Солнце больно резануло глаза. Даже сквозь закрытые веки проникает и царапает. Йошт сморщился, голова все еще гудит, горло першит. Он потихоньку поднимает веки, свет жалит еще сильнее, из глаз брызнули слезы.
Постепенно пелена перед глазами спадает, и Йошт видит перед собой два лица: одно изборождено морщинами, с бородой, длинные седые волосы перехвачены кожаной повязкой, глаза ясные, но смотрят строго, с укором. Что-то шлепает губами, но что говорит, не слышно – слова тонут в пространстве.
– …Давай, Борята, прикладывай, прикладывай, – наконец-то отчетливо услышал Йошт слова в ослепляющем свете размазанного лица с белой бородой, оно указывает кому-то на него. – Осторожно! Пальцы не заляпай!
Йошт ощутил сильное жжение, застонал, такое чувство, что кожу лица сильно тянут в разные стороны, кажется, слышен треск кожи.
– О! Очнулся вроде, – произнесло другое лицо с соломенными волосами. – Глянь, и вправду действует!
– Ну, здрав будь! – ласково сказал седобородый и приложил ладонь прямо на глаза. – Возвращайся к свету! Пора!…
Поначалу ладонь приятно холодит лоб, нос и щеки, но потом свет постепенно растворяется в глазах, меркнет. Йошта будто кто-то сильно тянет за ноги обратно в черноту. Вновь острая боль огромным молотом бьет в голову, пульс с силой отдается в висках, можно услышать скрежет перемещающейся в жилах крови.
Йошт провалился в темноту, пытается закричать, но крик теряется в оглушающей пустоте, он лишь, как рыба, шлепает ртом, глаза страшно выпучивает.
Потом свет вновь резко колет глаза, проникает за плотно закрытые веки, режет зрачки, слезы стекают крупными каплями.
Перед Йоштом опять склонилось молодое лицо, теперь Йошт мог более отчетливо его распознать, очень знакомое лицо – белокурые волосы, голубые глаза, морщинистый лоб. Ага, вспомнил Йошт, это тот молодчик, с которым он сцепился на пристани из-за лодки.
– Ну вот, думал, все уже – не успею, – произнес белокурый паренек и кивнул в сторону старца. – Но смотри ты, выжил! Видать, сильный, да?
– Ну телом он слаб, а вот духом силен, ничего не скажешь.
Йошт старается что-то ответить, но слова теряются в горле, он лишь облизывает пересохшие губы и смотрит то на одного, то на другого.
– А разве с болячкой может справиться не тело, а дух? – изумленно спрашивает белокурый у старца. – Я думал, только сильное тело хвори не берут. Как говорится, в теле сила и дух… тело в силе и душе… Сила в… Да как же там правильно?
– В здоровом теле – здоровый дух, Борята, – поправляет старец, лоб морщит, лицо сосредоточенное. – Так-то оно так, только не все решает плоть крепкая. Да и хвори разные бывают, не все и распознать можно. Держи повязку, вяжи рану покрепче, да не так сильно – рука окоченеет.
– Так почему же не все решает сила? – вопрошает белокурый Борята.
– Потому, что часто дух сильнее тела… Не раз в жизни случается, когда тело бессильно, на помощь приходит сила иная – духовная.
– И у тебя так случалось?
– И у меня так случалось, – ответил старец, Йошт шлепает губами, силится что-то сказать, аж покраснел. – Боюсь, что и у тебя так, Борята, будет, и не раз. Так что мотай на ус и дух крепи.
– А как это?
– Делами благими да словом добрым. С богами чаще общайся, требы подноси, славь их. Оттого и дух твой будет крепче, чем гранит горный, и хворь не возьмет никакая. Вон, смотри, спаситель твой сказать чего-то хочет.
– Где… где я? – наконец вымолвил Йошт.
– Ты в моем доме, – ответил старец. – Но главное – в безопасности! А меня Веславом можно звать, я здешний волхв, ну и знахарь, куда ж без этого. А ты у нас кто таков?
– Ты настоящий волхв? – вместо ответа спросил еще слабым голосом рыжеволосый паренек. Белокурый вдруг захохотал, аж голову закинул.
Веслав озадаченно чешет затылок – все верно, служить богам не значит еще, что истину за хвост поймал. Ай да мудрый малый! Волхв довольно закивал:
– А ты что же, никогда волхвов не видел?
– Издалека только, всяк у нас знает – превратить в червя или обратить в пыль им ничего не стоит… они ж волшебники! Горами могут шевелить и реки двигать вспять!
Белокурый паренек засмеялся еще громче, охнул, схватился за живот. Рыжеволосый покосился на него:
– Чего это он?
– Да так, смешинка залетела, – уклончиво ответил Веслав. – Так ты не сказал, кто ты и откуда…
– Я Йошт… Йошт из Карпени, – отвечает сиплым голосом Йошт. – Что… что со мной было?
– Да гадюка тебя цапнула, там, на пристани, помнишь? – весело произнес белокурый паренек.
– Помню… как же, забудешь такое, – пробурчал Йошт, попытался привстать на локтях, поморщился, боль и ломота еще окончательно не отпустили, и он обессиленно бухнулся на перину. – Сколько я уже здесь?
– Третий день.
– Ого! – восклицает Йошт и вновь пытается встать, но безуспешно.
– Ну будет тебе, слаб ты еще, – добродушно говорит волхв Веслав. – Ты у самой черты стоял, еще бы чуть – и отправился бы к пращурам. Но сдюжил, не без нашей помощи, конечно. Зато благое деяние совершил – себя не пожалел, друга защитил.
– Да не друг он мне…
– Раз жизнь мне спас – значит, друг, – весело говорит белокурый паренек. – И вообще, я твой должник.
– Должник, Борята, недоброе слово, – укоризненно говорит волхв. – Должник от слова «долг», а долг возвращается чаще кровью. Тот, кто жизнь спас, другому становится больше чем просто другом – он твой кровник, уразумел?
– Вроде… – неуверенно отвечает Борята. – И что теперь?
– Ну теперь вы словно скреплены между собою, связаны. Глазом не приметно, а связь есть. – Волхв многозначительно держит палец кверху. – Поверье есть: кто жизнь спас человеку, тот вроде как ответствует в будущем за него. Так Покон глаголет!
– Ничего себе! И что же… теперь я за этим… этим бугаем теперь должен… ходить по пятам и былинку каждую сдувать, так, что ль?
– Ну почему же? Просто если кто в беду из вас попадет, выручить – дело чести. Это, как говорится, и в радости и в горе. Так вообще всем людям жить до́лжно – и радоваться вместе, и беду всем родом пересиливать. Такое любо богам нашим.
Волхв нарочито громко произнес последнюю фразу уже у самой двери, потом отворил деревянную дверь и, опомнившись, добавил:
– Ему побольше питья надо, можно немного теплого меда. И отдых, сон вообще лучший боец с хворью… Я опосля, к вечеру, приду.
Дверь скрипнула и захлопнулась за волхвом.
– И в радости и в горе… – недовольно пробурчал Йошт. – Тоже мне, кровничек.
– Ну чего ты все время злишься и зубоскалишь? Между прочим, это ты мою лодку хотел угнать. Забыл?
– Да вернул бы я тебе эту лодку…
– Это как же? По течению пустил бы обратно?
– Мне бы за караваном поспеть. Я тогда по реке быстро бы их нагнал… а теперь что же? И все из-за тебя, дружок-кровничек.
– Вот те раз! – Белокурый паренек выпрямился, подбоченился. – Выходит, Борята еще и виноват остался!
– Да ну тебя… – отмахнулся Йошт.
Сын кузнеца стоит, переминается с ноги на ногу, видно, хочет помочь выздороветь новоиспеченному другу, ну хотя бы подбодрить, но рыжеволосый юнец отвернулся к стене, молчит.
– Ладно, пойду я, и так сбежал, а отец, наверное, уже с полей возвернулся, – вздыхает Борята, щупает рваную у ворота рубаху. – Ох, и попадет мне за подранную рубаху.
Новенькие онучи бойко простучали по половицам, скрипнула дверь.
Йошт, кряхтя, привстал на локтях. В открытое окошко волхвовской избы увидел, как стоит Борята, опустив голову, рядом брат что-то говорит, горячо жестикулирует, вышел отец Боряты, лицо суровое, на всю правую щеку большой шрам от ожога, недовольно покачивает головой. Борята достает из-за пазухи нанизанные на ивовые прутья толстые рыбы, робко протягивает отцу, он лишь обреченно махнул рукой, развернулся и исчез в избе. Борята вздыхает, брат наградил затрещиной.
Дальше Йошту смотреть не хотелось, он бухнулся на кровать, вдыхает, в который раз сожалея об упущенном по глупости караване и своих вещах: отцовский нож с костяной ручкой, которую украшают черты и резы. А еще рубаха из овечьей шерсти, расписанная красными солнцами. Отец перед самым походом наставлял беречь и надевать только в дни праздников, говорил – рубаха не простая, а оберег семейный. Жена умоляла надеть под кольчугу как исподнюю, но отец был непреклонен, сказал, как отрезал – детям она будет нужнее.
– Эх, жаль тятькиных подарков, – сокрушенно пробормотал Йошт.