Что я человек —
Так это я делю с другими людьми.
Что я вижу, слышу,
Что я ем и пью —
Так и все животные это делают.
Но то, что я есть я – это только мое
И принадлежит мне,
И никому другому:
Ни другому человеку,
Ни ангелу, ни Богу,
Если не считать того,
Что я с ним един.
Один человек представляет все человечество. Он – специфический пример представителей своего вида. Он – одновременно «он» и «все», он индивид со своими особенностями и в этом смысле уникален; в то же время он обладает всеми характеристиками, присущими человеческому роду. Его индивидуальная личность определяется особенностями человеческого существования, общего для всех людей; поэтому обсуждение человеческой ситуации должно предшествовать обсуждению личности.
Первым, что выделяет человека из животного царства, является негативный элемент: относительное отсутствие инстинктивной регуляции процесса адаптации к окружающему миру. Способ приспособления животного к его миру остается одним и тем же: если его инстинктивный инструментарий более не годится, чтобы успешно справляться с изменяющимся окружением, вид вымирает. Животное может приспособиться к меняющимся условиям, меняя себя – аутопластически, а не меняя среду обитания – аллопластически. Таким образом, животное живет в гармонии – не в том смысле, что оно избавлено от борьбы, а в силу того, что его унаследованный набор инстинктов делает его постоянной и не меняющейся частью мира: вид или соответствует ему, или вымирает.
Чем менее полон и неизменен инстинктивный инструментарий животного, тем более развит его мозг и тем самым способность учиться. Возникновение человека может быть определено как та точка в процессе эволюции, когда инстинктивная адаптация достигла своего минимума. Однако человек возник с новыми качествами, отличающими его от животного: осознанием себя как отдельного существа, способностью помнить прошлое, представлять себе будущее и обозначать объекты и действия символами; человек обладал разумом для постижения и понимания мира и воображением, благодаря которому выходил далеко за пределы того, что сообщали ему его чувства. Человек – самое беспомощное из всех животных, но именно эта биологическая слабость – основа его силы, первопричина развития его специфически человеческих качеств.
Осознание себя, разум и воображение разрушили «гармонию», которая характеризует существование животного. Их появление превратило человека в аномалию, в каприз Вселенной. Он – часть природы, подчиняется ее физическим законам и не способен их изменить, однако он превосходит остальные творения природы. Он выделяется, оставаясь частью, он бездомен, но прикован к жилищу, которое разделяет со всеми живыми существами. В случайном месте и времени брошенный в этот мир, он так же по воле случая изгоняется из него. Осознавая себя, он понимает свое бессилие и ограничения своего существования. Он представляет себе собственную смерть. Никогда не бывает он свободен от дихотомии своего существования; он не может избавиться от разума, даже если бы захотел; он не может избавиться от тела, покуда жив, – а тело заставляет его хотеть жить.
Разум, благословение человека, есть также его проклятие; он заставляет его до бесконечности пытаться разрешить неразрешимую дихотомию. Существование человека в этом отношении отличается от существования всех живых организмов; человек находится в состоянии постоянной и неизбежной неустойчивости. Жизнь человека не может «быть прожита» путем повторения паттерна, общего для всех представителей его вида: он должен жить сам. Человек – единственное животное, способное испытывать скуку и неудовлетворенность, чувствовать себя изгнанным из рая. Человек – единственное животное, для которого собственное существование представляет проблему, которую он должен разрешать и от которой не может избавиться. Он не может вернуться к дочеловеческому состоянию гармонии с природой; он должен продолжать развивать свой разум, пока не станет господином природы и самого себя.
Возникновение разума создало дихотомию, вынуждающую человека непрестанно стремиться к новым решениям. Динамизм человеческой истории порождается наличием разума, заставляющего человека развиваться и благодаря этому создавать собственный мир, в котором он мог бы существовать в согласии с собой и другими людьми. Каждый сделанный им шаг оставляет его неудовлетворенным и обеспокоенным, и именно это беспокойство заставляет его продвигаться к новым решениям. У человека нет врожденной «тяги к прогрессу»; только противоречия его существования заставляют его двигаться дальше по тому пути, на который он вступил. Утратив рай, единство с природой, человек стал вечным странником (Одиссеем, Эдипом, Авраамом, Фаустом); он должен идти вперед в непрекращающихся попытках сделать неизвестное известным, находить ответы, позволяющие заполнить пробелы в его знании. Он должен давать себе отчет в своем существовании, в его смысле. Он испытывает потребность в том, чтобы преодолеть этот внутренний разлом, мучительно жаждет «абсолюта», другой разновидности гармонии, которая избавит его от проклятия, отделившего его от природы, от других людей, от самого себя.
Этот раскол в человеческой природе ведет к дихотомиям, которые я называю экзистенциальными[33], потому что они коренятся в самом существовании человека; это противоречия, которые человек не может уничтожить, но на которые может реагировать различным образом, в соответствии со своим характером и культурой.
Наиболее фундаментальная экзистенциальная дихотомия имеет место между жизнью и смертью. Тот факт, что мы должны умереть, не может быть изменен человеком. Человек это осознает, и само это осознание глубочайшим образом влияет на его жизнь. Однако смерть остается полной противоположностью жизни и чуждой ей; она несовместима с переживанием жизни. Все знания о смерти не меняют того, что смерть не является значимой частью жизни; нам не остается ничего другого, как принять факт смерти, и тем самым, насколько это касается жизни, – поражения. По словам Спинозы, все, что человек имеет, он отдаст за свою жизнь; мудрый человек думает не о смерти, а о жизни. Человек пытается преодолеть эту дихотомию с помощью идеологий, например христианской концепции бессмертия, которая, постулируя существование бессмертной души, отрицает тот трагический факт, что жизнь человека заканчивается смертью.
То, что человек смертен, приводит к другой дихотомии: хотя каждый человек есть носитель всех человеческих возможностей, краткость существования не позволяет ему в полной мере реализовать их даже в самых благоприятных условиях. Только если бы продолжительность жизни индивида была такой же, как продолжительность жизни человечества, мог бы он участвовать в человеческом развитии, происходящем в историческом процессе. Жизнь человека, начинающаяся и заканчивающаяся в случайной точке процесса эволюции вида, трагически конфликтует с претензией индивида на реализацию всех своих возможностей. Об этом противоречии между тем, что он мог бы реализовать, и тем, что реализует в действительности, человек имеет лишь смутное представление. Здесь тоже идеология имеет тенденцию сглаживать или отрицать противоречие, утверждая, что полное завершение жизни происходит после смерти или что исторический промежуток жизни человека является окончательным и венчающим достижения человечества. Другое учение гласит, что смысл жизни заключается не в полном раскрытии человеческого потенциала, а в социальном служении и выполнении общественного долга, что развитие, свобода и счастье индивида уступают или даже несущественны по сравнению с благом государства, общины или иного образования, символизирующего вечную власть, трансцендентную человеку.
Человек одновременно одинок и связан с другими. Он одинок в том смысле, что представляет собой уникальное существо, не идентичное никому другому, и осознает себя как отдельную личность. Он должен быть одинок, когда должен выносить суждения или принимать решения только силой своего разума. И тем не менее человек не может вынести одиночества, оторванности от других людей. Его счастье зависит от единения, которое он ощущает с другими, с прошлыми и будущими поколениями.
Радикально отличаются от экзистенциальных дихотомий многочисленные исторические противоречия индивидуальной и общественной жизни, не являющиеся неотъемлемой частью человеческого существования, а созданные людьми и разрешимые – или во время своего возникновения, или в более поздний период человеческой истории. Современное противоречие между изобилием технических средств материального процветания и неспособностью использовать их исключительно для мира и благосостояния людей разрешимо: оно не является необходимым, а вызвано недостатком у человека смелости и мудрости. Институт рабства в Древней Греции может рассматриваться как пример относительно неразрешимого противоречия, разрешение которого могло быть достигнуто только в более поздний исторический период, когда был создан материальный базис для равенства людей.
Различение экзистенциальной и исторической дихотомии имеет большое значение, поскольку путаница между ними ведет к далеко идущим последствиям. Те, кто заинтересован в поддержании исторических противоречий, стремятся доказать, что они – дихотомии экзистенциальные и, следовательно, изменены быть не могут. Они стараются уверить человека в том, что «чего не должно быть, того и не может быть» и что он должен смириться со своей трагичной судьбой. Однако эти усилия смешать два вида противоречий недостаточны для того, чтобы удержать человека от попыток разрешить их. Одной из странных особенностей человеческого ума является неспособность при встрече с противоречием оставаться пассивным. Он приходит в движение с целью противоречие разрешить. Этому факту обязан своим существованием весь человеческий прогресс. Если человеку нельзя помешать реагировать на осознание противоречия действием, само существование такого противоречия должно отрицаться. Гармонизировать и тем самым устранять противоречия есть функция рационализаций в индивидуальной жизни и идеологий (социально соответствующих рационализаций) в жизни общественной. Впрочем, поскольку человеческий разум может удовлетвориться только рациональными ответами, истиной, эти идеологии должны были бы остаться неэффективными. Однако еще одной особенностью человека является склонность принимать за истину идеи, разделяемые большинством представителей его культуры или утверждаемые мощным авторитетом. Если гармонизирующие идеологии поддержаны консенсусом или авторитетом, человеческий разум умиротворяется, хотя сам человек и не успокаивается в полной мере.
Человек способен реагировать на исторические противоречия, уничтожая их собственными действиями, но устранить экзистенциальные дихотомии он не может, хотя может тем или иным способом на них реагировать. Он может умиротворить свой разум утешительными и гармонизирующими идеологиями. Он может попытаться избежать внутреннего беспокойства, полностью погружаясь в удовольствия или дела. Он может отречься от своей свободы и превратить себя в инструмент внешней силы, подчинившись ей. Однако он остается при этом неудовлетворенным, тревожным, неугомонным. У человека есть лишь одно решение проблемы: посмотреть в лицо истине, признать свое полное одиночество и изолированность во вселенной, равнодушной к его судьбе, осознать, что нет превосходящей его силы, которая разрешила бы проблему за него. Человек должен взять на себя ответственность за себя и принять тот факт, что придать смысл своей жизни он может только собственными силами. Однако смысл не предполагает достоверности; более того, поиск уверенности препятствует поиску смысла. Неуверенность есть необходимое условие для того, чтобы побудить человека к полному раскрытию своих возможностей. Если он без паники посмотрит в лицо истине, то поймет, что нет другого смысла жизни, кроме того, который он сам ей придает, развивая свои силы, живя продуктивно, и что только постоянная бдительность, активность и усилия могут обеспечить успех в единственной имеющей значение задаче – полном развитии собственных сил в пределах, обозначенных законами существования. Человек никогда не перестанет тревожиться, удивляться, задавать новые вопросы. Только если он осознает человеческую ситуацию, внутренние дихотомии своего существования и свою способность раскрывать собственные силы, будет он в силах преуспеть в решении своей задачи: быть самим собой и для себя, достичь счастья благодаря полной реализации тех особенностей, которые присущи только ему, – разума, любви, продуктивного труда.
Обсудив экзистенциальные дихотомии, присущие человеческому существованию, мы можем вернуться к утверждению, сделанному в начале этой главы, согласно которому рассмотрение человеческой ситуации должно предшествовать рассмотрению личности. Более точный смысл этого утверждения может быть прояснен указанием на то, что психология должна основываться на антрополого-философской концепции человеческого существования.
Наиболее поразительной чертой человеческого поведения является чрезвычайная интенсивность страстей и стремлений, обнаруживаемая человеком. Фрейд более, чем кто-либо, осознавал этот факт и пытался объяснить его в терминах механистически-натуралистических представлений своего времени. Он считал, что те страсти, которые не были явными выражениями инстинкта самосохранения и инстинкта продолжения рода (в более поздней его формулировке Эроса и инстинкта смерти), тем не менее являлись лишь более скрытыми и сложными проявлениями инстинктивно-биологических влечений. Однако какими бы блестящими ни были выводы Фрейда, они не убедительны в своем отрицании того факта, что большая часть страстных влечений человека не может быть объяснена силой его инстинктов. Даже если голод, жажда и сексуальные желания человека удовлетворены, «он» не удовлетворен. В отличие от животных его наиболее жгучие проблемы этим не разрешаются, они только начинаются. Человек стремится к власти, или к любви, или к разрушению, он рискует жизнью ради религиозных, политических или гуманистических идеалов, и именно эти устремления формируют и характеризуют особенности человеческой жизни. Воистину, «не хлебом единым жив человек».
В противоположность фрейдовскому механистически-натуралистическому объяснению это утверждение понимается в том смысле, что человеку присуща внутренняя религиозная потребность, которая не может быть выведена из его естественного существования и требует объяснения чем-то трансцендентным, порождаемым сверхъестественными силами. Впрочем, в таком допущении нет нужды, поскольку данный феномен может быть объяснен в случае полного понимания человеческой ситуации.
Дисгармония человеческого существования порождает потребности, далеко выходящие за рамки потребностей, связанных с животным происхождением человека. Они приводят к настойчивому стремлению восстановить единство и равновесие между человеком и остальной природой. Человек пытается восстановить это единство и равновесие в первую очередь в уме, создавая всеобъемлющую мысленную картину мира, служащую системой координат, с помощью которой он может найти ответ на вопрос о том, что он такое и что должен делать. Однако таких мысленных систем недостаточно. Если бы человек был только бестелесным интеллектом, его цель была бы достигнута благодаря созданию всеобъемлющей мысленной системы. Однако поскольку он существо, наделенное телом, а не одним рассудком, он должен реагировать на дихотомию своего существования не только мысленно, но и в процессе жизнедеятельности, в своих чувствах и поступках. Он должен стремиться к единству и общности во всех сферах существования, чтобы найти новое равновесие. Отсюда следует, что любая удовлетворительная система ориентации предполагает наличие не только интеллектуальных элементов, но и элементов чувств и ощущений, которые должны реализоваться в поступках во всех областях человеческой деятельности. Преданность цели, идее или трансцендентной силе, такой как Бог, есть выражение этой потребности в полноте жизненного процесса.
Имеют место разнообразные по форме и содержанию ответы на эту потребность человека в ориентации. Примитивные системы, такие как анимизм и тотемизм, предлагают в ответ на поиск человеком смысла поклонение природным объектам или предкам. Существуют не-теистические системы, такие как буддизм, именуемые обычно религиями, хотя в своей исходной форме они не содержат концепции Бога. Существуют философские системы, такие как стоицизм, и монотеистические религиозные системы, которые дают ответ на вопрос о смысле человеческого существования, вводя понятие Бога. При обсуждении этих различных систем мы сталкиваемся с терминологической трудностью. Мы могли бы назвать их все религиозными системами, если бы не то обстоятельство, что исторически термин «религиозный» отождествляется с теистическими системами, ставящими в центр концепцию Бога; в нашем языке просто отсутствует слово, которым обозначалось бы то общее, что есть у теистических и не-теистических систем, – т. е. всех направлений мысли, пытающихся дать ответ человеку, ищущему смысл жизни и стремящемуся понять значение собственного существования. За неимением лучшего слова я поэтому буду называть такие системы «системами ориентации и приверженности».
Хочу, однако, подчеркнуть, что существует много других устремлений, которые рассматриваются как чисто светские и тем не менее коренятся в той же потребности, из которой произрастают религиозные и философские системы. Посмотрим, что имеет место в наше время. Мы обнаружим в нашей собственной культуре миллионы людей, приверженных достижению успеха и престижа. Мы видели раньше и наблюдаем теперь в других культурах фанатичную преданность диктаторским системам с их захватами и порабощением. Нас поражает мощь таких страстей, которые часто оказываются даже сильнее, чем стремление к самосохранению. Нас часто обманывает светское содержание целей, которые ставят подобные системы, и мы объясняем их сексуальными или иными квази биологическими побуждениями. Однако разве не очевидно, что горячность и фанатизм, с которыми преследуются эти светские цели, – те же самые, что обнаруживаемые в религии; что все эти светские системы ориентации и приверженности различаются содержанием, но не базовой потребностью, на которую они пытаются дать ответ? В нашей культуре картина особенно обманчива, потому что большинство населения «верит» в единобожие, в то время как на самом деле привержено системам, которые гораздо ближе к тотемизму и поклонению идолам, чем к каким-либо формам христианства.
Однако следует сделать еще один шаг вперед. Осознание «религиозной» природы этих культурно заданных светских устремлений дает ключ к пониманию неврозов и иррациональных влечений. Мы должны рассматривать последние как ответы – индивидуальные ответы – на поиск человеком ориентации и приверженности. Индивид, чье существование определяется «фиксацией на семье», который не способен действовать независимо, на самом деле поклоняется примитивному культу предков, и единственное его отличие от миллионов почитателей предков заключается в том, что его система приватна, а не задана культурой. Фрейд видел связь между религией и неврозом и объяснял религию как форму невроза, в то время как мы приходим к выводу, что невроз можно объяснить как специфическую форму религии, отличающуюся в первую очередь своими индивидуальными, не заданными извне характеристиками. Заключение об общей проблеме человеческой мотивации, к которому это нас приводит, состоит в том, что хотя потребность в системе ориентации и приверженности является общей для всех людей, конкретное содержание, удовлетворяющее эту потребность, у разных людей различно. Эти различия есть различия ценностей; зрелый, продуктивный, рациональный человек выберет систему, которая позволяет ему быть зрелым, продуктивным и рациональным. Индивид, задержавшийся в своем развитии, вынужден возвратиться к примитивным и иррациональным системам, которые, в свою очередь, продлевают и усиливают его зависимость и иррациональность; он остается на уровне, который человечество в лице своих лучших представителей миновало тысячи лет назад.
Поскольку потребность в системе ориентации и приверженности является неотъемлемой частью человеческого существования, можно понять интенсивность такой потребности. Действительно, не существует более мощного источника энергии человека. Человек не волен выбирать между тем, чтобы иметь «идеалы» и не иметь их, однако он может выбирать между различными видами идеалов, между тем, чтобы поклоняться силе и разрушению или разуму и любви. Все люди – «идеалисты» и стремятся к чему-то помимо получения физического удовлетворения. Они верят в разные идеи. Лучшие, но также и наиболее сатанинские проявления ум человека находит не в действиях плоти, а в этом «идеализме» духа. Таким образом, релятивистский взгляд, согласно которому иметь некий идеал или религиозное чувство ценно само по себе, опасен и ошибочен. Нужно понять каждый идеал, включая те, которые возникают в светских идеологиях как выражение той же человеческой потребности; его нужно судить с точки зрения его истинности, судить по тому, насколько он способствует развертыванию сил человека, и по тому, в какой степени он является реальным ответом на потребность человека в равновесии и гармонии его мира. Повторим: понимание человеческой мотивации должно вытекать из понимания человеческой ситуации.
Люди похожи друг на друга в силу того, что разделяют человеческую ситуацию и связанные с ней врожденные экзистенциальные дихотомии; люди уникальны в силу того специфического способа, которым они разрешают человеческую проблему. Бесконечное разнообразие личностей само по себе является характеристикой человеческого существования.
Под личностью я понимаю совокупность унаследованных и приобретенных психических качеств, которые характеризуют индивида и которые делают его уникальным. Различия между унаследованными и приобретенными качествами в целом синонимичны различиям между темпераментом, одаренностью и всеми конституционно заданными свойствами с одной стороны и характером – с другой. Если различия в темпераменте не имеют этического значения, то различия в характере создают реальную проблему этики; они выражают степень, в которой индивид преуспел в искусстве жизни. Чтобы избежать путаницы, имеющей место при употреблении терминов «темперамент» и «характер», мы начнем с краткого обсуждения темперамента.
Гиппократ различал четыре типа темперамента: холерический, сангвинический, меланхолический и флегматический. Сангвинический и холерический темпераменты – это способы реагирования, характеризующиеся легкой возбудимостью и быстрой сменой интересов; у первого интересы слабы, а у второго – интенсивны. Флегматический и меланхолический темпераменты, напротив, характеризуются стойкой, но медленной возбудимостью; интересы флегматика слабы, а меланхолика – интенсивны[34].
Согласно взглядам Гиппократа, эти различные способы реакций связаны с различными соматическими источниками. (Интересно отметить, что в общепринятом употреблении фигурируют только отрицательные аспекты темпераментов: сегодня под холерическим темпераментом разумеют легко возникающую гневливость, под меланхолическим – депрессивность, под сангвиническим – чрезмерный оптимизм, под флегматическим – чрезмерную медлительность.) Эти категории использовались большинством ученых, изучавших темперамент, до времен В. Вундта. Самые значительные современные концепции типов темперамента были предложены К. Юнгом, Э. Кречмером и У. Шелдоном[35].
Нет сомнений в важности дальнейших исследований в этой области, в особенности из-за связи темперамента с соматическими процессами. Однако необходима ясная дифференциация между темпераментом и характером, поскольку смешение этих понятий препятствует и прогрессу характерологии, и изучению темперамента.
Темперамент относится к способу реакции и является врожденным и неизменным; характер же в основном формируется переживаниями человека, особенно переживаниями детства, и может в определенной мере изменяться под влиянием проникновения в суть вещей и новых переживаний. Если человек обладает холерическим темпераментом, например, его способ реакции – «быстрый и сильный», однако то, в чем он быстр и силен, зависит от вида его связи с миром, от его характера. Если он продуктивный, справедливый, любящий человек, он будет проявлять быстроту и силу, когда влюблен, когда возмущен несправедливостью или когда увлечен новой идеей. Если у него деструктивные или садистские наклонности, он окажется быстрым и сильным в своей разрушительности или жестокости.
Путаница между темпераментом и характером имела серьезные последствия для этической теории. Предпочтение темперамента есть всего лишь вопрос субъективного вкуса. Однако различия в характере – в этическом плане вопрос чрезвычайной важности. Это можно показать на примере. Геринг и Гиммлер обладали разными темпераментами – первый был циклотимиком, второй – шизотимиком. Таким образом, с точки зрения субъективных предпочтений тому, кому нравится циклотимический темперамент, Геринг «нравился» бы больше Гиммлера, и наоборот. Однако с точки зрения характера оба эти человека имели одно общее свойство: они были амбициозными садистами. Следовательно, в этическом смысле оба они были одинаково порочны. Напротив, среди продуктивных характеров можно субъективно предпочитать холерика сангвинику, но это предпочтение не будет основанием для суждения об относительной ценности этих двух людей[36].
При использовании введенных К. Юнгом определений темперамента – «интроверт» и «экстраверт» – мы часто обнаруживаем ту же путаницу. Те, кому нравятся экстраверты, часто называют интровертов замкнутыми и невротичными; предпочитающие интровертов полагают, что экстраверты поверхностны, лишены упорства и глубины. Ошибка заключается в сравнении «хорошего» человека с одним темпераментом с «плохим» обладателем другого и приписывании различий в ценности различиям темперамента.
Мне кажется, ясно, как эта путаница между темпераментом и характером отразилась на этике. Ведя к осуждению целых рас, преобладающий темперамент которых отличается от нашего собственного, она также подкрепляла релятивизм выводом, что оценка различий в характере – столь же вопрос вкуса, как и различий темпераментов.
Теперь в целях обсуждения этической теории мы должны обратиться к концепции характера, которая одновременно является предметом этических суждений и целью этического развития человека. Здесь тоже в первую очередь нужно избавиться от традиционной путаницы, касающейся в данном случае различий между динамической и бихевиористской концепциями характера.
Сторонники бихевиоризма видели и продолжают видеть в чертах характера синонимы поведенческих черт. С этой точки зрения характер определяется как «совокупность характеристик поведения данного индивида»[37], хотя другие ученые – У. Макдаугалл, Р.Г. Гордон, Э. Кречмер – подчеркивали врожденный и динамический элементы характера.
Фрейд разработал не только первую, но и самую последовательную и глубокую теорию характера как системы устремлений, определяющих поведение, но не идентичных с ним. Оценить фрейдовскую динамическую концепцию характера поможет сравнение поведенческих черт и черт характера. Поведенческие черты описываются в терминах наблюдаемых третьим лицом действий. Так, например, поведенческая черта «смелость» должна описываться как поведение, направленное на достижение определенной цели без оглядки на угрозу комфорту, свободе или жизни человека. Прижимистость как поведенческая черта была бы определена как поведение, целью которого является сбережение денег или материальных ценностей. Однако если мы рассмотрим мотивацию, и в особенности бессознательную мотивацию таких поведенческих проявлений, мы обнаружим, что поведенческие черты скрывают за собой многочисленные и совершенно различные черты характера. Смелое поведение может быть мотивировано амбициозностью, так что человек в определенной ситуации рискнет жизнью ради того, чтобы им восхищались; может оно мотивироваться и суицидальным импульсом, заставляющим человека осознанно или неосознанно искать опасности: такой человек не дорожит жизнью и стремится уничтожить себя; мотивацией может быть и просто отсутствие воображения: человек поступает смело в силу того, что не осознает грозящей ему опасности; наконец, поведение человека может определяться искренней преданностью идее или цели, ради которой он действует, – такая мотивация обычно признается основой смелости. На поверхностный взгляд поведение человека во всех этих случаях одинаково, несмотря на различие в мотивации. Я говорю «на поверхностный взгляд», потому что при внимательном наблюдении можно обнаружить, что различие в мотивации приводит также к тонким различиям в поведении. Офицер на поле сражения, например, будет совершенно по-разному вести себя в различных ситуациях, если его смелость мотивирована преданностью идее, а не честолюбием. В первом случае он откажется от атаки, если риск непропорционален возможному тактическому выигрышу. Если, с другой стороны, им движет тщеславие, эта страсть может заставить его закрыть глаза на опасность, угрожающую ему самому и его солдатам. Его поведенческая черта «смелость» в последнем случае явно есть проявление амбиций. Другим примером служит прижимистость. Человек может быть экономным, потому что это необходимо в силу его материального положения; может он быть прижимистым и потому, что у него характер скряги, что делает бережливость самоцелью независимо от реальной необходимости. Здесь тоже мотивация отразится на поведении как таковом. В первом случае человек прекрасно способен отличить ситуацию, когда разумно экономить, от той, когда уместнее потратить деньги. Во втором случае он будет копить деньги без объективной в этом нужды. Еще одним фактором, связанным с различием в мотивации, является возможность предсказать поведение. В случае «смелого» офицера, мотивированного тщеславием, можно предсказать, что он будет смел только в том случае, если его смелость принесет ему награду. В случае же офицера, смелость которого вызвана преданностью делу, можно предсказать, что перспектива того, найдет или нет признание его смелость, окажет мало влияния на его поведение.
Созданная Фрейдом теория природы характера тесно связана с его концепцией бессознательной мотивации. Он понял то, что всегда было известно великим романистам и драматургам: изучение характера, как, например, писал Бальзак, связано с силами, мотивирующими человека; то, как человек действует, чувствует, думает, в значительной мере определяется спецификой его характера, а не является просто результатом рационального отклика на реальную ситуацию: «судьба человека – это его характер». Фрейд распознал динамичность черт характера и то, что структура характера человека представляет собой особую форму, в которую канализируется жизненная энергия.
Фрейд пытался объяснить динамическую природу характера, соединив свою характерологию с теорией либидо. В соответствии с традицией материалистического мышления, преобладавшей в естественных науках конца XIX века, утверждавшей, что энергия природных и психических феноменов является материальной, а не относительной величиной, Фрейд полагал, что источником энергии характера служит сексуальное влечение. С помощью сложных блестящих заключений он объяснял различные черты характера как «сублимации» различных форм сексуального влечения или «реактивные образования». Он интерпретировал динамическую природу черт характера как проявление их либидозного происхождения.
Развитие психоаналитической теории наряду с прогрессом естественных и социальных наук привело к появлению новой концепции, основанной не на представлении об изначально обособленном индивиде, а на идее взаимоотношений человека с другими людьми, с природой, с самим собой. Было высказано предположение о том, что именно эта взаимосвязь направляет и регулирует энергию, проявляющуюся в страстных устремлениях человека. Г.С. Салливэн, один из первых ученых, высказавших этот новый взгляд, в соответствии с ним определил психоанализ как «изучение межличностных отношений».
Теория, представленная на следующих страницах, в своих основных положениях следует фрейдовской характерологии: она признает, что черты характера лежат в основе поведения и из него должны выводиться; что черты характера порождают силы, о которых при всем их могуществе человек может не подозревать. Я также вслед за Фрейдом полагаю, что фундаментальная сущность характера определяется не какой-то одной чертой, а целостной структурой, из которой проистекают отдельные черты. Черты характера следует понимать как синдром, являющийся следствием специфической организации или, как я это называю, ориентации характера. Я буду рассматривать только весьма ограниченное число черт характера, которые непосредственно следуют из основополагающей ориентации. С многочисленными другими чертами характера можно было бы поступить подобным же образом; можно было бы показать, что они также являются непосредственным следствием базовых ориентаций или смешения первичных черт характера с проявлениями темперамента. Однако большое число свойств, обычно считающихся чертами характера, оказались бы вовсе не таковыми в нашем понимании, а чистыми проявлениями темперамента или просто поведенческими особенностями.
Главным отличием теории характера, предложенной мной, от теории Фрейда является то, что фундаментальной основой характера я считаю не различные типы организации либидо, а специфические разновидности отношений личности с миром в процессе жизнедеятельности. Человек вступает в отношения с миром, (1) овладевая вещами и ассимилируя их; (2) посредством отношений с другими людьми (и с собой). Первое я буду называть процессом ассимиляции, а второе – социализации. Обе формы отношений являются «открытыми» и в отличие от животных не заданы инстинктом. Человек может овладевать вещами, получая или беря их из внешнего источника или производя их собственными усилиями. Однако он должен каким-то образом приобретать и ассимилировать вещи для удовлетворения собственных потребностей. Кроме того, человек не может жить в одиночестве, без связи с другими людьми. Он должен взаимодействовать с другими ради защиты, работы, сексуального удовлетворения, игры, воспитания потомства, передачи знаний и материальной собственности. Помимо этого, человеку необходимо быть связанным с другими, быть одним из них, быть членом группы. Полная изоляция невыносима и несовместима со здравым рассудком. Человек, опять же, может вступать в отношения с другими разными способами: он может любить или ненавидеть, соревноваться или сотрудничать, он может построить общественную систему, основанную на равенстве или на авторитарной власти, на свободе или на угнетении; однако каким-то образом он обязательно должен вступить в отношения, и конкретная форма этих отношений явится выражением его характера.
Эти ориентации, посредством которых индивид вступает в отношения с миром, образуют ядро его характера; характер можно определить как (сравнительно постоянную) форму направления по определенному руслу человеческой энергии в процессе ассимиляции и социализации. Это направление по определенному руслу психической энергии имеет весьма важную биологическую функцию. Поскольку действия человека не определяются врожденными инстинктивными паттернами, жизнь была бы воистину в опасности, если бы ему приходилось принимать осознанное решение в отношении каждого действия, каждого шага. Многие действия должны совершаться гораздо быстрее, чем это позволяло бы сознательное обдумывание. Более того, если бы всякое поведение следовало за осознанным решением, возникло бы гораздо больше несоответствий, чем было бы совместимо с должным функционированием. Согласно бихевиористскому подходу, человек учится реагировать полуавтоматически благодаря выработке навыков действия и мышления, которые можно понимать в терминах условных рефлексов. Хотя такой взгляд в определенной мере правилен, он игнорирует тот факт, что наиболее глубоко укорененные навыки и мнения, свойственные человеку и сопротивляющиеся изменениям, обусловлены складом его характера: они выражают специфическую форму, в которой энергия канализируется в структуру характера. Систему характера можно рассматривать как человеческую замену инстинктивного аппарата животных. После того как энергия направлена в определенное русло, человек действует «в соответствии с характером». Определенный характер может быть нежелательным этически, но по крайней мере он позволяет человеку действовать сравнительно последовательно и избавляться от необходимости каждый раз принимать новое обдуманное решение. Человек может устроить свою жизнь в соответствии со своим характером и таким образом достичь определенной степени соответствия между внутренней и внешней ситуацией. Более того, характер также выполняет функцию отбора в отношении идей и ценностей. Поскольку большинству людей представляется, что идеи независимы от их эмоций и желаний, а являются результатом логической дедукции, они считают, что их отношение к миру подтверждается их идеями и суждениями, в то время как на самом деле таковые в такой же мере являются следствием их характера, как и поступки. Подобное подтверждение, в свою очередь, укрепляет структуру характера, поскольку позволяет ему выглядеть правильным и разумным.
Характер не только позволяет индивиду действовать последовательно и «разумно»; он также является основой его приспособления к обществу. Характер ребенка формируется под воздействием характеров родителей, в ответ на которое он и развивается. Поведение родителей и их методы воспитания, в свою очередь, определяются социальным устройством их культуры. Средняя семья служит «психологическим агентом» общества; приспосабливаясь к семье, ребенок обретает характер, который позднее сделает его приспособленным к выполнению задач, которые ему придется выполнять в общественной жизни. Приобретенный ребенком характер заставляет его хотеть делать то, что делать он должен; ядро своего характера ребенок разделяет с большинством представителей того же социального класса или культуры. Тот факт, что большинство представителей определенного класса или культуры имеют общие значимые элементы характера и что можно говорить о «социальном характере», представляющем собой ядро структуры характера, общее для большинства представителей данной культуры, показывает, в какой степени характер формируется социальными и культурными паттернами. Однако от социального характера следует отличать характер индивидуальный, делающий одного индивида непохожим на другого в рамках одной и той же культуры. Эти различия отчасти являются следствием различий личностей родителей и особенностей, духовных и материальных, специфического социального окружения, в котором растет ребенок. Однако они также зависят от конституциональных характеристик каждого индивида, в особенности от его темперамента. Генетически формирование индивидуального характера определяется воздействием жизненного опыта, как личного, так и вытекающего из культуры, на темперамент и физическую конституцию. Окружающая среда никогда не бывает одинаковой для двух человек, поскольку различия в конституции делают более или менее различным восприятие одного и того же окружения. Лишь навыки действий и мышления, развивающиеся в результате приспособления индивида к культурным моделям и не укорененные в его характере, легко меняются под действием новых социальных паттернов. Если, с другой стороны, поведение человека основывается на его характере, оно заряжено энергией и может быть изменено только в случае фундаментальных изменений в характере.