Козачество тогда возникало, когда удельная стихия падала под торжеством единодержавия; оно было противодействием старого новому. Ряды козачества наполнялись недовольными новым составом, теми, кто не уживался в обществе, для кого не по натуре были его узы. Русский мир был уже разделен на два государства – Москву и Литву; в обеих половинах явилось козачество. Тогда как в Южной Руси заложилось славное Запорожье и разлило из себя дух козачества по всей Украине, одинаковые события произвели наплыв народа с севера на Дон. Украина подала помощь этому обществу и населяла берега Дона своими детьми. Как ни темна первая история донского козачества, но что малороссийская народность участвовала в его закладке и воспитании – это лучше всяких исторических памятников доказывает нынешний язык донских козаков: среднее наречие между малороссийским и великорусским языками. Отсюда козачество охватило берега Волги, Терека, Яика и проникло в далекую Сибирь.
До эпохи самозванцев козачество, по-видимому, готовилось образовать отдельное общество в русских южных краях и хотело только укрыться с своею независимостью от северного единовластия; но, вмешавшись в дела Москвы в начале XVII века, оно вошло в неразрывную связь с нею и уже не ограничивалось тем, чтоб засесть с своими началами в южных степях, а стремилось распространить эти начала по всей земле Московского государства.
С этого времени повсюду являются козаки. Правительство, желая остановить это брожение, допустило существование козачества внутри державы в виде особого военного сословия, наравне с стрельцами, пушкарями и воротниками. Оно употреблялось преимущественно там, где нужно легкое наездническое военное действие, в особенности для передачи вестей от одного города до другого и для конвоев. Другие, которые в смутные времена начала XVII века составляли козацкие шайки, были обращаемы в тягловые сословия, в посадские, в крестьяне, отдаваемы владельцам, от которых убежали, – словом, возвращаемы к тому гражданскому званию, в каком были прежде и они сами, и отцы их. Отведав вольницы времен самозванцев, многие уже не уживались на родине, бегали, шатались, составляли шайки, называли себя козаками и передавали эти привычки следующему за собою поколению. Таким образом, козаки в глазах правительства разделялись на верных, или признанных властью, и воровских, самозванных козаков. Вольный тихий Дон был центром козачества. Долго независимый, в царствование Михаила Федоровича он признал власть московского царя. В 1634 году козаки присягнули на верность и обещали не нарушать порядка своими разбоями и нападениями на соседей. Обещание сохранялось плохо. Козаки продолжали свои набеги и своевольства, и на Дону постоянно было две партии в отношении русского правительства: верные, хотевшие согласить свою вольность с повиновением верховной московской власти, и воровские, которые хотели действовать свободно и считать Дон независимым и самоуправным. Число воровских было значительнее, потому что малейшее неудовольствие обращало в их ряды и тех, которые при других обстоятельствах были верными.
Первые годы царствования Михаила Федоровича были заняты борьбою с воровскими козаками, как назывались шайки бродяг, не хотевшие повиноваться властям. Ужасны были эти люди. В 1615 году, рассыпавшись по всей Московской Руси, и в особенности около Волги, близ Углича, Кинешмы, у Пошехонья, около Новгорода, в Северской земле и украинных городах, они грабили города и села и делали над народом бесчеловечные истязания. Их ожесточение, при обычной тогдашней грубости нравов, становится понятнее, когда примем во внимание, что эти шайки были составлены из людей, оставивших свои прежние повинности и теперь возвращаемых к ним снова насильно. Нежелание какого-нибудь нового порядка вещей увлекало эти толпы и внушало им ненависть к прежнему житью и охоту шататься и быть там, где показалось. Иной был прежде монастырский, а жил теперь в дворянском имении – его отыскивали и возвращали в монастырское. Другой был холоп, убежал от своего господина и отдался иному господину в холопы, а его хотели воротить к прежнему. Им хотелось свободно переходить от одного существующего положения к другому существующему; нового, своеобразного они не могли выдумать, кроме козацкого, которое с известной точки зрения было то же, что разбойничье. В первые годы Михаила Федоровича князь Лыков разбивал такие шайки несколько раз: под Балахною, под Симоновым монастырем, куда они пришли как будто с повинною, а в самом деле для буйства; потом на реке Калуже, где был повешен знаменитый атаман Воловня, и откуда множество его товарищей отправлено в тюрьму Преследуемые и поражаемые, одни сдавались на милость правительства, а другие удалялись из жилых мест в низовья Волги, и одна из таких шаек, под начальством Калбака, установилась близ Каспийского моря и наносила страх плававшим по нему судам.
На берегах Волги существовало тогда козачество как отдельное общество. История его неизвестна. Мы знаем о существовании волжских козаков в смутные времена: они поддерживали Заруцкого. Во время войны поляков с турками под Хотином, когда запорожцы оказали столь деятельное участие, пришло двадцать тысяч волжских козаков на помощь христианам против неверных. Они явились поздно, когда было дело кончено, но их намерение не осталось без награды. Королевич Владислав отпустил их с подарками. Это известие, передаваемое южнорусскими летописцами, важно: открывая значительность народонаселения в Волжском крае, оно указывает на связь, существующую между всеми вообще козаками; когда малороссийские козаки пошли помогать Польше, сочувствие к делу отозвалось в таком отдаленном краю, как низовые берега Волги. Когда Олеарий плыл по Волге с голштинским посольством, по берегам Волги, от устья Камы вниз, блуждали козаки и были страхом для пловцов, потому что нападали на суда. Впрочем, то были не одни жившие по Волге: там шатались для разбоев и с Дона, и с Яика, и со всех стран русского мира. Волга, главный торговый путь, привлекала их удальство. В 1621 году они ограбили караван судов, и это подало повод к основанию города Черного Яра. В 1654 году козаки напали на нижнеяицкий учуг, принадлежавший гостю Гурьеву, его разорили и переманили в свои ряды рабочих: в простонародии было к ним сочувствие. Волга на всем ее неизмеримом протяжении была поприщем воровских козаков. Их деяния воспевались в песнях; в ним относятся разнообразные предания; их образ в народном воображении сохраняется с марами (курганами) и городищами, усевающими приволжские степи. Воровские козаки не были в глазах простонародья простыми разбойниками, в обыкновенном смысле этого слова; они нападали на суда, на людей, грабили их, убивали, но, по обширному кругу, в котором хотела выразиться их деятельность, название разбойников для них недостаточно. Сами они говорят в своих песнях: «Мы не воры, не разбойники – мы удалые добры молодцы». Это были люди, выскочившие из круга гражданского быта, не вошедшие в другой и не сознавшие определенной цели. Народ сочувствовал удалым молодцам, хотя часто терпел от них; самые поэтические великорусские песни – те, где воспеваются их подвиги; в воображении народном удалый добрый молодец остался идеалом силы и мужской красоты, как герой Греции, рыцарь Запада, юнак Сербии. Слово «удалый молодец» значило у нас героя, а между тем оно смешалось с значением разбойников.
Итак, в половине XVII века козачество охватывало более чем пол-Руси, а народное недовольство гражданским порядком давало ему пищу и силы: в козачестве воскресали старые полуугасшие стихии вечевой вольницы: в нем старорусский мир оканчивал свою борьбу с единодержавием. Когда власть хотела подчинить козаков порядку и закону, воровское козачество хотело разлить по всей Руси противодействие ей. Уже для него было недовольно укрываться в отдалении степей: оно хотело поглотить весь русский народ. Но само по себе оно было не новым началом жизни, а запоздалым, отцветшим; оно было страшным настолько, чтоб задержать русский народ, сбить его на время на старую дорогу, но бессильно и бессмысленно, чтобы проложить ему новый путь. В нем не было созидательных начал, не было и духовных сил для отыскания удачных способов действия. Оно не могло произвести ничего, кроме эпохи Стеньки Разина – кровавой, громкой, блестящей, приведшей в ужас и ожидание, по словам современника, не только Московское государство, но и всю Европу, и бесплодной, как метеор, многообещающий не знакомому с тайнами природы и никогда не исполняющий этого обещания.