«Время не стирает из нашей памяти событий, оно только притупляет их краски», – так думала Светлана, лёжа на тюремной шконке.
Подходил к концу срок её заключения. Но, где бы она не находилась, в мастерской по пошиву телогреек или убирала снег на территории женской колонии недалеко от Оренбурга, она постоянно думала о своём внезапно появившемся брате. Вернее о том, как она отомстит ему, когда выйдет на свободу.
И только эта мысль, а не письма матери, заставляла её каждый день просыпаться и выполнять режим исправительного учреждения, а также сложившийся порядок внутри пространства, в котором она находилась.
Самое страшное, что с каждым годом её ненависть к Дмитрию не проходила, а росла как снежный ком. Только его она считала виновником всех бед. За шесть лет пребывания в колонии она настолько свыклась с этой мыслью, что превратилась в одержимого, психически больного человека.
Но Аделаида Петровна этого не знала и продолжала с артистической лёгкостью в каждом письме рассказывать об успехах Мити в театре, о ремонте, который он недавно сделал в их просторной, но начавшей разваливаться квартире. И теперь мечтала о том, как они втроём будут пить чай на кухне и делиться своими новостями.
Переехав в Москву после известных событий, Дмитрий понял, что это его город. Здесь ему было комфортно, и он чувствовал себя в московской суете как рыба в воде. Работа в театре захватила с головой, Митя не жалел себя и отдавался ей с упоением и нерастраченной в Прокопьевске энергией. Благодарный зритель повалил в театр на нового преуспевающего и очень симпатичного актёра. Аделаида Петровна играла небольшие роли и находилась в постоянном состоянии эйфории.
Дмитрий понимал, что когда-то настанет день, и Светлана выйдет на свободу. О том, что они будут делить общее пространство в квартире, не могло быть и речи. Он надеялся, что театр поможет ему с квартирой или хотя бы с комнатой. А вот как строить семейные отношения с сестрой, которая не приняла его и пыталась отравить, единокровный брат не знал.
И вот, наконец, настал тот день, когда им позвонили из колонии и сообщили, что Аркадьева Светлана Ивановна освобождена из мест заключения и прибудет в Москву на Казанский вокзал в среду утром. Митя с Аделаидой Петровной были в тот момент дома и с аппетитом поглощали поздний завтрак.
– Сегодня вторник, – первым начал говорить Митя. – У нас ещё есть время, чтобы подготовить комнату для Светы. И заодно снять комнату для меня.
– Разве мы не будем жить все вместе? – тихо спросила Аделаида Петровна. – И ты опять исчезнешь из моей жизни? Для меня эта мысль невыносима.
– Мама, мы с тобой будем видеться в театре. Ты будешь приходить ко мне в гости в любое время. Но, ты должна понимать, что Света приезжает не из загранкомандировки, а из колонии. Она была вычеркнута из привычной жизни на целых шесть лет. Бесследно это ни для кого не проходит. А я для неё являюсь тем человеком, из-за которого она туда попала.
– Да, сынок. Я это понимаю. Но мне, как любой матери хочется, чтобы мои дети были со мной. Мне жаль, что так всё случилось. Но, может быть, всё-таки передумаешь и останешься? – она жалостливо попыталась заглянуть ему в глаза.
– Нет, я уже всё решил. К сожалению, судьба не даёт нам шанса жить всем вместе под одной крышей. Извини, но встречать её я тоже не поеду. Как это ни странно звучит, но я благодарен тебе, мама, за каждый день, который мы прожили здесь вдвоём.
Аделаида Петровна не сдержалась и зарыдала. Митя подошёл к ней и обнял за плечи.
– Что я за мать, если рядом со мной нет места моим детям? – прошептала она.
Митя взглянул на старинные, висевшие на стене, часы. Стрелки часов неумолимо двигались в своём направлении, не оставляя времени на бездействие.
– Я в театр. Поспрашиваю, может, у кого-нибудь есть на примете комната, которую я бы с удовольствием снял, – сказал Митя, одеваясь.
Аделаида Петровна сидела безучастно, безжизненно свесив руки.
– Митя, я не знала, что мне всё-таки придётся рассказать тебе о том страшном периоде моей жизни, о котором я не люблю вспоминать. Пока ты жил здесь, я наконец обрела какой-то душевный покой. Хотя понимала, что Веточка сейчас страдает за все наши грехи.
Дело моего отца вёл следователь Иван Кривошеев. Очень неприятный и внешне и внутренне человек. Тогда на фабрике задержали много людей, проходивших по делу о хищении денег и махинациях с тканями. Я не защищаю отца. Он виноват и за это ответил сполна. Он умер в тюрьме, так и не выйдя на свободу. Но и мы пострадали тоже.
Сначала Кривошеев приходил к нам домой и постоянно что-то выспрашивал и записывал. Потом стал поджидать меня у театра. Когда я попросила его оставить меня в покое, он пообещал мне, что я очень скоро пожалею о своих словах. И, к моему несчастью, оказался прав, потому что руководство театра мне объявило, что не может в своём штате держать актрису, чей отец осуждён на пятнадцать лет.
С твоим отцом у нас тогда случился разлад. Я просила, чтобы он подключил к расследованию своего отца, Григория Николаевича, который работал в КГБ. Но они остались в стороне в нашей беде. Семён испугался, что теперь ему тоже везде перекроют двери. И бросил меня с ребёнком и больной матерью на руках. До всех этих страшных событий мы с Семёном жили вместе, хоть и были не расписаны.
В итоге, я осталась без денег и без поддержки. Твою няню пришлось уволить. Мама не смогла пережить этих страданий, и у неё помутился рассудок. Я стала продавать за бесценок вещи, чтобы как-то выжить.
И тут снова появился Кривошеев. Он помог устроить маму в клинику и стал обеспечивать нас едой. Они вдвоём с твоим дедом уговорили меня написать заявление и отказаться от тебя в пользу твоего отца. Я понимала, что совершаю непоправимый поступок. Но выбора у меня тогда не было.
Меня раздавили и уничтожили морально. Но Кривошеев не побоялся и расписался со мной. С этого дня начались мои другие мучения. Он стал считать, что я теперь ему обязана всем. И стал издеваться надо мной, пользуясь моей беспомощностью.
Сколько раз я хотела умереть, чтобы больше не видеть и не слышать эту пьяную мерзкую скотину.
Однажды он избил меня, и я попала в больницу. Он ползал на коленях и умолял его простить. Обещал забрать маму из больницы. Тогда её состояние улучшилось, и она могла находиться дома под моим присмотром. Я поверила и сказала врачу, что меня избили на улице, когда я поздно возвращалась домой.
Но, всё осталось по-прежнему. Правда, я стала подмешивать ему снотворное, и какое-то время прожила без побоев. Но хитрый Кривошеев что-то заподозрил и на время перестал пить.
Самым страшным известием для меня стало то, что я беременна. Я не хотела этого ребёнка. Я каждый день вспоминала своего сыночка, молилась за него и думала, Слава Богу, что я не обрекла его на такие страдания. Когда Кривошеев узнал, что у нас будет ребёнок, он остепенился. Больше не бил меня, а пить стал вне дома.
Светочка родилась слабенькая. Она была такая маленькая и тоненькая, что я стала называть её Веточка. Когда я пришла её регистрировать, то попросила записать Ветой. Но строгая регистраторша, посмотрев на меня поверх очков, сказала, что таких имён в нашей стране нет.
Немного подумав, она предложила назвать дочь Светой, а дома называть её как угодно. Кривошеев хотел сына, поэтому относился к дочке брезгливо. Когда она плакала, мне приходилось часами носить Веточку на руках, потому что я боялась, что он не выдержит и что-нибудь с ней сделает.
Аделаида Петровна сделала паузу в своём монологе и только сейчас заметила, что Митя как держал в руках рубашку, так и стоял с ней, внимательно слушая сбивчивый рассказ матери.
– Мама, я ничего этого не знал. Прости меня, я повёл себя как эгоист. Вероятно, мне всю жизнь придётся доставать скелеты из шкафа. Интересно, сколько их ещё? Чего я ещё не знаю, мама?
Утром они встретили Свету на вокзале. Странная это была встреча. Звучали дежурные фразы приветствия, но чувствовалось, что они тяготятся присутствием друг друга.