шести километров. Его мысли были на распутье.

– Проводишь меня? – спросила Галка, хотя могла бы сесть вместе со всеми в подошедший автобус и уехать без провожатого.

– Конечно, – обрадовался Мишка тому, что может ещё некоторое время побыть с женщиной, с которой было приятно находиться вместе, и что не нужно принимать для себя трудное решение. Вопрос Красиковой в одну секунду расставил всё по своим местам.

– Галя, ты едешь? – крикнула мать Саши уже из салона.

– Нет, тётя Лиза, я на следующем, – ответила Галка и внимательно заглянула в глаза Мишке. – Я правильно сказала?

Захлопнулись двери автобуса, и он покатил дальше. На остановке они остались вдвоём.

– Ты сказала совершенно правильно, – почему-то шёпотом произнёс Мишка и с жадностью впился губами в губы Красиковой.

– Ты помнишь про моё приглашение? – спросила Галка через минуту, отстраняясь от Мишки.

– Помню.

– Оно остаётся в силе, Мишечка. Я имею большое желание проводить тебя сегодня по-настоящему, – заманчиво сказала Галка. В свете луны её лицо казалось белым, а зубы в улыбке сверкнули причудливыми серебристыми подковками. И только глаза почему-то не отражали свет луны, а призывно горели ярким зелёным цветом.

Мишке показалось, что она волнуется и это волнение непроизвольно передалось ему. По телу тут же прокатилась горячая волна незнакомой страсти, а сердце часто-часто забилось в груди. Точно такое же чувство он испытал в тот раз, когда Галка на корточках делала контрольные замеры вала, а он был не в силах оторвать своего взгляда от натянутой на бёдрах юбки и оголившихся красивых ног.

Очередной автобус пришёл практически следом за ушедшим. Салон был полупустой, Мишка с Галкой устроились на заднем сиденье и опять целовались до конечной остановки.

– Ты не передумал? – спросила Галка, когда они подошли к её дому.

– Нет, – с готовностью ответил Мишка, чувствуя, как тело его задрожало странной нетерпеливой дрожью. Впервые он дрожал не от холода, а от жара таинственного ожидания, охватившего его с ног до головы. Такого с ним ещё никогда не случалось. Было радостно и отчего-то тревожно.

Галка поспешно схватила его за руку и повела за собой. Дальше всё происходило, как во сне…

Мишка будто перестал принадлежать сам себе и превратился в беспомощного человека. За него всё делала Галка. Она его раздела, подвела к кровати, лёгким толчком положила на спину и прильнула горячими губами к его плотно сжатому рту. В тусклом свете маленького абажура ночной лампы Мишка увидел совсем близко обнажённые груди Галки с острыми коричневыми сосками. Глаза женщины были полуприкрыты, она постоянно вздрагивала, от неё исходил жар. Мишка вдруг почувствовал в себе прилив какой-то незнакомой силы, которая почти мгновенно заполнила всё его тело. В бурном порыве он прижал к себе Галку и принялся с неистовством целовать в шею, в лицо, в грудь.

– Мишечка, хороший мой… милый… долгожданный… – горячо шептала Галка. Её рука неожиданно скользнула по его животу вниз и вдруг Мишка почувствовал, что его напрягшаяся до предела плоть проникла в неизвестность, которой не знал никогда… Он замер на секунду, будто хотел полнее осознать это мгновение, которого никогда не испытывал и боялся, а потом вдруг с силой стиснул податливое тело Галки, слившись с ней в одно целое…

Они долго лежали, не шевелясь, и молчали. Каждый думал о своём. В голове Мишки витали два противоречивых чувства. Одно бурлило и клокотало в нём, словно проснувшийся вулкан, переполняло его до предела и рвалось наружу от осознания того, что он стал настоящим мужчиной, постиг тайну, о которой до сегодняшнего дня мог лишь смутно догадываться. Другое же, наоборот, было тревожным и отвратительным, будто он совершил какой-то неприличный поступок, за который совсем скоро придётся отвечать или расплачиваться. Мишка лежал и мучился. Что он должен сейчас сказать Галке? Что любит её? Что не сможет дальше без неё жить? Но ведь это вовсе не так! Она нравится ему, нет слов. Даже очень нравится, но это не любовь, а …

Что это – «а»? Мишка затруднялся ответить.

Ему вспомнилась Танечка Сидорова, о дружбе с которой он мечтал в восьмом классе. Вот тогда, наверно, была настоящая любовь. От одного только её взгляда у него тогда перехватывало в горле, бешено колотилось сердце, пропадал дар речи и немели конечности. Девочка снилась ему почти каждый день, он мучительно коротал часы до занятий в школе, а затем несся бегом, чтобы поскорее увидеть её.

По отношению к Галке с ним такого не происходило. Он даже не вспоминал о ней все эти дни, пока гулял с друзьями. И, возможно, не вспомнил бы, если бы не встретился с ней сегодня. Что же, всё-таки, произошло? Может, это тоже любовь, только уже взрослая, более осознанная? Как быть дальше?

Мишка почувствовал нежное прикосновение руки Галки. Она принялась гладить ему плечо, грудь, потом поцеловала в щёку.

– Я знаю, о чём ты сейчас думаешь, – прошептала она.

– О чём? – машинально спросил Мишка.

– О том, как вести себя со мной дальше. Я угадала?

Мишка хотел ответить, что это действительно так, но в последнюю секунду передумал и промолчал.

– Так, – убеждённо произнесла Галка. – Можешь и не отвечать, поскольку я без твоего ответа знаю, что это так.

После её слов наступила длительная пауза, затем Галка снова заговорила тем же тихим голосом:

– Ты, Мишечка, не переживай и не мучайся напрасно. Такое все равно должно было бы когда-то произойти с тобой. Все парни рано или поздно становятся мужчинами. Точно также, как девчонки лишаются девственности. Это закон природы, и от него никуда не уйти. Я просто ускорила это событие, сделала его чистым и приятным. А любишь ты меня или нет – это сейчас не важно. Главное, я подарила тебе себя, чего очень хотела и долго ждала. И ты хотел этого, я видела по твоим глазам. Спасибо тебе, что не оттолкнул меня, не прогнал…

– А ты… как ты относишься ко мне? – спросил Мишка. Ему хотелось задать более конкретный вопрос: любит ли она его? И ещё он хотел бы знать, что заставило такую изящную женщину остановить свой выбор именно на нём, когда в цехе немало мужчин-красавцев? Почему целый год она неотступно ходила за ним по пятам и поедала взглядом? Хотел спросить, но не осмелился.

– Ты прекрасный парень, Мишечка, – Галка вновь поцеловала его. – И я… я… завидую той девушке, которая станет твоей женой. Мне не суждено быть с тобой, и умом я прекрасно понимаю, что существует непреодолимый барьер: я старше тебя на шесть лет, и у меня есть ребёнок. Но сердце моё противилось такому факту целый год, потому что в него проник ты, мой Мишечка. Я ничего не могла поделать с собой, как бы не пыталась. Ты приходил ко мне по ночам, и я тебя целовала во сне, а утром представляла нашу встречу. Когда ты сообщил, что увольняешься и уходишь на службу, во мне как будто что-то оборвалось. Не хотелось верить, что я вижу тебя в последний раз. Тогда я и попыталась использовать свой последний шанс: пригласила тебя в гости. Ты сказал, что подумаешь, и во мне опять появилась маленькая надежда. И вот сбылось то, о чём я мечтала целый год. Я могу трогать тебя, обнимать, целовать. И ты, пожалуйста, не вини меня за эти минуты. Пусть это будет для меня подарком за все мои переживания. Через два дня ты отправишься служить. За три года всё в нашей жизни изменится. У тебя появятся другие взгляды на жизнь, другие критерии на женщин. К тому времени я стану старухой для тебя. И всё рассосётся само по себе, встанет на свои места. Потом мы оба будем лишь изредка вспоминать эти сладостные мгновения.

Галка выговорилась и положила голову на грудь Мишке. Потом встрепенулась, приподнялась на локте и заговорщицки зашептала:

– А давай завтра вечером опять встретимся у меня? И послезавтра тоже? Чего тебе слоняться бесцельно оставшиеся два дня? А? Водки, я думаю, ты напился от души, а вот чашу любви успел только пригубить. Почему бы тебе не испить её до дна, не насладиться той страстью, которую я тебе подарю? Ведь впереди у тебя три года без женщин…

– Согласен, – не задумываясь, сказал Мишка. После откровений Галки у него быстро исчезло чувство тревоги и вины. Он понял, что женщина не собирается предъявлять к нему никаких претензий, а со своим чувством к ней он как-нибудь разберётся. И сказала она правильно: впереди целых три года, всё встанет на свои места. Сейчас ему было хорошо с ней, он опять почувствовал, как его тело с новой силой наполняется этой незнакомой энергией безудержной страсти. Отдавая всего себя этой страсти, он резко повернулся и неумело приподнялся над Галкой…

Домой он заявился перед обедом следующего дня.

– Ты где затерялся? – спросила мать. – Я не спала всю ночь.

– Мама, я же предупреждал тебя, что могу остаться ночевать в Новом городе. Когда посадили Сашку в электричку – ушёл наш последний автобус. Не чапать же мне по морозу домой шесть кэмэ? Не хватало ещё явиться на призывной пункт с отмороженной рожей!

– У кого ночевал? – допытывалась мать, уставившись на сына пронзительным взглядом. Её глаза, словно рентген, просвечивали Мишку насквозь. Он с трудом выдержал материнский взгляд и соврал:

– У Сашкиной тётки, мам. В соседнем доме.

– У тебя такой изнурённый вид, будто ты гектар травы выкосил, – с жалостью проговорила Василиса Марковна. – Тебе надо отдохнуть, сынок. Вечером, поди, опять к друзьям потащишься?

– Угу, – пробурчал Мишка, стараясь не глядеть в глаза матери. – Всего два вечера осталось на гражданке гулять.

Он умылся, затем съел две чашки борща и лёг спать.

Вечером он отправился к Галке. Непреодолимое желание очутиться вновь в жарких объятиях этой женщины взяло верх над разумом.

На следующий день последовало ещё одно свидание, последнее.

Двадцать седьмого ноября состоялись проводы на службу. Пришли все друзья. Пили, горланили песни, играл магнитофон, который принёс с собой Димка Арефьев, танцевали. К удивлению Мишки, без приглашения заглянули попрощаться Таня Сидорова и Рита Шишкина. Они пробыли совсем недолго, но обе оставили на щеках Мишки следы губной помады. А когда Мишка перед их уходом признался Тане, что был в неё влюблён в восьмом классе, та сильно удивилась и наградила его долгим поцелуем в губы. Все зааплодировали, а бывший подводник Анатолий Хохряков даже прокричал «Горько!».

– Достанется тебе от Пашки, – шёпотом посочувствовал Мишка. – Донесут ведь ему, что со мной целовалась.

– А нет у меня больше Пашки, – наклонившись к уху Мишки, сообщила Таня. – Расстались мы с ним.

– Как расстались? – поразился Мишка. – Совсем недавно видел вас вместе.

– Позавчера он уехал в Ленинград. Навсегда. Будет жить у сестры. Заходил к тебе попрощаться, но не застал, ты был на проводах у какого-то парня. От Василисы Марковны мы с Ритой и узнали, что тебя в армию забирают.

«Надо же, – подумал про себя Мишка. – Такая любовь была, и вдруг – разрыв. Как это всё понимать?»

– А ты? – спросил он, подумав, что расставание Пашки с Таней временное.

– А что я? – Татьяна с недоумением посмотрела на Мишку.

– Оправишься вскоре вслед за Пашкой, как когда-то верные подруги за ссыльными декабристами.

– Нет, Миша, не отправлюсь.

– Что так?

– Не позвал он меня с собой. Навсегда расстались мы с ним.

Сидорова посмотрела внимательно на Мишку, затем добавила с улыбкой:

– Теперь я свободная, и у тебя есть шанс попытаться завладеть моим сердцем.

– К сожалению, Танечка, шанса у меня уже нет.

– Почему?

– Потому что я призван на флот, а это целых три года. За три года всё в нашей жизни изменится. У тебя появятся другие взгляды на жизнь, другие критерии для выбора мужчин, – ответил Мишка словами Галки, чуть изменив.

Ещё каких-то три дня назад он ответил бы совсем иначе. Возможно, попросил бы у Тани адрес, стал бы переписываться, надеяться на взаимность. Но прошедшие три дня стали в его жизни переломными, сделали его совсем другим человеком. Мишка неожиданно стал взрослым, превратился в мужчину. Он узнал, какой бывает настоящая любовь женщины, и как её легко отличить от притворства, от желания любить.

– Время покажет, – обронила Таня, загадочно улыбнувшись.

– Да, время покажет, – поддакнул девушке Мишка и тоже расплылся в улыбке. В этот момент он был уверен, что заставить себя любить другого человека невозможно, и ни Таня Сидорова, ни он сам не могут быть исключением в этой простой истине.

Время прощальной вечеринки истекло быстро. Мишка ушёл в свою комнату и переоделся в дорогу. Он облачился в старую телогрейку, на голову нацепил облезлую шапку-ушанку, ноги обул в старые кирзовые сапоги.

– Я готов, – весело сказал он, появившись в дверях перед публикой. – Выходим все на улицу, идём на вокзал.

Через полтора часа, издав длинный пронзительный свисток, электричка увезла Мишку Кацапова вместе с другими призывниками на областной сборный пункт.

Глава 5

Декабрь весь простоял морозным, и только в первых числах января наступило небольшое потепление. Погода будто сжалилась над Александром Кацаповым, позволив ему встать на лыжи и отправиться в тайгу.

Сразу после ухода Мишки в армию он уволился с работы и ушёл на заслуженный отдых. Первое время не знал, как распорядиться свободой, свалившейся на него, и слонялся из угла в угол. Корову-кормилицу он ликвидировал, когда Мишка заканчивал десятый класс, и сейчас домашних дел было очень мало. На них уходило два-три часа в день, остальное время они с Василисой проводили на сундуке, привалившись к тёплой печи. Слушали радио, читали газеты. Иногда жена брала в руки какую-нибудь книгу и принималась читать вслух. Он слушал её монотонный голос и незаметно засыпал. Василиса вздыхала, откладывала книгу в сторону и уходила на кухню.

Потом Александр нашёл для себя работу. Спустившись однажды в подполье за картошкой, он обнаружил, что подгнили доски ограждения земляного вала. Неделю трудился с упоением. Заменил стойки, прибил к ним свежевыструганные доски, пропитал олифой и опять остался без работы.

Виной всему был мороз. И вот он отступил.

Александр надумал сходить в лес и поставить петли на зайца. Вчера он наломал пихтовых веток, сложил в кадушку, залил кипятком, затем опустил туда моток тонкой стальной проволоки, которую предварительно отжёг на огне. Всё это делалось для того, чтобы отбить посторонний запах, исходящий от проволоки. Заяц очень пуглив и осторожен. Учуяв незнакомый запах, обойдёт петлю стороной. Тогда вся работа уйдёт коту под хвост.

Снегу выпало много, и он ещё не успел уплотниться. Александр двигался по нему на широких самодельных лыжах, каждый его шаг сопровождался глухим уханьем от сдавливаемого снега.

Мороз стоял градусов около двадцати. Воздух вокруг был до предела пропитан хвоей. Александр глубоко вздыхал его, в носу приятно пощипывало.

Пройдя по лесу с километр, он остановился. Осмотревшись по сторонам, взглядом отыскал запорошённый снегом пень, двинулся к нему. Сбросив рукавицей снег, присел. От пройденного пути по глубокому снегу ноги слегка гудели – годы давали знать о себе.

Казалось, совсем недавно он вот также высматривал удобный пенёк, чтобы присесть. С той лишь разницей, что это происходило летом и он садился на пенёк не для отдыха, а дожидался маленького Мишку, который отставал от него и медленно тащился по тропинке, еле передвигая ногами от усталости.

Александр стал брать сына в тайгу с шести лет. С той делянки, которую ему выделило лесничество под покос, удавалось заготавливать мало сена. Трава была низкорослой и редкой, приходилось после основного сенокоса отыскивать в лесу бесхозные поляны и полянки, чтобы добрать дополнительные объёмы сена, которого бы хватило на всю зиму.

Отпуск был уже использован полностью, Кацапов возвращался с работы и после ужина шёл в тайгу на поиски подходящих полянок. За вечер ему приходилось проходить порядка двадцати километров. Домой возвращался уже в полной темноте, а утром отправлялся на работу. Никакой усталости не чувствовал.

Наступала суббота, он будил Мишку с восходом солнца, и они отправлялись в лес. Василиса оставалась дома с дочерями и коровой. Мишка не хныкал и с сознанием дела шёл за отцом. У него была даже своя собственная детская коса. Её изготовил ему сам Александр, обрезав половину лезвия от взрослой и подогнав по росту черенок.

Путь был не близкий. Как только они доходили до места, Александр в первую очередь принимался мастерить для сына ложе. Он нагибал к земле несколько молодых березок, надрубал стволы на четверть от земли, чтобы они не могли выпрямиться, набрасывал на них толстый слой свежескошенной травы, стелил брезентовый плащ и укладывал сына «досыпать». Сам приступал к косьбе.

Мишка спал до полудня, потом помогал кашеварить. Пообедав, он с большим желанием брал свою косу и начинал тюкать ею по непокорным стеблям травы.

Через пару часов Александр объявлял перерыв, они приступали к строительству шалаша. Потом снова косили до ужина. Уставший за день и разморённый горячим ужином Мишка заползал «немного отдохнуть» и «отдыхал» до рассвета.

В воскресенье вечером они отправлялись в обратный путь.

«А было это двенадцать лет назад, – подумалось Александру. – Много это или мало? Если бы эти годы считал Мишка – для него было бы, наверно, много. Две трети его жизни. А для меня? Скорее – миг, который пролетел, мелькнул, как падающая звезда на небе, и канул в вечность.

Вспомнился Кацапову тут же и более ранний период, когда Мишке было около двух лет от роду.

…Шёл 1953 год, Александр строил свой дом. Вопреки возражениям Василисы, он приступил к строительству собственного жилья ещё в конце лета минувшего года.

– Саша, ну зачем нам строить свой дом, когда есть казённый? – не соглашалась жена с намерениями Кацапова. – Это ж какие расходы будут? Я не работаю, мы живём на одну твою зарплату. И так перебиваемся с копейки на копейку.

– Надо смотреть дальше своего носа, Василиса, – сказал он тогда, шутливо надавив указательным пальцем на нос жены. – Казённый дом на ладан дышит, и ремонтировать его никто не собирается. А тратить личные деньги на ремонт казённого имущества – просто дурость.

– А зачем тратить? Поживём пока без ремонта – ветер ведь не свистит в стенах.

– Ха! Когда он засвистит – дров не напасёшься. Вся моя зарплата будет вылетать зимой в трубу, – попытался убедить Василису в своей правоте Кацапов. Однако, взглянув на жену, он понял, что его слова не проняли её. Тогда он привёл более убедительный аргумент.

– Мы с тобой заводили разговор о корове? – спросил он.

– Да, я и сейчас склоняюсь к тому, чтобы у нас были своё молоко и мясо, – глаза жены на мгновенье загорелись и тут же погасли от осознания несбыточности мечты. – Только на какие шиши мы всё это приобретём: и стройматериалы для дома, и корову одновременно?

– Одновременно не получится, даже если бы у нас было много денег, – ответил Александр.

– Почему?

– Потому что на новой усадьбе для коровы нет конюшни, а на казённом участке все частные строения запрещены.

Этот весомый аргумент убедил Василису. Тяжело вздохнув, она произнесла обречённо:

– Поступай, как считаешь нужным. Только страшит меня твоя затея, Саша.

– Это почему же?

– Потому что надрываться придётся – у тебя всего две руки.

– Не так страшен чёрт, как его малюют, – весело произнёс Александр. – Глаза боятся, а руки делают.

Шестого марта он ставил стропила на срубе своего дома, который за осень и зиму выгнал уже под крышу. Накануне взял отгул, чтобы потрудиться три дня. Маленький Мишка был с ним, играл щепками на куче опила рядом с домом.

Внезапно раздался заводской гудок. Он гудел пронзительно и необычно долго, совсем не так, как перед началом рабочего дня на заводе. Через некоторое время к нему подсоединился паровозный гудок, за ним второй, третий…

Через несколько минут с завыванием голосила вся округа. Александр не понимал, что происходит. Не понимал и сынишка. В растерянности он развёл в стороны руки, в которых было зажато по щепке, и вертел головёнкой по сторонам.

Мимо проходил сосед. Он работал учителем и, по всей вероятности, направлялся в школу.

– Захар Дмитриевич! – прокричал сверху Кацапов. – Не знаешь, что стряслось?

– А ты разве не слышал?

– Нет.

– Сталин умер, – ответил щуплый учитель и стянул с головы шапку. – По радио объявили, ещё в восемь утра. Траур в стране.

У Кацаповых уже несколько дней не работало радио. Александр в первый же день сделал заявку на устранение неисправности, но монтёр-ремонтник так и не появился.

– И что теперь? – спросил Кацапов таким тоном, будто преподаватель математики Захар Арефьев исполнял сейчас обязанности умершего вождя народов.

– Не знаю, – с печалью в голосе ответил Захар. – В школу вот иду. Может там что разъяснят.

Учитель надел шапку и засеменил дальше. Кацапов вонзил топор в бревно сруба и стал спускаться вниз.

Спустившись на землю, он подошел к сыну, взял его на руки.

– Правитель наш умер, Мишка. Запомни этот день обязательно, – внушительно сказал Кацапов. В его голосе не было ни страха, ни печали, ни сожаления. Он никогда не восхищался Сталиным, не восхвалял его дел и не слушал речей «вождя народов», затаив дыхание. У Кацапова сложилось своё мнение об этом человеке.

За время пребывания в колонии (как в качестве вольнонаёмного, так и позднее, уже будучи осужденным) ему довелось выслушать множество отзывов о Сталине. Высказывались обычно те, кому лично довелось хлебнуть горя от приближённых к власти чинов. В основном это были политические. Обиженные властью и лишённые свободы они не подбирали выражений для характеристики Сталина. Говорили, что думали. Разумеется, в разговорах между собой, и никак не в присутствии лагерного начальства. У каждого заключённого была своя трагедия, которая так или иначе была связана с правящим режимом. Чаще всего уши Кацапова улавливали слова «тирания», «коварство», «властолюбие», «мстительность» и подобные высказывания.

Много лет жизнь Александра протекала вне политических событий в стране, он не являлся их участником, поэтому никогда не задумывался, кто и как правит страной. Ему было совершенно безразлично. Сначала служба в армии, потом геологоразведка, затем работа в колонии и война с Японией, и, наконец, пять лет заключения.

Негативное мнение о власти начало складываться лишь в колонии, где ему пришлось выживать, и укрепилось потом, когда вышел на свободу и повстречал Василису. Но никогда и ни с кем он делился своими мыслями, держал в себе и молчал.

– Сейчас всё пойдёт по-другому, – сказал Александр сыну с неожиданным для себя облегчением. – Должно пойти по-другому. Ты не будешь изгоем, как твои родители. Верно?

– Угу, – кивнул Мишка и улыбнулся во весь рот.

… Очнувшись от воспоминаний, Кацапов поднялся и двинулся в глубь леса, с хрустом уплотняя лыжами снег. Теперь ему предстояло дойти до летних покосов, отыскать заячьи тропы и установить петли.

«Ничего, сынок, будет ещё у тебя счастливая жизнь, – мысленно заговорил он с Мишкой. – Сейчас перед тобой все двери открыты, все дороги в будущее выстелены гладким камнем – можно идти и не спотыкаться. Было бы желание и можно всего добиться. Бедняцкому счастью придёт конец. Ты будешь жить наравне со всеми».

Мишке ещё предстояло выбирать свою дорогу, а у Александра она подходила к концу. Да и не выбирал он своей дороги – шёл по той единственной, которая предстала перед ним. Шагал, спотыкаясь на ухабах, и никогда не знал, какие неприятности таятся за поворотом.

Двадцать с лишним лет Кацапову приходилось гоняться за каждым рублём. Он числился жестянщиком, но фактически трудился разнорабочим. Зарплата жестянщика в сплавной конторе была маленькой, её едва хватало только на пропитание семьи. Дважды он пытался сменить место работы, но оба раза возвращался назад. Хрен оказывался ничуть не слаще редьки.

Четыре класса церковно-приходской школы и пять лет колонии строгого режима оценивались одинаково на всех предприятиях города. На металлургический завод дорога была закрыта. Возвращался вновь в сплавную контору по одной причине – в ней была аккордная система труда. Повременная, не сдельная. Мастер выдавал такое задание, которое нормировать было невозможно. Можно было выполнять его месяц, а можно было справиться и за пару недель. Главное, Александр в такие периоды был предоставлен сам себе и никем не контролировался. И работа в течение года была предсказуемой. Летом чинил кровлю жилых домов, потом уходил в тайгу на заготовку мха для строительства жилья. Осенью, когда берёзы сбрасывали листву, его отправляли на месяц рубить прутья для мётел. И всё это он делал в одиночку.

Зимой работал в мастерской – изготавливал или чинил инвентарь, паял, лудил, ковал…

В свободное время шабашничал, где только удавалось. Его знали во всей ближайшей округе. К нему приезжали из деревень, просили перекрыть железную кровлю на коровниках, клубах и других зданиях колхозов. Обращались и частники – он никому не отказывал, трудился по вечерам и по выходным.

И всё равно денег не хватало. Василиса не работала – сидела с тремя детьми, поскольку в посёлке не было детского учреждения.

А тут ещё и собственная матушка поднесла сюрприз. Она подала в суд на выплату ей алиментов, заявив, что сыновья не помогают и ей не на что жить. По решению суда Александру пришлось отдавать матери с получки ежемесячно по десять рублей. Его негодованию не было предела, однажды даже случился сердечный приступ.

Мать открыто издевалась над ним. Когда умер от туберкулёза Егор, она продала дом и уехала к дочери в Пермь. Жила там десять лет, потом зятя отправили служить в Германию, и она объявилась у Александра.

– Буду теперь жить у тебя, Сано, – сказала она, появившись с котомкой за спиной на пороге его дома. – Нет у меня другого жилья.

Александр не смог прогнать мать со двора и, стиснув зубы, уступил маленькую комнатушку. Сами же впятером они стали ютиться во второй комнате.

Мать прожила на его иждивении несколько месяцев, не внося в бюджет семьи ни одного рубля и не помышляя помогать Василисе по дому. Однажды вечером Александр не выдержал, заглянул в её комнатку и спросил:

– Мама, а почему бы тебе не пожить у Сергея? Он тебе такой же сын, как и я. И дом у него большой, в отличие от моего. Значит, всё должно быть поровну.

– Ты, Сано, выгоняешь меня? – удивилась старуха.

– Не выгоняю, а предлагаю жить у своих сыновей по очереди. Три месяца у меня, потом столько же у Сергея.

– Не ужиться мне там с его Клавдией, – призналась мать. – Она ведь колдунья, наведёт на меня какую-нибудь порчу или сглаз оставит.

– Мама, но ты же видишь, как у нас тесно. Ты спишь на кровати, а мои дети на полу.

– Может, ты скажешь ещё, что я объедаю вас?

– Вообще-то, могла бы иногда приносить в дом какие-нибудь продукты. Тебе ведь известно, что моя зарплата маленькая, а ты дом продала и не положила мне на ладонь ни одной копейки.

– У меня не осталось денег, – развела руками мать.

– Куда ж ты их дела? – с большим удивлением спросил Александр.

– Разошлись за десять лет незаметно. То да сё, вот и разошлись по мелочам.

– Промотала, значит, своё состояние? Надо ведь умудриться профукать дом!

– Сама не пойму, как так вышло, что я без денег осталась.

– И как собираешься жить дальше? – спросил Александр. – Пенсию ты не заработала, не захотела трудиться. С моими детишками водиться не желаешь, по хозяйству не помогаешь. Молишься целыми днями, в церковь бегаешь, любишь вкусно поесть, а у самой за душой ни гроша. Это называется сесть сыну на шею и ножки свесить.

– Куска хлеба собственной матери пожалел? – проговорила со злостью старуха. – Тарелкой супа попрекаешь?

– А ты попроси у своего бога манны с небес, да и питайся ею. За свою жизнь всяко, поди, заслужила божьего дара, стоя часами на коленях перед иконой. А мои харчи даром не даются. Горбатиться приходиться, чтобы тарелка супа на столе появилась.

Александр вышел из комнаты, а мать наглухо закрыла за ним створки дверей.

На ужин она не вышла к столу. На следующий день, не разговаривая ни с кем из домочадцев, она нацепила на себя котомку и с первым автобусом уехала к старшему сыну Сергею.

Шуршал под лыжами снег, Александр углублялся всё дальше и дальше в глубь леса. Мысли вновь и вновь возвращались к сыну. В памяти всплывали наиболее яркие события в его жизни.

…Мишка рос, как и все поселковые мальчишки. Только, разве что, более пытливым к окружающему миру. Он постоянно о чём-нибудь выспрашивал, а выслушав ответы, на какое-то время уходил в себя, будто анализировал полученную информацию и делал какие-то выводы.

К десяти годам сын научился свободно обращаться со всем инструментом, доставшимся ему после смерти Егора, и всегда что-нибудь мастерил. Василиса с гордостью и подолгу разглядывала его первые изделия: скворечник, табуретку, книжную полку, навесной шкафчик для инструмента. Мебель получилась хорошего качества, и, казалось, будто была изготовлена руками профессионального столяра.

Учился Мишка на одни пятёрки, как, впрочем, и его сёстры. Был послушным и трудолюбивым. Однако по мере того, как он начинал взрослеть, его глаза всё чаще становились грустными. Александр знал, отчего это происходило, но в силу своей бедности был не в состоянии развеять эту грусть. Друзья Мишки имели в своём распоряжении велосипеды с мотором, мотоциклы или мотороллеры, лодочные моторы, ходили в модных спортивных костюмах. У Мишки был только велосипед, и ходил он на протяжении нескольких лет в одних и тех же пиджачке и брюках, сшитых Василисой из своей форменной одежды железнодорожника и прохудившегося костюма самого Кацапова.

«Всё у тебя будет, сынок, – подумалось Александру. – Теперь наступили другие времена. Ты у нас парень настырный, напористый, добьёшься своих высот самостоятельно. Будет у тебя и мотоцикл, и моторная лодка. Всё будет!»

Лес окончился, перед глазами открылась большая поляна. Летом здесь стояло несколько стогов сена, которые были вывезены по первому снегу. Зайцы наведывались сюда кормиться остатками сена, вмерзшего в землю и обронённого при складывании на сани. Кроме этого корма, по краям поляны рос мелкий кустарник, который тоже привлекал зверюшек.

Взгляд Кацапова уловил на пригорке первые заячьи следы.

«Ага, косой! Не сидится тебе под ёлкой, есть хочется, – с радостью пронеслось в голове Александра. – И мне дома не сидится, позабавиться захотелось с вашим братом!»

Кацапов двинулся по направлению к следам, потом зашагал рядом с ними.

Вскоре следов стало больше, они шли с разных сторон и привели к лежащим на земле осинам, стволы которых был сплошь изрезаны заячьими зубами. Снег вокруг деревьев был утоптан лапами зверюшек.

Он обошёл вокруг осин, внимательно рассмотрел все заячьи тропы. Отобрал мысленно те, которые проходили между двух стволов, снял с плеч рюкзак, извлёк из него проволоку.

Не прошло и получаса, как несколько петель зависли над звериными тропками.

«Ну, вот, косые, я своё дело сделал. Теперь всё будет зависеть от того, кто окажется хитрее, – усмехнулся про себя Кацапов. – Или я вас из петли выну, или вы посмеётесь надо мной из кустов.

Александр повесил рюкзак на плечи и зашагал назад.

Глава 6

Пять месяцев службы в военно-морской школе связи Черноморского флота пролетели, как один миг. Близились выпускные экзамены, после которых всех курсантов распределят по флотам.

Михаил Кацапов мечтал попасть на Северный флот. Почему на северный – он и сам толком не мог объяснить. Возможно, манила суровая романтика службы в заполярье, возможно, взяло верх простое любопытство. На юге страны ему удалось побывать уже дважды, теперь захотелось увидеть северные широты. Хотя, если верить слухам, попасть на север не составляло никаких трудностей. Отличники и уроженцы южных регионов после окончания «учебки» предпочитали бороздить воды Чёрного и Средиземного морей. Затем отдавалось предпочтение Тихоокеанскому и Балтийскому флотам, а служба в заполярье стояла на последнем месте.

Мишка в число отличников не метил, хотя специальность радиотелефониста засекречивающей аппаратуры связи освоил прекрасно, и по практической отработке нормативов мог дать фору многим отличникам. Стать отличником не позволил ершистый характер.

С инструктором учебного взвода старшиной второй статьи Тарасенко отношения не сложились с первых дней. Тарасенко оказался хитрым, коварным и злопамятным человеком. Всего полгода назад он сам был курсантом в этой школе. После окончания учёбы командование предложило ему остаться в качестве инструктора, и услужливый хлопец из Закарпатья согласился без раздумья. Он спал и видел себя командиром. Пришив две узких жёлтых ленточки на погончик робы, он враз преобразился и принялся показывать свою власть на безропотных курсантах.

Особое упоение Тарасенко испытывал на вечерней поверке, когда в помещении роты не оставалось никого из офицеров. Он свистел в дудку и объявлял построение. Курсанты, толкая друг друга в проходах между рядами трёхъярусных кроватей, пулей выскакивали на среднюю палубу и замирали в строю. Тарасенко, заложив руки за спину, медленно двигался вдоль строя. Ехидно ухмыляясь, он смотрел на подчинённых, которые стояли перед ним с опущенными глазами. Предстояло назначение на драйку средней палубы – центрального прохода через ротное помещение – и сушку ботинок. Никто из курсантов не имел желания встречаться взглядом с Тарасенко, дабы не привлечь к себе внимание узурпатора. После изнурительного дня всем хотелось поскорее забраться в постель и провалиться в сладкий сон.

В первые дни службы Мишка тоже стоял в строю, не смея поднимать на инструктора глаз. Драить палубу после отбоя или полночи сидеть в сушилке, контролируя сушку ботинок, ему не хотелось. Он, как и все остальные, наивно полагал, что Тарасенко пройдет мимо и остановит свой выбор на другом курсанте, благо во взводе было достаточно людского ресурса. Но это была всего лишь иллюзия, обман самого себя.

Всего через три дня после прибытия в школу Мишка Кацапов принялся осваивать корабельную швабру под названием «машка». На следующий день после исполнения наряда он уже не опускал глаза и с чувством собственного достоинства открыто смотрел в лицо Тарасенко. Его независимый взгляд чем-то не понравился инструктору. Возможно, тот рассудил это, как некий вызов, потому что через пару дней после отбоя курсант Кацапов уже собирал в проходах между кроватей «гады» всего взвода и относил их на просушку. Спать он лёг на три часа позднее остальных курсантов.

Потом пошли очередные наряды. Мишка заступал на камбуз, в караул по охране территории школы, конвойным на гауптвахту, в котельную и санчасть. Нёс службу ответственно и добросовестно, однако Тарасенко почему-то всегда находил повод придраться к нему.

В одном из нарядов Мишка не сдержался, высказал своё недовольство на несправедливое замечание и в один миг превратился в жертву.

Внеочередные наряды посыпались, как горох из худого мешка. Кацапов забыл о полноценном сне, похудел и осунулся, нередко засыпал на теоретических занятиях, за что получал дополнительный наряд уже от преподавателя. И пошло, поехало…

Однажды он заснул при сушке ботинок и передержал их на решётках. Печь была протоплена «от души», и «гады» скукожились от чрезмерного жара. Когда Мишка очнулся – было уже поздно, часть ботинок пришла в негодность. Разглядывая свою «работу», он ужаснулся, представив последствия. Сморщенной обуви оказалось больше десяти пар.

Утреннее построение было сорвано. Курсанты, одев робу за считанные секунды, не смогли обуться и вышли строиться в носках со скрюченными ботинками в руках.

Скандал разразился нешуточный. Больше всех почему-то злорадствовал Тарасенко. Изрыгнув в пространство трёхэтажную брань, он взял несколько пар испорченной обуви и отправился лично докладывать о происшествии командиру роты, хотя для таких целей существовал старшина.

– И что мне с тобой делать, товарищ курсант? – спросил капитан третьего ранга Семёнов, когда Мишка предстал перед ним. – Ущерб составил 72 рубля 50 копеек, и мы обязаны возместить эту сумму с виновника. Желательно в добровольном порядке. Сам напишешь родителям, или мне оправить письмецо с печатью?

Мишка стоял, опустив голову. Мысли лихорадочным потоком проносились в голове. Он представил на миг, как мать получает письмо от командира, читает его и сильно хмурится. Ему стало не по себе.

– Товарищ капитан третьего ранга, а можно как-то иначе? – спросил Мишка хриплым голосом.

– Что значит – иначе? – в недоумении спросил Семёнов.

– Ну…отработать где-нибудь, чтобы только родителям не сообщать.

– Я бы отправил тебя на заработки, только не имею такой возможности. Дело в том, что флот – не производственное предприятие. На нём денег не зарабатывают, а отдают воинский долг перед Родиной.

От слов командира у Мишки ёкнуло внутри. Он собрался заявить, что готов полностью отказаться от своего денежного довольствия курсанта до окончания учёбы, а оставшуюся сумму обязательно возместит, только чуть позже. Напишет письмо сестре, и она вышлет деньги. Готов был сказать, но не успел.

Послышался стук в дверь, в кабинете ротного появился главный старшина Ольшанский.

– Разрешите, товарищ капитан третьего ранга, – произнёс он с порога. – Главный старшина Ольшанский из суточного увольнения прибыл без замечаний.

– Проходи, Борис, присаживайся. Ты как раз кстати, – командир роты указал жестом на стул. – Неприятный случай произошёл в первом взводе. Курсант Кацапов спалил полтора десятка пар ботинок своих сослуживцев.

– Я уже в курсе, тащкаптреранга, – пояснил Ольшанский. – По этому поводу и заглянул к вам.

Главстаршина Ольшанский дослуживал последний месяц до демобилизации. Был он высоченного роста, широк в плечах, был медлителен в движениях и говорил громовым басом. Его срочная служба растянулась на четыре с половиной года. Он проходил службу по старому приказу, а полгода добавилось в связи с нахождением его в дальнем походе. Ему было доверено испытание нового образца аппаратуры, в разработке которой он принимал непосредственное участие.

Жизнь Бориса с малых лет была связана с морем. Он родился и вырос в городе морской славы, все его родственники по мужской линии были военными моряками. Отец в звании капитана первого ранга служил в штабе Черноморского флота. Бориса призвали на службу в возрасте двадцати лет и оставили служить в родном городе. Дядя Бориса, герой Советского Союза, погиб в битве за Севастополь, его фамилия была навечно занесена в списки личного состава школы, в которую попал служить Мишка Кацапов. Аккуратно заправленная кровать героя стояла сейчас неподалёку от поста дежурного по роте.

– У тебя есть какое-то предложение? – спросил Семёнов.

– Есть, тащкаптреранга, – пробасил Ольшанский.

– Говори.

– Прошу отпустить курсанта Кацапова, я с ним лично разберусь. Появились обстоятельства, о которых я предпочёл бы поговорить с вами наедине, – Ольшанский очень внимательно посмотрел на Мишку.

– Ну, что ж, давай отпустим разгильдяя, если за него пришёл замолвить слово сам старшина роты, – улыбнулся Семёнов. – Иди, Кацапов, подумай хорошенько о своём проступке.

Мишка повернулся через левое плечо и, недоумевая, молча вышел из кабинета командира роты.

Ему не пришлось писать письмо родителям или сестре. Старшина Ольшанский спас его от постыдного прошения. О чём он говорил с командиром роты за закрытыми дверями – осталось в тайне. Одно лишь стало понятно Мишке: Ольшанский досконально разобрался в случившемся и справедливость восторжествовала.

До конца учёбы Тарасенко больше не отправлял Мишку ни в какие наряды. Он, казалось, вообще перестал замечать курсанта Кацапова. И лишь на вечерней поверке, когда инструктор произносил Мишкину фамилию, их взгляды встречались. Пронзительный и негодующий Тарасенко и умиротворённый Кацапова.

Ботинки на замену испорченным старшина Ольшанский нашёл в течение часа. Это были не новые «гады», а б/у, но в приличном состоянии. Уже перед самым отъездом на север Мишка случайно узнал, что Ольшанский связался со старшинами других рот, и те, достав из потаённых уголков баталерок свои заначки, выручили друга. Так ли было на самом деле – у Кацапова не было полной достоверности, а вот в существование крепкой флотской дружбы и во взаимовыручку на флоте он поверил сразу.

Добродушный и немногословный великан Ольшанский преподнёс Мишке поучительный урок, а разговор, который состоялся между ними в тот злополучный день, запомнился ему на всю оставшуюся жизнь.

После отбоя, когда курсанты улеглись спать и в кубрике наступила мёртвая тишина, Мишка услышал приглушённый голос дневального:

– Кацапов, вставай, иди за мной.

Мишка был уже в том состоянии, когда до полного погружения в сон оставались считанные секунды. Он разлепил отяжелевшие веки, взглянул на дежурного, плохо соображая, для чего он ему понадобился. В первый момент ему захотелось послать дежурного куда подальше, приняв его слова за прикол, и перевернуться на другой бок. Дневальный был из соседнего взвода, и Мишка не раз был свидетелем его дурацких шуточек. На сей раз лицо дневального было серьёзным.

– Чё за дела, дневальный? – недовольно пробурчал Мишка, приподнимаясь в постели. – Ты ни с кем меня не перепутал?

– Нет. Великан распорядился привести тебя к нему, – сообщил дневальный. – Напяливай робу и следуй за мной.

Мишка свесил ноги с кровати, тряхнул головой, сбрасывая сладкую дрёму, потом легко спрыгнул на пол с третьего яруса.

– Чё за хрень влетела в его башку среди ночи? – шипел Мишка, натягивая робу. – Неужели до утра нельзя было подождать?

– А я почём знаю? – пробубнил в ответ дневальный. – Старший по званию приказал – моё дело исполнить.

Мишка остановился в нескольких шагах перед дверью баталерки, где находился старшина. Ему вдруг взбрело в голову, что Ольшанский собирается попросту отлупить его втихаря, поскольку никакого дисциплинарного взыскания за проступок на вечернем построении не было объявлено. И время, и место старшина выбрал самые подходящие для такой цели: офицеры отсутствуют, курсанты спят беспробудным сном, баталерка расположена в таком месте, где даже душераздирающий крик никто не услышит.

– Чё стоишь? – набросился Мишка на дневального, гневно сверкнув в полутьме вспыхнувшими глазами. – Исполнил приказ и греби обратно к тумбочке!

– Я обязан доложить старшине…

– Вали отсюда! Не будет тебе сюжета для трепотни, не жди! Дверь я и без тебя отворю. Исчезни, ну? Кому говорю?

Мишке не хотелось, чтобы дневальный, получивший прозвище «Трепач» за чрезмерную болтливость, стал свидетелем того, что может произойти с ним в следующую минуту. Ему вдруг представилось: стоит отворить дверь, как громила Ольшанский для начала выплеснет ему в лицо оскорбительную тираду солёных словечек, которые Трепач тут же зафиксирует. Потом подойдёт вплотную, возьмёт за шкирку, как щенка, потычет носом в изуродованные вонючие гады, а затем по старой флотской традиции «отрубит банок». Ему довелось однажды видеть, как это делается. Правда, «банки отрубали» в шутливой форме. Табурет лишь слегка коснулся задницы провинившегося пару раз. А что будет, если «банка» окажется в могучих ручищах Ольшанского и приложится он ею к Мишкиной заднице не пару раз, а не меньше дюжины? После такой «работы» задница превратится в сплошной синяк! Что тогда? Лекции слушать стоя? Пищу принимать на камбузе тоже стоя? Это будет очень унизительно. Он станет посмешищем всей роты, на него будут показывать пальцем курсанты из других рот.

– Да пошёл ты! – обиделся дневальный. – Я хотел поддержать тебя, если что… Но, видать, не зря говорят, что в тебе волчья кровь бродит. По любому случаю щетинишься, никого близко к себе не подпускаешь. Зверь, одним словом.

– Ты прав, – проговорил Мишка, ухмыльнувшись. – Оборотень я с волчьим сердцем в груди. Вот брошусь сейчас на тебя и разорву на куски, если не уйдёшь отсюда.

Дневальный развернулся и зашагал прочь, бубня что-то неразборчиво себе под нос.

Мишка подождал, когда Трепач скрылся за углом и, постучав костяшками пальцев в дверь, потянул её на себя.

Старшина Ольшанский сидел за столом с папиросой в зубах и что-то чертил на куске ватмана.

– Товарищ главный старшина…

– А-а, Кацапов, – прервал он доклад Мишки, не прекращая своего занятия. – Вольно, присядь пока, подожди. Мне тут осталось всего ничего, на пару минут…

Мишка осмотрелся. Он впервые видел помещение баталерки. Оно было узкое и длинное. До самого потолка с обеих сторон располагались рундуки – выдвижные ящики для хранения обмундирования курсантов. На каждом рундуке была наклеена табличка с фамилией его обладателя. В конце баталерки виднелась еще одна дверь. Куда она вела и что находилось за ней – Мишке было неведомо. Возможно, там сейчас находились сожжённые им ботинки. Посторонним лицам находиться здесь не полагалось. На входе в баталерку имелась вторая дверь с небольшим окошком. Через него баталер из числа курсантов выдавал и принимал личные вещи сослуживцев. Заведовал всем этим хозяйством главный старшина Ольшанский. Вообще-то, должность старшины учебной роты была для военнослужащих сверхсрочной службы, но для Ольшанского руководство роты сделало исключение. Помещение было чистым и уютным.

– Ну, вот, закончил, – радостным голосом сообщил Ольшанский и отложил замысловатый чертёж в сторону. Карандаш остался у него в руке. Несколько секунд он смотрел пристально в лицо Мишки, словно соображая, как же ему поступить с проштрафившимся курсантом. Потом, расплывшись в улыбке, произнёс:

– Что братишка, погорел?

Слово «погорел» имело двойной смысл. Можно было трактовать его как «влип в неприятную историю», а можно было понимать, что обуглился вместе с ботинками. Возможно, вопрос старшины подразумевал и то, и другое одновременно. Да и какая теперь разница? Он сжёг ботинки сослуживцев, и сердце его теперь горит синим пламенем от стыда и обиды, принимая такой же безобразный вид, как скрючившийся ботинок.

– Окунулся в дерьмо, товарищ главстаршина, по самую маковку, – тихо проговорил Мишка и опустил глаза.

– Похвально, что осознал.

– Я возмещу, честное слово! Всю стоимость ущерба возмещу! – горячо заговорил Мишка, впившись взглядом в лицо Ольшанского. – Только дайте мне время. Не могу я писать письмо родителям, поверьте. Это будет не просто позор для меня, а клеймо отцовского презрения на всю оставшуюся жизнь. Он же у меня такой…такой… – Мишка хотел с исключительной точностью охарактеризовать своего отца, но споткнулся, не сумев подобрать подходящих слов.

– В общем, если он узнает о моём проколе – я не смогу смотреть ему в глаза, – продолжил он обречённо после некоторой заминки. – Муки совести не позволят мне этого. Когда батя давал напутствие в день отправки на службу, я поклялся себе: жилы порву, если потребуется, лбом буду стучаться в переборки корабля, но не посрамлю фамилию отца. Домой вернусь со всеми знаками воинской доблести, которые только могут быть у военного моряка. Батя будет гордиться мною также, как он гордится своими предками.

– А кто твои предки? – поинтересовался Ольшанский.

– Они были сплавщиками, известными на всю округу лоцманами. Перевозили по реке железную руду для металлургического завода.

– Ишь ты, – одобрительно отозвался старшина. – Читал я про уральские заводы, про Демидова, про графов Голицына и Строганова.

– Вот-вот, – оживился Мишка. – Отец сказывал, что приказчики графа Голицына лично приезжали за моим прадедом перед началом весенней кампании.

– Для чего?

– Торговались по сумме подряда. Прадед знал себе цену и не ставил себя в один ряд с теми горе-лоцманами, которые запросто могли разбить барку о скалы. Он лучше всех знал русло реки и её нравы, виртуозно вёл судно строго по фарватеру, поэтому его барка ни разу не села на мель, не разбилась о скалы. По его вине не случалось убытков. Приказчики ценили мастерство моего прадеда.

Мишка чуть было не ударился дальше в повествование о сплаве по сноровистой реке и готов был рассказать всё, что слышал от отца. Ольшанский слушал его с неподдельным интересом и не перебивал. У Мишки в какой-то момент сложилось ложное впечатление, будто старшина и пригласил-то его к себе лишь для того, чтобы узнать подробности мастерства сплавщиков. Старшина уже не казался ему грозным великаном, жаждущим жестоко покарать салагу за провинность. Они сидели друг против друга и вели разговор на равных, словно оба были курсантами и делились воспоминаниями о покинутых родных местах, о семье и друзьях.

Неожиданно карандаш, который Ольшанский вертел в руке, выскользнул из пальцев и упал на пол. Старшина наклонился, чтобы его поднять, и тут перед глазами Мишки предстала форменка, которая висела на спинке стула, заслоняемая до этого момента широкой спиной хозяина. В глаза бросились две широких полоски нового золотистого галуна на погончиках. Мишка будто протрезвел, в один миг вернувшись в реальность положения. Желание рассказывать о прадеде, барках и шитиках пропало напрочь.

– Ты чего замолчал? – спросил Ольшанский, выпрямившись на стуле и вновь заслонив спиной сверкавшие полоски галуна.

– Вы ведь, товарищ главстаршина, не для того вызвали меня к себе после отбоя, чтобы послушать байки о сплавщиках, – Мишка снова потупил свой взор.

– Верно, не для того. Но будет совсем не лишним узнать в какой семье ты воспитывался, и что от тебя можно ожидать в будущем.

Мишка насупился и молчал, словно воды в рот набрал.

– Ты не задумывался, почему я заступился за тебя перед командиром роты? Почему не наложил взыскание сразу?

Мишка пожал плечами.

– А я тебе скажу по секрету, – старшина придвинулся ближе, его большая голова с чёрными, слегка вьющимися волосами оказалась совсем рядом с Мишкиным лицом. В карих глазах старшины, как показалось Мишке, зажегся загадочный свет.

– Хочу разобраться, что к чему. Перерубить канат можно одним взмахом топора, а вот срастить концы после этого уже не получится, – с насмешливостью сказал он. – Когда я начинал службу, со мной тоже произошёл подобный казус. И тоже с ботинками. Только не с рабочими, а с парадными. Они у меня бесследно исчезли по дороге с материального склада. И что любопытно, ровно столько же пар, сколько в твоём случае. Любопытное совпадение, не правда ли? – на лице Ольшанского появилась добродушная улыбка.

– И чем всё закончилось?

– Поклялся я тогда мичману, что не виновен. Он поверил мне, не стал выносить сор из избы, хотя мог проявить принципиальность, имел на это право. Ещё бы! По накладной было одно количество, мичман сам пересчитывал при погрузке, поставил свою подпись в накладной. При выгрузке выявилась недостача. В кузове грузовика по пути в часть кроме меня никого не было. Сам мичман ехал в кабине. Водитель в погрузке не участвовал, возился с карбюратором. Мотор у него в дороге зачихал. А хищение, как говорится, на лицо. На кого ещё можно подумать? Только на меня. Но если я не крал, то куда, спрашивается, на самом деле могли подеваться полтора десятка пар ботинок? Не выбросил же я их по дороге? Но факт оставался фактом. Недостачу нужно было как-то покрывать.

Ольшанский на некоторое время умолк, достал из пачки папиросу «Беломора», чиркнул спичкой, прикурил. Выпустив дым через ноздри, продолжил:

– Попросил я денег у мичмана, докупил в магазине военторга недостающее количество. Конечно, можно было связаться с отцом и в два счёта решить проблему. Но тогда я вдруг понял, что воспользоваться покровительством отца будет отвратительным поступком с моей стороны. Каждый человек должен сам отвечать за свои необдуманные действия и сполна расплачиваться за все содеянные грехи. Отдать позору фамилию героев-моряков Ольшанских было бы равносильно предательству.

– А как потом отдавал долг? – спросил Мишка, машинально перейдя на «ты», и смутился.

Старшина не заметил смущения.

– Мне повезло, не пришлось отдавать. Я быстро вычислил воришку, взял за грудки. Он и вернул всё сполна.

Мишка на миг представил, как Великан берёт за грудки щуплого шофёра, поднимает его над полом, и впервые за время встречи улыбнулся. У него в голове будто произошло какое-то просветление. Чувство обреченности и неизбежной кары, засевшего в мозгу по пути к старшине, внезапно исчезло. На душе стало неожиданно легко, будто он избавился от непосильного груза.

– И кто оказался вором? – поинтересовался Мишка.

– Водитель грузовика. У него в кузове лежали две автомобильных покрышки, в них он и успел рассовать ботинки, накрыл брезентом, пока я внизу торчал в ожидании мичмана. За несколько минут изловчился, гадёныш, запрыгнув в кузов за какой-то мелочёвкой.

– Повезло вам. А мне придётся искать где-то 72 рубля и 50 копеек, – грустно произнёс Мишка. – Это же месячная зарплата токаря, если его выработка не превышает ста процентов. А пенсия моего отца составляет чуть больше пятидесяти рублей.

Ольшанский уловил мгновенную перемену в душе курсанта, сделавшегося таким же мрачным, когда вошёл в баталерку.

– Не падай духом раньше времени, Кацапов, – с добродушной улыбкой проговорил старшина. – Тебе не придется платить за ущерб, если правдиво ответишь на все мои вопросы.

После последних слов Мишка насторожился. Вопросы ещё не были заданы, а он уже понял, к чему клонит старшина. В голове лихорадочно замелькали мысли. Ему с предельной ясностью стало понятно: Ольшанский предлагает сделку. Мишка усиленно соображал, как поступить. Рассказать всё, как было? Как Тарасенко издевался над ним? Как внутри у него всё кипело и клокотало? Как однажды, сжав кулаки, он едва сдержался, чтобы не ударить инструктора. Или поведать о том, как тот почти ежедневно позволяет унижать Колю Мокроусова, который каждый раз от обиды и безысходности плачет после отбоя, уткнувшись в подушку? Но как будет выглядеть его откровенность со стороны? Торжество справедливости или стукачество? Если второе, то Мишка никогда не доносил на кого-либо и с презрением относится к тем, кто это делает. А может быть, здесь совсем другой случай? Может, сейчас он просто обязан доложить старшему по званию о нарушениях корабельного устава со стороны инструктора? Нет права у Тарасенко отправлять матроса через день на ремень, оскорблять и унижать подчинённого, бить кулаком в живот, проверяя натяжение брючного ремня. Эх, знать бы, где грань между жесткой дисциплиной и издевательством над человеком? Может, на флоте негласно так и положено закалять силу и волю матросов с первых дней службы? Может он, Мишка, недопонимает роли инструктора в воспитательной работе? Ведь учат же плавать человека броском в воду, где он не может достать ногами дна? И у них в таёжном посёлке часто так поступали. И ничего, никто не делал из этого трагедии. Некоторые потом даже благодарили.

– Я понимаю, о чём ты сейчас думаешь, – вывел его из оцепенения басовитый голос Ольшанского. – Ты расценил мои слова, как предложение наябедничать на командира, верно?

– У меня на родине это называется настучать на человека, – хмурясь, ответил Мишка. – У нас такого человека презирают. С ним перестают общаться.

– Я с тобой согласился бы, если бы речь шла о доносе, если бы я попросил тебя оклеветать человека, опорочить его честь, – Ольшанский недовольно сморщился, словно его безвинно уличили в подстрекательстве на омерзительный поступок, и он вынужден оправдываться. Он встал и молча поглядел на Мишку сверху вниз, будто оценивал его способность понять сказанные им слова правильно. Потом отошёл на пару шагов в сторону, сделал несколько физических упражнений головой и руками, снова сел рядом с Мишкой.

– Ты, как мне сообщили, занимался боксом, – сказал Ольшанский, пристально заглянув в глаза Кацапову. – Так?

– Ну, занимался, – подтвердил Мишка, не понимая, какое это имеет значение к начатому разговору.

– И я занимался. Разве не появлялось у тебя на ринге жгучее желание сделать противнику также больно, как больно он сделал до этого тебе явно со злым умыслом. Нарушал правила, подло проводя удары ниже пояса или, будто невзначай, бил по твоему лицу открытой перчаткой, чтобы заплыл твой глаз.

Мишка молча сопел и ёрзал на стуле. Как же, он хорошо помнит таких противников, помнит, как ему было приятно, когда удавалось отправить такого нахала в нокаут. Он смотрел на копошащегося на полу соперника, пытающегося встать на ноги, и улыбался от распиравшей его радости, что справедливость восторжествовала.

– Вот и сейчас с тобой произошло нечто подобное, – убеждённо проговорил Ольшанский. – Тарасенко превысил свои полномочия. Он направлял тебя в наряды большее количество раз, чем это предусмотрено уставом. Твой организм не успел восстановить силы, и ты заснул, сжёг гады, и должен оплатить ущерб. Разве это справедливо?

Мишка продолжать молчать и засопел ещё громче.

– Несправедливо, – продолжил Ольшанский. – Вот и я так считаю. Тарасенко должен понести ответственность. Одних слов здесь недостаточно, нужен письменный документ.

– Если речь идёт о количестве нарядов – то я уж не помню, сколько их отстоял. Данные есть к книге нарядов у дежурного, можно посчитать.

– Ты, как я понимаю, отказываешься дать письменные показания о противоправных действиях инструктора, – усмехнулся Ольшанский.

– Не отказываюсь, но мне просто нечего больше вам сказать, – пробубнил Мишка, пытаясь оттянуть неприятное для него изложение фактов. Он никак не мог решиться на такой постыдный, с его точки зрения, поступок.

– Тогда я тебя больше не задерживаю, можешь идти, – улыбка исчезла с лица главстаршины. – Но учти, Кацапов, снять с тебя вину в таком случае у меня нет оснований. Придётся оплатить ущерб в полном объёме. Иди и думай, где ты будешь брать деньги. Я тебе в долг не дам. И никто тебе не одолжит ни рубля, потому как ты не оправдал надежд сослуживцев. Через тебя они мечтали поквитаться с Тарасенко, но из-за твоего ложного представления о доносах их надежды рухнут.

Мишка не ожидал такого резкого поворота событий и словно приклеился к стулу.

– Иди, говорю, – процедил сквозь зубы Ольшанский. – Видеть тебя больше не хочу.

Кацапов встал и как-то неуверенно шагнул к двери.

«Лучше бы побил», – пронеслась у него в голове дурацкая мысль. – «Тогда смело можно было бы смотреть в глаза сослуживцам».

– Могу дать дружеский совет, как добыть деньги, – донёсся вслед бас старшины.

Мишка моментально обернулся:

– Как?

– Пойти на поклон к Тарасенко, ему каждый месяц из дома идут денежные переводы. Думаю, тебе он не откажет, – хохотнул Ольшанский. – А что касается презрения товарищей, так для тебя, как мне представляется, большого значения не имеет. Ты же у нас волк-одиночка, держишься особнячком и придерживаешься иных правил.

– Товарищ главстаршина! – почти выкрикнул Мишка с обидой и злостью. – Зачем же вы так?!

– Как? – усмехнулся Ольшанский. – Нечестно? Не по правилам? Съездил тебе по лицу открытой перчаткой? Ты это хотел мне сказать?

– Я ведь не догадывался, чего ждут от меня пацаны…Если это правда, то я согласен изложить письменно об издевательствах Тарасенко. Но с одним условием.

– Каким?

– Я должен поговорить с ребятами, которых преследует Тарасенко. Хочу лично убедиться, что они ждут от меня такой заявы. Постараюсь убедить их накатать коллективные показания.

– Поговорить, ты конечно, мо-ожешь, – проговорил Ольшанский с растяжкой. – Но вот коллективной заявы, как ты выразился, писать не следует.

– Почему? – удивился Мишка. – Такие показания будут более убедительными, чем моя кляуза.

– А ты не въезжаешь?

– Нет.

– Коллективная жалоба, Кацапов, – это уже ария из другой оперы. Она будет расцениваться как протест матросов против произвола младшего командного состава. Ваше творение вынесут на рассмотрение партийного бюро. Достанется на орехи всем, в том числе и командиру роты за слабую воспитательную работу с личным составом, за недальновидность при подборе кандидатур на должности младших командиров. И поплывёт дерьмо по морским просторам…Не обойдут и меня стороной, так как я с недавних пор влился в ряды партии. Бунт на корабле не приветствуется, даже если он исходит из благородных побуждений.

Мишка окончательно запутался и от этого растерялся.

– Да и не станут твои ребята подписываться под такой бумагой. Факт, не станут. Можешь поверить мне на слово. Они просто засомневаются в достижении желаемого результата. Тарасенко объявят взыскание, да и то не публично, не оглашением приказа перед строем, и оставят на прежнем месте. Курсанты будут твёрдо уверены, что после полученной взбучки инструктор станет лютовать пуще прежнего. А страх всегда сильнее желания или даже ненависти. Страх сковывает решительные действия человека. Так-то вот. Твои подзащитные предпочтут лучше понаблюдать со стороны, чем закончится дело.

Пока Ольшанский высказывал свои предположения, Мишка лихорадочно рассуждал.

«Старшина прав: коллективная жалоба успеха не принесёт. Такая бумага что лотерейный билет. Можно выиграть, а можно и проиграть. Как повезёт. Решение будет зависеть от того, на чьей стороне окажется больше сторонников. Жалобу подпишут пять, от силы семь обиженных курсантов. Остальные займут нейтралитет. Их Тарасенко не узурпирует, зачем им идти на конфликт? А может случиться, что и вовсе встанут на защиту Тарасенко. Что тогда? Взвод ведь не пять-семь человек.

– Тебе, Кацапов, сейчас нужно думать о себе, – продолжал Ольшанский. – И в первую очередь, как покрыть ущерб. Время для этого ограничено и работает не на тебя. Не пойму: ты чего такой упёртый? Не хочешь, чтобы твои показания выглядели как донос, пиши показания в виде объяснительной на моё имя. Это не будет терзать твою душу. А чтобы окончательно выветрить твои сомнения насчёт клеветы, стукачества и доноса, я задам тебе простой вопрос: что было бы, случись твой сон на боевой вахте в море? А? Соображаешь? Ты же специалист ЗАС. Мог проспать срочный приказ командования флота! Как бы стал оправдываться, когда экипаж лодки по твоей вине не выполнил боевую задачу? Какими деньгами платил за свою дурацкую принципиальность? То-то и оно.

С понурой головой Мишка вернулся в баталерку, сел за стол и написал объяснительную.

Глава 7

Мурманск встретил бывших курсантов неприветливо. Северный ветер швырял в их лица мокрый снег, заставляя инстинктивно прикрывать глаза и двигаться почти вслепую. При сильных порывах прибывшие моряки поворачивались спиной к ветру и какое-то время шагали к вокзалу задом. Ещё в поезде старшина команды распорядился отвязать от вещмешков бушлаты и надеть их при выходе из вагона, хотя в такую погоду следовало быть в шинелях. Белая черноморская роба и бескозырки с белым чехлом придавали нелепый вид и бросались в глаза встречным прохожим. Они с любопытством таращились на прибывших, потом радушно махали руками, на их лицах появлялись приветливые улыбки.

Встретивший пополнение мичман в отличие от гражданских лиц был суров и немногословен. На перроне он представился лейтенанту, сопровождавшему выпускников школы до места назначения, небрежно козырнув ему, и без лишних слов повёл группу на привокзальную площадь. Там с правой стороны вокзала их уже ждал крытый брезентом «Урал» с работающим двигателем.

Через десять минут матрос-водитель нажал на педаль газа, мотор грозно рыкнул и мощный грузовик повёз черноморскую команду в неизвестность.

Парни сидели вдоль бортов и тихо перешёптывались. Почти все они были уроженцами южных широт, и первое впечатление от северной погоды подействовало на них удручающе.

Мишка Кацапов забрался в кузов последним и устроился у заднего борта. Он смотрел на заснеженные сопки и мысленно сравнивал их с невысокими уральскими горами.

Общего между ними было мало, разве что сопоставимы были размеры и высота. Сопки с редкими карликовыми деревцами выглядели лысыми, в то время как горы в его родных местах были сплошь покрыты густыми зарослями елей и пихт.

Картина уральских гор, естественно, больше радовала его глаз, нежели эти угрюмые сопки, однако, здешняя природа и климат всё равно казались Мишке более близкими сердцу, чем жаркий и душный Крым.

Сам не зная почему, он с большой радостью и даже с некоторым ощущением душевного облегчения уезжал из тёплого края, где уже цвели яблони и ярко светило солнце. Возможно, такое чувство появилось по той причине, что Севастополь дважды обошёлся с ним неласково. Возможно, ещё и потому, что за полгода службы Мишке так и не удалось обзавестись хорошими друзьями, он до самого отъезда держался особняком, к нему прочно приклеилось прозвище «волчара». Прибыв на север, Мишка вдруг ощутил в себе чувство пьянящей свободы. Казалось, будто и дышать стало легче, словно он покинул душную прокуренную комнату и, наконец, вздохнул полной грудью свежего морозного воздуха. В нём появилась надежда на крутые перемены.

О настоящих друзьях в школе связи он даже не помышлял. Слишком мал срок для того, чтобы съесть пуд соли. Курсантов он сравнивал со случайными попутчиками в поезде. Обучение в школе, как и пребывание в вагоне, быстро закончится, каждый из них выйдет на своей станции и зашагает дальше указанной ему дорогой, которая уже никогда не приведёт в отправную точку пути.

Мишка давно установил для себя некоторые критерии, по которым ориентировался в выборе настоящего друга. В первую очередь это был человек, с которым у него имелись общие точки соприкосновения: схожие интересы, увлечения, взгляды на жизнь, одинаковые принципы и мораль. Среди тех, с кем ему довелось прослужить полгода, таковых не нашлось.

Во всём взводе у Мишки не было даже земляков. Так уж случилось, но представителем огромной территории Урала во всей роте он оказался один. Основная масса курсантов – украинцы и жители прилегающих территорий: Ростова, Белгорода, Краснодара. Многие были из одного города или района, знали друг друга ещё до призыва и всегда держались вместе. Между собой украинцы изъяснялись на том наречии, к которому привыкли дома. Их речь состояла из гремучей смеси русских и украинских слов с характерным произношением буквы «г». Мишка среди них был чужим, уже через неделю эти бесцеремонные «парубки» стали его раздражать. Кацапова просто коробило, когда он видел, как «хлопцы» на камбузе набивали карманы брюк кусками хлеба, а потом перед отбоем с чавканьем поедали их с салом, невесть откуда появляющимся у них в кубрике.

К этому времени Мишка сумел подружиться с тремя кавказцами, кровати которых были в одном кубрике с ним. Они были разных национальностей: грузин, армянин и азербайджанец, но, к удивлению, общались друг с другом очень дружелюбно. Эти парни призвались из глухих горных селений и недостаточно хорошо владели русским языком, отчего учеба давалась им с великим трудом. Всякий раз глядя на то, как те бессмысленно смотрят на сложные электрические схемы, Мишка задавался вопросом: кому из военных начальников пришло в голову направить малограмотных ребят в школу связи? Мишке жаль было этих скромных ребят, и он ненавязчиво стал помогать им в изучении схем и инструкций. В начале горбоносые парни отнеслись к нему насторожённо, но уже через несколько дней оценили его бескорыстную помощь и приняли в свою дружную компанию.