Пролог. На севере штата Нью-Йорк, октябрь 1920 года
Лёгким мановением руки я воскрешаю мёртвых.
День за днём тружусь в полумраке, просматриваю стопки газетных фотографий, вырезаю лица и раскладываю их на столе. Мои пальцы работают быстро, машинально, каждое движение глубоко отпечаталось в памяти моих мышц. На доску, выкрашенную в чёрный цвет, я приклеиваю лицо и облако из ваты, похожее на клубящийся дым, – вот вам и призрак.
Вполне правдоподобный, чтобы одурачить людей.
Я поднимаю своё творение и пристально разглядываю его. Иногда мой младший брат Джон, стоя за моей спиной, цокает языком в знак одобрения, а иногда он подсказывает: «Голова у неё кривая» или «Ты неровно вырезала».
Он всегда прав.
Я продолжаю работу и, оглянувшись через плечо, при свете свечи вижу впалые глаза Джона – он похож на призрака даже больше, чем все мои творения вместе взятые.
Он заходится кашлем, таким сильным, что по всему телу пробегают судороги, и я растираю ему спину, чтобы помочь успокоиться.
– Дыши, Джон.
– Я в порядке. Не отвлекайся.
Мой фотоаппарат тонкий, как книга, когда он сложен; я отстёгиваю переднюю стенку, и сильфон тут же вытягивается, словно гармошка. Я зажигаю фитиль в лампе и ставлю её поближе, освещая лицо, вырезанное из газеты, затем поворачиваю линзу объектива так, чтобы получилось размытое изображение.
Когда пропадает резкость, рождается волшебство.
Щёлк. Затвор открывается, впитывая тусклый свет в комнате, и первая экспозиция появляется на стеклянной фотопластинке, – её вполне достаточно, чтобы пробудить воображение.
Из зала доносится речь мистера Спенсера, отшлифованная до совершенства за сотни точно таких же выступлений:
– Приди, о дух! Сойди в наш бренный мир! Явись к нам на мгновенье.
Одними губами я повторяю за ним заученные реплики, безошибочно угадывая по ритму его слов, пил он сегодня или нет.
В нужный момент я открываю дверцу и передаю фотопластинку мистеру Спенсеру. Мои тёмные волосы и одежда сливаются с фоном. Будто меня нет.
Он вставляет фотопластинку в свою камеру и…
Щёлк.
В студии рождается вторая экспозиция, уже подсвеченная вспышкой.
– Обратите внимание, что фотоаппарат всегда находится на виду, – говорит мистер Спенсер женщине. – Некоторые сомневаются в моей честности, но мы-то с вами знаем правду. Поверьте, ваш супруг сейчас здесь. Наверняка вы чувствуете, как его дух тянется к вам. Следуйте за мной, мы проявим снимок вместе.
Он берёт десять долларов за фотографию, только по предварительной записи. Дороговато, конечно, но мистер Спенсер говорит, что у него богатые клиенты, хотя мне они такими не кажутся.
– Не отходите от меня ни на шаг. Я хочу, чтобы вы увидели сами, – всё это чистая правда, – говорит мистер Спенсер.
Правда. Он произносит это слово снова и снова, будто повторение превратит ложь в истину. Кто знает, может, если рассказать себе одну и ту же историю много раз, то действительно поверишь в неё. Может, ложь, которую мы говорим себе, – самая убедительная на свете и заставляет игнорировать факты, указывающие на правду.
Проходит время, и из тёмной комнаты доносится радостный возглас – женщина видит, как на стекле появляется изображение и призрак восстаёт из могилы, будто её супруг никогда и не умирал.
Я улыбаюсь. Моя работа выше всяких похвал.
Дни проходят незаметно в этом городе – восемнадцатом по счёту с тех пор, как мы стали жить с мистером Спенсером, – и мы с Джоном снова просматриваем газеты и делаем новые снимки, всегда в тёмной одежде, всегда прячемся в кладовках и задних комнатах. Мы дети-призраки, таящиеся в тени.
Режем, режем, режем.
Клеим, клеим, клеим.
Щёлкаем, щёлкаем, щёлкаем.
Когда темнеет, мы ложимся на узкий матрас в задней комнате. Я всегда сплю без сновидений, крепко прижимая к себе Джона, как мы делали ещё дома. Одна душа на два тела, говорили наши родители, пока болезнь не забрала их.
Я обнимаю его сильнее. Джон тяжело дышит, но мне кажется, ему лучше. Может, это ещё одна ложь, в которую мне хочется верить.
Иногда по ночам я размышляю о том, чем мы занимаемся, – плохо ли это? Но ведь я делаю это ради Джона, а остальное не имеет значения. Я скажу всё что угодно, лишь бы не разлучаться с ним.
Меня зовут Лиза Кэрролл. Мне двенадцать лет.
Моему брату Джону десять.
Не верьте ни единому моему слову.