Некоторое время назад в журнале Annals of Thoracic Surgery приводился случай, описанный сухой прозой медицинской статьи. Это был настоящий кошмар, случившийся в небольшом австрийском городке в Альпах. Отец с матерью и трехлетней дочкой отправились в лес. На какой-то момент они потеряли ее из виду, и этого было достаточно, чтобы она провалилась под лед небольшого пруда. Родители в отчаянии бросились за дочерью, но найти ее удалось на дне только после получаса поисков. Они подняли девочку на поверхность, вытащили на берег и стали выполнять инструкции по восстановлению сердечной и дыхательной деятельности, переданные им по сотовому телефону бригадой экстренной помощи.
Спасатели прибыли через восемь минут после звонка и попытались оценить состояние девочки. Она ни на что не реагировала. У нее не было ни кровяного давления, ни пульса, ни признаков дыхания. Температура тела составляла всего 18,9 °C. Зрачки ребенка были расширены и не реагировали на свет, что свидетельствовало о прекращении мозговой деятельности. Девочка умерла.
Однако врачи несмотря ни на что продолжали реанимационные мероприятия. Вертолетом маленькую пациентку доставили в ближайшую больницу, а там сразу поместили в операционную. Один из врачей прямо на каталке продолжал делать девочке непрямой массаж сердца. Хирургическая бригада, не мешкая, подключила ребенка к аппарату искусственного дыхания и искусственного сердца. Для этого хирургу пришлось сделать надрез на коже в паховой области правой ноги девочки и вставить одну из силиконовых трубок громоздкого аппарата в бедренную артерию для забора крови, а вторую трубку – в бедренную вену для возврата крови. Перфузиолог[3] включил насос, и после того как были установлены параметры кислорода, температуры и скорости кровотока через систему, прозрачные трубки наполнились красной жидкостью. Только после этого непрямой массаж был прекращен. С момента доставки девочки и до момента ее подключения к аппаратам поддержания жизнедеятельности она оставалась безжизненной в течение полутора часов. Через два часа температура тела ребенка повысилась почти на 10 °C, и ее сердце забилось вновь. Оно оказалось первым органом ребенка, возвращенным к жизни.
Через шесть часов температура тела девочки достигла нормы. Реаниматоры решили отключить малышку от аппарата искусственного сердца и оставить только на аппарате искусственной вентиляции, но легкие оказались сильно поврежденными водой из пруда и твердыми частицами, и воздух, подаваемый через дыхательную трубку, не мог достигать крови. Поэтому реаниматоры подключили ребенка к другой системе искусственного дыхания, известной как система экстракорпоральной мембранной оксигенации. Для этого хирургам пришлось вскрыть медицинской электропилой грудную клетку девочки и ввести непосредственно в аорту и бьющееся сердце трубки, идущие к этому портативному аппарату и от него. Бедренные сосуды были восстановлены, а надрез в паху зашит. Хирургическая бригада доставила ребенка в палату интенсивной терапии. Грудная клетка девочки оставалась вскрытой. Ее накрыли стерильной пластиковой пленкой. Весь день и всю ночь реаниматоры занимались освобождением легких малышки от воды и твердых частиц с помощью волоконно-оптического бронхоскопа. На следующие сутки легкие маленькой пациентки были уже восстановлены настолько, что девочку можно было подключать к аппарату искусственной вентиляции легких, для чего ее снова пришлось перевезти в операционную, чтобы отключить от трубок, убрать все проколы и закрыть грудную клетку.
В течение последующих дней восстановилось функционирование всех органов девочки – печень, почки, кишечник. Другими словами, все, кроме мозга. Томография показала, что он распух. Это говорило о диффузном поражении, но мертвых зон обнаружено не было. Реаниматоры приступили к еще одному этапу – они просверлили отверстие в черепе девочки, ввели через него датчик, показывающий внутричерепное давление, и начали поддерживать его на определенном уровне с помощью вливаний и лекарств. Более недели девочка находилась в коматозном состоянии, а затем постепенно стала приходить в себя.
Сначала ее зрачки начали реагировать на свет. Затем восстановилось самостоятельное дыхание. И однажды ребенок очнулся. Через две недели после несчастного случая она была выписана домой. Ее правая нога и левая рука оставались частично парализованными. Речь была замедленной и плохо артикулированной, но интенсивное амбулаторное лечение сделало свое дело. К пяти годам все функции организма девочки полностью восстановились. Физические и неврологические исследования показали норму. Она снова была такой же, как все остальные дети.
В ее выздоровлении поразительно не то, что человека удалось вернуть к жизни после двух часов нахождения в состоянии, которое раньше воспринималось как смерть, а то, что группа людей в заурядной больнице смогла выполнить такую невероятно сложную задачу. Спасти утопленника – не такое простое дело, как иногда показывают по телевизору. Нескольких нажатий на грудную клетку и дыхания рот в рот недостаточно, чтобы человек с заполненными водой легкими и остановившимся сердцем закашлял и пришел в сознание. Чтобы спасти одного этого ребенка, множество людей должны были правильно выполнить тысячи мероприятий: подсоединить трубки аппарата «сердце-легкие» так, чтобы в сосуды не попали пузырьки воздуха, поддерживать стерильность соединений, вскрытой грудной клетки и мозговой жидкости, а также обеспечивать работоспособность капризных аккумуляторных батарей в аппаратах поддержания жизнедеятельности. Решение каждой из этих задач – дело непростое. Вдобавок все их нужно было выполнять в правильном порядке и ничего не забыть, а кроме того, оставить немного места для импровизации.
На каждого спасенного бездыханного ребенка, пребывавшего какое-то время в воде, приходится значительно больше детей, к которым судьба оказалась не столь благосклонной. И не только потому, что их жизненные процессы слишком угасли, но еще и потому, что медицинская техника вышла из строя, реанимационная бригада проявила медлительность или просто кто-то забыл помыть руки, и инфекция сделала свое дело. О таких случаях не пишет журнал Annals of Thoracic Surgery, но они происходят повсеместно, хотя людям трудно себе это представить.
Мне кажется, нас одурачил пенициллин. Открытие, сделанное Александром Флемингом в 1928 г., убедило человечество в том, что отныне болезни и травмы лечить будет просто. Достаточно всего лишь таблетки или инъекции, чтобы избавиться не от одной болезни, а сразу от нескольких. Людям показалось, что пенициллин эффективен при лечении огромного количества ранее неизлечимых инфекционных заболеваний. И почему бы не поискать какой-нибудь панацеи сразу от нескольких видов рака? Или придумать такое же простое средство для лечения ожогов или профилактики сердечно-сосудистых заболеваний и инсультов?
Однако медицина не пошла этим путем. Через 100 лет после невероятного открытия Флеминга большинство заболеваний лечится обособленно и с большим трудом. Это относится даже к инфекциям, которые ранее излечивались пенициллином. Оказалось, что на него реагируют не все штаммы бактерий, а те, которые изначально реагировали, со временем выработали к нему резистентность. Сегодняшние инфекции требуют специфического лечения, иногда с применением сразу нескольких тактик, учитывающих индивидуальную реакцию отдельных штаммов на антибиотики, состояние больного и то, какие системы организма подвержены заболеванию. Современная медицина сегодня нуждается не столько в пенициллине, сколько в аппаратуре, которая потребовалась, чтобы вернуть к жизни чуть не утонувшую девочку. Медицина превращается в искусство управления сложными системами и проверкой того, что сегодня действительно подвластно человеку.
В 9-м издании Международной классификации болезней, опубликованном Всемирной организацией здравоохранения, фигурирует свыше 13 000 различных заболеваний, синдромов и травм. Другими словами, наше тело может подвести нас более чем 13 000 различными способами. Но почти для всех этих недугов наука предлагает то, что может нам помочь. Если мы сегодня не добиваемся полного излечения пациента, то можем значительно облегчить его страдания. Но для каждого конкретного заболевания используются свои методы, которые почти всегда нельзя отнести к простым. Клиницисты в настоящее время имеют в своем распоряжении примерно 6000 лекарств и 4000 лечебных и хирургических процедур с характерными для них особыми требованиями, рисками и ограничениями. И этого слишком много, чтобы не ошибаться.
В районе Кенмор-сквер в Бостоне есть муниципальная клиника, являющаяся филиалом моей больницы. Слово «клиника» предполагает что-то небольшое, но это далеко не так. Она основана в 1969 г. и сегодня носит название «Гарвардский авангард». Это лечебное учреждение рассчитано на предоставление пациентам полного спектра поликлинических услуг, которые могут потребоваться человеку на протяжении всей его жизни. В течение многих лет своего существования клиника старалась быть верной принципу универсальности, однако это оказалось совсем непросто. Чтобы клиника не отстала от быстрого развития медицины, при ней было построено более 20 корпусов, в которых трудятся 600 докторов и более 1000 других медработников, представляющих 59 профессий, большинство из которых не существовали на момент открытия клиники. Преодолевая на пятом этаже 50 м от лифта в сторону отделения общей хирургии, я прохожу мимо кабинетов общей терапии, эндокринологии, генетики, хирургии верхних конечностей, клинической лаборатории, нефрологии, офтальмологии, ортопедии, радиологии и урологии. А это всего лишь один коридор.
Чтобы справиться с возникшей сложностью, мы стали вводить более узкую специализацию. Но даже это не всегда спасает. Однажды в течение одного только дня, когда я консультировал в кабинете общей хирургии, ко мне обратились врачи из родильного отделения с просьбой посмотреть 25-летнюю пациентку, которая жаловалась на усиливающуюся боль в правом боку, повышенную температуру и тошноту. Все указывало на аппендицит, но ситуация осложнялась тем, что женщина была беременна и делать компьютерную томографию, чтобы проверить диагноз, было нельзя, так как это могло навредить плоду. Гинеколог-онколог попросил меня зайти в операционную. Удаленная у женщины опухоль яичника оказалась метастазом рака поджелудочной железы. Мой коллега хотел, чтобы я проверил поджелудочную пациентки и решил, стоит ли делать биопсию. Терапевт из соседней больницы позвонил с просьбой организовать транспортировку на реанимобиле больной с обширной раковой опухолью. Она мешала работе почек и кишечника и сопровождалась кровотечением, которое врачи не могли купировать. Наша терапевтическая служба хотела, чтобы я осмотрел 65-летнего мужчину, страдающего от такой тяжелой формы эмфиземы, что он отказался от операции на бедре из-за слабости легких. К тому же пациент заразился тяжелой кишечной инфекцией, перешедшей в острый дивертикулит, причем болезнь прогрессировала, несмотря на трехдневный курс антибиотиков, поэтому операция казалась неизбежной. Еще одно отделение просило помочь 52-летнему диабетику с заболеванием коронарных сосудов, гипертензией, хронической почечной недостаточностью, внушительным ожирением и инсультом. Вдобавок ко всему у этого пациента развилась паховая грыжа. Терапевт приглашал к молодой и во всех других отношениях здоровой девушке, у которой, похоже, был ректальный абсцесс, требующий хирургического вмешательства.
Обилие столь сложных и разнообразных случаев в течение одного дня – а у меня оказалось шесть пациентов с совершенно разными медицинскими проблемами и 26 дополнительными диагнозами – не может не убедить в том, что я занимаюсь самой трудной работой на свете. Однако высокая сложность сегодня характерна практически для любой профессии. Я спросил в регистратуре клиники «Гарвардский авангард», не могут ли они посмотреть в компьютере, с каким количеством различных болезней приходится сталкиваться каждому врачу в течение года. Ответ меня ошеломил: только за время амбулаторного приема, т. е. без учета больничной практики, каждый терапевт ежегодно ставит 250 различных диагнозов. К тому же пациенты страдают еще от 900 медицинских проблем, которые нельзя не учитывать. Каждый врач прописывает до 300 различных лекарств и дает направления на более чем 100 различных лабораторных анализов. Кроме того, амбулаторно оказываются порядка 40 медицинских процедур – от вакцинации до наложения гипса.
Из всех специалистов основная нагрузка падает на терапевтов. Они ставят в среднем 371 первичный диагноз, выявляют еще 1010 других заболеваний, прописывают 627 препаратов и предлагают 36 видов амбулаторного лечения. Когда я думаю о том, каким объемом знаний должен обладать терапевт, у меня начинается головная боль. Причем речь идет только об амбулаторном приеме. Информационная система не регистрировала различные проблемы, с которыми имеет дело врач после госпитализации больных.
Даже при исследовании только амбулаторной работы статистика не учитывает всех поставленных диагнозов. Чаще всего они попадают в категорию «Прочее». В день, на который приходится большая нагрузка, когда люди в коридоре начинают нервничать, может не оказаться времени на то, чтобы правильно внести код диагноза в базу данных. Но даже когда время есть, вдруг обнаруживаешь, что то, чем болеет твой пациент, не учтено в компьютерной системе.
Программное обеспечение, используемое для ведения электронных медицинских карт пациента, обычно не учитывает болезни и состояния, которые врачи научились диагностировать в последние годы. Однажды я консультировал пациента с ганглионевробластомой (редкий тип опухоли надпочечника) и еще одного больного с чудовищным генетическим наследственным заболеванием, известным как синдром Ли – Фраумени[4], при котором опухоли могут образовываться по всему телу. Ни одно из этих заболеваний не было включено в базу данных программы ведения электронных медицинских карт, и мне не оставалось ничего другого, кроме как включить их в категорию «Прочие заболевания». Почти еженедельно ученые сообщают о важных находках в генетике и открытии дополнительных подтипов рака.
Сложность медицины возрастает так быстро, что за ней не успевают угнаться компьютерные программы. Однако она не только зависит от широты и объема знаний, но и предъявляет дополнительные требования к практическому мастерству клиницистов. Сложность этой задачи лучше всего видна в больнице. И самым ярким примером может служить палата интенсивной терапии, в которой выходили почти утонувшую девочку.