Чародейство и таинственные явления - читать онлайн

Первоначальная форма животного магнетизма

Восемнадцатый век был по преимуществу веком скептическим. Школа Монтескье, Вольтера и энциклопедистов глубоко потрясла все прежние верования и расположила умы к рационализму и материализму, к отрицанию прежних верований, уважаемых авторитетов и преданий и к проверке разумом всего принимавшегося прежде на веру. Но по странной противоположности и шаткости человеческих убеждений этот же XVIII век проявил мнимые чудеса Сен-Медарских тауматургов, рабдоманта Блетона и алхимика Ласкариса. Этот странный по своим противоположностям век, в последней своей половине, проявил таких деятелей на поприще тауматургии, которые затмили большую часть своих предшественников и последователи которых доныне подвизаются на поприще таинственного и сверхъестественного, несмотря на современный наш реализм и широкое развитие положительных наук.

В самом деле, в конце прошлого века в Париже, бывшем тогда центром европейского просвещения, составились целые общества богатых и значительных лиц, занимавшихся тайными науками и тративших на это странное дело большие суммы денег. Большинство этих лиц верило, что в природе существуют невидимые элементарные духи, одаренные большим могуществом, но что человек, посвященный в известные тайны, может повелевать этими духами. По весьма распространенному в то время мнению, все в природе управлялось этими духами; все случаи и обстоятельства людей и предметов зависели от них. Тайные науки учат способам подчинять деятельность этих духов воле человека, и поэтому общее внимание устремилось на астрологов, магию и их отрасли. Мистические и кабалистические книги читались с жадностью и развивали наклонность к магическим знаниям.

Таково было настроение умов в Париже в начале восьмидесятых годов прежнего столетия. Многие события, предшествовавшие тому времени, способствовали такому настроению.

В Швеции в конце первой половине века явился поэтический иллюминат Сведенборг, восторженный энтузиаст с теплою верою в свои убеждения, развивший в публике интерес к делам нездешнего мира. Деятельность его началась с 1745 года: в этом году начались видения Сведенборга, личные его свидания с небесными силами и служение новому откровению, будто бы сошедшему свыше. Сведенборг выдавал свое учение за несомненную истину. Он утверждал, что существо Творца, первообраз всемирного творения, что душа есть истинная жизнь человека, а тело только одна форма, что в человеке две природы – материальная и духовная, что пока материальный человек странствует по земле, соответствующий ему духовный человек находится в общении с духами, хотя материальный человек и ничего не знает о деятельности своего духовного двойника; что, смотря по действиям материального человека, его духовный созий находится в сношении с добрыми или злыми духами, получающими через то влияние на земную личность и многое т. п.

Учение шведа Сведенборга имело большой успех и сильно распространилось – не только на его родине, но в Англии и в Германии. Все последователи этого учения находились между собою в духовном сообщении, несмотря на разделявшее их пространство. Так, например, про самого Сведенборга уверяли, что, отбыв в Англию для написания одного из своих сочинений, он продолжал свои мистические свидания со знатною дамою, жившей в Готенборгском замке, к которой он питал самую горячую, но притом самую чистую платоническую любовь. В те самые минуты, когда он в Лондоне упражнялся в гностических занятиях, а она скучала на придворном балу в Стокгольме, их души, облеченные в форму их тел, беседовали в маленькой гостиной Готенборгского замка, на диване, обитом атласом с серебряными звездочками. Эти мистические беседы постоянно сохраняли характер чистейшего спиритуализма и чуждались всего грубого, земного.

Германия, в которой в то время возрождалось мистическое учение розенкрейцеров, горячо прилепилась к идеям Сведенборга со всем терпением и глубокомыслием, свойственными немецкому народу: этим людям приятно было видеть, как самые фантастические и грациозные из их национальных легенд осуществлялись в лицах живых, действительных и известных. Одни устремлялись в мир духов с целью покорить враждебные человеку существа; другие, видевшие в духах только таинственные силы природы, искали средства употребить эти силы на пользу человека, для укрепления его здоровья и продления жизни. Опять искали всеобщего лекарства, мечты герметических искателей философского камня, обладанием которого хвастался Парацельс и некоторые из его восторженных последователей.

Вдруг разнеслась в Европе странная молва: всеобщее лекарство, или всеобщая панацея была открыта! Это открытие подтверждалось тысячами фактов, совершающихся ежедневно в Вене, в Регенсбурге и в некоторых других городах Германии.

В самом деле, в Швабии явились почти одновременно два человека, излечивавшие болезни одним прикосновением. То были пастор Иоганн Гасснер и врач Антон Месмер.

Действия их началась в 1774 году и возбудили сильный энтузиазм во многих – впрочем, форма их деятельности, хотя и клонившаяся к тождественной цели, была однако же различна. Первый признавал, что большая часть болезней есть дело злого духа и, изгоняя его на основании предписанных католическою церковью правил, он излечивал больного. Если, по убеждению Гасснера, болезнь происходила не от злого духа, а от естественных причин, то он отказывался лечить таких больных. Но случаи такого рода были редки.

Соперник Гасснера, Месмер, как врач, имел более широкий кругозор; он был притом проницательным наблюдателем и хорошим для своего времени физиком, хотя и скрывал свои действия под покровом мистицизма. Его панацея была почерпнута из недр природы, но из самой таинственной ее глубины. Месмер не заклинал и не изгонял злых духов, но он имел дело с почти столь же чудесными деятелями – с душою мира, с всеобщим деятелем, с влиянием светил, магнитной и электрической жидкостью: все это были различные названия одного и того же деятеля, с помощью которого непосредственно излечивались все нервные болезни; все остальные излечивались им же, но посредственно.

Первое основательное изложение учений Месмера явилось в январе 1775 года в издававшемся в Альтоне журнале «Новый ученый Меркурий». Также говорилось о нем в докторской диссертации Месмера «О влиянии планет на человеческое тело», напечатанной в Вене в 1776 году. Окончательными синтетическими выражениями Месмеровой системы были тяготение и животный магнетизм. Первое заимствовано из трансцендентной физики Ньютона; второе было старинное научное выражение, видоизмененное прибавлением прилагательного. Месмер хотел выразить, что основания его системы вместе и небесные, и земные.

Судьба двух чудодеев, проявивших свою первоначальную деятельность в Регенсбурге и в Вене, была не одинакова. Гасснера, по приказанию немецкого императора, сослали в мужской монастырь, находившийся в окрестностях Регенсбурга. Месмеру же только было приказано прекратить свое морочение. Месмер подумал, что и его точно так же могут заточить куда-нибудь, и решился перевести свою деятельность на более обширное и свободное поле, именно в Париж.

Но прежде чем мы последуем за Месмером в Париж, скажем еще несколько слов о его венской деятельности.

Месмер первоначально смешивал свой животный магнетизм с минеральным, но когда он убедился в различии этих двух деятелей, то употребил все усилия, дабы отделить себя в общем от других врачей, употреблявших электричество и минеральный магнетизм, как целительные средства. Ненавистнее прочих соперников был для Месмера иезуит Хелль, профессор астрономии в Вене, занимавшийся магнитною медициною и приобретший славу изготовлением маленьких искусственных магнитов, которых разнообразные целебные качества зависели, по его мнению, от их формы.

В 1773 году Месмер не знал еще различия между животным и минеральным магнетизмом и, вместе с патером, трудился над исследованием целебной силы магнитов. Сначала оба приписывали замеченные действия магниту, но потом, когда у Месмера созрела идея об особой магнитной жидкости, он стал приписывать последней все полученные результаты. Отсюда спор Месмера с Хеллем. В сущности же деятелями были не форма пластинок Хелля и не жидкость Месмера, а одно разгоряченное и настроенное воображение больных.

В то время, когда Месмер спорил с Хеллем и совершенно отделял свою жидкость от силы магнита, прибыл в Вену знаменитый английский физик Айнгеноуз (Ingenhouz), член лондонского королевского общества. Месмер чем-то раздражил этого знаменитого ученого, который и принял сторону Хелля. Тогда оба противника восстановили против него барона Штёрка (von Störck), первого лейб-медика императрицы Марии Терезии и президента венского медицинского факультета. Вслед за своим президентом весь факультет стал выказывать нерасположение к Месмеру и его учению, хотя действительность влияния месмеровых манипуляций в некоторых нервных болезнях не могла подлежать никакому сомнению по своей очевидности.

Медицинский успех Месмера, то есть несколько примеров произведенных им исцелений, еще более усилили ненависть его врагов, которые искали случая погубить его. Случай такого рода не замедлил явиться.

В то время проживала в Вене молоденькая восемнадцатилетняя девушка, ослепшая с четырехлетнего возраста. У нее была темная вода в глазах, и сверх того она страдала завалами в печени и селезенке, вследствие которых подвергалась иногда припадкам сумасшествия и бешенства. Девицу Парадиз (Paradis) лечили всевозможными средствами, но без успеха. Мария Терезия покровительствовала семейству больной, и ее лейб-медик, барон Штёрк, напрасно перепробовал все медицинские средства. Бедная девушка вытерпела более 300 электрических потрясений без всякой пользы. Наконец знаменитый окулист барон фон Венцель объявил глазную болезнь девицы Парадиз решительно неизлечимою.

Отец бедной слепой обратился к Месмеру, который сам утверждает, будто бы возвратил этой девице зрение, что и сам отец ее засвидетельствовал благодарственными отзывами, напечатанными в журналах того времени.

Удивительно однако же, что профессор глазной анатомии, доктор Барт, известный своими глазными операциями, утверждал, что девица Парадиз отнюдь не сделалась зрячею. Как бы то ни было, но родители девицы начали требовать ее от Месмера обратно: он противился две недели, но наконец должен был уступить настояниям, и девица возвратилась домой слепою.

При этом случае распространились очень странные и невыгодные для Месмера слухи о его отношениях к слепой пациентке. Доказательств прямых не было; законного исследования также не произведено; да и слухи, говорят, были пущены в ход врагами Месмера. Трудно решить теперь, как было дело в действительности? Магнетизер накликал на себя ненависть не только астронома Хелля, английского физика Айнгеноуза и членов венского медицинского факультета, но еще заслужил немилость кардинала – архиепископа Вены за то, что (в прежнее время) к своим магнетическим приемам примешивал вместе с хореографией соблюдение некоторых религиозных обрядов католической церкви. Но против всех этих врагов Месмер умел устоять; его сгубило окончательно только история с девицею Парадиз, которая пользовалась милостями императрицы и даже получала от нее пенсию. Вся история этой девицы с Месмером дошла до ушей Марии Терезии, которая приказала через своего первого лейб-медика объявить Месмеру, чтобы он прекратил свои обманы.

Конечно, такое приказание было очень знаменательно, но оно не было равносильно изгнанию. Он прожил после этого в Вене около полугода и только после этого времени решился отправиться в Париж, снабженный рекомендательными письмами к барону Мерси, австрийскому посланнику при версальском дворе. Таким образом, Месмер спокойно выехал из Вены и отправился в Париж.

Туда уже достигнули слухи о чудном враче, и его ждали с нетерпением. Сделалось известным, что Месмер предлагал открытую им систему на обсуждение Лондонского королевского общества, Парижской и Баварской академии наук: из Лондона и Парижа его даже не удостоили ответом, а из Берлина написали, что он заблуждается. Зато Мюнхенская академия наук приняла его в свои члены по приказанию баварского курфюрста, одного из жарких поклонников Месмера. Презрительные отзывы лондонской, парижской и берлинской академий привлекли на сторону Месмера всех, кто только имел причины быть недовольным этими учеными обществами.

Парижская среда была как нельзя лучше приготовлена к принятию Месмера в свои недра. В Париже гнездились еще по захолустьям предместья Сен-Марсо ученики великого алхимика Ласкариса; рабдомант Блетон, последователь Жака Эймара[1], с помощью орехового прута отыскивал подземные источники; янсенисты продолжали по ночам посещать Сен-Медарское кладбище, где повторялись проделки беснования в присутствии толпы, среди которых являлись нередко придворные дамы, знатные вельможи и даже философы; наконец, адепты розенкрейцеров, столько лет дремавшие во мраке, готовились вновь выступить на белый свет. Особенно женщины с раздражительными нервами сгорали нетерпением видеть Месмера.

Венский чудодей явился наконец в феврале 1778 года. Почти в тот же самый день возвратился в Париж и Вольтер, самый разительный контраст Месмера. Один явился искать здесь славы; другой могилы.

Месмер поселился в скромной гостинице братьев Бурре, в глухой в то время части города, на углу перекрестка, уже называвшегося Вандомскою площадью. Обстановка врача была самая скромная. В отношении к медикам он сохранял большую сдержанность, хотя и принужден был дать им некоторые объяснения своей системы. Объяснения эти были весьма темны, потому что в уме самого Месмера идеи о животном магнетизме еще не установились. Врачи объявили, что положения месмеровой системы не согласны с принятыми в науке началами. Ученые общества вовсе не обращали внимания на новую систему, считая ее чистым вздором.

Месмеру оставалось доказать на практике действительность и истину своего учения. Он принялся за лечение. По собственным его словам он на первых же порах вылечил больного от спазмодической рвоты; другого от застарелых завалов селезенки, печени и брыжейки; третьего от подагры; четвертого от общего паралича с трясением членов, сделавшего сорокалетнего мужчину дряхлым старцем; этот последний больной страдал кроме того злокачественною гнилою горячкою. Месмер вылечил с тем же успехом больного, у которого отнялись ноги вследствие паралича; другого от частой рвоты, доведшей больного до крайнего истощения; третьего от золотушного худосочия: наконец он излечил даже общее перерождение органов дыхания.

Все это утверждает сам Месмер.

Если все эти излечения действительны, то Месмер был в праве назвать своего деятеля всеобщим лекарством. Но дело в том, что утверждения Месмера, будто бы его больные были оставлены другими врачами как безнадежные, были опровергаемы положительными возражениями, что болезни были очень неважные. Из-за этого завязался между неким пришельцем и парижскими врачами спор, в котором каждая сторона осталась при своем прежнем мнении.

Несмотря на нападки официальной медицины, на насмешки парижских докторов и даже на бранные статьи в парижских и немецких журналах, Месмер стоял высоко в мнении большинства публики. Скромная его квартира в гостинице была постоянно наполнена посетителями всех званий. Чиновники, офицеры, купцы, даже дворянство и придворные посещали Месмера и верили в магнетизм. Многие, побуждаемые любопытством, но опасаясь компрометировать себя, явились к доктору чудодею тайком, под чужим именем и в нанятом экипаже. Все спешили вкусить плода от таинств магнетизма.

Личность великого жреца храма на Вандомской площади как нельзя лучше соответствовала его роли. Он приближался к зрелому возрасту и сохранял еще все силы молодости.

Манеры его были весьма привлекательны, а взгляд проницательных глаз наводил какое-то обаяние. Лицо его постоянно светло и спокойно; походка торжественная, мерная. Все это вместе взятое производило большой эффект на публику, но сущность его силы, сущность главного деятеля обаяний и чудес оставалась скрытой для всех и, может быть, для самого Месмера. Посмотрим, однако же, в чем именно заключалось это обаяние, о котором так много кричали?

Месмер начинал обыкновенно приемами, приводившими его в сообщение с магнетизируемым. Для этого он садился спиной к северу, лицом к лицу с субъектом, уставив свои ноги и колена в точности против его ног и колен; потом направлял он оба свои большие пальца на нервные сплетения, находящиеся под ложечкою, впрочем, не упираясь на них. Остальными пальцами рук, положенными на подреберья он слегка потирал ребра, спускаясь до селезенки, но так что большие пальцы не изменяли в это время своего направления. Эти так называемые пассы совершали также и ученики Месмера под глазами и руководством своего наставника. Влияние этих конечно безвредных приемов увеличивалось действием пристального взгляда магнетизера.

А между тем звуки нужной музыки располагали к спокойному принятию этих впечатлений, которые начинали обнаруживаться то ранее, то позже, смотря по сложению субъекта. Одни ощущали теплоту в большей части тела; другие холод; третьи некоторого рода страдание или боль. Судя по этим признакам и по припадкам, на которые жаловались больные, пассы и приемы разнились между собою.

Например, в глазных болезнях магнетизер направляет правую свою руку на левый висок больного, а левую на правый; потом, заставив больного открыть глаза, приближает к ним на самое недалекое расстояние большие пальцы своих рук и обводит ими вокруг глазных орбит, начиная с внутреннего угла глаза (т. е. от переносицы).

В мигрени и вообще в головных болях, магнетизер концом одного из больших пальцев касается лба, а другим затылка, так, чтобы линия, соединяющая концы пальцев, проходила через болящее место.

Точно таким же образом поступали и с другими больными частями тела, соблюдая всегда правило, чтобы руки магнетизирующего находились на противоположных частях тела или члена больного, или, как выражается Месмер, на двух его противоположных полюсах. Через один из них должна была вливаться в больного живительная жидкость, или ток, а через другой выливаться. Этот живительный ток должен был восстановлять нарушенную гармонию животной электрической машины – а в таком нарушении и заключались причины болезней, по теории Месмера.

В случае болезни общей, распространяющейся на целый организм, пассы становились более смелыми и широкими, и это составляло магнетизирование большими токами. После предварительных приемов, служащих для установления сообщения между деятелем и его пациентом, магнетизер складывал пальцы пирамидою[2] и проводил ими по всему телу больного, начиная с головы и спускаясь вдоль плеч до самых ног; потом возвращался обратно к голове, ведя одною рукою вдоль спины, а другою через живот и грудь. Эти манипуляции повторялись несколько раз кряду, пока, напитавшись до насыщения целебною жидкостью, магнетизируемый изнемогал от избытка приятных или неприятных ощущений, одинаково впрочем полезных для больного.

При таких сильных пассах описывались параболические линии с большими осями, и тогда прикосновение к телу больного делалось излишним. Тогда Месмер мог действовать издали: жидкость, которою он был пресыщен и которая, по его уверению, находилась во всех людях[3], изливалась и в него целыми потоками. Вооруженный тупой на конце железной или стеклянной палочкой, он с помощью этого простого снаряда извергает из себя жидкость, направляя ее по своему произволу, а также обратно поглощает ее. Но эту палочку он легко можно заменить пальцами собственной руки, сложив их острием, и может кидать ими невидимую жидкость на расстояние около десяти шагов.

Под влиянием магнетизера больные смеются или рыдают, вздыхают или испускают крики, кто от удовольствия, а кто от боли; одни медленно потягиваются и делают продолжительные, почти невозможные зевки; других одолевает икота. Из женщин некоторые обмирают, а иные приходят в столбняк. Музыка имеет, по-видимому, большое влияние на эти кризисы и управляет ими. Самый приличный для этой музыки инструмент есть гармоника, с которою Месмер познакомил французов, инструмент, вывезенный им из Германий и там давно известный. Действие фортепиано, хотя слабее, но так же замечательно. Магнетизированные, выходя из своего восторженного состояния волею магнетизера, следят за ним, умоляя, чтобы он опять погрузил их в океан невыразимо-сладостных ощущений. Женщины, вполне достойные уважения и добросовестные, уверяли, что в них рождалась непреодолимая привязанность к магнетизеру и что они готовы были следовать за ним, куда бы он ни пожелал. Такому человеку невозможно было не иметь успеха в парижском мире.

Не должно однако же забывать, что в смешанной толпе месмеровых посетителей, состоявшей из знатных дам и вельмож, аббатов и докторов, судей и купцов, военных и гражданских чиновников, генералов и гризеток, франтов и глубокомысленных философов, людей больных и здоровых, сильных и слабых, богатых и бедных, только весьма немногие испытывали кризисы. Более трех четвертей всего числа посетителей оставались нечувствительными к самым сильным магнитным токам. На остальных магнетизм производит самые разнообразные действия и доставляет им полное исцеление или, по крайней мере, облегчение их страданий, на основании собственных их показаний.

Положительно известно, что в эту начальную эпоху своих действий во Франции Месмеру удалось сделать несколько счастливых исцелений. Понятно, впрочем, что истерическое состояние, в которое погружались некоторые из магнетизированных Месмером, должно было оказывать известное действие на болезни спазмодического свойства.

Одним из таких исцеленных был патер Эрвие (P. Hervier). Многие из противников Месмера старались уверить доброго патера, что он просто никогда не был болен, и потому исцеление его ровно ничего не значит: это до того раздражило его, что он сделался одним из самых горячих защитников и поборников магнетизма.

Месмер магнетизировал у себя и на домах своих пациентов с большим успехом. Не довольствуясь этим, он стал уверять, что может насыщать своею жидкостью всякие предметы, даже неодушевленные и неорганические. Не только он делал магнетическими собак и других животных, но еще бумагу, хлеб, шерсть, кожу, дерево, стекло, разные камни и металлы и даже воду. Такие магнитные предметы, насыщенные им жидкостью, могли служить вместо магнетизера. Этою проделкой Месмер подражал знаменитому средневековому мистику, врачу и алхимику Парацельсу, который приготовлял талисманы в виде волшебных колец, симпатических порошков и очарованных ящичков, которые называл хранилищами небесных влияний.

Успехи Месмера разбудили дремлющие наклонности друзей всего чудесного и скрывавшихся во мраке почитателей тайных наук. Между ними проявились самые ярые его поборники. Зато враги не хотели слышать о Месмере и объявили его методу заблуждением и обманом столь явным, что она не заслуживала даже рассмотрения. Были однако же и между врагами люди, которые желали ближе познакомиться с новою методою, частью из справедливого любопытства, частью же, может быть, из желания извлечь свою выгоду из чужого шарлатанства. Поэтому некоторые враги тайком являлись на сеанс Месмера и не упускали случая сколь возможно короче познакомиться с его методою с целью открыть или плутовство, или действительно научную тайну. Между последними находились ученые, вполне и добросовестно преданные науке, которые считали несправедливым отвергать что-либо без предварительного исследования. Таков был тогдашний президент академии наук, врач Леруа (Le Roy). Пораженный некоторыми явлениями магнетизма, совершающимися в его присутствии, он предложил Месмеру быть за него ходатаем пред академией, если только магнетизер решиться вторично обратиться к этому ученому обществу, не удостоившему его на первый раз ответом.

Месмер воспользовался этим предложением и представил академии, через Леруа, свои «Assertions relatives au magnétisme animal» («Утверждения относительно животного магнетизма»). Но академия очень мало обратила на них внимания и, еще не выслушав записки, требовала, чтобы Месмер приступил к опытам, что конечно было не совсем логично. Другие попытки Месмера пред академией имели не более успеха[4]. Он должен был поневоле удовлетвориться частным заседанием в квартире Леруа, где собралось около дюжины академиков. Месмер уверяет, что субъект сделанных там опытов А., опасаясь насмешек присутствовавших, давал нарочно двусмысленные и малоудовлетворительные ответы и если случайно говорил истину, то вскоре отпирался от своих показаний. Но когда главные насмешники и противники Месмера разъехались, опыты пошли удачнее и А. сознался, что по воле магнетизера в нем извращались ощущения обоняния и вкуса[5].

Месмер остался очень недоволен этим вечером, после которого сам Леруа сделался его противником, в чем он убедился через австрийского посланника в Париже, которому аббат Фонтана очень невыгодно отозвался об опытах Месмера со слов Леруа.

Вслед за тем граф Малбуа (Maillebois), генерал-лейтенант и придворный вельможа, но с тем вместе и академик, пожелал видеть у себя опыты Месмера, который с радостью на то согласился. Говорят, что эти опыты были удачны, и, по уверенно самого Месмера, один из приведенных им больных попеременно то пухнул под его рукою, то опять приходил в нормальное состояние. Собравшиеся у графа Малбуа гости остались довольны Месмером, точно как и сам хозяин-академик, но они объявили, что не будут разглашать об этом, боясь насмешек. Бывший при этом опыте Леруа советовал Месмеру искать славы путем практического исцеления больных.

Месмер по-видимому решился последовать этому совету, и в мае 1778 года (три месяца после прибытия своего в Париж) он поселился в деревне Кретейл (в двух лье или 7½ верстах от столицы), где и устроил клинику для медицинской практики.

Но едва началась эта практика, Месмер вдруг узнал, что кто-то от его имени, хотя и против его желания, просил королевское медицинское общество о наряжении особой комиссии с целью следить за успехами лечения месмеризмом. Он обратился с протестом к этому обществу и получил в ответ от секретаря, известного Вика д’Азира (Vicq d’Azyr), весьма сухое извещение, что комиссия от общества к нему не явится, потому что Месмер не соглашался на предварительный осмотр больных, а требовал, чтобы удовлетворились свидетельствами да честным словом. Правда, что эти свидетельства были выданы от парижского медицинского факультета, но этот факультет был тогда в сильной вражде с королевским обществом. Дело кончилось ничем.

Тогда Месмер обратился частным образом к двум членам королевского общества, докторам Андри (Andry) и Модюи (Mauduit), из которых последний занимался специально приложением электричества к медицинским целям, но и с ним он никак не мог согласиться.

Он решился вновь обратиться в академию наук с просьбою освидетельствовать пользуемых им в Кретейле больных. Но когда президент Леруа начал читать письмо Месмера, то двое из членов, именно доктор Вик д’Азир и натуралист Добантон (Daubenton), сотрудник Бюффона, воспротивились этому чтению, утверждая, что академии не следует обращать внимания на Месмера. Большинство разделило это мнение.

В таком положении Месмеру оставалась только апелляция к общественному мнению. Он так и поступил, обнародовав, что он обращался с просьбою к академии наук – рассмотреть и проверить истину его опытов и их результаты, но что академия вовсе не желает убедиться в их истине. Засим ему остается оставить академию в покое[6].

Кажется, что в душе своей Месмер был очень доволен таким горделивым пренебрежением академии, на которое он почти заранее рассчитывал. Ему вовсе не хотелось иметь дело с учеными обществами, а с правительством. В самом деле, говорит Алекс. Бертран, историк животного магнетизма во Франции, только ради сношений с правительством благоприятный отзыв королевского общества или академии наук мог быть полезен Месмеру. Публика и без того была к нему расположена, и больные прибывали к нему в таком числе, что он не знал, как удовлетворить всем требованиям; с другой стороны, он не встречал никакой административной помехи для своей медицинской практики. Месмер был бы даже доволен, если бы медицинское ведомство стало запрещать ему продолжение лечения: он бы обратился к королю; нарядили бы комиссии; стали бы проверять его опыты и следить за успехами его методы: а это именно ему и было нужно. Он всегда желал, чтобы правительство заинтересовалось его делом, и надеялся продать ему открытую им тайну. Он искал прямо покровительства короля и его министров, а не академии и врачей. Месмеру не столько нужна была слава, как денежные выгоды, присовокупляет Бертран[7].

Очень жаль, что ни академия наук, ни королевское медицинское общество не заблагорассудили исследовать систему и успехи лечения Месмера и не составили никакого мнения о подвигах его в Кретейле, о которых он сам говорил так много и относительно которых представил множество свидетельств, подписанных самыми почтенными именами. Как теперь проверить эти свидетельства и уверения Месмера? Действительно ли вылечивал он радикально тяжкие болезни или только приносил облегчение в известных припадках, как он сам признается в иных случаях? Были ли его исцеления прочны или составляли только мимолетное, призрачное явление? Все это остается под сомнением.

В конце 1778 года Месмер возвратился в Париж с четырьмя из своих пациентов и продолжал свои медицинские подвиги, стараясь избегать шума. Он жалуется что, в это время, вследствие нерасположения врачей и ученых обществ, он был забыт и заброшен и что все бежали от него как от прокаженного. Однако же, несмотря на все это, он вскоре успел войти в сношения с доктором Лието (Lieutaud), первым лейб-медиком короля, и с Лассоном (Lassonne), первым лейб-медиком королевы; оба были членами академии и президентами королевского медицинского общества. В то же время он познакомился и с Делоном (Deslon), первым врачом графа Артуа и деканом парижского медицинского факультета. Последний даже сделался его последователем и из учеников, впоследствии, явился его соперником, как мы увидим это далее в нашем рассказе.

Но все нападки на Месмера послужили только к увеличению его популярности: о нем писали в газетах и памфлетах; на улицах распевали сочиненные на него песенки; Курциус поместил его изображение в свой кабинет восковых фигур, между фигурами Вольтера и прусского короля. Имя Месмера было у всех на языке, потому что все говорили о нем хорошее или худое и число его пациентов ежедневно увеличивалось. Он приехал из Кретейля с четырьмя больными; теперь же к нему являлись ежедневно десятки новых, и времени недоставало, чтобы заниматься с каждым из них отдельно. Нужно было придумать способ магнетизировать по несколько человек разом. Для этого-то Месмер придумал свой чан (baquet).

Месмер хорошо понял дух французов и особенно парижан. Им нужно не столько самое дело, как эффектная его обстановка, не столько внутренняя, как внешняя сторона и не столько сущность, как зрелище. Чан удовлетворял этим условиям и позволял притом корыстолюбивому магнетизеру собирать много денег, пользуя разом очень много пациентов, потому что в каждому чану садилась группа от 10 до 15, и он сообщал им одновременно целительную жидкость, одним приемом. Новость такого способа лечения и театральная обстановка сделали свое дело. Толпа, самая разнохарактерная, валила на Вандомскую площадь, где пешеходы едва могли пробираться сквозь толкотню экипажей. Трудно было рассчитывать застать место у чана, если оно не было заказано накануне. Обыкновенно несколько знакомых складывались и заказывали для себя особый чан, так что представлялось удобство вкушать магнетическое блаженство вместе с теми, кого желаешь иметь в своем обществе, а присутствие людей, которым симпатизируешь, по учению Месмера, должно было способствовать благодетельному влиянию жидкости при собирательном пользовании. К магнетическому чану приглашали своих друзей и знакомых точно так же, как приглашают в театр в абонированную ложку и мода абонированных магнитных чанов была мечтою парижан обоего пола.

Мы опишем эту систему лечения так, как она дошла до нас в сочинениях Месмера и его современников-очевидцев.

Посреди обширной залы, освещенной нежным полусветом, находится круглый чан из дубового дерева, в полтора фута вышины и в 6 футов поперечником. Крышка этого чана представляет круглый дубовый стол, вокруг которого садится несколько человек. Чан налит до известной высоты водою, а на дне насыпана смесь толченого стекла с железными опилками. На этой смеси положены бутылки, наполненные водою, так что все их горлышки направляются к центру чана; другие бутылки расположены совершенно напротив, горлышками от центра к окружности. Пациенты, одушевленные живою верою, садятся вокруг круглой крышки чана.

Иногда в чан не наливают воды, а кладут только бутылки с водою, описанным выше порядком, на слой смеси толченого стекла с песком. Это один из вариантов системы. Другой вариант состоит в том, что бутылки кладут в несколько слоев вышиной, сохраняя, впрочем, неизменно предписанное выше расположение как необходимейшее условие. Такого рода чан имеет самое сильное действие.

В крыше чана проделано несколько круглых отверстий, или дыр, через которые поднимаются из чана железные и стеклянные подвижные стержни, загнутые коленом: нижняя оконечность стержня погружается в воду чана, а верхняя, оканчивающаяся острием, приводится в прикосновение с телом пациента. Последние сидят вокруг чана в один или несколько концентрических рядов или кругов. Для этого в чане имелись стержни с короткими и длинными коленами – дабы все имели возможность привести стержень в прикосновение со своим телом и непосредственно извлекать целительную силу из резервуара жизни и здравия. Потому что в сказанном чану сгущается животворящая жидкость, экстракт жизненной силы, которая, уравновешиваясь своим лучеиспусканием, проходит с помощью стержней в тело пациентов.

Но откуда же берется эта животворная жидкость? На этот существенный, хотя и весьма простой вопрос, не могли дать удовлетворительного ответа ни пациенты, ни последователи Месмера, ни сам Месмер. Только в новейшее время, восемьдесят лет спустя после изобретения магнетических чанов, благодаря открытию гипнотизма, современные нам физиологи получили возможность дать себе отчет о действиях, произведенных на человеческий организм странными снарядами, нами сейчас описанными.