Мы надеемся, что читатель, который вместе с нами продвигается в этом исследовании, получает все большее представление о характерах этих двух людей; так что когда эти соперники встретятся лицом к лицу, их поступки уже не будут нуждаться в комментариях.
Итак, если Помпей и колебался, принять ли ему на себя это командование, его колебания были недолгими. Он собрал свои корабли и своих солдат, призвал к себе царей и князей, правивших в его пространных владениях, вошел в Азию и начал, как всегда, с разрушения всего того, что сделал его предшественник; – не забывайте при этом, что его предшественником был Лукулл, то есть один из самых влиятельных людей Республики.
Лукулл вскоре услышал, что Помпей не оставил камня на камне от его деяний; он отменял наказания, отбирал награды, говоря и доказывая своими действиями, что Лукулл теперь ничто, а он один – все.
Но Лукулл был не тот человек, который согласился бы смиренно пить из горькой чаши унижения. Через общих друзей он направил Помпею свои жалобы, и получил уведомление, что оба генерала встретятся на совещании, которое будет иметь место в Галатии.
Встреча состоялась, соперники предстали друг перед другом; их ликторы несли фасции, и поскольку оба полководца были триумфаторами, их фасции были увиты ветвями лавра.
И тут произошло следующее: поскольку Лукулл прибыл из плодородного края, а Помпей, напротив, из края засушливого и безлесного, лавры ликторов Лукулла были свежи и зелены, а лавры ликторов Помпея засохли и пожелтели; увидев это, ликторы Лукулла отдали ликторам Помпея половину своих свежесорванных лавров. При виде этих любезностей некоторые улыбнулись.
– Вот! – сказали они, – вот опять Помпей венчает себя лаврами, которых он не срывал.
Встреча, которая проходила сначала в духе взаимной любезности и с полным соблюдением приличий, постепенно превратилась в спор, а спор – в ссору. Помпей упрекнул Лукулла в корыстолюбии; Лукулл упрекнул Помпея в честолюбии. Последний, позабыв все похвалы, которыми он только что осыпал своего соперника, тут же принялся хулить его победы.
– Хороши победы, – говорил Помпей, – которые добыты оружием двух царей, которые, увидев, что золото ни на что не годно, прибегли наконец к мечу и щиту: Лукулл победил золото, а мне он предоставил победу над железом.
– На этот раз опять, – говорил со своей стороны Лукулл, – ловкий и осторожный Помпей действует по своей старой привычке; он приходит, когда остается победить лишь призрак; в войне с Митридатом он поступает так же, как поступил в войнах с Лепидом, Серторием и Спартаком; он присвоил себе победу над ними, хотя эта победа была делом рук Метелла, Катула и Красса. Не похож ли Помпей по большому счету на трусливую птицу вроде стервятника, которая имеет обыкновение кормиться трупами тех, кого убила не она; не подобен ли он гиене и волку, которые терзают останки павших?
Лишенный какой-либо власти, сохранив лишь восемнадцать сотен человек, согласных ему подчиняться, Лукулл вернулся в Рим. А Помпей пустился в погоню за Митридатом.
Стоит почитать у Плутарха об этом долгом и жестоком походе, во время которого Митридат, запертый в стенах, выстроенных вокруг него Помпеем, убил всех оставшихся в лагере больных и бесполезных и исчез, так что никто не узнал, какие птицы одолжили его солдатам свои крылья, чтобы они смогли перелететь через стены.
Помпей последовал за ним. Он настиг его у Евфрата, в ту самую минуту, когда Митридату снился сон, будто он плывет по Понту Эвксинскому, и ветер благоприятствует ему, и уже виден вдали Босфор, как вдруг корабль разбился у него под ногами, оставив ему лишь обломок мачты, чтобы удержаться на волнах.
И тут в палатку вбежали его перепуганные генералы и закричали, прервав его сон:
– Римляне!
Ему пришлось решиться дать сражение. Его солдаты бросились к оружию и выстроились в боевом порядке; но весь мир был против злосчастного царя Понта.
Луна светила солдатам Помпея в спину, из-за чего их тени необычайно выросли. Люди Митридата приняли эти надвигающиеся на них тени за первые ряды римлян; они выпустили свои стрелы и дротики, которые поразили пустоту.
Помпей заметил ошибку варваров и приказал атаковать их с громким кличем; те не отважились даже дождаться их; он убил и утопил в реке десять тысяч человек, и захватил неприятельский лагерь. А где же был Митридат?
В самом начале боя Митридат, взяв с собой восемьсот рабов, пустил лошадей в галоп и пробился сквозь римскую армию; правда, когда он появился на той стороне, из восьмисот всадников осталось только три.
Двумя из этих выживших были сам Митридат и Гипсикратия, одна из его наложниц, столь храбрая, доблестная и мужественная, что царь называл ее не Гипсикратией, а Гипсикратом.
В этот день, одетая в персидские одежды, верхом на персидском коне, с персидским оружием в руках, она ни на миг не покинула царя и защищала его, в то время как он сам защищал ее.
Три дня они бежали через всю страну; в течение всех этих трех дней доблестная амазонка прислуживала царю, стерегла его сон, ухаживала за его конем. На исходе трех дней, когда Митридат спал, они достигли крепости Синоры, где хранилась его казна и его самое ценное имущество.
Они были спасены, по крайней мере, на время.
Но Митридат понимал, что это его последняя остановка на пути к могиле. Он проявил высшую щедрость, разделив между теми, кто остался верен ему, сначала деньги, затем одежду, и наконец, яд.
Каждый покинул его богатым, как сатрап; каждый отныне был уверен в своей жизни, если доведется пожить, и в своей смерти, если захочется умереть. Потом побежденный царь направился в Армению. Он рассчитывал на своего союзника Тиграна.
Тигран не только запретил ему войти в свою страну, но и назначил за его голову награду в сто талантов. Митридат поднялся вдоль Евфрата до самых его истоков и углубился в Колхиду.
В это время, то есть когда Тигран закрывал ворота своего царства перед Митридатом, его сын открывал их перед римлянами. Вместе с Помпеем они занимали города, которые им сдавались. И тут Тигран, которого совсем недавно разбил Лукулл, узнав о разладе между двумя римскими генералами, увидел надежду в том, что ему рассказали о сговорчивом характере Помпея, и возник однажды со своими родственниками и друзьями перед римским лагерем.
Он приблизился к его воротам; но на входе его встретили два ликтора Помпея, которые приказали ему сойти с коня и продолжить свой путь пешком, потому что ни один вражеский полководец не должен вступать в римский лагерь верхом.
Тигран сделал больше: в знак покорности он снял свой меч и отдал его ликторам; затем, представ перед Помпеем, он снял свою царскую диадему и хотел положить ее к его ногам. Но Помпей опередил его: он взял Тиграна за руку, привел его в свою палатку и усадил справа от себя; его сына он усадил слева.
– Тигран, – сказал он тогда, – это Лукуллу вы обязаны всеми потерями, которые вы несли до сих пор; это он отнял у вас Сирию, Финикию, Галатию и Софену. Я же оставляю вам все, чем вы владели, когда я вошел в вашу страну, при условии, что вы выплатите римлянам шесть тысяч талантов в возмещение ущерба, который они понесли от вас. Ваш сын будет царствовать в Софене.
Тигран пришел в полный восторг и пообещал вдобавок по полмины каждому солдату, по десять мин каждому центуриону и по одному таланту каждому трибуну.
Но его сын, который рассчитывал получить наследство от преданного им отца, не был так обрадован этим разделом; и посланцам, которые пришли пригласить его от имени Помпея на ужин, он ответил так:
– Премного благодарен вашему генералу за честь, которую он мне оказывает; но мне известен некто, кто примет меня лучше, чем он.
Через десять минут молодой Тигран был схвачен, закован в цепи и оставлен для триумфа.