В данной главе мы ограничимся лишь самыми общими сведениями, касающимися участия евреев в литературной жизни предреволюционной России, с акцентом на те или иные его аспекты, связанные с литературной борьбой, в том числе конфликтом охранительски-почвеннических и модернистских тенденций, во многом определявшим духовный климат эпохи «серебряного века».
В обширных исследованиях, посвященных евреям в царской России – как запальчиво публицистических1, наполненных неприязненными, а то и уничижительными коннотациями по отношению к этому некогда многочисленному и самому образованному (в процентном отношении) народу «империи сотен языцев», так и сугубо научных, претендующих на всесторонний исторический анализ2, – отмечается, что в начале XX в. ассимилированные евреи массово устремились в русскую литературу, главным образом в журналистику и издательское дело. В социальном аспекте это явление подпитывалось тремя факторами – энергичным процессом русификации еврейской интеллигенции, отсутствием правовых препятствий заниматься литературно-издательской деятельностью на фоне повсеместного ограничения евреев в правах и резким повышением статуса «журналист» в России. Профессия журналиста, из разряда «щелкопер» превратившегося к этому времени в уважаемую и общественно значимую персону, в крупных российских периодических изданиях была высокооплачиваемой, а издательское дело весьма доходным предприятием. В этой связи представляется вполне закономерным, что образованная еврейская молодежь, в совершенстве владевшая не только идишем и русским, но и европейскими языками (главным образом – немецким), устремилась на ниву литературного труда, где можно было самовыражаться, критиковать реалии российского бытия и одновременно недурно зарабатывать. Вполне естественно, что «еврейская волна» привнесла в русскую литературу новые темы, чувствования и точки зрении. В первую очередь, здесь следует указать, конечно, саму еврейскую проблематику и декларирующие ее еврейские персонажи. Как уже отмечалось, до начала XX в. «еврей» в русской художественной литературе, претендовавшей на всечеловечность-всемирность3, существовал исключительно как отрицательный знаковый типаж4. В XX в. еврейские национально ориентированные публицисты «неоднократно констатировали своего рода антисемитскую традицию в русской литературе, от Пушкина до Чехова. Некоторые из них в недоумении останавливаются перед тем фактом, что гуманная по своим задачам русская литература лишь в евреях не видела людей и изображала их только лишь в смешном или отвратительном виде.5
<…>
Вся подлинная жизнь еврейства оставалась для русской интеллигенции книгой за семью печатями <…>. Салтыков6 мог рекомендовать русской публикеь для ознакомления с этим миром только рассказ польской писательницы (“Могучий Самсон” Элизы Ожешко7): “Те, кто хотят знать, сколько симпатии таит в себе замученное еврейство, и какая неистовая трагедия тяготеет над его существованием – пусть обратятся к этому рассказу, каждое слово которого дышит мучительною правдою”.
Впрочем, евреи не представляют в этом отношении исключения. Многое ли сделала русская литература для изучения других “инородцев”, населяющих Россию?»8
Ответ неутешительный – практически ничего. Классическая русская литература, окарикатурив поляков, немцев и евреев, краем глаза зацепила еще кавказских горцев, отметив присущие им пылкость и романтизм, но в целом неизменно выказывала удивительное равнодушие ко всему не русскому, к тому огромному этнокультурному разнообразию, с которым сосуществовал великоросский этнос. Из ста с лишним народов, проживавших бок о бок с великороссами в Российской империи9, не один не удостоился серьезного внимания со стороны русских писателей. Даже все «украинское» оказывается на периферии русской литературы, как сугубо орнаментальное, симпатичное, но по сути своей не заслуживающее серьезного вдумчивого внимания явление культуры и духовной жизни. Что касается другого братского народа – белорусов, то их русская литература напрочь игнорирует, как бесцветную, не имеющую своих видовых особенностей, а потому не заслуживающую внимание людскую общность. В такой ситуации появление евреев на поле русской культуры, в первую очередь в литературе, естественно, вызвало резко негативную реакцию, особенно со стороны сугубых националистов, стало своего рода притчей во языцех в их полемической публицистике, постоянным поводом для обличительно-оскорбительных инвектив. Здесь, в качестве примера, можно привести писания Василия Васильевича Розанова – самого талантливого, глубокого и противоречивого выразителя взглядов консервативно-охранительского лагеря, который буквально вопиял в своих высказываниях, обращенных к мыслящей части русского общества:
«Услуги еврейские, как гвозди в руки мои, ласковость еврейская, как пламя обжигает меня, ибо, пользуясь этими услугами, погибнет народ мой, ибо обвеянный этой ласковостью, задохнется и сгниет мой народ («Опавшие листья: Короб первый») <…>
Сила евреев в их липкости. Пальцы их – точно с клеем, “и не оторвешь”, все к ним прилипает и они ко всему прилипают. “Нация с клеем”. <…>
Евреи делают “успех в литературе” и через это стали ее “шефами”. Писать они не умеют, но при этом таланте “быть шефом” им и не надо уметь писать. За них все напишут русские. Вся литература “захватана” евреями. Им мало “кошелька” они пришли “по душу русскую”. (“Опавшие листья: Короб второй и последний”)»10