Глава 1

«Что такое быть лесом? Дышать миллионами листьев. Смотреть миллионами глаз. Ощущать миллионами рук. И петь. Петь бесконечно красивую и тягучую песню, в мелодии которой одинаково стройно ложатся и предсмертный хрип, и яростный клекот. И шелест травы, и плачь. И тишина»

Т.Царенко

Древняя Месопотамия, Аморейские Просторы, приблизительно 1800 год до н.э.

Молодой высокий мужчина хмуро разглядывал горизонт на вершине утёса, его чёрный волк чуял запах и волнение хозяина, но ничем не мог помочь, его чувства так же вводились в заблуждение туманом забвения. Ветер доносил до них обрывки музыки и шум людей, но его глаза видели бесконечный лес, который уходил за горизонт. Если верить зрению, тут не должно быть даже маленькой деревушки, настолько густыми и дикими выглядели лес и горы, переходящие в скалы. Казалось, что деревья врастают уже друг в друга и переплетаются. Именно возле этой скалы, если следопыт правильно взял след, и находится главный дворец того самого таинственного Первого Аморейского государства, которое сокрыто даже от глаз остальных двенадцати амореевых царств.

– Чернобородые сказали, что нужно идти на звук музыки и немедленно, – хриплый низкий голос лысого помощника раздался у него за спиной. Последний старался не давить на хозяина, но точно знал, что, если он не продавит сейчас, и они упустят эту возможность, гнев хозяина обрушится на них всех, а это намного страшнее. Лучше сейчас настоять и хоть что-то сделать, чем испытывать потом на себе вселенскую ярость.

Абуд продолжал напряженно слушать звуки музыки, которые исчезали и появлялись то в одном, то в другом месте.

– Почему немедленно? – Абуд нервничал, он, как хищник на охоте, голодный и злой, знал, что жертва где-то здесь, но притаилась. Они уже в третий раз за этот месяц стоят на этом треклятом утёсе снова.

– Царь Восточного Аморея говорит, что Первый Аморей выдает в эти дни свою младшую дочь замуж. И музыка, возможно, не утихнет еще пару дней. А потом все.

– Почему пару дней? – это заявление его раздражало. Он не может вернуться к деду ни с чем.

– Свадьбу гуляют максимум три дня, музыка не стихает уже день, осталось еще день, может, два, а потом не будет и её. А без них сложно будет найти Маленькое Государство, известное своим мастерством природного камуфляжа в лесных джунглях Средиземья1.

Челюсть Абуда напряженно сомкнулась, большие черные глаза с огромной страстью смотрели на горизонт, это означало, что он молчит, но обдумывает что-то очень странное и невозможное. Огромный, но гибкий и источающий угрозу, он походил на Бога из древних мифов. Одинокий, дикий, грозный, молчаливый. Не зря его прозвали Чёрным, из-за его тёмного тяжёлого взгляда, которым он пугал врагов и прослыл колдуном, ибо не было у него ни одной проигранной битвы и даже отступлений. С его рук ел чёрный гигантский волк, который был по размерам чуть-чуть поменьше коней. Абуд как будто образом своей жизни пытался доказать всем, что невозможное возможно.

Солнце приближалось к закату, он велел разбить лагерь прямо тут, на ветру, ибо планировал не спать, а выслеживать. Спешившись с коня, он пошел на звук вниз по крутой скале. Волк хвостом пошел за ним, как и четверо его приближенных людей. Они, как тени, скользнули вниз в чёрную неизвестность.

В это время в Первом Аморейском Государстве весь центральный город Белая Скала, увешанный цветущими растениями и блестящими фонарями, пировал и праздновал – на улицах города разливалось вино и раздавались угощения для горожан. Торжества были устроены по случаю свадьбы младшей дочери лугаля2 Рим-Сина по имени Милат, которая выходила замуж за второго сына по старшинству лугальбаша Южного Аморея по имени Азад.

Церемония бракосочетания прошла в храме богини Нинель, который располагалось прямо над дворцом. Здание так же было целиком вырублено в скале их далекими могучими предками. Это были единственные амореи, ведущие оседлый образ жизни. Народ этот жил в матриархально-демократическом стою, в окружении патриархальных кочевых государств. Храм, подобно дворцу и всем другим зодчествам города, был увешан цветущими пионами, розами, вьюнками и еще сотней различных видимых и невидимых видов цветов. Толстый слой зелени, покрывающий все здания, создавал зрительный природный камуфляж Первого Аморея, который любил скрытность и уединение, создавая вокруг себя подобие диких непроходимых джунглей. Но самой главной и сильной защитой здесь был “туман забвения”, который окружал все земли Белого Аморея. Никто из внешних государств толком не знал, где начинаются границы таинственного царства и где они заканчиваются, туман забвения вводил в заблуждение людей, выводя их из леса в том же вместе, откуда они вошли. Их город и государство «защищают боги» – так говорили жители Белого Царства, имея в виду «невидимость» своей родины не только для чужестранцев, но даже для других амореевых государств. По легендам, древние Боги, еще до появления Нинель и Энлиля, напустили защитный туман вокруг этого места, чтобы нежеланный путник или странник с праздным любопытством не смог попасть сюда просто так.

Верховная Жрица восседала у ног статуи богини Нинель и варила в золотом котле цветки лотоса, мандарин, жасмин, траву-мураву, зеленую ладью и еще кучу странных, но жутко секретных ингредиентов. На вид ей можно было дать и 20, и 40. Она готовила «Зелье счастливого замужества» для своей младшей сестры. Ее черные распущенные волосы до самых колен магической красотой подчеркивали весь ее гипнотически волшебный образ: темно-сиреневые глаза, обрамленные черными пушистыми ресницами, густые брови-ласточки в сочетании с чувственными губами делали ее похожей на вавилонскую блудницу. Если бы не ее высокое происхождение и почти неземная красота, ее можно было бы принять за греческую гетеру3. Она словно сошла с каменных портретов древности, где изображали Апсару и древних богинь Индии. Ее звали Золла, она была старшей дочерью лугаля Рим-Сина и по обетам предков приняла сан Великой Жрицы Первого Аморея и всех Земель Аморейских по праву своего рождения. Ее портреты на глиняных горшках, вазах и картинах продавались и перепродавались на всех рынках Двуречья, Средиземья и Просторов Аморея, как эталон совершенной женской красоты. Ходили предания, что ее образ несет красоту и женское счастье в дом. О ней говорили, что она может ходить по воде и взлетать в воздух, испаряясь, как капли воды в зной, или шепнуть заклинание, которое побуждает птиц, животных и деревья ринуться в ее защиту. Одно сказание повествовало, как юноша из другого государства случайно попал в Белый Аморей и влюбился в Золлу, но так как она отдана Богам на вечное служение, он сошел с ума и бросиля со скалы.

Зеленая вуаль покрывала ее целиком, как купол, давая только левой руке высовываться из-под нее и помешивать зелье. Она восседала, скрестив ноги, подобно индийским йогам, и шептала слова древней молитвы на мертвом шумерском языке «о благоденствии, о плодородии, о свободе, о счастливом супружестве, о богатстве, о долгой жизни, о взаимности».

Шел второй день свадьбы. В храме находились только женщины. Невеста в зеленом одеянии восседала на ковре из лепестков желтого лотоса в середине зала. Сегодня родственницы невесты заплетут ее распущенные волосы в косу, вплетая в нее драгоценные камни, золото и всевозможные дорогие украшения, какие носят замужние. Милат – больше не в поиске и больше не невинное дитя. Ее душа и поет от счастья, и слезы грусти стекают по пухленьким детским щечкам. Она завороженно смотрит на то, как ее старшая сестра помешивает зелье и медленно вливает в него белое молоко горных коров. Младшая дочь лугаля с детства росла с мыслью, что она – будущая царица государства, та, что является законным основанием будущего царя Первых Амореев. А вот старшая сестра лугаля по традициям, которым несколько тысяч лет, становится Великой Жрицей Первого Аморея и всех детей амореевских (всего Аморейского Простора).

Белый Аморей стало первым и единственным оседлым государством, которое чтит и соблюдает старые заветы праотцов – матриархат с элементами демократии. Здесь родовая линия монархии передается от матери к самой младшей дочери. А вот царская власть принадлежит супругу правящей лугальни4, то есть лугалю, но только на время, пока их младшая дочь не подрастет и не обретет собственного мужа, который после свадьбы становится новым лугалем, забирая права и обязанности у отца своей супруги. Если говорить кратко, законным лугалем является тот, кто женат на младшей дочери действующего царя. Поэтому Милат была всегда желанной невестой во всем Просторе Амореев и за его пределами. Помимо этого, она обладала очень красивой внешностью, была стройной и высокой как ее мать, с томными зелеными глазами, маленьким аккуратненьким ртом, дающим ей миловидность и детскую невинность, бархатной кожей и грацией, которой позавидовали бы и бывалые наездницы севера. Может, в красоте она не могла сравниться с Золлой, но то море обаяния, которым она владела и бессовестно пользовалась, склонило к ее ногам тысячи мужских сердец. Но она боялась попасть в брак по расчету. Ибо грезила о большой и высокой любви, как в повести о Гильгамеше. Или о той беззаветной и красивой любви, которая описывалась в других сказаниях со стен древних пещер, которыми богата Белая Скала. О героях минувших дней и их прекрасных царицах, между которыми развивалась история, полная событиями и головокружительными приключениями, длившаяся один прекрасный миг, но воспетая в песнях воинами-поэтами, запечатанная на вечность в память народа.

Милат смогла долгое время прикидываться служанкой собственной сестры, чтобы увидеть истинное лицо своей любви. Ею оказался второй сын лугальбаша Южных Амореев – родовитый отпрыск по имени Азад, не имеющий никаких прав, кроме военного воспитания и судьбы холостого одинокого вояки. Пока не влюбился по уши в служанку дочерей лугаля Первого Аморея. После его помолвки с Милат, когда вскрылась вся правда о его будущей жене, он только еще больше сожалел о том, что его любимая не из простой семьи. Ибо Азада не воспитывали как будущего царя, всё, что он умел это воевать, мастерски владеть кинжалами и защищать лугаля и свое государство. Благо, любить ему никто не мог запретить. А тут выясняется, что придется управлять пусть хоть и маленькой, но феминистической страной. Так еще и его собственный дед, лугаль Южного Аморея Саид-Син, вдруг объявил отца Азада – Зията лугальбашем (кронпринцем) Южного Аморея за то, что тот воспитал достойного внука и «присоединил» Первый Аморей к Южному государству. Саид-Син уже планировал прославиться в истории как аморей, завоевавший Белое Аморейское Царство и присоединивший его к своим владениям.

Старшая жрица Мола начала свою долгую песню о славных праотцах, которую пели на всех свадьбах, похоронах и именинах аморейцев:

«По легендам, записанным на старых наскальных рельефах, в стародавние времена в эту скалу заселилась первая женщина этих земель Нинель. Ее красота, глубокие познания в природе вещей, как твердых, так и жидких, в природных явлениях и зельях, поражало самых мудрых старцев этих земель, к ней приходили за знаниями и поклонялись ей, ибо век ее был долог на 10, а то и на 100 сроков длиннее человеческой жизни. Никто не знал, сколько ей лет и сколько она прожила. К ней сватались самые именитые и доблестные цари и царевичи этих мест и даже чужеземные.

Рано или поздно в этой пещере её нашел Энлиль, иноземный бог, с чьей красотой могла соперничать только сама Нинель. Он остался здесь с ней, защищая и оберегая её. У них родилось двенадцать сыновей и одна дочь. Сыновья вырастали и разбрелись по округе, создавая свои семьи, племена, а, впоследствии, и государства: Южное, Северное, Восточное, Западное, Степное, Луговое, Речное, Горное, Морское, Озерное, Дальнее и Болотное. А единственную дочь Апсару Энлиль и Нинель так сильно любили, что не отдавали замуж ни за кого из чужеземцев, которые хотели забрать её с собой. И вот к их пещере пришел простой пастух Нол, владевший бесчисленными стадами разнообразных копытных и рогатых животных, которых привел в эти края. И Апсара полюбила его так же сильно, как и он её. Энлиль призвал к себе пастуха и предложил ему стать его зятем, чтобы он стал хозяином этих мест после его ухода. Нол любил Апсару не меньше, чем она его, но был столь же непреклонен и хотел забрать её в свою кочевую жизнь, но не жить во дворце. На что Энлиль попросил тогда родить ему внучку, которую он сделает следующей королевой Белого Аморея, а Нола и Апсару после этого он отпустит на все четыре стороны света. И Нол согласился. Так пастух стал первым временным лугалем Первого Аморея, пока не родится дочь. Но все двенадцать братьев, прослышав, что чужеземец, да еще и простой пастух, стал новым царем их родной колыбели, решили прийти с войной на родной дом. Узнав об этом, Энлиль проклял своих сыновей «туманной слепотой», после которой они видели лес, горы, скалы, все что угодно, но утратили способность видеть свой родной дом – Белый Аморей. И вот с тех самых незапамятных времен Первый Аморей скрыт «туманом забвения древних» не только от чужих глаз, но и от других амореев, и открывается только людям с чистым сердцем и добрыми помыслами. А также может открыться тем людям, чья судьба связана с этими местами.

Родилась у Нола и Апсары дочь, и пришел день, когда Нол мог уйти с женой в степи. Но дочь взглянула на отца большими зелёными глазами, отчего Нол не смог уйти и остался с ней рядом, понимая, что его дом рядом с женой и дочерью. Назвали они старшую дочь именем Ума, что значит на шумерском языке воздушная, легкая, невесомая, из-за дара, которым ее наделил дед Энлиль. Шли годы, у Нола и Апсары родились еще шесть дочерей. Их называли семь сестер, настолько красивыми они были, что их могли сравнить только с ночными звёздами. Дед Энлиль нарёк их именами самых ярких звёзд и наделил силами природы:

Ума – правила воздухом и всеми воздушными явлениями, ветром, ураганом и штормом;

Дола – правила камнями, землёй и твёрдыми металлами;

Зена – правила водой, могла повернуть реки вспять или заговорить дождь;

Агни – была королевой огня, он подчинялся и слушался её как преданный волк, останавливала пожары и раздувала пламя из одинокой маленькой искры;

Вела – повелевала травами, лесами, лугами, деревьями и всем, что росло и произрастало на поверхности земли;

Нади – была властелином тварей, любое животное, будь то муравей или огромный слон, подчинялись немому зову ее сиреневых глаз;

Эла – самая младшая и любимая внучка и дочь, была наделена властью над сознаниями людей, которая исходила из её великой любви к каждому человеческому существу.

Шли годы, дочери росли и превращались в невест, и каждая из средних дочерей разлетелись по разным государствам и странам в качестве жен царей, чеболей, шатриев и ремесленников. И только две дочери остались рядом с родителями в своем родном царстве: Ума – самая старшая дочь, принявшая сан Верховной Жрицы Белого Аморея, и самая младшая Эла, которая вышла замуж за будущего лугаля Белого Аморея. И с тех пор повелось, что старшая дочь становилась Верховной Жрицей при правлении своего отца, а младшая выходила замуж за будущего царя государства.

Но пришла беда из Дальних Далей, из далеких звезд, огромное зло летело к этим землям, разрушая и сметая на своём пути, все живые и обитаемые миры. Агни, ведавшая огонь, подслушала умирающие звёзды и узнала о беде первая. И объединились Энлиль и Нинель для защиты своего хрупкого, но любимого мира, где расселились их дети и внуки и даже правнуки. И людей они любили как детей своих. На их боевой зов слетелись все семь дочерей Апсары и остановили своих деда и бабушку, желая, чтобы они не оставляли детей человеческих без присмотра. Они вознеслись всемером в небо и пожертвовали своими жизнями, судьбами и силами природы, но остановили неведомое зло, там высоко в небе, не дав подлететь ему близко к земле. Их сгорающие души вспыхнули так ярко, что превратились в звезды, которые стали созвездием Большой Медведицы, полыхая своим пламенем до сих пор, напоминая о той жертве, которую они принесли ради всего живого на земле, оставив сиротами своих родителей, детей и мужей.

Милат почти засыпала под монотонное пение седовласой старой жрицы. Она была бы точной копией своей матери царицы Фатит, если бы не черный вороний цвет волос и стройная, высокая стать тела, которые она унаследовала от отца.

Несмотря на славу самой желанной и красивейшей невесты Просторов, она считала себя симпатичной и очень даже миленькой в сравнении с сестрой и мамой. Её высокое худощавое тело в комплексе с пухлыми детскими щечками придавали ей образ девочки-подростка даже в двадцать один год. Как же ей хотелось иметь полноватые округлые формы, как у мамы и сестры, но против наследственности не пойдешь, она пошла в папину родню, в высоких и худощавых северных аморейских женщин. Слава Нинель, её миновали выдающиеся женские усики по бокам рта, которые росли у всех родственниц отца, представительниц, начиная от семи до ста лет.

Она не понимала, как красива в глазах окружающих: королевская стать, осанка, природная грация степной кошки, бесконечно длинные ноги, звонкий голос и лицо, как будто сама богиня Нинель забрала всю красоту своей дочери Апсары и насыпала на лицо Милат. Но сама Милли, как её ласково называла сестра, с детства видела перед собой только красивое лицо своей старшей сестры Золлы и считала её самым прекрасным созданием на земле.

На летних сборах амореев, на которые они более 10 лет ежегодно выезжали со своей семьей, Золла и Милат выдавали себя за служанок своих собственных служанок, а последних выдавали за знатных дам. Но даже в таком белом простом одеянии, они привлекали внимание всей мужской половины, со временем Золла раскрылась. Но Милат продолжила свою игру в царицу-служанку уже своей сестры и победила. Нашла свою искреннюю и чистую любовь в лице Азада, сына Южного Аморея. Ибо этот парень был единственный, кто смотрел в другую сторону от нее, в то время как все остальные толпились возле нее и бесили ее своим обожанием. Азад и Милат полюбили друг друга. Именно в тот год Золла прекратила свои выезды на Летние Собрания и полностью посвятила себя жречеству. Ее тетушка Мола, тогда еще действующая Великая Жрица Белого Аморея, готова была передать бразды правления своей преемнице и уйти в учительство полностью.

В двадцать один год Золла приняла сан, который приняла от старшей сестры бабушки по имени Мола, и исполняла обязанности Великой Жрицы – управляла стихиями в пределах просторов, проводила ежедневные богослужения, врачевала и ездила ежегодно в одно из Амореевских царств на священные праздники, связанные с зимним солнцестоянием. В этом году она могла с чистой совестью провести священный праздник здесь дома с большим размахом и шиком. За прошедшие двенадцать лет она честно отслужила этот праздник в каждом из двенадцати аморейских государств, но сначала нужно отыграть свадьбу.

Золла слыла самой великой трагедией мужчин того времени – самая красивая женщина на свете принадлежит богиням и не доступна для мирских грез. «Великий дар семерым и большая утрата для человечества, как женщина, которая могла родить множество дочерей, похожих на себя». Большие темно-синие глаза, обрамленные черными густыми ресницами. Брови, как две ласточки, повисли над синей бездной. И большие, но не пухлые губы, создавали образ агрессивной красоты, которая издалека бросалась в глаза, привлекая к себе всеобщее внимание. Её обворожительная улыбка с белоснежными зубами, делала её образ еще более неземным и возвышенным. Её круглое лицо, блистающее белизной полной луны на фоне черных длинных волос, стало эталоном для художников, людей занимающихся росписью посуды и модниц светского толка. Ростом пошла в отца – очень высокая, но вот сложением тела была полновата, как мать. Из-за такого сочетания, её полнота пряталась по всей длине тела и создавалось впечатление, что она просто очень высокая женщина, подобная женщинам викингов, о которых рассказывали морские амореи. Большинство мужчин было ниже её ростом, даже многие лугали и тархи5, к чему она в принципе привыкла, но что совершенно не отпугивало от неё сыновей Энлиля, и они бессовестно мечтали о ней.

«Ты красива, как сама Золла» – эта фраза была наивысшим комплиментом для девушек всего Средиземья, Двуречья и даже Вавилона. Целое поколение девочек-подростков выросло под песнопения и молитвенные церемонии Золлы, которые она устраивала в каждом городе Амореев. Девочки из обедневших семей тархов и бедного населения могли получить образование и благородные манеры в храмах богини Нинель абсолютно бесплатно, но взамен несли службу и помогали жрицам. Золла всегда повторяла слова: «Девочка – это будущая мать. Мать девочки, которая станет матерью. И мать сына, который станет мужем чьей-то матери». И считала очень важным воспитание девочек, как оплот морального здоровья общества. И только единицы попадали вместе с ней в Белый Аморей, принимая обет безбрачия и выбирая путь служения богам.

Жрица Золла доготовила напиток, налила его в золотую металлическую чашу и подала Милат:

– Дочь Милат, ты сегодня соединилась со своим мужем?

– Да, Верховная Жрица, – Милат приняла касу из рук Золлы и села на ступеньки храма у ног богини Нинель.

Следующие семь касушек разобрали по очереди лугальни* (жена лугаля, царица государства) Фатит-Ин, мать государства Гала, старшая жрица Мола и вслед за ними по старшинству жены и дочери братьев Милат и Золлы, рассаживаясь на ступеньках в порядке иерархии.

Остальные касушки с напитками разносили жрицы и послушницы храма богини Нинель гостям Первого Аморея – матери и сестрам Азада, женам и дочерям знати – тархини6 (Тарх – слово, означающее дворянское происхождение, родство с царской семьей и высокое положение в обществе).

После того, как Золла увидела, что у каждой женщины в этом зале в руках есть каса с напитком, она поднялась со своего места и произнесла тост:

– Если сегодня богиня Нинель будет благоволить Милат, то войдет в неё на девять полных лун, чтобы дать новую жизнь.

– Нинель! – громко произнесли все женщины и сделали первый глоток.

– Во времена моей молодости старушки вроде меня после такого напитка с утра просыпались беременными, – произнесла Гала, мать царицы Фатит, вызывая очередной взрыв смеха. На праздниках в принципе было принято много смеяться и веселиться даже во время песнопений жриц. Ибо искренний смех собирал и заряжал праздник добрыми духами природы.

– А давай мы и тебя выдадим замуж, мам! – произнесла лугальни Фатит, вызывая новую волну смеха.

– С удовольствием! Я тут на Летнем Собрании присмотрела черноголового аморея. Ууух, я бы с ним… – женщины в зале громко и ненатурально резко заговорили друг с другом, маскируя неприличный «ржачь» захмелевших женщин с задних рядов.

Милат в недоумении посмотрела на Золлу, та отрицательно покачала головой, но искорки смеха в глазах старшей сестры говорили о том, что она с трудом сдерживает смех.

Медленно наклонившись к уху матери и, прикусив нижнюю губу, она спросила царицу:

– Может, это вы подлили алкоголь бабушке?

Плечи Фатит предательски тряслись от беззвучного смеха, но она отрицательно покачала головой.

Золла уже изо всех сил глубоко дышала, чтобы не рассмеяться. Не хватало еще перед всем честным народом так опозориться и расхохотаться – думала Золла.

И тут Милат увидела боковым зрением, как тетя Мола легонько подлила своей сестре Гале, а потом и себе в касу желтого напитка. Невеста посмотрела на Золлу, которая изо всех сил махала себе на лицо ладонями, чтобы не расхохотаться. Но расхохоталась сама Милат. Золла, даже не открывая глаз, залилась звонким смехом, царица и весь зал разразились хохотом.

Гала и Мола отвлеклись от кувшина с жёлтым напитком и с недоумением обернулись ко всем.

– О, Нинель, видимо не мы одни грешим в храме, – произнесла громким шепотом Мола на ухо Гале.

– Вот бесстыжие, – поругалась Гала.

– Бабуль, ой, простите, Родина-мать, а кто из Восточного Аморея вам приглянулся? – Милат была намерена сегодня повеселиться.

– Я слышала, что их лугаль Паб-Син больше не женился, как овдовел две зимы назад, – произнесла с воодушевлением гречанка-торговка.

– Нееет, – протяжно ответила Гала. – Он же уже старый. Мне больше нравится его сын Таб, вот чьи кудряшки на груди мерещатся мне…

Золла прыснула напитком, который успела вобрать в рот, прямо на бабушку и тетушку.

– Просите меня, Родина-мать и Старшая Жрица, – извинилась перед ними Золла, которые, сузив глаза, вытирали лицо зеленой вуалью.

– Но ему вроде 17 или 20, не больше, – глаза Милат распахнулись от надвигающегося нового приступа неприличного хохота.

– А мне тоже 18 с небольшим хвостиком! – с вызовом произнесла Гала.

По залу гуляли раскаты смеха. Все наблюдали за царской семьей, как за спектаклем. За красивым спектаклем, где посередине восходящей лестницы к богине Нинель восседала, как красивый цветок в зеленом наряде, невеста в окружении своих близких родственниц. Она так громко и естественно хохотала, от чего становилась еще краше. Жрица тоже залилась звонким смехом, от которого звенели все стены храма.

Внизу во дворце в зале приёма пищи лугаль Первого Аморея Рим-Син в компании своих сыновей и знати чествовал Азада, своего новоиспеченного зятя, и его родню – его отца и братьев.

Мужчины Южного Аморея всё ещё с удовольствием и большим интересом разглядывали древнейший дворец Просторов, а, возможно, и во всем Средиземье. Стены из цельного камня были продолжением скалы, как и храм. Высота колонн, дверей и оконных проемов наводила на мысль, что дворец строили великаны и для великанов. На окнах стояли разноцветные вулканические стекла, которые получались загадочным секретным способом именно здесь, а потом продавались по всему миру и приносили достаток и процветание Белому Аморею. На потолке были расписаны приключения Гильгамеша. А возле царского дивана восседали настоящие живые горные львы и белые барсы, их было по одному на каждого гостя.

Лугаль Южного Аморея Зият-Син теперь понимал, почему ни разу это царство не было захвачено гостями жениха на предыдущих свадьбах. Во-первых, пускали только родителей жениха и его родных, во-вторых, огромные хищники, сверлящие взглядом каждого чужака, сильно усмиряли нрав. Львы и барсы и есть истинные воины и защитники мирного матриархального государства.

Вокруг храмово-дворцового комплекса, выбитого прямо в скале, располагались каменные дома и здания, построенные из того же материала, что и скала. Остальные маленькие поселения рассыпаны по всей огромной долине на небольших ограниченных полянах вперемешку с густым лесом, небольшими лугами и поймами рек. В зависимости от расположения, местности и направленности деятельности, поселениям давали имена «Орлиная скала», «Пчелиные липы», «Луговые коровники», «Глиняные печники», «Речная долина», «Синий лес», «Зелёная степь» и так далее.

На самом высоком плоскогорье, вблизи скал, находилось поселение «Вершина сосен». Там располагалось очень большое вулканическое стекло, которое крутилось в разных направлениях, и в него можно было наблюдать за звездами. Видно, что его установили здесь давно и не амореи, но оно служило исправно и сегодня, помогая наблюдать за звездами астрологам и звездочетам.

В степных поселениях разводили туров, коров, овцебыков, верблюдов и лам. В лесных чащах расположились фермы для птиц: райских певучих, мясных и несущих яйца. А на склонах гор располагалась деревня высоких лип, где занимались разведением диких пчел для добычи меда, который многочисленными караванами развозился по всем известным в округе государствам.

Но самая большая гордость Первых Амореев – это пещерная ферма львов и барсов, которых насчитывается огромное количество. На них верхом ездить имели право только члены царской семьи, и только им они подчинялись. Эта целая армия хищников свободно разгуливала в пограничной зоне, по запаху отличая чужаков от местных.

Все дома, фермы и каждый сантиметр стен храма и дворца были покрыты цветущими растениями и лианами, что создавал спасительный камуфляж, прикидываясь под непроходимый лес. Садоводы – вот кто был здесь истинными чародеями своего дела.

Гости стали понимать, что как только за их спинами закроются ворота Белого Аморея, он перестанет быть видимым для них. Для всего мира это явление было чудом, для Золлы и всех предыдущих поколений Жриц это было обыкновенной рутиной и ежедневной работой. Ибо одной из их самых важнейших миссий была подпитка «тумана забвения» – природного забора от чужих глаз и барьер для нежеланных людей. Этот туман не только скрывал от чужих глаз Белый Аморей, но и действовал на сознание, запутывая и уводя чужеземца или нежеланного гостя в другую сторону.

Зият-Син был восхищен Белым Амореем, и его сильно смущала блаженная улыбка на лице лугаля Рим-Сина, которая не сходила с его лица ни на секунду. Ему казалось, что, если что-то пойдет не так и Рим-Сину что-нибудь не понравится, то он, хохоча и хлопая в ладоши, натравит на гостей своих львов. От этой мысли становилось жутко не только лугалю Южного Аморея, но вообще всем неместным.

Смеркалось, когда всех отвлек громкий цокот копыт очень крупной породы коней, а спустя время в конце улицы показались пять всадников и одна большая чёрная собака. Они медленно приближались к дворцу, музыка стихла, разговоры вокруг прекратились. На них смотрел народ, который был скорее удивлен, чем испуган. А как же, в городе появились чужеземцы без приглашения, сами самостоятельно вошли в Первый Аморей!

Из храма на балкон высыпались женщины, в недоумении наблюдая очень странную картину. Всадники в чёрной одежде медленно шли по городу в сторону дворца. Золла обратилась к матери Азада:

– Лугальни Голез, это ваши люди?

Высокая красивая женщина с крупными чертами лица, свойственными всем южным аморейкам, побелела от ужаса, она вдруг осознала, что они без охраны находятся в чужом государстве, у которого тоже нет вообще никакого понятия о собственном войске – ее сознание охватила истерика.

– Что Вы, Верховная Жрица! Самое ужасное, мы тут без своих собственных воинов по вашему требованию! – она сглотнула и посмотрела на Золлу повторно. – Я могу надеяться, что это могут быть ваши мужчины-торговцы или путешественники?

Все снова присмотрелись к пятерке на конях. Это были высокие мужчины, верхом на огромных конях, одетые в чёрное одеяние, и у них за спинами висели лук и стрелы, явный признак принадлежности к воинам. Жрица отрицательно покачала головой, а лугальни окончательно потеряла самообладание:

– О, ужас! Что же будет, что же будет?!! Это что, нападение?!! – в глазах женщин, сопровождающих Голез, отразился ужас и начался настоящий ураган из слез, воплей и истерики. Милат и Золла смотрели то на них, то друг на друга, судорожно обдумывая, что же делать дальше.

У входа во дворец Азад и его шестеро братьев обнажили сабли, львы и барсы смешались с гостями, направив свои тревожные взгляды на новых незнакомцев. Впервые за эти дни Зият-Син проникся к хищным животным симпатией и огромной благодарностью.

Но Рим-Син поразил своим поведением даже собственных сыновей. Радостно похлопывая в ладоши, он вернулся к праздничному столу, взял поднос у слуги, поставил туда шесть кас, вазу с вином и сыр. И с этим подносом он выбежал навстречу всадникам, шепча себе под нос: «Судьба! Мактуб! Вот он свершается! Это по велению Энлиля!» Он шикнул на главного льва, после чего тот изрёк какой-то рык, и все остальные кошки присели. Сказать, что южане были в шоке, это ничего не сказать. Азад, закалённый в боях, привыкший к подлым нападениям не только чужеземцев, но и аморейцев соседних государств, считал, что лугаль Рим-Сина бежит прямиком под саблю чужака, чтобы подставить свою шею. Он знал, как Милат любит своего отца, но даже это не позволяло ему броситься в защиту сумасшедшего, ибо ему предстоит еще отстоять дворец и нельзя недооценивать иностранных воинов. Возможно, их техника настолько необычная, что один из них может перебить от десяти до двадцати человек.

Золла и Милат тоже с тревогой следили, как их отец бежит навстречу странным пришельцам. За спинами сестер шла полноценная истерика матери и сестер Азада:

– Что же с нами будет?!! О Нинель, помоги нам! Я слишком молода, чтобы потерять мужа! Я слишком стара, чтобы смотреть как будут убивать моих сыновей!!! Я слишком стара, чтобы рожать ублюдков!!! – и тут на мгновение Голез замолкла, новый ужас отразился на ее лице. Золла и Милат даже обернулись к ней. И тут новоиспеченная свекровь Милат снова завопила:

– О Нинеээль!!! Прошу тебя, пощади меня! Я не хочу больше рожать!!! Я не вынесу плачь младенцев сновааа!!! За чтооо?!!

Гримаса полуужаса-полужалости и раздражения отразилась на лице Галы:

– Уважаемая родственница, пожалуйста, успокойтесь! Кто вам сказал, что вас будут насиловать?

Но Галез уже было не остановить, она продолжала свои стенания и набросилась с гневными обвинениями на лугальни Фатит, схватив ее за оборки царского жакета:

– Где?! Гдеээ ваша легендарная невидимость, ааа?!! Или вы всех обманывали, да??? Мой сын?! Мои сыновья!!!

Фатит не сразу поняла, что это ее трясли за плечи, и так сильно, что ее царская тиара накренилась в бок, смешно свисая над правой бровью и ухом.

Золла и Милат немедленно растащили женщин, Гала на ходу налила из своего кувшина желтую жидкость в касу и протянула её Галез, та залпом выпила. Остаток в вазе она протянула своей дочери Фатит, та тоже, недолго думая, одним залпом осушила сосуд.

Бабушка Азада упала на пол, вызвав очередное гневное раздражение Галы:

– Нашла время умирать, О Нинель!!! Как-будто ее первую обесчестят в случае нападения!

Милат слушала свою бабушку, махая веером над лицом бабушки Азада, и не знала, смеяться ей или плакать, наблюдая за тем, как две царицы напиваются вдрызг, Золла бегает по залу и брызгает водой в лицо других женщин, потерявших сознание. Все это походило на страшный кошмар или очень плохую шутку.

Глава 2

«Заговори, чтобы я тебя увидел»

Сократ

Мрачные и напряженные пять сыновей Вавилона верхом на крупных породах лошадей, в сопровождении очень большой собаки, размером с теленка и чёрной, как самая темная ночь, медленно цокали по брусчатке главной улицы. Никакого сопротивления, только немое удивление на лицах слегка захмелевших жителей. Мало мужчин и очень много красивых женщин, всех возрастов, очень красивых. Да, они явно попали в Белый Аморей. Даже не верится…

Быстро темнело, но даже в таких сумерках в конце улицы уже издалека виднелись высокие огромные колонны и вход во дворец, выбитый в скале. Все это выглядело нереально величественно на фоне темно-синего неба, в котором загорались первые звезды. У входа стояли мужчины с саблями, что сильно смущало Абуда, откуда у мирного аморея оружие? Или это не Белый Аморей, или Белый Аморей не такой уж и мирный, как говорят о нем.

Мужчины с оголенными саблями стояли вперемешку с какими-то огромными белыми собаками, которые как-то странно сидели. А к ним на встречу шёл, точнее, бежал мужчина в царском одеянии, с улыбкой на губах и с подносом в руках, а рядом с ним шел белый огромный лев, который, не мигая, смотрел прямо в глаза Абуду. Если бы не брошь на чалме мужчины, его можно было легко принять за сумасшедшего. А так, это говорило о том, что к ним направлялся сам лугаль государства. Волк ощетинился и напрягся при виде льва. Лев тоже нервно рявкнул на волка.

Царь остановился в 10-15 шагах от конных, всадники тоже остановились. Лев, заставляя нервничать коней, присел в позу нападения, но Абуд сообразил, что им немедленно нужно спешиться с коней. Все пятеро слезли. Лугаль еще шире улыбнулся, поклонился, раскрыл свои объятия, как перед дорогими родственниками и сделал шаг вперед, в то время как его лев перешел с позы злого прыжка в позу лежачей кошки. Волк последовал его примеру и тоже присел, наблюдая за ним все тем же напуганным взглядом.

– Добро пожаловать, сыны Энлиля, в мой дом, в Белый Аморей! – произнес Рим-Син. Абуд ничего не понял из сказанного, кроме слов «Энлиль» и «Белый Аморей», но интуитивно поклонился, что повторили за ним остальные четверо.

– Добрый вечер, отец! – произнес Абуд и сложил руки перед собой в форме приветствия, известной во всем мире как две ладони, сложенные вместе перед лицом.

Лугаль распознал этот жест и легонько кивнул. Рост чужака сильно поразил Рим-Сина, вавилонянин был выше него почти на две головы.

– Я те-бя со-вер-шен-но не по-ни-ма-ю, сы-нок. Но пов-то-рю мед-лен-не-е: Доб-ро по-жа-ло-вать, сы-ны Эн-ли-ля! – и уже быстрее, скорее для себя, произнес себе под нос, – будем творить историю!

Слова, произнесенные медленнее, Абуд понял. Аморейский и аккадский языки как два кузена, семь из десяти слов похожи по звучанию, если вслушиваться и проговаривать их медленнее. Лугаль протянул поднос с шестью чашками без держалок круглой формы. Абуд недоумевал, где его слуги, почему царь сам все это делает? Он схватился за поднос, думая, что царь велит ему забрать его, но тот мертвой хваткой держался за другой конец. Абуд в извинительном жесте кивнул и отпустил круглый плоский предмет. Тут же кто-то из зевак принес табурет и лугаль, разместив поднос на нем, разлил желтую жидкость по чашкам. Рим-Син предложил всем пятерым испить из странных чашек и взял одну из них себе.

Абуд взял следующую и тоже по слогам медленно произнес:

– Доб-рый ве-чер, о-тец!

Лугаль напрягся и понял: «Добрый вечер, отец!» В его глазах промелькнула искра понимания и он снова быстро затараторил на своем:

«С миром, с миром пришел сын к нам. Небо привело тебя ко мне, сама Энлиль пожелала этого. Как же я устал, твою мать… Ой, простите (он обернулся на зевак, те повторяли за ним, как попугаи, каждое слово). Как же долго я тебя ждал!»

Абуд отрицательно закачал головой:

– Я те-бя не по-ни-ма-ю, о-тец!

Лугаль кивнул, он понял, что быстро говорит и произнес по слогам:

– Я-го-во-рю, что-рад-те-бя-ви-деть! – голос лугаля с каждым слогом повышался на тон, что в конце предложения он практически кричал на гостя.

Абуд напряженно слушал, а поняв, что ему сказали, практически в той же манере ответил:

– Спа-си-бо-я-на-дол-го. На-ших-ко-ней-нуж-но-на-кор-мить-а-мне-и-мо-им-во-и-нам-нуж-на-е-да-во-да-и-ноч-лег! – Абуд почти выдохся от напряжения под конец предложения и ждал, пока слова дойдут до царя.

Лугаль кивнул и тут же возле него, как грибы, выросли двое слуг в сером одеянии. Он им стал что-то быстро говорить на своем тарабарском, красноречиво тыкая на Абуда, на его братьев и их коней. Потом обернулся в сторону задних дворов, приложил к губе что-то вроде трубы, похожей на высокое узкое ведро без дна, и прокричал в нее на тарабарском очень громкую быструю речь. Голос его в трубе стал звучать настолько громко, что вавилоняне и их кони почти оглохли на левое ухо, видимо сообщение было адресовано людям, находившимся далеко и внутри задних конюшен. Один из слуг забрал коней, а второй кинулся бежать во дворец, да так быстро, как будто за ним гнались голодные волки. Ворота за спинами пятерых с грохотом захлопнулись. Правитель Белого Аморея велел им всем следовать за ним. Абуд послушно пошел рядом, его правую руку обнюхивал лев, который шел за лугалем, нервируя черного огромного волка, который обнюхивал льва. Мокрый нос большой кошки тыкался ему в ладонь, но страха Абуд не испытывал, скорее даже хотел погладить его за гриву. Лев как-то странно прорявкал на своего хозяина и тот в ответ ему почесал за ухом. На вопрос Абуда, можно ли и ему почесать киску за ухом, лугаль многозначительно улыбнулся, давая понять, что не он хозяин льву. Абуд рискнул и потянулся ко льву. Тот обнюхал руку, затем как будто забыл о его существовании и продолжил идти, Абуд почесал егомежду глаз. Рим-Син увидел в этом знак – его личный лев, который даже не ест, если ему еду принесет кто-то из слуг, дал себя почесать вавилонянину. Всё-таки благородные хищники умеют признавать силу, более мощную, чем они сами. Как после этого можно думать, что у животных нет души и разума?

Братья Абуда по привычке шли шеренгой за ним и оглядывали всех вокруг, подозревая в любом грехе. Лугаль положил руку себе на грудь и произнёс: «Рим. Рим-Син». Потом указал на грудь Абуда, и последний понял, что его просят назвать свое имя. Он так же положил руку себе на грудь и произнес: «Абуд».

Рим-Син кивнул и снова произнес, указывая пальцем на свою брошь на чалме:

«Я-лу-галь-Бе-ло-го-А-мо-ре-я»

Абуд понял, о чем он, и сделал знак почтения пятью пальцами правой руки, задев сперва свой лоб, а затем этими же пятью пальцами задев подол желтого сюртука Рим-Сина.

«Я-сын-лу-галь-ди-на-Ва-ви-ло-на. Я-тарх».

Рим-Син остановился, его лицо просияло от понимания, и из его горла вырвалось что-то вроде восторга.

«Апель-Син!» – произнес лугаль и сделал жест большого уважения, задев правой пятерней лоб и кинув воздушное приветствие в горизонт вправо от себя. Абуд сделал жест благодарности. Этот лугаль знал о великом Апель-Сине.

К концу пути, у подножья лестницы во дворец, оба выяснили все, что их интересовало. Абуд убедился, что попал в Первый Аморей, а перед ним Рим-Син, действующий лугаль государства. Рим-Син выяснил, что Абуд – внук самого Апель-Сина Вавилонского, и его целью был захват Аморейских земель.

Люди с саблями смотрели на вавилонян не так любезно, как их лугаль. Абуд и его братья были выше их всех почти на одну голову, что очень сильно раздражало последних. А девушки на балконе и вокруг не могли сдержать своего любопытства и томных взглядов, слишком привлекательно выглядели мужчины, сильно отличающиеся высоким ростом и прямыми волосами в сравнении с низкорослыми и кучерявыми амореями.

Рим-Син обратился к людям с саблями:

– Засуньте свои ножички обратно. Это Абуд, сын лугальдина Апель-Сина Вавилонского. И он не идиот, а просто иностранец. Поэтому нужно говорить медленнее. Аккадский не сильно, но отличается аморейского. Если говорить медленно и громко, то до него доходит смысл, всем всё ясно, уважаемые?

Южане угрюмо молчали, пока не заговорил Зият-Син:

– Сын-Ва-ви-ло-на-нам-не-враг-но-и-не-друг. При-вет-ству-ем-мо-гу-щест-во-А-пель-Си-на! – все амореи хором протопали правой ногой, приветствуя честь и славу могущественного правителя Вавилона. Весь Мир, считающий себя светским и цивилизованным, что-нибудь да знал о могуществе Апель-Сина. Но даже в самом страшном сне не могли себе представить амореи, что когда-нибудь столкнутся с кем-то из Вавилона. Это всё было так далеко и настолько неважно, что было очень странно. Если бы Боги в этот самый момент влетели бы сюда на своих летающих колесницах, амореи и то меньше удивились бы.

Абуд и его четверо братьев кивнули в знак согласия, но продолжали кожей чувствовать враждебность. Все прошли в большую залу справа от диванной. Посередине комнаты возвышалось что-то наподобие стола, но низкое и овальное, вокруг него были разложены большие квадратные подушки, вышитые из красного бархата с золотыми нитями. Рим-Син сел во главе странного низкого стола, Абуд занял противоположное место. Это было сделано намеренно и с вызовом, давая понять всем присутствующим цель своего прихода. Его четверо братьев сели по двое справа и слева от Абуда. Зият-Син и Азад сели по правую и по левую сторону от Рим-Сина.

Все поняли, что вавилонянин пришел с вызовом и с захватническими целями. Учитывая, что они были только впятером, это еще не значило, что они здесь одни. За «туманом» могут находиться 100, а может и 1000 солдат чужестранцев. Несмотря на то, что Абуд полностью скопировал расслабленную позу Рим-Сина, его четверо охранников сидели в боевой позе готовности к мгновенному отражению атаки: как будто они собирались помолиться на коленях, но передумали и сделав шаг одной ногой вперед, застыли в этой позе.

Южане и сыновья Рим-Сина продолжали с ненавистью сверлить взглядом чужаков, пока слуги разносили мясо, каши и бульон. Первым, после Рим-Сина, начал пробовать еду один из его охранников из тарелки, предназначенной Абуду. Лугаль восхищенно захлопал по столу ладонью, таким образом, выражая свое одобрение.

– Не-нет-нет! У-нас-та-ко-е-не-прак-ти-ку-ют. Э-та-зем-ля-свя-щен-на-я. Здесь-сту-па-ли-но-ги-бо-гов-сне-ба!

Абуд кивнул, он понимал, когда лугаль говорил медленно и протяжно:

– Ввас-не-сом-не-ва-юсь у-ва-жа-е-мый лу-галь Рим-Син. Ва-ши-гос-ти-не-из-э-тих-зе-мель.

Азад мгновенно покраснел от злости, когда до него дошел смысл слов чужака, но отец удержал его за плечо от опрометчивого шага. Сын лугальбаша Южного Аморея уже черной ненавистью истекал к Абуду, ибо тот пришел за тем, что по праву принадлежит ему. За его женой – за Милат. Ибо Милат была той самой короной на голове будущего хозяина этих мест. Азаду плевать на все царства мира, но он на смерть будет бороться за свою любимую.

Он представлял себе, как перемахивает через весь стол, делает мах левой ногой, где из пятки торчит широкий кинжал, которым исполосует горло двоих справа от Абуда. Правой рукой он пройдет саблей по шеям двоих слева и мгновенно воткнет ее в горло Абуду, глубоко и с хрустом – услышит, как ломаются его позвонки и ребра…

Абуд пристально посмотрел на Азада, как будто услышал его мысли, но все его тело было все так же в расслабленной и небрежной позе, с показным спокойствием:

– Спа-си-бо за у-жин. Мо-гу я при-сту-пить к пе-ре-го-во-рам?

Рим-Син улыбался и похлопал в ладоши, призывая вынести сладости и напитки. Он напоминал доброго царя из сказок, который всегда оказывался отцом царевны:

– Да. Да, сы-нок. Слу-ша-ем!

Абуд выпрямился и сел, скрестив ноги в позе йога, небрежно попивая цветочный напиток из круглой чашки странной формы, но все его тело источало угрозу и опасность:

– Я при-шел за ди-ва-ном Белого Аморея. Я за-яв-ля-ю пра-ва Апель-Сина на Белый Аморей и все его вла-де-ни-я.

Южане и сыновья Рим-Сина дернули головы в сторону Абуда, он продолжал смотреть на Рим-Сина:

– Для про-то-ко-ла: за во-ро-та-ми сто-ит ко-ри-дор из 25 мо-их сол-дат че-рез «ту-ман», Вос-точ-ный А-мо-рей у-же за-хва-чен.

Зият-Сина прошиб пот. Начался неизбежный захват Аморейских земель. Азада не покидала мысль, что если он совершит свое задуманное, то сможет спасти от порабощения уже не просто Милат, а всех Амореев. Сыновья Рим-Сина бездумно подскочили, но лугаль закричал непривычно стальным голосом:

– Сели! Оба! – Абуд впервые посмотрел на лугаля другим трезвым взглядом, перед ним сидел далеко не слабый, далеко не добрый, а очень хитрый и мудрый лугаль.

В отличие от наивного Азада, Зият-Син понимал, кто сидит на другом конце стола. Когда-то в далекой юности, когда он путешествовал вместе с торговцами из Юга по Великой Пустыне, и попал в дальние страны на обратной стороне от нее, он столкнулся с такой мощной силой, как Чёрные Плащи Вавилона. Страна, в которой он пребывал проездом, называлась Крайнон, и она подчинялась Вавилону. Крайнон был маленькой страной, на которую совершали набеги люди с кожей чёрного цвета. Это им сильно мешало жить, ибо их грабили, а женщин насиловали. Поэтому среди детей было много мулатов, которых это общество презирало, а сами чёрные люди не принимали их, считая белыми. И вот Зият-Син стал свидетелем, как прискакала компания на огромных лошадях в черных плащах и спасла Крайнон от очередного жестокого нападения черных людей. Они выглядели как воины света из легенд, которые ловили огромных драконов и спасали целые миры от разумных ящеров. Это были тархи Вавилона численностью примерно двести человек, входящие в Лигу Чёрных Плащей Вавилона. Они смогли не просто прогнать, но и разрубить и покарать трёхтысячное войско чёрных людей. И никто из этих двухсот вавилонян даже не пострадал, отделавшись мелкими царапинами. И одним из них тогда был еще молодой Апель-Син. И его двести родных, двоюродных и троюродных братьев, то есть только лугальдины* (лугальдин – дети королевской крови, не имеющие никаких прав на престол, но обязанные стать военными и защитой королевства) и тархи Вавилона и ни одного простого воина. Тогда Зият-Син был еще подростком лет 13-14 и с удивлением смотрел, как черные плащи на своих огромных боевых конях за несколько часов разогнали тысячную армию черных и перебили как диких собак, тех, кто осмелился сопротивляться. При том сам Апель-Син тогда являлся всего лишь вторым сыном царя и защитником трона, слыл самой опасной угрозой, как для врагов, так и для самой правящей верхушки Вавилона, ибо уже был легендой и любимцем народа. Во время бойни он превращался в мощную стихию из стали, лука и стрел, способной один разгромить войско из ста человек, с легкой грацией перебивая десятки чёрных воинов, и спас жизнь Зият-Сина, ибо последний потерялся на рынке и не успел спрятаться от надвигающейся бойни. Тогда у маленького мальчика осталась глубокая благодарность к чёрному плащу Апель-Сину, он запомнил его имя, так как все простые люди вокруг произносили его имя вместо молитвы. Цвет кожи Зият-Сина вовсе не был светлым, как у людей Крайнона или Вавилона, он смуглый носатый и кудрявый как большинство амореев. Его поразило, что Апель-Син спас мальчика Зията и не посчитал его чужим или не белым, как обычно относились белые люди к людям другого цвета кожи.

И вот сейчас, спустя тридцать лет, он сидел за одним столом с пятью молодыми мужчинами, одетыми точно в такую же одежду, как чёрные плащи Вавилона. Одежда, мягко говоря, жарковатая для аморейских земель. И Зият единственный знал, что один из пятерых, при том самый молодой и мелкий из них, с легкостью может перебить всех сидящих за столом двенадцать амореев, как котят, и даже не устанет. Еще раз он убедился в мудрости и хитроумности Рим-Сина, который единственный из всех присутствующих сидел и распивал напитки со сладостями, как будто за столом напротив сидели не враги, а дальние родственники.

– Я-про-шу-вас-сдать-ся-ти-хо-и-мир-но. Я не-сто-рон-ник на-си-ли-я, – продолжил свою спокойную речь Абуд, попивая, как и Рим-Син, горячий цветочный напиток и заедая её приторно сладким шариком. Он уже вел себя очень свободно и спокойно, как король, который уже победил в поединке.

Азад не удержался и заметнул в него нож-медузу, целясь между глаз Абуда, но её на лету поймал ближний справа охранник. Абуд запустил что-то блестящее, что задело верхний слой кожи над кадыком Азада, отчего юноша подлетел. Зият-Син испугался, что его сына смертельно ранили и, схватив его за плечи, стал трясти и проверять рану. Когда понял, что это царапина, он извинился перед всеми и увел сына в умывальню.

– Ты, щенок, умереть решил?! Ты что себе позволяешь?! – полушипел-полукричал он на сына, чтобы их не услышали в зале.

– Отец, о чем вы?! Они пришли забрать мое, мою жену, мою жизнь! – Азад вскипал от гнева и некоего чувства предательства со стороны отца.

– Все! Заткнисссссь и успокойссссся! – шипел на него отец от негодования и желания подавить и образумить отпрыска. – Нет тут больше ничего ни твоего, ни моего, понял! И никогда не было!

– А как же Милат… она же моя жена. Я не готов отдать ее… никому.

Зият закатил глаза, помоги ему Энлиль сберечь эту горячую голову. У него много сыновей, но этот мил ему больше всех.

– Азад, это Чёрные Плащи Вавилона. Всё. Конец всему.

Зият-Син произнес слова чётко и медленно, чтобы дошла до сына вся серьезность и опасность сложившейся ситуации. Лицо Азада побелело. Он с детства слушал, как сказку, рассказы отца о Черных плащах из Вавилона, что один из них был силен как 100 обычных смертных воинов и перебил 1000 чёрных мужей.

– Па… я думал это сказки. Но даже если они и существуют, этот Вавилон, он же далеко, и ты говорил, что они сюда никогда не доберутся. Великая Пустыня…

– Добрались, как видишь. Значит, не такая уж и Великая Пустыня… – Зият не знал, как приступить к следующему диалогу. Но Азад уже чувствовал, о чём хочет попросить отец. Глаза юноши налились непролитыми слезами отчаяния, но он уже отрицательно покачал головой, давая отцу знак молчать. Нет, он никогда не откажется от Милат. Зият-Син помрачнел, он понимал, что смотрит на живого сына в последний раз. Азад лучше умрет, чем увидит, как его жену отдают замуж за другого. А это случится, несомненно. Ибо Вавилон, хоть и является наглым и большим государством, формальности он соблюдает с точностью шумерской старухи-процентщицы и карает по тем же законам, что и соблюдает.

Абуд отодвинул тарелку, его охрана прекратила есть.

– Я пришел к вам с миром. Предлагаем вам покровительство царя Вавилона. Взамен требуем преданность, полное подчинение законам Вавилона и ¼ часть всех ресурсов вы оплачиваете ежегодно.

Все внимание сконцентрировалось на Рим-Сине. Последний не переставал улыбаться:

– Примите мое глубокое почтение царю Вавилона Великому Апель-Сину.

Абуд кивнул, но продолжал ждать ответа, как и все. Рим-Син взглянул на прислугу, и тут же стали выносить подносы с дымящимися молочными напитками. Абуд все еще продолжал сверлить взглядом лугаля Первого Аморея.

– Я всего лишь слуга богов. И не мне решать судьбу Белого Аморея. У нас нет войска, которое могло бы сослужить верную службу Вавилону. Но есть множество ученых мужей и женщин, которые принесут много пользы вашей культуре и быту. У нас нет драгоценных металлов и камней, ибо мать-земля это и есть великая ценность. У нас нет рабов, даже среди животных. Нам нечего предложить Вавилону. Но мы готовы принять Вавилон в свои теплые объятия.

Речь Рим-Сина имела потаенный смысл, но даже его собственные сыновья не могли понять, о чем он говорит. Абуд внимательно слушал и обдумывал каждое слово лугаля:

– Я выслушаю все приемлемые от вас предложения, – его предложение было больше риторическим, ибо он в любом случае присоединит Первый Аморей к Вавилону, так или иначе, но соблюдая все рамки приличия и абсолютно законно. Все-таки, Вавилон – цивилизованное государство, а не племя диких людей.

– Думаю все переговоры теперь по Первому Аморею вам нужно обсуждать со мной, ибо я законный муж Милат, будущей королевы Первого Аморея, – Азад вышел из укрытия, ибо слышал все сказанное ими и смотрел на Абуда прямо, не моргая, и с непоколебимым спокойствием, как истинный тарх и лугаль. На секунду Абуд даже захотел помиловать этого благородного смуглого парня. Может, Азад и аморей по крови, но истинный воин Чёрных плащей Вавилона в душе, об этом говорили его глаза, благородные манеры и смелость в сердце. Вот и высыпались все карты на стол.

– Консумация брака произошла? – Абуд кинул этот вопрос Азаду, как последнюю соломинку, от всей души желая, чтобы он соврал, даже если уже случилось непоправимое.

Но благородные манеры воина-аморея и юношеское упорство проявились во всей красе.

– Да, – слова Азада прозвучали как приговор, который он вынес сам себе. Теперь он не жилец, уже по закону. Из Милат сделают вдову, если она понесла ребенка. Если это будет мальчик, то его отдадут в военный легион, а если девочка, то сможет стать Великой Жрицей Первого Государства по праву рождения. Глаза Зият-Сина закатились от безвыходности и собственной беспомощности, он уже не спасет сына. Абуд легонько кивнул головой, и двое из его охраны двинулись на Азада. Все шестеро братьев последнего оскалили свои сабли и выстроились стеной перед двумя. Чёрные плащи даже не думали останавливаться, и начался первый виртуозный танец двух культур: Южного Аморея и Вавилона. У вавилонян не было цели убить противников, у братьев Азада не было намерения выжить.

И тут в суматоху ворвались женщины, ревущая невеста влетела в зал и бросилась на шею Азаду, его мать и бабушка встали перед ним, готовые защищать его своими телами и выкрикивая проклятия на своем тарабарском в сторону вавилонян, обезумевшие от горя с большими стеклянными глазами. Танец с саблями прекратился, Абуд отозвал своих, ему всегда было невыносимо смотреть на боль матерей, меньше всего он хотел быть вестником смерти, но чаще всего им оказывался. Но выхода нет, он обязан отрубить голову Азада – таков кодекс всех времен и народов, но он не будет убивать сына на глазах матери.

В зал все пребывали и пребывали женщины, красивые, высокие, статные, все одетые в зелёные вуали поверх цветастых нарядов, очень откровенных для вавилонян, где женщины одевались скромнее, ибо климат был гораздо холоднее здешних мест. А тут все женщины носили короткий топ, обнажающей живот и руки, и длинную юбку или штаны-шаровары в пол. На руках и ногах множественные браслеты, а сверху с головы до ног прикрывает прозрачная ткань, которая не прикрывает по сути ничего, ни грамма бешенной красоты, которой обладает каждая женщина-аморейка, и молодая, и не молодая.

Золла, как и все женщины, слышала весь разговор от начала и до конца, ибо система труб под высокими потолками, построенная древними людьми, при помощи хитроумной эхолокации и акустики доносила каждое сказанное слово, даже шепотом произнесённое здесь, и в диванном зале и разносила по всему дворцу, храму и городу. Она, с разрывающимся сердцем, от глубокой скорби и тоски, смотрела на самую трогательную и безумно-мучительную сцену на свете: как царица Голез махает маленькими женскими кинжалами и с сумасшедшими глазами защищает свое дитя, зная, что он все равно умрёт, а она и не собирается жить, если её сына не станет. Как шестеро братьев встали единым фронтом и готовы пожертвовать собой ради родного человека, зная, что он умрёт в любом случае, с ними или без них. Как её родная сестра изо всех сил прижимает к себе своего возлюбленного в последний раз, надрывно всхлипывая и признаваясь в любви, вечной и безгранично большой, к юноше, которого полюбила, будучи ещё маленькой девочкой с непослушной копной чёрных волос. Еще утром жизнь Милат казалась воздушной розовой сказкой принцессы с большим и счастливым будущим. Душу Золлы переполняла гордость и жалость за этих божьих детей, как жрицу и ее ноги подгибались от безумной тоски и собственного бессилия, как сестры и старшей дочери Первого Аморея, которая ничем не может помочь, никому из этих несчастных людей. Она взмолилась Нинель, не понимая в чем замысел Создателя, зачем Он так испытывает ее семью, ее близких людей… И тут она открыла глаза и увидела взгляд своего отца – Рим-Син смотрел на неё глазами, полными огромной любви и нежности, и, как всегда, спокойной и блаженной улыбкой сумасшедшего и подмигнул ей. Она, покачиваясь на подгибающихся ногах, протянула к нему руки и прошептала: «Папа, я знаю, что делать. Отец, останови все это, умоляю!» Лугаль схватил старшую дочь за руки и как будто влил в неё мощную энергию и придал ей сил, отчего она выпрямилась во весь свой высокий рост и развернулась к чужеземцам. Она Великая Жрица одного из Древнейших Государств Мира, грош ей цена и всем её знаниям и богослужениям, если она не может уберечь близких ей людей. Она поняла именно в этот миг истинный смысл слов, вырезанных на скале на мёртвом шумерском языке в пещере древних «Любовь есть Бог». Лугаль Рим-Син громким стальным голосом прокричал на весь зал:

– Всем разойтись и успокоиться! Немедленно! – раскатистый низкий и грозный бас Рим-Сина, очень-очень редко выпускаемый им наружу, выдал всю мощь и сталь его характера, давая каждому из присутствующих понять, что он все еще является единственным хозяином этих мест. Даже Абуд заметил, как его охрана сникла и подчинилась. Да что уж скрывать, даже сам Абуд чуть не присел от столь сильного голоса. Сталь и металл прозвучали в нем. В глазах Голез промелькнула надежда и тут же угасла. Братья Азада опустили сабли на пол, но не убрали в забрала. И только влюбленная пара, как будто забыла о существовании окружающего мира, наслаждалась последними минутами и друг другом, слившись в одно целое тело, как многорукий Бог Шива из индийской мифологии. Золла окинула их влажными от непролитых слёз глазами и смело шагнула вперед к высокому вавилонянину. Скоро все отрекутся от неё, ибо она похоронит свою праведность и попрёт заветы Великого Жречества, сравняет с землей репутацию жрицы Белого Аморея и будет жить опозоренной судьбой отступницы… Но лучше это, чем видеть, как от горя разлагается её семья, из-за того что Милат бросится со скалы, не желая жить в мире, где нет её Азада.

Золла медленно обошла всю обороняющуюся родню Юга и выпрямилась во весь свой рост перед вавилонянином и, посмотрев прямо перед собой, увидела широкую грудь в чёрном одеянии. Каково же было ей, человеку ростом выше среднего мужчины, впервые в жизни смотреть на мужчину снизу вверх, он был на целую голову выше нее.

Абуд почти задохнулся, он долго не мог дышать. Перед ним предстала высокая красивая женщина, сошедшая со стен пещер, красоту которой воспевают во всех балладах и рисуют на всех вазах, ей бы позавидовали сами боги, если бы действительно существовали. Она подняла на него томный взгляд, взмахнув пушистым веером черных ресниц, обрамляющих огромные темно-синие глаза, в которых он утонул и потерял свою голову окончательно. Он понимал, что перед ним стоит Жрица Первого Аморея Золла, но Боже, как же судьба насмехается иногда над детьми человеческими, делая столь сладким запретный плод. Ему не хотелось даже моргать, вдруг видение растворится. Он узнал бы её в толпе среди тысячи женщин, он знал её по портретам и рисункам на горшках, которые преследовали его с юношеских лет. Он натыкался на её образ так часто, что ему казалось, что она существует в его голове, как призрак, как его альтер-эго, отдельная личность, свой личный собственный голос в его голове. И вот тогда он принял для себя решение, что он должен найти её, а иначе…

Глава 3

«Мне кажется, я любил тебя еще до твоего рождения,

я стоял перед Богом и клялся в вечной любви к тебе»

Кемран

Непонятно, сколько они так простояли, глядя друг на друга, но в какой-то момент видение заговорило, при том, на чистейшем грамотном аккадском языке. Спина высокого мужчины напряглась.

– Меня зовут Золла, я старшая дочь лугаля Рим-Сина и Верховная Жрица Первого Аморея. Прошу вас о помиловании Азада, взамен я вам дам нечто большее, чем…

Абуд резко встряхнул головой, остановив ее взмахом ладони. Наваждение как рукой сняло, когда он понял, что во дворце была живая душа, которая могла переводить все эти полоумные разговоры и избавить всех от мучительного процесса коммуникации двух цивилизаций, разделенных более 1000 летней историей развития.

– Простите меня, Великая Жрица, вы знаете наш язык? – он старался, очень старался не потерять самообладание, от захлестнувшей его бури эмоций, от восхищения до возмущения.

– Конечно, я же жрица, я знаю много языков, – ее синие глаза смотрели на него как две холодные льдинки. Налет духовного умиротворения в немигающем взгляде не мог скрыть тот факт, что она волнуется. Молва говорила правду о старшей дочери Белого Аморея, но вот художники не передали и половину ее истинной красоты на своих картинах, нанесённых на вазы, кувшины и горшки. Вся та каноническая женская красота, которая могла свести с ума сознание любого здорового мужчины, изливалась из движений её рук и бёдер, извергалась из её глаз, блестела в её волосах, выдыхалась из её слов и дыхания, из её звонкого низкого голоса – этого нельзя передать никакими карандашами и цветастыми красками. И её уверенное наглое признание того факта, что она специально не выходила на переговоры, ввело военного лидера Вавилона в замешательство. Она его огрела своей прямотой и всколыхнула в нём то, что дремало слишком долго. Абуд старался обуздать свое животное нутро, которое смешалось с раздражением:

– Так почему же вы не украсили своим присутствием наши переговоры, это бы облегчило нам понимание и сэкономило бы…?

– А я не хотела вам облегчить понимание, – Золла прикусила свой язык и обреченно закрыла глаза. Перебить захватчика – её дерзость – вмиг разрушила собственное спокойствие. Она выдохнула, открыла глаза и старалась говорить более спокойно. – Простите меня, сын Вавилона, я слегка нервничаю.

Правая бровь Абуда, слегка дёрнулась вверх, переключившись на ее нервное состояние, он смог отвлечься от своих собственных страстей:

– А как же хваленое самообладание Великой Жрицы Золлы? Или слухи преувеличены?

– Оно покинуло меня в тот миг, когда пятеро чужаков вломились на свадьбу моей любимейшей сестры и в данный момент пытаются убить её жениха, – она снова не удержалась. Действительно, куда делись её манеры? Прикусить бы ей свой язык. Абуд нашел её выпады ужасно привлекательными, её глаза горели от смеси сожаления и плохо скрываемой неприязни, отчего сердце Абуда подступило к горлу. И тут он пытался вспомнить, когда в последний раз был с женщиной.

На удивление четверых братьев, эта жрица не разозлила его, а даже… оживила. Ибо Абуд засветился как будто… да как никогда.

– Мне показалось, или вы вышли ко мне с каким-то предложением? – его брови взлетели на лоб, изображая невинную заинтересованность. Золла усмирила свое волнение, посмотрела в окно, собралась с духом, снова перевела взгляд на него и произнесла:

– Я предлагаю вам заключить брак со мной.

Глаза Абуда почти вывалились из орбит. Он не ослышался? В зале воцарилась немая тишина, Милат и Азад обернулись к сестре, весь зал замер. Не нужен был перевод слова «свадьба», на обоих языках оно звучало одинаково. Никто не мог поверить услышанному. Абуд сверлил её взглядом и не понимал, что здесь происходит. Он прочистил горло и произнёс:

– Я лугальдин Вавилонского царства, я не имею права жениться. Никогда.

– Я прекрасно знаю кто вы. Я предлагаю брак не лугальдину Вавилона, а Абуду Черному Плащу.

– Но ведь вы Великая Жрица. Даже я не могу просить вас о таком. Это кара небес…

Золла долго смотрела в его глаза, пытаясь угадать, что подразумевалось под фразой «даже я не могу вас просить о таком». Но потом она вдруг поняла, что ей абсолютно плевать на его истинные помыслы.

– Милат отречется от права на диван, – она выдержала паузу и подняла на него чистейшего цвета синие глаза. – А я отрекусь от своего сана и стану вашей женой, как законная наследница Первого Аморея.

Милат с энтузиазмом поддержала слова сестры, видимо, она тоже понимала аккадский в совершенстве, так как к ней обратились за разъяснениями Азад и его мать. В глазах Голез снова загорелся огонь надежды, он просто полыхал.

Абуд продолжал пытаться понять, с ним сейчас играют или торгуются:

– Вас проклянут не только в этих землях, но и далеко за пределами Аморея… Вы же знаете, насколько далеко разошлась ваша слава, если уж у самого царя Вавилона есть мечта совершить паломничество к Храму Великой Золлы. Ваша репутация, подпорченная нашим бракосочетанием, обернётся для вас настоящим проклятием множества верующих людей.

На лице Золлы растянулась загадочная улыбка хищника, как будто всем видом пыталась сказать «покусаете, но не проглотите». Ей не привыкать к всеобщему шоку, когда-то и гетер считали низшим классом женщин, пока она не взяла их под свое крыло.

– Насколько мне известно, если вы женитесь, вам тоже не сносить головы, как изменнику Вавилона, не так ли? Мы с вами идеальная пара.

Она, преследуя цель задеть его, не поняла, как двусмысленно звучала её последняя фраза. Но жрица даже не представляла, как сильно задела потаённые струнки души вавилонянина, прошлась по острию ножа, сама не понимая, что ввязывается в очень опасную игру с одной из самых темных личностей Средиземья. Его озарила внутренняя улыбка и отразилась в его глазах яркими искорками интереса. Золла нутром заметила перемену его настроения и, легкое волнение прошло по её позвоночнику.

– Вы хотите лишить меня головы, красавица? – его мягкое обращение сбило её с толку, и лицо залилось краской стыда.

– Не совсем. Я хочу предложить вам сделку, – она нахмурилась и посмотрела на него очень серьезными глазами. – Очень крупную сделку, возможно, сделку всей вашей жизни…

– Вы считаете, я в ней нуждаюсь? – его вопрос был двояким, но танец начался, и не он его начал. Непонятно было, что он имеет в виду, то ли ему вообще не нужна власть, то ли он обладает и так огромной властью. Золлу захлестнула волна недоверия, тут велась игра, правил которой она не знает.

– Мы нужны вам так же сильно, как и вы нам, – но глядела она на него так, как будто прямо сейчас считывала его потаённые мысли.

– Хотите сказать, что вам известно, кто я?

Золла оглядела его с ног до головы.

– Высокий рост, чёрный плащ из шерсти тосманского волка, четверо охранников, которые являются родными братьями и это бедное животное, приклеенное к вашим ногам – лесной чёрный волк. Подозреваю, что ваш плащ связан из шерсти убитой матери этого животного. Вы либо один из 300 отпрысков Апель-Сина, подражающего Чёрному Абуду, либо сам господин Чёрный Абуд собственной персоной. Второй сын второго сына Великого Апель-Сина Бабла Одноглазого, бесправный принц, не имеющий права даже на собственную жизнь, рождённый лишь защищать царя и убивать ради него… Мне продолжать? – левая бровь над великолепными синими глазами высокомерно взлетела вверх. Абуд задумчиво посмотрел на нее, потом перевел взгляд на лугаля, который, как ни странно, перестал улыбаться, и снова посмотрел на Золлу. Его самодовольное лицо говорило громче всяких слов, что она угадала всё, до последнего слова. Он кивнул в знак приветствия перед ней и приблизился к ней настолько близко, чтобы его слышать могла только она и произнес ей почти в губы:

– Я согласен. Я не убью вашего юнца. Но наш брак будет настоящим, жрица. Во всех возможных смыслах, – он смотрел на её губы из-под полуопущенных век, но жрица была настолько наивна, что не поняла истинного подтекста этой двусмысленной фразы. Он смотрел на неё, как возбуждённый кабан в брачный сезон смотрит на все живое, что движется вокруг.

Золла с облегчением выдохнула, она спасла всех. Нинель, спасибо. Её глаза закрылись на секунду, пока она не услышала, как один из его четверых охранников подошел к Зият-Сину и произнёс четко и медленно на аккадском:

– Сетуя на вашу мудрость и возраст, прошу вас последовать в темницу и попросить всех ваших сыновей следовать за вами. Во избежание кровопролития подчиниться и сдать всё ваше оружие.

Глаза Золлы широко распахнулись на Абуда:

– Но вы же обещали!

– Я обещал не убивать. На этом всё. – Он продолжал стоять к ней близко и пристально смотреть в темно-синие глаза. – И играть мы будем по моим правилам, Золла. Я пришел к вам с миром и готов соблюсти его максимально.

Золла возмущенно развернулась и перевела всё сказанное Зият-Сину, добавив от себя: «Прошу вас, повинуйтесь им, лугаль Зият-Син, это ради вашей безопасности, я обещаю вам, что всё наладится».

– Не надо жертвовать собой, жрица! – успел ответить старший сын Зият-Сина Ризад и получил возмущенный толчок от своего отца. Лугаль Южного Аморея готов был убить отпрыска. «Ты почему кричишь вперед меня, щенок!» – прошипел он ему в лицо. Зият-Син сегодня как никогда рисковал не только своими сыновьями, но и судьбой всего Южного Аморея, ибо все законные отпрыски лугаля находятся здесь, в этом зале.

– Мы согласны. Ведите нас, – произнес он в ответ охраннику Абуда и проследовал за ними вниз, в подземелье дворца, где находились решетчатые помещения.

Золла снова обернулась к Абуду, который с обожанием смотрел на её волосы, нос, губы, как будто уже являлся её мужем. Милат и Фатит успокаивали Голез и увели всех остальных женщин в женскую часть дворца. Рим-Син восседал во главе стола и пригласил остальных свидетелей сие представления, то есть тархов Белого Аморея и гостей, снова сесть на свои места, как будто ничего странного не происходило, обычный вечер.

– Следуйте за мной, пожалуйста, – Золла развернулась и пошла прочь от него, она посмотрела на своих старших братьев, и они вместе с Абудом пошли за ней в тайную комнату. Они вошли в диванный зал, поднялись по лестнице к диванам, обошли их и за статуей Нинель и Энлиля вошли в незаметную дверь в стене, попадая в комнату, обитую красным бархатом. Вдоль всей стены по периметру комнаты располагался один сплошной бесконечный диван. Вслед за Абудом вошел Рим-Син, который словно вырос из стены. Абуд огляделся и повернулся к лугалю и его детям. За его спиной, как призраки, появились его четверо братьев-охранников, которые вошли в тайную красную комнату с разных входов, о которых, судя по удивленным лицам Рим-Сина и его сыновей, не было известно даже самим хозяевам. Золла не без удивления глянула на этот фокус чужеземцев. Видимо, паранойя и шизофрения у вавилонян в моде.

– Я не могу поверить, вы всерьез опасаетесь нападения от нас? – Золла закатила глаза.

– Согласен, перебор, но привычка иногда это проклятие. – Глаза Абуда говорили об обратном, он совершенно не раскаивался в содеянном и бессовестно доволен был своими братьями, и Золле это было прекрасно известно. Она с осуждением оглядела вех пятерых и предложила всем присесть.

– Как я уже говорила, насколько правдива молва о вас, вы и сами уже давно не самый желанный гость в своем родном Вавилоне, а слухи о вашей связи с чёрными людьми не делают вам чести среди дружественных государств вашей родины. И вы либо в скором времени будете убиты наемником, либо вам вынесут приговор в измене и повесят прилюдно. Или вы помрете на поле брани, защищая честь и славу государства, которое тоже с радостью примет известие о вашей кончине.

Абуд слушал и поражался снова. Как многое ведает женщина из далеких мест. Он знал, что аморейки, в отличие от вавилонских женщин, растут и живут на равных правах с мужчинами, а иногда у них даже больше прав. Даже на стенах храма Степного Аморея написано на древне-шумерском языке: «Счастье лежит под ногами твоей матери». Женщины столь же образованны и вовлечены в общественную деятельность, как и мужчины, иногда обладая даже большей властью. Это было диковато для Абуда, ибо в его родном государстве женщины являлись кем-то вроде людей второго сорта, которые помогали родить новое поколение людей и ублажали мужчин.

– Хорошо, давайте оставим в покое мое темное будущее, я хочу выслушать ваши предложения.

По его глазам было видно, что он польщен и обескуражен одновременно. Впервые в жизни он взглянул на свою жизнь со стороны, глазами другого человека. Человека, которого он не ожидал встретить в этой жизни и мог только надеяться, что она снизойдет до мыслей о нем. Он знал, что внушает страх всем, кого встречает на своем пути. Но никто и никогда не позволял себе такого тона, с каким только что говорила с ним Жрица. И это, к сожалению, самой красавцы, ему очень понравилось, именно так должна звучать трезвая оценка его возможностей и размах его личного пространства на арене Вавилона. Он не ожидал, что слава о нём разошлась настолько далеко за пределы Вавилонских земель.

Золла как будто тут же угадала его мысли и повторно произнесла высказанную в зале информацию:

– Милат отречется от дивана и притязаний своих собственных, своих детей и потомков. Я приму это отречение, и оно будет выбито на стене списка царей в течение семи недель. Сама я сниму палантин Жрицы и верну его тетушке Моле, предыдущей Жрице. И буду являться единственной наследницей дивана Белого Аморея.

В глазах мужчины промелькнул интерес, как же быстро женщины перевернули все с ног на голову, пока мужчины тут вели мытарства, напоминающие «переговоры». Неужели всё это ради сохранения одной жизни? Золла ждала хоть каких-то возражений от него, но он продолжал молчать и слушал её.

– Насколько мне известно, в вашей личной гвардии войско достигает 30 тысяч. Это очень много. Но даже оно не сравнится с тем числом войск, которым известен Вавилон. – Она снова значительное время промолчала, чтобы дать ему шанс вступить в полемику с ней. Он молчал. Тогда она продолжила: «Смею предположить, больше 100 тысяч…»

– Более 1 миллиона, – поправил он её, ничем не выдав изменений на лице.

Золла смотрела на него несколько мгновений, удивленная столь огромным войском, и произнесла:

– Пусть будет 1 миллион, а на всех Аморейских землях воинов, в таком случае, насчитывается численностью чуть больше 10 миллионов, и подрастает поколение детей численностью еще около 50 миллионов.

До Абуда стал доходить размах мыслей этой женщины. Ден, старший из братьев Абуда вдруг обаятельно улыбнулся Золле и подмигнул. Она не понимала, как считывать столь странное поведение охраны Абуда, но продолжила свой план.

– Я, как царица Первого Аморея и… – она прочистила горло, ибо дальше она обязана будет поделиться информацией, которая известна только ей. – …владелица самого дорогого и элитного Дома Гетер в Аморейских землях, могу обеспечить союз как минимум с семью лугалями из двенадцати аморейских царств… – она даже боялась смотреть на отца и братьев от стыда за своё странное и обществом порицаемое занятие.

– Вы хотите создать новое государство?! – Абуд не смог скрыть своего восхищённого удивления, его рот был открыт и челюсть почти валялась на полу. Золла смотрела в чёрные бездонные глаза Абуда и не понимала, видит ли она в них ужас или восторг от своих слов. Он восхищался ею, он уже был поражен ей, ее красотой и силой ее амбиций. И если вдруг она завтра превратится в странную уродливую кикимору из зеленых болот и скажет, что на ней было просто заклинание красоты, а это её настоящий облик, он всё равно будет с ней.

– Я хочу просто выжить. И да, если для этого придется переписать историю и сделать то, что до нас не делали, то пусть будет так, – её спокойный решительный взгляд громче слов говорил, что перед ним стоит настолько сумасшедшая женщина, насколько и красивая.

– Это невозможно.

– Вы отказываетесь?

– Я согласен.

Шок Абуда проникал в его мозг и выжигал последние тормоза сопротивлений. Золла смотрела на него таким взглядом, как будто говорила: «А ты или присоединяйся, или отойди и не мешай». Её синие глаза стали почти тёмными то ли от испуга, то ли от страсти, по его телу пошли мурашки.

– Но мне нужны гарантии, – произнесла Золла и почувствовала, как глаза «четвёрки» с опаской глянулиа на неё, хотя выражение лица Абуда ничем не выдало себя. Чёрные большие глаза продолжали сверлить её не мигающим взглядом. Ей казалось, что он смотрит на нее и думает о каких-то непристойностях.

– Я вас очень внимательно слушаю.

– Мы маленькое матриархальное государство в Аморейских Просторах. К сожалению, времена меняются. Наш родственник с Северного Аморея, родной брат отца, претендует на нас и открывает войну против Юга из-за брака Милат и Азада. А я, как Верховная Жрица, не могу смотреть на столь расточительное отношение к жизни простых людей. Нам нужен сильный и влиятельный союз, который обеспечит нам сильную поддержку и пресечёт все претензии на нас наших соседей и, в принципе, любых других государств. А также поможет подавить все военные кампании на Аморейских землях. Возможно, даже насильно.

Глаза Абуда снова раскрылись то ли от недоверия, то ли от разочарования.

– Что значит «возможно, насильно»? – он зыркнул на лица своих будущих родственников и снова уставился на красивое лицо Золлы.

– То и значит. Насильно, подавляя грубую силу более грубой, – глаза жрицы даже не моргнули. Абуд сглотнул, ему открывается новая сторона женщины, возведённой до статуса живой богини во всех известных ему землях. Возможно, он один из немногих, ныне живущих на этой бренной земле, слушает её и слышит все эти сумасбродные идеи. Он подался назад, чтобы скрыть свои истинные намерения, и отвернулся к окну, там ветка цветущего растения билась на ветру о стекло.

– Жрица требует крови? Неужели мы вернулись в Древний Шумер и приносим в жертву богам кровь убитого младенца? – говорить он старался отстраненно и не выдавать истинного волнения.

– Я жрица, но не блаженная. Я не провожу в молитве день и ночь, а открыто смотрю на детей человеческих. Моя цель сохранение мира, чтобы мужчина после военной службы вернулся домой к своей жене и матери, чтобы вдов и сирот стало меньше, чтобы люди не умирали на поле брани в рассвете своих сил, а проживали долгую жизнь и умирали дома от глубокой старости в окружении родных и близких. Чтобы мужчина и женщина жили рука об руку, занимаясь каждый своим любимом делом, разделяя все бытовые нужды между собой и радуясь всему, что их окружает.

Абуда кидало из одной грани в другую, то она представала в образе кровожадной демоницы, жаждущей власти и крови, и тут же возвысилась до ангела, желающей искренне мира и счастья в каждом доме.

– Вы хотите поместить всех в Рай?

– Это мечты, но они имеют право существовать. Времена изменились, сейчас люди меньше верят в богов. А я стараюсь выбрать из двух зол меньшее и пресечь наступление зла еще до начала наступления его последствий.

Абуд смотрел на Золлу, как на ведьму, которая перед ним вдруг пошла по воде и взлетела в воздух. Ее богатый язык говорит о том, что она много читает и на разных языках. Он вдруг стал понимать, что Белый Аморей далеко не слабый и не безобидный. До него стала доходить правда о том, почему столь малое государство выжило и процветает в окружении диких кочевников и не имея ни одного военного учения в пределах своего периметра. Видимо, женская монархия Белого Аморея держится на властном хитром нраве хищницы-одиночки. И здесь главное лицо Верховная Жрица. Кто только не искал Первый Аморей, но все возвращались ни с чем. Не имея ни военной армии, ни чародеев, ни даже мало-мальски труднопроходимых мест, Первый Аморей, как умный маленький карлик, выживал, эволюционировал и процветал среди гущи самых варварских племЁн, которые только вчера превратились в более-менее цивилизованные государства – это верх виртуозности выживания для столь маленького и беззащитного царства. А Абуду сопутствовала удача, обыкновенное везение. Но, как говорится, везение любит мечтателей.

– Согласие я свое уже дал, чем же я должен поплатиться за столь великую честь? – его слова, сказанные столь же невозмутимым видом, как будто он сюда приехал купить осла, ввели в ступор эмоциональную жрицу. От Золлы не скрылись нотки сарказма в его вопросе, но она была намерена выторговать все, что планировала.

Золла продолжила:

– Дать свое слово. Я знаю, что сдержать свое слово для вавилонян важнее собственной жизни.

– Хорошо, на что вы его просите?

Золла чуть расслабилась, ее обманула успокаивающая манера Абуда говорить мягко и убаюкивать, когда он на самом деле напряжен и готов к атаке.

– Я прошу вас отпустить Милат и ее мужа домой и…

– Нет, – на лице Абуда не дрогнул ни один мускул. Золла старалась не паниковать, до неё вдруг дошло, что Азада ждет участь пострашнее смерти, вечное заточение. Если она не примет срочные меры. Ей хотелось сказать что-то еще, но он пресек её разговоры, – я не буду более обсуждать эту тему, связанную с судьбой сына Южного Аморея.

Золла замолчала на долгую минуту, она пыталась взвесить все за и против. Сейчас, торгуясь за жизнь Азада, она поневоле упекла его в вечное заточение, не дав ему, его отцу и его братьям умереть смертью, достойной благородных людей. В итоге они умрут жалкой смертью заключенных через много-много лет. Это ее сбило с толку, силы покинули ее, она потеряла нить повествования и рассеянно уставилась куда-то в сторону братьев, обдумывая свои дальнейшие действия. Наступила неловкая тишина. За минуту Золла из центра разговора, превратилась в равнодушную и отреченную мебель интерьера. Рим-Син наклонился к ней и тихо произнес: «Не сдавайся, дочь». Девушка глянула на него. Отец улыбался, но только не его глаза. Она знала, что отец понимает каждое сказанное слово на аккадском языке и полностью владеет информацией. Золла проснулась, отец как будто через взгляд наполнил её силой и подбодрил. Лугаль словно прочёл мысли дочери и произнёс тихо: «Не упорствуй в этом сегодня, оставь это на завтра». Она моргнула в знак согласия и повернулась к Абуду:

– Мы не сможем ни о чем договориться, если я буду слышать нет на все последующие мои предложения, – её взгляд смотрел прямо и очень серьёзно. Абуд понял, что поторопился с категоричным отказом и сегодня он уже не услышит дальнейших предложений.

Золла встала, вслед за ней встали все остальные, Абуд понял свою ошибку, но, к сожалению, слишком поздно. Не стоит вступать в полемику и ненужные споры с женщиной, которая, возможно, решает судьбы людей, а может целых государств одним лишь взглядом.

– Великая Жрица, я приношу свои извинения за свою резкость. Я обещаю обдумать, как мы сможем поступить с женихом вашей сестры.

Золла смягчилась и даже схватилась обеими руками за его правую кисть. Она бережно, но со страстью потрясла ее, в глазах отражалась тревога матери за ребенка:

– Спасибо вам за надежду, и очень прошу вас обдумать мое первое предложение.

Абуд глянул на ее руки, он понимал, что это дружеский жест, но знал, что в данный момент решается, какой характер примут их отношения в дальнейшем, дружески-теплый или испепеляюще-опасный. И он сделал вызывающе непристойный жест, он положил свою вторую ладонь поверх ее и крепко сжал, передавая ей мурашки, через соприкосновение кожи к коже, которые дошли до самых потаенных мест в её теле. Её глаза потемнели, она пыталась выдернуть руку, он понимал, что происходит с ней и намеренно задержался в жесте, после чего отпустил её. В данный момент он готов был съесть самого ядовитого скорпиона, если она попросит. Но он ни за что на свете не позволит перевести их отношения на дружескую почву. Их странное рукопожатие, казалось, осталось незамеченным окружающими.

– Обязательно обдумаю.

****

Светало. Абуд сидел в гостевых покоях, в окружении своих четверых братьев и обсуждал последние события.

– Я еще не свыкся с мыслью, что мы в Первом Аморее, а тут такое??? – Ден возбужденно ходил по комнате туда-сюда перед Абудом, пытаясь усмирить свое волнение, но у него плохо получалось. – Я думал, ты бредишь, Абуд, когда мечтал об этом Сказочном Аморее… Я даже не верил, что оно вообще существует! Если бы не этот счастливый случай с пограничным войском Южного Аморея, которые связывали верёвкой две липы через этот туман забвения.

– Я, конечно, не боюсь за нас, но поймите меня правильно, рано расслабляться или что-то праздновать, мы в чужой стране, тут чужая культура, чужой менталитет. А вдруг нас завтра сожгут на костре? Ну, просто потому, что у них такие обычаи… – начал свою речь Коен, один из рыжих близнецов, которого отличал от брата-близнеца шрам над губой. Хотя Абуд различал их и до шрама.

Абуд посмотрел на него и сказал, полушутя-полусерьёзно:

– Ты всерьез опасаешься, что мы попали к варварам-людоедам?

Близнецы синхронно закатили глаза:

– Это амореи, брат. И они, в первую очередь, кочевники, хоть и в прошлом, ладно, в далёком прошлом, которые пили кровь убитых младенцев, если до сих пор этого не делают. Так что все может быть, – продолжил за брата-близнеца Тоен. Им всего лишь по двадцать два года, зелёные, но уже очень опытные воины и опасные соперники на поле брани даже для бывалых тархов, но очень опытные следопыты и знатоки стрелкового дела, стрелять из лука научились раньше, чем говорить.

– Бро, ты реально собираешься на ней жениться? Это же ты, получается, женишься раньше лугальдина Вавилона, тебя могут повесить за измену, – Геон резко встал, осознавая, как будет происходить дальнейшее развитие событий. Абуд продолжал смотреть на самого младшего из них, светловолосого восемнадцатилетнего незаконного отпрыска старшего брата, давая ему шанс самому осознать масштаб изменений. Блондин дошел до окна и развернулся, у него в глазах было мощное потрясение от того, что он вдруг понял, насколько глобальные изменения грядут. Ден тоже наблюдал за ним и ждал, когда, наконец, до малыша дойдёт всё остальное.

– Итак, наш дед Великий царь Вавилона ещё не назначил своим кронпринцем своего старшего сына Бада. А старший сын Бада Дей, наш кузен и следующий в очереди на корону, еще не женился. Да что там говорить, не женился еще наш собственный самый старший брат Вий. А ты, второй сын второго сына правителя Вавилона, нарушая вековые традиции, вступаешь в брак раньше своих старших брата и кузена-престолонаследника? А это значит, что у тебя может родится сын, чем у них, чем ты подрываешь… О Господи, помоги нам, Энлиль, сбереч Вавилон.

Все остальные братья смотрели на Геона, стараясь не рассмеяться, настолько глупое недоумение отразилось на его лице. Но Абуду было не до смеха.

– Почему же вы всё рассматриваете в таком мрачном свете? Возможно, я просто очередной преданный тарх Вавилона, который путем политического брака присоединит к нашему великому государству еще один богатый и жирный кусок земли? – братья смотрели на Абуда с таким лицом, как будто он нес несусветную чушь. Это он, Абуд, является самой большой угрозой для престолонаследников Вавилона и их соратников, который женится на самой загадочной принцессе Средиземья, обладающей, возможно, мистическими знаниями мироздания. Бад и Дей сойдут с ума от такого поворота событий. Это будет еще одним поводом избавиться от Абуда.

– Твоя будущая жена сумасшедшая и вероотступница, – Ден не смог сдержать своего волнения и страхов, подступающих от событий, творящихся здесь. – Ты же понимаешь, что твоя связь с ней не останется незамеченной для Вавилона, и никто не поверит тебе, что ты хотел присоединить Первый Аморей к Вавилону, как только увидят ее вживую…

Абуд понимал, о чем его брат, но чувствовал, что именно это правильно.

– Мы уже давно не в милости сената Вавилона, но мы попали в Белый Аморей – это уже чудо. Геон, отнеси послание отцу. И проложи веревку не через этот прогулочный лес, как эти южане, а высоко горах, через скалы, где даже паукам опасно летать. И… до Абуда вдруг дошло, насколько глубоко Золла задела все его потаённые фантазии и поиграла на его струнках души, как талантливая арфистка. – И не показывайся отцу на глаза, сразу пулей сюда обратно. Возьми коня и плащ смотрителя за львицами, чтобы не покалечить львов.

Абуд вдруг понял, что она прошлась по его самым потаённым желаниям, в которых он боялся признаться даже самому себе. Его эго уже давно не вмещается в его звание тархала* (тархал – самый высокий военный чин Вавилона, он командует всеми войсками Вавилона и имеет собственные, отдельные от царских войска).

– У тебя есть какой-то план? – Ден старался сделать вид, что он спокоен, но его левый носок предательски барабанил по полу как у кролика-топтуна. Он, следующий по старшинству после Абуда, ему двадцать пять лет, с родовитой формой носа, ростом и характером параноика, больше всех ожидал нападение, и каждые пять минут выглядывал то в окно, то за дверь, то шастал по стене в поисках незамеченных проходов. Ему не хотелось о таком говорить сегодня, Абуд устало слушал перепалку близнецов Коена и Тоена.

– Я не думаю, что она способна на вранье, – упорствовал Коен, близнец со шрамом. – Она же жрица.

– Да, но ведь она отреклась от сана, а, значит, наврала уже! Но как же она красива, о Энлиль!

Абуд со снисходительной ухмылкой глянул на Тоена, этот всегда был тонким ценителем женской красоты и слыл первым бабником семейства. В свои почти тридцать лет он страшно устал от походов и войн и жаждал покоя. Сегодня, оказавшись в компании красивой женщицы, он вдруг понял, что хочет провести свою жизнь, вдыхая аромат длинных черных волос и глядя в звёздное небо, и чтобы его обдувал вот этот самый свежий тропический ветерок. А не проводить ежедневные походы по полям с немытыми мужчинами, которые, как и он, годами не видят благ цивилизаций, а живут на поле брани. У него нет дома, но есть семья, особенно эти мальчуганы, заделавшиеся его личной охраной. Добрая половина его семьи находится тут, в этой комнате. У него давно уже есть сомнения по поводу родного дяди Бада, который является старшим сыном Апель-Сина и его прямым наследным кронпринцем. Бад и его старший сын Дей уже давно строят козни Абуду, о них последнему периодически доносят следопыты. Эти двое, которых Абуд с детства привык защищать и оберегать, ополчились на него как голодные крысы, еще лет десять назад после того, как он вернулся с победой над Верхним Египтом. И не было ни одного случая, чтобы они не старались опорочить его перед дедом. Странное чувство тогда поселилось в Абуде, он любил дядю и кузена любовью родственника, которого не выбирают, и с патриотизмом, который внушается тархам с детства. И в то же время периодически получал ядовитых скорпионов или задания, опасные для жизни, как будто кто-то хотел его смерти. Он не верил, что это Бад и Дей, ибо он был молод и предан им, как своему деду и правителю. Потом эта враждебность родственников перестала его расстраивать, и уже не разбивали ему сердце истинные лица будущих правителей, которые он увидел. Не такого будущего он хотел бы для себя и своей страны. При встрече с Деем и Бадом он разрывался между чувством долга, которое вбивали ему с молоком матери, и чувством личного презрения, которое он испытывал к людям, готовым ради сохранения своей власти пойти на подлые поступки и грязные интриги. И в свете таких событий Золла соблазнила его своей наивной прямолинейностью и амбициозными планами. Он жаждал больших свершений и грезил о своем собственном государстве. Он рождён правителем, хоть и сам до конца этого еще не осознавал, его амбиции уже давно вышли за пределы военного главы Вавилона. Но даже в самых страшных снах он не помышлял о предательстве, он слишком честолюбив и откровенен в своей уверенности в себе. Ему нужно законное право и тотальное признание его власти, а не трусливое вероломное поведение властных диктаторов-самодуров, не достойное его крови и происхождения. А сам Вавилон – это его святилище и детище, которое состоит не только из дворца, богатств и вероломных родственников. Это улицы, по которым он бегал, наблюдая за ночным небом и представляя себе легендарные события Гильгамеша. Это люди, среди которых он рос, и большую часть семей он знает в третьем поколении и может по лицу и схожести с родственниками сказать, чей ребенок играет на улице. Этот воздух, пропитанный углями из костров, соломой и мазью из лавки знахаря, это запах счастья, вдыхая который, он маленьким мальчуганом мечтал о своих путешествиях в дальние страны, полные приключений, событий и интересных людей, которых встретит. И о самом собственном королевстве, которое будто где-то там далеко ждало его.

– Она будет настаивать, чтобы ты отпустил южан, чего нельзя делать категорически, – прокричал Ден из-за угла комнаты, проводя очередной обход. Сон начал проникать в Абуда, ибо он не спит уже вторые сутки. Он еще раз убедился, как сильна связь с братьями даже на телепатическом уровне.

– Но как же, она даже отказалась от дальнейших переговоров, что-то с ними все равно нужно делать, – романтик Кеон всегда был сторонником мягкого подхода.

– На Первый Аморей придут войной другие, можно будет исключить хотя бы Южный Аморей из списка нападающих, как и Степной, – заключил Теон.

– Их нужно всех умертвить, это неправильно – отпускать будущих врагов на свободу, так мы покажем свою слабость, и начнется череда нападений. Южный Аморей потом сам же и придёт войной, так как ты забрал именно из их рук это Белое государство.

– Вы забываете про «туман забвения», – произнес Абуд. – Мне кажется, мы можем вполне положиться на него. Ден, прекрати свои панические бега, это уже раздражает.

Ден выпрыгнул из стены за спиной старшего брата, чем заставил его подпрыгнуть.

Абуд взвесил все доводы. Он вспомнил, что уже вторые сутки пошли, отец, скорее всего, на уши поднял всех солдат и заставляет их без сна и отдыха искать сыновей. Он начеркал палкой сообщение на банановом листе и послал Геона через границу, он единственный лазил по деревьям как истинный марокканский примат.

– А почему ты решил, что через мост через скалу никто не заметит? – Ден опять сузил свои подозрительные глаза.

–Заметят рано или поздно, но у нас будет хотя бы время принять меры. И, вообще, он там временно, пока отца не успокоим. Затем сожжём его ко всем чертям.

Близнецы приступили к караулу, но их тоже начинал бесить Ден, так как, если он не выспится, не видать им сна тоже:

– Мы тебя сейчас свяжем, Ден, или сам ложись уже, – произнёс Кеон.

– Присядьте все, пожалуйста. – Абуд понимал, что медлить нельзя, все трое начали рассаживаться по диванам. – Я знаю ваши ответы, но должен каждого из вас спросить об этом и услышать ответ лично каждого.

Абуд прочистил горло и продолжил, когда все трое кое-как разместились на единственном диване, напротив него.

– Все вы знаете, что все может обернуться очень двусмысленно, возможно, после бракосочетания и коронации я могу быть объявлен предателем и не смогу вернуться в Вавилон больше никогда. Я обязан дать вам шанс уехать завтра до заката и сохранить свою верность престолу Вавилона… – прежде чем он успел договорить, все трое отрицательно покачали головой. Получив, очередное подтверждение преданности своих родных братьев, он устало повалился назад и провалился в крепкий беспробудный сон на 3-4 часа, зная, что никто из них не сомкнёт глаз, охраняя его сон, и пока не вернется с новостями Геон.

В это время Геон, подобно призраку, прокрался по крышам и улицам дома, натянул тунику, свисавшую из окна смотрителя за львами, подошел по ближе к «туману» на чёрном краденом коне, которого одолжил всё у того же смотрителя, чтобы обмануть львов, и полез на скалу до тех пор, пока конь мог лезть. Затем он полез наверх уже сам. Когда он понял, что стоит на такой высоте, что у него уже у самого дух захватывает, он повязал один конец веревки к верхушке хвои. Там, выйдя через туман, связал две верхушки дерева Первого и Степного Амореев, а у дерева привязал одного коня, сам поскакал на другом к верхушке липы и оказался в Восточном Аморее. Полтора дня ушло у самого молодого из братьев вавилонян на то, чтобы оставить послание под меченым камнем и вернуться обратно. Когда Геон вернулся и остальные братья рассказали ему со смехом, как Абуд пытался дать им всем свободу от клятвы перед ним, Геон усмехнулся, его дом всегда был возле Абуда и останется тут. Он в огонь и в воду за ним. Несмотря на разницу в двенадцать лет, Абуд заменил ему отца. «Даже не обсуждается. Значит, мы остаемся здесь, навсегда. Тем более, здесь много красивых женщин», – ответил он на вопрос Дена. И всё-таки с ноткой грусти посмотрел на листья пальмы, которые на ветру шелестели и бились об окно. Долго он будет привыкать, однако, не видеть свои любимые кипарисы. Светало.

Глава 4

«Одна роза может стать целым садом,

Один человек может стать целым миром»

Арабская половица

Закончился самый беспокойный сон Абуда, он проснулся, когда вернулся Геон, и встал вместе с близнецами, которые сменили караул, и спать легли остальные двое. Солнце только-только показалось из-за горизонта, ему было не спокойно. Несмотря на дружелюбие лугаля и местных тархов, его волновали взгляды сыновей лугаля. Их было двое, и они явно были не рады Абуду. Близнецы докладывали по очереди, кто из его будущих деверей и где находится. Церемония бракосочетания произойдет на закате, а впереди целый день.

В храме шла служба отречения Золлы от жречества и всего того, что связано с ним. Мола была очень недовольна и постоянно ворчала и бурчала себе под нос: «Я же не вечная, мне уже 96 лет, а я должна с огнями возиться и ходить по этим церемониям» Золла молила ее о прощении в 101-й раз.

– МОлочка, ну пожалуйста, простите меня. У меня не было выхода.

– Выход есть всегда! Ты могла согласиться с казнью Азада, – потом она обернулась к Милат, которая смотрела на нее как на чудовище. – А ты не смотри на меня, избалованная девчонка. Да, жестокая, а что вы хотели, а? Это вам не мифические рассказы со стен пещеры «Нерассказанных историй»! Говорила я вашему отцу не разрешать вам бегать туда и читать. А он мне «у них детство будет один раз, пусть оно будет сладким». Чушь! Детей надо сызмальства учить к взрослой жизни. Думаете, я не теряла…

Самая старшая из женщин Первого Аморея разносила в пух и прах своих племянниц. Фатит и Гала не смели даже головы поднять, ибо Мола была, помимо того, самой старшей в семье, так еще и 73 года несла ношу Главной Жрицы Первого Аморея. К ней приходят за справедливостью, если суд лугаля не нашел решения. «Боги могут ошибаться, Акпал* (самая старшая женщина рода семьи лугалей Первого Аморея) – никогда» – так гласит надпись сверху над входом в пещеру Мудрости, где проводит остатки своих дней акпал, отрекаясь от земных благ, питаясь только энергией звезд и каплей утренней росы. Вот к чему готовилась Мола, а не вот это вот все!

В те далекие времена, когда Мола с Галой были столь же юными, как эти две девицы, и с радостью смотрели на этот мир, их тоже испытывала судьба и любовью, и кровью, и предательством. Мола в далекой молодости в своем простеньком зеленом одеянии для жриц тоже была мучительно прекрасна для мужчин. В долине божественных колесниц находится пещера кристаллов, в которой живут отреченные от мирских забот женщины небесного ордена, ослепшие от света кристаллов и, живущие в долгом «сне на яву», питаясь лишь каплей росы и энергией ночных звёзд. Слепые «отреченки» шьют самый изящный и кропотливо сделанный, очень тонкий и прочный палантин для каждой из будущих жриц, с момента ее рождения и примерно в течение тринадцати лет, пока она не вступила в сан послушницы Главной Жрицы. Мола, как старшая дочь, тоже в тринадцать лет стала послушницей, но рано приняла сан Жрицы, в семнадцать лет. Раньше на целых четыре года положенного, ибо Главная Жрица пропала без вести. Тогда еще девочки были подростками, Мола и Гала видели, как убивались от горя их бабушка и дедушка из-за потери старшей дочери. Они долго не прожили, через год умерли в один день – царь-отец Авзет-Син и родина-мать Села. Мола приняла на себя тяжелое бремя жрицы, к которому была еще не готова. Многие познания в столь простых и нужных бытовых вопросах как вызов дождя или поддержание «тумана забвения», ей приходилось проводить самой на свой страх и риск без старшего учителя, который знал все эти тайные учения, как и она. А более глубокие и важные для цивилизации вопросы ей приходилось самой постигать, без помощи старшей наставницы, она иногда месяцами уходила к «отреченкам» за вопросами, которые ей были не понятны, и искала ответы на стенах знаний в пещере Мудрости, где погружалась в длительный “сон на яву”. Ей пришлось самой в уединении разбираться в столь сложных и опасных знаниях природы стихий, которые нельзя было показывать простым жрицам, даже тем, которые служили в храме Нинель всю свою жизнь. Ибо это знание было привязано к родовой линии Молы. А простая жрица не имела защиты, связанной с кровью Апсары, от сильных и опасных для сознания знаний природы и могла сойти с ума, либо пасть жертвой демонических сил природы Хаоса.

Через десять лет, после того как Мола приняла сан, Гала вышла замуж за Валид-Сина, с которым в браке смогла родить только одну единственную дочь Фатит. Родители Молы и Галы ушли на покой. Единственная наследница Первого Аморея не могла стать жрицей, и миссия Молы продлилась на еще одно поколение, что последнюю поначалу весьма радовало. Но когда Фатит обзавелась двумя сыновьями и родила единственную дочь почти на закате плодородных лет, Моле казалось, что боги прокляли её, ибо сан Главной Жрицы Всех Амореев уже был обременителен ей. Она все же обучала Золлу с младенчества всем премудростям и заклинаниям, как будто не хотела сдаваться и ждала рождение второй внучатой племянницы, но не было ее. Она совершила паломничество в долину божьих колесниц за ответами и возможным освобождением. Она любит свои знания в жречестве, больше, чем саму жизнь, но силы уже давно стали ее постепенно покидать, из года в год. Она просила, чтобы Боги дали ей преемницу. И тут Фатит забеременела снова и родила ещё одну дочь на склоне своей молодости. Её рождению радовалась больше всех Мола. Энлиль и Нинель услышали её. Она не зря учила Золлу всем премудростям. И вскоре, когда Золла была абсолютно готова и знала некоторые ритуалы даже лучше, чем она, Мола передала ей сан Главной Жрицы. То был день, когда Золле исполнилось двадцать один год. И вот, недолго длилась безмятежность остатка дней её жизни, какой она её планировала. Хотя в отличие от Молы, Золле повезло, и она смогла всю премудрость получить от старших, не то, что сама Мола.

Мола тоже любила, но она отказывала себе в мирских желаниях. Почему же другие так не поступают? Каждый должен быть на своем месте, иначе небосвод рухнет на людей. Но никто из них не знает, что когда-то в рассвете своих сил в сорок один год Мола встретила аморея из Морских побережий. Он был моложе её на пятнадцать лет, но той любви, которую она ощущала от него, она не ощущала ни от кого больше. И она тоже любила, но и ей пришлось делать выбор. Выбор был сделан в пользу своего сана. Ибо жизнь циклична и, возможно, в другой жизни, где она не будет жрицей, и защитницей небосвода над людьми, а он будет обычным рыбаком, они снова встретятся. Только вот сын лугаля, того самого Морского Аморея, уплыл на огромной лодке в края, из которых не вернулся.

– Ты что, влюблена??? – обратилась она к Золле, которая и глаза боялась поднять, но знала, что этот вопрос обращен к ней.

– Нет, Старшая Жрица. Я хотела спасти…

– Знаю я, чего ты хотела! – её глаза обреченно смотрели на статую Нинель. – О Нинель, прости нас! Я не понимаю, в чём смысл такого позорного поведения. – Затем она снова повернулась к молящейся на коленях Золле и огрызнулась: «Мы уничтожены как оплот морали и вечных истин, ты понимаешь, жрица? Теперь спадёт еще одна защита, которая веками стояла, как нимб, над всем нашим Белым Амореем! О твоем позоре так же узнают даже на самых дальних далях, не скрыться тебе от него! Понимаешь? А мы станем куском мяса для стервятников».

Золла старалась не смотреть на маму и бабушку, ибо стыд и чувство вины душило в ней последние остатки силы духа, которые ей еще нужны, чтобы прожить бой с чужеземцем. Она прекрасно понимает стенания акпал, но, к сожалению, судьба такая штука, что у всех она разная.

– Я очень виновата, Великая Мола, но я посчитала нужным так поступить. Поймите, я горю в огне не меньше вашего! Но так нужно! – Золла произнесла эти слова, ни разу не глянув на Молу, ибо больше не имела даже права находиться здесь в храме. Милат хотелось разрыдаться от грусти. Ей было жалко всех: сестру, которая пожертвовала собой ради ее счастья; бабушку и маму, которые краснели за поведение Золлы; Молу, которая из последних сил старалась спасти остатки жреческого учения с 1000-летней историей, попранные за один день. Мола разрыдалась:

– Боже, доченька, ты, кажется, даже не представляешь, что ждёт теперь нас. Помоги нам, Нинель! Да что я говорю. Ты обидела Нинель! Великую богиню! Жди беды, много бед!

Со скорбью на лице она сняла вуаль жрицы с плеч Золлы и надела на свои. Лицо старой женщины сразу же словно разгладилось и освежилось. Её длинные седые волосы как будто даже стали темнее и заблестели. Осанка стала прямой, но взгляд был все той же столетней старухи, обречённой на вечное жречество в этой сумасшедшей династии женщин самой Апсары. Мола сняла плащаницу Золы сперва с головы, потом медленно стянула с плеч и бросила в огонь. Все. Нет больше Жрицы Золлы. Её имя с позором будет стерто со стены жриц и вписано первым, как отрекшаяся, оставившая свой род и своих богов.

Все присутствующие в храме тархини и жрицы проводили Золлу взглядом и посыпали пепел ей вслед из ритуального огня, в котором сожгли её личную плащаницу Жрицы. Впервые за 1000 лет был проведен ритуал отречения, впервые за всю историю Первого Аморея.

Милат вышла вслед за сестрой и обняла её. Золла смотрела на сестру и боялась даже заговорить с ней и медленно пошла прочь от стен храма.

– Золла, я тебе обещаю, что о твоей доброте не забудут семь поколений моих детей, ибо только тебе они будут обязаны своим существованием, – Золла резко остановилась и посмотрела на сестру.

– Что ты имеешь в виду? Хочешь сказать… – к горлу Золлы подступил ком, она с подозрением посмотрела на сестру.

Милат смущенно опустила глаза:

– Золла, ты только не злись, но я действительно беременна…

– Ты не можешь знать! Вы соединились только три дня назад, – Золла перебила сестру, боясь услышать страшное.

Милат понимала, что сейчас потеряет доверительное отношение с сестрой, но ей ужасно хотелось облегчить её чувство вины. Пусть лучше Золла будет презирать младшую сестру и скинет на неё все беды, чем будет грызть себя.

– Мы соединились более трех лун назад… И когда не пришли регулы после двух полнолуний, я поняла, что…

Золла закрыла глаза и произнесла на одном дыхании:

– Твой Азад, скорее всего, больше никогда не выйдет из темницы, – она даже боялась смотреть на сестру.

Милат смотрела на сестру и не понимала, зачем она так жестоко с ней обходится.

– Очень плохая шутка, сестра. Я не смеюсь.

– А я не шучу. – Золла смотрела на неё с не меньшим сожалением, как и с осуждением. Младшая сестра позволила себе вольность, не достойную будущей королевы. Ребёнок, которого она родит, могут легко принять за бастарда и незаконнорожденного.

– Помоги нам, Нинель! Если это будет дочь, я смогу забрать её у тебя и сделать жрицей. А вот если родится сын, весь Южный Аморей отречётся от него, Милат, даже если Азад на каждой стене, на каждом мелком камне всех земель распишет «Я, Азад-Син, подтверждаю, что это мой сын».

– Не уводи тему…О.Боже, ты хочешь сказать твой будущий муж засадил моего в темницу на веки вечные?! – Милат впервые в жизни повысила свой голос на старшую сестру. Глаза Золлы распахнулись от удивления и тут же пришло странное понимание, что сегодня не время вспоминать прошлые законы и устои. Всё уже перевернулось с ног на голову.

– Меня угнетает твое выражение “твой будущий муж”. Он станет моим мужем, чтобы ты осталась женой своего мужа! – Золле было обидно, что сестра забыла с чего все началось. И она добилась этого, Милат закрыла лицо руками и заплакала. Угрызения совести снова грызли Золлу.

– Ну, во-первых, еще ничего не решено, а во-вторых, ты беременна от лугальдина, чьё королевство со дня на день погрузится в анархию! Если я не решу это… в анархию погрузится весь Простор. А я не хотела этого – голос Золлы задрожал от напряжения, которое с каждым днём только нарастало. Её ноги подкосились, и она устало прислонилась к стене храма. Милат с сожалением посмотрела на сестру, и ей вдруг стало совестно:

– Прости, Золла, я… Ты справишься, вот увидишь, посмотри на меня, – она схватила сестру за плечи и взглянула ей в глаза, полные слез. Золла старалась не упасть и не запутаться во всех этих тархианских юбках, накидках для головы и украшениях, которые обязана носить будущая царица. Долгие годы она носила простую хлопковую одежду жрицы зеленого цвета под вуалью и совершенно не умела управляться с кучей тканей, блесток. Её волосы, украшенные тонкими нитями золота, каплями драгоценных камней, стали весить как целый сундук с украшениями. Милат видела, как Золла распадается на осколки, и ей как младшей сестре сейчас нужно врубить мужика. – Еще раз вдох и выдох, а теперь расскажи, что ты планируешь делать дальше?