Рим Январь – апрель 52 г. до Р. Х.

Квинт Цецилий Метелл Пий Сципион Назика (Метелл Сципион)



В первый день нового года ни один магистрат не вступил в должность. Рим жил под руководством сената и десяти плебейских трибунов. Катон сдержал слово и не дал провести выборы, требуя, чтобы племянник Помпея, Гай Меммий, снял свою кандидатуру на звание консула. Только в конце квинтилия было решено, что Гней Домиций Кальвин и авгур Мессала Руф останутся консулами еще на пять месяцев до конца года. Но они не стали проводить выборы на следующий год. Помешала уличная война, которую затеяли Публий Клодий и Тит Анний Милон. Первый метил в преторы, второй – в консулы. И ни один не мог допустить возвышения другого. Каждый кликнул сторонников, те вышли на улицы, и Рим в очередной раз сделался ареной насилия. Это, впрочем, не означало, что повседневная жизнь в большей части великого города была как-то затруднена. Бои велись в основном возле Форума, в центре, но столь беспощадно, что сенат перестал собираться в собственном здании – освященной Гостилиевой курии, а трибутные и плебейские собрания не проводились вовсе.

Все это сильно вредило карьере лучшего друга Клодия, Марка Антония. Ему уже исполнилось тридцать, пора бы занять должность квестора, которая открывала путь в сенат и предоставляла предприимчивому человеку массу возможностей пополнить свой кошелек. Например, получить назначение в какую-нибудь из провинций и ведать там счетами наместника. Обычно почти бесконтрольно. Подделывать бухгалтерские книги, продавать права на сбор налогов, брать взятки за выгодные контракты, да мало ли еще что. Можно также погреть руки и в Риме, если пролезть в тройку квесторов при римской казне и (за определенную мзду, разумеется) изменять записи в книгах, вымарывать из них чьи-то долги, а то и помочь кому-либо получить в обход закона дотацию. Поэтому Марк Антоний, не вылезавший из долгов, мечтал об этой должности.

Ни один наместник не предложил Марку Антонию стать его квестором, что очень не понравилось ему, когда он наконец удосужился подумать об этом. Цезарь, самый щедрый из всех правителей, и тот не назвал его имени, несмотря на родство. Мог бы, кажется, порадеть родичу, но затребовал сыновей Марка Красса, хотя кто ему Красс? Только друг. А потом решил взять к себе сына Сервилии, Брута! Но тот отшил его, вот был скандал! Дядюшка Брута, Катон, скакал от радости и трубил об этом на весь Рим. А мать Брута, эта мегера и любовница Цезаря, наоборот, поносила своего сводного братца, всюду рассказывая, причем во всех пикантных подробностях, как тот продал свою супругу старому глупому Гортензию!

Даже Луций Цезарь, приглашенный в Галлию старшим легатом, отказался похлопотать за племянника, поэтому матушке (единственной сестре Луция Цезаря) самой пришлось написать именитому родственнику. Ответ Цезаря был холодным и кратким: «Марку Антонию будет полезней попытать счастья по жребию. Нет, Юлия Антония, я не стану просить твоего драгоценного старшего сына быть моим квестором».

– В конце концов, – с досадой сказал Антоний Клодию, – в Сирии я был хорош! И так классно командовал кавалерией, что Габиний брал меня всюду с собой.

– Просто новый Лабиен, – усмехнулся Клодий.

«Клуб Клодия» все еще процветал, несмотря на уход Марка Целия Руфа и двух знаменитых fellatrices – Семпронии Тудитаны и Паллы. Суд и оправдание Целия, обвиненного в попытке отравить Клодию, любимую сестру Клодия, состарили эту парочку отвратительных сексуальных акробаток до такой степени, что они предпочитали сидеть дома и не смотреться в зеркало.

А «Клубу Клодия» хоть бы что! Члены его встречались, как и всегда, в новом доме на Палатине, купленном Клодием у Скавра за четырнадцать с половиной миллионов сестерциев. Прелестный дом, просторный, изысканно и уютно обставленный. Стены столовой, где сейчас все возлежали на покрытых тирским пурпуром ложах, были отделаны поразительными объемными панелями из черно-белых кубов, вставленными между нежными, подернутыми дымкой пейзажами Аркадии. Ранняя осень позволяла держать большие двери на колоннаду перистиля распахнутыми, благодаря чему открывался вид на роскошный бассейн – с мраморными тритонами и дельфинами и с фонтаном в центре, увенчанным потрясающей скульптурой Амфитриона, стоящего в раковине и управляющего лошадьми с рыбьими хвостами.

Тут были: Курион-младший, Помпей Руф – родной брат безмерно глупой прежней жены Цезаря Помпеи Суллы, Децим Брут – сын Семпронии Тудитаны, а также новый член клуба Планк Бурса. И разумеется, еще три женщины, все из семейства Публия Клодия: его сестры Клодия и Клодилла и его жена Фульвия, без которой он не делал ни шагу.

– Цезарь просил меня вернуться в Галлию, и я думаю ехать, – обронил Децим Брут, ничего, собственно, не имея в виду, но невольно посыпав раны Марка Антония солью.

Тот презрительно посмотрел на счастливчика. Хотя на что там смотреть? Тощий, ростом не вышел, волосы блеклые, почти белые, за что его и прозвали Альбином. И все же Цезарь любит его, очень ценит и дает поручения такие же ответственные, как и старшим легатам. Почему же он так не любит своего родича Марка Антония? Почему?


Центральная фигура, вокруг которой вращались все эти люди, Публий Клодий тоже был худощавым и невысоким, но очень смуглым в отличие от светлокожего Децима Брута. Озорное выражение его лица сменялось тревожным, когда он не улыбался. И жизнь его была полна удивительных событий, которые, вероятно, не могли произойти ни с одним из членов даже столь необычного патрицианского рода, как Клавдии Пульхры. Сирийские арабы, разозленные его выходками, сделали ему обрезание; Цицерон публично его высмеял; Цезарь устроил так, что патриций Публий Клодий получил статус плебея; Помпей заплатил Милону, чтобы тот вывел на улицы шайки бандитов; и весь аристократический Рим с удовольствием поверил, что Клодий предавался запретным усладам со своими сестрами Клодией и Клодиллой.

Его самым большим недостатком была ненасытная жажда мести. Стоило кому-либо оскорбить или уязвить его dignitas, Клодий вносил этого человека в список своих жертв и ждал удобного случая, чтобы свести счеты. Цицерона, например, ему удалось отправить в ссылку, Птолемей Кипрский после аннексии острова покончил с собой. Ушел в иной мир и Лукулл, его зять, чья блестящая военная карьера рухнула в одночасье. Досталось и матери Цезаря, Аврелии. Во время зимнего праздника Благой Богини, где Аврелия была хозяйкой, Клодий, переодевшись в женское платье, пробрался в дом и осквернил торжество. Но эта проделка с той поры не давала ему покоя. Святотатство есть святотатство. Его даже судили, но оправдали. Жена и другие женщины Клодия подкупили присяжных. Фульвия – из любви, другие – в уверенности, что Bona Dea накажет негодяя сама. А наказание могло оказаться нешуточным, и эта мысль тревожила Клодия.

Его последняя месть была вызвана очень давней обидой. Больше двадцати лет назад, когда ему едва исполнилось восемнадцать, он обвинил красивую молодую весталку Фабию в нарушении обета целомудрия – преступлении, караемом смертью. Процесс он проиграл. И имя Фабии немедленно появилось в списке жертв. Потянулись долгие годы. Клодий терпеливо ждал, пока другие участники процесса, такие как Катилина, будут повержены. В возрасте тридцати семи лет, оставаясь все еще красивой, Фабия (которая ко всему прочему была единоутробной сестрой жены Цицерона, Теренции) сложила с себя обязанности весталки, прослужив Весте положенные тридцать лет. Она переехала из Государственного дома в уютный особнячок на верхнем Квиринале, где собиралась проводить свои дни, пользуясь всеобщим уважением, как бывшая старшая весталка. Ее отцом был патриций Фабий Максим (у Теренции и у нее была общая мать), и он дал ей хорошее приданое, когда она стала весталкой в возрасте семи лет. Теренция, очень практичная в денежных делах, управляла приданым Фабии столь же успешно и разумно, как и собственным большим состоянием (она никогда не позволяла Цицерону наложить лапу хоть на один ее сестерций). И Фабия покинула коллегию весталок очень богатой женщиной.

Именно этот факт заронил зерно, которое стало прорастать на благодатной почве извращенного ума Клодия. Чем дольше он ждал, тем слаще становилась мысль о мщении. И после двадцати лет он вдруг понял, как можно разделаться с Фабией. Хотя бывшим весталкам разрешено было выходить замуж, мало кто пользовался этим правом: считалось, что это не принесет счастья. С другой стороны, немногие из бывших весталок были так же красивы, как Фабия, или так же богаты. Следовало только найти ей в мужья высокородного бедняка. И он остановил свой выбор на Публии Корнелии Долабелле, который также был вхож в «Клуб Клодия» и напоминал Марка Антония: большой, брутальный, бычеобразный, безрассудный.

Когда Клодий предложил ему приударить за Фабией, Долабелла с радостью ухватился за эту идею. Хотя он был патрицием чистой воды, каждый отец мало-мальски приглянувшейся ему девицы тут же прятал свое чадо за спину и говорил твердое «нет». Как и другой Корнелий – Сулла, Долабелла был вынужден завоевывать место под солнцем, полагаясь лишь на свои мозги, ибо ничего не имел за душой. А бывшие весталки были sui iurus, то есть не подчинялись никому из мужчин. Они сами за себя отвечали, сами распоряжались своей жизнью. Какой случай! Невеста с хорошим происхождением, великолепным приданым, еще достаточно молодая, чтобы рожать, очень богатая – и никакого paterfamilias, чтобы отказать ему!

Да, Долабелла был столь же брутальным, как и Антоний, но сходство это было лишь внешним. Марк Антоний не был глупцом, но у него напрочь отсутствовало обаяние. Привлекательной в нем была лишь наружность. А Долабелла обладал легким, веселым характером и умением поддерживать беседу. Антоний ухаживал примитивно: «Я тебя люблю, ложись!» А Долабелла говорил женщине: «Позволь мне упиться красотой твоего милого, нежного личика!»

Результат – свадьба. Долабелла покорил не только Фабию, но и всю женскую половину семьи Цицерона. То, что дочь знаменитого оратора Туллия (неудачно выскочившая за Фурия Крассипа) нашла его просто божественным, было еще полбеды. Но чтобы всегда угрюмая и некрасивая ворчунья Теренция тоже пришла от него в полный восторг – такое не снилось ни одному сплетнику Рима. Таким образом, Долабелла посватался к Фабии с благословения ее старшей сестры. Бедная Туллия была безутешна.

Клодий радовался, следя за развитием ситуации, ибо брак Фабии превратился в кошмар с самого первого дня. Почти сорокалетняя девственница, проведшая тридцать лет в окружении женщин, нуждалась кое в каких наставлениях, которых Долабелла дать ей не смог или просто не захотел. Хотя акт дефлорации в первую брачную ночь нельзя было назвать грубым насилием, но и восторга это деяние не принесло ни одной из сторон. Раздраженный и поскучневший, но согреваемый мыслью о перешедших к нему деньгах Фабии, Долабелла вернулся к женщинам, которые знали, как и что делается, и были согласны хотя бы имитировать экстаз. Фабия одиноко плакала дома, а Теренция тут же причислила ее к дурам, не понимающим, как управиться с мужиком. С другой стороны, Туллия воспрянула духом и стала даже подумывать о разводе с Крассипом.

Но организатор всей этой круговерти был уже занят другим. Месть – развлечение, а политика – дело, которому Клодий отдавал себя всецело.

Он поставил себе цель стать Первым Человеком в Риме, но не собирался добиваться этого обычным путем – высшая политическая должность вкупе с небывалыми военными успехами. Главным образом потому, что таланты Клодия относились не к военной сфере. Он был силен в демагогии и вознамерился пробиться к власти через плебейское собрание, состоявшее сплошь из римских всадников-торгашей. Такие попытки предпринимались и раньше, но Клодий пошел собственным путем.

План его был грандиозен и прост. Он не обхаживал могущественных торгашей-плутократов. Он запугивал их. Используя для этого ту часть римского общества, которую все остальные не брали в расчет, а именно proletarii, неимущих. Людей без денег и влияния, чьи голоса не имели никакого веса во время выборов, пригодных лишь на то, чтобы делать детей и поставлять Риму легионеров. Впрочем, даже последнее стало для них возможным не так уж давно, когда Гай Марий открыл неимущим дорогу в армию, поскольку до этого в войсках служили только люди обеспеченные. Неимущие становились легионерами, но политически оставались ничем. Да им вся эта политика не была и нужна. Раз есть хлеб и есть зрелища, не все ли равно, кто там всем этим наверху заправляет?

Клодий и не хотел делать из них политиков. Ему нужно было лишь количество, он не собирался набивать их головы своими идеями или пробуждать в этих людях сознание собственной силы. Просто-напросто они становились клиентами Клодия. Они видели в нем патрона, добивавшегося для них осязаемых выгод: права иметь свои клубы, коллегии и общины, получать раз в месяц бесплатное зерно, а раз в год – какие-то деньги. С помощью Децима Брута и кое-кого еще Клодий организовал тысячи тысяч неимущих, входивших в общины перекрестков, каких было множество в Риме. В любой день, когда он велел шайкам явиться на Форум и на близлежащие улицы, у него под рукой было не менее тысячи человек. Благодаря Дециму Бруту он располагал именными списками и учетными книгами, дающими возможность равномерно распределять нагрузку и плату в пятьсот сестерциев, выделяемых за каждую вылазку. Проходили месяцы, прежде чем того же самого человека призывали снова устроить беспорядки на Форуме и попугать влиятельный плебс. Таким образом, члены шайки оставались неузнанными.

После того как Помпей Великий заплатил Милону за то, чтобы тот набрал шайки из бывших гладиаторов и головорезов, борьба осложнилась. Клодию теперь приходилось не только пугать плебс, но и соперничать с Милоном и его профессиональными громилами. Затем Цезарь заключил договор с Помпеем и Марком Крассом в Луке, и Клодий вынужден был подчиниться. В довершение его отправили в составе посольства в Анатолию за государственный счет, что давало ему возможность заработать кучу денег за год отсутствия в Риме. Вернувшись, он вел себя тихо. До тех пор, пока Кальвин и Мессала Руф не были выбраны консулами в конце квинтилия. И тогда война между Клодием и Милоном возобновилась с новой силой.


Курион не отрывал глаз от Фульвии, но он столько лет пялился на нее, что никто не обращал на это внимания. Конечно, все заглядывались на эту красотку. Каштановые волосы, черные брови, огромные синие глаза, словно бы намекающие на что-то. Рождение детей только добавляло ей привлекательности, как и умение со вкусом одеваться. Будучи внучкой аристократа и знаменитого демагога Гая Гракха, Фульвия так уверилась в прочности своего положения в свете, что то и дело появлялась на Форуме и, не смущаясь, самым неженственным образом поносила противников Клодия, которого обожала.

– Я слышал, – сказал Курион, с трудом опуская глаза, – что, сделавшись претором, ты намерен распределить всех вольноотпущенников Рима по тридцати пяти трибам. Это действительно так?

– Да, это правда, – самодовольно подтвердил Клодий.

Курион нахмурился, чем только усугубил свое сходство с капризным подростком, что ему совсем не шло. Этому отпрыску старинного плебейского рода Скрибониев исполнилось тридцать два года. Острые карие глазки, усеянная веснушками кожа, ярко-рыжие волосы, торчащие во все стороны, несмотря на старания парикмахера. Отсутствие переднего зуба, которое обнаруживалось, когда он улыбался, придавало ему разбитной и задиристый вид. Впрочем, такая наружность скрывала вполне зрелый цепкий ум, что, однако, не убавляло в его обладателе склонности к каверзам и всякого рода проделкам. В юности, например, он и Антоний изображали страстных любовников, немилосердно изводя почтенного консуляра Скрибония-старшего, а на самом деле успели наделать кучу детей.

Но сейчас Курион хмурился, а значит, дырка в зубах не сверкала, а озорной огонь в глазах почти погас.

– Клодий, если распределить вольноотпущенников по тридцати пяти трибам, это разрушит всю систему трибутных выборов, – медленно сказал он. – Человека, кому принадлежат их голоса, – а это в данном случае будешь ты – невозможно остановить. Все, что ему нужно сделать, чтобы провести своих кандидатов, – это отложить выборы до того времени, когда в городе не будет сельских выборщиков. В настоящий момент вольноотпущенники могут голосовать только в двух городских трибах. Но ведь в Риме их полмиллиона! Стоит рассовать этих бывших рабов по остальным трибам, их голоса перевесят голоса коренных римлян, сенаторов, всадников первого класса. Римские неимущие причислены к четырем городским трибам и не голосуют в трех десятках других! Ты передашь контроль над процессом формирования городской власти в руки неримлян! Греков, галлов, сирийцев, бывших пиратов – сброда со всего мира, познавшего рабство! Да, они стали свободными, получили гражданство. Но мне очень не хочется отдавать им на откуп весь Рим! – Он сердито мотнул головой. – Клодий, Клодий! Никто тебя не поддержит! Никто! Даже я!

– Но ни ты, ни они не смогут мне помешать, – самодовольно парировал Клодий.

В разговор вступил мрачный молчун Планк Бурса, только недавно сделавшийся плебейским трибуном:

– Не играй с огнем, Клодий.

– Весь первый класс объединится против тебя, – веско добавил Помпей Руф, другой плебейский трибун.

– Он все равно сделает что задумал, – хладнокровно заметил Децим Брут.

– Конечно сделаю. Надо быть дураком, чтобы упустить такую возможность.

– А мой братец отнюдь не дурак, – пробормотала Клодия и, посмотрев на Антония, сладострастно облизала пальцы.

Тот почесал в паху, потом словно бы ненароком передвинул нечто внушительное по размерам и послал Клодии воздушный поцелуй. Они были давними любовниками.

– Если ты в этом преуспеешь, каждый римский вольноотпущенник будет твоим, – сказал он задумчиво. – И проголосует за любого, на кого ты укажешь. Однако трибутные комиции консулов не избирают. Ты не сможешь влиять на выборы в центуриях.

Консулов? Кому нужны консулы? – высокомерно спросил Клодий. – Все, что мне требуется, – это десять плебейских трибунов, год за годом. С десятком народных трибунов, выполняющих мои указания, консул будет значить не больше боба для пифагорейца. А преторы носа не высунут из судов, не имея законодательной власти. Сенат и первый класс думают, что они хозяева Рима. Но истина в том, что власть над Римом берет в руки тот, кто находит к ней правильный путь. Сулла был хозяином Рима. Им стану и я. С голосами вольноотпущенников в тридцати пяти римских трибах и с десятком ручных плебейских трибунов я буду непобедим. И никогда не дам провести выборы при скоплении в Риме сельского сброда. Почему, думаете, Сулла назначал для выборов квинтилий, когда проводятся игры? Ему нужны были сельские трибы, а значит, первый класс, чтобы контролировать плебейское собрание и плебейских трибунов. Таким способом любой влиятельный человек может заполучить одного или двух трибунов. Я же получу всех десятерых.

Курион удивленно воззрился на Клодия, словно никогда его раньше не видел:

– Я всегда знал, что ты малость тронутый, Клодий, но тут ты превзошел самого себя. Эта затея безумна! Даже не пытайся!

Мнение Куриона многое значило, и вся компания несколько напряглась. Красивое смуглое лицо Фульвии побледнело. Она резко сглотнула и с кривой усмешкой дерзко вскинула подбородок:

– Клодий знает, что делает! Он все продумал.

Курион пожал плечами:

– Тогда пусть у него и болит голова. Но предупреждаю: я выступлю против.

Тут Клодий вновь превратился в того избалованного, испорченного юнца, которым некогда был, он метнул в Куриона презрительный взгляд, фыркнул, соскочил с ложа и быстро вышел из столовой. Фульвия побежала за ним.

– Они забыли обуться, – меланхолически заметил Помпей Руф, который был немногим умнее сестры.

– Я его отыщу, – сказал Планк Бурса, тоже срываясь с места.

– Обуйся, Бурса! – крикнул вслед ему Помпей Руф.

Курион, Антоний и Децим Брут переглянулись и расхохотались.

– Зачем вы злите Публия? – спросила Клодилла. – Теперь он долго будет дуться.

– Пусть подумает! – проворчал Децим Брут.

Клодия, уже не столь юная, но по-прежнему самая привлекательная из женщин, окинула троих мужчин взглядом своих темных глаз:

– Я знаю, вы его любите и тревожитесь за него. Однако стоит ли так волноваться? Он всегда перескакивает от одной бредовой идеи к другой и всегда умудряется извлечь из этого пользу.

– Но не сейчас, – вздохнул Курион.

– Он сумасшедший, – добавил Децим Брут.

Антонию все это надоело.

– Мне плевать, сумасшедший он или нет, – проворчал он. – Мне нужно стать квестором, и как можно скорее! Я лезу из кожи, чтобы добыть лишний сестерций, но становлюсь лишь бедней.

– Не говори, что ты уже растратил все денежки Фадии, Марк, – обронила Клодилла.

– Фадия уже четыре года как умерла, – возмутился Антоний.

– Ерунда, Марк, – сказала Клодия, вновь облизав пальцы. – В Риме полно уродливых дочерей плутократов, карабкающихся по общественной лестнице. Найдешь себе другую Фадию.

– Уже нашел. Это моя двоюродная сестра Антония Гибрида.

Все встрепенулись, включая Помпея Руфа.

– Прорва деньжищ, – пробормотал Курион, склонив голову набок.

– Поэтому я к ней и подбираюсь. Дядюшка, правда, не выносит меня, но он скорее отдаст ее мне, чем какому-нибудь выскочке. – Последовал вздох. – Говорят, она пытает рабов, но я из нее это выбью.

– Яблоко от яблоньки, – усмехнулся Децим Брут.

– Есть еще Корнелия Метелла, она как раз овдовела, – внесла предложение Клодилла. – Старинный, очень старинный род. Много тысяч талантов.

– А что, если она похожа на своего старого дорогого tata Метелла Сципиона? – спросил Антоний, блеснув рыжевато-карими глазами. – С истязательницей рабов справиться нетрудно, но страсть к порнографии не вытравишь.

Опять смех, хотя и не очень веселый. Каждый задавался вопросом: как защитить Публия Клодия от него же самого?


Хотя Юлия была мертва уже шестнадцать месяцев и горе утихло настолько, что стало возможным произносить ее имя без слез, Гней Помпей Магн и не думал жениться еще раз. Ничто больше не мешало ему отправиться в свои провинции, Ближнюю и Дальнюю Испании, которыми он должен был управлять еще три года, но он все сидел на своей вилле на Марсовом поле, оставив обе провинции на попечении легатов Афрания и Петрея. Конечно, должность куратора по снабжению Рима зерном до некоторой степени оправдывала его присутствие в городе, но, несмотря на старания Клодия увеличить раздачу бесплатного зерна и на недавнюю засуху, Помпей сумел организовать дело так, что все отлично шло бы и без него. Как и все подобные общественные дела, оно требовало организационного таланта и умения заставить работать ленивых гражданских служащих.

Истина заключалась в том, что его тревожила ситуация в Риме и он не мог уехать, пока не определит приоритеты, пока не выяснит, чего же он хочет. А именно хочет ли он, чтобы его назначили диктатором. С тех пор как Цезарь уехал в Галлию, политическая ситуация на Римском форуме становилась все более и более неуправляемой. Какое это имело отношение к Цезарю, он не знал. Определенно причина была не в Цезаре. Но иногда среди ночи он вдруг спрашивал себя: если бы Цезарь был в Риме, прекратились бы беспорядки? И это не давало ему покоя.

Женившись на Юлии, он если и задумывался о ее отце, то разве что как о чрезвычайно умном политике, который знал, как добиться своего. Мало ли Цезарей в Риме, аристократичных, амбициозных, компетентных и ловких. Но этот Цезарь внезапно превзошел всех других. Словно по волшебству. Нет, в нем определенно есть что-то от чародея. Вот он перед тобой, а через миг – на другом конце колоннады. Переместился, а ты не успел и моргнуть. И возрождается, как птица феникс, хотя враги каждый раз думают, что погубили его навсегда.

Взять хотя бы Луку, смешной маленький деревянный городишко на реке Авсер. Там Помпей, Цезарь и Красс заключили союз. Так сказать, поделили мир. Но зачем это было нужно? Зачем? О, в то время резоны казались огромными, словно горы! А сейчас они кажутся не больше муравейников. Что получил он, Помпей Великий, от этого союза в Луке, чего не мог бы добиться без чьей-либо помощи? И где теперь Марк Красс, бесславно погибший и непогребенный. А Цезарь становится все сильней и сильней. Как это ему удается? За все время их сотрудничества, которое началось еще до кампании Помпея против пиратов, всегда казалось, что Цезарь отстаивал его интересы. Никто не произносил лучших речей в его защиту, даже Цицерон, и были времена, когда голос Цезаря оказывался единственным, поданным в его поддержку. Но Помпей никогда не думал о Цезаре как о сопернике. Цезарь все делал правильно, все в свое время. Это не он в возрасте двадцати одного года привел легионы и добился совместного командования с величайшим человеком в Риме! Это не он принудил сенат разрешить ему избираться в консулы, не будучи членом этого правительственного органа! Это не он очистил Наше море от пиратов за одно лето! Не он завоевал Восток и удвоил дань Риму!

Так почему же Помпея пробирает озноб? Почему он постоянно чувствует на затылке холод чьего-то дыхания? Почему Цезаря обожает весь Рим? Ведь когда-то именно Цезарь обратил внимание Помпея на то, что весь римский рынок наводнен гипсовыми бюстами Помпея Великого. А ныне лоточники вовсю торгуют бюстами Цезаря. Цезарь – герой, Цезарь завоевывает новые земли. А все, что сделал Помпей, – это вспахал на Востоке застарелую пашню и добавил к ней новую борозду. Конечно, столь стремительному взлету популярности этого человека немало способствуют его замечательные отчеты сенату. А вот Помпею в свое время не пришло в голову излагать события кратко, увлекательно, воздерживаясь даже от намека на многословие. Никогда не оправдываться. Наполнить свои послания сообщениями о мужестве, стойкости и подвигах римских легионеров – центурионов, легатов, солдат. Это бодрит и сенаторов, и римский люд. Цезарь врывается в сенат, словно порыв свежего ветра! Все преисполнены благодарности! О нем ходят легенды! И скорость передвижения, и способность диктовать сразу нескольким секретарям, и легкость, с какой он наводит мосты через широкие реки и спасает злополучных легатов из лап смерти. И все это – он, лично он!

Ну что ж, Помпей не собирается затевать новые войны только затем, чтобы прищемить Цезарю хвост. Он сделает это из Рима, и еще до того, как закончатся вторые пять лет наместничества Цезаря в Галлиях и Иллирии. Он – Помпей Магн, Первый Человек в Риме. И останется таковым до конца своих дней. С Цезарем или без Цезаря.

Вот уже несколько месяцев его уговаривают стать диктатором. Никто больше не сумеет покончить с насилием, беспорядками и безвластием. А все этот мерзкий Публий Клодий! Хуже подкожного паразита. Но как заманчиво! Быть диктатором Рима! Стоять над законом, зная, что тебя не привлекут к ответу даже после того, как будут сложены диктаторские полномочия.

Помпей не сомневался, что сумел бы излечить Рим. Это вопрос правильной организации, разумных мер, слаженной работы с правительством. Нет, диктаторские полномочия нисколько его не пугали. Вопрос был в том, как такой поворот отразится на его героической репутации, что напишут впоследствии в исторических хрониках. Сулла стал диктатором, и его тут же возненавидели. И сейчас ненавидят! Но таким, как Сулла и как Цезарь (опять это имя!), на подобные вещи плевать с высоты своих родословных. Патриций Корнелий мог вытворять что угодно, его величие оттого не страдало. И кем изобразят его историки, героем или чудовищем, Сулле было все равно. Не все равно было только, кем он останется для Рима.

Однако Помпей из Пицена, больше похожий на галла, чем на истинного римлянина, поневоле должен быть щепетильным. Не для него привилегии знатных родов вкупе с правом автоматически занимать первые строчки в избирательных списках. Все, чем он ныне владеет, он должен был добывать сам вопреки отцу, который хоть и имел значительное влияние в Риме, но которого Рим ненавидел. Не совсем «новый человек», но определенно не Юлий и не Корнелий. Впрочем, в целом Помпей считал свое положение довольно прочным. Все его жены были аристократками: Эмилия Скавра – патрицианка, Муция Сцевола – из древнего плебейского рода, ну а Юлия знатностью превосходила обеих. Антистия не в счет. Он женился на ней только потому, что ее отец был судьей и прикрыл для него одно скользкое дельце.

Но как Рим отнесется к тому, что он согласится принять чрезвычайные полномочия? Диктаторство издревле было способом разрешать проблемы с управлением, изначально оно позволяло освободить консулов года для ведения войны. В прошлом диктаторами чаще всего становились патриции. Официальный период диктаторства – шесть месяцев, продолжительность сезона военных кампаний. Однако Сулла властвовал два с лишним года, и выбирали его не консулы. Он принудил сенат назначить его диктатором, а потом сам назначал угодных ему консулов.

Не было у сенаторов обычая назначать кого-либо диктатором для разрешения гражданских проблем. И потому, когда Гай Гракх попытался свергнуть правительство на Форуме, а не на поле боя, сенат изобрел senatus consultum de republica defendenda. Цицерон назвал этот закон проще – senatus consultum ultimum. Подобная мера была предпочтительнее назначения диктатора, поскольку, хотя бы в теории, позволяла избежать предоставления неограниченных полномочий одному человеку. Ведь закон освобождал диктатора от ответственности за любые поступки, совершенные во время срока его полномочий, даже если они казались его коллегам-сенаторам ужасными.

Зачем только мысль о диктаторстве заронили ему в голову? Он раздумывает над этим уже с год. Правда, еще до того, как Кальвин и Мессала Руф были избраны консулами в прошлом квинтилии, он твердо отклонил сделанное ему предложение, но почему-то о нем не забыл. Теперь предложения возобновились, и часть его натуры бурно радовалась перспективе получить еще одно специальное назначение. Он и так уже накопил их немало, буквально вырывая каждое у оппозиции, так почему бы не получить еще одно, самое важное? Но он – Помпей из Пицена и больше походит на галла, чем на истинного римлянина.

Несгибаемые приверженцы mos maiorum были категорически против. Катон, Бибул, Луций Агенобарб, Метелл Сципион, старый Курион, Мессала Нигер, все Клавдии Марцеллы, все Лентулы. Непреклонные. Очень влиятельные, хотя ни один из них не поднялся над Римом так высоко, как уроженец Пицена Помпей.

Должен ли он пойти на это? Что это ему сулит? Скорую катастрофу? Или блистательный взлет, достойно венчающий длинную цепь триумфальных побед?

Обуреваемый такими сомнениями, он метался по пустой спальне, слишком большой для одного. Его порывистые движения повторяло огромное зеркало из полированного серебра, которое после смерти Юлии он велел перенести к себе в надежде, что в нем еще живы тени ее отражений. Надежды были напрасными, и он перестал обращать внимание на зеркало. Но сейчас вдруг обратил и увидел себя. Остановился, удивленно вгляделся, глаза его увлажнились. Для Юлии он старался держать себя в форме, оставаясь Помпеем ее девичьих грез – статным, подтянутым, мускулистым. Возможно, он и не смотрел на себя до этого момента.

Помпей Юлии исчез. Перед ним стоял пожилой грузный мужчина со вторым подбородком и отвисшим животом. На боках вместо талии складки жира. Знаменитые голубые глаза потускнели и заплыли, нос, сломанный при падении с лошади около полугода назад, стал совсем приплюснутым. Только волосы оставались по-прежнему блестящими и густыми, только золото теперь превратилось в серебро.

За спиной кашлянул слуга.

– Да? – спросил Помпей, вытирая глаза.

– Гней Помпей, к тебе посетитель. Тит Мунаций Планк Бурса.

– Подай мою тогу!

Планк Бурса ожидал в кабинете.

– Добрый вечер! – громко приветствовал его Помпей.

Он сел за письменный стол, не спеша сложил руки и вперил в визитера свой буравящий взгляд, которым пользовался вот уже лет тридцать.

– Ты припозднился. Как все прошло?

Планк Бурса громко прокашлялся. Он не отличался красноречием.

– Пира, который бывает по случаю инаугурации, не было. Без консулов никто о нем не подумал. Поэтому я обедал у Клодия.

– Да, да, но сначала о главном, Бурса! Что было в сенате?

– Лоллий предложил назначить тебя диктатором, но, когда с ним стали соглашаться, выступил с возражениями Бибул. Он хорошо говорил. После него выступил Лентул Спинтер, потом Луций Агенобарб. Заявил, что ты станешь диктатором только через их трупы. Потом поднялся Цицерон. Еще одна хорошая речь, но уже в твою пользу. Все стали склоняться к мнению Цицерона, однако Катон устроил обструкцию. Председательствовал Мессала Руф, и собрание было закрыто.

– Когда следующее заседание? – хмурясь, спросил Помпей.

– Завтра утром. Мессала Руф созывает его с намерением избрать интеррекса.

– Так-так. А что Клодий? Что ты узнал, обедая у него?

– Он собирается распределить вольноотпущенников по всем тридцати пяти римским трибам, как только его выберут претором, – сказал Бурса.

– Чтобы потом контролировать Рим через плебейских трибунов?

– Да.

– Кто еще был там? Как они реагировали?

– Курион возражал, причем очень резко. Марк Антоний говорил мало. И Децим Брут. И Помпей Руф.

– Ты хочешь сказать, что все, кроме Куриона, одобрили идею Клодия?

– О, вовсе нет. Все были за Куриона. Он просто высказал общее мнение. Назвал Клодия сумасшедшим.

– Подозревает ли Клодий, что ты работаешь на меня?

– Никто ни о чем не подозревает, Магн. Мне доверяют.

Помпей пожевал нижнюю губу.

– Хм… – Он глубоко вздохнул. – Тогда нам надо подумать, как повести дело так, чтобы тебя не раскусили и завтра. Ибо на завтрашнем заседании ты не очень-то облегчишь Клодию жизнь.

Бурса сохранил свой обычный невозмутимый вид:

– Что я должен сделать?

– Когда Мессала Руф начнет жеребьевку, ты наложишь вето на процедуру.

– Вето на назначение интеррекса? – тупо переспросил Бурса.

– Правильно. Вето на назначение интеррекса.

– Можно спросить почему?

Помпей усмехнулся:

– Можно. Но я не отвечу.

– Клодий придет в ярость. Ему нужны выборы.

– Даже если Милон выдвинет себя в консулы?

– Да, потому что он убежден, что Милона не изберут. Магн, он знает, что ты поддерживаешь Плавтия, ему известно, сколько денег ушло на взятки. А Метелл Сципион, который мог бы поддержать Милона, потому что тот связан с Бибулом и Катоном, сам баллотируется и тратит деньги на поддержку своей кандидатуры. Клодий уверен, что Плавтий пройдет в младшие консулы. А старшим консулом станет Метелл Сципион.

– Тогда после собрания скажи Клодию, будто точно узнал, что я поддерживаю не Плавтия, а Милона.

– О, умно! – воскликнул Бурса, внезапно оживившись. Он немного подумал и кивнул. – Клодий в это поверит.

– Ну и отлично! – весело бросил Помпей.

В дверь постучали, и он встал. Планк Бурса тоже поднялся. Вошел секретарь.

– Гней Помпей, срочное письмо, – пояснил он, поклонившись.

Помпей взял письмо, прикрывая рукой печать, и вновь вернулся к столу.

Бурса осторожно прочистил горло.

– Да? – спросил Помпей, поднимая глаза.

– Я… гм… несколько поиздержался…

– После завтрашнего заседания мы это уладим.

Удовлетворенный Планк Бурса выскользнул из кабинета, а Помпей, сломав печать, погрузился в чтение письма Цезаря. Оно было коротким.

Пишу из Аквилеи, решив проблемы в Иллирии и собираясь на запад. В Италийской Галлии задержусь. Накопилось много дел в местных судах. Неудивительно, ведь я зимовал по ту сторону Альп. Но хватит болтать. Я знаю, что ты очень занят.

Магн, мои информаторы в Риме уверяют, что наш старый друг Публий Клодий, став претором, намерен распределить вольноотпущенников по всем тридцати пяти римским трибам. Уверен, ты согласен, что этого нельзя допустить. Если это случится, Рим будет в руках Клодия до конца его дней. Ни ты, ни я и ни кто другой, от Катона до Цицерона, не сможет противостоять ему. Да и ничто не сможет. Кроме разве что революции.

И она в этом случае действительно вспыхнет. Клодий будет побежден и казнен, а вольноотпущенникам укажут на место. Однако не думаю, что тебе и Риму нужна вся эта грызня. Намного проще не пускать Клодия в преторы.

Не мне говорить тебе, что нужно делать. Но будь уверен, что я, как и все римляне, категорически не хочу видеть Клодия претором.

С наилучшими пожеланиями.


Весьма довольный Помпей отправился спать.


Следующим утром стало ясно, что Планк Бурса в точности выполнил то, что ему было велено. Когда Мессала Руф попытался с помощью жеребьевки определить, кому из глав декурий надлежит сделаться первым из интеррексов, он наложил на его действия вето. Весь сенат взревел от ярости. Клодий с Милоном просто взбесились, но Бурса был неколебим.

Красный от гнева Катон кричал:

– У нас должны быть выборы! Если к новому году консулы еще не вступили в должность, сенат обязан на пять дней назначить одного из патрициев интеррексом. Потом, на другие пять дней, его сменит второй интеррекс, задача которого – организовать выборы новых магистратов. К чему идет Рим, когда любой идиот, проскочивший в народные трибуны, может остановить такой важный и законный процесс, как назначение интеррекса?

– Правильно, правильно! – крикнул под гром аплодисментов Бибул.

Но Планк Бурса стоял на своем и вето не отозвал.

– Почему? – после собрания строго спросил его Клодий.

Бурса напустил на себя таинственный вид, озираясь, чтобы увериться, что их не подслушивают.

– Я только что узнал, что Помпей Магн поддерживает Милона, – прошептал он.

Это успокоило Публия Клодия, но Милон, хорошо знавший, кто его поддерживает, а кто нет, отправился на Марсово поле, где задал тот же вопрос:

Почему?

– Что «почему»? – с невинным видом переспросил Помпей.

– Магн, ты меня не обманешь! Я знаю, что Бурса – твой человек! Сам он не мог придумать трюк с вето и явно действовал по приказу! Почему?

– Дорогой Милон, уверяю тебя, что этот приказ моим не был, – довольно резко ответил Помпей. – Советую тебе поискать среди тех, с кем Бурса связан.

– Ты имеешь в виду Клодия? – опешив, спросил Милон.

– Может, и Клодия.

Большой, смуглый, с лицом гладиатора, хотя никогда на арене не дрался, Милон напряг мускулы и сделался еще больше. Скорее по привычке, чем с какой-либо целью, ибо агрессивные выпады никогда на Помпея не действовали, и это было прекрасно известно Милону.

– Ерунда! – фыркнул он. – Клодий считает, что я в консулы не пройду, и потому стоит за курульные выборы.

– И я считаю, что ты не пройдешь. Но Клодий мог в этом засомневаться. Тебе удалось снискать расположение Бибула и Катона. Я слышал, что и Метелл Сципион ничего против тебя не имеет. Он уже шепнул об этом кое-кому. Всадники Аттик и Оппий его поддержали.

– Так это Клодий стоит за Бурсой?

– Возможно, – сказал осторожно Помпей. – Но определенно не я. Что я выигрываю от его действий?

Милон язвительно улыбнулся.

– Диктаторство? – предположил он.

– Я уже от него отказался. Не думаю, что я понравлюсь Риму в этом качестве. Ты в эти дни вроде бы спелся с Бибулом и Катоном. Спроси у них, так это или не так.

Милон прошелся по кабинету Помпея, слишком крупный для этой комнаты, уставленной ценными вещами, привезенными из разных кампаний Помпея, среди которых были золотые венки, золотая виноградная лоза с золотыми виноградинами, золотые урны, искусно расписанные порфировые чаши. Он остановился и посмотрел на Помпея, все еще спокойно сидевшего за столом из золота и слоновой кости.

– Говорят, Клодий собирается распределить вольноотпущенников по тридцати пяти трибам, – сказал визитер наконец.

– Да, до меня тоже дошел такой слух.

– Он же тогда сделается хозяином Рима.

– Верно.

– А если он не выставит свою кандидатуру на должность претора?

– Определенно Риму будет только лучше.

– Да плевать мне на Рим! Я думаю о себе.

Помпей мило улыбнулся и встал:

– Ты тоже не будешь внакладе.

Он направился к двери. Милон пошел следом.

– Можно ли понимать это как обещание, Магн? – спросил он.

– Тебя порой посещают весьма дельные мысли, – ответил Помпей и хлопнул в ладоши, подзывая секретаря.

Не успел Милон уйти, как ему доложили о приходе нового гостя.

– Ба! Да я становлюсь популярным! – воскликнул Помпей, тепло здороваясь за руку с Метеллом Сципионом и усаживая его в лучшее кресло.

На этот раз он не пошел к столу. Квинт Цецилий Метелл Пий Сципион Назика счел бы это прямым оскорблением. А потому Помпей выбрал для себя кресло попроще и сел только после того, как наполнил две чаши хиосским вином. Таким замечательным, что Гортензий заплакал, когда Помпей его выиграл.

К сожалению, сидящий перед ним человек не обладал интеллектом, сопоставимым со своей захватывающей дух родовитостью, хотя внешне вполне соответствовал ей. Урожденный патриций Корнелий Сципион, усыновленный могущественной плебейской семьей Цецилия Метелла. Надменный, невозмутимый, высокомерный. Некрасивый, как все Корнелии Сципионы. Его приемный отец Метелл Пий, великий понтифик, к несчастью, не имел сыновей, и у Метелла Сципиона тоже не было сына. У него была дочь, три года назад он выдал ее замуж за Публия, сына Красса. Цецилия Метелла, которую, впрочем, все звали Корнелией Метеллой. Помпей хорошо помнил ее, ибо присутствовал вместе с Юлией на свадебной церемонии. «Очень надменная», – сказал он Юлии, а та захихикала и призналась, что Корнелия Метелла всегда напоминала ей верблюда и что ей лучше было бы выйти за Брута, обладателя такого же педантичного, претенциозного ума.

Помпей никогда толком не знал, как надо держаться с такими людьми, как Метелл Сципион. Следует ли быть веселым и общительным, отстраненно вежливым или резким? Нет уж, раз начал, он будет непринужденно-радушным.

– Неплохое вино, а? – спросил он, причмокнув.

Метелл Сципион чуть поморщился.

– Очень хорошее, – откликнулся он наконец.

– Что заставило тебя проделать с утра такой путь?

– Публий Клодий, – ответил Метелл Сципион.

Помпей кивнул:

– Плохо, если слухи правдивы.

– Они правдивы. Молодой Курион беседовал с Клодием и передал содержание разговора отцу.

– Я слышал, старый Курион болен, – сказал Помпей.

– Рак, – коротко отозвался Метелл.

Помпей сочувственно пощелкал языком и умолк. Гость тоже молчал.

– Так почему ты пришел ко мне?

– Другие не захотели.

– Кто эти другие?

– Бибул, Катон, Агенобарб.

– Это потому, что они не знают, кто Первый Человек в Риме.

Аристократический нос чуть задрался.

– Я тоже не знаю, Помпей.

Помпей поморщился. Хоть бы один из них иногда назвал его Магном! Так приятно слышать, как тебя именуют Великим те, кто выше по рождению! Цезарь называл его Магном. Но будет ли так называть его Катон, или Бибул, или Агенобарб, или этот твердолобый тупица? Нет! Всегда – только Помпей.

– И что же, Метелл? – спросил он, намеренно употребляя плебейское имя.

– У меня есть идея.

– Идея – это прекрасно, Метелл.

Метелл Сципион бросил на него подозрительный взгляд, но Помпей, потягивая вино, спокойно сидел в своем кресле.

– Мы оба – очень богатые люди, Помпей. Мы можем откупиться от Клодия.

Помпей кивнул.

– Да, я тоже думал об этом, – сказал он и печально вздохнул. – К сожалению, Клодий не нуждается в деньгах. Его жена баснословно богата и станет вдвое богаче, когда умрет ее мать. И он хорошо нажился на посольстве в Галатию и теперь строит дорогущую виллу. Причем быстро, я это знаю, ибо порой наезжаю в собственное поместье на склоне Альбанской горы. Строится на стофутовых колоннах с фасада, выступает над краем стофутового утеса. Великолепный вид на озеро Неми и Латинскую равнину до самого моря. Он получил землю почти даром, потому что все думали, что участок непригоден, и поручил стройку Киру. И вот вилла почти готова. – Помпей энергично покачал головой. – Нет, Сципион, это не сработает.

– Тогда что же нам делать?

– Приносить жертвы и воздавать почести всем богам, каких можем вспомнить, – усмехнулся Помпей. – Кстати, я послал полмиллиона весталкам для Bona Dea. Этой богине Клодий тоже не нравится.

Метелл Сципион изумленно вытаращил глаза:

– Помпей, Bona Dea – богиня женщин! Мужчины не могут к ней обращаться.

– Мужчины не могут, – весело согласился Помпей. – Я послал свой дар от имени моей покойной тещи Аврелии.

Метелл Сципион осушил свою чашу и встал.

– Может быть, ты и прав, – сказал он. – Я мог бы сделать весталкам пожертвование от имени моей бедной дочери.

Понимая, что от него ждут сочувствия, Помпей незамедлительно его проявил:

– Как она? Ужасно, Сципион, просто ужасно! Овдоветь такой молодой!

– Ничего, держится, – сказал Сципион, покидая кабинет. – Ты тоже недавно овдовел, – продолжил он, грузно шагая по мозаичному полу ведущего к выходу коридора. – Может, заглянешь к нам отобедать? Посидим по-семейному. Ты, я и она.

Помпей просиял. Приглашение от Метелла Сципиона! Он бывал у Метелла на официальных приемах в его ужасном и слишком тесном доме, но приглашения на семейный обед не получал никогда.

– С удовольствием, Сципион, – сказал он, самолично распахивая тяжелые двери. – Буду рад еще раз побывать в твоем доме.

Но Метелл Сципион домой не пошел. Он направился к небольшому скромному особняку, в котором проживал Марк Порций Катон – ярый враг роскоши и всего показного. Там был и Бибул.

– Ну что же, я сделал это, – сказал Метелл Сципион, тяжело опускаясь в кресло.

Парочка переглянулась.

– Вы говорили о Клодии? – спросил Бибул.

– Да.

– А понял ли он истинную причину визита?

– Думаю, да.

Подавив вздох, Бибул пристально посмотрел на пожилого сообщника, потом подался вперед и похлопал его по плечу.

– Ты молодец, Сципион, – похвалил он.

– Замечательно, – сказал Катон, одним глотком осушил свою чашу и вновь наполнил ее, подтянув к себе керамическую бутыль. – Хотя мы и не очень любим этого человека, нам следует привязать его к себе. И столь же крепко, как это некогда сделал Цезарь.

– Используя мою дочь? – спросил Метелл Сципион.

– Ну не мою же! – заржал Катон. – Помпею нравятся только патрицианки. С ними он чувствует себя очень важным. Чуть ли не Цезарем, а?

– Она не захочет, – произнес Метелл Сципион убитым голосом. – Публий Красс был очень знатным. Ей это нравилось. И еще ей нравился сам Публий Красс. Правда, они толком и не пожили. После свадьбы он убыл к Цезарю, а потом в Сирию вместе с отцом. – Он поежился. – Я даже не знаю, как ей намекнуть, что собираюсь выдать ее за Помпея Пиценского. За сына Страбона!

– Скажи ей правду, – посоветовал Бибул. – Скажи, что это нужно для дела.

– Но я, право, не все понимаю, Бибул.

– Тогда повторю специально для тебя, Сципион. Мы должны перетянуть Помпея на нашу сторону. Это тебе понятно?

– Думаю, да.

– Хорошо. Идем дальше. Обратимся к событиям четырехлетней давности. К тем, что происходили в Луке. Цезарь устроил там совещание с Помпеем и Марком Крассом. Поскольку Помпей был влюблен в дочь Цезаря, тот убедил своего зятя помочь узаконить для него второй наместнический срок. Если бы Помпей отказался, Цезарь был бы теперь вечным ссыльным, лишенным всего, чем владеет сейчас. А ты, Сципион, был бы великим понтификом, не забывай. Цезарь подкупил Помпея и Марка Красса, пообещав им второе консульство, но ему не удалось бы этого сделать, если бы не Юлия. Хотя что помешало бы Помпею выдвинуть свою кандидатуру на второе консульство?

– Юлия мертва, – заметил Метелл Сципион.

– Да, но Цезарь все еще держит Помпея! И пока Помпей у него в руках, есть шанс, что ему удастся продлить свое наместничество в Галлии вплоть до второго выдвижения в консулы. Через четыре года ему это позволит закон.

– Но почему ты все время толкуешь о Цезаре? – выразил удивление Метелл Сципион. – Разве сейчас не Клодий представляет опасность?

Катон так стукнул чашей о стол, что Метелл Сципион от неожиданности подпрыгнул.

– Клодий! – вскричал он презрительно. – Что бы ни затевал наш дружок Клодий, это Республике не повредит. Кто-нибудь его остановит. Но только мы, boni, можем остановить подлинного врага boni, Цезаря.

Бибул вновь принялся объяснять:

– Сципион, если Цезаря не осудят до повторного консульства, мы уже никогда не свалим его! Он проведет через собрания законы, которые не позволят привлечь его ни к какому суду! Потому что теперь Цезарь – герой. Сказочно богатый герой! В первое консульство у него не было почти ничего, кроме имени. А по прошествии десятка лет ему будет дозволено делать все, что угодно, ибо в Риме полно его ставленников. Рим считает его величайшим из римлян. Цезарь не ответит ни за одно из своих преступлений – даже боги к нему повернутся, отвернувшись от всех остальных!

– Да, все это мне известно, Бибул, но я помню, сколько раз мы пытались расправиться с ним, – упрямо сказал Метелл Сципион. – Каждый очередной заговор стоил нам массу денег, и каждый раз ты говорил одно: Цезарю пришел конец. Но выходило иначе!

– Лишь потому, что у нас не имелось достаточного влияния, – кротко пояснил Бибул. – А почему? Да потому, что мы презирали Помпея. Мы отворачивались от него, а Цезарь вступил с ним в союз. Он, безусловно, тоже его презирает, с такими-то предками! Но он использует этого выскочку. Обладающего огромным политическим весом. Претендующего на звание Первого Человека в Риме. Как вам это нравится?! Ха! Цезарь отдал ему свою дочь, которая могла выйти замуж за любого патриция. У нее в родословной и Юлии, и Корнелии – все. Она была помолвлена с Брутом, самым богатым аристократом с огромными связями. Но Цезарь разорвал эту помолвку. Сервилия пришла в ярость, все родичи – в ужас, но Цезарю было на это плевать! Он поймал Помпея в свои сети и сделался неуязвимым. А если мы поймаем Помпея, он сделает неуязвимыми нас. Вот почему ты предложишь ему свою дочь.

Катон слушал, не сводя глаз с Бибула. Лучший, самый испытанный, самый преданный друг. Такой миниатюрный. Волосы, брови, ресницы белые, почти незаметные. Даже глаза белесые. Острое личико и острый ум. Вот за что Цезарю можно выразить благодарность. Этот ум оттачивался в противостоянии с ним.

– Хорошо, – вздохнул, поднимаясь, Метелл Сципион. – Я сегодня же поговорю с ней. Ничего не могу обещать, но, если она согласится, я сведу их с Помпеем.

Проводив Сципиона, Катон вернулся.

– Вот и славненько, – сказал Бибул.

Катон поднес к губам простую глиняную чашу, хлебнул вина. Бибул укоризненно покачал головой.

– Катон, стоит ли? – спросил он. – Раньше я считал, что вино не влияет на ясность твоего ума, но это уже не так. Ты пьешь слишком много. Вино погубит тебя.

Действительно, в последние дни Катон выглядел неважно, хотя былой стати не потерял; как и прежде, он был высок и хорошо сложен. Но лицо его, некогда живое и чистое, стало землистым, морщинистым, несмотря на то что ему исполнился лишь сорок один год. Нос, выдающийся даже здесь, в городе большеносых, теперь сделался главной достопримечательностью его лица, а когда-то это были глаза, широко открытые, серые, светящиеся. А коротко подстриженные золотисто-каштановые, слегка вьющиеся волосы побурели.

Он пил и пил. Особенно с тех пор, как отдал Гортензию свою Марцию. Бибул знал, конечно, почему он так поступил, хотя Катон никогда не обсуждал это с ним. Любовь не то чувство, с которым Катон мог справиться, особенно с любовью столь пылкой и страстной, какую он питал к Марции. Она мучила его, она грызла его. Каждый день он думал о Марции. Каждый день он думал, сможет ли жить, если она умрет, как умер его любимый брат Цепион. Поэтому когда вонючий Гортензий попросил, он увидел выход. Быть сильным, снова принадлежать себе! Отдать ее. Отделаться от нее.

Но это не помогло. Теперь он проводил свои ночи с философом-приживалой – Афинодором Кордилионом. Тот охотно бражничал с ним, проливая горючие слезы над каждой напыщенной и самодовольной сентенцией Катона Цензора, словно автором ее был сам Гомер. А под утро, когда все добрые люди вставали, они погружались в оцепенение, в сон.

Не будучи по натуре чувствительным, Бибул не понимал глубины терзающей друга боли, но он любил его, и главным образом как несгибаемого бойца. Катон противостоял всему и всем, от Цезаря до Марции. Никогда не сдавался, всегда шел до конца.

– Порции скоро исполнится восемнадцать, – сказал вдруг Катон.

– Я знаю, – несколько удивленно отозвался Бибул.

– А у меня нет для нее жениха.

– Ты, помню, прочил ей Брута…

– Он в Сицилии.

– Но вот-вот вернется. Аппий Клавдий ему больше не нужен. Поэтому с Клавдией он, скорее всего, разведется, если получит новое предложение.

Раздался смех, похожий на ржание.

– Только не от меня! У Брута был шанс. Он женился на Клавдии, и кончим на том.

– А как насчет отпрыска Агенобарба?

Катон наклонил бутылку. Тонкая темная струйка полилась в опустевшую чашу. Глаза в красных прожилках лукаво блеснули.

– А как насчет тебя, старина?

Бибул ахнул:

– Меня?

– Да, тебя. Домиция умерла, так почему бы…

– Я… я… я никогда не думал… о боги, Катон!

– Разве она тебе не подходит, Бибул? Я понимаю, у Порции нет приданого в сто талантов, но она далеко не бедна. С хорошим происхождением, прекрасным образованием. Верная, прямодушная. – Он повертел в руках чашу. – Жаль, что она девушка, а не юноша. Она стоит тысячи римских юнцов.

С глазами, полными слез, Бибул протянул другу руку.

– Марк, конечно, я возьму ее! Для меня это честь.

Но Катон не ответил на жест.

– Ладно, посмотрим, – проворчал он и допил вино.



В семнадцатый день января Публий Клодий оделся для верховой прогулки, прикрепил к поясу меч и пошел к жене. Фульвия с отсутствующим видом полулежала на мягкой кушетке. Ночная сорочка из тончайшего шелка облегала ее роскошные формы. Увидев, во что одет муж, она выпрямилась:

– Клодий, в чем дело?

Он сделал гримасу, сел на край ложа и поцеловал ее в лоб:

– Душенька моя, Кир умирает.

– О нет! – Фульвия уткнулась в плотную льняную рубашку супруга, потом удивленно вскинула голову. – Но ты едешь куда-то! Почему? Разве Кир умирает не в Риме?

– Да, он в Риме, – сказал Клодий с искренней горечью в голосе, и не только потому, что умирал лучший римский архитектор. – Мне необходимо съездить на стройку. Он вбил себе в голову, что в его расчеты вкралась ошибка. Он никому не поверит, кроме меня. Я должен все проверить на месте. Завтра вернусь.

– Клодий, не оставляй меня!

– Придется, – сказал с грустью Клодий. – Тебе нездоровится, а мне надо спешить. Врачи говорят, что Кир долго не протянет. Мне хочется успокоить несчастного старика.

Он крепко поцеловал жену в губы, поднялся.

– Будь осторожен! – выдохнула она.

Клодий усмехнулся:

– Я всегда осторожен. Со мной едут Скола, Помпоний и вольноотпущенник Гай Клодий. А также тридцать вооруженных рабов.

Красавиц-лошадей вывели из конюшен, расположенных за Сервиевой стеной в долине Камен. На узкой улице, куда выходила дверь дома Клодия, отъезжающих окружила толпа зевак. Впрочем, для столь бурных времен в подобном зрелище не было ничего необычного. Знать никуда не ездила без охраны. Но это была внезапная, незапланированная поездка, и Клодий надеялся вернуться раньше, чем об его отсутствии станет известно. К тому же рабы-охранники умели обращаться с оружием, хотя в этот раз им не выдали кирас и шлемов.

– Куда направляешься, Друг Солдат? – спросил человек из толпы, широко ухмыляясь.

Клодий остановился.

– Тигранокерт? Лукулл? – спросил он.

– Нисибис, Лукулл, – ответил мужчина.

– Славные деньки были, а?

– Почти двадцать лет прошло, друг! Но все наши помнят Публия Клодия, будь уверен.

– Он теперь постарел и присмирел, солдат.

– Куда направляешься? – опять спросил человек.

Клодий вскочил в седло, мигнул Сколе.

– К Альбанской горе, – сказал он. – Но только на одну ночь. Завтра я опять буду здесь.

Он повернул коня и поскакал по аллее в сторону Палатина. Трое спутников и тридцать вооруженных рабов двинулись следом за ним.


– Альбанская гора, на одну ночь, – задумчиво повторил Тит Анний Милон.

Он протянул через стол небольшой мешочек с серебряными денариями человеку, который окликнул Клодия из толпы.

– Благодарю, – сказал тот, поднимаясь на ноги.

– Фавста, – резко бросил через минуту Милон, врываясь в покои супруги. – Я знаю, тебе это придется не по нраву, но завтра с утра ты едешь со мной в Ланувий. Упакуй свои вещи и будь готова. Это не просьба, а приказ.

Для Милона женитьба на Фавсте явилась маленьким торжеством над Публием Клодием. Она была дочерью Суллы, а ее брат-близнец Фавст Сулла принадлежал к кругу Клодия, как и пользующийся дурной славой племянник Суллы Публий Сулла. Сама Фавста не входила в эту компанию, но связей с ней не теряла. Прежде она была замужем за племянником Помпея Гаем Меммием, пока тот не застал женушку в недвусмысленной ситуации с очень молодым и очень мускулистым мужчиной. Фавсте нравились мускулистые мужчины. А Меммий, несмотря на смазливую внешность, был худосочным, занудным и до противности преданным своей мамаше, сестрице Помпея, а теперь жене Публия Суллы.

Поскольку Милон был мускулист, хотя и не очень молод, ему не составило труда очаровать Фавсту и жениться на ней. Поднялся крик. Пуще всех вопил Клодий, даже громче, чем Фавст или Публий Сулла! Признаться, Фавста так и не излечилась от влечения к молодым и физически развитым ухажерам. Дошло до того, что однажды Милону пришлось высечь некоего Гая Саллюстия Криспа. Рим был доволен, хотя и не знал, что Милон выпорол и Фавсту, обуздав ее нрав.

К сожалению, Фавста пошла не в отца, в юности записного красавца. Нет, она походила на своего двоюродного деда, знаменитого Метелла Нумидийского. Грузная, коренастая, сварливая. Но все женщины одинаковы в темноте, поэтому Милон получал от нее точно такое же удовольствие, как от красоток, с которыми развлекался.

Помня о порке, Фавста не пыталась возражать. Она с тоской посмотрела на мужа и, хлопнув в ладоши, позвала своих слуг и рабынь.

Милон ушел и закрылся в секретной комнате со своим вольноотпущенником Марком Фустеном, который не носил имя Тит Анний, потому что стал клиентом Милона после освобождения из школы гладиаторов. Фустен было его собственное имя. Он был римлянином, приговоренным к гладиаторским боям за убийство.

– Планы несколько изменились, – отрывисто заговорил Милон. – Мы едем в Ланувий по Аппиевой дороге. Какая удача! Все знают, что я уже второй месяц собираюсь в мой родной город, чтобы предложить кандидатуру нового фламина. Никто не сможет сказать, что у меня не имелось причины оказаться на Аппиевой дороге. Никто!

Фустен, почти столь же крупный, как и его патрон, промолчал, но кивнул.

– Фавста решила ехать со мной, поэтому нам нужна большая повозка.

Снова кивок.

– Найми еще несколько повозок для слуг и для багажа. Мы там задержимся на какое-то время. – Он помахал запечатанным свитком. – Отправь это Квинту Фуфию Калену. Поскольку я еду с женой, хорошая компания не помешает. Кален нам подойдет.

Фустен кивнул еще раз.

– Нам также нужна полная охрана. – Милон кисло улыбнулся. – Фавста, несомненно, захочет взять все свои драгоценности, не говоря уже о столе из тетраклиниса, который она обожает. Сто пятьдесят человек, Фустен. Все в кирасах, шлемах, с оружием.

Фустен кивнул.

– И немедленно пришли ко мне Биррию и Эвдама.

Фустен кивнул и ушел.

Близился вечер, но Милон все еще хлопотал, отдавая распоряжения. Только когда совсем стемнело, он позволил себе удовлетворенно откинуться на подушки, чтобы насладиться запоздалым обедом. Все было сделано. Квинт Фуфий Кален пришел в восторг от предложения проветриться с другом, Марк Фустен подготовил лошадей для эскорта, а у повозок и просторной двуколки проверили каждую ось.

На рассвете явился Кален. Милон и Фавста неспешно дошли с ним до назначенного места за Капенскими воротами. Там толпились конники и стояла двуколка.

– Чудесно! – промурлыкала Фавста, усаживаясь на мягкое сиденье спиной к мулам.

От этих животных можно ждать всякого, на что воспитанной женщине смотреть неприлично. Напротив нее сели Милон и Кален, с удовольствием обнаружив перед собой небольшой столик для игры в кости и походной трапезы. На остальных местах возле Фавсты устроились ее служанка и слуга для Милона и Калена.

Как и все римские повозки, двуколка не имела рессор, чтобы сгладить дорожную тряску, но дорога между Римом и Капуей была практически ровной, покрытой слоем хорошо утрамбованной цементной пыли, которую в знойную пору время от времени поливали. Неудобство езды заключалось в непрерывной вибрации, а не в толчках. Естественно, челяди, разместившейся в менее комфортабельных транспортных средствах, приходилось хуже, чем господам, но все были рады сменить обстановку и в приподнятом настроении доехали до развилки в полумиле от Капенских ворот, где свернули на Аппиеву дорогу, оставив Латинскую в стороне. Фавста взяла с собой всех своих служанок, парикмахеров, банщиц, прачек, а также музыкантов и другую челядь. Милона сопровождали слуги, виночерпий, повара и пекари. У всех рабов, занимавших высокие должности, имелись собственные рабы. Всего, включая охрану, к Ланувию двигалось около трехсот человек. Колонна перемещалась со скоростью пять миль в час, было весело, и никто не сомневался, что путешествие благополучно закончится где-то часов через семь.


Аппиева дорога являлась одной из самых древних римских дорог и принадлежала Клавдиям Пульхрам – роду, к которому относился и Клодий, – ибо она была построена Аппием Клавдием Слепым и обязанность содержать ее в порядке между Римом и Капуей легла на его потомков. Вдоль этой дороги всех патрициев Клавдиев и хоронили. Поколения покойных Клавдиев лежали по обе ее стороны, – разумеется, были здесь представители и других родов. Памятники стояли не особенно кучно, их линия не была сплошной и порой прерывалась на целую милю.

Публий Клодий с удовлетворением убедился, что умирающий Кир беспокоился понапрасну. Не было сомнений, что величественное строение, спроектированное старым греком, будет неколебимо стоять над отвесным обрывом. О, какое место для виллы! Ее горделивый и дерзостный вид еще заставит задохнуться от зависти Цицерона, этого интригана и сплетника, этого cunnus, осмелившегося воздвигнуть себе новый дом такой высоты, что тот заслонил в доме Клодия вид на Форум. Поскольку Цицерон был страстным любителем загородных вилл, скоро он проедет по Аппиевой дороге и прокрадется к Бовиллам, чтобы посмотреть, что делает Клодий. И когда он это увидит, то от злости станет зеленее лугов Лация!

Проверка расчетов старого грека много времени не заняла, и Клодий мог уже к утру попасть в Рим. Однако ночь выдалась темной, безлунной, так зачем рисковать? Не лучше ли заночевать на собственной вилле недалеко от Ланувия, а когда рассветет, отправиться в путь? Тамошняя челядь найдет чем накормить хозяина и Сколу, Помпония и Гая Клодия, а рабы, у которых всегда есть что-то в загашнике, позаботятся о себе сами.

С восходом солнца он уже несся по Аппиевой дороге в сторону Рима. Его подстегивало стремление поскорее увидеться с Фульвией, без которой он редко куда-либо выезжал. Но она занедужила, и Клодий гнал скакуна, а эскорт опечаленно поспешал за ним следом. Нет, без Фульвии Клодий делался просто невыносимым! Все это знали, но приходилось терпеть.

Клодий легким галопом проскакал мимо Бовилл, не обращая внимания на отпрыгивавших к обочинам жителей, равно как и на их овец, лошадей, свиней, кур и мулов. День был базарным, но уже в миле от этого гудящего города местность казалась необитаемой, хотя до Сервиевой стены Рима было всего тринадцать миль. Земля по обе стороны дороги принадлежала молодому всаднику Титу Сертию Каллу, у которого хватало денег, чтобы не прельститься многочисленными предложениями о продаже этих роскошных пастбищ. В полях паслись красивые лошади, которых он разводил. Но великолепная вилла стояла так далеко от дороги, что ее не было видно. Единственной постройкой на обочине была небольшая таверна.

Впрочем, вдали виднелось что-то еще.

– Кто-то едет, их много, – сказал давний друг Клодия Скола, настолько давний, что они уже и не помнили, где познакомились и когда.

– Хм, – буркнул Клодий, взмахом руки приказывая своим людям посторониться.

Те мигом подались на обочину. Когда на дороге встречались две кавалькады, меньшая обыкновенно уступала путь большей, а к ним сейчас приближался приличный обоз.

– Наверное, Сампсикерам везет свой гарем, – пошутил Гай Клодий.

– Нет, – возразил, щурясь, Помпоний. – О боги, это же маленькая армия! На них кирасы!

В тот же миг Клодий узнал переднего конника. Марк Фустен!

– Дерьмо! – воскликнул он. – Это Милон!

Скола, Помпоний и Гай Клодий вздрогнули, лица их побелели, но Клодий пришпорил коня.

– Скорее! Гоним во весь опор! – крикнул он.

Двуколка с Фавстой, Милоном и Фуфием Каленом двигалась в середине процессии. Клодий, проносясь мимо, зло покосился на них и успел краем глаза заметить, что Милон высунулся и с ненавистью глядит ему вслед.

Поезд был длинным, но Клодий почти его миновал. Неприятности начались, когда он поравнялся с арьергардом охраны. Вооруженные конники пропустили первую четверку всадников, но потом развернулись и перегородили дорогу рабам. У некоторых из них были копья. Они тут же пустили их в ход, подкалывая чужих лошадей. Те мигом вздыбились, и несколько рабов Клодия упали на землю. Остальные, изрыгая проклятия, выхватили мечи. Клодий и Милон ненавидели друг друга, но эта ненависть была ничем в сравнении с взаимной ненавистью их слуг.

– Не останавливайся! – крикнул Скола, когда Клодий осадил скакуна. – Будь что будет! Мы уже проскочили!

– Я не могу оставить своих людей! – разворачивая коня, крикнул Клодий.

Арьергард охраны Милона замыкали самые верные его прихвостни, бывшие гладиаторы Биррия и Эвдам. И как только Клодий привстал в стременах, чтобы скакать к своим людям, Биррия поднял копье, прицелился и метнул.

Листовидный наконечник копья воткнулся в плечо Клодия с такой силой, что выбил его из седла. Он упал на дорогу и опрокинулся на спину, вцепившись обеими руками в тяжелое древко. Трое друзей, спрыгнув с коней, подбежали к нему.

Не теряя присутствия духа, Скола оторвал большой кусок от полы своего плаща и свернул его в плотный ком. Он кивнул Помпонию и, когда тот выдернул копье, приложил тампон к ране. Гай Клодий с Помпонием, подняв Клодия и подхватив под руки, бегом потащили его к придорожной таверне.

Поезд Милона остановился. Милон выскочил из коляски и выхватил меч. С рабами Клодия было покончено. Одиннадцать из них лежали недвижно, столько же еще дергались в предсмертных судорогах, остальные бежали через поля. Подъехал Фустен.

– Они утащили его в ту таверну, – сказал Милон.

Сзади него в двуколке было очень шумно: крики, визг, вопли. Милон сунул голову в окно и увидел, что Кален и его слуга возятся с Фавстой и ее служанкой. Отлично. Кален хорошо выполняет свою работу: он занят Фавстой и не увидит, что происходит.

– Оставайся здесь, – коротко бросил он товарищу, которому некогда было даже голову поднять. – Клодий затеял драку. Ее надо закончить. – Он отступил и кивнул Фустену, Биррии и Эвдаму. – Идем.


Как только на дороге вспыхнула ссора, хозяин таверны велел жене, детям и троим рабам бежать через заднюю дверь. Завидев раненого, он затрясся, его глаза от испуга едва не выскочили из орбит.

– Постель, быстро! – крикнул Скола.

Трактирщик дрожащим пальцем указал на дверь боковой комнатушки. Клодия уложили на тощий соломенный тюфячок. Ткань тампона, прижатого к ране, сделалась ярко-алой, с нее уже капало. Скола посмотрел на трактирщика.

– Найди еще тряпок! – бросил он, вновь отрывая кусок от плаща, чтобы заменить намокшую ткань.

Глаза Клодия были открыты, он тяжело дышал.

– Все нормально, – сказал он, бодрясь. – Я выживу, Скола. Но шансов у меня будет больше, если вы поспешите в Бовиллы за помощью. Здесь со мной все будет в порядке.

– Клодий, нет! – прошептал Скола. – Поезд Милона остановился. Они найдут тебя и убьют!

– Они не посмеют! – воскликнул Клодий. – Ступайте, ступайте!

– Двое справятся. Я останусь с тобой.

– Уходите все трое! – приказал Клодий сквозь зубы. – Я настаиваю, Скола! Вперед!

– Хозяин, – обратился Скола к трактирщику, – смени меня. Прижми тампон к ране и держи так. Мы скоро вернемся.

Через минуту за стенами хижины послышался стук копыт.

Голова кружилась. Клодий закрыл глаза, стараясь не думать о том, что с ним будет.

– Как зовут тебя, человек? – спросил он, не открывая глаз.

– Азиций.

– Что ж, Азиций, постарайся прижимать плотнее и составь компанию Публию Клодию.

– Публию Клодию? – с дрожью в голосе переспросил Азиций.

– Именно так. – Клодий поднял веки и усмехнулся. – У меня неприятности! Представляешь, я встретил Милона!

В дверях показались тени.

– Да, представляешь, он встретил Милона, – подтвердил с порога Милон.

Клодий с презрением посмотрел на него:

– Если ты убьешь меня, Милон, тебя осудят. Ты станешь изгнанником до конца своих дней.

– Я так не думаю, Клодий. Меня оправдает Помпей. – Милон пинком опрокинул Азиция на пол и наклонился к ране. – Ну, это не смертельно, – сказал он и кивнул Фустену. – Тащите его на улицу.

– А с этим что? – спросил Фустен, косясь на Азиция.

– Убей его.

Один стремительный взмах – и голова трактирщика развалилась надвое. Биррия и Эвдам сдернули Клодия с ложа, повлекли к выходу и бросили на Аппиеву дорогу.

– Разденьте его, – усмехнулся Милон. – Я хочу проверить, верны ли слухи.

Острым как бритва мечом Фустен распорол одеяние Клодия от паха до подбородка, потом рассек и набедренную повязку.

– Взгляните-ка! – расхохотался Милон. – Он и вправду обрезан!

Концом меча он подбросил вверх пенис Клодия, блеснули капельки крови.

– Поднимите его!

Биррия и Эвдам послушно поставили Клодия на ноги, голова того вскинулась и упала на грудь. Он не видел ни Милона, ни его прихвостней. Он видел только груду камней на обочине. В венчающем ее красном камне было вырезано отверстие в форме женских половых органов. Bona Dea… Простой придорожный алтарь в несчастливых тринадцати милях от Рима. У его основания лежали цветы. Рядом стояли блюдце с молоком и небольшая корзиночка с яйцами.

– Bona Dea! – прохрипел Клодий. – О Bona Dea!

Из широкой щели вульвы богини показалась головка змеи. Холодные черные немигающие глаза священного существа уставились на богохульника, дерзнувшего своим присутствием нарушить ход тайного ритуала в день чествования Благой Богини. Змея не моргала, мерно поблескивал лишь ее черный раздвоенный язычок, то появляясь, то исчезая. Меч Фустена глубоко погрузился в живот раненого и, задев позвоночник, вышел наружу, но тот словно не ощутил боли. Ничего не почувствовал он и тогда, когда Биррия вновь пронзил копьем его грудь, а Эвдам вывалил его внутренности на пропитанную кровью дорогу. И до тех пор, пока жизнь еще теплилась в истерзанном теле Публия Клодия, он и змея неотрывно смотрели друг на друга.

– Дай мне твою лошадь, Биррия, – сказал Милон, вскакивая в седло.

Его поезд уже приближался к Бовиллам. Фустен причмокнул, Биррия вскочил на широкую спину кобылы Эвдама, и все четверо устремились за кавалькадой.

Священная змея убрала голову и удовлетворенно свернулась в клубок в вульве Bona Dea.


Семья Азиция и рабы возвратились с полей. Обнаружив хозяина мертвым, они выглянули за дверь, увидели тело Публия Клодия и опять убежали.

В светлое время суток Аппиева дорога всегда полнилась путниками. Не был исключением и восемнадцатый день января. Одиннадцать рабов Клодия были мертвы, еще одиннадцать медленно умирали. Но никто не остановился, чтобы помочь им. Когда Скола, Помпоний и вольноотпущенник Гай Клодий вернулись к таверне в сопровождении наемной повозки и группы селян, они сгрудились вокруг тела товарища и зарыдали.

– Нас тоже убьют, – сказал Скола. – Как убили трактирщика. Милон не успокоится, пока не перебьет всех свидетелей.

– Тогда мне тут делать нечего! – сказал владелец телеги, развернулся и укатил.

После краткой неловкой заминки его примеру последовали и все остальные. Клодий продолжал лежать на дороге в луже крови, среди своих внутренностей. О Bona Dea! Его остекленевшие глаза были устремлены на алтарь.

К полудню движение по дороге усилилось. Путники с ужасом озирали последствия кровавой бойни и торопились уйти. Наконец к одинокой таверне медленно приблизился паланкин старого римского сенатора Секста Тедия. Недовольный тем, что носильщики остановились, он выглянул из-за занавесок, и взгляд его упал на лицо Клодия. Он с трудом выбрался из паланкина, опираясь на прочный тяжелый костыль. У него не было одной ноги. Он потерял ее под началом Суллы в боях против царя Митридата.

– Положите беднягу в мой паланкин и отнесите в его римский дом, – распорядился Секст Тедий, потом поманил слугу. – Ксенофонт, помоги мне вернуться в Бовиллы. Там должны знать, что тут случилось! Теперь мне понятно, почему все эти идиоты так странно поглядывали на нас.

В результате примерно за час до заката запыхавшиеся рабы Секста Тедия пронесли тело Публия Клодия через Капенские ворота и потащили паланкин к его новому дому с видом на долину Мурции, Большой цирк, Тибр и Яникул.

Прибежала Фульвия с развевающимися волосами, настолько потрясенная, что не могла ни кричать, ни плакать. Она молча раздвинула занавески, оглядывая останки супруга: его внутренности, запихнутые обратно в живот, его кожу, белую, как парийский мрамор, его оголенный поцарапанный пенис.

– Клодий, Клодий! – раздался наконец пронзительный крик, безутешный, отчаянный, протяжный.

Убитого положили на самодельные похоронные дроги, установленные в саду перистиля, но ничем не прикрыли его наготы, чтобы члены «Клуба Клодия» видели, что с ним сотворили. Вскоре в саду собрались почти все: Курион, Антоний, Планк Бурса, Помпей Руф, Децим Брут, Попликола и Секст Клелий.

– Милон, – прорычал Марк Антоний.

– Мы этого точно не знаем, – возразил Курион.

Он стоял возле Фульвии, неотрывно смотревшей на мужа.

– Мы знаем! – послышался новый голос.

Тит Помпоний Аттик прошел прямо к Фульвии и опустился рядом с ней на кушетку.

– Бедная девочка, – с нежностью сказал он. – Я послал за твоей матерью. Скоро она будет здесь.

– Как ты узнал? – спросил с подозрением Планк Бурса.

– От моего кузена Помпония, который сопровождал его в этой поездке, – ответил Аттик. – Их четверых охраняли тридцать рабов, но у Милона людей было впятеро больше. – Он показал на тело товарища. – И вот результат, хотя мой кузен и не видел, как это было. Он только видел, как Биррия метнул копье. Оно вошло в плечо Клодию, но рана была несмертельной. И Клодий настоял, чтобы Помпоний, Скола и Гай Клодий поскакали в Бовиллы за помощью, а сам остался в придорожной таверне. А когда они вернулись, все было кончено. Клодий лежал на дороге голый, с распоротым животом, трактирщик тоже был мертв. Нанятые селяне в испуге сбежали. Товарищи Клодия ударились в панику. Недостойно, конечно, но так уж получилось. Они сочли, что Милон непременно убьет их. Я не знаю, где двое других, но мой кузен добрался с ними до Арриции, а потом прибежал ко мне.

– Неужели никто ничего не видел? – воскликнул сквозь слезы Антоний. – Мне и самому иной раз хотелось стереть Клодия в порошок, но я любил его!

– Кажется, никто, – сказал Аттик. – Это случилось на пустынном отрезке дороги, во владениях Сертия Калла. – Он взял холодную руку Фульвии и принялся осторожно ее растирать. – Дорогая, здесь зябко. Ступай в дом.

– Я должна быть тут, – прошептала она, мерно раскачиваясь и не сводя глаз с мужа. – Он мертв, Аттик! Разве это возможно? Он мертв! Как мне смотреть в глаза детям? Что мне им сказать?

Аттик нашел взглядом Куриона и кивнул ему:

– Твоя мать все скажет им, Фульвия. Ступай отдохни.

Курион поднял ее, повел, и она подчинилась. Прежде строптивая, упрямая, непокорная, она сделалась неожиданно кроткой. На пороге ноги ее подкосились. Аттик подскочил к Куриону, и они вдвоем внесли Фульвию в дом.

Секст Клелий, руководивший бандами Клодия в эти дни, пройдя учебу у Децима Брута, не мог похвастать древностью рода и не входил в состав «Клуба Клодия», однако все знали его. И, пребывая в состоянии ступора, охотно позволили ему взять роль распорядителя на себя.

– Я предлагаю отнести тело Клодия на Форум и положить на ростре, – непререкаемым тоном произнес он. – Весь Рим должен видеть, что сделал Милон с человеком, затмевавшим его, словно солнце луну.

– Но сейчас темно! – возразил невпопад Попликола.

– Не на Форуме. Слух уже пущен, факелы зажжены. Беднота собирается. Эти люди должны знать, что случилось с защитником их неотъемлемых прав!

– Да, – сказал вдруг Антоний и скинул тогу. – Давайте возьмитесь кто-нибудь за шесты в изножье, а я возьмусь с головы.

Децим Брут неутешно рыдал, поэтому к мертвецу поспешили Попликола и Помпей Руф.

– Что с тобой, Бурса? – сердито спросил Антоний, едва удерживая накренившиеся носилки. – Неужели не видишь, что Попликола ниже Руфа? Встань на его место!

Планк Бурса кашлянул:

– Вообще-то, мне надо проведать жену. Она плохо себя чувствовала.

Антоний нахмурился, скаля мелкие ровные зубы:

– Какая еще жена, когда наш друг мертв? Ты что, Бурса, спятил? Живо смени Попликолу. Или узнаешь, каково было Клодию, когда я возьмусь за тебя!

Бурса подчинился.

Слухи действительно уже ширились. По улицам двигались толпы людей с факелами. Они расступались перед носилками, издавая возмущенные восклицания.

– Видите? – громко вскрикивал Клелий. – Видите, что с ним сделал Милон?

Рокот толпы все нарастал и усилился втрое, когда тело Клодия стали спускать с холма. Настоящий атлет, Марк Антоний повернулся, вскинул свой край носилок над головой и так, спиной, пошел по лестнице вниз, не оборачиваясь и ни разу не оступившись. Его рыжеватые кудри пылали в отблесках факелов. Форум притих. Женщины плакали, мужчины стонали.

Через всю площадь носилки пронесли к ростре и выставили на всеобщее обозрение. Клелий обнял за плечи маленького рыдающего старичка.

– Вы все знаете, кто это, так ведь? – громко вопросил он. – Это Луций Декумий! Самый старинный и самый преданный сторонник Клодия, давний его помощник и друг, посредник между ним и бедняками, замечательный гражданин, глава братства перекрестка! – Клелий взял Луция за подбородок и приподнял залитое слезами морщинистое лицо. – Видите, как он горюет? А теперь посмотрите на них!

Он повернулся и указал пальцем на курию Гостилия, дом сената, на чьих ступенях собралась небольшая группа сенаторов: радостно улыбающийся Цицерон, печальные, но не убитые горем Катон, Бибул и Агенобарб, встревоженные Манлий Торкват, Луций Цезарь и параличный Луций Котта.

– Видите их? – кричал Клелий. – Видите предателей Рима? Посмотрите на Марка Туллия Цицерона, он улыбается! Что ж, мы все знаем, что он-то ничего не потеряет от совершенного Милоном убийства!

Клелий, сморгнув, перевел дыхание, а когда вновь взглянул на дом сената, то Цицерона там не обнаружил.

– О, он, наверное, подумал, что он – следующий! Ни один человек не заслуживает смерти больше, чем великий Цицерон, который казнил римских граждан без суда, пока его не отправил в ссылку тот несчастный, кто лежит перед вами. Иссеченный, истерзанный своим злейшим врагом. Все, что предлагал Публий Клодий, сенат отвергал! Что о себе возомнили люди, составляющие этот загнивающий орган? Почему мы их терпим? Почему они ставят себя выше нас? Выше меня! Выше мудрого Луция Декумия! Выше даже Публия Клодия, который был одним из них!

По толпе пошли завихрения. С каждым словом Клелия шум возрастал.

– Он бесплатно раздавал вам зерно! – кричал Клелий. – Он возвратил вам право собираться в своих коллегиях, право, которое вот тот человек, – произнес он, указывая на Луция Цезаря, – отнял у вас! Он обеспечивал неимущих работой, устраивал для вас превосходные игры! – Он сделал вид, что всматривается в море пылающих праведным негодованием лиц. – Здесь много вольноотпущенников. Каким другом он был для вас всех! Он дал вам право посещать игры, хотя все этому противились. Он хотел сделать вас полноценными римскими гражданами, распределить по тридцати одной привилегированной трибе!


Римский форум


Клелий умолк, всхлипнул, отер со лба пот.

– Но они, – крикнул он, не глядя ткнув рукой в курию Гостилия, – этого, разумеется, не хотели! Они знали, чем им это грозит! И они сговорились убить вашего любимого Публия Клодия! Такого бесстрашного и целеустремленного, которого ничто, кроме смерти, сдержать не могло! Они понимали это! Они все учли. И сплели сети подлой интриги. Нет, не только громила Милон – все сенаторы убивали его! Милон был лишь орудием в их грязных руках! И я утверждаю, что есть один только способ обращения с ними! Покажем им силу нашего горя! Покончим с ними, пока они не прикончили нас! – Он посмотрел на ступени курии и в притворном ужасе отшатнулся. – Видите? Они все сбежали! У них нет мужества ответить за свои преступления! Но остановит ли это нас? Остановит?

Толпа забурлила, факелы взметнулись к небу. В ответ громыхнуло единодушное:

– Нет!

Попликола придвинулся к оратору ближе. Марк Антоний, Планк Бурса, Помпей Руф и Децим Брут, наоборот, в тревоге отступили, ощущая некоторое беспокойство. Двое из них были плебейскими трибунами, один недавно прошел в сенат, а еще один только об этом и мечтал. Обличения Клелия возымели на них то же действие, что и на сбежавших сенаторов, с той лишь разницей, что им некуда было бежать.

– Тогда проявим наше единство! – крикнул Клелий. – Положим Публия Клодия в курии и посмотрим, посмеет ли кто-то убрать его оттуда!

Передние ряды толпы бросились к ростре. Носилки Клодия, взметнувшись над головами, поплыли к массивным бронзовым, с виду несокрушимым дверям. В один миг их обрушили внутрь, сорвав с огромных петель. Тело Клодия исчезло в курии. Толпа последовала за ним, все круша и сметая.

Бурса каким-то образом смылся. Марк Антоний, Децим Брут и Помпей Руф оцепенело смотрели на весь этот кошмар.

Антоний пришел в себя первым и завертел головой. В глаза ему бросилось маленькое морщинистое и заплаканное лицо. Луций Декумий по-прежнему проливал горючие слезы. Марк Антоний не любил разводить сантименты, но знал старика еще по Субуре, а потому подошел к нему и крепко обнял.

– Где твои сыновья, Декумий? – спросил он.

– Не знаю и не интересуюсь.

– Такому старому человеку давно пора спать.

– Я не хочу спать. – Старик поднял заплаканные глаза и узнал того, кто говорил с ним. – О Марк Антоний, они все уходят! – воскликнул он уныло. – Она разбила мне сердце и тоже ушла. Вслед за всеми!

– Кто разбил твое сердце, Декумий?

– Малышка Юлия. Я знал ее с малых лет. И Цезаря знал с малых лет. И с Аврелией мы познакомились, когда ей было всего восемнадцать. Я устал от переживаний, Антоний! И больше ничего этого не хочу!

– Но Цезарь пока еще с нами, Декумий.

– Однако я никогда уже не увижу его. Цезарь велел мне позаботиться, чтобы до его возвращения с Клодием ничего не случилось. Но я не сумел за ним уследить. И никто не сумел бы, поверь мне, Антоний!

Вдруг толпа закричала. Антоний взглянул на курию Гостилия и весь напрягся. Здание было очень старое, без окон, но высоко под фресками, украшающими фасад, шли большие решетки для доступа воздуха. Сейчас они сияли красным пульсирующим светом и выпускали струйки дыма.

– Юпитер! – крикнул Антоний. – Они подожгли здание сената!

Луций Декумий извернулся, как угорь, и был таков. Пораженный Антоний смотрел, как древний старик с невероятным проворством пробирается через толпу погромщиков, текущую вниз по ступеням. Теперь пламя вырывалось из дверного проема, но Луция Декумия это не остановило. Миг – и его маленькая фигурка исчезла в огне и дыму.

Удовлетворенная и уставшая толпа понемногу покинула Форум. Антоний и Децим Брут поднялись по лестнице Весталок наверх, где замерли, наблюдая за грандиозным пожаром, ставшим для Публия Клодия погребальным костром. За зданием курии Гостилия на Аргилете располагались конторы сената, в которых находились драгоценные протоколы собраний, сенаторские декреты, называемые consulta, фасты с перечислением всех магистратов, которые когда-либо занимали государственные должности. С другой стороны от курии, на спуске Банкиров, стояла Порциева базилика, штаб плебейских трибунов, где находились также конторы банкиров, хранившие множество невосполнимых записей. Базилику построил Катон Цензор. Это было первое подобное строение, украсившее Форум. Хотя эту небольшую, неяркую базилику давно уже заслонили более помпезные постройки, она была частью mos maiorum. Напротив курии Гостилия, на другом углу Аргилета, стояла изящная базилика Эмилия, которую все еще реставрировал Луций Эмилий Павел, стараясь довести ее до совершенства.

И все они горели.

– Я любил Клодия, но он уничтожил бы Рим, – сдавленно выдохнул Марк Антоний.

– Я тоже любил его, – откликнулся Децим Брут. – И искренне полагал, что он сможет улучшить работу сената. Однако он потерял чувство меры. Затея с вольноотпущенниками погубила его.

– Я полагаю, – задумчиво сказал Антоний, – что теперь все успокоятся и наконец изберут меня квестором.

– А я отправлюсь к Цезарю в Галлию. Увидимся там.

– Ха! – воскликнул Антоний. – Наверняка жеребьевка забросит меня на Сардинию или на Корсику.

– О нет, – усмехнулся Децим Брут. – Нас обоих ждет Галлия. Цезарь затребовал тебя, Антоний. Он сообщил мне об этом в письме.

И Антоний отправился домой, чувствуя себя много лучше.


В ту ужасную ночь произошло еще кое-что. Небольшая группа горожан под водительством Планка Бурсы отправилась за Сервиеву стену на Эсквилинское поле, где в храме Венеры Либитины хранились фасции, которые некому было вручить, поскольку выборы не состоялись. С этими фасциями они проделали весь путь с южной окраины города до Марсова поля и встали у виллы Помпея, требуя, чтобы тот принял знаки высшей власти и взял на себя обязанности диктатора. Но в доме было темно, и никто к ним не вышел. Узнав, что Помпей уехал на свою виллу в Этрурии, со стертыми ногами они потащились к домам Плавтия и Метелла Сципиона на вершине Палатинского холма, чтобы просить их принять фасции. Но двери оказались заперты, и им никто не ответил. Несчастный и испуганный Бурса поспешил улизнуть сразу после неудачи у виллы Помпея. На рассвете группа, оставшаяся без вожака, возвратила фасции в храм Венеры Либитины.

Рим брошен, никто не хочет им править. Так думали все – и мужчины и женщины, пришедшие поглазеть на дымящиеся руины их великой истории. По ним уже ползали нанятые Фульвией работники в специальной обуви, в масках, в перчатках. Они палками ворошили еще горячие уголья, надеясь найти прах Публия Клодия. Наконец кое-что нашли, чтобы заполнить урну, отделанную золотом и драгоценностями. Клодия необходимо было похоронить, пусть и не за государственный счет. Сама Фульвия, разбитая горем, подчинилась матери, и прах с Форума унесли.

Катон и Бибул в ужасе оглядывали пожарище.

– О Бибул, базилики Катона Цензора больше не существует, а у меня нет средств, чтобы возвести ее заново! – стенал Катон, озирая обвалившиеся почерневшие стены.

Колонна, так досаждавшая плебейским трибунам, торчала из балок провалившейся крыши, как остаток гнилого зуба.

– Ты можешь использовать приданое Порции, – сказал Бибул. – Я без него обойдусь, да и Порция тоже. Кроме того, Брут в любой день может вернуться. Он тоже даст денег.

– Утрачены все протоколы заседаний сената! – продолжал жаловаться Катон. – И речи великого Катона Цензора не сохранились для потомства.

– Это страшное бедствие, но, по крайней мере, нам теперь не грозит засилье вольноотпущенников.

Для сенаторов Рима это было главным утешением.

То же самое думал и Луций Домиций Агенобарб, взявший в жены сестру Катона и отдавший некогда за Бибула одну из своих сестер. Невысокий, коренастый, без единого волоска на гладком лоснящемся черепе, он не обладал ни напористостью одного из поджидавших его друзей, ни острым умом второго, но был невероятно упрям и безгранично предан boni – «хорошим людям», ультраконсервативной фракции сената.

– До меня только что дошел потрясающий слух! – сообщил он, задыхаясь.

– Какой? – равнодушно спросил Катон.

– Что Милон был в Риме во время пожара!

Оба друга уставились на Агенобарба.

– Не может быть, у него не хватило бы смелости, – промямлил Бибул.

– Но мой информатор клянется, что видел, как Милон наблюдал за пожаром с Капитолийского холма. И хотя двери его дома были заперты, внутри кто-то находился. Явно не слуги.

– Кто же подбил его на убийство? – спросил вдруг Катон.

– А была ли в том нужда? – удивился Агенобарб. – Он и Клодий всегда были врагами.

– Но до убийства не доходило, – сказал Бибул. – Кажется, я могу назвать подстрекателя.

– И кто он? – спросил, встрепенувшись, Агенобарб.

– Разумеется, Помпей. А за ним стоит Цезарь.

– Но это ведь сговор! – ахнул Агенобарб. – Помпей, конечно, дикарь, но дикарь осторожный. Цезарь сейчас в Галлии, а Помпей досягаем. Зачем ему себя так подставлять?

– Если нет доказательств, о чем ему беспокоиться? – бросил с презрительной миной Катон. – Он публично порвал с Милоном больше года назад. С этой стороны к нему не подъедешь.

– Вот-вот, – улыбнулся Бибул. – И приручить пиценского дикаря становится нашей первостепенной задачей. Если он настолько услужлив, что готов так прогибаться ради Цезаря, подумайте, что он может сделать для нас! Где Метелл Сципион?

– Заперся в своем доме, после того как к нему пришли с фасциями.

– Тогда, – сказал Катон, – мы войдем к нему со двора.


После сорока лет крепкой дружбы Цицерон и Аттик поссорились. Цицерон, всегда страшно боявшийся Публия Клодия, воспринял весть о его смерти с восторгом, а Аттик искренне горевал.

– Я не понимаю тебя, Тит! – кричал Цицерон. – Ты один из самых влиятельных всадников в Риме! Ты огребаешь проценты с каждого римского предприятия, Клодий сделал бы тебя своей главной мишенью! А ты скорбишь по нему, как по близкому человеку! Я вот не скорблю! Наоборот, я рад!

– Никто не должен радоваться преждевременной потере Клавдия Пульхра, – твердо сказал Аттик. – Он был братом одного из моих самых дорогих друзей, Аппия Клавдия. Он был умен и достаточно образован. Мне нравилось бывать в его компании, и я буду скучать без него. И мне жаль его маленькую жену, которая так любила его. – Костлявое лицо Аттика стало задумчивым. – Страстная любовь редко встречается, Марк. Она не заслуживает, чтобы ее обрывали в самом расцвете.

– Фульвия? – взвизгнул в ярости Цицерон. – Эта вульгарная шлюшка? Имевшая наглость брюхатой являться на Форум и костерить противников своего муженька! Стыд, да и только! О Тит, перестань! Она, возможно, и внучка Гракха, но Семпронии и Фульвии вряд ли ею гордятся!

Аттик вдруг сжал губы и встал:

– Иногда, Цицерон, ты ведешь себя как махровый ханжа! Ты должен быть осторожен: за твоими арпинскими ушами все еще торчит солома! Ты хуже грязной сплетницы с окраины Лация и даже не помнишь, что ни один Туллий не осмеливался сунуть нос в Рим, когда Гай Гракх расхаживал по Форуму!

И он покинул гостиную, оставив хозяина в совершеннейшем изумлении.

– Что с тобой? И где Аттик? – пролаяла с порога Теренция.

– Думаю, побежал к Фульвии, чтобы плясать перед ней.

– Но она ему всегда нравилась. Хотя бы тем, что с пониманием относилась к его пристрастию к мальчикам.

– Теренция! Аттик женат, у него есть ребенок!

– Разве это что-то доказывает? – строго вопросила Теренция. – Право, Цицерон, ты стареешь.

Цицерон вздрогнул, поморщился, но ничего не сказал.

– У меня есть к тебе разговор.

Он показал на дверь своего кабинета:

– Пройдем туда? Там нас не услышат.

– Мне все равно.

– Тогда, может быть, останемся здесь, дорогая?

Она бросила на него подозрительный взгляд, но решила ссоры не затевать.

– Туллия хочет развестись с Крассипом.

– Ну что там опять случилось? – раздраженно поморщился Цицерон.

Некрасивое лицо Теренции сделалось совершенно непривлекательным.

– Бедная девочка совсем извелась, вот что случилось! Крассип относится к ней как к собачьему дерьму, в которое нечаянно вляпался! И где те надежды, что он подавал? Он лентяй и дурак! Это же ясно. Хотя ты этого почему-то не понимаешь.

Цицерон нервно потер руками лицо:

– Теренция, я давно знаю, что он – полный ноль, но этот развод снова ввергнет меня в большие финансовые проблемы. Шутка ли, собрать Туллии очередное приданое? Крассип ведь не отдаст полученные от меня деньги. Сотни тысяч сестерциев пропадут, а мне снова придется собирать для нее приданое! Она не может оставаться одна, как Клодия. Разведенная женщина в Риме – мишень для сплетен!

– А я и не говорю, что она хочет жить в одиночестве, – с загадочным видом проговорила Теренция.

Цицерон, думая о приданом, не вник в подоплеку этого замечания:

– Ах, она очень хорошая девочка и, к счастью, весьма привлекательная. Но кто к ней теперь посватается? После двух мужей в свои двадцать пять она так и не родила. Теренция, слушай, она не бесплодна?

– В этом отношении у нее все в порядке, – уверенно заявила Теренция. – Пизон Фруги был так болен, что совсем обессилел, а Крассип сам не хочет детей. Туллия нуждается в настоящем мужчине. – Теренция неожиданно фыркнула. – Если она найдет такого, ей повезет больше, чем мне.

Цицерон не услышал насмешки, он вдруг вспомнил одно имя. Почему – непонятно. Просто вспомнил. Стопроцентный патриций, богач. И уж наверняка горазд на все прочее.

Он просиял, забыв и об Аттике, и о Фульвии:

– Я знаю такого человека! Не нуждающегося в солидном приданом! Это Тиберий Клавдий Нерон!

Тонкогубый рот Теренции округлился.

– Нерон?

– Нерон. Он очень молод, но метит в консулы.

– Бред! – прорычала Теренция и ушла.

Цицерон пораженно мотнул головой. Да что с ним сегодня? Что стряслось с его золотым языком? Он никого не может ни в чем убедить. Это все Клодий.

– Это все Клодий! – сказал он вошедшему Марку Целию Руфу.

– Я знаю, – усмехнулся Целий, обнимая друга за плечи и подталкивая в сторону кабинета. – Почему ты не в кабинете? Или ты теперь держишь вино здесь?

– Нет, вино там, – облегченно вздыхая, сказал Цицерон.

В кабинете он наполнил вином две чаши, добавил в них воды и спросил:

– Что привело тебя? Тот же Клодий?

– Отчасти, – ответил Целий, хмурясь.

По выражению Теренции, он тоже был настоящим мужчиной. Высоким, достаточно красивым и достаточно мужественным, чтобы привлечь к себе сестру Клодия Клодию и удерживать ее в течение нескольких лет. А потом – оттолкнуть, чего Клодия ему не простила. В результате был громкий суд, но Целия защищал Цицерон. Он столь красочно описал скандальное поведение потерпевшей, что жюри с удовольствием отмело обвинение в покушении на убийство Клодии. Обвинения множились, но Целий вышел сухим из воды. Публий Клодий пришел в ярость, но ничего с этим поделать не мог.

В этом году Целий был плебейским трибуном в коллегии, которая в большинстве своем выступала за Клодия и против Милона. Но Целий упорно стоял за Милона.

– Я видел Милона, – сообщил он, устроившись удобнее.

– Это правда, что он опять в городе?

– Да. Залег на дно и выжидает, в какую сторону подует ветер. Очень недоволен Помпеем, покинувшим Рим.

– Всех, с кем я говорил, удручает смерть Клодия.

– Меня – нет! – резко ответил гость.

– Хвала богам! – Цицерон покрутил в чаше вино, посмотрел на него, вытянул в трубочку губы. – И что Милон намеревается делать?

– Начать собирать голоса. Он хочет стать консулом. Мы долго беседовали и согласились, что лучше всего ему вести себя так, словно ничего экстраординарного не произошло. Клодий встретил Милона на Аппиевой дороге и напал на него. Он был жив, когда Милон счел за лучшее отступить. Вот как все было.

– Ну-ну!

– Как только запах гари на Форуме улетучится, я созову плебейское собрание, – сказал Целий, протягивая свою чашу за очередной порцией разбавленного вина. – Пусть Милон сам разъяснит им подробности дела.

– Отлично!

Они помолчали. Потом Цицерон неуверенно произнес:

– Надеюсь, Милон освободил всех рабов, что там были.

Целий усмехнулся:

– О да! Иначе их пытали бы. А под пыткой можно сказать что угодно. Поэтому Милон их освободил.

– Надеюсь, до суда не дойдет, – сказал Цицерон. – Не должно бы дойти. Самозащита есть самозащита.

– Суда не будет, – уверенно сказал Целий. – К тому времени как изберут преторов, чтобы разобрать это дело, все уже позабудут о нем. Одно хорошо в нынешней анархии: если какой-нибудь плебейский трибун, например Саллюстий Крисп, попытается организовать судилище прямо сейчас, я наложу вето. И скажу Саллюстию, что я думаю о том, кто использует несчастный случай, чтобы отомстить человеку, некогда подвергшему его порке за посягательства на добродетель своей жены.

Они улыбнулись.

– Хотел бы я точно знать, какова роль Помпея во всем этом, – раздраженно сказал Цицерон. – Он сделался таким замкнутым, скрытным.

– Помпей Магн страдает от чрезмерно раздутого самомнения, – ответил Целий. – Я никогда не считал, что Юлия оказывала на него положительное влияние, но теперь, когда ее нет, пересмотрел свое мнение. При ней он был собран, деятелен и не лез ни в какие дрязги.

– Я склонен поддержать его выдвижение на пост диктатора.

Целий пожал плечами:

– А я еще в нем не уверен. По справедливости, Магн должен встать за Милона. Если он это сделает, я его поддержу. – Он скривился. – А Помпей выжидает. Смотрит, куда подует ветер на Форуме.

– Тогда постарайся, чтобы твоя речь в защиту Милона потрясла всех.


И речь Целия действительно была потрясающей. Милон в ослепительно-белой тоге кандидата в консулы слушал ее со скромным и заинтересованным видом. Хорошая тактика – ударить первому, да и Целий был прекрасным оратором. После он попросил Милона изложить свою версию столкновения с Клодием, которая была выслушана молча, без оскорбительных реплик. Поскольку речь была тщательно продумана, звучала она убедительно. Плебс колебался. Выходило, что Клодий сам напросился на хорошую трепку. Он был известным задирой, его шайки будоражили город задолго до появления противоборствующих им сил. Кроме того, этот смутьян одинаково презирал как первый, так и второй классы.

Сам Милон с Форума направился к Марсову полю. Помпей определенно уже должен быть у себя.

– Прошу прощения, Тит Анний, – сказал ему слуга, – но Гней Помпей никого сегодня не принимает.

Взрыв смеха, донесшийся из дальних комнат, перекрыл звучный голос хозяина дома.

– О Сципион, какой смешной анекдот!

Милон напрягся. Сципион? Что Метелл Сципион делает у Помпея? Обливаясь холодным потом, он поспешил вернуться в Рим.

Помпей всегда отделывался туманными фразами. Неужели он неправильно его понял? «Тебя порой посещают весьма дельные мысли!» – вот все, что сказал тогда этот хитрец. «Отделайся от Клодия, и я награжу тебя», – слышалось в этих словах. Но так ли было на деле? Милон облизал пересохшие губы, сглотнул слюну и сообразил, что его сердце колотится так бурно совсем не от быстрой ходьбы.

– Юпитер! – громко вскричал он. – Магн подставил меня! И заигрывает с boni. Я просто инструмент в его хитрой игре. Да, я нравлюсь boni, но что будет, если им больше понравится Магн?

Он шел к Помпею, чтобы сказать ему, что снимает свою кандидатуру на должность консула. Но теперь – нет. Нет!


Планк Бурса, Помпей Руф и Саллюстий Крисп снова созвали плебейское собрание, чтобы ответить Целию и Милону. Собрались те же люди. Лучшим оратором среди них был Саллюстий.

– Абсолютная чушь! – кричал он в своей завершающей речи. – Назовите мне хоть один веский резон, по которому человек с тридцатью рабами, вооруженными лишь мечами, может решиться напасть на отряд, состоящий из ста пятидесяти головорезов в кирасах, шлемах и поножах! При мечах, при кинжалах и пиках. Бред! Ерунда! Публий Клодий был не дурак! Сам Цезарь в такой ситуации не пошел бы в атаку! Нет! Он, правда, способен и с горсткой людей творить чудеса, квириты, но только в условиях, обеспечивающих победу! Разве Аппиева дорога подходящее поле боя для группы гражданских, сильно уступающих числом сопернику? Ровная, как доска, где невозможно ни сманеврировать, ни найти укрытие! И почему, даже если Клодий напал, должен был умереть скромный и беззащитный хозяин таверны? Нам говорят, его убили люди Клодия! Но зачем? Нет, это гнусное преступление совершено в интересах Милона, устранившего невольного свидетеля еще более гнусного преступления! Задумайтесь, зачем он освободил всех составлявших его охрану рабов? И так щедро вознаградил, что они разбежались, как тараканы? Их теперь нет возможности разыскать! И как умно с его стороны было прихватить с собой истеричку-супругу! Единственный человек, который мог бы нам все прояснить, Квинт Фуфий Кален был так занят в повозке с впавшей в панику женщиной, что ничего не видел, и я ему верю, ибо нрав этой женщины хорошо известен всем нам!

Вокруг захихикали.

– Так что пролить свет на обстоятельства гибели Публия Клодия может лишь его убийца – Милон!

Саллюстий замолчал, усмехнулся, довольный тем, что выбил у Целия оружие, лишив возможности напомнить всем о его связи с Фавстой. Затем, набрав в грудь воздуху, перешел к заключительной стадии обличения:

– Весь Рим знает, что влияние Публия Клодия порой было разрушительным, и многие из нас осуждали его стратегию и тактику, но то же самое можно сказать и о Милоне, чьи методы были еще менее законными. Они с Клодием очень не ладили между собой, но скажите, зачем убивать человека, мешающего твоему политическому продвижению? Разве нельзя справиться с ним по-иному? Убийство – это не римский путь! Убийство указывает на еще более омерзительные вещи. Убийство, квириты, – это подрыв устоев государства! Ведь если вдуматься, что может быть проще? Человек становится у тебя на дороге, и ты убиваешь его! Никаких хлопот. Врага больше нет, и дорога свободна. Клодия Милон убил первым. Но станет ли Клодий последним в этом списке? Вот вопрос, которым мы все должны задаться! Кто из нас может похвастать такой охраной, как у Милона? На Аппиевой дороге с ним было сто пятьдесят человек! В кирасах, шлемах и поножах! С мечами, с кинжалами, с пиками! Эскорт Публия Клодия не шел ни в какое сравнение с этой армией! Зачем Милону подобное войско? Я утверждаю: чтобы захватить в Риме власть. Это он нагнетает страх. Это он задумал серию убийств! Кто будет следующим? Плавтий, еще один кандидат на консульскую должность? Метелл Сципион? Квириты, пока не поздно, остановите этого сумасшедшего! Да ограничится список его кровавых расправ лишь одной жертвой!

Не осталось больше ступеней сената, на которых можно было стоять, но большинство сенаторов стояли в колодце комиция и слушали. Когда Саллюстий замолчал, из колодца раздался голос Гая Клавдия Марцелла-старшего.

– Я немедленно созываю сенат! – громко выкрикнул он. – В храме Беллоны на Марсовом поле!

– Процесс пошел, – шепнул Катону Бибул. – Встречу назначили там, где Помпею от нее не увернуться.

– Они вновь начнут просить его стать диктатором, – сказал Катон. – А я этого не хочу!

– Я тоже. Но, полагаю, речь пойдет не о том.

– Тогда о чем?

– О senatus consultum ultimum. Нам нужно ввести законы военного времени, и кто лучше Помпея обеспечит их исполнение? Но не в роли диктатора.

Бибул оказался прав. Если Помпей и был разочарован ходом собрания, то не подал виду. Он сидел в toga praetexta в первом ряду среди консуляров и внимательно слушал дебаты. С видом глубокой заинтересованности.

А когда Мессала Руф предложил сенаторам принять senatus consultum ultimum, дающий право Помпею созывать войско для защиты государства, но не в качестве диктатора, Помпей любезно согласился, не выказав сожаления или раздражения.

Мессала Руф с готовностью уступил ему кресло. Как старшему консулу прошлого года, ему волей-неволей приходилось вести заседания, но он ничего не мог предпринять, разве что организовать назначение интеррекса. Но и этого не сумел сделать.

А Помпей сумел. Тут же принесли большой кувшин с водой, в него побросали маленькие деревянные шарики с именами всех патрициев, глав декурий. Кувшин накрыли крышкой, а потом раскрутили, в результате чего из носика выскочил первый жребий. На нем стояло: Марк Эмилий Лепид. Но жеребьевка не кончилась, пока все деревянные шарики не выскочили наружу. Это не значило, что ожидалась бесконечная карусель интеррексов, как случилось в прошлом году, просто таков был порядок. Все с большой долей уверенности полагали, что второй интеррекс Мессала Нигер успешно проведет выборы и положит конец безвластию в Риме.

– Было бы нелишним, – сказал Помпей, – если бы коллегия понтификов вставила дополнительные двадцать два дня в календарь этого года по завершении февраля. Високосный месяц сделает срок правления будущих консулов почти полным. Это возможно? – спросил он у Нигера, ибо тот был понтификом.

– Безусловно, – ответил сияющий Нигер.

– Еще я предлагаю принять декрет, согласно которому в Италии и Италийской Галлии ни один римский гражданин мужского пола в возрасте от семнадцати до сорока лет не будет освобожден от военной службы.

Все в один голос крикнули:

– Да!

Удовлетворенный Помпей распустил собрание и вернулся на свою виллу, где вскоре появился и Планк Бурса, которому, уходя, Помпей кивнул, приглашая его к себе.

– Надо кое-что сделать, – сказал Помпей, с удовольствием растягиваясь на ложе.

– Все, что тебе желательно, Магн.

– Лучше послушай, что мне не желательно. Это выборы. Ты, конечно, знаком с Секстом Клелием?

– Да. Когда горел Клодий, он неплохо управлялся с толпой. Не знатен, но очень полезен.

– Ну-ну. Кажется, он заправлял шайками Клодия? Теперь я хочу, чтобы он поработал и на меня.

– И?

– Мне не нужны выборы, – повторил с нажимом Помпей. – Пусть Клелий посмотрит, что тут можно сделать. Милон все еще хочет стать консулом, и, если он добьется успеха, с ним будет не сладить. А мы совсем не хотим, чтобы в Риме истребили всех Клавдиев, так ведь, Бурса?

Планк Бурса громко прокашлялся:

– Осмелюсь посоветовать, Магн. Тебе надо бы окружить себя очень сильной и до зубов вооруженной охраной. И пустить слух, что Милон тебе угрожал. Что якобы ты боишься сделаться очередной его жертвой.

– Отличная мысль! – воскликнул довольный Помпей.

– Рано или поздно Милона осудят, – продолжил Бурса.

– Определенно. Но… не сейчас. Подождем и посмотрим, что будет, когда интеррексы не сумеют организовать выборы.


К концу января закончились полномочия второго интеррекса, их взял на себя третий патриций. Волнения в Риме приобрели столь грозный размах, что даже в четверти мили от Форума все конторы и лавки были закрыты. Что привело к увольнениям и подлило масла в огонь. А Помпей, вроде бы обязанный заботиться о государственной безопасности, лишь разводил руками, широко раскрывая некогда неотразимые голубые глаза. Да, в Риме сейчас неспокойно, но ведь революции нет. И значит, вся власть должна быть сосредоточена в руках интеррекса.

– Он метит в диктаторы, – сказал Метелл Сципион. – Он об этом не говорит, но думает, это точно.

– Этого нельзя допустить, – отрезал Катон.

– Этого и не будет, – спокойно заверил его Бибул. – Мы постараемся осчастливить Помпея, привязать его к нам и направить против настоящего врага. Против Цезаря.

Врага, который вдруг вторгся в безоблачный мир Помпея, да еще в такой манере, которая совсем тому не понравилась. В последний день января он получил из Равенны письмо.


Я только что узнал о смерти Публия Клодия, Магн. Это ужасно. К чему идет Рим? Ты должен незамедлительно окружить себя верной охраной. Дело дошло до крайностей, под удар попадает каждый, а ты – в первую очередь, и по многим причинам, которых мне нет надобности перечислять.

Мой дорогой Магн, у меня к тебе есть три дела. Первое: как сообщают мои осведомители, ты уже лично просил Цицерона повлиять на Целия, заставить его перестать причинять тебе неприятности и поддерживать Милона. Я был бы благодарен тебе, если бы ты попросил Цицерона приехать в Равенну. Здесь замечательный климат, он отдохнет, поймет, что нас двое, и заставит Целия замолчать.

Второе дело весьма деликатного свойства. Мы с тобой дружим почти восемь лет. Шесть из них ты провел в обществе нашей любимицы Юлии, но вот уже семнадцать месяцев ее нет с нами. Срок достаточный, чтобы смириться с потерей и, как бы она ни была для нас тяжела, начать устраивать дальнейшую жизнь. Может быть, пришло время подумать об укреплении наших отношений через новые брачные узы. Это лучший способ показать Риму, что мы заодно. Я уже переговорил с Луцием Пизоном. Тот будет счастлив, если я разведусь с его дочерью, выделив ей приличное состояние. Бедняжка Кальпурния полностью замкнута в женском мирке Государственного дома и ни с кем не видится с тех пор, как моя мать умерла. Ей следует дать возможность найти хорошего мужа, пока она молода. С возрастом женщине все труднее найти себе подходящую пару. Фабия и Долабелла тому пример.

Я понимаю, что твоя дочь Помпея несчастлива с Фавстом Суллой, особенно с тех пор, как его сестра-близнец Фавста вышла замуж за Милона. После смерти Публия Клодия Помпея вынуждена общаться с людьми, которые не по нраву ни ей, ни ее отцу. Я бы предложил ей развестись с Фавстом Суллой и выйти замуж за меня. Как ты мог убедиться, я благопристойный и разумный муж при условии, что моя жена будет вне подозрений. В дорогой Помпее есть все, чего я желал бы найти в жене.

А теперь о тебе, вдовеющем уже около полутора лет. Я очень хотел бы иметь еще одну дочь, чтобы предложить ее тебе в жены! К сожалению, второй дочери у меня нет. Есть племянница Атия, но, когда я снесся с Филиппом, пытаясь выяснить, как он отнесется к предложению развестись с ней, ответ был отрицательным, ибо Атия, по его мнению, – драгоценнейший перл. Если бы существовала еще одна Атия, я бы забросил свою сеть и туда, но, увы, счет моим племянницам не идет далее единицы. У нее, правда, имеется дочь от покойного Гая Октавия, но Цезарю и тут не везет. Малышке Октавии всего тринадцать. Однако Гай Октавий оставил после себя еще одну дочь от Анхарии, своей прежней жены, и эта Октавия уже вошла в брачную пору. Она из почтенного рода Октавиев из южной части Лация, а в некоторых ветвях этой семьи имелись консулы и преторы, да ты и сам о том знаешь. И Филипп, и Атия будут рады отдать эту свою родственницу тебе.

Пожалуйста, обдумай мое предложение, Магн. Ты очень нравился мне как зять! Так почему бы и мне, в свою очередь, не побыть твоим зятем? Уверен, я тоже буду неплох в этой роли.

Третье дело попроще. Мое наместничество в обеих Галлиях и Иллирии закончится месяца за четыре до консульских выборов, на которых я намерен выставить свою кандидатуру повторно. Поскольку мы оба не раз подвергались нападкам со стороны

Загрузка...