Невский проспект стал от жары совсем тесным. Сквозь плотный воздух, огибая компании фланеров, шел высокий прохожий в каштановом сюртуке. Его золотистая бахрома, перекликаясь с цветами замысловатой прически и сияя на солнце, сливалась с отражениями в витринах, а сам господин был так стремителен, что уловить его ленивым гуляющим взглядом было невозможно. От внимательного же взора, каких в разгар июня в центре Петербурга надо поискать, не ускользнуло, что глаза у прохожего – ядовито-оранжевые, незагорелое лицо плоско, как лист бумаги, а полы сюртука не развеваются на ветру, неестественно статичные. Ему можно было дать лет тридцать, если бы на висках не проблескивала бриллиантовая седина, а гладкое лицо при близком рассмотрении не выдавало мифологическую древность его черт.
Набросив на голову старомодную бархатную шляпу, прохожий свернул в один из извивающихся переулков и вскоре остановился перед вывеской «Артефакт», висящей над входом в одну из тех незапоминающихся полугостиниц-полухостелов Петербурга, которые обычно снимают на ночь. Тяжелая деревянная дверь заведения отворилась, и каштановый сюртук вместе с его обладателем растворился в засасывающей темноте холла.
Директор гостиницы «Артефакт», являвшейся параллельно неофициальным ночным клубом, был не в духе. Пришли счета за неуплату водопровода, а тут еще как назло уволился главный бухгалтер. Все располагало к тому, чтобы официантка, принесшая обед, стала мишенью накопившегося гнева.
– Светлана, я же просил без соли, – пропел директор, дотошно изучив поверхность поданной яичницы. – Почему люди меня не понимают? Нет, каждый раз, когда я что-то прошу, они не слушают меня и делают по-своему – и даже Вы..
Официантка вздохнула, выслушивая традиционные жалобы слабонервного начальства, и отметила про себя, что это был первый рабочий день, когда она пересолила блюдо. “Я приготовлю для Вас другую яичницу, Алексей Петрович”, – сказала она бесцветным голосом, равнодушно глядя под стол.
– Разумеется, Светлана, – промямлил директор, постаравшись придать голосу выражение попранной гордости. – Разумеется, – повторил он уже менее выразительно, все еще глядя на подчиненную, но мыслями пребывая уже в области, связанной с расчетами и долгами, а также предстоящим совещанием городских депутатов, обещавших выделить средства на ремонт.
Вовремя исчезнув из кабинета, Света едва не сшибла идущую по коридору постоялицу переходного возраста. Света припомнила, что та уже два месяца обитала в номере, прилегающем к чердаку. Она представлялась всем как студентка из Москвы, но толком ее никто не знал; обычно, позавтракав мимолетно в трактире, обитательница уносилась в город, не оставляя постояльцам и обслуживающему персоналу ничего, кроме простора для пересудов. Рассеянно извинившись, девушка устремилась в конец коридора, туда, где находились самые дешевые номера и куда Светлане приходилось доходить крайне редко. Покачав головой и таким образом выразив осуждение непривычной скромности, официантка подняла оброненный поднос и направилась на кухню.
Тем временем девушка была уже в комнате, состоящей из холодного от вентилятора пространства между потрепанными занавесками, низким потолком и стенами, расписанными неизвестным художником, предыдущим жильцом. В течение двух месяцев, живя в крошечном гостиничном номере, Джулиан сочиняла пьесу. Контракт с московским театром был на грани срыва, потому что прошла уже неделя с тех пор, как пьеса должна была быть представлена сценаристу. У Джулиан закончились деньги, и при встрече с официанткой она извинилась почти автоматически, вспомнив, что через три часа ей будет нечем платить за обед. Директор уже неделю грозился выселить ее за неуплату – однако в последнее время он смягчился, отвлеченный более масштабными неприятностями. Например, вчера почти на весь день отключили водопровод, из-за чего отменилось ночное шоу в баре.
Вспомнив, каким легким выдалось питерское утро, в обычные дни тяжелое, как желе, Джулиан села за клавиатуру, от которой почти не отрывалась последние две недели, и принялась набирать текст сатирической пьесы. Мысли произвольно всплывали в голове, оформляясь в язвительные строки. Тема, заказанная театром, звучала как «Свободная Россия – будни российских политиков» Горничная не приходила уже несколько дней, потому что номер был не оплачен, и на клавиатуре темнели пятна неостывшего кофе.
Дописав длинное письмо к московскому знакомому, Джулиан, чувствуя, что желудок, в котором было пусто со вчерашнего дня, разрывается от боли, спустилась в ресторан, чтобы съесть что-нибудь на последнюю мелочь. Заняв свой обычный столик у окна, она стала ждать. Официантка Света появилась тут же и принесла несколько неожиданных, любимых Джулиан блюд, которые она позволяла себе только по выходным – сырный пирог, сухое белое вино и мятный шоколад. Аня отодвинула поднос с предложенными яствами. К слову, вечер в ресторане был экономически удачным – стены были торжественно украшены, повсюду отдыхали нарядные посетители, солидные женщины тут и там изучали винные карты – однако ни одного из них Джулиан, несмотря на 2 месяца, проведенных в гостинице, не могла узнать. «Все в порядке, за вас оплачено,» – радостно сообщила официантка, читая мысли Джулиан по нахмурившимся бровям и, не дав Джулиан возможность перекричать шум разговоров и оркестра, унеслась к новоприбывшим посетителям.
Разговоры в зале становились громче и запутаннее, оркестр гремел, а Джулиан не решалась притронуться к пище, заинтригованная тем, кто мог за нее заплатить. Прибывало все больше гостей, заполняя воздух блеском нетрадиционно старомодных колье и пенсне. Вечер становился похожим на собрание антикварных аристократов на том свете по случаю чьего столетнего юбилея, подумала Джулиан со смешком. Разглядывая колоритных гостей, она лихорадочно обдумывала, что из принесенных ей блюд может стоить 50 рублей, чтобы можно было уйти с достоинством. Снова прочитав ее мысли, перед столиком появилась Светлана, держа в руках поднос со стаканом крепкого чая.
– Кто заказал мне всю эту еду? – тут же спросила Джулиан, выпивая чай почти залпом.
– Вы узнаете об этом позже, – заявила Светлана и, спохватившись, добавила более естественным тоном, – он передал вам записку.
Развернув листок, Джулиан прочитала фразу, написанную неровным бисерным почерком: «Ешьте и пейте, потом мы с вами увидимся и все будет объяснено. Приходите в номер 6».
Джулиан нахмурилась и выпрямила спину, осознав, что за ней наблюдают. Комната номер 6 выделялась для «важных персон». При мысли о том, что правительство решило проучить ее за неугодные власти пьесы, в сознании Джулиан с удвоенной силой взметнулись прозаические эпитеты, клеймящие политику. Однако, судя по всему, в чай было что-то добавлено, потому что мышцы неожиданно расслабились и Джулиан почувствовала неостановимый голод – через несколько минут помутнения она съела все, что было заказано на чей-то счет, и даже чуть не попросила еще. Все это время за ней следил старик с ехидным взглядом, сидящий за столиком рядом со сценой, в шумной компании, пестрящей вычурными средневековыми аксессуарами. Джулиан, поглощая пирог, не замечала пристального взгляда – как и ничего вокруг, до тех пор, пока к ее столу не приблизился высокий молодой человек в разноцветном шелковом костюме.
– У Вас свободно? – поинтересовался он. Джулиан, то ли от вина, то ли от заразительного хмельного настроя, царящего в зале, молча кивнула. Лицо незнакомца обрамляли темные волосы, такие яркие, что они казались связанными из выгоревших южных трав. В застывшем выражении глаз сквозила отстраненность античных статуй.
– Который час? – обратился он Джулиан после минутного молчания. При этом он как-то странно улыбнулся – как больной человек, неуверенный в том, что его правильно поймут.
– Почти полседьмого, – ответила Джулиан, допивая вино, и неожиданно для себя предложила – Угощайтесь.
– Спасибо, – вежливо ответил мальчик и добавил с еле заметной улыбкой, – Но это – исключительно для Вас.
Джулиан чуть не выплеснула вино ему на костюм, придя в себя от догадки.
– Так это были Вы? – воскликнула она, – значит, это вы все это оплатили?
– Нет, не я, – успокаивающе улыбнулся он. – Меня зовут Сильва. Все в порядке, еда ваша сегодня бесплатна – но это, так сказать, аванс.
– Кто же сделал мне этот аванс? – поинтересовалась Джулиан, овладев собой и отставив остатки вина в сторону.
– Вы скоро узнаете, – ответил Сильва, невозмутимо оглядывая зал, утонувший в сумеречном блеске зажженных свеч. Начались танцы. К нашему столику приблизилась ярко накрашенная дама с безупречной фигурой в черном платье и, подавая руку Сильве, очевидно с ней знакомому, куда-то его позвала. «Выбери кого-нибудь смертного, – отшутился он, слегка отталкивая от себя красавицу».
– Не люблю танцевать, – обратился он ко мне с пояснением. – Вас ждут в номере 6 тогда, когда Вы сочтете нужным, Джулиан, – без светских переходов добавил он. Веселье поблекло перед ее глазами. «А если я не приду? – дерзко спросила она. Глаза Сильвы приобрели оттенок глубоких озер, на дне которых оседает пустота.
– Он придет к Вам сам, – безмятежно ответил Сильва, как будто речь шла о том, каким будет следующий танец. Медленный вальс под песню Стинга отыграл, и Джулиан, не говоря ни слова, поднялась из-за стола.
– Хорошо, я приду, – сказала она, отрешенно глядя перед собой. – Что бы это ни было. Я хочу узнать, откуда кому-то известны любимые блюда моего детства.
– о, – рассмеялся Сильва, – он знает про вас не только это.
Испытывая прилив смелости, идущий от отчаяния, Джулиан прошла мимо гудящего веселья, пестрящего танцующими и смеющимися раскормленными телами, облаченными в блестящие наряды, и вышла в пустынный коридор. «В любом случае, есть много снотворного» – с горечью подумала она, приготовившись к негативному исходу политического допроса. Она поднялась к себе в комнату, наивно положила драгоценный ноутбук с текстами под одеяло, захватила банку с успокоительным, при передозировке приводящем к длительной коме, и лишь после этого спустилась в вип-сектор гостиницы.
Когда Джулиан постучала в дверь, обозначенную номером 6, раздался спокойный низкий голос «Открыто».
Джулиан показалось, что она перенеслась в средневековый замок. Комната простиралась так далеко, что слова человека, стоящего в дальнем углу и разговаривающего по телефону, совершенно не были слышны.
Потолки номера 6 были неизмеримо высокие, что не соответствовало физике гостиницы, а по стенам были развешаны факелы. Пол был слегка освещен – больше света в зале не было. Сминая в руках края толстовки, Джулиан с фальшивой смелостью вышла на середину комнаты. «Здравствуйте, здравствуйте,» – прокричал человек, говоривший по телефону, и бросился из угла к тому месту, где стояла Джулиан, так что она отшатнулась. Свет упал, заставив все ее человеческое существо вздрогнуть, на неимоверно уродливого старика карликового роста, с блестящими глазами размером с лампу. Он тут же засуетился, придвигая Джулиан троно-подобное кресло. «Проклятый галлюциногенный чай,» – отчаянно восклицала про себя Джулиан, никак иначе не в силах объяснить то, как вместо гостиничного номера она попала в тронный замок.
– Это Вы оплатили мой обед? – тут же спросила она, стараясь не смотреть на старика, который внушал ей отвращение всем своим изучающим, залезающим в душу видом.
– Да-с, – ответил тот баритоном, негармонирующим с внешним обликом. – Все, как любите: сырный пирог, вино… Все, как любили всегда, Юлия Сергеевна. – старик выразительно гримасничал и все время почему-то подмигивал, выражая, видимо, расположение, отчего Джулиан становилось не по себе все больше, что она мужественно пыталась скрыть.
– Зачем? – поднажала она, – Я, пожалуй, постою, – добавила она, испытав прилив смелости и, пройдя несколько шагов, остановилась у окна, выходящего на Невский проспект, освещенный загорающимися ночными фонарями.
– Вы пишите сатирические пьесы, Юля, – начал старик, неприятно переводя ее имя, в оригинале английское, на русский. Приготовившись к обороне, Джулиан напряженно следила за неописуемой мимикой старика. – Нам они понравились.
Повисла тишина, нарушаемая шумом пылающих факелов.
– Однако мы бы хотели, чтобы вы сменили дискурс и вместо высмеивания политиков написали бы что-нибудь более правдоподобное, – быстро продолжал старик. Джулиан посмотрела на него с нескрываемым презрением, отчего он хохотнул и довольно продолжил:
– Да-да, мы бы хотели, чтобы Вы написали о губернаторе Санкт-Петербурга, – старик размахивал руками и обошел Джулиан, чтобы заглянуть в ее глаза, в которых презрение сменилось сияющим равнодушием. – Описали бы его добродетель. Его любовь к закону и народу. У Вас, с Вашим талантом, – старик хихикнул, – это вышло бы потрясающе. У вас в руках юность и время… – продолжил он, наблюдая без стеснения за мимикой Джулиан. – Не хотелось бы их погубить.
Она резко развернулась в желании уйти, однако, вовремя вспомнив правила светского приличия и последствия их нарушения, тихо сказала: «Спасибо, я, пожалуй, откажусь от Вашего предложения и буду и дальше жить на чердаке.». «Все равно, что они могут у меня отнять? мне нечего терять» – с отчаянием подумала Джулиан, вспомнив про ампулу в кармане.
– Ну погодите, ох уж эта юношеская импульсивность, – замельтешил старик, сотрясая от смеха свою старомодную золотую мантию, – Обдумайте предложение. Мы переселим Вас в такой же номер, который вы видите сейчас вокруг, – старик властолюбиво охватил рукой старинное пространство, внушавшее Джулиан смесь любопытства и недоверия, – Вы всегда будете есть то, что любите. Ваш труд будет достойно оплачен, и вам никогда – слышите, никогда не придется извиняться перед официантами. Вам не придется их даже видеть.
Джулиан вспыхнула, вспомнив утренний эпизод в коридоре, и в ее уме снова возник вопрос, откуда старик все проведал. Значит, Светлана работает на них. Одна шайка. И все они читали ее пьесы… Ну и пусть. Джулиан с горечью подумала о том, что теперь ее точно выселят из гостиницы.
– Мне всего этого не надо, – сказала она, отвернувшись к окну и застыв в отрешенной позе самоубийцы, рассчитывающего прыжок. Глаза старика вращались, подгоняя мысли, он обдумывал что-то и ждал чего-то. Джулиан продолжила, словно подтверждая его догадки: «А теперь я уйду собирать свои вещи, завтра меня выселяют».
Когда она развернулась, то вместо старика, скрючившегося на табуретке, в тени зала мерцал господин в длинном каштановом сюртуке. Из темноты он смотрел на Джулиан яркими ядовито-оранжевыми глазами, перекликающимися с огоньками настенных факелов.
– Тебе не придется собирать вещи, – сказал он изменившимся, нечеловечески низкой частоты голосом. – У тебя будет 24 часа на то, чтобы набраться впечатлений на написание двух историй.
Джулиан застыла от удивления.
– Да, да, тебе не нужно будет писать про политиков, – улыбнулся господин – если можно так назвать бесчеловечный шрамоподобный оскал на плоском лице. – Это будет рассказ иного рода. Все так, как ты писала раньше – но про немного другую реальность.
Джулиан кивнула, словно соглашаясь с какими-то внутренними рассуждениями, и спросила «Когда?» Господин в каштановом сюртуке поднялся с табуретки, опираясь на палку со старинной ручкой, отливающей в подсветке факелов блеском камней, которые Джулиан и не снились. А снилось ей многое – и может потому в ней проснулось доверие к необычному заказчику, что ей показалось, будто она его где-то встречала – как и старичка, из которого он воплотился.
– Старик – это был всего лишь символ. Всего того, что вы так ненавидите. – подтвердил ее мысли господин. – Властолюбие, жажду денег, презрение к слабым, аморальность, – перечислял он, загибая пальцы. Можно было подумать, что они принадлежали профессиональному музыканту или фокуснику, если бы не столь же длинные ногти, напоминающие допотопных существ.
– Ты доказала, что являешься тем, что нужно, не купившись на всю эту мишуру, – махнул рукой в сторону прошлого господин.
– Конечно, ты меня знаешь. – Промолвил он, словно отвечая на мысленные вопросы, мучившие Джулиан, которые она не смела спросить. – Как-то раз мы виделись на горе в Акрополе.
Она отчетливо представила эпизод, когда она в 10летнем возрасте поскользнулась во время школьной экскурсии по Акрополю в Греции, и в момент, когда она уже была над горной пропастью и чуть не сорвалась вниз, ее подхватил кто-то из иностранных туристов и она увидела в толпе греков, собравшихся у подножия горы и кричащих что-то в панике, старика, уставившегося ей в глаза с каким-то страшным выражением. Она тогда на весь вечер застыла в молчании от охватившего ее ужаса перед этим взглядом – все в классе подумали, что от страха перед высотой, и засмеяли ее.
– В другой раз, – продолжая вспоминать, говорил господин, горящими глазами изучая каменеющее лицо Джулиан, – Это было в Петербурге. Кажется, кабинет – так называлась комната, где спали дети.
Джулиан никогда не забывала призрака, явившегося ей в пятилетнем возрасте, когда она спала в комнате, заставленной книгами – и называемой кабинетом. Она тогда, соскочив со второго яруса кровати, прибежала в спальню глухой бабушки и пыталась разбудить ее, крича что-то про призрака, прячущегося в ее комнате. Бабушка спала и ничего не слышала, а наутро она оказалась мертвой.
– Тогда вы были ребенком, – В Вас было заложено.. многое, а сейчас вы это воплощаете в абсолютно бесцельном существовании, – усмехнулся господин, во весь рост прохаживаясь по залу. – Люди… – лицо господина обрело снисходительное выражение, – озабочены временными ценностями власти, денег и престижа, – господин протянул длинную, как трость, руку, прикоснувшись к драгоценной люстре, висящей под потолком и переливающейся всеми оттенками живых цветов. – Эти ценности оказываются ничем, когда человек остается один на один с другим человеком. Бессмысленны они и в истории. Бессмертие приносит только то, что является настоящим… Ты можешь написать что-то действительно настоящее… То, что нужно мне, – улыбнулся снова своей безжизненной улыбкой господин.
– Ты напишешь рассказ о том, что находится в недрах загробной жизни, которую так усиленно отвергаете вы все – глупые люди… – снова затараторил он, и его резко почернели, снова напомнив карлика.
– Зачем тебе все это? – с тех пор, как Джулиан узнала призрака из детства, она стала обращаться к нему на «ты» – и не могла иначе, как со старым, давно забытым знакомым.
– Я хочу дать человечеству причину не уничтожать себя, – ответил господин, и в его зрачках снова зажегся свет факелов. – Дать им то, с помощью чего вы научитесь свергать своих небожителей… научитесь добиваться своей свободы, избавляться от навязанного детерминизма.
– Когда вы ждете роман? – спросила Джулиан, оглядываясь на дверь. – Мне нужно взять что-нибудь в дорогу?
– Скоро, – заверил призрак и поднялся, огонь в факелах загорелся еще ярче, освещая вход в туннель, ведущий из зала. – Кажется, у тебя мелькала идея выброситься из окна гостиничного номера? Отравиться снотворным? Также ты помышляла и о том, чтобы прыгнуть с Дворцового моста прямиком в горячую Неву?
– Кажется, я еще не публиковала черновики.
– Любое записанное слово, – печально произнес призрак, – перестает принадлежать тебе.
Джулиан показалось, что призрак смотрит на нее так, как доктор – на безнадежно больного пациента, который еще не знает о своем смертельном диагнозе. Она себя и чувствовала больной – оказывается, все то время, что она жила в Москве и Питере, училась, сочиняла пьесы про каких-то лживых, игрушечных людей, было потерянным, ненастоящим, с течением времени распадающимся на части, как плохая бумага.
– В дорогу ничего не понадобится, – сказал господин и взмахнул тростью.
Гостиница, ресторан, новые пьесы, окна, Нева – всё осталось за спиной Джулиан, отправившейся в путь.