Глава первая
Моя родина. Моя судьба. Мои мама и папа, «люди стиля модерн»
Я родилась в стране, которой нет. Увы, уже много лет нет на картах. Она есть лишь в моей памяти. Страна эта называлась Маньчжурией.
За свою жизнь я сменила много стран и городов.
Долго жила в Париже. Несколько лет в Нью-Йорке и Голливуде.
А теперь живу в департаменте Приморские Альпы, на Юге Франции, в Каннах.
По крови я караимка. Но город Харбин, где я родилась, моя семья, уклад ее жизни, мысли и принципы, мое образование – все было исконно русским.
И вся моя жизнь неотделима от русского театра, русской музыки, русской песни.
Я застала на свете последнее поколение русских XIX века – промышленников, офицеров, прямых и сдержанных гимназических учителей, восторженных гувернанток, престарелых великих князей, известных меценатов и филантропов, таких как мои старшие парижские друзья – семья Щукиных и Альма Эдуардовна Полякова, примадонны Мариинской императорской сцены Матильда Кшесинская и Медея Фигнер, учившая меня искусству пения.
Я помню многих людей Серебряного века, таких как князь Феликс Юсупов, князь Сергей Волконский – директор Императорских театров и директор Русской консерватории в Париже (там я училась); помню таких легендарных людей, как Анна Павлова, Федор Шаляпин, Добужинский, Иза Кремер, Вертинский, Тэффи, Вячеслав Туржанский и Наталия Кованько, актеры Художественного театра Александр Вырубов, Поликарп Павлов, Вера Греч.
Я хорошо знала людей первой русской эмиграции, к которой сама принадлежала по рождению, благодаря сложившимся обстоятельствам и особому духу, – декоратора Эрте, Сержа Лифаря, артистов эпохи «Русского балета Монте-Карло» Ирину Баронову, Тамару Туманову, Давида Лишина. Знала я знаменитых русских манекенщиц и красавиц эпохи ар-деко графиню Лизу Граббе, Тею Бобрикову, Ариадну Гедеонову, Кису Куприну.
Я видела Голливуд в эпоху его величия, в 1940-х годах. Встречала Грету Гарбо, Ингрид Бергман, Мишель Морган, Луиса Буньюэля. И конечно, «русских голливудцев» – Анну Стен, Марию Успенскую, Акима Тамирова, продюсера Бориса Мороза.
В послевоенном Париже я пела в кабаре «Казанова» и «Динарзад». Потом несколько десятилетий владела рестораном «Русский павильон». Он был очень любим в Париже 60-х–90-х годов. К нам приходили Джина Лоллобриджида, Софи Лорен, Роми Шнайдер, Марина Влади, Анна Маньяни, Шарль Азнавур, Шон О’Коннери, Карл Лагерфельд. И русские эмигранты «третьей волны» – Наталья Макарова, Галина Вишневская, Мстислав Ростропович, Рудольф Нуреев, Александр Галич, Олег Целков.
В «Русском павильоне» кутили аристократы, носители древнейших европейских и азиатских фамилий – Бурбоны, Полиньяки, принцессы Монако и Саудовской Аравии, бывшая шахиня Ирана.
Моя жизнь удивляет меня саму – так много стран, театральных залов, гостиных, ночных ресторанов и кабаре пересекла линия моей судьбы! Так много было встреч! Так много незабываемых, гордых и блистательных человеческих лиц! Так много радости… Впрочем, и печали.
Прежнюю Россию я знала только понаслышке. Новая, советская Россия не стояла у меня за спиной – в отличие от тех, кто в ней родился, – вечным укором. Иногда я говорю с улыбкой, что кажусь сама себе, где бы ни жила и что бы ни делала, декоративным элементом «стиля рюсс», этаким огненным завитком на шелковой шали.
Но я никогда не прилагала усилий, чтобы стилизовать этот «стиль рюсс»! Возможно, он просто был моей сутью и судьбой. Хотя жизнь моя прошла вдали от России.
В советской России я бы, верно, прожила эти десятилетия в совершенно ином стиле. Однако у каждого из нас своя линия судьбы.
Теперь, когда родина моей матери и моего отца вновь действительно стала частью общего мира, я хочу рассказать еще одному поколению соотечественников, русским третьего тысячелетия, о моей судьбе со всеми ее географическими зигзагами, победами, печалями, романами. О том «русском рассеянии», которое в прошлом веке было неотъемлемой частью мира, – точно тень России, отброшенная на прочие пять шестых части света.
Уверяю вас, эта тень «страны, которой нет» была заметна миру!
Поведу свой рассказ по порядку, с самого начала…
По Маньчжурской равнине течет река Сунгари, приток Амура.
Маленький город на курьих ножках, неодетый, необутый. Холод, пыль, беднота… И военно-полевой лазарет княгини Кропоткиной: неустроенный Харбин – место его дислокации. Привозят новых и новых раненых. Идет Русско-японская война.
В Харбине живет и моя мама, Зинаида Михайловна Шпаковская. Мама родилась в Пскове, в генеральской семье, в 1877 году. Их было шесть человек детей: Елизавета, Юлия, Ольга, Мария, Зинаида и брат Аркадий.
Они рано и неожиданно лишились отца.
Молодой генерал, играя в саду с детьми, упал с качелей. Ударился о землю виском. Смерть его, на глазах у маленьких дочерей, была мгновенной.
Семья моей мамы и прежде была дружной. Но горе и раннее сиротство очень их сплотили. Пять сестер и брат сохранили эту детскую близость на всю жизнь.
Судьбы им – как всем русским этого поколения – выпали разные. Одна сестра моей матери была врачом, другая – писательницей. А третью, монахиню, большевики во время революции бросили в кипяток…
В годы Русско-японской войны моя мама окончила Высшие медицинские курсы, чтобы стать сестрой милосердия в лазарете княгини Кропоткиной. В тот день, когда их эшелон уходил на Дальний Восток, мой будущий отец тоже пришел на вокзал – проститься с друзьями, отбывающими в действующую армию.
Он увидел маму. И влюбился.
Через несколько месяцев отец решил пожертвовать для солдат вагон муки и табака. Не выдержал – и сам поехал с этим грузом в Харбин.
Там уже насчитывались тысячи русских переселенцев всех сословий. Датой основания города принято считать 1898 год. В 1895-м было подписано русско-китайское соглашение о строительстве Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД), пересекшей всю Маньчжурию с запада на восток, с новой линией, ведущей на юг, до Порт-Артура. Вскоре люди потянулись со всех концов империи – строить русский город на китайской земле.
Там, еще до окончания войны, мои родители поженились. Они остались в Маньчжурии после заключения Портсмутского мира, стали пионерами нового города, в котором создавали и свое дело, и свою семью.
Когда я вспоминаю маму и отца, всегда приходит в голову определение «люди стиля модерн». Не только потому, что в этом стиле, в духе 1900-х, был обставлен родительский дом в Харбине, элегантный и многолюдный дом моего детства, с огромной залой для приемов, концертами, музыкальными вечерами. И не только потому, что в этом доме встречались коммерсанты, актеры и музыканты, немцы и англичане, приезжавшие в Маньчжурию, служащие КВЖД (на моей памяти, в конце 1920-х, многие из них были уже «советскими»). Слуги-китайцы и восточные вещицы делали наш дом в Харбине весьма экзотическим. Рождественским праздникам – а у нас бывали замечательные елки! – это придавало сказочный колорит.
Постоянное присутствие в доме ярких и деятельных людей, открытость русской колонии Харбина всему миру, ощущение близости Японии и Китая, Индии и Америки, тесные контакты с Европой, интерес ко всем новинкам Старого Света – все это было очень в духе России начала XX века. В Харбине вы повсюду ощущали энергию стремительного развития молодого русского города.
В стиле «модерн» одевалась мама, когда я была ребенком. Она очень любила нарядные платья: помню, сколько сундуков семья Лопато погрузила на пароход «Раш-путана» летом 1929 года, покидая Харбин. И это притом, что основные вещи оставались в доме!..
Но и в этих струящихся шелках лиловых, зеленых, оливковых и палевых тонов, в широкополых шляпах, в хитонах, в драгоценных вещицах тонкой работы, подражающих ветвям, цветам, осыпающимся листьям, замершим на миг бабочкам и стрекозам, – она, мама, оставалась весьма энергична, полна жизни, отличалась необычными для дам той поры взглядами.
Хозяйка большого дома и мать троих детей, она считала, что у женщины должно быть какое-то свое дело. И сумела найти его – что, впрочем, было нетрудно при ее медицинском образовании и опыте сестры милосердия военно-полевого лазарета.
Союз моих родителей – слияние в генах и семейных воспоминаниях духа псковской усадьбы, мягкого уюта, обаятельного здравомыслия дворянской интеллигенции и личной предприимчивости, энергии, опыта моего отца – был очень в стиле России начала XX века. Может быть, причина тому – любовь к родителям, но мне такое сочетание представляется идеальным. Вот это я и называю для себя «люди стиля модерн».
Только не надо путать модерн с декадансом! Декадентского духа в нашем доме совсем не было: родители мои обладали достаточно сильным чувством юмора. И потому им претили демонизм и высокопарность.
На высокопарность и демонизм у них просто-напросто не было времени. Мой отец, Илья Аронович Лопато, был, несмотря на свою молодость, опытным экспертом по турецким табакам. Свое табачное дело он основал еще в 1898 году, в России. Затем решил рискнуть и открыл фабрику в Харбине. Дела пошли так успешно, что через несколько лет крупный концерн British American Tobacco Company предложил отцу партнерство. Фабрика после этого разрослась, на ней были заняты две тысячи человек.