Часовой дождя - читать онлайн

Один

Начну с дерева. Ведь с дерева все начинается и деревом все заканчивается. Это самое большое дерево. Его посадили раньше других. Точный возраст я не знаю. Может, три, может, четыре сотни лет. Оно очень старое и очень сильное. Оно выдержало страшные бури, его рвали с корнем остервенелые ветра. Оно стойкое.

Дерево не похоже ни на одно другое. У него свой собственный ритм жизни. Весна начинается для него тогда, когда все его собратья уже в цвету. Приходит апрель, и на верхних и средних ветках появляются новые листочки. А внизу оно кажется мертвым. Узловатое, серое, безжизненное. Оно любит притворяться мертвым. Это такая хитрость. И вдруг – словно бурный взрыв, все почки раскрываются. И дерево торжествующе стоит в своей светло-зеленой короне.

Когда я наверху, никто не может меня найти. Безмолвие не беспокоит меня. Да это и не совсем безмолвие, ведь оно населено множеством негромких звуков. Трепет ветра. Жужжание пчелы. Стрекотание сверчка. Хлопанье птичьих крыльев. Когда мистраль начинает мести долину, ветки завывают, как морские волны. Сюда я приходил играть. Это было мое царство.

Эту историю я рассказываю сегодня в первый и в последний раз. Я не слишком в ладах со словом, ни с устным, ни с письменным. Когда я закончу, то спрячу эти листки в какое-нибудь место, где их не найдут. Никто не знает. Никто не узнает. Я запишу эту историю, но показывать ее не буду. Она так и останется на этих страницах, как пленница.

«И вот так уже две недели», – равнодушно бросил Линдену водитель такси. Дождь лил стеной, поглощая дневной свет, словно серебристый, шуршащий занавес. Было всего десять часов утра, но казалось, уже настали пропитанные сыростью сумерки. Водитель сказал, что ему хочется сбежать из Парижа навсегда в милую его сердцу солнечную Мартинику. К тому времени, когда машина, оставив позади аэропорт Руасси, выехала на автостраду и медленно, застревая в бесконечных пробках, добралась до окружной дороги, Линден уже не сомневался: шофер прав. За стеклом проплывали промокшие пригороды, мрачное скопление квадратных построек, украшенных яркими неоновыми вывесками, мерцающими в струях вселенского потопа. Он попросил шофера включить радио, и тот отметил его прекрасный «для американца» французский. Линден улыбнулся вымученной улыбкой. И так каждый раз, когда он приезжает в Париж. Он объяснил, что, вообще-то, он американец французского происхождения, родился во Франции, отец француз, мать американка, и бегло разговаривает на двух языках с самого детства. Неплохо, да? Шофер стал перебирать кнопки радио, вообще-то, месье выглядит как самый настоящий американец: высокий, крепкий, джинсы, кроссовки, не то что эти чопорные парижане – костюм-галстук.

В новостях говорили только про Сену, Линден слушал диктора под скрип дворников, которые вели неравную битву с потоками ливня. Вода, прибывающая с 14 января – вот уже пять дней, – дошла до лодыжек Зуава. Линдену, разумеется, было хорошо известно, что огромная статуя у опоры моста Альма традиционно отмечает уровень Сены. В 1910 году, во время рекордного – такие бывают раз в сто лет – наводнения Зуав ушел в воду по плечи. Шофер вздохнул: реке ничего не помешает выйти из берегов, природа всегда побеждает, не надо пытаться ее укротить, она таким образом выражает свое возмущение. Пока такси медленно продвигалось в потоке машин, а дождь без остановки барабанил по крыше, Линден вспоминал текст письма из отеля, которое получил по электронной почте во вторник: «Уважаемый господин Мальгард, мы будем рады принять вас с пятницы, 19 января по воскресенье, 21 января (выезд вечером, как вы просили). Ввиду подъема воды в Сене движение транспорта в Париже может быть затруднено, но, к счастью, отель „Шаттертон“ расположен вне затопляемой зоны, и, надеемся, у вас не возникнет проблем по приезде. Хотя, по мнению префектуры, в настоящий момент нет причин для беспокойства, мы считаем своим долгом предупреждать клиентов. В случае возникновения каких-либо проблем мы всегда будем готовы вам помочь. С глубоким уважением».

Линден прочел письмо в аэропорту Лос-Анджелеса, откуда должен был вылететь в Нью-Йорк, где ему предстояло фотографировать какую-то английскую актрису для журнала «Вэнити фэйр». Письмо он переслал своей сестре Тилье в Лондон и матери Лоран в департамент Дром: предполагалось, что они приедут в Париж в пятницу. Отцу он ничего пересылать не стал, Поль признавал лишь бумажные письма и открытки. Ответ сестры, который он смог прочитать, приземлившись в аэропорту Джона Кеннеди, заставил его улыбнуться: «Наводнение? Что? Опять? Помнишь то жуткое наводнение в ноябре? А в июне 2016-го? Мы несколько месяцев готовили этот чертов уик-энд, а теперь?» Вместо подписи она поставила кучу злобных смайликов. Затем пришел ответ матери им обоим: «Если нужно будет, я приплыву на корабле, отцепив вашего отца от его деревьев. Наконец-то собраться вместе! Эту семейную встречу отменять нельзя ни в коем случае! Увидимся в пятницу, мои дорогие!» Семейство Мальгард запланировало встретиться в Париже, чтобы отметить семидесятилетие Поля, а заодно и сорок лет их брака с Лоран.

Когда Линден в четверг вылетел из Нью-Йорка в Париж, его силы были уже на исходе. Два последних дня выдались весьма насыщенными, а до этого он несколько недель мотался по всему свету, работая по договорам. Ему бы хотелось вернуться в Сан-Франциско на свою Элизабет-стрит, к Саше и их кошкам. Последнее время они почти не виделись: его агент Рашель Йелланд была весьма энергичной и добывала ему контракты один за другим. После безумной скачки по миру он находился в состоянии крайнего истощения и мечтал о передышке. Но маленькому синему домику в Ное-Вэлли и его милым обитателям придется подождать, пока закончится семейный праздник. «Только вчетвером», – настаивала мать, когда несколько месяцев назад бронировала отель и заказывала ресторан. Ему не терпится их всех увидеть? – задавался он вопросом, когда самолет шел на посадку. Им так редко выпадала возможность побыть «только вчетвером» с тех самых пор, когда он, едва ему исполнилось шестнадцать, покинул отчий дом в Венозане. С отцом и матерью он виделся раз-два в году, а с сестрой – каждый раз, когда приезжал в Лондон, то есть довольно часто. Почему же это «только вчетвером» на сей раз и успокаивало его, и тревожило?

Во время перелета в Париж Линден читал «Фигаро» и проникся мыслью, что ситуация и в самом деле внушает опасения. Начиная с конца ноября взгляды парижан были прикованы к ногам Зуава. К счастью, благодаря современным технологиям наводнение можно было спрогнозировать за три месяца, так что на эвакуацию времени оказалось достаточно. Но сегодня проливной дождь не ослабевал. Вода в реке начинала подниматься, причем с угрожающей быстротой.

Преодолев несколько пробок под истеричные оповещения по радио, такси наконец переехало Сену по мосту Согласия. Дождь не ослабевал, Линдену с трудом удавалось разглядеть реку, он отметил лишь, что бурные потоки вспенились как-то необычно. Автомобиль медленно продвигался по бульвару Сен-Жермен, затем по бульвару Распай и остановился на перекрестке Вавен перед отелем «Шаттертон». Выскочив из машины, он метнулся ко входу в отель, но хватило даже этих нескольких секунд: потоки воды сплющили его русую шевелюру, затекли за воротник, пропитав водой всего целиком, до самых носков. Ледяной холод окутал его и не отпустил, даже когда он зашел в холл. Девушка-портье приветливо улыбнулась. Дрожа всем телом, с мокрыми волосами, он, улыбнувшись в ответ, протянул ей свой французский паспорт – у него было два паспорта – и учтиво кивнул, услышав: «Добро пожаловать, господин Мальгард». Да, сестра приедет позже поездом «Евростар», а родители – скорым из Монтелимара. Нет, когда именно, он не знает. Его предупредили, что поезд из Монтелимара прибудет на вокзал Монпарнас, а не на Лионский, который закрыт из-за угрозы наводнения? Нет, не предупредили. Но вышло даже лучше: вокзал Монпарнас в пяти минутах от отеля «Шаттертон».

Девушка, на бейдже которой значилось имя Агата, вручила ему паспорт и ключи и призналась, впрочем, довольно равнодушно, что восхищается его работами и счастлива принимать его в отеле. Он здесь тоже по делам, на Неделю моды? – поинтересовалась она. Поблагодарив ее, он покачал головой, объяснив, что здесь не по работе, у них семейная встреча, и в ближайшее время он не планирует никаких съемок, а просто собирается отдохнуть. С собой у него только один аппарат, старая любимая «лейка», – добавил он, – вся техника осталась в Нью-Йорке, у агента, а здесь он собирается фотографировать разве что родителей и сестру. Неделя моды вообще не стоит на повестке дня, он с удовольствием отдохнет от напыщенных моделек, дефилирующих на высоких шпильках, и вообще от этого мира моды в блестках и стразах. Девушка прыснула. Она слышала по телевизору, что если Сена будет подниматься с такой скоростью, Неделю моды вообще придется отменить. Теперь уже рассмеялся Линден. Причем не без злорадства, потому что понимал: отменить Неделю моды, открытие которой запланировано на завтра, было бы настоящей катастрофой – столько потрачено усилий, денег и времени. Затем девушка почтительно упомянула имя его отца: как приятно принимать в отеле знаменитого Арбориста, Линден даже умилился, как пылко это было произнесено. (Она не догадывалась, как ненавидит отец это слово, которое ему кажется смешным и нелепым, и как нелегко нести ему бремя известности.) Господин Поль Мальгард – в высшей степени уважаемая личность, – продолжала она, – его борьба за спасение редких пород деревьев во всем мире заслуживает восхищения. Он счел необходимым предупредить ее, что отец очень застенчивый человек – не то что его развязный болтливый сын, – зато она получит удовольствие от общения с матерью, вот это настоящая звезда в их семье, и с сестрой Тильей Фавелл, тоже весьма занятная особа.

Его комната на пятом этаже, выходившая окнами на улицу Деламбр, оказалась очень уютной, удобной и мило меблированной, в кремовых и сиреневых тонах, разве что немного тесноватой. На столе корзинка со свежими фруктами, бутылка шампанского, шоколад, розовые лепестки и приветственное послание от директрисы Мириам Фанрук. Линден вспомнил, что мать выбрала «Шаттертон» еще два месяца назад, когда ей только пришла в голову мысль отметить эту двойную годовщину. «Шаттертон» описывался как «маленький очаровательный отель в самом сердце Монпарнаса», и отзывы на Трипэдвайзере были вполне благожелательными. Организационными вопросами она занималась сама, и Линден предпочел даже не вмешиваться. Билеты на самолет он купил несколько недель назад, когда более или менее прояснились его планы, что для фотографа, работающего по контрактам, было почти подвигом. Лоран также выбрала ресторан, куда они все завтра отправятся ужинать. Ресторан «Вилла роз», удостоившийся в мишленовском гиде одной звезды, находился на улице Шерш-Миди за отелем «Лютеция».

Почему все-таки Париж? – задавался он вопросом, разбирая небольшой чемодан и вешая на плечики зеленый бархатный костюм, который собирался надеть завтра вечером. Тилья обосновалась в Лондоне с дочерью и вторым мужем, искусствоведом Колином Фавеллом, Лоран и Поль жили в Венозане, в департаменте Дром возле Севраля, а он с Сашей в Сан-Франциско. Так почему же Париж? У родителей с Парижем ничего не было связано. Или было? Линден размышлял над этим, развешивая влажную одежду и потом с наслаждением стоя под горячим душем. Он знал, что родители встретились в Гриньяне в то необычно жаркое лето 1976 года, когда Поль работал ландшафтным дизайнером в окрестностях городка. Они с Тильей знали эту историю наизусть. Лоран, которой только исполнилось девятнадцать, приехала тогда во Францию в первый раз вместе со своей сестрой Кэндис, старше ее на два года. Они родились и выросли в Бруклине, недалеко от Бостона, и в Европе никогда не были. Начали они с Греции, затем поехали в Италию, потом во Францию через Ниццу, Авиньон и Оранж. Останавливаться в Дроме они поначалу не собирались, но поскольку было слишком жарко, чтобы продолжать путь, они решили переночевать в Гриньяне в маленькой уютной гостиничке. Под вечер этого душного дня сестры сидели, потягивая прохладное розовое, на площади у фонтана под статуей величественной госпожи де Севинье, чей громадный замок поднимался на вершине холма, когда за рулем своего грузовичка с прицепом появился Поль. На нем был линялый комбинезон, который он носил с таким щегольством, с каким Стив Маккуин носил форму гонщика, мятая соломенная шляпа, в углу рта болталась сигарета. Лоран следила взглядом, как он паркует грузовичок и выгружает оттуда горшки с кустами, собираясь отнести их в магазин по соседству. Он был среднего роста, широкоплечий и мускулистый, а когда снял шляпу, вытирая потный лоб, она увидела, что волос у него почти нет, только легкий пушок на затылке. Почти лысый, а ведь совсем молодой, нет и тридцати, так ей показалось. Кэндис спросила, почему она так уставилась на этого типа в комбинезоне, а Лоран прошептала: «Ты только посмотри на его руки». Удивленная Кэндис ответила, мол, руки как руки, ничего особенного, но Лоран, словно в трансе, повторяла, что никогда не видела, чтобы человек так нежно обращался с растениями. Их отец, Фицджеральд Винтер, был в свое время садовником, как и мать, Марта. Девушки выросли в зеленом квартале Бруклина, возле Фишер-Хилл, жители которого много времени проводили в своих садах и тщательно ухаживали за розовыми кустами – с секатором в одной руке и лейкой в другой. Но этот человек был совсем другим, Лоран не могла отвести глаз от его сильных загорелых пальцев, она любовалась, как он склоняет голову, рассматривая цветок, как ласкает стебли и бутоны каждого растения, которое переносил из грузовичка, обхватив его уверенно и в то же время очень осторожно. Наверное, Поль почувствовал этот настойчивый взгляд, потому что в конце концов поднял голову и увидел сестер, сидевших в нескольких метрах от него. Хотя Кэндис тоже была очень красивой, внимание отца привлекла именно Лоран, ее ноги, длинные волосы, миндалевидные глаза. Он подсел за их столик и молча протянул ей маленькое оливковое деревце в горшке. Лоран очень плохо говорила по-французски, а Поль вообще не знал английского. Кэндис лучше владела языком, чем сестра, она переводила, но они едва ее замечали: просто голос, подбиравший нужные слова. Его зовут Поль Мальгард, ему двадцать восемь, и живет он в нескольких километрах отсюда, возле Севраля, по дороге в Ньон. Да, он любит растения, особенно деревья, у него есть прекрасный дендрарий в Венозане. Может, она согласится на него взглянуть? Он может ее туда отвезти, она не против? К сожалению, завтра они уже уезжают в Париж, затем в Лондон, а в конце лета возвращаются в Америку. Ну, может, она и могла бы остаться чуть подольше, надо подумать… Когда Лоран встала, чтобы пожать протянутую ей руку, оказалось, она выше его на целую голову, но им обоим было на это наплевать. Ей нравились его искрящиеся глаза, скупая улыбка, даже то, как он молчал. «Он, конечно, не такой красавец, как Джеф», – не могла удержаться Кэндис. Джеф – это бойфренд Лоран из Бостона, вполне себе комильфо. Лоран лишь пожала плечами. Вечером они договорились встретиться с Полем у фонтана. Уже взошла луна, а жара все не спадала. Теперь с ними не было Кэндис, чтобы переводить, но они обходились и без нее. Они почти не разговаривали. Из приемника в грузовичке звучал голос Дэвида Боуи, любимого певца Поля, а они, подняв головы к небу, смотрели на звезды, едва касаясь друг друга руками. Джеффри ван дер Хаген был отправлен в отставку. Лоран Винтер так и не поехала ни в Париж, ни в Лондон, и в Бостон в конце этого знойного лета она тоже больше не вернулась. Она отправилась в Венозан и уже не уезжала оттуда.

Линден схватил полотенце, вытерся и натянул халат. Мать решила, что им четверым будет удобнее встретиться в Париже. Наверное, она была права. Она настаивала, чтобы это был «уик-энд без супругов и детей». То есть ни Колина, ни Мистраль – дочери Тильи от первого брака, – ни Саши. «Только вчетвером». Отодвинув занавеску, он смотрел, как дождь хлещет потоком по мокрому блестящему тротуару. Под этим водопадом пробегали редкие прохожие. А мать запланировала на завтра прогулку и музеи. Дождь, конечно, срывал все их планы. В Париже сейчас тоскливый, мрачный день, а в Сан-Франциско три часа ночи. Он представил Сашу: просторная спальня на последнем этаже, разметавшиеся по подушке черные волосы, размеренное тихое дыхание. Звякнул мобильник, и он, подойдя к вешалке, вынул его из кармана куртки. «Ты на месте, парень?» Это было что-то вроде игры: Тилья всегда называла его «парень», а он ее в отместку «детка». «Я уже у себя в комнате, детка. Номер 46».

Несколько минут спустя в дверь решительно постучали, и Линден пошел открывать. В коридоре стояла сестра, промокшая до костей, со слипшимися волосами, с бровей и ресниц стекали капли дождя. Закатив от восторга глаза, вытянув перед собой руки, она бросилась вперед, раскачиваясь, как зомби. Он рассмеялся. Они обнялись, и, как всегда, она оказалась рядом с ним такой миниатюрной, маленькой, но крепкой, она вообще была очень похожа на их отца: широкие плечи, квадратная челюсть, синие удивленные глаза.

Каждый раз, когда Линден и Тилья встречались, они поначалу не знали, на каком разговаривать языке. С детства они говорили с матерью на английском, с отцом на французском, а между собой общались на своеобразной смеси того и другого, этаком франглийском, который посторонних приводил в замешательство. Тилья вытерла волосы полотенцем, затем высушила феном. Линден обратил внимание, что она пополнела с тех пор, как они виделись в последний раз, это было в самом начале лета, когда он ненадолго приехал в Лондон. Но эта полнота сестре даже шла, она придавала Тилье женственность, которой ей порой не хватало. Она всегда была сорванцом, этаким парнем в юбке, лазила по деревьям, играла с деревенскими в петанк, умела свистеть в два пальца и ругалась, как извозчик. Она презирала моду, макияж и украшения, но сегодня на ней были синие, прекрасно сшитые брюки, сейчас, правда, совершенно мокрые от дождя, куртка в тон, красивые короткие сапожки и золотая цепочка. Он похвалил ее внешний вид, на что она, перекрикивая шум фена, сообщила: «Мистраль». Ее восемнадцатилетняя дочь-студентка, будущий стилист, чей отец был баском, шеф-поваром известного ресторана, заботилась о том, как выглядит мать, и, похоже, ее усилия увенчались успехом. Высушив наконец волосы, Тилья прошла в угол комнаты, включила телевизор: ей хотелось узнать, каков сейчас уровень воды, и Линден обратил внимание, что хромает она сильнее обычного.

Они никогда не вспоминали о той аварии, в которой она пострадала, когда ей было двадцать пять лет. Тилья просто отказывалась об этом говорить. Линден знал, что она чуть не умерла, что левую ногу и бедро буквально собирали по кусочкам, она перенесла несколько тяжелых операций и провела в больнице полгода. Авария произошла возле Арканга, когда она с подругами возвращалась с вечеринки в Биаррице. У одной из девушек через неделю должна была быть свадьба. Они вызвали минивэн с водителем, чтобы спокойно выпить, не беспокоясь об обратной дороге. В три часа ночи они столкнулись с автомобилем, водитель которого гнал, как ненормальный, по крутой извилистой дороге. Четыре пассажирки, их шофер и водитель той машины погибли на месте. Тилья единственная выжила в аварии, о которой тогда много писали и после которой она долгие годы восстанавливалась и морально, и физически. Ее брак с Эриком Эзри распался несколько лет спустя, и она получила опеку над их единственной дочерью. Порой Линден спрашивал себя, оправилась ли сестра после той трагедии, осознает ли она, какую получила тогда травму, когда у нее словно ампутировали значительную часть ее жизни.

«Как Колин?» – осторожно поинтересовался Линден, когда Тилья уселась перед телевизором, включив новостной канал. Они оба знали, да и все семейство знало, что ее элегантный супруг-англичанин, известный искусствовед, проводивший для аукциона «Кристис» экспертизы полотен старых мастеров, ее очаровательный, всегда гладковыбритый муж-очкарик, остроумный и улыбчивый, был пьяницей. Не алкоголиком, завсегдатаем коктейльных вечеринок, который, захмелев, бродит среди гостей и несет какой-нибудь безобидный бред, а просто пьяницей, который начинал день с утреннего стакана джина, а заканчивал, валяясь без чувств в луже собственной мочи на пороге своего дома на Кларендон-роуд. Тилья, забившись в угол кровати и уставившись в экран, на котором мелькали старые черно-белые фотографии наводнения 1910 года, ответила не сразу. Ровным голосом она произнесла: все по-прежнему. Колин обещал перестать, вернуться в клинику – уже в третий раз, – но лучше не становилось. Начинались проблемы профессионального плана. Скрывать свою зависимость ему становилось все труднее. Тилья уже была на пределе, и Колин это понимал. Он говорил, что любит ее, и она знала, что он говорит это искренне, но ей уже все надоело. Линден впервые видел у сестры такое выражение лица: горечь и в то же время решимость. Выходя замуж за Колина в 2010 году, она не подозревала о его проблемах с алкоголем, он ловко скрывал свою зависимость. Он был красивым и элегантным. На девятнадцать лет старше? Подумаешь! Это было совсем незаметно. Он со своей хищной улыбкой Мика Джаггера выглядел совсем молодым человеком. Для него тоже это был второй брак, у него имелось двое взрослых сыновей. Они познакомились в Лондоне во время аукциона, куда Тилья пришла с какой-то подругой. Да и Мистраль он понравился. Поначалу. Потом, постепенно, правда вышла наружу. Алкоголь. Ложь. Измены. Ни ее, ни Мистраль он никогда не бил, но его оскорбления ранили, как отравленные стрелы.

Тилья с ироничной улыбкой напомнила брату, что в следующем году ей исполнится сорок; отвратительная цифра, ужасный возраст, и к тому же ее брак – полное дерьмо. Ее муж – дерьмо. И то, что она не работает и живет за его счет, – тоже дерьмо. Но она за всю свою жизнь не работала ни дня, кто ее возьмет сейчас, в ее-то возрасте, без диплома и безо всякого опыта? Линден перебил ее. А твои картины? Она раздраженно отмахнулась. Картины? Дерьмо. Ее брат невольно рассмеялся, и она вслед за ним. Да, она, конечно, пишет по-прежнему, она это обожает, живопись для нее – спасение, но всем плевать на ее картины, покупать их никто не хочет, во всяком случае, все эти чертовы снобы – приятели мужа, которые морды воротят, если на полотне нет подписи Рембрандта. В общем, все дерьмо, кроме дочери. Ее дочь, родившаяся декабрьским вечером 1999 года во время сильнейшей бури, ее девочка, получившая имя в честь северо-западного ветра, ее дочь Мистраль была для нее светом в окошке.

Закончив тираду, Тилья, повернувшись к Линдену, наигранно-веселым тоном спросила: «А как Саша?» Саша хорошо, работы много, стрессов тоже, но со стрессами Саша справляться умеет. Единственная проблема, что из-за всех этих проектов им сейчас редко приходится быть вместе, Линден в постоянных перелетах, поэтому свадьба все время откладывается, но ладно, как-нибудь все образуется. Тилья спросила, удалось ли отцу познакомиться с Сашей. Линден ответил, что нет, не получилось. Лоран видела Сашу в Нью-Йорке в 2014-м, и все прошло неплохо. Потом они встречались в Париже, и все опять было хорошо. Отец покидает Венозан только ради спасения каких-нибудь редких деревьев, а для того, чтобы повидаться с детьми, он с места не сдвинется. Тилья что, не знала? – насмешливо спросил он. Тилья перебирала пальцами цепочку. А Линдену не кажется, что отец просто не хочет знакомиться с Сашей? Линден прекрасно понял вопрос и даже не удивился, Тилья всегда отличалась прямотой. Но, по правде сказать, ответа у него не было. Он взглянул на экран телевизора, где на карте угрожающе краснели стрелки, указывая места возможного подъема воды. Сдержанно признался, что и сам не знает. Он никогда открыто не говорил об этом с отцом, с Сашей тоже. Как бы то ни было, с Сашей они вместе вот уже пять лет, собираются пожениться, а Саша с Полем никогда не виделись. Тилья просто заметила, что, вообще-то, Сан-Франциско не так уж и близко. Линден был, в принципе, согласен, хотя и напомнил ей, что не так давно отец прилетал в Санта-Розу, это в Калифорнии. Там собирались вырубить плантацию вечнозеленых секвой, чтобы расширить железнодорожные пути, и Поль с друзьями – дендрологами, учеными, студентами ботанических факультетов, активистами, историками, экологами провели там целую неделю, сражаясь с местными властями. Им удалось отстоять деревья, но у него не нашлось лишнего часа, чтобы сделать небольшой крюк, наведаться к сыну и познакомиться с Сашей. У Поля всегда находились отговорки: то он слишком занят, то слишком устал, то должен лететь спасать еще какие-нибудь деревья.

Не желая продолжать разговор на эту тему, Линден сделал вид, будто внимательно слушает новости. Во время ноябрьского наводнения катастрофы удалось избежать благодаря четырем огромным искусственным озерам, вырытым с 1949 по 1990 годы в верховье Сены. Беспилотник с камерой облетал озера, которые находились километрах в двухстах от Парижа, возле Жуаньи и Труа. Когда Сена переполнялась, они служили резервуарами, и в прошлый раз благодаря им уровень воды удалось снизить на целых полметра. Но на этот раз, продолжал журналист, озера уже переполнены после прошлого наводнения, вода не спала. Дождь не прекращается уже несколько недель, земля влажная и больше не способна ничего впитать.

«Черт, похоже, дело серьезное», – пробормотала Тилья. Только бы этот проклятый дождь прекратился. А он льет стеной, на улицу не высунешься. Если Сена и вправду выйдет из берегов, власти или кто там, ведь они не допустят катастрофы, должны же они что-то сделать, да? По всем каналам показывали одно и то же: Сена поднимается, дождь не прекращается, тревога нарастает. Да выключи ты его, – пробурчала Тилья, и Линден нажал на кнопку пульта. Теперь было слышно только, как барабанит дождь. Они заговорили о том, какие подарки приготовили родителям: Линден где-то откопал единственный виниловый диск Боуи, которого не хватало в коллекции отца, «Стейшен ту Стейшен». Поль потерял его много лет назад и никак не мог найти. А Тилья достала последнюю биографию Боуи на французском. Для матери на годовщину свадьбы они приготовили общий подарок, который Тилья ездила покупать на Бонд-стрит: инкрустированная бриллиантами подвеска-ключ от Тиффани в бирюзовом футляре.

«Я, пожалуй, прилягу», – намекнул Линден. Разница во времени не доставляла ему дискомфорта, он слишком много путешествовал, но до приезда родителей ему захотелось побыть одному. Тилья все поняла и поднялась, намереваясь покинуть номер и оставить его в одиночестве. Выходя, она проворчала, что он, конечно, выглядит уставшим, но, вообще-то, с годами становится все красивей, а она – вот ведь несправедливость – превращается в старую ведьму. Он, поддразнивая, запустил ей в голову подушкой, но она успела уже закрыть дверь.

В последние несколько недель он работал без остановки, усталость накапливалась, он ощущал ее плечами, шеей, мышцы были напряжены и болели. Ему не хватало горячих и ловких Сашиных рук, которые так ловко массировали его и прогоняли усталость. Впрочем, это не единственное, чего ему сейчас не хватало, было еще столько всего. Кстати, самое время составить опись, подумал он, вытягиваясь на кровати: ему недостает Сашиного чувства юмора, улыбки, смеха, глаз, которые казались то каштановыми, то зеленоватыми в зависимости от освещения, умения потрясающе готовить, этого волшебного запаха под скулами… любви к опере, особенно к «Травиате», чувственности и какого-то особого магнетизма. Они с Сашей слишком мало времени провели в Париже, – подумал он. Их история началась в Нью-Йорке в 2013 году.

И все-таки Париж был особенно дорог Линдену. С этим городом у него свои отношения, а сокровенные воспоминания – о любви, о тоске, об удовольствиях – связывали его с ним, как двоих людей может связывать общая тайна, сладкая и горькая одновременно, он часто думал о тех двенадцати годах, что провел здесь, с 1997-го по 2009-й. Он словно вновь видел себя, как, тщедушный, неуклюжий, патологически застенчивый, стоит перед дверью Кэндис со своим рюкзаком и радуется тому, что он здесь, далеко от Севраля, от родителей, от Венозана. Черт возьми! Да что он вообще вздумал? Уехать из дома? – возмущалась мать. Куда он собрался, что будет делать? Отметки у него так себе, а учительница английского вообще написала в его дневнике, что он ведет себя «вызывающе». Выслушивая причитания матери, Линден понимал, что все равно никогда не сможет объяснить, каким чужим он себя здесь чувствует, чужим во всех отношениях. Ну да, он был чужим даже в родном городе, чужим, потому что его мать – американка, так и не избавившаяся от своего акцента, он тоже наполовину американец, и в школе ему напоминали об этом каждый божий день, хотя отец его принадлежал к старинному семейству, давно обосновавшемуся в Севрале, а прадед, Морис Мальгард, сколотивший состояние на картонажных фабриках, обеспечил несколько поколений своих потомков, выстроив в начале двадцатого века Венозан, особняк в стиле тосканской виллы. Что же до училки, этой вечно недовольной мадам Казо, как он мог объяснить родителям, что она просто бесится из-за его безупречного английского, который лишь подчеркивал ее собственный чудовищный акцент? Нет, он не мог признаться, как ему плохо в школе, где никому нельзя довериться, он словно прилетел с другой планеты, а дети интуитивно чувствовали эту непохожесть и отвергали его. Он не мог с ними общаться, и это делало его несчастным. Проблемы обострились, когда он стал подростком, он резко вырос, а его одноклассники почувствовали себя униженными. Напрасно он твердил матери, что они обзывают его «американцем», это обостряло его страдания, но, с другой стороны, вызывало возмущение – он ведь родился в той же клинике, что и большинство из них. Они давали ему и другие клички, осыпали оскорблениями. Он чувствовал себя изгоем, отверженным. Хуже всего было, когда мать приезжала за ним на старом грузовичке с прицепом, в своем коротком джинсовом платье и ковбойской шляпе, и каждый из них, и мальчишки, и девчонки, неотрывно пялились на нее. Это была самая красивая женщина, которую они когда-либо видели: с соблазнительными формами, чувственная, медноволосая – само очарование. Единственным человеком, который понимал его каждодневные мучения, была Тилья. Когда он принял решение уехать, она горячо защищала его перед негодующими родителями: в конце концов, черт возьми, почему бы Линдену не поступить в какой-нибудь парижский лицей? Пусть несколько лет поживет у тетки! В чем, собственно, проблема, нельзя быть такими ретроградами, что за маразм! Линдену в мае будет шестнадцать, перейти в другой лицей в середине учебного года – ну и ничего особенного, такое бывает! Линдену нужна свобода, пусть набирается опыта, узнает другие края, они что, сами этого не понимают? Родители долго молчали, потом переглянулись, потом пристально посмотрели на него, и Поль пожал плечами. Ну, если Линден и вправду этого хочет, они мешать не будут. Лоран добавила, что сейчас позвонит Кэндис, пусть выяснит, как перевестись в другой лицей. Линден посмотрел на сестру с нескрываемым восхищением, а она в ответ подмигнула ему и пальцами показала знак V: победа! Подумать только, его прежние одноклассники по лицею в Севрале, которые тогда обзывали его и издевались, сейчас слетелись на его страницу в Фейсбуке и «лайкают» любой пост! Некоторых из них он даже встречал на своих выставках, они заискивали перед ним, панибратски хлопали по плечу и утверждали, будто всегда знали, что он станет знаменитостью.

Его тетка Кэндис жила в доме номер 1 на углу улиц де л’Эглиз и Сен-Шарль, в Пятнадцатом округе. Оживленная, шумная улица Сен-Шарль тянулась на юг от улицы Федерасьон до площади Балар. Квартал самый обыкновенный, ничего примечательного, но Линдену было наплевать. Приехав сюда холодным мартовским утром 1997 года, он наконец почувствовал себя свободным. Стоя на балконе солнечной квартиры Кэндис на седьмом этаже, вцепившись руками в перила, он в полной эйфории разглядывал улицу. Он вновь увидел себя, стоящего на балконе, как капитан у штурвала корабля, а Париж-искуситель расстилался у его ног, лаская слух, словно музыкой, рычанием автомобильных моторов. Родители и безмятежный Венозан с его понятными, простыми радостями казались теперь такими далекими. Все прочее не имело значения: ни этот неудобный раскладной диван в проходной комнате, ни бурная личная жизнь моложавой тетки, ни новые лица в лицее на бульваре Пастера. Он не испытывал ностальгии, вспоминая весну в Венозане, вишни, горделиво тянувшие к небу цветущие ветки, извещая о приходе теплых дней, прохладный воздух и аромат лаванды, который приносил неумолимый мистраль. Он не сожалел о птичьем гомоне, о чудесном запахе кроваво-красных роз под окном, о расстилающихся до горизонта полях лаванды с одиноко стоящими деревьями: смоковницы, темно-зеленые кипарисы, серебристые оливы. Он вообще не сожалел ни о чем из того, что оставил в Венозане. Даже об отцовском дендрарии, который так любил ребенком. Свою новую парижскую жизнь он принял сразу и безоговорочно. В этом лицее он стал своим, впервые в жизни его приняли. Никто не подозревал, что он деревенщина, простой мальчишка, который не боится насекомых, даже скорпионов, притаившихся в щелях каменной стены, мальчишка, который разбирается в силе и направлении ветра, знает, как правильно вести себя в бурю, а еще знает латинские названия деревьев, никто не подозревал, что он рос вместе с орлами, косулями, кабанами. Одноклассники считали его «крутым»: он так виртуозно употреблял американские ругательства, к тому же имел легкий южный акцент. Они не издевались над его именем, и плевать им было на то, кто его отец. Его приглашали на вечеринки, и девчонки грезили о его синих глазах и широкой улыбке. Его даже считали красивым. Здесь он не был чужим.

Резко зазвонил телефон на прикроватном столике, и Линден подскочил от неожиданности. Звонила девушка-портье, чтобы сообщить: приехали родители. Господин Мальгард желает спуститься? Он ответил, да, сейчас спустится. Он быстро скинул халат и схватил какую-то одежду в шкафу. Несколько мгновений спустя он вышел из комнаты и, не вызывая лифта, стал быстро спускаться по лестнице. Родители уже сидели в холле, и, увидев их, Линден испытал настоящий шок: какой у отца изможденный вид. Поль словно обмяк в кресле, опершись подбородком на ладонь, кожа была какой-то помятой и ненормально бледной. Темная куртка еще больше подчеркивала эту бледность и болезненную худобу.

– Мальчик мой, вот и ты! – воскликнула мать своим хрипловатым теплым голосом.

Она сжала его в объятиях, затем чуть отодвинулась, чтобы как следует рассмотреть, и он тоже смотрел на нее; в свои шестьдесят один она была по-прежнему великолепна – стройная и длинноногая, в сапожках и куртке на меху, светлые, пепельного оттенка волосы собраны на затылке. Морщинки и припухлости под глазами едва наметились и ничуть не вредили ее красоте, черты лица были по-прежнему правильными, нос с едва заметной горбинкой, который, кстати сказать, он унаследовал от нее, полные губы, голубые миндалевидные глаза под густыми темными бровями. Она, как всегда, обошлась без макияжа и, как всегда, все головы поворачивались ей вслед. Он наклонился обнять молчаливого отца, затем с недоуменным видом обернулся к Лоран. Да, Поль сейчас не в лучшей форме, – подтвердила она, понизив голос, – наверное, простудился. Немного отдохнет, примет горячую ванну, и все будет в порядке. Появившаяся из лифта Тилья бросилась обнимать родителей. Обеспокоенная состоянием отца, на которое, разумеется, тут же обратила внимание, она присела на корточки рядом с его креслом; он с трудом поднял веки и что-то пробормотал про головную боль. Так, может, он сразу поднимется в номер и приляжет? Дождь такой, что все равно не выйдешь, да и не хочется никому, пусть пока полежит. Лоран попросила портье отнести багаж в номер. Линден услышал, как она объясняет: муж немного устал, можно ли попросить чашку чаю и что-нибудь перекусить? Прожив столько лет во Франции, по-французски она по-прежнему говорила медленно и неуверенно. Но это только добавляло ей шарма, и портье уже была ею очарована. Когда родители поднялись, он обернулся к сестре.

– Отец неважно выглядит! Такой бледный, – прошептал он.

Тилья лишь кивнула, она тоже была очень встревожена.

Их отец, такой сильный и крепкий, пышущий здоровьем даже среди зимы, теперь выглядел скрюченным стариком. Эта мысль их потрясла, и они долго не могли прийти в себя, молча сидя бок о бок в холле отеля, а дождь по-прежнему поливал город.

Ближе к вечеру Линден пошел посмотреть, как себя чувствуют родители. Он осторожно постучал в дверь номера 37, мать открыла. На ней были очки для чтения, в руках она держала телефон. За ее спиной он увидел лежащего на кровати отца. Лоран прошептала, что он отдыхает. Учитывая нынешнее состояние Поля, сегодняшний ужин она отменила, в «Ротонде» на бульваре Монпарнас слишком шумно и суетно. Позже она собиралась заказать доставку в номер. Так что вечер у Линдена и Тильи сегодня свободен. Линден сомневался, стоит ли ему ужинать с сестрой. С одной стороны, ему этого хотелось, им всегда было хорошо вместе, но с другой – может, ему стоило воспользоваться свободным вечером и повидаться со старыми друзьями? Пожалуй, он так и сделает, Тилья поймет и не обидится, – объяснил он матери.

Линден на цыпочках обошел кровать и всмотрелся в лицо отца. Оно по-прежнему казалось серым и изможденным.

– С ним все в порядке? – с тревогой спросил он у матери. – Может, лучше вызвать врача?

Мать склонилась над телефоном, пальцы порхали по клавиатуре.

– Да уж, Поль выглядит скверно, но все в порядке, беспокоиться не о чем, пройдет. В последнее время он слишком много работал, впрочем, как обычно, – добавила она, подняв очки на лоб. – Когда какому-нибудь дереву угрожает опасность, пусть даже на другом конце света, Поль отказать не может. С прошлого лета у него не было ни единого дня отдыха. Дома, в Венозане, он не присядет ни на минуту, все время ходит по участку, заботится о своих любимых липах. Уговорить его приехать в Париж было непросто, – добавила она. Они все знали, как он ненавидит город.

Линден совершенно не мог представить себе отца в городе, Поль Мальгард вне природной среды казался неуместным и лишним. В самых далеких, еще детских воспоминаниях Линдена отец размеренным решительным шагом ходил по крутым склонам Венозана вместе со своим верным садовником Ванделером, а за ними по пятам неслись две-три собаки. Руки Поля всегда казались грязными, и Линден, будучи еще совсем маленьким, знал, что эта чернота на руках – не грязь, а земля, смешанная с мелкой пылью, покрывающей кору деревьев. Отец ласкал деревья, словно это были самые привлекательные создания на свете. «Деревья такие же живые, как и люди, – объяснял Поль маленькому сыну, приподнимая его, чтобы он тоже мог погладить шероховатую бугорчатую поверхность. – Деревья должны бороться за жизнь, – говорил отец, – постоянно, ежеминутно: чтобы у них была вода, свет, достаточно пространства, чтобы защититься от жары, холода, засухи, вредителей; еще они должны научиться противостоять бурям, ведь чем дерево старше, тем сильнее его бьет ветер. Ствол тянется к солнцу, а корни погружены во влажную почву – кажется, у деревьев легкая жизнь, но все не так просто; деревья обладают даром предвидения, они знают, какое сейчас время года, светло сейчас или темно, чувствуют изменения температуры. Они умеют делать огромные запасы влаги, собирают дождевую воду, они обладают силой, которую человек должен уважать. Без деревьев люди были бы ничем», – утверждал отец. Об этом он мог рассуждать до бесконечности, и Линдену не надоедали его рассказы. А ботанические наименования деревьев его просто завораживали: ficus carica, quercus, prunus, olea, platanus… Это латинские названия смоковницы, дуба, сливы, оливкового дерева, платана он запомнил еще в детстве. Не говоря уже о любимой отцом липе: tilia, или по-английски linden, которой они с сестрой были обязаны своими именами. В дендрарии под Венозаном росло пятьдесят величественных лип, посаженных задолго до того, как Морис Мальгард, прадед Поля, построил дом в 1908 году. Именно сюда, как хорошо было известно Линдену, Поль привез Лоран в то знойное лето 1976-го. Она тоже была очарована. Да и как иначе? Переплетенные ветви лип, покрытые густой листвой, нависали прохладными бархатистыми сводами. Когда ты стоял летом под этим роскошным балдахином, возникало ощущение, будто ты погружаешься в зеленоватую светящуюся воду, божественно пахнущую медом, а вокруг, перелетая с цветка на цветок, гудели пчелы.

Глядя на лежащего отца, Линден подумал, что никогда не был в Венозане вместе с Сашей. Саше не довелось увидеть цветущие липы, и вообще, эту часть жизни Линден словно предал забвению. Они уже пять лет вместе, а так и не собрались поехать в Дром. Почему? Может, потому, что отец их никогда не приглашал? Или Линдену самому недоставало смелости туда нагрянуть? Эти мысли промелькнули у него в голове не в первый раз. И как всегда, он постарался их отогнать.

Немного позднее, уже из своей комнаты, он позвонил Саше по скайпу. В Калифорнии было десять утра. Саша в своем офисе, в Пало-Альто. На экране возникло любимое лицо, темные глаза, милая улыбка. Линден рассказал про свой день, про дождь, Сену, про изможденный вид отца. А Саша – про новый проект, про кошек, про погоду в Калифорнии, такую прекрасную, что парижский потоп представляется чем-то нереальным. Попрощавшись с Сашей, Линден задумался о том, что станет делать этим вечером. Он просмотрел контакты в своем телефоне. Впрочем, одно имя он помнил и так, да и в списке его теперь не было. Адриан. Номер его телефона Линден до сих пор знал наизусть, да и адрес тоже не забыл: Париж, Седьмой округ, улица Сюркуф, дом 20, четвертый этаж, дверь направо. Грустно. Больно. Почему некоторые воспоминания не стираются из памяти?

В списке контактов он нашел Ориэль Менар. После нескольких звонков включился автоответчик. Она была фотографом, он встретил ее в 2003 году, когда только получил диплом престижной парижской Школы визуальных коммуникаций. Ориэль, чуть постарше его, была уже опытным фотографом и давала ему весьма полезные профессиональные советы, когда он только начинал. Сейчас она работала в одном французском агентстве и делала портреты писателей. Он собирался уже оставить ей сообщение, но она перезвонила: как хорошо, что он оказался в Париже по семейным делам, она так рада. Они договорились встретиться через полчаса в кафе «Дом» на углу улицы Деламбр и бульвара Монпарнас. Вооружившись зонтом, который ему дали в отеле, обернув шею теплым шарфом, Линден шел по улице под проливным дождем, старательно обходя лужи. Пешеходы, закутанные в плащи, торопились поскорее оказаться в помещении. Проносились машины, колеса с резиновым чавканьем рассекали воду. В кафе, необычно пустом, только какая-то пара в углу, официант с суровым видом объяснил Линдену, что никогда не видел ничего подобного: дождь льет как из ведра, и конца этому не видно… Для кафе просто катастрофа. Надо брать отпуск и убираться к черту из этого города, пока не начался настоящий кошмар, пока река не затопила все вокруг. Линден спросил, он правда думает, что Сена хлынет на город? Официант внимательно посмотрел на него и в свою очередь поинтересовался, вежливо, но не без сарказма, откуда, интересно, месье прибыл, с какой планеты.

– Я из Сан-Франциско, – смущенно признался Линден. – А там, – добавил он, – люди боятся землетрясения, пресловутого «big one» («Большого Землетрясения»), но это не мешает им жить обычной жизнью.

Официант покачал головой:

– Здесь то же самое, парижане живут себе по-прежнему, а дождь не прекращается, прогноз погоды ужасный, Сена может выйти из берегов, как в тысяча девятьсот десятом, и что тогда? Город будет парализован, тысячи людей окажутся без крыши над головой, всякая экономическая деятельность прекратится, и вообще, правительство должно отнестись ко всему этому гораздо серьезнее. Чего они ждут? Почему так осторожничают? Надо действовать, и как можно скорее, пока вода дошла Зуаву всего лишь до лодыжек. Потом будет поздно.

К большому облегчению Линдена, в кафе вошла Ориэль, и он был избавлен от этой болтовни. Свою приятельницу он не видел уже давно. У нее по-прежнему была роскошная каштановая шевелюра, губы бантиком, серые глаза. Красивая, изящная и, как всегда, одетая в черное. Они заговорили по-французски. Линден был рад, что может изъясняться на языке отца. Поначалу он говорил медленно, словно подбирая слова, то и дело проскальзывали американские интонации, но он старался их обуздать, сам себя поправлял и уже через несколько минут заговорил с привычной легкостью. Они заказали шардоне, и, когда чокались, Ориэль вдруг рассмеялась.

«Я знаешь что подумала?» Он помнит, что случилось, когда они только познакомились, в 2003 году? Линден ответил, нет, не помнит, но ему было любопытно, почему это она так веселится. О, это было ужасно, – ответила она, сделав глоток. Ему было двадцать два, ей двадцать четыре, и на вечеринке, когда обмывали диплом в одной студии возле Ле-Аль, она чего-то нанюхалась. Теперь он вспомнил: она затащила его в угол и прижала губы к его губам. Он осторожно ответил на ее поцелуй, но, когда ей захотелось пойти дальше, вежливо отодвинулся. Ее это не смутило, она снова его поцеловала, провела ладонями по бедрам, просунула руки под рубашку, прошептала, чтобы он ничего не боялся, она все сделает сама, пусть он расслабится, закроет глаза, на что он, как можно спокойнее, объяснил, что девушки его не привлекают. Ее серые глаза стали от изумления еще больше, она уставилась на него, потом, немного помолчав, прошептала: так он, значит, ну, это самое… Он закончил за нее фразу: гей, да, он гей. Она выглядела настолько огорченной, что он даже разозлился на себя, погладил ее по щеке, уверяя: ничего, это не важно. Он хорошо помнил, что она тогда сказала, будто он совсем не похож на гея, как ему это удается? Ну а как она могла знать: он такой красивый, высокий, мужественный. Он еще спросил ее тихонько, словно в шутку: а как это вообще – «похож на гея», и она приложила руку к его губам и пробормотала: «очень жаль»…

Он вообще представляет, что они знакомы уже пятнадцать лет? – воскликнула она. С ума сойти, да? Надо это дело отметить, возьмем еще по стаканчику. Линден подозвал официанта. Ориэль все повторяла, что это совершенно невероятно, особенно учитывая, кем он стал. Линден Мальгард – его имя она произнесла с особым нажимом, – фотограф-портретист, знаменитый на весь мир, и самое поразительное, что он ничуть не изменился, а мог бы зазвездиться после таких успехов, но нет, ничего подобного, все такой же симпатичный. Она дружески похлопала его по спине. Линден не слишком любил подобные разговоры, всякий раз ему казалось, будто собеседник завидует его известности, и пока Ориэль говорила, он не поднимал глаз от бокала с вином и слушал, как за стеклом падает дождь. Ориэль добавила, что могла бы всем рассказать о тех годах, когда он носил старую косуху и потрепанные черные джинсы, когда у него были длинные волнистые волосы, как у хиппи эпохи прерафаэлитов, – он поморщился, – когда он жил у своей американской тетки в Пятнадцатом округе, которая вечерами напролет ждала звонка от своего женатого любовника-француза. Линден сообщил ей серьезным и печальным тоном, что его тетка Кэндис умерла шесть лет назад, а он даже не смог присутствовать на ее похоронах, и до сих пор злится на себя за это. Кэндис так много значила для него все те годы, когда он жил у нее. Он не стал рассказывать Ориэль, как умерла Кэндис, как больно было ему узнать о ее смерти и какой след оставила она в его жизни.

Угрюмый официант принес второй заказ, и когда он отошел, Линден шепотом поведал подруге о его пессимистических прогнозах по поводу подъема воды. Но Ориэль, чуть понизив голос, – Линден поразился ее патетическому тону – ответила: вообще-то, официант прав, наводнение вполне вероятно, и тогда наступит ад. Линден усмехнулся: ну что это она такое говорит? Совсем как эти паникеры-журналисты в новостях, которые тоже рисуют апокалиптические картинки, а народ пугается.

Да, не самый удачный уик-энд для семейной встречи в Париже, – сдержанно ответила она. Это из-за дождя, что ли? Она посмотрела на него как на ненормального. Да, дождь и наводнение, он что, не понимает, чем это может грозить Парижу? Правда не понимает? Тон был снисходительным и немного раздраженным. Но ведь официального предупреждения не было или все-таки было? Приезжать в Париж никому не запрещали. Может, она все-таки преувеличивает? Нисколько, – ответила она. Ее близкий приятель работает в парижской мэрии, так они там все в полной боевой готовности. У Аустерлицкого моста уровень воды три метра восемьдесят сантиметров; если она будет прибывать и дальше, придется остановить движение судов по Сене. Если не прекратится дождь, всем нам конец. Вода поднимается слишком быстро. Линден неуверенно возразил: ему кажется, такие катастрофические наводнения случаются раз в сто лет, город усвоил урок 1910 года, и теперь Париж готов. Так все думают, – иронично кивнула она. Все думают, что Парижу ничего не грозит. Мол, Сену давно приручили, и нового наводнения быть не может. Но Париж не защищен. Ее приятель Матье сказал, что ситуация может выйти из-под контроля, и все произойдет очень быстро, быстрее, чем думают, во всяком случае, к утру появится какая-то ясность, а может, даже и раньше. Матье ей объяснил, что Сена под постоянным наблюдением, и самое главное сейчас – понять, разрешится ли ситуация за несколько дней, как в ноябре, или же наводнение будет катастрофическим. В последний раз, когда вода поднялась почти на шесть метров и добралась Зуаву до пояса, префектура приняла серьезные меры предосторожности, эвакуировала жителей некоторых кварталов Двенадцатого, Седьмого и Пятнадцатого округов, вызвала войска, закрыла несколько станций метро, закрыла Лувр и музей Орсэ, но вода перестала подниматься. Правительство критиковали за то, что понапрасну встревожили парижан. Теперь, два месяца спустя, власти осторожничают, они понимают, что не имеют права на ошибку.

Мы хотели отпраздновать семидесятилетие отца и годовщину свадьбы родителей, – объяснил Линден. Это не так просто отменить. Можно ведь будет избегать особо опасных мест? Ориэль приняла серьезный вид: если будут известия от Матье, она сообщит. Новости про Сену – крупным шрифтом на первых страницах, их не пропустишь, хорошие они будут или плохие. Особенно если плохие. Линден перебил ее, этот разговор вывел его из себя: может, им поужинать? А как ее работа, она, как и раньше, делает портреты писателей? Да, не так давно фотографировала модных авторов бестселлеров, они на полном серьезе считают себя королями, раз продаются миллионными тиражами. Они заказали дары моря и еще вина, и Ориэль стала рассказывать ему всякие смешные истории про свою работу. Когда через два часа они расстались, дождь хлестал с прежней силой.

Вернувшись в полночь в отель, Линден нашел под дверью записку от матери: «Отцу уже лучше, он съел овощной суп и теперь спит сном младенца. До завтра». Тилья послала ему эсэмэску, написала, что посидела с подружкой в кафе и рано легла спать. Телевизор он включать не стал, вытащил из чехла айпад и через вай-фай вышел в интернет. Он получил несколько посланий от Саши, на которые тут же ответил. Рашель, зная, что в ближайшие дни он будет «вне доступа», по почте переслала ему несколько предложений. Это он посмотрит позже.

Линден набрал словно «Сена». Оно вело свое происхождение от Sequana, так галлы и римляне называли реку, по которой плавали и на болотистых берегах которой возводили свои жилища. Поселение назовут Лютеция, потом Париж. Секвану, кельтскую богиню, наделенную даром исцелять, особо почитали в верховьях реки, возле Дижона. Ее изображали стоящей в лодке, с протянутыми в приветственном жесте руками. Оказывается, Сена очень часто разрушала город, который процветал благодаря ей; после первых замеров уровня воды, датируемых шестым веком, произошло не менее шестидесяти губительных наводнений. Самое разрушительное, когда вода оказалась вровень с мостом Турнель, случилось в феврале 1658 года: Сена поднялась на восемь метров девяносто шесть сантиметров, это был самый высокий подъем воды за всю историю. Утонули десятки людей, разбушевавшиеся волны унесли дома, возведенные на мосту Мари.

Когда Линден засыпал, его последняя мысль была не о Саше, не о богине Секване с диадемой на голове и не о дожде, что без остановки барабанил снаружи, а об отце, который спал сейчас в номере этажом выше, об отце, которого он любил, но с которым у него не получалось поговорить. Что-то его всегда останавливало. Боязнь, неуверенность, бог знает что еще всю жизнь мешали им общаться. Поль вообще был человеком очень сдержанным, у него имелись лишь две излюбленные темы: деревья и Дэвид Боуи. Линден решил, что мать, вероятно, и задумала этот семейный уик-энд в надежде наладить отношения между отцом и сыном. Беспокойство не отпускало Линдена. А что, если Поль и не хотел ничего знать о сыне, не хотел знать, кто он, тот, кого он любит?