Появляется волк

«Каталожник я и книжник…»

каталожник я и книжник

ты художник передвижник

спросишь чем стекло покрылось что в окне туманит сад плача

от потери силы я отвечу конденсат!

то в ушах моих концлагерь

марширующих с бумаги

слов которые не имя тут себя я оборву я уже

любуюсь ими улыбаюсь и живу

«Я тебе не винт и не соринка…»

Я тебе не винт и не соринка

кровь моя не смазка и не ржа

место мне не жакт и не сорренто

и не острие ножа.

Что ты знаешь обо мне помимо

синих денег у меня в мошне

все ли это что необходимо

для решений обо мне?

Стыдно повторять такое – или

не прошел за этим век

или мы и книг не выносили

из родительских библиотек?

«Бухгалтер берлага дожил до гулага…»

Бухгалтер берлага дожил до гулага и стал смерточеем в окне.

В такт новому гимну ведь я не погибну кричал полыхаев в огне.

Рассвет над поляной багрян и неистов

вливается золото в горла горнистов

и с кровью исходит вовне.

Я делаю шаг, и от этого шага

еще один шаг и ворота маглага,

прабабка с подругой сидят там и ждут,

что в баню сведут и картошки дадут.

Черна кожура, и глазок аметистов.

«Йон серебра в воде…»

Йон серебра в воде.

Сал блестит в бороде.

Рош колосится в поле.

Бер ворчит над колодой

с медом; вольному воля,

Ленин такой молодой.

Но, как тот самолет,

что ревнивца несет

к лестничным маршам неверной,

взгляды хотят перемены:

больше не будут безмерны,

станут применены.

Взгляд влетает в окно:

Тело за ним давно

в созидательных вихрях

доведено до бессилья

и трудовой свой выкрик

отдало стенам жилья.

Человек в темноте.

Огоньки на плите.

Ленины на рояле.

В чем лампадные свечи

красное растворяли, —

стало устьем печи.

«В точке мрака, полынного аммиака…»

в точке мрака, полынного аммиака

молодые тени в шинелях, подтянутые

дальним фонарным светом,

турником, школьным атлетом

педофилом и ксенофобом, человеком и пароходом,

настроенные

Загрузка...