Одна из причин провала Перестройки, анализа которой я не встречал ни в одной книге, посвященной этой теме – это серьезная недооценка Горбачевым уровня криминализованности советского общества и отсутствие достоверной информации о степени проникновения криминала в общество и во власть в течение всего периода Перестройки. Горбачев не понимал, что позднесоветское общество имеет стойкие социопатические наклонности и привычки, а целые социальные группы в нем – имеют ярко выраженную уголовную сущность.
Криминализация советского общества – началась с использования Сталиным для перековки советского человека (а заодно и для обеспечения массового рабского труда) такого инструмента как ГУЛАГ. Значительная часть интеллигенции прошла ГУЛАГ, где познакомилась с уголовным миром. Блатные песни стали популярны как элемент контркультуры и фронды. После Сталина – на волю вышло огромное количество людей с криминальным опытом либо проведших какое-то время в заключении без вины.
Вероятно, государству и его исполнительному органу – милиции – удалось бы с этим справиться со временем. Но тут в ситуацию вмешался Никита Хрущев. Он заявил, что в советском обществе не должно быть преступности и к 1980 году мы увидим последнего преступника. Он даже на два года расформировал союзное МВД, решив, что больше милиция не нужна. Так в советской милиции начиналась эра укрывательства, сыгравшая огромную роль во всплеске преступности в девяностые.
Свидетельствует Леонид Словин. Он писатель, написал ряд художественных произведений о работе милиции и я приведу одно из них – «Бронированные жилеты». Учитывая то, что автор был начальником уголовного розыска Костромы, а затем начальником УГРО на одном из московских вокзалов – полагаю, мы можем воспринимать его книгу как полудокументальную.
– Встаньте, кто был наказан за то, что не смог раскрыть тяжкое преступление… – Фальцет начальника управления разносился по непроветренному гулкому помещению, где происходили обычно совещания оперативного состава.
По обыкновению, никто не поднимался. Таковых не было. Скубилин обманчиво-приветливо смотрел в зал.
– Нет таких?
– Не-ет!
Никого ни разу не наказали за то, что ему не удалось раскрыть кражу, грабеж, ограбление контейнера и даже убийство!
– А теперь встаньте, кого я наказал за укрытие преступлений от регистрации!
Заскрипели рассохшиеся стулья, паркет. Клубы для совещаний уголовного розыска снимали всегда наименее престижные, пустовавшие, чтоб не платить.
В разных углах зала поднимались оперативники. Московские вокзалы. Казанский, Курский – эти всегда шли первыми по числу укрытых. Киевский, Белорусский. Поднялась Рязань, линейное отделение на станции Бирюлево. Товарные станции с крупным оборотом грузовых перевозок, Брянск…
– Ну, ну… – Генерал подбадривал робеющих. Спектакль этот повторялся каждые полгода. – Не стесняйтесь!
Оперативники в разных углах зала продолжали подниматься, пока не встал последний, откуда-то из Унечи, у которого нашли несколько дюжин коммерческих актов.
Когда скрип паркета и стульев утихал, Скубилин говорил:
– Так зачем же вы укрываете? Если вы не дорожите собой, подумайте о ваших семьях! Ведь мы вас привлекаем и будем привлекать к уголовной ответственности… Не десятки. Сотни по Москве выгнаны с работы, арестованы и преданы суду! Я спрашиваю вас! Кому это нужно? Мне? Вам? Министру?
Спектакль никого не мог обмануть.
Критерием работы была раскрываемость: процент количества раскрытых преступлений от общего числа зарегистрированных.
Когда приходилось регистрировать нераскрытое преступление, даже начальство высокого ранга чувствовало себя так, словно подчиненные ставят перед ним чашу с ядом.
Игумнов с порога оглядел кабинет. Порядок за время его отсутствия нарушен не был. Каждый предмет на сейфе, на столе занимал отведенное ему место. Уходя, Игумнов так же внимательно ко всему присматривался, аккуратно расставлял стулья, тщательно подгонял один к другому, выравнивал линию.
Кабинет был небольшой, с двухтумбовым письменным столом.
На его, игумновской, памяти он сидел за столом шестым. Трое начальников розыска были переведены с понижением на другие вокзалы. Один ушел на пенсию. Один выгнан с привлечением к уголовной ответственности за укрытия.
Никто не поднялся по служебной лестнице. Должность начальника отделения розыска была тупиковая, после нее начиналось сползание до старшего опера. Если не "выкинштейн", не уголовное дело, не тюрьма.
Работать было можно, если бы начальство на самом верху не установило этот жесткий уровень раскрываемости преступлений – под 90 процентов.
Ни одна криминальная полиция в мире, даже оснащенная самыми передовыми средствами, не раскрывала преступлений больше чем на 45 – 50 процентов.
Все об этом отлично знали.
Чтобы отчитываться на заданном уровне, существовал один путь – регистрировать только раскрытые преступления и к девяти раскрытым в отчетах добавлять одно нераскрытое. Висяк. Поэтому положение начальников розыска было опасным, непрочным и неустойчивым…
Реальность пытались подогнать под лозунги – с понятным результатом. Начавшаяся при Никите практика укрытия преступлений от регистрации для того, чтобы поправить статистику – произвела действие страшное. С одной стороны – правительство страны постоянно получало ложные данные о состоянии дел с преступностью. Ложные данные – били по самому МВД: если преступность сокращается, а раскрываемость держится на уровне девяноста процентов, зачем вам дополнительные штаты, зачем улучшение материально-технического снабжения? Дополнительные средства вполне можно было изыскать за счет сокращения штатов КГБ, непомерно раздутых и занятых борьбой с читателями Солженицына – оставить Солженицына в покое и перебросить людей на борьбу с реальной преступностью. Но КГБ раздувало каждый случай, оказывавшийся в его юрисдикции, а МВД наоборот массово скрывало реально совершаемые преступления.
С другой стороны – сотрудники милиции, занимаясь сокрытием преступлений, массово учились нарушать закон, и те, кто попадался – шли в тюрьму, попадая в ряды криминала. Хотя вина была не их, а порочной системы.
В Нью-Йорке, который в восьмидесятых считался городом пропащим – в девяностые был мэром великий человек, бывший прокурор Рудольфо Джулиани. Именно он преобразил Нью-Йорк – в 2016 году в десятимиллионном городе 12 дней подряд не было ни одного убийства, а общий уровень преступности в городе сократился на порядок. В своей деятельности – он ввел за правило жестко преследовать и наказывать преступников, совершивших самые незначительные правонарушения, например, акт вандализма. В его понимании, если на примере наказания за акт вандализма показать человеку, что закон суров, а наказание неотвратимо – то он в будущем побоится совершить более тяжкое преступление. Жизнь – подтвердила правильность теории Джулиани – за два мэрских срока он поборол преступность в городе, кстати доказав заодно, что это возможно, и в довольно короткие сроки. В Советском союзе все делалось наоборот – если убийство сокрыть было невозможно (хотя скрывали и убийства, возбуждаясь по статье «тяжкие телесные повлекшие смерть потерпевшего»), то такие преступления как кража, хулиганство, грабеж, изнасилование – скрывались массово и повсеместно. Ни один начальник УГРО, ни один участковый на участке – не был заинтересован в том, чтобы регистрировать и раскрывать преступления небольшой и средней степени тяжести – пока не случались тяжкие и особо тяжкие. Чаще всего их совершали как раз не наказанные вовремя хулиганы и воришки.
В итоге мы пришли к совершенно аномальной по мировым меркам статистике: до шестидесяти процентов зарегистрированных преступлений – тяжкие и особо тяжкие. Понятно, что такая статистика свидетельствует о высоком уровне латентной преступности.
Другой особенностью позднего советского общества был совершенно запредельный уровень бытовой преступности. Фактически, те или иные преступления совершала большая часть населения страны.
Свидетельствует Евгений Вышенков (Крыша)
…
Я понял, что я так больше не могу. И я сознательно пошел работать на завод зарабатывать деньги. На заводе платили больше, были всякие премии, прогрессивки, ну и было что стырить. Сейчас забыли одну штуку – был целый ряд вещей, которые принципиально в советских магазинах не продавались. Вот нельзя было купить шуруп или болт с гайкой. То есть изначально предполагалось, что люди это приберут себе. Если у человека дома есть гвоздь, то он или упер его с завода, или ему принес его друг, который работает на заводе. Потом появился такой термин, «несуны», которые вот с завода несут, и пословица появилась: «Тащи с завода каждый гвоздь, ты здесь хозяин, а не гость». У меня был начальник цеха, он так рассуждал: «Вот так бывает, воры, домушники, там, скокари. А я вор промышленный». Он каждый день уходил с завода с портфелем и должен был что-нибудь унести. Как-то я захожу к нему в кабинет, говорю: «Толя, пойдем». Ну в рюмочную пора уже, смена закончилась. Он говорит: «Суеверие – не могу, портфель пустой». Заметался по кабинету, сорвал грязные занавески, запихал в портфель и пошел. Говорю: «Толя, зачем тебе они?» Он: «Ну хоть на тряпки, не могу так идти».
…
Нижняя и верхняя галереи «Гостиного Двора», обращенные к Невскому проспекту, вошли в историю города как Галера. Жители Ленинграда и зажиточные провинциалы в течение многих лет приходили сюда, чтобы купить дефицитные импортные вещи. На этих 230 метрах от выхода из станции метро «Гостиный Двор» до Думской улицы каждый день с самого утра тусовались сотни теневых дельцов, которые умудрились эти вещи выменять или купить у иностранцев. Это не значит, что всех их можно было в любой момент застать на этом месте, но каждый за день приходил сюда по несколько раз. Свою деятельность они называли фарцовкой. Фарцовка – это не какое-то конкретное занятие. Это стереотип поведения, образ жизни. Это продажа самопальных пуссеров и настоящего «Мальборо», привезенного из Голландии. Это скупка и ломка валюты. Никакой фарцовщик никогда не зарабатывал чем-то одним, не было человека, который мог сказать: «Я спекулирую джинсами». Утром – несколько финских курток, в обед – продажа одной штанины вместо джинсов, на полдник – шведские кроны. По тогдашнему закону это были совершенно разные преступные деяния, но они объединялись двумя понятиями – иностранец и дефицит, что и образовывало ментальность фарцовщика.
Галера в Ленинграде появилась практически сразу после смерти Сталина. По крайней мере, в 60-е годы у нее уже были свои ветераны. Власть всегда боролась с Галерой – борьба с черным рынком и спекуляцией в СССР была такой же непрерывной и безуспешной, как борьба с пьянством.
…
Эти два эпизода об одном и том же – о царившем в позднем СССР бытовом криминале и о степени вовлеченности в него, как бы это сказать… ширнармасс. Сложилась ситуация при которой преступниками были почти все. Взрослые мужчины – все поголовно, кроме самых малахольных. Женщины не отставали – ведь им надо было кормить семью, а мясо доставалось по знакомству и с заднего двора магазина (коррупция). Повседневностью было воровство на рабочем месте, дача взяток с целью получения каких-то благ, спекуляция. Возникла обстановка толерантности к таким преступлениям в обществе и даже их общественного одобрения.
Но даже те, кто не ходил на Галеру и не покупал джинсы – все равно вынужден был крутиться, если хотел нормально жить.
Снова Евгений Вышенков
Основное достижение ленинградцев к началу 80-х – приватизация жизни. Люди отделили личное от общественного. Активное меньшинство перестало полагаться на государство и начало строить свою жизнь вне официальных возможностей. Каждый уважающий себя мужчина должен был «халтурить» и «крутиться». Строили коровники, репетировали абитуриентов, писали диссертации для кавказских и среднеазиатских соискателей, брали взятки, делали ювелирку, воровали жесть с завода, торговали мясом «налево», шили штаны, принимали пациентов за деньги. Шутливое проклятие: «Чтоб тебе жить на одну зарплату» – из того времени.
Даже официальная эстрадная лирика повествовала не о строительстве БАМа, а о «крыше дома моего», то есть, грубо говоря, проповедовала мелкобуржуазные ценности. В погоне за ними ленинградцы и проводили значительную часть времени.
Советская система самоснабжения к началу 80-х годов приобрела особо цветущую сложность. Максима времени: «Будешь иметь сто рублей – будешь иметь сто друзей» – обладала глубочайшим политэкономическим смыслом. Рубль, который презрительно называли деревянным, сам по себе действительно ничего не значил. Купить на него наверняка можно было только хлеб, водку и книгу Леонида Брежнева «Целина». Все остальное не покупали, а доставали. Важнейшее понятие в любой конторе – служебная командировка: в трест, в главк, в Смольный, на производство. На самом деле мужчины немедленно отправлялись в рюмочную, в кино с приятельницей или в баню. У женщин было гораздо больше хлопот. На них все и держалось. Основная забота отдела, лаборатории, мастерской – засылка одной из дам «патрульным» в город. Никогда заранее не было известно, где и в каком магазине «выкинут» дефицитный товар. Задача «патрульных» – обнаружить точку ажиотажного спроса, вовремя занять очередь и оповестить товарок: в ДЛТ – льняные простыни, в «Елисеевском» – краковская колбаса, в театральной кассе – билеты на «Современник».
У каждой сколько-нибудь статусной дамы главным капиталом являлась записная книжка. Стояла, скажем, задача – устроить девочку в английскую школу. Известно, что директор школы хотел попасть на спектакль «Ах, эти звезды». У одноклассницы подруга работала кассиром в БКЗ «Октябрьский». Кассира сводили с шурином, заместителем директора мясного магазина. Шурину, в свою очередь, дарилась бутылка Vanna Tallin, привезенная из поездки в Эстонию. Результатом многочасовых телефонных переговоров становилось изучение косвенных дополнений и чтение «Оливера Твиста» в оригинале
Советский человек покупал не только то, что было нужно ему, но и то, что могло пользоваться спросом у кого-то еще. Например, гражданка, имеющая изящную ножку 36 размера, непременно купила бы австрийские сапожки 42-го, повесила бы в женском туалете своего учреждения объявление и рано или поздно обменяла бы свою покупку у женщины-гиганта на что-нибудь нужное ей. В каждую контору регулярно заходил какой-нибудь Эдик или Вадик, советский коробейник с сумками нафарцованного, купленного по знакомству в «Гостином Дворе», привезенного моряками дальнего плавания. Если денег на покупку не хватало, сослуживцы и сослуживицы щедро давали в долг. Правильно устроенный ленинградец практически ничего не покупал с прилавка в обычных магазинах. Невские снобы хвастались тем, что на них нет ни нитки советского. Например, в магазинах, по большей части, отсутствовал такой товар, как джинсы, но не было модника или модницы, которые бы ими не обладали. Все стоящее доставалось по блату. На рынке женихов ценились не молодые лейтенанты с кортиками и не аспиранты НИИ, а обладатели «жигулей», завсегдатаи ресторанов, люди в дубленках, американских джинсах, финских водолазках, в пыжиковых, а лучше волчьих шапках и мохеровых шарфах. Появилось выражение «упакованный».
Тот, кто не фарцевал – тот тащил домой с работы, тот, кто не тащил – тот вынужден был участвовать в сделках мен на мен, обменивать свои возможности на возможности других людей. Тот, кто не делал ни первого, ни второго, ни третьего – прозябал на обочине жизни.
Это повседневное и повсеместное попрание моральных, а часто и правовых норм социалистического общества – продолжалось год за годом, даже десятилетие за десятилетием. Вышенков говорит о времени появления Галеры – смерть Сталина.
Вероятно, первым понял то, что происходит Юрий Андропов – он был неглупым человеком, а должность председателя КГБ позволяла ему быть и самым осведомленным человеком в стране. Никто не понял – да и сейчас, наверное, не понимает – смысла брошенной им фразы: мы не знаем общества, в котором живем. Рискну предположить – Андропов понял, что масштаб подпольной экономики в стране и степень вовлеченности в нее общества таковы, что уже нельзя говорить о том, что граждане СССР являются советским народом. Возможно, Андропов дошел даже до такого вывода, что если общество именно таково, то строить социализм больше нельзя, не нужно дальше обманывать себя. И ради сохранения страны – необходимо внедрять элементы рыночной экономики, прекращать бороться с тем, что победить невозможно. Но Андропову на своем посту времени отмерено было очень мало и сделать то что он намеревался сделать – он не успел.
Его преемники – и Черненко и Горбачев – явно уступали Андропову интеллектуально, и осознать реальную ситуацию в стране не смогли. А МВД – по причине массового сокрытия заявлений и уже начавшейся смычке милиции и организованной преступности – дать ее не могло.
Вероятно, тревожным звонком было узбекское дело. Как сказали Гдлян и Иванов, когда в нашем деле появился сто тридцатитысячный обвиняемый, мы поняли, что дальше – вся страна. Но не сделаны были выводы и из этого.
Далее я приведу отрывки из легендарного уже интервью, которое журналист Юрий Щекочихин взял в 1988 году у полковника милиции Гурова. Название статьи в Литературной газете стало нарицательным – Лев прыгнул.
… Первые признаки мафии появились у нас тогда, когда начал выправляться хозяйственный механизм, то есть при Н. С. Хрущеве. Хотя масштабы ее деятельности были смехотворны по сегодняшним меркам: в 1958-1959 годах средний ущерб от хозяйственных преступлений в среднем по РСФСР составил полтора – два миллиона. Сейчас подобный годовой доход имеет удачливый квартирный вор. Итак, в шестидесятые можно было говорить об отдельных признаках мафии. В семидесятые она стала социальным явлением. Именно тогда, вспомним, само это иноземное слово стало все чаще употребляться в нашем бытовом лексиконе. Казалось бы, не по делу: ну что за «мафиози» в жэке? Что за мафия на кафедре? Что за «коза ностра» в Краснодарском крайкоме? Смех да и только. Скорее, мы вкладывали в это слово свою горечь от социальной несправедливости, которую наблюдаем практически ежедневно – от невозможности пробиться сквозь бюрократические стены, от несоответствия между пропагандой и реалиями жизни.
Но появилось и новое: Корейко вышел из подполья! Те, кто раньше стеснялся своих законных миллионов, начали открыто их вкладывать в «Мерседесы», в бриллиантовые колье, в особняки, которые возводили уже у всех на виду. (Чего было бояться какому – то магнату пивной платки, если и лидеры страны, и их дети кичились коллекциями драгоценностей). Тогда-то мы и начали шептать с отчаянием: ну, мафия!..
Но кроме видимых невооруженным глазом процессов, начались и другие, которые могли увидеть только криминологи. Вот как оценивает А.И. Гуров ситуацию семидесятых:
– Все больше и больше денег из госбюджета начало перекачиваться в частные руки. Способов было много, но основной – создание подпольных цехов и даже фабрик, через которые началась перекачка государственных сырьевых ресурсов. Появились и "цеховики" – преступники в белых воротничках. И как реакция на появление теневой экономики – резкая активизация "профессионального" преступного мира, тех, кого можно назвать продолжателями "воров в законе" сталинского периода. Даже концепции «работы» с новым контингентом были разработаны при помощи одного из идеологов преступного мира старой формации, «вора в законе» Черкасова.
– Что это за концепции?
– Первая: бери у того, у кого есть что брать; вторая: бери не все, ибо терпению человека приходит конец; третья: бери на каждое дело работника правоохранительных органов, ибо "мусор из избы не вынесет" (цитирую дословно). Руководствуясь этими концепциями, и начала свою деятельность преступная организация Монгола. Именно с ее появления в Москве в начале семидесятых годов – по единодушному мнению криминологов и практиков – и начала формироваться отечественная мафия. В Узбекистане это произошло чуть раньше – в 1967- 1968 годах.
Лидеры подпольного бизнеса стали объектом нападения гангстерских групп. Какими только способами не заставляли их делиться своими доходами! Поджигали машины, дома и дачи, похищали детей (именно в семидесятых годах появился киднепинг – преступление, которого раньше у нас в стране не было), шантажировали, пытали; одного подпольного миллионера, например, положили в гроб и начали пилить гроб двуручной пилой до тех пор, пока он не согласился заплатить «налог». А заявлений в милицию о нападениях не было! Деньги начали перетекать в блатную среду, и в таких суммах, которых за всю историю у профессиональных преступников не было. А едва огромные суммы скопились у «блатных», в их среде появились свои боссы, которые получили возможность содержать штат: и охранников, и разведчиков, и боевиков.
– Но, Александр Иванович, что же мешало и «белым воротничкам» образовывать свои охранные отряды? Ведь было же чем платить!
– Правильно. Различные преступные организации (в первую очередь экономические и гангстерские) должны были соединиться. Первыми запросили мира подпольные бизнесмены. Заключению мира был посвящен съезд, на котором присутствовали представители и того, и другого направлений. Съезд проходил в середине семидесятых годов в одном из городов Северного Кавказа. Бизнесмены согласились платить десять процентов дохода «блатным» за то, чтобы те не трогали их и даже охраняли.
– Александр Иванович, но если, допустим, «цеховики» обязались тогда платить «блатным», то точно так же они должны были передавать деньги и наверх: в различные административные органы. О подобных связях не раз писала "Литературная газета" даже в те, застойные времена.
– Конечно… Наверх они платили, чтобы там их прикрывали от закона или визировали незаконные поставки в их подпольные цеха, ну, и вниз – чтобы оградить себя от нападений. Так в семидесятые годы и были сформированы преступные организации, верхи и низы которых хоть и не знали о существовании друг друга (или делали вид, что не знали), но были связаны теми миллионами, которые – с помощью «цеховиков» – шли из дохода нации в доход преступных кланов. С таким наследством мы и пришли в сегодняшний день.
…
– Сколько групп вы изучили?
– Около двухсот. По материалам уголовных дел каждая пятая, а из разговоров с главарями – каждая третья была связана с коррумпированными представителями административного аппарата.
Прошу подробнее рассказать, какие регионы страны больше всего заражены мафией.
– Зараженность эта неравномерная. И в США из 70 городов только в 20 обнаружена организованная преступность.
– А что у нас?
– Глобальных исследований пока нет: слишком мелко мы копаем. Но данные, которыми уже располагаем, говорят о том, что преступные организации распространены прежде всего во всех южных регионах, включая Украину и Молдавию. Из городов Украины считаю наиболее зараженными Киев, Львов, Одессу, Донецк, Днепропетровск… Конечно, Москва и Ленинград. Отмечены преступные организации (но на более низком уровне) в Тамбове, Пензе, Ярославле, Перми… Сейчас в преступной среде стало престижным брать под свой контроль маленькие города. В Московской области это Балашиха, Люберцы, Пушкино, Орехово-Зуево.
– Александр Иванович, но почему все-таки так притягательны для мафии южные регионы?
– Думаю, объяснения надо искать в экономической сфере. Юг – это наш Клондайк. Кажется ясно… Но другое дело, почему сейчас на устах у всех Узбекистан. Не только потому, что липовый хлопок позволял иметь миллиардные левые доходы и коррупция руководителей развратила республику. Мы приводим в пример Узбекистан еще и потому, что его, все-таки здорово копнули. До других регионов пока еще не дошли руки. Мы, например, недавно вернулись из Хабаровского края и обнаружили, что там создана преступная организация, которая называет себя «Управлением». Недавно это «Управление» обратилось с призывом создать фонд взаимопомощи тем, кто находится в заключении. Но деньги, как следует из текста «Обращения» (сам читал его), предназначены не каждому, а только верхушке преступного мира.
…
Следующий мой вопрос – о кооперативах.
А. И. Гуров сообщает, что недавно он с коллегами опросил 109 работников следствия и уголовного розыска, какие изменения в преступных организациях они наблюдают с развитием кооперативов. 81% опрошенных назвали «рэкет», то есть вымогательство, 52% – охрану кооператоров, 22% – компаньонство (то есть вложили деньги в кооперативы, чтобы «отмыть» их, легализовать).
Спрашиваю, есть ли заявления от кооперативов в милицию для защиты от рэкетиров, или от «охранников», или от компаньонства.
– Единицы… Боятся, что не защитим, хотя мои коллеги знают, что даже врачам, занимающимся частной практикой, уже наносили визиты представители мафии.
…
– Александр Иванович, почему так поздно мы начали говорить об этом? Всего лишь пять лет назад (а что такое пять лет? Мгновенье!) вопрос о существовании мафии в нашей стране заставлял руководителей МВД СССР удивленно поднимать брови и покровительственно усмехаться: «Что, детективов начитались?»
– Если бы даже Щелоков захотел признать существование у нас организованной преступности, то как бы он это сделал? Как, я вас спрашиваю, если с преступниками был связан секретарь Брежнева? А Чурбанов?.. Думаете, не было тогда людей в милиции, которые все это знали?
Верю, что знали, что мучились от бессонницы, что обивали пороги высоких кабинетов своего министерства. Верю потому, что не раз, в те самые годы застоя, эти же парни из милиции приходили к нам в газету и, рискуя вылететь из органов (это в лучшем случае!), передавали редакции материалы, использовать которые запрещало их собственное начальство: «Выезжайте в командировку, сами убедитесь!», «Напишите! Об этом же нельзя молчать!».
– В том-то и дело… Признать существование организованной преступности в стране? Никто не был в этом заинтересован! Причины, по-моему, объяснять не нужно…
…
– Александр Иванович, если сравнить льва с мафией, то все-таки… Лев готовится к прыжку или уже прыгнул?..
– Лев прыгнул.
«Литературная газета», 20 июля 1988 года
Немного подытожим – как на мой взгляд наличие в стране мощных мафиозных структур способствовало провалу перестройки.
1. Изначально – планируемое создание кооперативов было чем-то сродни сталинским артелям – они должны были заниматься мелким кустарным производством ширпотреба, ну и оказанием услуг – тем, с чем советская экономика так и не смогла справиться. Но в условиях существования в стране мощной мафиозной системы – все эти структуры за редким исключением превратились в торгово-сбытовые и обнальные. Торгово-сбытовые – неуклюжие попытки реформы системы управления экономикой при Горбачеве – привели к потере сотнями и тысячами предприятий своих контрагентов – то есть предприятия буквально не знали, откуда комплектоваться. Плюс – не забываем что раскопал Валовой: на каждом предприятии существовал ассортимент, который производить было невыгодно и производство которого саботировали – но он же мог быть крайне нужен на другом предприятии. Дельцы эту проблему решали – они давали взятку директору или начальнику цеха, а потом втридорога продавали нужный товар по назначению. То есть, выполняли роль своего рода биржи, но криминальной.
2. Мафиозные структуры своими действиями да и просто своим присутствием – резко увеличивали уровень преступности в стране, способствовали созданию обстановки беспредела. Наличие огромных теневых капиталов, владельцы которых не могли пойти в милицию и пожаловаться на разбои или рэкет – порождало открытый бандитизм и рэкет, ставший символом девяностых. В свою очередь деловики нанимали воров и прочую шушваль для защиты… замкнутый круг криминала.
3. Именно через мафиозные структуры в горячие точки попадало первое оружие – грабить военные склады стали много позже, уже после 1991 года.
4. Криминальная система способствовала разрастанию коррупции на всех уровнях.
5. Вообще, если брать глобально – как можно реформировать страну, большая часть населения которой воровала и участвовала в коррупции? Воровство с рабочего места – это тоже воровство, а покупка мяса по знакомству – это тоже взятка. И как будут вести себя люди, делавшие это – если волной Перестройки их вынесет наверх и им предложат десять тысяч долларов? Или двадцать? Или пятьдесят?
Если человек гнилой – то он гнилой.