То, что лучший ратоборец Зайцев был пришлым, а Колояра родила своя мамка Белка, явилось, конечно, для «длинноухих» отменным щипком. За веннами испокон веку тянулась слава прирождённых неклюдов,[2] которые сидели сиднем по своим лесам, не очень-то высовываясь наружу, и подавно никого к себе не пускали. Дыма без огня, понятное дело, не бывает – но всё-таки, если бы кто посетил один за другим несколько веннских родов, почти в каждом обнаружилось бы по одному-два вабья.[3] Так называли венны людей, чужих по крови и языку, пришедших и оставшихся с ними «в едином хлебе, в одном дыму» – в особенности тех, кто своего изначального рода либо не знал, либо не хотел о нём говорить.
Таких вабьев на льду Крупца стояло сейчас двое.
Подкидыш Бусый был не в счёт: его с рук на руки приняли у вилл младенцем в пелёнках, его названая мать прикладывала к груди, его ни один язык не повернулся бы назвать чужаком.
И Ульгеш с дедом Аканумой были не в счёт, венны числили их просто гостями, ведь за полгода никак не станешь своим.
Первым вабьем был упомянутый Резоуст, евший хлеб с Зайцами, но о нём речь впереди. А вот второй вабья заслуживает рассказа прямо сейчас, потому что на кулачную потеху, совершавшуюся во славу Светлой стороны веннских небес, этот человек вышел не зрителем, даже не лихим бойцом, а – поднимай выше! – самым главным судьёй.
На Крупце его звали Соболем, хотя к роду Соболя, обитавшему на северо-востоке, он никакого отношения не имел. Просто на смуглом, с тонкими чертами лице привлекали внимание брови, сросшиеся над переносьем в одну, причём соболиной гладкости и густоты.
Дело было около тридцати лет назад…
Чужой человек пришёл на осеннюю ярмарку, где встречаются люди из разных веннских родов и куда, как известно, никому путь не заказан. В том числе и странно смуглым людям в ещё более странной одежде, прожжённой у далёких костров. Ещё не названный Соболем слонялся среди толпы, пристально оглядываясь по сторонам. Не приценивался к товарам, не покупал ни орехов, ни пирожков… словно искал кого-то, кого давно отчаялся найти.
Если оно и вправду было именно так, поиски Соболя и в тот раз удачей не увенчались. Зато произошло кое-что, чего он совсем не ожидал. Совсем рядом вдруг раздался глухой удар о землю, прихваченную первым морозцем… а потом дружно ахнули люди. Дружно и так, словно стряслось нечто непоправимо ужасное.
Что за безотчётная сила метнула Соболя туда, куда все оглянулись – он сам не мог бы сказать. Уж всяко не праздное любопытство. Эта сила заставила его оттолкнуть кого-то с дороги, и он увидел мальчонку, безжизненно раскинувшегося на земле. Малыш сорвался с высоченных качелей и угодил головой прямо о камень. Теперь из-под затылка густой лужей растекалась кровь. И хотя дыхание ещё надувало на губах пузыри, видно было, что кость-то проломлена, что вздохи эти – последние…
Соболь решительно сделал шаг и опустился возле мальчика на колени…
Закрыл глаза…
Многие потом утверждали, будто он улыбнулся.
Это была особая улыбка, порождённая отнюдь не весельем. Говорили, именно она остановила отца мальчишки, рванувшегося было отогнать от умирающего сына праздного чужака.
Такое выражение лица бывает у воина, очистившего свой дух и готового к поединку, к жизни и к смерти. Веннские мужчины в этом кое-что понимали. И отец раненого мальчонки тоже что-то понял, он остановился и отступил прочь… но для Соболя скрученный горем венн уже был смутно видимой тенью. Ярко и чётко в тот миг Соболь видел то, что оставалось недоступным обычному взгляду.
Свою Соперницу в намечавшемся поединке.
Высокую худую женщину с длинными распущенными седыми волосами, облачённую в длинную белую рубаху и тёмно-красную понёву…
Из-под её – вернее, Её – ног тянулась непроглядно-чёрная тень, жившая своей особенной жизнью. Тень кралась к неподвижному мальчику, цеплялась за него, готовилась опутать совсем, погасить судорожно бьющийся светоч в его груди…
Соболь бестрепетно простёр ладони над расшибленной головой паренька, и многие утверждали потом, будто его руки окутало тёплое золотое сияние.
Тень сразу отскочила, кровь перестала истекать наземь, а на бесстрастном лице женщины явила себя досада. Когда Соболь нащупал обломки костей и соединил их, усилием духа избавив рану от дурного напряжения, беспокойство Незваной Гостьи сменилось бессильным гневом и наконец – чем-то вроде испуга. А потом солнце ярче вспыхнуло в небе, и мир очистился от Её тени. Щёки мальчика из восковых сделались просто бледными, он стал дышать ровно и глубоко. И появилась надежда, что его удастся выходить. Скажем сразу: так потом и случилось, первенец второй дочери большухи Белок вырос здоровым и крепким парнем, женился в род Пятнистых Оленей и сам стал отцом четверых славных детей…
Чем ещё дорожить правильному венну, если не жизнями своих детей? И грош в базарный день была бы цена Белкам, если бы они не увели шатающегося спасителя с собой и не приказали жить у себя покуда не наскучит, хоть до конца дней. Соболь приглашение принял… да так с тех пор никуда прочь и не подался.
Зато Белки, а за ними и Зайцы очень скоро узнали, что способность исцелять была ни единственным, ни даже самым главным умением нового вабьи. Соболь, с виду не ахти какой великан и силач, оказался воителем. Да таким, что самые признанные кулачники нескольких окрестных родов явили себя перед ним бессильными тростинками на ветру.
За тридцать лет он великолепно овладел веннской речью, но очень мало что рассказал о себе, Белки с Зайцами по-прежнему весьма смутно представляли себе, в какой стране он появился на свет… Тем не менее любовь и уважение к Соболю оставались таковы, что ему было доверено учить боевой чести мальчишек, готовивших себя к Посвящению. Даже половины подобного доверия никогда не оказывалось у веннов ни одному чужестранцу. И не только. Когда Белки с Зайцами выходили потешиться на Межинное Плёсо, о справедливом суде просили именно Соболя.
Тем более что сам он в кулачных забавах давным-давно не участвовал…
А что толку участвовать, если достойных противников для него не находилось всё равно? Такому бою, исход которого известен заранее, на священном празднике совсем даже не место.