Над дверями висела табличка: «Выхода нет».
И он вдруг удивился, какой же стойкостью духа, каким холодным рассудком, какой твердой рукой должен обладать труженик, ежедневно приклепывающий – сотнями! – эту беспощадную сумму букв.
И он улыбнулся: надпись была неправильной, бессмысленной, неуместной, потому что она не могла быть иной, потому что люди опровергали ее на каждой остановке, он сам видел, да-да!
И забыл про нее мгновенно: он был оптимистом.
– Гражданин, нельзя поаккуратнее? – подала голос особа необъятных габаритов – Чего вы пихаетесь? – она злобно смотрела снизу вверх, с трудом повернув голову на толстой шее.
– Я не пихаюсь! – привычно огрызнулся он – Там сзади напирают.
Она молча сунула ему под нос кукиш из крашеных волос.
– Дворец Культуры, – хрюкнул динамик над самым ухом. – Но вам, господа, явно не сюда.
Автобус остановился, подергался в конвульсиях, чавкнул облезлыми губами дверей Серьезные молчаливые люди, дежурившие на остановке, пришли в движение. Те из них, кому нечего было терять в этой жизни, полезли внутрь – цепляясь друг за друга, хрипя от натуги, роняя пуговицы – и людская каша в железном чреве слабо застонала. «Куда они прут? – просипел кто-то сбоку. – Автобус не резиновый!»
Пора! – решил пассажир и спросил, стараясь дышать в сторону:
– Вы на следующей выходите?
Необъятная особа якобы не услышала: шумновато было. Её волосы источали жуткий запах чего-то изысканного. Двери стиснули влезших счастливчиков, автобус двинулся с места, кряхтя и покашливая.
Он повторил, стараясь быть вежливым:
– Простите, вы выходите?
– Какая вам разница? – донёсся сдавленный ответ.
– Сейчас моя остановка, – объяснил он. – Разрешите пройти!
– Разрешаю, – звонко сказала дама, заметно напрягаясь. Шевельнуться было невозможно.
– Ну подвиньтесь чуть-чуть! – взмолился он. Послышались голоса:
– Безобразие! Молодой наглец! Влез – еще и недоволен!
Тогда он принялся ввинчиваться в эту равнодушную стену живого мяса, расшатывать её, топтать её, прижимая к себе папку мёртвой хваткой, со всё нарастающей яростью, потому что он и так опаздывал, Сергей вот-вот мог уйти, – баба жирная, ну дай же пройти, убить тебя мало, и вас всех тоже, потных, озверевших, сосредоточенных… Рисунки, с ужасом думал он. Не помять бы рисунки!
– Переулок Сергея Иванова, – гнусаво объявил водитель.
О-о! Боже!
Пассажир жалостно вскрикнул: «Дайте же выйти!» Он рвался, рвался, рвался из этой нелепой западни, забыв приличия, чувствуя, как уходят последние мгновения.
– Закрываю двери, – с плохо скрываемым торжеством прохрюкал динамик.
Всхлипнули двери, облегчённо вздохнула толпа. Автобус тронулся, а водитель неожиданно добавил:
– Если у вас угнали машину, срочно покупайте проездной билет.
– Нечего было пихаться, – позлорадствовала дама.
Он с отвращением посмотрел на её красное лицо, сплошь покрытое мелкими капельками. Жгучая обида едва не выплеснулась из глаз. Вот ведь не везёт! И он сказал ей:
– Вас надо в грузовике возить. Двадцатипятитонном.
Дама, разумеется, бурно отреагировала, но это было неважно. Лихорадка отпустила, подарив возможность рассуждать. Время ещё есть, успокоил он себя. Сейчас выходим и мчимся обратно – со скоростью света, если получится. Успею…
Проехали знакомый перекрёсток. Переулок Сергея Иванова остался позади. Серёга Иванов жил прямо в угловом доме, вон за теми окнами. Там, наверное, жуткий бардак: сборы, беготня, поцелуи – самолёт-то ждать не будет, самолёт улетит. И Сергей ждать не будет. Сколько времени осталось? На часы не посмотреть… Он собрал решимость в кулак. В блин расплющусь, но выскочу из этой мясорубки! Вернусь, отдам папку с рисунками, и через два часа папка благополучно окажется в столице…
Путь к выходу теперь преграждали две девушки. Вид они имели такой, будто их только что прогладили с головы до ног горячим утюгом. Очевидно, ехали с кольца. Разговор их был прям и трогателен. Одна громко делилась своими страхами по поводу того, что грудь ее вдавится внутрь, а потом не выпрямится обратно, другая искренне сокрушалась, что в этой толчее не заметишь, как замуж выйдешь. Девушки были – сплошное очарование.
– Простите, – он прервал их беседу, – вы сейчас выходите?
Одна из проглаженных утюгом подняла личико.
– Уберите, пожалуйста, руку, а то дорвался до бесплатного.
Голос её был мелодичен, как визг тормозов. Как скрип несмазанных петель. Как лягушиное кваканье.
– Я могу и заплатить, – парировал он, однако руку убрал. – Только много не дам. Давайте с вами поменяемся местами.
– Наше место не хуже вашего, – возразила другая.
Автобус, кстати, уже подъезжал. Трансляция заперхала:
– Голубой сквер. На старт, внимание, марш.
Провалитесь вы все! – издал пассажир мысленный вопль. И пошёл на таран, жадно глотая воздух, прикрывая телом папку, превратив свободный локоть в штык, а сумасшедшая злость умножала его силы. И он бы точно пробился, если бы не досадная загвоздка: двери не открылись, поджала их плотная толпа. Сколько ни колотили в них стоящие на остановке люди – не помогло.
Самое обидное, что соседние двери гостеприимно распахнулись настежь, и люди там входили-выходили почти свободно. Если не считать оторванных по шву рукавов.
– Яйца! – взвизгнул женский голос. – У меня в сетке яйца!
– Чтоб вас! – немедленно откликнулся сердитый бас. – Я как раз сегодня брюки надел…
– Поздравляю! Как же вы не забыли?
Соседние двери шумно захлопнулись. Бас что-то промычал в ответ. Что-то спокойное и жизнерадостное. Дружелюбное и солнечное.