Не успел заглушить двигатель, как скрипнула калитка, являя моего бывшего лучшего друга, Пашку Лихого. Замер, рассматривая сверкающую лысину, седеющую щетину и потухшие глаза взрослого и сильно задолбавшегося по жизни человека.
– Здорово. Проходи, – Пашка держал на руках белокурую девчонку лет трех, а та с удовольствием водила по его лысой черепушке мелком. – Сонь, хватит позорить отца.
Прирос к креслу, не желая покидать авто. За столько лет я ни разу не интересовался его жизнью, просто вычеркнул, забыл, уничтожил. Поэтому видеть его вот таким… домашним было дико и больно.
Пока я дурел, пил, мучился от непроходящей бессонницы, он строил семью, рожал детей, слышал первое «папа»? И вдруг осознание, что мать отчасти права, обухом шибануло по голове. Все жили в то время, пока я подыхал…
– Ну, привет… – скрипнул зубами, пытаясь не напугать ребенка. Улыбнулся мелкой, получив ответную беззубую улыбку.
– Дядь, хочешь касетку? – крошка протянула ручку, разжала ладонь, на которой лежал растаявший шоколадный батончик.
– Нет, спасибо, – я рассмеялся и тут же захлебнулся, когда дверь небольшого дома открылась, а на крыльце показалась светленькая девушка. Она замерла, растерянно переводя взгляд с Пашки на меня и обратно.
– Тёмыч! – завопила Алиска и бросилась ко мне. Повисла на шее, рискуя задушить, к чертям собачьим. – Я думала, что уже не увижу тебя никогда!
Алиска скакала вокруг меня, рассматривала, визжала, то и дело отходя на несколько шагов назад.
– Вороной, ты и раньше-то был красавчиком, а сейчас и вовсе сдохнуть можно от твоего брутального обаяния, – Лиса захихикала, наблюдая, как раскрываются от удивления глаза Лихого. – Павлик, ну тебя-то я люблю безусловной любовью.
– Как сына, что ли? – крякнул Пашка. – Видишь, Вороной, как сильно меня любят женщины? БЕЗ-УС-ЛОВ-НО!
– Дурак… Ну какой ты у меня дурак! – Лиска бросилась обнимать Лихого, замаливая обиду на свои слова. – Ну чего вы у порога-то? Дашуль, иди к маме на ручки. А вы проходите на террасу, стол давно накрыт.
Черт… Нужно было встречаться на нейтральной территории, чтобы не видеть всего этого! Но убегать было поздно, поэтому я пошел вглубь ухоженного двора. Территория небольшая, но такая уютная. Высокий забор, детская площадка, дорожки из камня, петляющие меж красивых клумб.
Мы вошли на небольшую, но симпатичную террасу, огражденную полупрозрачным тюлем. Пашка явно нервничал, дергался, то и дело косясь на небольшой винный холодильник.
– Выпьешь? – наконец, выдохнул он.
– Паш, я за сутки спал полтора часа, поэтому если выпью, то вырублюсь прямо здесь, – сел в кресло, осматриваясь вокруг. – А если ещё правдивее, то давай говори, и я снова исчезну.
– Боюсь, что выпить все равно придется, – Лихой потер лысину, рыкнул и достал из холодильника графин водки. Сел напротив, наполнил рюмку и долго крутил её в руке. Он словно собирался с духом, усугубляя напряжение между нами.
– Паш, говори, и разойдемся. Эта встреча на хер не сдалась ни тебе, ни мне. Прошло слишком много…
– Марина в реанимации, – выпалил он и залпом осушил стопку, даже не поморщившись. Вскинул влажные от слез глаза, уставившись так, словно это я должен испытывать вину перед ним! Перед всеми этими предателями! Я?
Стиснул челюсть, только бы не выдать то пламя, что лютовало внутри. Да я её записку на огрызке листочка до сих пор наизусть помню!
«Артёш, я ухожу. Так будет лучше, поверь… Сначала будет больно, я знаю. Но вскоре все забудется! Со временем перестану приходить к тебе во снах, мой голос станет тише, а после и вовсе растает дымкой над морем… Я только прошу тебя, будь счастлив…»
Восемь лет отношений оказались стерты запиской на клочке бумаги. Только бумага та была не простая… Это был обрывок пригласительного на свадьбу с будто бы нечаянно оставленными адресом, датой и временем. Тем злополучным вечером я увидел, как моя женщина в белом платье идет под венец с моим лютейшим врагом.
– И? Лихой, я чего-то не понимаю, – закурил, только бы занять чем-то руки, только бы отделаться от нахлынувших воспоминаний. – Мне какое дело до Голубевой, или кто там она теперь… Семь лет прошло!
Черт! Ну почему я такой кретин? Чего я хотел услышать? Покаяния бывшего друга, сдавшего меня ментам? Мы же из одной чашки хлебали с самого детства, а когда пришло время подтвердить дружбу, он слился, как крыса… Бросил меня в ментовке, а сам слинял. Зато чистенький, семейный и в белом пальто. А ведь он был единственным, кто мог дать показания! И теперь мне нотации думает читать? Укора во взгляде даже не пытается скрыть…
Я было вскочил, чтобы свалить отсюда, пока не размотал его харю, как мечтал все это время, Пашка поймал меня за руку и с силой швырнул обратно в кресло.
– Вороной, ты как был упертым придурком, так и остался. Никого не слышишь, прешь как танк! – заорал Лихой, нависая надо мной.
Глаза его были красными, губы тряслись, он явно сдерживался, то и дело косясь в сторону дома. И в этот момент двери открылись, и к нам выбежал парнишка лет шести. Он нёс поднос с дымящимся хачапури, горку нарезанных овощей и блюдо с тонкими слайсами сала.
– Пап! Мама сказала, чтобы ты много не пил, – пацан поставил поднос, чуть притормозил, осмотрев меня, а потом улыбнулся. – Это Ворон? Это же он на фотографиях?
– Кому Ворон, а кому дядя Артем, – Пашка выдохнул и растер ладонями лицо, пользуясь паузой. – Давай, Тём, беги к маме…
Тёма?
«– Вороной… Слово даю, когда сын родится, Артёмом назову!
– Лихой, ты ударился, что ли? Нахер парню эти мучения? Я не знаю ни одного Артёма, не хлебнувшего тонну дерьма. Не порть жизнь мальцу!
– Вот мой сын станет первым счастливчиком. А крестный отец поможет ему. Правда?
– Ты че, в крестные зовешь?
– Да я без тебя крестить даже не стану… Слово даю!»
Кивнул в знак приветствия пацану, и даже попытался улыбнуться. Лихой захрипел, раскачиваясь их стороны в сторону. Он казался бутылкой шампанского, которую встряхнули, ожидая, когда рванёт…