Отблески факелов на воде казались маслянистыми. Ветра почти не было, и высокие языки пламени едва колыхались. Один факел, установленный у края плота, сшибла танцующая пара, и он с шипением упал в воду, оставив белесое облачко пара.
Сейчас уже, пожалуй, никто не помнил, кому первому пришла в голову идея
– устраивать выпускной банкет при факелах, на специально сооруженных для этой цели плотах. Ровные – одно к одному – бревна были обшиты поверху пластикатовым листом, чтобы удобно было танцевать.
Оркестр – семеро энтузиастов из числа выпускников физического факультета – помещался чуть поодаль, а сторонке, поближе к темной громаде бездействующего маяка, на небольшом плоту. Связь с музыкальным плотом осуществлялась с помощью акустических волн, а говоря проще – веселых криков, без устали будоражащих залив Дохлого кита.
– Эй! Сыграйте «Возвращение»!
– Ради бога, «Отца Кнастера».
– «Попутный вете-е-ер»!..
Пары на большом плоту, причудливо подсвеченные настоящими смоляными факелами, казались диковинными четырехногими существами – выходцами из иных миров.
Длинный стол установили на Самом краю плота, чтобы не мешать танцующим.
Когда все сгрудились вокруг закусок, плот угрожающе накренился, что вызвало новый взрыв веселья.
– Все на дно!
– Покормим рыб!
– Привет от Дохлого кита!
– Правда, красиво? – шепнула Шелла своему спутнику.
– Что именно? – поинтересовался тот, отламывая мясистую клешню краба.
– Ну, все это… – Шелла сделала неопределенный жест. – Ночь с дымными факелами, танцы на плоту…
Ее партнер пожал плечами:
– Что ж тут Красивого? Искусственное разжигание эйфории посредством повторяемых телодвижений, а также с помощью горячительных напитков.
– Альви, прекрати, – сказала Шелла. В голосе ее дрожали слезы.
– Ладно, я пошутил, – пробурчал Альвар примирительно.
– От твоих шуток не становится веселее.
– …Наша семья последний день сегодня вместе, – надрывался кто-то в конце стола.
– Не день, а ночь, – поправили его.
– Тем более! – парировал оратор. – И наш плот, друзья, – это не плот… Это корабль, на котором мы, вооруженные знаниями, вплываем в будущее.
– Гип-гип!
– Выпьем за университет.
– Альма матер!
– Лучший из лучших!
– Чтоб он провалился, – явственно прорезался голос с другого конца стола.
– Минутку, – взывал оратор, тщетно стуча вилкой о фужер. – Я еще не кончил!
Кто-то хлопнул шампанским, и пробка, описав высокую дугу, шлепнулась в воду.
– Итак, наш корабль входит в будущее! Гром пушек заменяют ему выстрелы шампанского. Так пусть никогда и никто из нас не унизится до того, чтобы служить пушкам…
Конец тирады потонул в нестройных выкриках.
– Отставить пропаганду!
– Кто тебе платит?
– Интеллигент паршивый! («Интеллигент» на курсе было ходовым ругательством).
Шелла вздохнула:
– Неужели хотя бы сегодня нельзя без политики?
– Политика – удел бездарностей, – ответил Альвар. Он сощурился и добавил: – Ею занимается из физиков только тот, кто в науке составляет абсолютный нуль.
– Или тот, кто состоит на жалованье в Управлении охраны социального порядка, – меланхолично добавил сосед.
– Мы, люди конца восьмидесятых годов XX века… – бубнил чей-то пьяный голос.
Кто-то предложил:
– Тост – за Марка Нуша.
– Нуш отошел от науки, – перебили его.
– Ну, тогда выпьем за Альвара Жильцони! Уж он-то от науки пока не отошел.
Несколько голосов подхватило тост:
– За курсового гения!
– За дикаря!
– И за его уравнение мира…
– Которое он непременно откроет, – закончил неугомонный тенорок.
Растолкав подвыпивших однокашников, Альвар протиснулся к председательскому месту. Шум на плоту утих. Чудаковатый Жильцони был из тех, от кого в любую минуту можно было ожидать чего угодно.
– Я принимаю ваш тост, – звонко произнес Альвар и тряхнул гривой волос.
– Уравнение мира – это то, чему стоит посвятить всю жизнь. И будь у меня десять жизней – я их все, не задумываясь, сжег бы, чтобы завершить дело, начатое Альбертом Эйнштейном.
В словах Альвара Жильцони дышала такая сила убежденности и страсти, что лица молодых физиков посерьезнели.
Раскрасневшийся Альвар подошел к Шелле.
Девушка недоумевала. Обычно Альвар – а они были знакомы уже четыре года – не отличался разговорчивостью. Вечно замкнутый, ушедший в себя. Слова лишнего из него не вытянешь.
Шелла взяла Альвара под руку, и они отошли от стола.
Музыканты грянули что-то бравурное.
– Почему оркестр на отдельном плоту? – спросила Шелла. – Разве нельзя было разместить их здесь?
– Здесь качка мешает музыкантам, – пояснил Альвар. Короткая вспышка прошла, и он снова погрузился в себя.
Из-за синхронно движущихся пар огромный плот немного раскачивался, и пламя факелов дрожало. Звезды а высоком небе гасли одна за другой: намечался рассвет.
Кружась в танце, Шелла прильнула к Альвару и прикрыла глаза. Сегодня, наконец, он должен сказать слова, после которых они никогда не расстанутся. Слова, которых она ждала давно.
Альвар внезапно остановился.
– Что с тобой? – встревожилась Шелла.
– Устал.
– Давай присядем, – предложила Шелла. Они выбрались из толпы танцующих и сели на обрубок бревна, оставшийся после скоростного сооружения плота для банкета.
– На таких плотах древние полинезийцы пересекали океан, – сказал Альвар.
– Их время прошло, – задумчиво произнесла Шелла, глядя на жадный язык факела. – К чему плоты, если есть корабли с атомным сердцем?
– Нет, время подвигов не прошло… Не прошло. – Глубоко посаженные глаза Альвара казались темными вмятинами на лице. – Но видишь ли… В жизни могут быть цели великие и цели низменные. О вторых говорить не приходится. Но что касается великой цели… Для ее достижения все средства хороши.
– А если средства низменны?
– Цель оправдывает средства.
– Что-то мудрено для меня… – тихонько произнесла Шелла. Альвар еле расслышал ее голос сквозь волны музыки и шум веселящихся выпускников.
Они помолчали.
– Скажи, Альвар, – начала Шелла, разглядывая танцующих, – такая цель может быть у каждого?
– Нет, – усмехнулся Жильцони, – великая цепь даруется только избранным.
– А как же быть остальным? Жить бесцельно? – попробовала пошутить Шелла. Альвар редко удостаивал ее серьезного разговора, отделываясь больше шуточками.
– Остальные образуют среду.
– Среду?
– Птица не может летать в безвоздушном пространстве! Ей нужна среда, воздух. Точно так же середняки, серая масса, большинство человечества. Они образуют тот пьедестал, взойдя на который, гений достигает сияющих вершин абсолютного знания.
– Значит, цель большинства, по-твоему, – быть пьедесталом для гениев?
– Вот именно.
– Старая песня, – заметила Шелла и украдкой бросила взгляд: не разыгрывает ли он ее?
Лицо Жильцони было серьезным.
– Что делать? Так устроен мир.
– Но как может знать человек, какая у него цель в жизни? Голос свыше, что ли?
Альвар повернул к ней лицо:
– Голос свыше, конечно, чепуха. Человек сам определяет цель в жизни.
Одни лодки причаливали к борту, другие отчаливали – связь с берегом осуществлялась непрерывно.
Альвар посмотрел на часы и нахмурился:
– Странно.
– Ты торопишься куда-то?
– Не то. Ко мне должен прибыть сюда один человек, а его нет…
– Он опаздывает?
– Да, и это плохо. Надеюсь все же, что он прибудет.
– Кто такой?
Альвар махнул рукой:
– Один мой приятель.
– Я всех твоих приятелей знаю наперечет, – сказала Шелла. – Их не так много.
– Этого ты не знаешь. Между прочим, тебе будет интересно с ним познакомиться.
Шелла оживилась.
– Ты с ним договорился о встрече?
– В известном смысле договорился. – Альвар усмехнулся и зачем-то похлопал себя по карману.
Шелла недоуменно посмотрела на него, но переспрашивать не стала: в последнее время Альви стал чрезмерно раздражительным, мог взорваться из-за пустяка, и она боялась его вспышек.
– Наконец-то! – воскликнул Альвар, глядя на причалившую к плоту лодку.
Из лодки поднялся человек. Он оглядел плот, заметил Альвара и двинулся к нему, не обращая внимания на танцующие пары. Был он неправдоподобно широк в плечах, а ноги ставил как-то слишком твердо.
– Здравствуй, хозяин, – сказал он Альвару и тут же перевел на Шеллу тяжелый немигающий взгляд, смутивший ее.
Альвар кивнул.
– Мне почему-то пришла в голову мысль, что ты хочешь меня видеть, и именно сейчас, – продолжал широкоплечий.
– Все верно, дружище. Ты спал?
– Какое там спал! – махнул рукой приятель Альвара. – С вечера в голову лезла всякая ерунда, тут уж не до сна. Не знаю с чего, но я решил, что нужно готовить орник для дальнего перелета. Вот и возился с ним а ангаре до рассвета. А потом сорвался, как оглашенный, и к тебе, на плот.
– Все верно, дружище, – повторил Альвар, в его голосе Шелла уловила удовлетворение.
Крепыш переступил с ноги на ногу, отчего плот покачнулся. «Можно подумать, что он весит полтонны», – подумала Шелла.
– Познакомьтесь, – сказал Альвар.
– Абор Исав, – улыбнулся незнакомец, протягивая Шелле руку.
– Абор Исав? – переспросила Шелла. – Я где-то слышала ваше имя.
– Не мудрено, – вмешался Альвар. – Года два назад газеты во всю трубили об этом симпатичном парне.
Шелла наморщила лоб.
– Я вам напомню, – улыбнулся Абор, – мою историю. – Два года назад я работал лаборантом у Марка Нуша. Это видный университетский физик, слышали о нем?
– Мне о Нуше Альвар все уши прожужжал.
– Ну, вот, – продолжал Абор. – Установка взорвалась, и я получил такую дозу облучения, что был верным кандидатом на тот свет. Меня, правда, успели свезти в клинику… – Абор посмотрел на Альвара и умолк.
– Что же было дальше? – спросила Шелла.
– В клинике я лежал целую вечность. Посчастливилось – я попал к самому Мензи. Мне заменили сердце, печень. Долго возились с головой, зато мозг мне поставили самый лучший, позитронный, новейшей марки. Что вы так смотрите на меня?.. Да, я самый нестоящий полуробот, – произнес Исав не без горечи. – Настоящих-то роботов еще не научились производить…
– Простите, – пробормотала Шелла. Она подумала об удивительном прогрессе медицины, который свершался на глазах. У всех еще были живы в памяти опыты конца шестидесятых – начала семидесятых годов по пересадке сердца. Опыты мучительные, один за другим кончавшиеся плачевно: хирургам не удавалось преодолеть несовместимость тканей, организм рано или поздно отторгал чужую ткань, и человек умирал. А теперь пересадка сердца – обычное, хотя и весьма дорогостоящее дело.
Правда, одновременная пересадка человеку и сердца, и печени, и искусственного мозга – это, пожалуй, многовато. Недаром Мензи называют величайшим медицинским светилом Солнечной системы.
– Пустое, я не обидчив, – сказал Исав. – Вживили мне все это хозяйство, а дальше началось то, чего хирурги и биофизики предвидеть не могли.
– Сердце? – спросила Шелла.
Исав покачал головой.
– Сердце работало как надо, – сказал он. – И печень то же самое, и мозг. Но вся штука в том, что трудились они несогласованно, каждый орган – если можно так выразиться, сам по себе: сердце не слушалось указаний мозга, мозг не очень считался с импульсами, которые идут от нервных клеток, и так далее.
– Как же так? – произнесла Шелла.
– Дело в том, что одному человеку еще не приходилось пересаживать так много добра, – пояснил Исав. – Я был первым. Чего-то медики, видно, недоучли.
– Но теперь все в порядке?
Исав улыбнулся:
– Как видите.
– Мензи вас воскресил?
– Нет, Мензи спасовал, – покачал головой Исав. – Жизнью я обязан Жильцони.
– Полно тебе, Абор, – процедил Альвар и сшиб в воду факел, чадивший близ обрубка, на котором они втроем сидели.
– Хозяин отладил меня, как машину, – сказал Исав. – Несколько месяцев возился, ночей не спал.
– Опять хозяин? – резко повернулся к нему Жильцони.
– Извини, Альвар. Сам не знаю, откуда привязалось ко мне это словечко – хозяин, – виновато произнес Исав. – Знаете, у меня после клиники часто так бывает, – обратился он к Шелле, – будто кто шепчет в мозгу: сделай то, сделай это. Или какое-нибудь слово привяжется и сидит, как заноза.
– Но это же чудо, что вы остались живы! – восторженно воскликнула Шелла. – А ты более скрытный, чем я думала, – посмотрела она на Альвара. – Никогда ни словом мне не обмолвился, что спас жизнь человеку.
– Пустяки! – сказал Альвар. – Тоже мне, героический поступок. Напичкал я Исава, раба божьего, разными реле, установил между ними радиоконтакт с обратной связью – и дело с концом.
– Вас ничто после пересадок не беспокоит? – спросила Шелла Исава.
– Да как сказать… – неожиданно замялся крепыш. – Полного счастья, наверно, не бывает. Все бы ничего, только боли в затылке иногда мучают. Припечет – жизни не рад. Словно кто в мозжечок раскаленную иглу тычет. Вот и нынче – схватило, когда я надумал добираться сюда, к Альвару… А потом отпустило.
Шелла сочувственно вздохнула:
– Скажи, Альвар, неужели ничего нельзя сделать с этими болями? – спросила она.
– Я не хирург, а физик, – резко ответил Жильцони. Видно было, что разговор ему неприятен.
– Есть одно средство заглушить боль… – начал Исав.
Жильцони погрозил ему пальцем, и тот умолк.
– Орник в порядке? – спросил он.
– Да.
– Ты загрузил его?
– Полностью. Меня вдруг осенило, что нужно взять с собой… – начал Исав.
– И куда летим, тебя тоже осенило? – перебил Жильцони.
– В Скалистые горы.
– Верно.
– Вертится еще в голове название – «Воронье гнездо», а что за гнездо – хоть убей, не знаю, – пожаловался Исав.
– Все в порядке, Абор, – успокоил его Жильцони. – Гнезда еще нет, мы совьем его.
Исав потер лоб.
– Зачем я прибыл сюда, на плот? – пробормотал он. – Не понимаю…
– Ты прибыл сюда для того, чтобы я перед вылетом убедился, что все в порядке.
– Не понимаю…
– Этого от тебя и не требуется, – усмехнулся Альвар. – Ступай к орнику и жди меня.
Исав, неуклюже поклонившись Шелле, двинулся к лодке сквозь заметно поредевшие пары танцующих.
– Странный у тебя приятель, – сказала задумчиво девушка, глядя, как Исав садится в лодку.
Альвар пожал плечами:
– Все люди странные.
– Почему он называет тебя хозяином? Юмор, что ли?
– Скорее, естественное чувство благодарности. Думаешь, это было легко – согласовать работу пересаженных органов? Я несколько месяцев ковырялся в радиосхеме, чуть не все деньги ухлопал…
– А чем это он боль заглушает? – продолжала расспрашивать Шелла.
– Наркотиками. Самыми сильными. Они действуют на него не так, как на других людей.
– Почему?
– Искусственные альвеолы в легких, – пояснил Жильцони.
– Ты обращаешься со своим приятелем так, будто и впрямь ты хозяин, а он раб.
– А что же ты думаешь, я возился с ним так, за здорово живешь?
– Не боишься, что раб взбунтуется? – спросила она.
Жильцони усмехнулся.
– Пусть попробует.
– Он сильнее тебя в десять раз.
– Это не имеет значения. Потанцуем?
– Не хочется. Не нравится мне, как ты ведешь себя с Абором, – сказала Шелла.
– Уж не влюбилась ли ты в него, чего доброго?
– Хочешь меня обидеть? Напрасно. Я не собираюсь ссориться с тобой, – произнесла негромко Шелла.
Они помолчали.
– Послушай, разве ты улетаешь в Скалистые горы? – спросила тихо Шелла, воспользовавшись паузой в оркестре.
– Да.
– Зачем?
– Дело есть.
Альвар посмотрел на девушку и добавил:
– Дело, самое важное в моей жизни.
– И я об этом ничего не знала…
– Так получилось, Шелла. Не сердись, я все тебе объясню… Видишь ли, я должен сделать выбор: ты – или уравнение мира.
– Выбор? – поразилась Шелла. Ей показалось, что она ослышалась.
– Я имел вчера с Мензи обстоятельный разговор. Попросил его всесторонне исследовать меня.
– Ты себя плохо чувствуешь? – встревожилась Шелла. – Ты болен?
– Не то. Я решил определить потенциал своего головного мозга. Так сказать, потолок моих возможностей. Мензи уделил мне много своего драгоценного времени.
– Что он делал?
– Снимал биотоки, чертил какие-то графики. Потом сказал: «У вас, молодой человек, несомненные признаки гениальности. Будет жаль, если они не получат развития. А это легко может произойти». «Почему?» – спрашиваю я. «Видите ли, – отвечает Мензи, – у вас несчастная конституция. Такая конституция встречается крайне редко. Посмотрите на этот графике, – и протягивает мне ленточку, которая только что выползла из дешифратора электронного диагноста. Затухающая кривая. График пересекается красной горизонтальной чертой.
«Красная линия – это средний мыслительный уровень человека, – поясняет Мензи. – Видите, как высоко отклоняются от него пики вашего графика?» – «Но кривая затухает», – говорю. – «Вот, вот, молодой, человек, вы ухватили самую суть. Наибольшая амплитуда у кривой получилась, когда я включил этот аппарат и оставил вас одного, наедине со своими мыслями. Комната, обратите внимание, снабжена релейной защитой, что обеспечивает полную изоляцию. Но стоило мне зайти, и амплитуда – глядите! – растаяла, как кусок сахара в стакане горячего чая. Теперь вам, надеюсь, ясно, куда я клоню? Структура вашей нервной системы такова, что для полного выявления способностей вам необходимо абсолютное уединение. Я подчеркиваю – абсолютное. Пока будете общаться с кем бы то ни было, ничего, возвышающегося над средним уровнем, из ваших исканий не получится».
– И ты ему поверил?
– Во всяком случае, это мой единственный шанс, Шелла. Забраться, как говорится, в башню из слоновой кости. И жить там…
– Сколько?
– Год. Десять лет.
– Или всю жизнь?
– Может случиться, и так.
– Ты будешь там, в Скалистых горах, совсем оторван от людей… – сказала Шелла.
– Связь с внешним миром будет осуществлять Абор Исав. Теперь ты понимаешь, зачем он мне нужен?
– А как же условие Мензи?
– У Исава позитронный мозг, он не излучает альфа-ритмов, как обычный.
– Вижу, ты все продумал. Только обо мне забыл, – с горечью произнесла Шелла.
– Я вернусь к тебе, когда выведу уравнения, – сказал Альвар, но его слова прозвучали не убедительно.
– А мне прикажешь ждать тебя? Год? Десять лет? Всю жизнь? – Шелла подняла на Альвара глаза, полные слез. – Послушай, за деньги можно купить все. У меня есть кое-какие сбережения… Ты можешь купить себе уединение где угодно, даже в центре большого города. Особняк со звуконепроницаемыми стенами, Вокруг – густой парк, огороженный стеной. А?
– Не то, – покачал головой Альвар. – Альфа-волны не знают преград. Одна надежда – и ее поддержал Мензи – что при достаточном удалении они затухают.
Помолчав, Альвар добавил:
– Эйнштейн более половины жизни отдал единой теории поля. Он сделал многое, не не успел завершить грандиозной работы – помешала смерть. Я верю, что мне суждено завершить теорию Эйнштейна – самое поразительное создание человеческого ума. Разве для достижения этой цели не годятся любые средства?
Над заливом Дохлого кита клубился серый туман. Солнце вот-вот должно было вынырнуть из-за горизонта.
Все лица казались серыми – подстать туману. Веселье явно шло на убыль, подобно кривой гениальности, снятой для Альвара Жильцони великим Мензи.
Оркестр на соседнем плоту умолк.
Дальний маяк не казался уже таким таинственным и огромным. Он будто стал поближе и поменьше.
– Пойдем? – предложил Жильцони.
Выбравшись из лодки на берег, они молча прошли с десяток шагов по дороге, ведущей в порт. Альвар пытался поймать взгляд Шеллы, но это никак ему не удавалось.
– Значит, расстаемся? – сказала она наконец подозрительно ровным голосом. – Поедешь к своему приятелю, готовиться к отлету в Скалистые горы?
– Давай проведем вместе сегодняшний день, – предложил Альвар. – Поедем за город, побродим.
– Прощальный день, – усмехнулась Шелла. – Ты когда решил вылетать?
– Завтра.
– Так скоро? – Шелла остановилась. – Как же мы можем бродить? У тебя только один день на подготовку.
– Статьи, книги и свои научные заметки я уже сложил, остальное сделает Исав, – сказал Жильцони.
– А если он напутает, возьмет не то, что нужно?
– Не напутает. Исав умеет читать мои мысли, – усмехнулся Жильцони.
Они миновали порт и подошли к остановке аэробуса.
– Куда поедем?
– Какая разница?
Сверху круто спикировал аэробус. Он замер на шипящей прослойке воздуха, в полудюйме от поверхности асфальта.
В аэробусе они долго молчали, сосредоточенно глядя вниз.
Траектория аэробуса, если рассматривать ее со стороны, напоминала волнообразную кривую, составленную из одинаковых дуг. Аппарат коротко разгонялся, затем взмывал ввысь, описывая параболу, точь-в-точь как брошенный камень. Затем – благодаря точно рассчитанному импульсу – приземлялся в нужном месте, менял пассажиров, и все начиналось сызнова.
Машина приближалась к центру города. С каждым прыжком аэробуса дома становились все выше. Наконец, наступил момент, когда аппарат летел между сплошных стен, словно птица, попавшая в узкое ущелье: здесь дома были слишком высоки, чтобы прыгать через них.
– Говорят, а таком доме человек может провести вою жизнь, не выйдя ни разу наружу, – сказала Шелла, указав на гигантское здание, выделявшееся размерами даже среди своих собратьев.
– Ну и что?
– Но ведь это ужасно – целую жизнь провести в каменном мешке, голубое небо и зеленые листья видеть только из окна…
Альвар пожал плечами:
– Дело привычки.
Они сошли на конечной остановке и двинулись вдоль стены, рафинадно сверкавшей в лучах утреннего солнца.
– Всю жизнь провела в городе, и ни разу не добиралась до стены, – сказала Шелла. – А ты бывал здесь?
– Нет.
Шелла провела пальцем по шероховатой поверхности стены.
– Хорошо здесь, – вздохнула она. – Людей не видно. Воздух чище, и зелени больше.
– Город перестал расти вширь благодаря стене, – заметила Шелла.
– Зато он продолжает расти вглубь и ввысь.
– Но так не может продолжаться до бесконечности.
– И потому город рано или поздно умрет.
– Город умрет? – остановилась Шелла. – Как это ты себя представляешь?
– А вот послушай. Человек смертен, не так ли? В клетках его с течением времени накапливается вредная информация. В «памяти» клеток в силу разных причин появляются искажения, которые затем воспроизводятся. В переводе на язык нефизиков – человека начинают одолевать разные хвори, которые и сводят его в конце концов в могилу.
– Болезни иногда и вылечивают.
– Да, и вместо одной вылеченной появляются три новые. Но дело не в этом. Так или иначе человек умирает. Пусть он достигает и весьма почтенного возраста – какая разница?
– Причем тут город?
– Город – это тоже организм. Единый организм, который ограничен естественными – или неестественными – рамками. Город зарождается, растет, зреет. А затем начинает пожирать самого себя.
Они сели на чугунную скамью, тень от которой сбегала к пруду, в нем плавали два грязно-белых лебедя.
– Там, наверно, холодно… – сказала Шелла.
– Где? – не понял Альвар.
– В Скалистых горах. Вообще я плохо представляю себе, как ты будешь там существовать.
– Я и сам плохо себе это представляю, – признался он. – Но разве это главное? Совью с помощью Исава гнездо и как-нибудь проживу. Ты же знаешь, я неприхотлив.
– Совью гнездо… Вы что, вдвоем жилище соберете?.. – спросила Шелла.
– Мне удалось раздобыть манипуляторы. Они помогут нам, надеюсь.
– Все-таки один настоящий помощник помог бы тебе быстрее справиться с задачей. Нет, я не о себе… Ты бы мог пригласить в Скалистые горы какого-нибудь физика. Вряд ли один человек сможет нарушить условие Мензи.
– Не хочу рисковать.
– Ты бы мог переговорить, например, с доктором Марком Нушем… – продолжала настаивать Шелла.
– Я убежден: если единую теорию поля суждено завершить, то это сможет сделать один-единственный человек, – отрезал Альвар. – И уж во всяком случае, это будет не Нуш.
– Почему? Ты сам рассказывал, что он лауреат Нобелевской премии, крупнейший физик…
– В прошлом.
– Нуш отошел от физики?
– К сожалению.
– А что с ним стряслось?
– Видишь ли, Нуш занимался единой теорией поля. Как и я. И достиг в этом направлении определенных результатов. На каком-то семинаре по физике он сказал, что полученные им данные лишают боженьку последнего приюта. Нашлись доброхоты, донесли об этом попечителю университета. Старикашке богохульство Нуша пришлось не по душе, и он стал притеснять его, как только мог. А возможности у него в этом смысле немалые. Нуш, видно, просто устал бороться. Надломился.
– Что же он делает теперь?
– Умный человек всегда найдет себе занятие, – сказал Альвар. – Марк Нуш, во-первых, преподает. Во-вторых, пишет разные популярные книжки.
– А о чем книги?
Альвар махнул рукой.
– Все о том же. Марк Нуш в физике однолюб, как и я. Недавно он выпустил книгу о единой теории поля. «Мир, закованный в уравнения». Написана она неплохо, но к науке не имеет никакого отношения. Нет уж, попробую я в одиночку справиться с уравнением мира, – закончил Альвар.
…Потом, много времени спустя, Шелла так и не могла решить, что же было главным в тот день? Маленькое кафе-поплавок на озере, где они завтракали, без всякой причины торопясь? Сферокино, где показывали несмешную комедию «Приключения красивой молекулы»? Роскошный тир с живыми мишенями? Или зрелище обычной уличной катастрофы на трассе Семнадцатого подземного яруса?..
Безмерно уставшие и от бессонной банкетной ночи, и от, дневных бестолковых блужданий, они под вечер нырнули в подземку. Был час пик.
Их сжали так, что сразу стало нечем дышать.
Альвар в виде утешения выдавил:
– Проедем центр – будет легче.
И действительно: минут через двадцать бешеного скольжения на воздушной подушке в вагоне стало посвободнее. Им даже удалось сесть.
– Дальше, – каждый раз говорила Шелла, когда Альвар хотел подняться.
Наконец, им все-таки пришлось выйти из подземки.
Альвар взял ее за руку, и Шелла почувствовала, как что-то сжалось у нее в груди. Она любила его, этого нескладного парня с неухоженной шевелюрой. Любила, несмотря на все его сумасшедшие выходки. Каждый раз прощала их будущему гению…
– Послушай, Альви… А зачем оно нужно, уравнение мира?
– Ты не физик и не поймешь.
– А все-таки?
– Единая теория поля – это ключ к безграничной власти человека над природой. Над веществом и его превращениями. Над пространством и временем. Этого тебе достаточно?
Молча миновали они дом-иглу, который вонзился в небо, словно рыбья кость.
– Если у меня спросят, где ты? – нарушила Шелла тягостную паузу.
– Ты не знаешь.
– Но как же?.. – растерялась девушка. – Все знают, что мы с тобой…
– Уехал, утонул, пропал без вести, – раздраженно перебил ее Альвар. – Выбери, что тебе больше по вкусу.
– Ты сумеешь все необходимое захватить одним рейсом? – перевела Шелла разговор.
– Багажа у меня немного. Главное, что мне понадобится в Скалистых горах, – это идеи. Новые идеи. Фонтан идей. Надеюсь, там они появятся, – он потер ладонью лоб. – Там, в горах, мне никто не помешает размышлять.
Они долго стояли перед бегущей лентой тротуара. Серый поток нес людей вдоль улицы. «Словно щепки», – подумала Шелла.
– Давай прощаться, – сказал Альвар.
– Ты спешишь?
– Нужно багаж еще раз просмотреть. Исав волнуется, почему меня так долго нет.
– Откуда ты знаешь?
– Тебе ведь известно, что мы с ним умеем читать мысли друг друга, – усмехнулся Альвар.
– Что ж, пожелаю тебе удачи.
– Спасибо. Шелла…
– Да?
– Будешь ждать меня?
– Я всю жизнь жду. Только вот не знаю – чего, – произнесла; задумчиво Шелла.
Они обнялись.
– Я вернусь, я найду тебя, Шелла, – успел крикнуть Альвар перед тем как скрыться за поворотом.
Поток прохожих, а точнее – проезжих, на тротуаре постепенно редел.
Шелла выбрала свободный участок и, поколебавшись, ступила на ленту.