Если ты выстрелишь в прошлое из пистолета, будущее выстрелит в тебя из пушки.
Учитель, воспитай ученика,
Чтоб было у кого потом учиться.
Подмосковье. 12 октября 2020 года
Коняев
За окном – золотая осень. То время, когда на дворе еще не прелюдия зимы, а воспоминание об уходящем лете, когда листва на кустах и деревьях не осыпалась грязно-серыми комками на землю, а трепещет золотом и багрянцем. Мое любимое время года. Я точно знаю, до зимы не дотяну, ну, тут уж извините, мне девяносто два года, пожил уже. Никаких сантиментов и сожалений. Есть такая болезнь, которую наука пока лечить не научилась, она называется старость. Меня зовут Михаил Николаевич Коняев. По профессии историк, академик еще доперестроечных времен. С гордостью могу сказать, что меня считали самым скандальным историком времен Советского Союза. Не без оснований меня называют последним академиком из СССР: я был избран членкором буквально накануне распада страны. Скандальным я был по той причине, что слишком мало ссылался на классиков марксизма-ленинизма, впрочем, для конца восьмидесятых это было не столь критично, даже несколько поощрялось. Мои работы были посвящены состоянию сельского хозяйства в России в период с конца шестнадцатого и до начала двадцатого века. Учитывая, что от наличия продуктов питания зависит безопасность государства, я и разбирал не только уровни урожайности, но и политические и экономические аспекты жизни страны, от сельского хозяйства зависящие. Классовый подход? Да нет, не это было главным, кстати, я считал, что роль личности в истории советскими учеными слишком недооценена в силу давления классовой теории, которая в нашей истории как-то не работает так, как представляли себе классики марксизма. За иммунитет ко всяким «измам» я был сначала бит, потом обласкан, затем отправлен на синекуру: будучи пенсионного возраста получил кафедру истории земельных реформ в России. Пустое место. И кафедра. И реформы. Семь монографий, плюс три в составе коллектива авторов. Шестнадцать кандидатов и три доктора исторических наук. Заслуги есть. С кем я был знаком, кого я консультировал, рассказывать не буду. Сами видите, что у нас происходит, поэтому зачем говорить о том, что так и не получилось реализовать? Извините, мне надо поговорить с одним человеком:
– Евгений Викторович, что вы мне ответите? Я понимаю, это нарушение режимности объекта и всё такое прочее…
По глазам куратора вижу, что последняя моя фраза ему активно не понравилась.
– Михаил Николаевич, вы должны понять, что режим есть режим…
– Евгений Викторович! Для меня это очень важно. Понимаете, это реализация всех моих планов, развитие идей, которые так и не были признаны научным сообществом в мое время. Я должен знать все подробности.
Вижу, что не могу пробить эту глухую защиту…
– Да вы поймите, товарищ майор, после этого разговора я могу идти за черту с чистой совестью, меня тут уже ничто не будет удерживать.
Кажется, до него дошло…
– Вы понимаете, что я беру на себя такую ответственность…
– Вы только скажите, где мы сможем спокойно поговорить? В обществе вашего сотрудника, конечно, ничего секретного я не выдам, но пусть человек присутствует.
– Ладно, уговорили. Когда?
– Завтра. В шестнадцать ровно. Это будет после защиты. Сейчас ресторан с пьяными учеными не приветствуется к радости соискателя, который может немного сэкономить (из-за эпидемии), чествуют небольшим фуршетом прямо на месте события. Так что в шестнадцать он будет тут, ну, где скажете.
Конюхов
Звонок Учителя прозвучал неожиданно накануне защиты. В последнее время я сильно нервничал, а мой мэтр был фактически вне игры – снова стало сдавать сердце, и его положили в какую-то новомодную клинику за городской чертой. Правда, необходимые для защиты диссертации документы он подписать успел. А вот присутствовать на защите – нет. Вы знаете, что при защите докторской диссертации научного руководителя у диссертанта нет, его роль исполняет консультант, каким для меня и был академик Михаил Николаевич Коняев. Меня зовут Александр Михайлович Конюхов, я знаком со своим Учителем еще со студенческой скамьи. Мне сейчас шестьдесят два, две недели назад как отметил в узком кругу это грустное событие. Михаил Николаевич читал нам курс лекций по вопросам земельных отношений в дореволюционной России, разбирая особенно подробно причины провала любых реформ в этой области. Единственными эффективными преобразованиями в земельных отношениях оказались предвоенные реформы большевиков. В аспирантуру я поступил сразу после окончания военной службы. Была возможность «откосить» от армии, такая дурацкая штука, как совесть, не позволила. Прошел Афганистан. Была возможность «откосить» и от поездки в эту «дружественную» страну. Та же самая штука, о которой я говорил ранее, не позволила. Остался на сверхсрочную, застал вывод наших войск, прикрывал отход нашей дивизии в составе роты спецназа. Два легких ранения. Наград не получил. Как говорил наш замполит, из-за своего длинного языка. Язык мой – враг мой, да, это как раз про меня. А потом была защита кандидатской диссертации. Я выбрал очень скандальную тему, если бы не перестройка и не Афган за моей спиной, то не защитился бы. Тема кандидатской звучала так: «Скрытые механизмы Октябрьского переворота. Роль офицеров Генштаба в подготовке и проведении вооруженного захвата власти партией большевиков». Моим оппонентом был академик Коняев. Его отзыв был самым благожелательным, хотя главу о причинах Октября он раскритиковал. А после защиты (я проскочил впритирку, буквально один голос «за» стал решающим, набрал неписаный минимум в две трети) мы с Михаилом Николаевичем стали общаться намного чаще. Мне тогда было тридцать шесть. И больше четверти века шёл к своей докторской под чутким руководством Коняева. Про нас шутили: «и на нашего Коня нашелся свой Конюх»… На шутки я не обижаюсь, но за оскорбления сразу бью в рыло, привычка такая после Афгана осталась… Личная жизнь? Да не сложилась как-то. У меня было два легких ранения, но оба в голову, скорее всего, недолеченная контузия. Иногда у меня случались припадки, что-то вроде эпилептических, только без судорог. Иногда терял сознание и падал, из-за этого мне отказали в правах на вождение автомобиля. Двести, совершенно не лишних для меня, баксов исправили ситуацию. Теперь я за рулём. Чувствую приближение приступа за несколько минут и успеваю присесть или припарковаться. Знаете, интересное чувство: мгновенно наступает темнота, а ты висишь над своей упавшей тушкой и наблюдаешь за собой вроде как со стороны. Потом кто-то лупит тельце по щекам или суёт под нос какую-то вонючку, обычно этого достаточно для того, чтобы вернуться. Такие вот галюники, получается… Беру в руки уже переплетенную рукопись. «Реформы Александра II и контрреформы Александра III». Ну что, завтра в бой! «И вечный бой, покой нам только снится…»[4]
Подмосковье. 13 октября 2021 года
Полковников
– Женя, объясни мне, тёмному человеку, какого?
Вопрос тяжелой скалой повис в воздухе, готовясь размазать оппонента по паркету… Почему-то выпускающий (так теперь называлась должность Николая Степановича Полковникова, оставшегося одной из ключевых фигур проекта «Вектор») терпеть не мог эти новомодные покрытия, а в своем кабинете оставил паркет еще советских времен, который аккуратно отреставрировали, покрыли лаком, дали ему новую жизнь и оттенили весьма красивую фактуру, присущую только натуральной древесине.
– Николай Степанович! Я взял на себя ответственность, вы же знаете, как психолог я отвечаю за готовность хроноагента к транспортировке.
– А я думаю, что вы, Евгений Викторович, проявили вопиющую безответственность. Возраст агента, состояние его здоровья, это вы учли? Если уже так надо было организовать эту встречу, так почему не на базе? Тут до реанимации из любой точки – три минуты и аппаратуру можно запустить за пять минут! А что у нас? За сколько вы гарантируете доставку агента на точку старта?
– Десять минут, максимум!
– Целых десять минут, дол…б! – Не выдержал полковник, распекая подчиненного, он добавил к последнему слову еще две связки самых разносторонних эпитетов, из которых психолог проекта почерпнул много нового и о себе, и о своей физиологии, и о сексуальных предпочтениях не только своих, но и родителей заодно. Вообще-то Полковников (который полковник одновременно) был человеком крайне сдержанным и хладнокровным. Для него такие вспышки гнева были не характерны, он срывался на мат всего три-четыре раза, и этот случай стал пятым за всю его жизнь!
Евгений Викторович Сипягин сначала покраснел, потом побледнел, а потом стал бордовым, как отварная свекла в украинском борще.
– Я бы вас попросил, Николай Степанович! Я бы вас очень попросил…
– Так… рапорт мне на стол! Резво! Шевели лапками, б… Когда должна быть эта встреча?
– С минуты на минуту!
– Что? А с академиком сейчас кто?
Тут побледнел уже полковник, чувство приближающегося северного зверька сдавило ему грудь.
– Так это, Мариночка… Она всегда профессора выкатывает на прогулку, и я еще, так вы меня вызвали.
– Он еще не укатил? – полковник раздраженно забарабанил костяшками пальцев по дубовой столешнице.
– Никак нет, когда я к вам шёл, Ведерникова уже спускала агента к выходу. Думаю, они уже на месте…
– Отставить рапорт! Молнией к академику, и если с ним что-то случится, то ты будешь первым, кто покинет «Проект» не по собственному желанию. Ясно?
– Так точно, – почему-то по-военному ляпнул психолог и помчался по коридору к служебному лифту.
«Только бы пронесло, только бы с академиком ничего не случилось!» – думал выпускающий. После первого успеха была череда неудач, вызванная не слишком удачным материалом. Удалось установить, что психологическая готовность умереть (не путать с навязчивым стремлением к самоубийству) стала главным условием успеха переброса хроноагента в прошлое. При этом еще имел значение и багаж знаний, которые были необходимы агенту, ведь никаких материальных вещей в иную реальность забрать с собой невозможно. Только знания, опыт, навыки, рефлексы. В этом плане Коняев оказался очень удачным приобретением. Он был дважды женат и благополучно пережил своих супружниц, имел двух сыновей (от разных жен), оба с середины девяностых перебрались за пределы Отечества. А Михаил Николаевич никуда переезжать не собирался, хотя его и приглашали. Хотел умереть на родной земле. Обычная стариковская прихоть, которую надо было уважать. А его гигантский жизненный опыт! А знание той эпохи, в которую собираются послать хроноагента! Это же сам Всевышний дал нам такой шанс, и не дай бог, чтобы с академиком что-то произошло! Удивительное дело – этот человеческий мозг! Казалось бы, девяносто два года, маразм стоит на пороге! Так нет – никаких признаков деменции нет и в помине! Светлый ум, отличная память, причем никакого склероза! А что вы хотите, если свою последнюю монографию Коняев отдал в издательство всего год назад! И его книги издаются не только у нас, но и за рубежом, переведены на шестнадцать языков мира! И вот он согласился попробовать себя в «Проекте „Вектор”»… Только бы с ним было всё хорошо!
Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город.
Подмосковье. 13 октября 2021 года
13 октября в Москву пришел циклон. Но ветер, стремительно рвавший плакаты и афиши, задиравший юбки горожанкам, выбивавший зонтики из рук и срывавший шляпы и бейсболки с голов неосторожных прохожих, к обеду только усиливался. Этот ветер пришел не с северных льдов, неся хлад и снег, не с Южных Украин, даруя тёплые дожди, он пришел с запада, напитавшись в Средиземье и британских морях мороком, туманом и мрачной грозой. И нёс с собой тьму. В городе стало как-то по-зимнему сумрачно, серая мгла затягивала горизонт, ставший от этого унылым и беспросветным, а на мрачное, унылое серое небо начинали заползать громады отяжелевших грозовых облаков, с их черно-красным подбоем.
«Хорошо, что сегодня не пятница…» – подумал обыватель, съежившись, добираясь на место кормления офисного планктона. «Хорошо, что сегодня можно никуда не идти…» – решила про себя молодая художница, нырнув с головой в незаконченный холст, при этом не забыв грязную пятерню вытереть о всклокоченную от непрофильного употребления прическу. «А нам всё равно!» – твердили несгибаемые старушки-пенсионерки, спешащие по своим делам в тот самый час пик, когда и без них в общественном транспорте иголке упасть некуда. Но тьме было на всех наплевать – она поглощала город, квартал за кварталом, медленно и неотвратимо, минута за минутой, час за часом, и постепенно город стал исчезать, полностью погрузившись в беспросветную мглу. Первым исчезли башни Москва-сити, и стало казаться, что город проваливается не во сумрак непогоды, а во мрак прошедших веков.
Конюхов
Я купил эту машину двенадцать лет назад. Она уже тогда не была новой, но во вполне приличном состоянии. Обычная «Лада Калина», мне иномарка не по карману. А тут и салон достаточно просторный (не люблю, когда колени упираются при посадке в авто в подбородок), и девочка моя не прожорливая. Наверное, надо перестать нервничать, а то я до Перепупинска, где прячется от людей и болезней академик Коняев, мой учитель, никогда не доберусь. Интересно, кто это нашёл такую дыру недалеко от Москвы? Я же был уверен, что в ближнем Подмосковье такой хренотени быть не должно! Её даже на навигаторе нет, пришлось ориентироваться на Лыткарино, а уже оттуда двигаться до Володарского, вот тут и произошёл затык. По описанию профессора мне надо было от поселка Володарского добраться по дороге на Колычево (одно из многих в Подмосковье)[5]. Тут еще было понятно: сначала через речку Парху перебраться по мосту между Большой Володаркой и Малой Володаркой, дальше маршрут: Константиново, Плетениха, Новлянское, Семивраги… и всё? Нет дальше ничего. Лес тут есть. Смотрю Гугла-карту, аэрофотосъемку, ну вот, вот эта дорога к лесу от Семиврагов вроде бы то, что мне было нужно, ну и что? Что дальше? Куда? Зачем? Нет тут ничего. Лес и всё! Ладно, тут мне академик написал: от этого сельца сделать звонок. А связь? Раз пишет, значит есть. И звонил же он мне. Звонил! Разбрасывая октябрьскую грязь, автомобиль с трудом добрался до деревеньки… Ну, здравствуй, жопа мира! Над головой низко пролетел самолет, идущий на посадку в Домодедово. Вспомнил народную примету, что низко летящие самолеты – это к дождю. Деревушка эта никакая, пара десятков домов да полсотни с небольшим жителей на всё селение. Живут одни старики. Звоню. Трубку берет женщина, представляется медсестрой, рассказывает подробно, как дальше ехать. О! Понял. Вот сюда идёт улица, Золотая, там местная амбулатория, ага Новые Семивраги, тут деревушка на деревушке. А вот и нужная мне дорога – ныряет в лес. А массив тут большой, идет по излучине Пахры, наверное, километров квадратных десять-двенадцать будет, как минимум. Еду через ряды старых деревьев, густые и заросшие темным подлеском. Пока пересекал чащу, стало совершенно темно, просвет появился только после того, как вырвался на опушку. О! А вот и госпиталь. Наверняка в нём мой академик и лечится. А живёт в санатории в лесу. Хорошо. Проверяю. Улица Заречная, значит, еду правильно. Чуть было не пролетел мимо! Торможу. Возвращаюсь. Сторожка лесника. Шлагбаум. Дорога идёт в глубь зарослей. Из сторожки выходит лесник, мужик квадратный, плечи здоровенные, сам невысокий, но я таких по Афгану знаю – с ним лучше один на один не встречаться: заломает и, зевая, пойдёт дальше, не потратив сил больше, чем на ловлю блохи у любимой кошары. Внимательно посмотрев на машину, как будто рентгеном прошелся, «лесник» поднимает поперечину из массивной трубы, ага, тут легковушкой не проскочишь – никакой тебе деревяшечки на перекладинках – всё крепко и массивно. Удивительно, но прямо в лес идет асфальт. И тут я выезжаю к ограде. Тут место под стоянку машин, навес, две иномарки ждут своих хозяев. Паркуюсь. Сейчас должен показаться Конюхов. Вот только обрадовать его нечем. И мучает мысль: не повернуть ли мне обратно? Но учителя нервировать нельзя. А так, может быть, смогу ему всё преподнести аккуратно. О чём это я?
Сейчас я поражаюсь одному: как он меня просчитал! Ладно, давайте обо всем буду рассказывать последовательно, пользуясь правильным научным методом – подробно и не забывая о деталях. В диссертационном совете нашего университета моя работа никаких возражений при ее предоставлении не вызывала: оформлена правильно, тема раскрыта, замеченные недостатки были оперативно исправлены. Но тут произошла ротация в этом самом «научном трибунале», у нас эта процедура была прописана в уставе университета. Пришло пять новых человек, в том числе и профессор Незванько. Николай Тарасович был выходцем из Тернопольщины, ему шел семьдесят четвёртый год. В возрасте тридцати лет он защищал кандидатскую, в историческую науку шёл по партийной линии, имел серьезную «мохнатую руку» в столице, так что поступил просто и эффективно: ему достали «кирпич с грифом»[6], который он и передрал, причём многие куски текста не удосужился даже чуть-чуть изменить. На его беду официальным оппонентом был академик Коняев, который хорошо знал текст первоисточника: ее писал один из его учеников. Он не только обвинил молодого соискателя в плагиате, но и доказал факт бессовестного заимствования.
Николай Тарасович защитился через год, немного подрихтовав текст, изменив тему и метнувшись в другой научный совет. Видимо, ему помогли выбрать правильных оппонентов и нужных рецензентов. Защитился он в периферийном научном совете и вскоре получил звание доцента и должность проректора по административно-хозяйственной работе одного из столичных вузов. Так сказать, политическая структура усилила воспитательное направление исторической науки. Докторскую он защитил в восемьдесят восьмом, когда по стране вовсю гуляли перестроечные ураганы. Но его докторская была на удивление скромной, беззубой, доказать ее актуальность и научную новизну было сложно, но Незванько воспользовался проверенным рецептом: защищался на периферии и в научном совете прошел без проблем. Диссертация была написана двумя кандидатами исторических наук, так что с самим текстом проблем не было, со скрипом и не без смазки, работа прошла ВАК, и Николай Тарасович получил профессора. В начале девяностых он частенько хвастался тем, что был потомком полицая, а его дядя сражался в мельниковских бандах, «освобождая Украину от большевистского засилья». Потом, в нулевых, быстро вновь переориентировался, стал ярым русским «патриотом» и поддерживал самые отъявленные националистические движения, чисто с позиций исторической науки. Пока что профессор Незванько чувствовал себя неплохо, имел кафедру, несколько диссертантов, участвовал в различных форумах, даже регулярно получал гранты, так что извините, был силой, и с ним считались.
И вот, получилось, что я заимел в научном совете человека, который имел на меня зуб, даже не на меня, а на моего учителя, но отомстить академику, унизив (завалив) его ученика, – так это ж отложенная месть, которая намного слаще мести немедленной! Я как-то не обращал на возню в совете внимания, я был занят работой, шлифовал текст, заканчивал редактировать монографию, которая заинтересовала несколько издательств, так что у меня был даже выбор, где издаваться. «Два Александра – противостояние русских элит на изломе эпохи». Сигнальный экземпляр получил еще до защиты и спокойно вставил в текст ссылку на эту работу. И вот он, мой Рубикон! Предзащита прошла успешно, замечаний принципиальных не было, недостатки оперативно устранены. Две рецензии – положительные. Предварительные отзывы официальных оппонентов – мне передали, что все хорошо, работу оценили высоко. И вот во время обсуждения на сцену выкатился профессор Незванько. Почему выкатился? Маленький, толстенький, с лысиной во всю голову и клоками седых волосинок в виде островков на темечке и за ушами, с крысиной мордашкой, страдающий одышкой и с солидными мешками под глазами, он перед тем, как начать речь, чуть пожевывал ртом, как будто перерабатывал оппонента на мелкие детальки прежде чем проглотить. А потом профессор решил поставить под сомнение даже не научную новизну, а вклад диссертанта в эту работу. Надо сказать, что он хорошо изучил мой труд, даже не автореферат, а именно текст диссертации, указав на то, что значительная часть опубликованных по теме работ была в соавторстве с академиком Коняевым. Затем приводил цитаты из работ самого академика, причём вырванные из контекста, сравнивал с моими идеями и утверждал, что работа – заслуга Михаила Николаевича, который на старости лет решил таким образом утвердить свои сомнительные концепции в исторической науке. Человеку, не знакомому с моей работой, это выступление могло показаться более чем убедительным.
Потом профессор Тарас набросился на мою личную концепцию преломления социальных факторов через личную психоматрицу человека, в которой доказывалось, что традиции и особенности воспитания, социальной среды, обучения влияли на исторические процессы, делая их из железно детерминантных, простите, заговорился… Делая их из строго закономерных непредсказуемыми, причём то, каким образом проявится реакция конкретной личности на стрессовую историческую ситуацию, абсолютно точно предсказать невозможно. И История часто сворачивала в сторону от закономерного пути только потому, что на ее пути оказывалась психика одной-единственной личности. Тут уже Незванько оторвался по полной программе, доказывая полную несостоятельность моих воззрений, которые тут не так сильно пересекались с идеями академика Коняева. Получалась интересная схема: мои диссертационные успехи – заслуга академика, а идеи собственно диссертанта – полный отстой, из-за которого нет смысла портить бумагу. И вообще надо бы отправить эту рукопись на помойку и заняться серьезными научными исследованиями.
А вы еще не знали, что научный мир – то еще болото, и подставить кого-то, провалить – любимое занятие многих «деятелей» от науки?[7] Да, тут был такой нюанс, академик Коняев уже удалился от активной работы, чтобы его как-то поддержать, я советовался с ним по некоторым работам, статьям и в них ставил его соавтором. Обычно статьи дополняют фамилиями ректора или секретаря научного совета, или кого еще, кому очень надо, чтобы появилась в послужном списке печатная работа. Я же поступал не так, как все «нормальные» люди, сейчас за это и расплачивался. Ничего, отбился. Меня неожиданно поддержал академик Басармян, который, кстати, с Коняевым был далеко не во всём согласен. Но с Аванесом Арутюновичем я лет восемь назад советовался по положениям докторской. Вот это академик и вспомнил. Приятным сюрпризом было и выступление официального оппонента, который подчеркнул интересные методы именно психологической части исследования, настаивая на перспективности применения их для дальнейших научных разработок. Вроде бы атаку Незванько мы отбили, но при ответах на другие вопросы профессор Тарас вставлял язвительные замечания про академическую убогость Михаила Николаевича, а потом еще спросил, каким образом неизданная монография попала в список работ диссертанта. Ну, тут я и вспылил. Вытащил на свет сигнальный экземпляр и высказал старому мерзавцу всё, что о нём думаю. Скандал! Да еще и какой! Сам себе подгадил. Из девятнадцати членов научного совета шесть чёрных шаров. Шесть! Это был провал, катастрофа. Стало совершенно ясно, что ВАК докторскую не пропустит.
Закурить бы! Да бросил! Врачи строго-настрого запретили с этими моими потерями сознания курить – сосуды головного мозга надо регулярно расширять. Я спросил тогда: «Коньяк подойдёт для расширения сосудов?» На что мне ответили: взять столовую ложку! хорошего!! коньяку!!! Подержать тридцать секунд во рту и… выплюнуть!!! Я тут кучу восклицательных знаков бы поставил: по одному восклицательному знаку за каждое матерное слово, которым наградил всех эскулапов и этого, в частности. На что невозмутимый доктор, записав пару понравившихся ему оборотов в блокнотик, заметил, что мне его рецепт, скорее всего, не подойдёт. Вот предлагал мне Мишка Порошин, друг детства, записать все эти высказывания… и издать отдельной книжкой. Уверяет, что денег нагреб бы столько, что ни о какой докторской и не помышлял. Но мне литературные лавры ни к чему. Забесплатно могу сказать кому и чего надо… И чаще всего это мне выходит боком. Жаль, Никита Сергеевич не дожил и не услышал сии перлы великого, могучего, командно-армейского языка. А иначе бы он с художественной братией на выставке изъяснялся намного точнее! А то только пид…ы да пид…ы, как-то односкладно, без изысков и фантазии…
А место тут действительно удивительное: густой лес с совершенно непролазным подлеском, смешанный; вот тут дубочки, тут березы, здесь в сезон белых грибов должно быть тьма-тьмущая, вот только живая изгородь не даст грибнику и шанса – если бы не дорога, тут шаг вправо, шаг влево – можно и машину погубить и самому себе чего-нибудь переломать. Ветви деревьев сплелись на пяти-шестиметровой высоте так густо, что кажутся одной шапкой, накрывшей всё это пространство, так, а почему ни в навигаторе, ни на Гугле не увидел этого здания за высоким забором? Я же фото с Гуглы смотрел, они там чисто спутниковые снимки печатают, да еще и актуально обновляемые. За три месяца тут такого бы никто не построил. Ладно, почему-то не хочется проверять, тем более что в массивных и, скорее всего, бронированных воротах образовалась такая калиточка, и из неё выкатилась коляска со знакомой фигуркой академика, прикрытого уютным красным клетчатым пледом. Вообще-то старик обожал тарахтящие такие самодвижущиеся креслица, в пару лошадиных сил электромотора, а тут… его катили с двумя такими сиськосилами на ручной тяге! Третий-четвертый размер как минимум! Блин! Сразу вспомнился анекдот: стоят в коридоре универа старенький-старенький академик и еще моложавый доцент. Тут мимо студентка с айкью по формуле 99,5–59,9–96,4 проходит, виляя знаменателем своего «интеллекта», доцент аккуратно так (чтобы не смести нах) толкает локтем академика в бок: «Степан Аркадьевич, хочешь трахаться?» – «Не-а…» – невозмутимо отвечает академик. «Счастливый!» – горько вздыхает доцент. И вот стою я, совершенно несчастный доцент, и жду прибытия счастливого академика, чтобы получить академический фитиль, и дай бог, чтобы не самым извращенным способом.
А Коняев уже подъезжает, а моторчик его кресла всё цокает копытцами да цокает, чего ей, цокалке, спешить, она мне каждым своим цоком душу переворачивает! Вроде как ощутил вторую молодость… Хорошо, что штаны курткой прикрыты, а то совсем было бы неудобно от эффекта помолодения (ну не чувствую я себя омолодившимся, вот помолодевшим минут так на двадцать – двадцать пять, это да). Подъехали. И тут я слышу такое бодренькое:
– Ну что, ученичок, обосрался?
Жизнь – это вопрос времени.
Подмосковье. 13 октября 2021 года. 16:10
Коняев
Сегодня с утра я чувствовал себя более чем неплохо. Даже сердце, которое уже не первый год ощущаю сгустком пульсирующей боли (самое лучшее, это когда ее величество Боль стихала настолько, что я позволял себе не замечать оную), отпустило… Притихло, и я мог сказать себе: не чувствую! Мне как-то говорили старые врачи-профессионалы, что у хронического больного перед смертью наступает временное улучшение: организмде мобилизует все свои последние силы, чтобы хоть на мгновение каким-то рывком почувствовать себя снова в порядке. Да не важно это, пожил! Наверное, ожидание триумфа моего ученика (а иного результата защиты этой добротной, выполненной на совесть работы быть не могло) придало мне жизненных сил. Вот, даже медсестра Марина Ведерникова (интересно, какой у нее чин в госбезопасности?) – ходячий сгусток сексуальной энергии – заметила, что моё состояние намного лучше. Ага, ага… так я ей и поверил. В моём состоянии лучше – это когда уже там.
Чем ближе к четырем пополудни, тем лучше себя чувствовал, практически точно представляя, как проходит защита, от выступлений оппонентов, ознакомления с рецензиями, дискуссии, примерно какие вопросы и кто может задать, а что и как отвечать – это мы с Сашей Конюховым прошли, и неоднократно. Этот молодой человек попал мне в ученики во многом случайно. Он защищал кандидатскую под руководством одного из замшелых монстров, ага, кстати, тот его руководитель на пять лет меня был моложе, правда умер в семьдесят, бывает. Я себя замшелым как раз не считаю, многие мои идеи до сих пор вызывают споры, и по ним идут не слишком оживленные (будем говорить правду) дискуссии. Сашко имел интересные воззрения, но не владел системным подходом, поэтому не мог понять, какие из его соображений имеют ценность, а какие, несмотря на оригинальную обертку, оказываются пустышкой. При нашем первом серьезном разговоре мы рассорились вдрызг. Но меня давно так аргументированно никто не полоскал! Понравилось! Встретились снова. Разговор шел на высоких тонах, но неожиданно мы поняли, что говорим на одном языке, а вот термины употребляем несколько в различных интерпретациях. Тогда попробовали сделать уточнение этих самых непокорных двояковогнутых терминов. Так появились наметки Системы. Нет, не тайной шпионской организации, а пласта научных знаний, без которых никуда. Кто кого в нашем дуэте учил? Так вы изучайте диалектику, господа и товарищи! Я учил Сашку, Александр учил меня. Так всё устроено в этом бренном мире!
Сначала наш тандем разродился серией статей. Затем вышла совместная монография. Затем Сашка задумался над докторской, которую начал писать еще до поступления в докторантуру. И я был уверен в том, что у него всё получится. Понимаете, у меня было не очень много учеников. Нет, диссертантов было достаточно, учеников не было! Никто не собирался принимать знамя сомнительных, с точки зрения научного официоза, идей. Каждый занимал свое место в научном социуме, после защиты забывая своего руководителя напрочь. С Конюховым было не так. Его идеи и мои идеи стали таким гремучим историческим коктейлем, который обязательно должен был дать результат!
В пятнадцатом, когда тема докторской была утверждена, диссертация была практически закончена. Но более пяти лет Александр уточнял работу и вносил в нее необходимые изменения. Я участвовал в формировании диссертации на первом ее этапе, а вот во время этого периода с удивлением заметил, что на основе моих идей Саша Конюхов сумел создать свою оригинальную теорию, в которой научные воззрения академика Коняева нашли закономерное, хотя и весьма своеобразное развитие. Так что будущему профессору и, почему бы не загадать, академику Александру Михайловичу Конюхову «светит» большая научная карьера.
Вот и подошло время встречи. Мариночка, запихнув в халатик какие-то медицинские причиндалы, чуть замешкавшись, выкатывает меня за ворота объекта. Электродвижки позволяют легко отворить «калиточку», представленную массивной бронированной плитой. Знаю, как соблазнительно, нет, как сногсшибающе выглядит госпожа Ведерникова со стороны. Убойная сила! Вот и будущий профессор наблюдает за ней с отвисшей нижней челюстью. Эх, Сашка, жениться тебе надо было бы вовремя! Не страдал бы сейчас от спермотоксикоза. Хотя нет, страдал бы! Маринка, она такая! Мумию возбудит! Поэтому ее в музеи египетских древностей не пускают ни за какие коврижки!
Ладно, подкатываю к доктору наук, поздравлять его – как-то банально и не в моем стиле. В моем личном стиле сказать что-то бодренькое, но гаденькое одновременно. Сашка меня знает как облупленного, он обижаться не будет, примет все как есть. Поэтому и ляпаю:
– Ну что, ученичок, обосрался?
И по тому, как вытягивается, стопорясь, физиономия Александра, понимаю, что что-то пошло не так. Поэтому обращаюсь уже к Марине:
– Девочка, побудь тут поблизости, у нас тут разговор не для ваших прелестных ушек.
И медсестра Ведерникова отходит, но не так, чтобы очень уж далеко, а так, чтобы контролировать мою тушку, разговор она подслушивать не собирается, уверен, что микрофон где-то в кресле-каталке, хорошо, если один.
Конюхов
«Кто настучал старику?» – это была первая мысль, которая возникла в моей голове, как только я услышал бодрую фразу академика. И только через несколько секунд до меня дошло, что это обычная академическая подколка, так характерная для этого экстравагантного чудака от исторической науки. По-видимому, по моей физиономии Михаил Николаевич обо всем догадался. Он просит медсестру, которая носит это стандартное морское имя[8], отойти, чтобы дать нам пообщаться. Та отодвигается на несколько десятков метров, но так, чтобы не упускать подопечного из виду.
– Ну что, Саша, докладывай, что там у тебя пошло не так? Защитился?
– Защитился… – голос у меня грустный.
– И что так?
– Шесть черных, Михаил Николаевич.
– П…ц, – ставит точку матерным словом академик, ну да, старик матерного слова никогда не гнушался! Слышали бы вы наши некоторые дискуссии!
– Давай, рассказывай!
Я и стал рассказывать, уложился в две минуты. А чего там рассусоливать.
– А ты знал, что у этого хитрожопого рагуля жена психолог, тренер по НЛП[9], не в курсе? Да, моя недоработочка, моя… А что Афанасьев?
Сергей Сергеевич Афанасьев – глава диссертационного совета, доктор наук, профессор, заведующий кафедрой. У него регалий, как блох на Барбоске. Был когда-то учеником Коняева, кандидатская, докторская. Михаил Николаевич возлагал на него большие надежды. Но как только защитил докторскую, о своем учителе забыл. Даже не перезванивал. Вскорости стал заведующим кафедрой. Всё имеет свою цену.
– Он говорил со мной после защиты. Так и сказал, ВАК не пройду. Лучше даже не посылать. Во время защиты ни слова… говорят, что собирается подать на конкурс…
– В ректоры метит?
– В них самых… Они-с, говорят, в последнее время сильно покорешились с Незванько и его прихвостнями, рассчитывают друг на друга. Думаю, его шарик был среди чёрных.
– Да, горько как-то… и во рту пересохло. Воды бы мне…
И тут я заметил, как мой любимый учитель бледнеет буквально на глазах!
Ведерникова
Меня подвела нелюбовь к иностранным языкам. В результате – никаких перспектив, звание младшего лейтенанта ФСБ, прозябание на маленькой должности в неприметном регионе. А вытащила любовь к медицине. Я не поступила бы в медицинский – отец не простил бы мне такого предательства, да и я не стала бы обычным врачом, хотя о военно-медицинской академии задумывалась. В академии ФСБ мне медицина давалась без напряжения. Ещё говорили, что у меня лёгкая рука. А потом была та история, когда мне предложили попрактиковаться в качестве медсестры реанимационного отделения. Вот тут я и набила руку. За два месяца, пока клиент не появился в поле зрения. Извините, большего не расскажу. Вот только то, что потом очутилась в Мухозасранске, это еще очень хороший для меня лично расклад. А потом приехал приятель отца, Николай Степанович. И вот я здесь. Вроде бы работа не пыльная, вот, противного старикана по парку катать да уколы ему делать. Это если не знать, что тут происходит.
Во-первых, старик не такой уж и противный. Внешне он чем-то напоминает Вольтера с той самой скульптуры, где он в кресле. Тут и там – преклонного возраста мужчина в кресле. Сухонький, с бледной кожей и синюшными губками – типичный сердечник с недостаточностью. Но ничего, до такого возраста дотянул! Говорит, что благодаря спорту, тому, что ни дня им не занимался. Это он цитирует одного премьера[10], вообще древний историк сыпет цитатами, шутками, подколками, острыми словечками; знаю, что таким образом в его возрасте сильные люди маскируют боль. Я не понимаю, на каких таких резервах он до сих пор тянет… Кстати, он и внешне похож на Вольтера, такой же крючковатый нос, умные глаза под густыми бровями, вот только шевелюра – клиент лыс, как яйцо, и лицо всё изрыто морщинами, почти как на картинах Глазунова, а ещё эти старческие пятна на руках… А вот говорить с ним интересно. Очень интересно. Недаром, что академик, начнет вещать – заслушаешься! Несмотря на возраст, никакого старческого дребезжания, речь четкая, спокойная, отчётливая, расставляет акценты и ударения точно, как гвозди заколачивает – за удар по гвоздю! А умение сравнивать, анализировать, давать точные характеристики. И никаких признаков склероза и маразма. Коуч сказал, что ему даже не надо было особенно расширять возможности запоминания, академик обладает отличными способностями к схватыванию и переработке новой информации. А ведь в молодости академик Конюхов был тем еще жеребчиком! Я – женщина, меня не проведешь. Это он сейчас представляется интеллигентом-импотентом, только я заметила пару раз, какими маслянистыми становились его глазки, так я не в претензии, у меня карма такая…
Отослал меня. Хочет с учеником поговорить тет-а-тет, ну пусть его, пусть. Ученик профессора мне не понравился с первого взгляда: какой-то угловатый, большеголовый, с копной непокорной шевелюры, встретила бы его на улице ночью – перепугалась бы. Вот на ученого он не похож, в темноте выглядел бы гопником, днём – типичный военный-отставник. Тяжелый лоб, маленькие глазки, спрятанные за пустышками очков, этот девайс у него скорее для имиджа – чуть смягчает неприятный взгляд, за легкой серой дымкой напыления. Хм… ему вроде за шестьдесят, а вот тело держит в пределах нормы; несмотря на возраст, жирком не заплыл, вот только странный он какой-то, нет, не странный – одинокий! Почему я так решила? Так по одежке! Он же выглядит совершенно безвкусно, такое впечатление, что его обмундировала девочка-продавец на сэконд-хенде. Вроде недешево, но подбор – это точно говорит об отсутствии твердой женской руки. Возьмём академика – человек в кресле, одежда старомодная, но подобрана идеально. Чувствуется, что когда-то супруга со вкусом это собрала, а он всё сумел сберечь и сохранить. И если Коняев – педант, то его ученик, кажется, Конюхов – раздолбай! Нет, не так… военный раздолбай! Это значит, что он то, что по работе положено, будет делать дисциплинированно, педантично, точно, а всё остальное – без фанатизма. О чем это они спорят? Вот, ученик моего подопечного что-то очень эмоционально говорит, начинает как-то по привычке круговым движением массировать переносицу, весьма характерный жест, с такой привычкой разведчики проваливаются на раз-два.
И тут я стала замечать, что вечер перестает быть томным. Что-то академик сильно побледнел. А вот и Женя Сипягин (он сам умолял именно так его называть, козел женатый), наш штатный психолог и куратор Коняева. Бл… Где он так долго телился? Ага, я-то вижу, что счет пошёл на секунды, подскакиваю к опадающему на глазах старику, а пульс-то у него ёк! На шее? Еле-еле… Всё… нет! И бледнеет-синеет на глазах, Ё… Хорошо, что взяла с собой! Вот четвертое-пятое межреберье. Четвёртое. Как учили! Один кубик! Адреналин в сердце! Смотрю, как от этой процедуры вояка, ученик академика валится в отруб! Ну и х… с ним, мне надо старика дотащить до реанимации! Игла задергалась! Запустила моторчик! Дышит плохонько, но делать искусственное не буду – тут баллончик со смесью… Маску на лицо. Рявкнула на оторопевшего психолога:
– Женя, б… Сигналь в реанимацию, пусть всё готовят! Остановка сердца! Быстрее!!!
И еще два слова на русском матерном добавила, чтобы врубил соображалку, наконец! Не стала ждать, пока этот лох полутораметровый очухается, пока в кнопочки пальцем-сосиской тыкать начнёт, несусь к калитке. Хорошо, что не все там тормоза, скорее всего, охрана сообразила, что экстренная ситуация, мы влетаем на Объект и несемся в лифтовую… Только бы успеть!
Полковников
Что я ненавижу больше всего? Неожиданности! А сегодня, чувствую, всё поперло, как из мешка! Какого этот поц застрял? Что он там делает? Почему не мчится прыжками на стоянку? Опять с девочками у лифта расшаркивается, петух гамбургский![11] А, вот, идёт! Важный такой, никуда не спешит, а что, ему, цельному психологу, спешить не с руки. Таки поц, как говорят в Одессе, в городе, где я родился и откуда меня призывали. Нет, чашу моего личного терпения он сегодня испил до дна. Овчина занёс кофе по-научному: заваренный в стеклянной пробирке над спиртовкой. Кто бы что ни говорил, а вкуснее напитка не найти! Овчина – старший лейтенант Виталий Аркадьевич Овчинников, он на должности секретарской, секретчик, вообще-то. Но если его вежливо попросить, может шефа и побаловать. Взял чашку и снова подошёл к окну, что-то щемит меня в последнее время. Кофей такой, как я люблю – в меру горчинка, в меру кислинка. Не слишком крепкий, но и не моча буриданова осла[12]. А тут смотрю – калитка открывается. Они там что, так быстро закончили беседу? Вот тут меня и посетило предчувствие чего-то нехорошего. Так и есть! Несется Мариночка, в кресле безвольная тушка академика с кислородной маской на лице, вот это да, никогда я еще так не желал, чтобы девочка наша бежала как можно быстрее! Ясно – они в реанимацию, а если… Нажимаю кнопку на селекторе.
– Группа переноса! Готовность! Пять минут! Пять я сказал! И ни секундой больше!
Бросаю всё, несусь в операционный блок. Он с реанимационным совмещен. А тут… Где Шахрай? Где Крашенинников? Где тут все? В блоке один только Лёня Головоножко. Парень-то он толковый, но какой-то сумбурный, нет, точнее, непрушный! Вот! Лёнчик носится между мониторами и рабочими местами, щёлкает тумблерами. Он что, один хочет все три места закрыть? Тоже мне Александр Матросов! Грудью на три амбразуры! Занимаю место выпускающего. Ну, тут я с тремя кнопками управлюсь.
– Николай Степанович, Миша уехал новую аппаратуру принимать. Там без него никак – приказ Главного. А Валик убежал в медпункт, он съел утром что-то несвежее, с двух нулей не вылезает.
Нет слов, одни междометия! Михаил Шахрай у нас на двух должностях: старший операционной смены, да еще и консультант по железу. И вот он, смещение со совмещением! Аукнулось! Валентин Крашенинников – оператор системы запуска. Весит сто сорок. Жрёт всё, что похоже на еду. Но в своём деле виртуоз. Травится третий раз за год. Отстранить и в клинику, подлечиться? Давно пора, руки не доходят, да и заменить пока некем. Вот и получается, что у меня тут только оператор системы контроля и слежения ветвей мирового дерева, Лёнчик Головоножко. Они у нас, конечно, универсалы, но как он справится с двумя функциями? Я тут подстрахую… Лучше бы я этого не делал! Получилось всё как-то глупо и спонтанно. Старика втаскивают в реанимационную, что-то вводят, ставят капельницу, и наши эскулапы вовсю над ним колдуют, но недолго. Алексей Натанович мне показывает два пальца, значит, не более двух минут у меня в распоряжении. Я нажимаю на кнопку активации системы переброса, не обращая внимания на бурчание Головоножки, что аппаратура, мол, не вышла на рабочий режим! Нетути времени! Такого кадра теряем! Включаю сирену. Реаниматоры втаскивают тело академика на мишень переноса и убегают прыжками. Это они делают правильно. Герметизация! 32 секунды нах! Губы пересохли… Смотрю, что Лёнчик бледнеет на глазах. Еще двадцать секунд. Я давлю на кнопку запуска… Краем глаза вижу, как выкатываются глазки из орбит у Головоногого, бля, что это такое происходит? Падение энергии? Включается аварийный блок – дает подкачку…
– Стоп! – орёт Лёня. – Стоп! Пробой! Пробой наблюдаю, б… Гасить!
Только я уже кнопку старта вжал до упора и отжать палец назад не могу – руку судорогой свело. Чувствую, как волосы на голове становятся дыбом, даже те, которых там давным-давно нет! В воздухе и по аппаратуре начинают бегать такие маленькие фиолетовые сполохи. Что это за?.. А?
– Гасить! – с этим криком Леонид кидается к рубильнику аварийного отключения, вот она, бамбула с ручкой, но в этот момент фиолетовый всполох пробивается к аппаратуре, которая мгновенно вспухает, радуясь неожиданному притоку энергии, и раздается мощный взрыв. Меня отбрасывает к стенке… Приходит спасительная темнота.
Конюхов
Чувствительная у меня натура. Много видел, через многое прошёл, но когда эта оторва вколола учителю прямо в сердце… Отключился! Вот и вишу я над парковкой непонятно где и наблюдаю с высоты птичьего полета за этой непонятной суетой. И что характерно, все занимаются Коняевым, до моего судорожного состояния никому никакого дела нет. Вот этот, коротконогий, что-то пробурчал в мобильник и умчался за бронекалиточку, а мне тут куковать, пока ко мне не подойдут или пока сам по себе не оклемаюсь (случалось и такое). Но никто не спешит. Видно, что тут живут добрые и отзывчивые люди.
А вот в округе начинает твориться что-то непонятное. Небо из свинцового превратилось в мрачно-траурное, и черная беспроглядная тяжесть наваливается на землю, прижимая всё живое к почве. Блин, я же тут, а тушка моя – там? Что же будет? Что? И тут замечаю, что в километре примерно от поверхности земли, почти на том уровне, где я парю, образовывается какой-то яркий фиолетовый конус. Такой яркий, что слепил бы мне глаза, но я-то смотрю не глазами, а непонятно чем! Конус чуть расширялся, а его узкая часть выстроилась так, что острым концом стала указывать на это странное здание. Я даже заметил жгуты, сначала тонкие, а потом всё толще и толще. Понимаю, что так должна выглядеть энергия в чистом её виде, а щупалец стало больше, и они начали утолщаться, пока совершенно неожиданно не рвануло! И понесло меня прямо в фокус этого конуса… А что же я тут? Да черт с ним, со мною, всё равно уже несёт, не выбраться!
«Технический отказ, приведший в результате к аварии, вызван совпадением двух крайне маловероятных событий: а именно сбоем неподготовленного к переносу комплекса аппаратуры и внешним пробоем энергии, который предсказать было невозможно. Аппаратура переноса уничтожена. Система слежения восстановлению не подлежит. На месте происшествия обнаружено обугленное тело оператора Л. Головоножко. Констатирована смерть агента Академик. На автомобильной стоянке у объекта обнаружено тело кандидата исторических наук Александра Конюхова без следов насильственной смерти. На сегодня программу переноса рекомендуется приостановить до получения и обработки данных по технической аварии и возможностях ее предупреждения. Рекомендуется в экстренном порядке создать более совершенную систему слежения за темпоральными ветвями. До этого момента оценить результат запуска не представляется возможным».