Бумажный лебедь - читать онлайн

Глава 1

Это был отличный день для лабутенов[1]. Даже знай я заранее, что иду на свидание со смертью, – выбрала бы именно эти туфли. Красные подошвы словно кричали убийце: «Пошел на хрен!»

Пошел на хрен, урод, за то, что выбрал меня в бестолковые жертвы!

Пошел на хрен – ведь я даже лица твоего не увижу перед смертью!

Пошел на хрен со своими кабельными стяжками, от которых у меня порезы на запястьях!

И запомни: ни одна девушка не хочет умирать накануне двадцать четвертого дня рождения, когда ее светлые волосы блестят после визита к парикмахеру, на руках – идеальный маникюр, а в мыслях – мужчина, который, быть может, «тот самый»!

Я хотела бы жить на зависть окружающим: шикарный выпускной, пышная свадьба, дом как в глянцевом журнале, пара идеальных ребятишек. Вместо этого я оказалась на коленях с мешком на голове, а в затылок мне уперлось холодное дуло. Но самое худшее – я не знала, почему это со мной происходит. Я не знала, почему должна умереть.

Впрочем, не все ли равно – случайность или коварный план? Убийства, надругательства, унижения, пытки. Понимаем ли мы причины насилия или вслепую клеим ярлычки на ящички, чтобы упорядочить хаос?

Преследовал корыстные цели.

Был психически болен.

Экстремист.

Ненавидел девиц с наращенными ногтями.

Какой мотив припишут моему убийце?

Хватит! Ты еще не умерла. Дыши, Скай. И думай.

Думай.

Суденышко качалось на волнах; тяжелый дух лежалой мешковины назойливо лез в ноздри.

– Что ты делаешь, Скай? – прозвучал в моей голове голос Эстебана.

Я сражаюсь.

Сражаюсь и не отступаю.

У меня вырвался горький смешок.

Долгие годы я не вспоминала Эстебана, а он взял и уселся на краешек сознания, словно на подоконник моей спальни.

Я вспомнила, как утром проходила онлайн-тест.

«О ком вы думаете перед сном?»

Клик.

«Этот человек вам дороже всего».

Перед сном я никогда не думала об Эстебане. Я думала о Марке Джейкобсе, Джимми Чу, Томе Форде и Майкле Корсе[2]. Ведь, в отличие от друзей детства, они всегда оставались рядом. Когда, поддавшись соблазну, я приобретала их сверкающие творения, то спокойно ложилась спать, зная, что наутро покупки никуда не исчезнут. Например, любимые мною лабутены – игривые, цвета фуксии, с атласными ремешками, или другие – золотистые, с открытыми боковинами.

Хорошо, что я надела именно золотистые, на тонкой шпильке. Я представила заголовок в завтрашних газетах: «ТУФЛИ-УБИЙЦЫ». А ниже – фото: смертоносный каблук, вонзенный в тело моего похитителя.

Так все и будет, подбодрила я себя.

Дыши, Скай, дыши.

Однако я задыхалась в проклятом мешке, задыхалась от страха и обреченности. Это действительно происходило. Здесь, со мной. Всю жизнь я не знала бед, и даже сейчас внутренний голос нашептывал, что мироздание обо мне позаботится. Я цеплялась за безрассудную надежду. Меня так любили и ценили – неужели никто не спасет?

Щелкнул взведенный курок.

– Стойте! – прохрипела я.

Горло саднило, ведь я еще недавно визжала как ненормальная, когда очнулась, связанная, словно дикий кабан, в багажнике собственной машины. Я знала, что это мой багажник, потому что в нем пахло туберозой и сандаловым деревом: пару недель назад я брызнула туда духами.

Незнакомец схватил меня на парковке – выволок из небесно-голубого автомобиля с откидным верхом и прижал лицом к капоту. Я приготовилась расстаться с сумочкой, кошельком, машиной.

Забирай и уходи.

Как бы не так. Его не интересовали ни сумочка, ни кошелек, ни ключи от машины. Ему нужна была я.

Говорят, лучше кричать не «спасите!», а «пожар!», только я не успела издать ни звука, потому что мне заткнули нос и рот тряпкой, пропитанной хлороформом. Хлороформ – хитрая штука: от него не вырубаешься сразу, как показывают в кино. Я брыкалась и отбивалась целую вечность, пока руки-ноги не онемели, и все не провалилось во тьму.

Напрасно я закричала, как только пришла в себя. Уж лучше бы открыла багажник изнутри, выломала задние фары или сделала что-нибудь еще, о чем потом с гордостью поведала бы журналистам. Но знаете что? Панику так просто не заткнуть – визжащая, беснующаяся тварь сразу вырвалась на волю.

Мой похититель пришел в ярость. Я почувствовала это, как только он остановил машину и открыл багажник. Лица я не разглядела – лишь слепящий голубой фонарь над плечом. И сразу поняла, что дела плохи. Еще бы: подонок схватил меня за волосы, выволок наружу и затолкал в рот злополучную тряпку. А затем потащил к пристани – мычащую, со связанными за спиной руками.

Едкий запах хлороформа, пусть и слабый, вызвал у меня тошноту. Я уже захлебывалась рвотой, когда похититель вытащил тряпку у меня изо рта и надел мне на голову мешок. Больше я не кричала. Он мог позволить мне задохнуться, но не стал – выходит, я нужна была ему живой. По крайней мере, пока он не совершит задуманное. Изнасилует? Сделает рабыней? Потребует выкуп? В моей голове зловещим калейдоскопом пронеслись газетные заголовки и фрагменты криминальных репортажей. Я всегда сочувствовала жертвам, однако сразу же нажимала на пульт, переворачивала страницу – и ужасы исчезали.

Но это выключить не получалось. Я могла бы убедить себя, что вижу кошмарный сон, если бы голова не горела в тех местах, откуда мерзавец выдрал волосы. Впрочем, боль меня утешала. Она означала, что я еще жива. А пока я жива – жива и надежда.

– Стойте, – просипела я, когда он поставил меня на колени. – Не знаю, чего вам нужно… Но пожалуйста, не убивайте!

Похоже, я ошиблась: он не хотел оставлять меня в живых. Он не запер меня в подвале, не завел речь о выкупе. Не сорвал с меня одежду, дабы сполна насладиться моими страданиями. Он привез меня туда, где собирался убить, и ничто не мешало ему приступить к делу.

– Пожалуйста, – взмолилась я, – можно мне увидеть небо в последний раз?

Нужно было выгадать время, поискать выход. А если мне действительно пришел конец, я не хотела умирать во тьме, захлебываясь страхом и отчаянием. Я хотела вдохнуть полной грудью, ощутить соленый ветерок и брызги прибоя. Закрыть глаза и представить, будто сейчас воскресный полдень, а я – маленькая девочка с щербинкой между передними зубами – собираю ракушки вместе с МамаЛу.

Повисла тишина. Я не знала, как выглядит похититель, не слышала его голоса; лишь чувствовала, как позади маячит мрачная фигура, словно громадная кобра, готовая ужалить. Я замерла.

Он снял мешок с моей головы, и я ощутила холодок ночного бриза. Как только глаза привыкли к свету, я разглядела на небе луну. Она была тут как тут – идеальный полумесяц из чистого серебра. На эту же луну я смотрела еще девчонкой, слушая нянины сказки.

– В день твоего рождения на небе висели тяжелые тучи, разбухшие от дождя, – говорила МамаЛу, поглаживая меня по голове. – Мы уже думали, грозы не миновать, и тут сквозь тучи пробился луч солнца. Мама держала тебя у окна и увидела, как в твоих серых глазках заплясали золотые искорки. В тот день твои глаза были точь-в-точь как небо. Поэтому мама и назвала тебя Скай[3], amorcito[4].

Я давно уже не вспоминала о матери. Я ее толком не знала: она умерла, когда я была совсем маленькой. И почему я вдруг подумала о ней? Потому что сама готовилась умереть?

У меня внутри все сжалось. Я спрашивала себя: встречу ли там, в конце тоннеля, маму? Правду ли говорили люди на ток-шоу – те, кто побывал по ту сторону, а потом вернулся обратно? И есть ли вообще «та сторона»?

Мы находились на яхте, пришвартованной у безлюдной пристани. На другом берегу залива Сан-Диего мерцали огни многоэтажек, по центральным магистралям красной змеей ползли автомобили. Я подумала об отце, которого просила не беспокоиться обо мне понапрасну и давать мне побольше свободы. Кроме меня, у него никого не было.

Сейчас он, наверное, ужинал во дворе особняка в Ла-Хойя, на отвесном берегу, откуда открывался вид на тихую бухточку. Отец в совершенстве овладел искусством пить красное вино, не замочив при этом усов. Он прихлебывал напиток нижней губой, забавно наклоняя голову. Как же я скучала по его лохматым седым усам – хоть и морщилась каждый раз, когда он меня целовал. Трижды: в левую щеку, в правую, снова в левую. И так каждый раз, спускался ли он позавтракать или отправлялся колесить по миру. Мои шкафы ломились от дизайнерской обуви, сумочек и побрякушек, но теперь я бы все отдала за три поцелуя Уоррена Седжвика.

– Отец вам заплатит сколько угодно! – сказала я. – Обещаю!

Умоляешь. Торгуешься. Слова сами вылетают изо рта, когда стоишь на пороге смерти.

Ответа я не дождалась. Сильная рука пригнула мою голову к настилу.

Убийца хорошо подготовился: поставил меня на широкое брезентовое полотно, застилавшее почти всю палубу и надежно закрепленное по углам. Я представила, как мое тело заворачивают в брезент и выбрасывают посреди океана.

Разум взбунтовался, а сердце… Сердце все понимало.

– Господи, спаси мою душу. И присмотри за папой, за МамаЛу и Эстебаном. – Я не вспоминала эту молитву уже много лет, но слова полились изо рта, будто я перебирала знакомые четки.

В тот самый миг вся моя боль, все обиды и невзгоды превратились в зыбкое марево, которое рассеялось точно дым перед теми, кто меня любил и кого любила я. Вся моя жизнь свелась к трем поцелуям и трем лицам: отца, няни и ее сына, хотя двоих я не видела с тех пор, как уехала из Мексики.

О ком вы думаете перед смертью?

Я крепко зажмурилась, ожидая щелчка – ледяного, свинцового вестника смерти.

О тех, кого вы любили больше всего.

Глава 2

Вокруг было темно. Хоть глаз выколи. В такую тьму даже верилось с трудом – настолько глубокой и неподвижной она казалась. Я как бы зависла в пустоте – частичка сознания, лишенная рук, ног и голоса. Тьма принесла бы безмятежность, не будь тупой, монотонной пульсации, которая то набегала, то отступала, накатывая волнами одна другой яростней, пока не охватила меня целиком.

Боль.

Моргнув, я поняла, что и так лежала с открытыми глазами, просто вокруг ничего не было – ни сверху, ни снизу – только боль, гудевшая в голове. Я снова моргнула, и снова. Ничего. Ни силуэта, ни тени, ни темных расплывчатых пятен. Кромешная, всепоглощающая тьма.

Я села.

Точнее, попыталась.

На самом деле я не сдвинулась с места. Казалось, мой мозг отделили от тела. Я не чувствовала ни рук, ни ног, ни языка. Слава богу, меня не покинул слух – пусть я и слышала лишь собственное сердце, стучавшее так бешено, будто рвалось из груди наружу. Каждый его сбивчивый толчок отзывался болью в голове, как если бы все мои нервные окончания сосредоточились именно в сердце – в трепещущем кровяном насосе.

Ты слышишь.

Ты можешь дышать.

Даже если зрение пропало, ты все еще жива.

Нет.

Нет!!!

Лучше умереть, чем оказаться в его власти!

Что за хрень он со мной сотворил?

И где я, черт возьми, нахожусь?

Я уже приготовилась умереть, прошептала молитву, а потом наступила тишина. Похититель легонько, почти благоговейно, погладил прядь моих волос – и наотмашь ударил меня прикладом. Мне показалось, что череп раскололся на мелкие кусочки. Высотки Сан-Диего на горизонте дрогнули, исчезая в черном тумане.

– Кто разрешил тебе болтать?! – услышала я, стукнувшись лицом о палубу.

Удар был сильным и резким, но показался мне долгим и мучительным, словно в замедленной съемке.

Прежде чем потерять сознание, я мельком увидела туфли похитителя.

Итальянские, из мягкой кожи ручной выделки.

Я неплохо разбиралась в обуви – такие туфли не так-то просто найти.

«Почему он не спустил курок?» – подумала я и отключилась.

Не знаю, как долго я пробыла без сознания. Вопрос накрепко засел у меня в голове, словно дракон у входа в пещеру, готовый окатить меня пламенем чудовищных последствий – таких, что хуже смерти.

Почему он не спустил курок?

Возможно, он хотел держать меня в плену, ослепшую и одурманенную.

А может, собирался разрезать меня на кусочки и продать.

Вдруг он уже вытащил мои внутренности, и я это почувствую, как только отойду от наркоза?

А вдруг он решил, что я мертва, и закопал меня заживо?

От таких мыслей боль превращалась в ужас – а ужас, поверьте, намного хуже, чем паника. Ужас поглощает вас целиком.

Я проваливалась в его нутро.

Я чувствовала его зловоние.

Я дышала ужасом.

Он пожирал меня живьем.

Очевидно, мне что-то вкололи, я не знала, временный у меня паралич или постоянный.

Я не знала, изнасиловал ли меня похититель. А может, избил, искалечил?

Мне не хотелось выяснять.

Я не знала, вернется ли он. И если вернется – возможно, худшее впереди?

Ужас гнался за мной по пятам, однако в лабиринтах моих мыслей еще оставалась тихая гавань, куда он не мог добраться. Я забилась в этот спасительный уголок и сосредоточилась на колыбельной МамаЛу.

Вообще-то это была не совсем колыбельная, а песня о бандитах, страхе и опасности. Когда ее пела няня – ласково и немного мечтательно, – она меня успокаивала. МамаЛу пела по-испански, но мне запомнился сюжет, а не сами слова.

С гор Сьерра-Морена

Они спускаются, Cielito lindo[5].

Черные очи.

Cielito lindo, это контрабандисты.

Я представила, что лежу в гамаке, над головой – синее небо. Эстебан легонько, исподтишка толкает меня в бок, а МамаЛу поет нам, развешивая на веревке белье. Мои самые ранние воспоминания связаны с няней и ее сыном, с нашим полуденным отдыхом в Каса Палома. Цвели лохматые живые изгороди, над красным и желтым гибискусом жужжали колибри.

Ай-яй-яй-яй,

Не плачь – подпевай.

МамаЛу пела, когда мы с Эстебаном разбивали коленки или не могли уснуть. Пела, когда радовалась и когда грустила.

Canta y no llores.

Не плачь – подпевай.

Я не смогла сдержать слезы. Я заплакала, потому что не могла петь. Потому что язык меня не слушался. Я заплакала, потому что няне, синему небу и колибри темнота была нипочем. Я плакала, думая о них, и потихоньку ужас начал отступать.

Открыв глаза, я глубоко вдохнула. Меня по-прежнему окутывала тьма, однако теперь я ощутила качку. Наверное, ко мне понемногу возвращались чувства. Я попыталась пошевелить пальцами.

Пожалуйста, окажитесь на месте.

Согнитесь.

Без толку.

Моя голова еще гудела после удара, но на фоне ритмичного «бум-бум-бум» я различила голоса. Они приближались.

– Вы часто проходите таможенный контроль в Энсенаде? – раздался женский голос.

Ответа я полностью не расслышала. Второй голос оказался низким, определенно мужским.

– …ни разу не было проблем на границе.

Голос похитителя намертво засел в моих мыслях, как и его туфли.

– Не волнуйтесь, мы просто проведем проверку… пересечете границу. – Голос женщины становился то тише, то громче. – Позвольте взглянуть… серийный номер судна совпадает с номером двигателя?

«Пересечете границу».

Энсенада.

Вот черт!

Я поняла, почему все вокруг раскачивалось. Мы плыли на судне – наверное, на той же яхте, где похититель чуть меня не убил. Мы находились у берегов Энсенады – мексиканского портового города в семидесяти милях от Сан-Диего, а женщина, скорее всего, – сотрудница таможни.

Мое сердце забилось быстрее.

Лови момент, Скай. Вот он, твой шанс спастись.

Ты должна привлечь к себе внимание!

Я крикнула во всю мощь легких, – изо рта не вырвалось ни звука. Вещество, которое мне вкололи, парализовало голосовые связки.

Шаги доносились сверху – значит, меня спрятали в каком-то отсеке под палубой.

– Вы – Дэмиэн Кабальеро? – спросила женщина.

– Дамиан, – поправил он. – Не Дэ-ми-эн, а Да-ми-ан.

– Что ж, кажется, все в порядке. Я сфотографирую номер вашего судна, и можете быть свободны.

Только не это! Мой шанс на спасение ускользал.

Я не могла ни кричать, ни брыкаться, однако сумела перекатиться с боку на бок. Затем – обратно. С левого бока на правый, с правого на левый. Я каталась все усерднее, все быстрее, не замечая, врезаюсь ли во что-то и есть ли толк от моих действий. После шестого или седьмого раза я услышала сверху скрежет, будто древесина терлась о древесину.

Ну же.

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

Я вложила все силы в последний рывок, даже голова закружилась от натуги.

Раздался грохот. Внезапно посветлело.

– Что за звуки? – спросила женщина.

– Я ничего не слышал.

– Кажется, что-то упало внизу. Я проверю, не возражаете?

Ура!

– Что тут у вас? – теперь женский голос звучал четче.

Она была близко.

Очень близко.

– Тросы, цепи, рыболовные снасти…

Я различила неясные линии, идущие параллельно прямо надо мной, в нескольких дюймах от лица.

Ура, я вижу! Мои глаза в порядке!

Послышался скрип ключа в замке, и в помещение проник долгожданный, дивный свет, от которого у меня заслезились глаза.

Я заглянула в щели, откуда шел свет.

На лестнице показался мужской силуэт, за ним – еще одна фигура.

Я здесь!

Я снова начала кататься с боку на бок.

– У вас там ящик упал, – заметила сотрудница таможни.

Это я его опрокинула! Найди меня! Пожалуйста, найди!

– Точно. – Мужчина шагнул в мою сторону. – Закреплю-ка я его понадежнее.

Он прижал ногу к моему ящику, чтобы я не смогла его сдвинуть.

Через щели в крышке я отчетливо увидела женщину – правда, не полностью, только руки и торс. Она держала какие-то бумаги, на поясе висела рация.

Я здесь!

Отвлекись от своих записей – и увидишь, как блестят мои глаза!

Еще один шаг – и ты меня заметишь!

Один. Чертов. Шажочек.

– Вам помочь? – спросила женщина, когда мужчина поднял ящик, который я умудрилась повалить, и водрузил его на прежнее место.

Конечно, помочь! Помоги мне, тупая ты сука!

– Спасибо, я сам. Веревка, пара крюков и… готово! Теперь уже не упадет.

– Большие у вас ящики. Надеетесь на крупный улов?

Я услышала стук каблуков по ступенькам.

Нет! Не уходи!

Прости за «тупую суку»!

Не оставляй меня с ним!

ВЕРНИСЬ!

– Порой попадается крупная рыба, – ответил мужчина таким довольным тоном, что у меня по спине пробежал холодок.

Дверь захлопнулась, и я снова очутилась в кромешной тьме.

Глава 3

Я ползла по тоннелю из наждачной бумаги. Руки и ноги терлись о грубую шершавую поверхность.

Шкряб, шкряб, шкряб – отслаивались чешуйки кожи.

Я ободрала колени, плечи, спину. Где-то впереди светило солнце. Я знала: если продолжу ползти – выберусь на волю. Я двигалась все дальше, и вскоре уже смогла выпрямиться.

Под ногами зашуршал гравий. Каблуки вязли в мелких камешках.

Хруп, хруп, хруп.

Я шла и шла вперед. Все тело болело, но я упрямо брела к свету. И наконец добралась. Свет залил все вокруг, и я зажмурилась от ослепительной яркости. А затем, шумно выдохнув, распахнула глаза.

Ух! Ну и кошмар мне приснился! Я лежала в уютной постели; за окном ярко сияло солнце. Папа, должно быть, собирался на работу. Я нырнула под одеяло: еще немного полежу – и упорхну в гостиную, за тремя отцовскими поцелуями. Я больше никогда не буду отворачиваться.

Хрум, хрум, хрум.

Странно.

Не думала, что этот звук последует за мной в реальность.

Постельное белье было непривычно грубым и шероховатым, не то что шелковые простыни у меня дома.

Окно, которое я заметила краем глаза, оказалось маленьким и круглым. Как на корабле.

А еще у меня все болело. Тело будто раскалывалось на части. Голова налилась свинцом, язык намертво прилип к небу.

Хрум, хрум, хрум.

Звук не сулил ничего хорошего. Он доносился откуда-то сзади, предвещая недоброе, предупреждая, что скоро я снова окажусь в аду.

«Время пришло», – говорил звук.

Черт, черт, черт!

Да-ми-ан.

Мистер Выдирающий-волосы, Разбивающий-голову, Вгоняющий-в-отключку Кабальеро.

Собственной персоной.

Я крепко зажмурилась. Непокорная слеза обязательно сорвалась бы с ресниц, но мои глаза были настолько сухими, что веки превратились в наждачную бумагу. Да и тело казалось таким же шершавым, ободранным внутри и снаружи. Понятно, почему мне снился тот лабиринт. Наверное, у меня началось обезвоживание. Кто знает, сколько я пролежала без сознания и какими побочными эффектами обладал препарат, которым меня накачали.

– Вы… что со мной сделали? – Мой голос прозвучал непривычно, ломко, но я безумно ему обрадовалась.

Я снова чувствовала руки и ноги. Голова гудела, болели суставы, и все-таки я была цела.

Больше никогда не пожалуюсь на свой живот или целлюлит на бедрах!

Дамиан молчал. Он оставался позади, вне поля зрения, донимая меня этим чертовым звуком.

Хрум, хрум, хрум.

Дрожа всем телом, я еле сдерживала всхлипы.

Похититель вел неспешную игру: я была всецело в его власти и не знала, чего ждать.

Я дернулась, когда он подвинул к кровати табуретку. На ней стояла пластиковая бутылка, полная воды, и миска с чем-то вроде тушеного мяса; рядом лежал кусок хлеба, который, похоже, оторвали от буханки – к чему нож и прочие формальности? У меня в животе заурчало. Я бы с удовольствием запустила миской в лицо мучителю, однако лютый голод взял верх. Я как будто не ела уже несколько дней. Подняв голову, я тут же откинулась на подушку: от усилий и качки перед глазами все поплыло. Я снова приподнялась – уже медленнее, опираясь на локти, – и села.

Хрум, хрум, хрум.

Что за чертов звук?!

– Я бы на твоем месте не оборачивался.

Вот как. Он не хотел попадаться мне на глаза. Собирайся он меня убить, его бы это не заботило.

Я резко обернулась. Вокруг все закружилось, поплыло, и все-таки я обернулась. Наверное, я совсем спятила, но мне захотелось увидеть его лицо. Запомнить все до малейшей черточки, чтобы упечь ублюдка за решетку – если, конечно, выберусь. Если он выстрелит – пускай. По крайней мере, будет не так обидно.

«Я тебя увидела!» – и пуля в висок, все-таки лучше, чем: «Господи, за что?» – и та же пуля в висок.

Похититель никак не отреагировал на бунт, даже не шевельнулся. Он запустил пальцы в бумажный фунтик и отправил в рот горстку чего-то съестного.

Хрум, хрум, хрум.

Козырек бейсболки скрывал его глаза, однако я знала, что мучитель внимательно за мной наблюдает. Я с ужасом поняла: он не спеша обдумывал мое наказание – и точно так же, смакуя, перекатывал во рту содержимое фунтика.

Увидев мерзавца, я возненавидела его еще больше. Я представляла его совсем другим – столь же уродливым внешне, как и внутри. Я не ожидала увидеть человека настолько заурядного. Пройди он мимо, я даже не поняла бы, что едва разминулась с исчадием ада.

Дамиан оказался моложе, чем я предполагала: старше меня, но совсем не матерый, седеющий головорез, которого я себе нарисовала. Рост – вероятно, средний, телосложение – обычное, хоть и силен как черт. Я отбивалась от него на парковке, как дикая кошка: брыкалась, молотила кулаками. Каждый дюйм его тела казался прочным как сталь. Я задумалась, не обязательное ли это требование на должность похитителя – непрошибаемость?

Он подцепил ногой табуретку и придвинул ее к себе. Вместо начищенных, пошитых на заказ туфель на нем красовались потертые, неказистые мокасины яхтсмена. В комплекте шли столь же неказистые треники и футболка. Губы мужчины насмешливо изогнулись, словно он прочитал мой презрительный взгляд, и ему это даже польстило. Говнюк наслаждался моментом.

Он разломил кусок хлеба и погрузил половинку в плошку с варевом, чтобы густая подлива хорошенько впиталась, затем откусил немного и, откинувшись на спинку стула, начал медленно жевать. Я молча наблюдала. Хлеб из кислого теста. Я узнала его по запаху. Ощутила хруст корочки и терпкий вкус мякиша, тающего во рту. Над миской вился дымок. Мой желудок сжимался от предвкушения моркови, лука и нежного мяса – предназначавшихся мне. Но не теперь. Я поняла: Дамиан наказывает меня за то, что я обернулась без разрешения. Он собрался доесть все подчистую.

Самое забавное – он даже не выглядел голодным. Нехотя заталкивал в себя кусочек за кусочком, в то время как мой живот бурлил, а голова кружилась от лютого, невыносимого голода. Я невольно складывала губы в трубочку, когда мужчина обмакивал хлеб в подливу, чтобы подцепить кубики тушеных овощей. Я не отрываясь смотрела ему в рот, словно голодная собака, готовая прыгнуть, если упадет хоть крошка, – Дамиан и крошки не оставил. Он вымазал последним кусочком хлеба все до капли. Затем взял бутылку, открутил крышку и подошел ко мне.

Наконец-то.

Он наклонил бутылку, и я подставила ладони. Мои сухие потрескавшиеся губы молили о живительной влаге.

Однако Дамиан подставил под горлышко перепачканную едой руку, чтобы вода текла мне в рот сквозь его грязные пальцы. Выбор был прост: смириться с унижением или страдать от жажды дальше.

Зажмурившись, я сделала глоток. Я не смогла бы сдержаться, даже если бы захотела. Я превратилась в ненасытное, изнуренное животное. А еще я пила потому, что одна бестолковая частичка меня – та, что напевала себе под нос бестолковые колыбельные, – по-прежнему не теряла надежды. Я пила, пока поток не превратился в тоненькую струйку, пока Дамиан не отбросил бутылку в сторону. Я решила найти ее, лишь только останусь одна, и слизать последние капли с горлышка.

Я вспомнила о бутылочке воды «Bling H₂0»[6], украшенной стразами от «Сваровски», к которой мы с Ником почти не притронулись на нашем последнем свидании. Мы отмечали его повышение до помощника окружного прокурора, открыли шампанское. На следующий день Ника ожидало первое дело в новой должности. Как же я теперь жалела, что не выпила ледяную воду из сверкающей бутылочки и не поехала домой вместе с ним! И зачем я пошла на парковку одна?

Пока похититель вытирал руки о штаны, у меня появилась возможность осмотреться. Мы находились в небольшой каюте с широкой кроватью. В стенах – встроенные шкафы из темного дерева: удобно для хранения вещей. Единственное окошко (маловато, не пролезть) пропускало много света, но было надежно заперто. Впрочем, даже выберись я наружу, – что делать на чертовой яхте посреди океана? Ни убежишь, ни спрячешься.

Я перевела взгляд на Дамиана. Его глаза блестели в тени, скрытые козырьком темно-синей кепки с вышитым белым вензелем «С. Д.» – эмблемой команды «Сан-Диего Падрес». Похоже, мой похититель увлекался бейсболом. А может, напялил кепку, потому что две буквы идеально его описывали?

Собачье Дерьмо.

А если он действительно фанат «Падрес» – тогда еще и «Слепой Дурачок», ведь команда так и не попала в Мировую серию. Впрочем, мой отец тоже ждал от нее свершений в начале каждого сезона.

Вперед, «Падрес»! Порвите всех!

– Выкинешь что-нибудь – руки тебе оторву. – Захватив пустую плошку, Дамиан направился к выходу.

Надо было огреть его по башке табуреткой.

Надо было сбить его с ног, чтобы плошка разбилась, а потом пырнуть осколком.

Я же лишь пролепетала:

– Пожалуйста, пусти меня в туалет.

Я не могла думать с переполненным мочевым пузырем. Я вся превратилась в голод, жажду и простейшие нужды организма. И полностью зависела от Дамиана. Мольбы и благодарности легко вылетают изо рта, когда находишься в чьей-нибудь власти. Даже если ненавидишь тирана всеми фибрами души.

Дамиан махнул: «Поднимайся!» Меня шатало, так что пришлось на него опереться. Мою одежду – кремовый топ из креп-жоржета и узкие укороченные брюки от Изабель Марант – не узнать. Какой там парижский шик – я будто всю ночь куролесила с Робом Зомби[7].

Похититель вывел меня в узкий коридор, оттуда – в небольшую ванную комнату с компактной душевой кабинкой, умывальником и унитазом. Я хотела закрыть дверь – Дамиан подставил колено.

– Я при тебе не смогу.

– Ладно. – Он вытащил меня обратно в коридор.

– Стой!

Господи, как я его ненавидела! Раньше я не знала такой жгучей ненависти.

Он ждал у двери, даже не потрудившись отвести взгляд. Хотел убедиться, что я уяснила: меня здесь ни во что не ставят, у меня нет права голоса, я не заслуживаю ни жалости, ни уважения. Как пленница, я должна выполнять любую его прихоть.

Я прошмыгнула к унитазу, радуясь, что умывальник хотя бы частично меня прикрывает, расстегнула брюки и тут только заметила ссадины на ногах. Должно быть, поцарапалась о стенки ящика. На затылке я нащупала шишку с куриное яйцо. Она зудела с тех пор, как я очнулась. Когда я села на унитаз, ноги отозвались болью. Колени пестрели синяками – еще бы, я бог знает сколько болталась в деревянном ящике. Хуже того – я с трудом смогла пописать. Когда моча наконец полилась, я почувствовала жгучую боль. Я быстро иссякла – наверное, дело в обезвоживании, – но осталась на унитазе, чтобы немного перевести дух. Подтершись, я надела брюки и уже хотела вымыть руки и тут увидела свое отражение.

– Какого черта?! – повернулась я к Дамиану. – Что ты со мной сотворил?

Он равнодушно посмотрел на меня, не удостоив ответом.

Я снова вгляделась в зеркало. Мерзавец обрезал мои длинные светлые волосы и перекрасил меня в брюнетку: обкорнал голову тупыми ножницами, полив сверху едким дешевым красителем. Клочья светлых волос местами проглядывали из-под черных, отчего я выглядела готессой в драном парике. Серые глаза, всегда привлекавшие внимание к моему лицу, казались тусклыми на фоне кошмарной прически, а бледные брови и ресницы добавляли сходства с привидением.

На носу и щеках багровели царапины. Над ушами – там, откуда Дамиан выдрал клочки волос, – запеклась кровь. Под глазами залегли глубокие синие тени, а губы, как я и думала, потрескались и воспалились.

Во мне закипели невыплаканные слезы. Еще пару дней назад я была совсем другой – готовилась пышно отмечать день рождения, купаясь в мужском внимании.

Отец, должно быть, понял, что я пропала. За все годы я не пропустила ни одной вечеринки в свою честь. Наверняка он поговорил с Ником, который видел меня последним. Я не знала, сколько времени прошло, но сердце подсказывало: отец уже бросился на поиски. Он привлечет к поискам лучших людей и не остановится, пока меня не найдет. Как только мою машину обнаружат на причале, он догадается, что меня увезли морем. Мысль утешала. Возможно, папа уже плыл за мной. Тогда все, что требовалось, – выиграть время, пока он нас не догонит.

Я ощупала шею под воротом блузки и облегченно вздохнула. Он по-прежнему висел на месте – кулон, который отец подарил матери в честь моего рождения. После ее смерти украшение досталось мне, и с тех пор я носила его, не снимая. Это был круглый медальон на простой золотой цепочке, с прозрачной стеклянной дверцей, на манер книжной обложки. За дверцей сверкали два редких драгоценных камня – александрита – и розовая жемчужина конк[8].

– Смотри. – Расстегнув цепочку, я показала похитителю кулон.

Я не надеялась купить свободу, ведь Дамиану не составило бы труда отнять украшение. Однако я могла разжечь в нем интерес к выкупу и тем самым выгадать немного времени.

– Этот медальон стоит кучу денег, – проговорила я.

Сначала мне показалось, что Дамиану плевать. Однако безразличие его покинуло. Он напрягся всем телом. Зачем-то снял бейсболку, словно узнал о чьей-нибудь гибели или увидел нечто священное. Он взялся за козырек и медленно стянул кепку с головы.

Я впервые увидела его глаза – невероятно темные, черные. Таких я раньше не встречала. Черный – особенный цвет, без оттенков и переходов. Абсолютная, непроницаемая тьма, что вбирает все другие цвета. Упадешь в такую – и она поглотит тебя целиком. Его глаза были другими: льдистыми и угольно-жаркими одновременно. Чернота колодезной воды и ночной пустыни. Беспокойная, точно буря, и застывшая, как стекло. Словно одна чернота сражалась с другой – и в то же время сливалась с ней в сплошную тьму.

Отражение кулона сверкало в его глазах. Я вспомнила, каково это – стоять между двух зеркал и смотреть на бесконечную вереницу отражений, убегающую вдаль. Что-то в его глазах, в его лице не давало мне покоя. Казалось, Дамиан зачарован, он словно впал в оцепенение.

Похоже, я наконец-то нащупала слабое место.

– У меня дома есть еще драгоценности.

Дамиан посмотрел мне в глаза и вдруг схватил за руку. Он потащил меня через кухню, вверх по лесенке – на палубу. Спотыкаясь, я едва поспевала следом.

– Видишь? – Он махнул рукой.

Яхта раскачивалась посреди неизвестности, окруженная милями темных ревущих вод.

– Океану плевать на твою стекляшку! – Он тряхнул медальоном на цепочке.

Твои цацки – песок у меня под ногами.

– Жаль, – продолжил Дамиан чуть мягче, глядя, как камни играют на солнце. – Симпатичная вещица.

Отец рассказывал, как тщательно выбирал камни для кулона. Он остановился на александритах, потому что они напоминали радугу – при разном освещении меняли цвет. Дома камни смотрелись красновато-лиловыми, а под ярким солнцем искрились зеленцой. Отблески заплясали на лице у Дамиана.

– Симпатичная вещица, – повторил он тихо, с ноткой грусти.

– Это очень редкие камни, жемчужина – тоже. Они обеспечат тебя на всю жизнь. Уедешь куда угодно. Исчезнешь. Заживешь, как хочешь. Если нужно еще, то…

– И сколько стоит твоя жизнь, Скай Седжвик?

Он знал мое имя. Ну конечно: наверняка обчистил мою сумочку. А может, давно меня выслеживал, планировал похищение?

– А моя жизнь сколько стоит? – продолжил Дамиан, рассматривая кулон. – Как эта цепочка? Или как жемчужина? Как два этих камешка – очень редких, говоришь?

Я не знала, что ответить.

– Ты когда-нибудь держала в руках чью-то жизнь? – Он вложил украшение мне в ладони. – Чувствуешь?

Спятил, подумала я. Совсем рехнулся.

– Знаешь, как просто разрушить жизнь? – Выхватив медальон, Дамиан бросил его на палубу и немного погонял носком ботинка. – Проще простого!

Глядя мне в глаза, он наступил на кулон. Стеклышко треснуло.

– Не надо! – крикнула я. – Это единственное, что напоминает мне о матери!

– Напоминало, – поправил Дамиан и надавил сильнее.

К моему ужасу, украшение раскололось.

Напоминало.

Я тоже лишь напоминала себя прошлую.

Все, что попало на эту яхту, никогда уже не останется прежним.

Дамиан поднял разбитый медальон и осмотрел.

Я испытала мимолетный триумф: оба камня и жемчужина уцелели. Наверное, я выдала свою радость – Дамиан схватил меня за шею и сдавил так сильно, что я начала задыхаться.

Наконец он ослабил хватку.

– Ты любила свою мать?

Я рухнула на колени, тяжело дыша.

– Я ее почти не знала.

Дамиан подошел к перилам и замер, держа кулон над водой. Все еще не в силах подняться, я смотрела, как ветер треплет золотую цепочку. Я знала, что случится дальше, однако не могла отвести взгляд.

– Пепел к пеплу, – произнес Дамиан и разжал пальцы.

Он как будто выбросил за борт частичку меня самой, осквернил любовь отца к матери. Мои родители – два радужных александрита – канули в пучину, а вместе с ними и я – их розовая жемчужина. Дамиан Кабальеро уничтожил мой чудесный, хрупкий мирок.

Плакать я не могла: слишком устала. Я будто ползла по туннелям из наждачной бумаги, обдирая кожу, теряя себя слой за слоем: сперва – свободу, затем – красоту, следом – гордость. Я лежала на палубе, глядя на солнце, по которому так тосковала, – и мне было на все наплевать.

Плевать на Дамиана, который поднял меня на ноги и загнал обратно в каюту. Плевать на поиски лазеек для побега. Плевать, что мучитель запер меня и завел двигатель, увозя меня все дальше от дома, отца и прошлой жизни.

Я застыла на койке, глядя в иллюминатор, где клубились облака, принимая странные, пугающие формы. В голове звенела единственная мысль: если представится шанс, я не колеблясь убью Дамиана Кабальеро.

Глава 4

Ночью Дамиан вернулся в каюту.

Мне снились пиньяты[9], торт с розовой глазурью и Эстебан.

«Только тронь ее – и даже в аду от меня не скроешься!» – однажды крикнул он.

Эстебан когда-то вызвался меня защищать. Теперь даже он не мог спасти меня от человека, что вызвался меня мучить, – от того, чье появление меня разбудило.

Силуэт Дамиана темнел на фоне ярко освещенного коридора, отбрасывая зловещую черную тень. Мне захотелось спрятаться туда, где тень до меня не доберется.

Похититель поставил на кровать поднос и придвинул себе табуретку. Я почувствовала запах еды. Дамиан принес ужин.

Потупив глаза, я села поближе к подносу. Я прекрасно помнила, как опасно показывать характер, так что решила вести себя тихо. Быть хорошей, разумной девочкой. Несмотря на голодные спазмы в животе, попыталась есть культурно, не спеша.

На тарелке лежали незатейливо обжаренные кусочки рыбы с рисом в качестве гарнира. Господи, как же вкусно пахло! Столовых приборов не было – ну и ладно. Больше всего на свете я хотела вцепиться в рыбу зубами! Зная, что Дамиан наблюдает, отщипнула маленький кусочек. Рыба оказалась сочной; жир закапал с моих пальцев, пропитывая рис.

– Стой, – остановил меня Дамиан.

Нет! Неужели опять? Пожалуйста, дай поесть!

Можно хотя бы пальцы облизать?

– Вставай! – приказал он.

Я сглотнула слюну. Подавив желание кричать и плакать, скулить и умолять, поднялась с кровати.

– Раздевайся, – продолжал голос из тени.

Я так и знала. Рано или поздно, так или иначе, все сводится к одному: возьми его в рот, оближи, оседлай, погладь.

Потому что мать меня не любила.

Потому что отец меня избивал.

Потому что учитель меня облапал.

Потому что надо мной издевались в школе.

Потому что меня бросила жена.

Потому что дети знать меня не хотят.

Вот поэтому я алкоголик.

Я часами пропадаю в казино.

Я слишком много ем.

Я помешан на сексе.

Наношу себе увечья.

Выдираю себе ресницы.

Я наркоман.

Только иногда хочется большего. Иногда бывает сложно держать все в себе, и ты жаждешь, чтобы другие ощутили твою боль, прониклись твоим гневом, – потому что раненому зверю чертовски тяжело в мире глянцевых обложек, белозубых рекламных улыбок и счастливых людей. Порою жизнь несправедлива. Поэтому – возьми его в рот, оближи, оседлай, погладь.

Впрочем, какая разница, из-за чего обезумел Дамиан? Иногда ты встречаешь чистое зло, и других объяснений нет. Расстегивая блузку, я думала о своей награде. Могло показаться, что я смущенно опустила взгляд, а на самом деле я пожирала глазами рыбу с рисом. На что только не согласишься, если на кону – твоя жизнь. Я стянула джинсы и предстала перед похитителем в черных трусиках и бюстгальтере от «Ажан Провокатер»[10]. Коллекция называлась «В плену у ночи».

– Все снимай, – велел Дамиан с нажимом, будто злясь, что я такая непонятливая.

Я расстегнула кружевной, в сеточку, бюстгальтер, выскользнула из трусиков и выпрямилась, абсолютно голая.

Скрипнула табуретка.

– Включи свет.

Рыба. Думай о рыбе, твердила себе я, шаря рукой по стене в поисках выключателя.

– Выше и правее, – подсказал Дамиан.

Дрожащим пальцем я надавила на кнопку.

– Умница. А теперь подойди ближе.

Я как будто оказалась в дурацком порнофильме.

Я шла, опустив глаза, пока не уперлась взглядом в его уродливые мокасины. Боже, как же я их ненавидела! Шнурки, кожу, подошву и каждый чертов стежок, скреплявший эти опорки воедино. Я их ненавидела, потому что у меня отняли любимые золотые лодочки на шпильке, потому что я стояла босая, голая и беззащитная, меня мучил голод, терзала боль, а еще мне предстояло трахаться за рыбу. Да пошел он со своими мокасинами, грязными играми и…

– Повернись, – сказал Дамиан.

Я ожидала увидеть в его взгляде похоть, однако он смотрел совершенно равнодушно. Меня это разозлило: обычно мужчины глазели на меня, вожделея. Моя фигура не дотягивала до модельной, но я любила каждый дюйм своего тела. Оно было моим козырем, пропуском в элитные клубы, на модные показы и красные дорожки. Мужчины старались мне угодить, женщины старались мне угодить – их привлекала я, а не громкое имя, деньги или отцовская сеть отелей. Обладая красивой фигурой, я не стыдилась ее демонстрировать. Я не спала со всеми подряд, впрочем, и лишней скромностью не страдала.

Дамиан отобрал у меня и это: не просто раздел меня, он препарировал мое тело. Он внимательно меня изучил – руки, бедра, ступни, – не всю целиком, как женщину, а по частям, как наложницу или набор отдельных конечностей. В подобном осмотре нет ничего сексуального, и меня это разозлило, ведь я стала еще беззащитнее. Я повернулась к Дамиану спиной, ощущая его взгляд и гадая, не облизать ли незаметно пальцы: вдруг на них осталась хоть крошка еды?

Я почувствовала дуновение: Дамиан наклонился ближе и теперь дышал мне в спину.

– Ты воняешь, – произнес он. – Сходи в душ.

Душ. Мыло, вода. Хоть какая-то передышка.

Дождись меня, рыбка.

Бросив тоскливый взгляд на тарелку, я вышла в коридор.

В крохотной душевой кабинке негде было развернуться, но теплая вода меня расслабила, пусть кожу и покалывало из-за царапин и ссадин. Намыливая голову, я чуть не ахнула: совсем забыла, что роскошных длинных локонов больше нет. Я едва успела смыть пену, когда дверца кабинки распахнулась и Дамиан выключил воду.

– Тут тебе не хренов спа-салон! Мы на яхте, воды в баке мало. Советую помнить об этом.

Он сунул мне в руки полотенце. Местами протертое до дыр, зато вроде чистое. Выходя из ванной, я мельком взглянула в зеркало и снова вздрогнула при виде незнакомой девушки с жалкой прической.

Моя застенчивость пропала без следа. Я вытерлась на глазах у Дамиана и огляделась в поисках одежды. Он распахнул один из шкафов и швырнул на кровать пакеты с покупками. Мои собственные: из «Кейт Спейд», «Мейсис», «Олл Сейнтс», «Сефоры», «Зары». Мне не было нужды зарабатывать на жизнь. Я выучилась на магистра изобразительных искусств и решила поработать модным консультантом – просто так, любопытства ради. Поэтому частенько ходила по магазинам, и покупки иногда лежали в машине по нескольку дней, а то и дольше.

Черт!

Мои пакеты могли оказаться у Дамиана только в том случае, если он возвращался к машине. А если так – он, должно быть, избавился от нее или спрятал. В любом случае мои планы рушились. Я так надеялась, что отец найдет меня. Теперь мой след из хлебных крошек развеялся по ветру. Разве что камеры наблюдения на парковке запечатлели похитителя. Рост, телосложение, лицо – хоть что-нибудь, способное помочь детективам. Так или иначе, отец не из тех, кто легко сдается.

И я не сдамся. Ни за что.

Я заглянула в пакеты. Дурацкая мини-юбка в пайетках. Дурацкое платье с американской проймой – ткань просвечивает, на вороте аляповатый обруч. Ужас! И когда я успела накупить столько хлама? Уж лучше постирать и снова надеть белье, в котором меня сюда притащили. «Агент Простирни и Прополоскай».

Не дождавшись, пока я выберу вещи, Дамиан затолкал пакеты обратно на полки. На кровати остались лишь черные легинсы (о да!) и белые тонюсенькие стринги (о нет!). Он извлек из шкафа убогую, затрапезного вида футболку и швырнул мне. Судя по размеру, носил ее сам.

– Сними полотенце, – сказал Дамиан.

Как я уже говорила, рано или поздно все сводится к одному. Теперь-то от меня уже не воняло.

Я зажмурилась, ожидая услышать шелест, с которым его штаны упадут на пол.

И не услышала. Вместо этого он принялся втирать мне в висок какую-то мазь. Она пахла аптекой и чертовски щипала кожу, особенно в тех местах, откуда мне выдрали волосы. Он смазал все царапины, синяки и ссадины, которые заметил во время осмотра.

Я поняла: это награда за послушание. Наверное, он ждал, что я обрадуюсь поблажкам, а потом привяжусь к нему – ведь так и работает стокгольмский синдром? Я ничего подобного не чувствовала. Найди я свои туфли на шпильке – с радостью пригвоздила бы его поганое сердце к мачте поганого суденышка.

Умри, Да-ми-ан. УМРИ!

– Дальше – сама. – Он бросил тюбик на кровать и вышел, оставив дверь открытой.

Я услышала, как полилась вода: он чистил зубы.

К черту мазь! Я метнулась к тарелке с остывшей рыбой.

Рыба не подвела. В жизни не ела ничего вкуснее! Я жевала, и по щекам катились слезы счастья.

Закрыв глаза от удовольствия, я отправляла в рот щепотки риса и смаковала его густую, крахмалистую вязкость. Мои вкусовые рецепторы бились в экстазе от обычного белого риса.

О да, боже, да! Еще!

Я облизала тарелку. Да-да. Я вылизала ее дочиста, а потом прошлась языком еще раз. Кто знает, когда мне снова дадут поесть и что мне придется ради этого вытерпеть? Затем я надела лежавшие на кровати вещи. От футболки пахло Дамианом. Я чуть не выблевала рыбу обратно. Нет, запах не был противным. Скорее невыносимо животным: запах солнца, моря и пота – настолько въедливый, что не вывести никаким порошком.

Я мельком взглянула на дверь. Дамиан еще не вышел из ванной. Тогда я бросилась к шкафам. Нашла постельное белье, полотенца, дождевики, водолазное снаряжение. Осмотрела почти все полки, как вдруг наступила на что-то твердое и округлое. Я подняла ногу: к подошве прилип орешек. По полу был рассыпан жареный арахис: похоже, орехи выкатились из фунтика, который я видела в руках у Дамиана.

Усевшись на стул, я отправила орешек в рот.

Хрум, хрум, хру…

Дамиан вернулся.

Он зачесал назад влажные волосы – видимо, принял душ; переоделся в серые спортивные штаны и белую футболку. Прищурившись, посмотрел на меня.

– У меня жуткая аллергия на арахис! – выпалила я. – И я только что съела целую горсть! Срочно вызови врача, а то умру!

Он секунду глядел на меня, а потом открыл шкафчик, до которого я не успела добраться.

Получилось, подумала я. Сейчас он достанет спутниковый телефон, или рацию, или что там еще используют для связи на кораблях.

Дамиан извлек какую-то баночку, открутил крышку и, усевшись на кровать, начал втирать в свои ступни крем.

Он сидел и мазался чертовым кремом!

– Ты меня слышишь?! Я умираю! – Я изобразила пару судорожных вздохов.

Он продолжил возиться с кремом. Сначала намазал одну ступню, затем другую, словно это было делом первостепенной важности. Затем надел носки и, закрыв баночку, проронил:

– Что ж, умирай.

Ненависть жгла меня изнутри. Подонок не хотел ни денег, ни секса. Плевать ему, жива я или мертва! Он не говорил, куда мы плывем и зачем. А сейчас он с легкостью понял, что я блефую.

– Чего тебе надо?! – крикнула я и тут же об этом пожалела.

Дамиан молнией метнулся ко мне.

Я даже пикнуть не успела, а он уже вставил кляп мне в рот, а руки привязал к изголовью кровати.

Потом выключил свет и лег рядом.

Ублюдок даже не запыхался!

Заломленные руки болели, уголки потрескавшихся губ кровоточили от кляпа. Хуже всего – я понимала, что теперь так будет всегда. Одна каюта, одна кровать. Ночь за ночью я буду делить постель с чудовищем.

Глава 5

Я проснулась привязанной к кровати. Мышцы затекли. Дамиан где-то пропадал, а когда наконец вернулся с подносом, я испытала облегчение.

Однажды на семинаре по духовному развитию я услышала, что жить нужно здесь и сейчас, не задавая себе лишних «почему?» и «зачем?». Вообще-то семинар был предлогом, чтобы встретиться с девчонками, попробовать аюрведический массаж и посплетничать за стаканчиком смузи. Тех подруг уже и след простыл – обычное дело, когда вас объединяют лишь модные тренды и клубы. Время течет, люди меняются. Расставшись с МамаЛу и Эстебаном, я стала довольно закрытым человеком. Я больше не доверяла никому, кроме отца. Разве что Ник мог бы стать исключением. Я встречалась с ним дольше, чем с предыдущими парнями, в том числе и потому, что они с отцом поладили. Мне нравилось, что мои мужчины, мои защитники сдружились.

Я с улыбкой представила, как они вдвоем избивают Дамиана. Такие проблески радости мне были приятны гораздо больше, чем моя странная реакция на похитителя. Мой мозг потихоньку начал связывать его визиты с едой, передышками в ванной комнате и освобождением от болезненных пут.

Дамиан принес мне на завтрак склизкое нечто, похожее на овсянку, зачем-то сдобренную протеиновым порошком, яичным белком или чем-то столь же гадким. Но будь там хоть сырая печень с луком, я доела бы все до последней крошки. Целую ночь пролежав со связанными руками, которые, казалось, вот-вот отвалятся, я наконец-то заслужила ложку. И яблоко. И стакан воды.

Дамиан наблюдал за мной. В его глазах мне почудился странный проблеск, однако через миг ощущение пропало. Когда я доела, он выдал мне расческу и зубную щетку, разрешил пойти в уборную. Жизнь налаживалась.

О прическе я больше не волновалась – просто старалась не смотреть в зеркало. Дамиан наблюдал за мной и у входа в ванную. Затем я последовала за ним обратно в каюту и позволила себя запереть. Я даже улыбнулась, едва он захлопнул дверь. Упала на кровать и выдохнула.

Неизвестность меня убивала. Скрепя сердце я готовилась к новой порции унижений и боли, чтобы заслужить очередную подачку. Дамиан вел себя совершенно непредсказуемо, что пугало сильнее систематических пыток. Он держал меня в постоянном напряжении: я опасалась того, что вот-вот случится, и нервничала, когда ничего не происходило.

Как же мы убьем его?

Закрыв глаза, я представила, как мы с Эстебаном сидим в моей комнате и придумываем план. Я была серьезной восьмилетней девчушкой, на четыре года младше товарища, но во всех затеях выступала с ним на равных.

Эстебан хорошенько обдумал мой вопрос, прежде чем ответить. Я любила смотреть, как он, размышляя, накручивал на палец длинные темные волосы – так что получались завитки. МамаЛу все время рвалась его подстричь, и когда добивалась цели, лицо у Эстебана становилось открытым и беззащитным.

– Необязательно убивать, – сказал он. – Мы просто его проучим.

Десятилетний Гидеон Бенедикт Сент-Джон (он произносил свою фамилию «Син-Джин»), которого мы окрестили Гидиотом, был моим кошмаром наяву. Вдвое крупнее ровесников, он любил больно, до синяков, щипать меня за ноги.

– Сделай мне бумажный зуб. – Я кисло улыбнулась, глядя в зеркало.

Растянувшись на кровати, Эстебан вертел в руках лист бумаги – размышлял, как бы сложить из него жирафа.

– Хочешь спрятать дырку между зубами?

Кивнув, я вновь уставилась на свое отражение.

– Он все равно найдет, к чему прицепиться, güerita. – Эстебан частенько называл меня «блондиночкой» по-испански. – К тому же, как мы этот зуб прикрепим?

– Ты, главное, вырежи, а я приклею скотчем. – Открыв рот, я указала, куда.

Тут распахнулась дверь, и мы с Эстебаном подпрыгнули. Вошла разгневанная МамаЛу.

– Эстебан! Ты почему не в школе?

Получив подзатыльник, он взвыл:

– Уже бегу!

МамаЛу, бывало, отвешивала сыну затрещины, когда тот ее огорчал, – несильные, будто отмахивалась от назойливой мухи. Эстебану частенько попадало, потому что он частенько бедокурил. Оставив недоделанного жирафа на подоконнике, он вылез из окна, спустился по дереву во двор и был таков. МамаЛу задвинула шторы.

– Сколько раз я говорила: не впускай его! Вот узнает сеньор Седжвик…

– Не узнает, – перебила я.

– Не в нем дело, cielito lindo. – Няня начала расчесывать мне волосы. – Вы с Эстебаном… – Она покачала головой. – Наплачусь я из-за вас.

– А сделай мне прическу, как у тебя?

Волосы у няни были темными и густыми; она заплетала их в косы, а затем собирала в узел-кренделек. Эта корзинка из кос так напоминала маленький гамак, что хотелось в нее забраться.

– Старушечья прическа, – ответила МамаЛу и все-таки заплела мне две косички по бокам головы, связав их резинкой на затылке, а основную массу светлых волос оставила свободно ниспадать на плечи.

– Красавица! – Она вынула крохотный алый цветочек из своей прически, чтобы дополнить мою.

– Гидиот сказал, что только ведьмы ходят с дырками между зубов.

– Не Гидиот, а Гидеон, – поправила МамаЛу. – Когда Бог тебя создал, Скай, он оставил щелочку между зубами, чтобы сквозь нее настоящая любовь нашла дорогу к твоему сердцу.

У няни имелись истории на все случаи жизни.

– А как тогда папа Эстебана нашел дорогу к твоему сердцу? – спросила я. – У тебя-то зубы ровные.

Отец Эстебана был отважным моряком-рыболовом. Он погиб во время шторма, когда МамаЛу ждала ребенка. Она нам все-все рассказала о его приключениях: о чародеях, русалках, морских чудищах.

– Быть может, он так и не нашел дорогу к моему сердцу, – улыбнулась няня и легонько щелкнула меня по носу. – А теперь – бегом на урок! Мисс Эдмондс уже пришла.

– А Гидиот? Он тоже здесь?

Няня оставила вопрос без ответа.

Захватив портфель, я спустилась в столовую. Ребята уже расселись за обеденным столом. Пустовало лишь одно место – рядом с Гидиотом, потому что никто не хотел с ним сидеть.

– Отлично, все в сборе, – сказала мисс Эдмондс. – Начнем?

Не успела я открыть учебник, как Гидиот под столом наступил мне на ногу. Я поморщилась.

– Все хорошо, Скай? – спросила учительница.

Я кивнула, выдавив улыбку. Ябедничать не хотелось, так что вечерок меня ждал не из легких.

Мисс Эдмондс приезжала к нам из города трижды в неделю. Наше поместье – Каса Палома – мама получила в подарок на свадьбу от своего отца. Это был шикарный особняк в испанском стиле на окраине рыбацкого городка Паса-дель-Мар. Местные отправляли детей в маленькую городскую школу, а приезжие и семьи побогаче предпочитали частное обучение, и уроки проходили у нас – в самом большом доме в округе.

Учительница рассказывала нам про эрозию почв, оползни и землетрясения, и тут Гидиот дернул меня за волосы так сильно, что красный цветочек, который вплела МамаЛу, упал на пол. Я часто заморгала, сглатывая слезы, и уставилась на диаграммы в учебнике. Как же хотелось, чтобы Гидиот провалился в тектонический разлом – прямиком в раскаленное ядро!

– Ой! – вскрикнул Гидиот, потирая коленку.

– В чем дело? – спросила мисс Эдмондс.

– Что-то меня ужалило!

Пожав плечами, учительница продолжила урок. Обычное дело: жучки водились повсюду.

– Ай! – Снова подпрыгнул Гидеон. – Там кто-то есть! Честное слово!

Мисс Эдмондс заглянула под стол.

– Кого-нибудь еще кусают?

Все помотали головами.

Мое внимание привлек буфет за спиной у мисс Эдмондс – большой, старинный, с резными дверцами. Решетчатый узор выглядел декоративным, но, как мы с Эстебаном выяснили, через отверстия можно было подсматривать за происходящим в столовой.

Я хихикнула, догадавшись, что Эстебан тайком пробрался в дом. Он терпеть не мог свою школу, поэтому частенько прятался в буфете, когда приходила мисс Эдмондс, а потом рассказывал матери о том, что якобы узнал на своих уроках.

Эстебан просунул пальцы сквозь решетку и едва заметно мне помахал. А затем из отверстия показалась соломинка – или хитрое бумажное устройство? Спустя мгновение Гидиот уже скакал вокруг стола на одной ноге, держась за лодыжку.

– Ой-ой-ой!

– Гидеон! – возмутилась мисс Эдмондс. – Ты всех отвлекаешь! Посиди-ка в коридоре до конца урока.

Когда Гидиот выходил, я заметила у него на икрах маленькие красные точки. Под столом валялись апельсиновые косточки: вот чем стрелял через соломинку Эстебан. Выглянув из укрытия, он показал мне большой палец.

Я рассмеялась, вспоминая, как из старинного буфета высунулась ладонь с оттопыренным большим пальцем. И тут в замке скрипнул ключ.

Вернулся Дамиан, на сей раз без подноса.

– Состряпаешь обед сама, – буркнул он.

Я покорно пошла следом – в помещение в форме буквы «С», служившее кухней. Интерьер был выполнен из тика и красного дерева. Часть столешницы выдвигалась на манер барной стойки, к ней придвинуты стулья. Я огляделась: раковина, холодильник, плита с двумя конфорками, микроволновая печь и шкафчики – похоже, запертые. На стойке лежали несколько картофелин, разделочная доска и здоровенный мясницкий нож.

– Почисть картошку и нарежь кубиками, – велел Дамиан.

Он позволит мне взять в руки нож? Рисковый парень.

– Хорошо. – Я бы с радостью искромсала на кусочки его самого.

Я начала мыть картошку. Голова по-прежнему болела, а ноги подкашивались, так что пришлось на мгновение ухватиться за раковину. Я прикрыла глаза, и вдруг Дамиан схватил меня за левую руку, с силой прижал ее к разделочной доске и… ХРЯСЬ!

Он отрезал мне фалангу мизинца – ноготь, кость, плоть – отсек одним ударом, будто шинкуя морковь для салата. Боль накатила мгновение спустя, когда кровь хлынула на столешницу.

Я завизжала от ужаса, глядя на кончик собственного пальца, который лежал отдельно, мертвенно-бледный, словно реквизит для Хэллоуина. Дамиан надавил на рану, чтобы остановить кровь, и я заорала еще громче. Попятилась, врезалась во что-то спиной и осела на пол.

Как я ни сопротивлялась, Дамиан не отпускал. Он держал мою ладонь на весу, чем-то ее заматывая, делал бог знает что еще, а я только и могла, что кричать, ведь каждое его действие умножало боль. Крики постепенно сменились всхлипами; я съежилась на полу и лежала клубком, пока слезы не иссякли, уступив слабым, почти беззвучным стонам.

Опомнившись, я увидела, что мучитель стоит надо мной со спутниковым телефоном.

– Ну как, записал? – крикнул Дамиан в трубку. – Хорошо! – Он прошел вдоль стойки. – Отправь Уоррену Седжвику. Скажи: это ее предсмертные крики. Пусть послушает, как я кромсаю ее на кусочки.

Он положил отрезанную фалангу в герметичный пакет и швырнул в морозильник.

– Еще передай, что я пришлю ему маленький подарок. Последний привет от дочери. А остальное разбросаю по всему побережью.

Из трубки раздался неразборчивый ответ.

– Да знаю я, не впервой! – Казалось, Дамиан занервничал. – На этот раз все вышло иначе. Я растерялся, понимаешь? Я хотел выстрелить – а она начала молиться! Молиться, черт ее дери! – Он стукнул кулаком по столешнице.

Подскочил, звякнув, нож.

– Я облажался, Рафаэль. Я хотел, чтобы день рождения дочери он встретил в морге, опознавая ее труп. Знаю. Что-нибудь придумаю. – Дамиан взъерошил волосы. – Да пусть хоть всех ищеек мира наймет – плевать! Главное – он прочувствует все сполна. Хочу, чтобы он страдал. Пусть думает, что дочь мертва. – Дамиан взглянул на меня. – Возможно, через три недели так оно и будет.

Договорив, он вытер кровь с ножа. Затем усадил меня прямо и поднес к моим губам стакан апельсинового сока.

Я пила медленно: зубы отстукивали дробь. Меня бросало то в жар, то в холод; кружилась голова. Со стойки все еще капала кровь.

– Почему ты меня не убил?

Он не собирался меня похищать. Должен был застрелить, а вместо этого взял в заложницы. Поддался мимолетной слабости. За что, интересно, он мстил отцу?

– Что случится через три недели?

Дамиан не ответил. Он вытер следы кровавой расправы, затем осмотрел мою руку. Бинты уже порозовели, рану невыносимо жгло, однако он оставил все как есть.

Я по-прежнему сидела на полу, прислонившись спиной к буфету, а мучитель взялся за недочищенную картошку.

– Как насчет картофельного салата с мясной нарезкой?

Глава 6

Что-то во мне безвозвратно сломалось, и Дамиан это почувствовал. А может, он немного стыдился того, что сотворил. Так или иначе, он перестал меня связывать, однако по-прежнему запирал на ночь дверь, а ключ держал при себе. Когда я просыпалась, дверь уже была открыта. Он оставлял мне завтрак на той самой стойке, где отрезал мой палец, и, хотя ножа я с тех пор не видела, страх глубоко укоренился в моем сердце.

Мне дозволялось свободно гулять по палубе, но я все время лежала, свернувшись клубочком на кушетке напротив кухонной зоны. Дамиан большую часть времени проводил в рубке. Два человека, вынужденные жить бок о бок днями напролет, могут многое сказать друг другу, не произнеся при этом ни слова. Дамиан напоминал мне о боли, мраке и забинтованном в два слоя пальце. А я, должно быть, напоминала ему о неудавшейся мести и таящемся внутри него чудовище. Он тоже меня избегал, за исключением совместных обедов и сна.

Я не спрашивала, как отреагировал мой отец. Не важно, на что обозлился Дамиан – он либо лгал, либо заблуждался. Уоррен Седжвик был самым добрым и щедрым человеком на свете. Благодаря своим связям в гостиничном бизнесе он строил плотины в глухих деревнях, о которых никто больше не думал, снабжал местных жителей колодцами и водяными насосами. Он выдавал кредиты неимущим, вкладывал деньги в постройку школ, доставку продуктов и медицинскую помощь. Он ратовал за справедливость, уважал своих работников и каждое – каждое! – воскресенье пек блинчики для своей дочери.

Когда мы с отцом только приехали в Сан-Диего, он поджарил блинчики в форме мордочки Микки-Мауса, посыпал их сахарной пудрой и щедро полил сиропом. Затем последовали блины в форме сердечек и другие кулинарные фантазии на тему принцесс. И даже когда я повзрослела, отец продолжал свой забавный обычай. Недавно он начал печь карикатуры на мои туфли и сумочки – бесформенные кляксы из теста – и обижался, если я их не узнавала. Вслед за моими вкусами менялись и добавки к блинчикам: бананы с «Нутеллой», свежие ягоды с тростниковым сахаром и корицей, стружка из темного шоколада с апельсиновыми цукатами.

Отец обладал немного пугающим даром заглядывать в мою голову, извлекать на свет мечты, а затем воплощать их в жизнь. Думая о лимонном мармеладе с сыром маскарпоне, я не так уж хотела блинчиков – скорее стремилась, чтобы отец прочитал мои мысли, чтобы помнил: я – рядом.

Почти все мои синяки прошли, только мизинец по-прежнему напоминал о том, что частичка меня, обернутая в целлофан, покрывалась инеем в морозильнике. Я избавилась от наращенных ногтей, отгрызая и отковыривая акрил по кусочку, пока не показались родные ногти – неровные, расслоившиеся, девять вместо десяти. Так я решила почтить их павшего собрата – отдать честь девятью пальцами.

Мне не хватало маминого кулона. Не хватало фаланги мизинца и длинных волос. Я будто рассыпалась, кусочек за кусочком. Разрушалась, как скала под натиском волн.

Я поднялась на палубу впервые с тех пор, как Дамиан выбросил мой медальон. Мы плыли на средних размеров яхте, достаточно мощной для выходов в открытое море, вместе с тем довольно неприметной. Оставив судно свободно дрейфовать, Дамиан устроился на палубе с удочкой – поймать что-нибудь к ужину.

Я подошла к перилам, спиной ощущая его пристальный взгляд. Яхта взрезала водную гладь, деля ее на два пенных потока. Мне стало интересно, насколько там глубоко и как долго я продержусь, когда вода проникнет мне в легкие. Я всерьез задумалась: не лучше ли пойти ко дну несломленной, чем мучительно терять себя, частичка за частичкой?

Прости меня, папа.

Я покосилась на Дамиана. Он замер, как зверь в засаде, – словно прекрасно понимал, что за мысли бродят в моей голове. Я узнала эту позу: весь подобрался, мышцы напряжены. Он выглядел так же перед тем, как бросился на меня с ножом.

Ублюдок. Он ни за что не позволит мне спрыгнуть. Повалит прежде, чем я сделаю шаг. Я всецело ему принадлежала – моя судьба, моя жизнь, моя смерть. Не нужно слов – все читалось во взгляде. Он приказывал отойти от края. Я подчинилась и, не в силах больше сдерживаться, зарыдала.

Я плакала совсем как в тот день, когда Гидеон Бенедикт Сент-Джон порвал мое колье, оставив на шее красный след от цепочки.

Эстебан разыскал меня; он рвался устроить Гидиоту взбучку.

– Не смей! – Я заставила его поклясться. – Ты же знаешь, что будет, если снова попадешь в переделку.

– Плевать! – Он откинул волосы со лба.

Этот жест означал, что Эстебан не шутит.

– Пожалуйста, не надо! МамаЛу отошлет тебя к дяде, и мы больше никогда не увидимся.

– МамаЛу блефует.

Эстебан с раннего детства называл свою мать «МамаЛу». Он начал лопотать нечто среднее между «мамой» и ее именем «Мария Луиза», а остальные подхватили. Теперь ее так величали все, кроме Виктора Мадеры, одного из отцовских работников. Тот называл ее полным именем, что ей явно не нравилось. Да и самого Виктора она недолюбливала.

– МамаЛу сказала: еще раз набедокуришь – отправит тебя к дядюшке.

– Ха! – фыркнул Эстебан. – Да она и дня без меня не выдержит!

Чистая правда. МамаЛу и Эстебан были неразлучны – они любили друг друга всем сердцем, хоть и постоянно ругались. А я не могла представить свою жизнь без этой парочки. Они жили во флигеле для прислуги, поодаль от особняка, но порой я слышала их перебранки даже со второго этажа – например, однажды, когда Эстебан пропадал весь день и вернулся только за полночь.

Виной был открывшийся в городке кинотеатр. Там крутили вестерн «Хороший, плохой, злой», и Эстебан посмотрел его четыре раза подряд. МамаЛу нашла на сына управу: замахнулась метлой, как только тот показался на пороге.

– Эстебандидо!

Эстебан знал: когда МамаЛу его так называет, хорошего не жди. Даже из своей комнаты я услышала, как он взвыл от боли. На следующее утро он пришел выполнять работу по дому в образе Блондинчика – персонажа, которого воплотил на экране Клинт Иствуд. Кутаясь в материнскую шаль, Эстебан постоянно щурился и не выпускал изо рта обструганную веточку.

Годом позже он посмотрел «Выход дракона» и возомнил себя Брюсом Ли.

– Что ты делаешь, Скай?

– Сражаюсь и не отступаю. – Я выпалила заученную фразу – цитату из какого-то фильма, полюбившегося Эстебану.

– Готова? На счет «пять»!

Раз, два, три, четыре, пять…

Я должна была вывернуться из удушающего захвата. Обеими руками я схватила его за предплечье и попыталась выполнить прием, которому он учил: зацепить своей ногой ногу соперника, затем резко развернуться и оттолкнуть его прочь.

Мы повалились на траву – барахтающаяся куча рук и ног. Я расхохоталась. Эстебан заключил, что мои боевые навыки оставляют желать лучшего.

– Тебе практики не хватает. И дисциплины. Как ты наваляешь Гидиоту, если даже со мной не справилась?

Мы продолжили тренировки. Эстебан каждый день становился Эстебандидо, хоть и не любил изображать плохишей.

– Это только ради дела, – сказал он. – Ради тебя, güerita. Повторяй за мной: «Кий-я-а-а!» Готова? Считаю до пяти!

Раз, два, три, четыре, пять…

– Э нет! – покачал он головой. – Где воинственный клич?

– Ки-а-а-а!

– Да нет же! Пронзительнее! Кий-я-а-а!

Когда я все же смогла уложить Эстебана на лопатки, его глаза засияли от восторга.

– Неплохо для девчонки!

Мы лежали под деревом, глядя в небо. Среди ветвей желтели гроздья нежных цветочков, напоминавшие кружево на загорелой коже.

– Завтра принесу тебе кусок торта, – пообещала я.

Эстебан кивнул и сдул челку со лба.

– Если Гидиот к тебе полезет – надери ему зад! Договорились?

Улыбнувшись, я сжала его руку.

Эстебана на мой день рождения не позвали, зато был приглашен Гидиот. А также остальные дети, что учились у мисс Эдмондс. Выступали клоуны и фокусник, приехал фургончик с мороженым, повсюду висели пиньяты. Сад пестрел от воздушных шаров. Я задула свои девять свечей, но папа не смог совладать с видеокамерой.

– Стойте! – воскликнул он. – Я не успел снять. МамаЛу, зажги свечи снова. А ты, Скай, задувай помедленнее.

Эстебан мыл окна, взобравшись на стремянку. Время от времени я глядела на него, и он улыбался в ответ. Под столом я припрятала для него кусок торта – большущий, с тремя клубничинами. Эстебан обожал клубнику, ему редко доводилось ею полакомиться.

Когда с играми и пиньятами было покончено, а розовая глазурь на припрятанном куске торта начала подтаивать, я решила улизнуть от гостей к Эстебану.

– Куда это ты собралась? – преградил мне дорогу Гидиот.

В одной руке я держала тарелку с тортом, в другой – стакан газировки.

– Дай пройти! – разозлилась я.

– Ты все это съешь одна?

– Тебе-то что?

– У Скай в зубах дырка, живот просит каши! Скай – жирная ведьма, живет без мамаши! – Гидиот толкнул меня, и торт плюхнулся на землю.

Я плеснула в лицо обидчику газировкой. Рассвирепев, он схватил меня в охапку и, словно тряпичную куклу, поднял над землей.

Тут подоспел Эстебан.

– Скай! – он запыхался и вспотел. – На счет «пять»!

Посчитав про себя до пяти, я пнула Гидиота под коленку, и тот скорчился от боли. Эстебану этого хватило, чтобы застать соперника врасплох.

– Кий-я-а-а! – его кулак врезался Гидиоту в подбородок.

Наш враг пошатнулся и наконец-то меня отпустил. Он поднес руку ко рту и выплюнул осколок зуба. Гидеон Бенедикт Сент-Джон превратился в шамкающую, беззубую старушку. А затем заорал так, что услышала вся округа.

– Если боишься – не нарывайся! – заявил Эстебан.

Наверняка он подслушал эту фразу в кино – не факт, что в хорошем переводе. Развить свою мысль ему не дали: нас нашел Виктор Мадера. Он мельком оглядел поле боя и схватил Эстебана за воротник.

– Ах ты мелкий паршивец!

Виктор потащил его к дому, а Эстебан, крутясь и извиваясь, крикнул Гидиоту:

– Только тронь ее – и даже в аду от меня не скроешься!

Он продолжал сыпать киношными цитатами. Я бы рассмеялась, но очень за него переживала.

Сбежались взрослые. Суетясь вокруг Гидиота, они топтали клубнику, припасенную для Эстебана.

Жуткая несправедливость!

Я побежала вслед за Виктором и Эстебаном, не нашла их и поплелась в свою комнату.

Оказалось, Эстебан побывал там еще до начала праздника. На кровати меня ждал подарок: мастерски сложенный бумажный жираф.

Я бережно взяла его, восхищаясь тонкостью работы. В детстве Эстебана не баловали игрушками, зато МамаЛу научила его складывать фигурки из бумаги. Денег на дорогие подарки у него не было, поэтому он создавал для меня бумажные миры, населенные чудесными животными, о которых узнавал из книг: львами, драконами, верблюдами. Однажды у Эстебана вышло похожее на кенгуру существо, только с рогом на носу. Кенгурог?

– Скай! – В комнату заглянул отец. – Расскажешь, что случилось с Гидеоном?

– Не хочу. – Я поставила угловатого жирафа на ножки.

– Это Эстебан подарил?

Я промолчала.

– Дай-ка взгляну. – Он повертел фигурку в руках, рассматривая золоченую каллиграфию на бумаге.

– Разве не прелесть? – воскликнула я.

– Прелесть. А ведь раньше этот жираф был страницей книги. Редкой книги, пропавшей из моей библиотеки. Я знаю, Эстебан – твой друг, но он выбил Гидеону зуб, а еще, выходит, украл мою книгу. Воровство – не шутки, Скай.

– Он не крал! Я дала ему книгу сама.

– Неужели? – Отец вернул жирафа мне. – Тогда скажи, какого цвета у нее обложка.

– Папа… – Я едва не плакала, вынужденная выбирать между отцом и другом. – Эстебан мог не знать, что книга редкая. Решил, что она старая и никому не нужна. И он вовсе не украл ее, а одолжил. Он просто любит дарить мне красивые фигурки.

Отец надолго погрузился в молчание.

– Ты так похожа на маму. – Он погладил медальон у меня на шее. – Она тоже веревки из меня вила.

– Расскажи, как вы с мамой познакомились.

– Опять?

– Ага.

Он рассмеялся.

– Что ж, в тот год я окончил колледж, за душой у меня не было ни пенни, но я хотел повидать мир, и однажды отправился с друзьями в Каборас. В ночь перед возвращением домой мы завалились на чью-то свадьбу. Там-то я и встретил твою маму – Адриану Нину Торрес, самую прекрасную девушку на свете. Я представился другом жениха, успешным бизнесменом. А она вызвала охранников, и меня увезли в участок за незаконное вторжение. Оказалось, жених приходился ей братом. И когда наутро она пришла забрать меня под залог, я понял: это – любовь.

– Жаль, что я не знала маму.

Мне никогда не надоедало слушать про знакомство родителей или о том, как отец завоевал симпатию маминой родни.

– Адриана любила тебя больше всего на свете, – сказал отец. – Ее я защитить не смог, но клянусь, с тобой все будет по-другому. Я почти у цели. Еще немного – и мы с тобой свободны.

Я не поняла, о чем речь. Я знала одно: отец скучает по маме и очень мною дорожит, несмотря на то что часто бывает в разъездах.

– Сеньор Седжвик! – К нам заглянул Виктор Мадера. – Вас ждут родители Гидеона Сент-Джона. Требуют наказать Эстебана.

– Папочка! – Я потянула отца за рукав. – Пожалуйста, не говори МамаЛу про… – Я кивнула в сторону бумажного жирафа. Мне не хотелось, чтобы Виктор узнал больше, чем нужно. Ему, похоже, нравилось мучить Эстебана. – Иначе МамаЛу увезет его отсюда, – добавила я.

– Пусть сейчас же вернет книгу. – Отец строго посмотрел на меня. – И чтобы больше никаких «одолжил».

Он взял меня за руку, и мы спустились к Гидиоту и его родителям. Чопорные Сент-Джоны сидели на диване, МамаЛу стояла рядом с Эстебаном.

Несмотря на ссоры, она с готовностью встала на защиту сына, однако, зная свое место, старалась держаться в рамках.

– Какое бы наказание вы ни выбрали, мистер Седжвик, я возражать не стану, – заявила она с гордо поднятой головой.

Мистер и миссис Сент-Джон выжидающе посмотрели на отца, а Гидиот насмешливо воззрился на нас с Эстебаном.

Тут у отца зазвонил телефон.

– Прошу прощения. – Бросив в трубку пару фраз, он завершил звонок. – К сожалению, у меня возникли неотложные дела. Обещаю вам, мистер и миссис Сент-Джон, что накажу виновника по всей строгости.

Не дожидаясь ответа, он проводил гостей к выходу и закрыл за ними дверь.

– Разберись с Эстебаном, Виктор. – Обратился он к помощнику.

Мадера, улыбнувшись, поглядел на МамаЛу, – та осталась холодна. Ей явно не нравилось, что именно Виктору поручили наказать ее сына.

– И еще кое-что, – добавил отец. – Передайте мисс Эдмондс, что со следующей недели в классе появится новый ученик. Я хочу, чтобы Эстебан тоже ходил на занятия.

МамаЛу раскрыла рот от удивления.

– Спасибо, сеньор Седжвик! Огромное вам спасибо!

– А вы, молодой человек, должны мне кое-что вернуть, – обратился отец к Эстебану и уже мягче добавил: – Учись хорошо, парень, и больше не влипай в неприятности.

Я поняла: папа специально так задумал, чтобы МамаЛу не выслала сына из поместья.

– Слушаюсь, сэр! – Эстебан расплылся в такой широченной улыбке, что я испугалась, как бы у него не треснули щеки.

– С днем рождения, Скай! – подмигнул мне отец.

В тот миг меня охватило счастье. Я даже не обратила внимания, как Виктор увел Эстебана, чтобы он отработал повинность.

МамаЛу осталась со мной. Мы развернули подарки, няня восторженно ахала при виде самых роскошных. Последним мы поставили на полку бумажного жирафа: МамаЛу знала, что этот подарок мне дороже остальных.

Поздно вечером няня подошла к окну и тяжело вздохнула. Тоже выглянув в сад, я увидела, как Эстебан ползает на коленях, подстригая газон… ножницами. Лужайка на заднем дворе заросла шипастыми маками и колючими сорняками. Эстебан то и дело морщился от боли. Он ободрал себе ладони и коленки и так взмок от усердия, что футболка прилипла к телу.

МамаЛу не проронила ни слова. Я видела, как ей хочется обрушить на Виктора Мадеру поток проклятий. Она расчесала мне волосы и уложила в кровать.

– Расскажи сказку, – попросила я.

Няня легла рядом, обняв меня за плечи.

Когда Эстебан подстриг лужайку, он забрался к нам в окно, чтобы тоже послушать сказку о волшебном лебеде, жившем когда-то в здешних садах. МамаЛу рассказывала эту историю впервые. Лебедь был редчайшей красоты, говорила она, и мало кому хотя бы раз посчастливилось его увидеть. Он прятался в саду, но раз в месяц, в новолуние, любил поплавать в пруду, где цветут лилии, – в том самом, возле которого растет дерево с желтыми цветами.

Эстебан улыбнулся. Он пошевелил затекшими пальцами, разминая их после долгой работы в саду. Я улыбнулась в ответ. «Casa Paloma» означало «Дом с голубями». Превратить голубя в лебедя – очень в нянином духе. Мы с Эстебаном знали, что волшебных лебедей не бывает, – нам просто нравилось слушать голос МамаЛу.

– Спой колыбельную, – попросила я, когда сказка подошла к концу.

Эстебан сел по-турецки возле кровати. МамаЛу отвернулась: все еще злилась из-за стычки с Гидиотом, но, когда сын положил голову ей на колени, возражать не стала.

Эту колыбельную Эстебан слышал еще до приезда в Каса Палома, до того, как они с матерью повстречали меня – свой маленький кусочек неба, cielito lindo. Я еще крепче прижалась к няне, когда она запела о птицах, покидающих гнезда, о стрелах и ранах. Песня закончилась, однако мы не сдвинулись с места; было так тихо и уютно, что хотелось продлить этот миг навсегда.

– Пойдем, Эстебан, – наконец сказала МамаЛу. – Спокойной ночи, Скай.

– Погодите! – Я не желала спать в свой самый лучший день рождения.

Плохо, что Эстебана наказали, зато ему больше не нужно будет прятаться в шкафу. Завтра он пойдет со мной на урок.

– Погодите, я хочу прочесть молитву.

Мы втроем встали в круг, взявшись за руки, и закрыли глаза.

– Господи, спаси мою душу. И присмотри за папой, за МамаЛу и Эстебаном.

Я говорила, еле сдерживая смех, потому что Эстебан, приоткрыв глаза, заметил, что я тоже подсматриваю. А потом открыла глаза МамаЛу и отвесила нам обоим по подзатыльнику.

Эта молитва спасла мне жизнь. Или обрекла на муки?

Убедившись, что я не рискну прыгнуть за борт, Дамиан вернулся к рыбалке. Не двигаясь, он что-то высматривал на горизонте.

Стая чаек, поймав воздушный поток, устремилась к далекому берегу.

К берегу?

Я моргнула.

Впервые за долгое время я наконец-то увидела землю. Я даже разглядела деревья, крошечные домики, яркие блики на стеклах.

Что ты делаешь, Скай?

Я в волнении оглядела палубу.

Хватаю огнетушитель и вышибаю ублюдку мозги.

Я медленно подкралась к блестящему красному баллону.

Дамиан сидел ко мне спиной и не успел отреагировать. Размахнувшись, я ударила, почувствовав странное возбуждение, когда металл врезался в ненавистную челюсть. ХРЯСЬ! Голова свесилась набок, удочка со стуком упала на палубу. Вторым ударом я свалила его с шезлонга. Дамиан рухнул, прижав колени к груди и обхватив голову руками.

Получай, ублюдок! Побудь-ка в моей шкуре!

Я думала огреть его снова, а он внезапно обмяк. Руки безвольно повисли, взгляд застыл. Я несколько раз пнула мерзавца и даже огорчилась, что он больше не шевелится. Пальцы у меня дрожали, а внутри бушевало чудовище – оно рвалось бить и крушить, пока лицо мучителя не превратится в кровавое месиво. Я не хотела, чтобы он умер так быстро. Я хотела, чтобы он страдал.

И тут я вспомнила: Дамиан говорил точно так же о моем отце.

Главное – он прочувствует все сполна. Хочу, чтобы он страдал.

Я превращалась в Дамиана: думала и вела себя, как он, становясь рабой тех же низменных, темных порывов. Теперь его чудовище пожирало меня. Даже понимая, что происходит, я по-прежнему держала огнетушитель над головой и хотела лишь одного – наносить удар за ударом, без остановки. И это пугало до чертиков.

Месть порождает новую месть, сеет все больше хаоса и мрака. Месть держит нас в заточении и терзает, терзает, пока мы разжимаем ее ядовитые клешни.

Я медленно выдохнула и отбросила огнетушитель в сторону. Собравшись с мыслями, обыскала Дамиана. Где же телефон? В карманах его не оказалось. Я бросилась на поиски в рубку. Там находилась панель управления яхтой, штурманский стол, диван и телевизор на комоде из красного дерева. Я выдвинула ящики. Нашла кипу бумаг и карт, чипсы, спасательные жилеты, фонарик, жареные орешки, которые просыпались на пол. Телефона не было. Остался один ящик – запертый.

– Не это, случайно, ищешь? – Шатаясь, ввалился Дамиан; в его руке поблескивал ключ.

Черт!

Он не умер – просто вырубился, а я, суетясь, не заметила, как он пришел в себя, будто гидра, которая оживает, сколько ее ни обезглавливай. Надо было расквасить ему голову в кровавый блин.

Я бросилась наружу через другую дверь. Теперь я бегала быстрее. Обхватив руками голову, Дамиан ковылял следом. Я взобралась по лесенке на крышу рубки. Если спущу на воду резиновую шлюпку – доберусь до берега. Лодка крепилась к чему-то вроде кронштейна с помощью крюков и канатов. Я дернула один из крюков. Дамиан уже схватился за верхнюю перекладину лестницы. Я налегла на крюк.

Показалась макушка Дамиана.

Я была почти у цели. Но если даже я успею открепить лодку, надо еще снять с нее брезент. И как мне запустить мотор?

Дамиан перевалился с лестницы на крышу.

Времени не осталось. Я бросилась к краю. Берег по-прежнему маячил на горизонте. Плавала я хорошо.

Все получится.

Услышав позади тяжелые шаги, я глубоко вдохнула и прыгнула за борт.

В соленой воде мой мизинец взорвался болью. Я вынырнула, ловя ртом воздух. С яхты глядел Дамиан – темный силуэт на фоне белых облаков. Зловещая фигура шаталась.

Отлично. Я здорово его отделала.

Определившись с направлением, я поплыла к берегу. Вода оказалась холоднее, чем я думала, но океан был спокойным. С каждым вдохом по моим венам разливался адреналин. Отплыв довольно далеко, я обернулась.

Яхта не сдвинулась с места, а Дамиан пропал из виду. Возможно, решил меня отпустить. Ведь отец уже и так «прочувствовал все сполна». В общем, за мной никто не гнался.

Я поплыла дальше. Раз, два, три, вдох. Раз, два, три, вдох. Прошла, наверное, целая вечность, когда я остановилась и посмотрела вдаль. Берег не приблизился ни на дюйм. В море расстояния обманчивы: короткий с виду путь может растянуться на долгие часы. Избавившись от легинсов, я продолжила грести и дышать, грести и дышать. Когда боль в пальце поутихла, я ощутила, как цепенеют руки и ноги, и решила перевести дух.

Яхта по-прежнему виднелась неподалеку; Дамиан рыбачил.

Что за черт?! Почему он не лежал при смерти? Почему не убрался подобру-поздорову? Отец его в порошок сотрет!

Я проплыла еще немного и вдруг застыла на месте. Под водой, буквально в паре футов от меня, скользнуло что-то большое. У самой поверхности мелькнул плавник. Потом исчез, однако я почувствовала, как темное нечто нарезает круги совсем рядом.

Черт!

Понятно, почему Дамиан не стал меня преследовать. Здесь водились акулы, а я прыгнула за борт с кровавой повязкой на пальце.

Можно сказать, сама себя устранила.

Да, еще недавно я думала утопиться – только я совсем, ни капельки, не хотела умирать вот так: разорванной на части зубастым морским чудищем.

– Дамиан! – я замахала руками. – Дамиан!

Не знаю, почему я позвала его на помощь. Наверное, сработал инстинкт – в опасной ситуации тянуться к другим людям. Возможно, какая-то частичка меня надеялась, что у Дамиана проснется человечность.

По ногам чиркнуло что-то твердое и холодное. Лучше бы я молча замерла, но я не знала, как еще привлечь внимание Дамиана. Я сорвала с руки размокшую повязку и отбросила подальше.

– Дамиан! Помоги! – снова крикнула я.

Он поднял голову и всмотрелся вдаль. Потом ушел в рубку и появился оттуда с биноклем. Я неистово замахала руками. Чертова тварь кружила уже не таясь, вот-вот готовая напасть.

Дамиан понаблюдал еще немного, отложил бинокль и, усевшись в шезлонг, открыл ящик со снастями.

Ура! Сейчас он достанет оружие. Снайперскую винтовку? Гарпун?

Я не смогла разглядеть, что он извлек. Закинув ноги на перила, он принялся что-то жевать.

Я хлебнула морской воды и закашлялась.

Да он же уплетал арахис – словно пришел с попкорном на дневной сеанс!

Я забарахталась в воде. С чего я только взяла, что ублюдок поплывет мне на помощь? Да, он меня не убил и не дал утопиться, однако явно не возражал, чтобы моя жизнь оборвалась, как у типичной блондинки из ужастика про акул.

Вода вокруг забурлила и вспенилась. Что-то темное взрезало поверхность, и я завизжала. Чудище исчезло, затем показалось снова. Меня должны были пронзить острые зубы, но я увидела лишь вытянутый нос-клюв. На меня смотрел, будто улыбаясь, дельфин. Сердце бешено колотилось. Дельфин легонько ткнулся мне в плечо, словно говоря: «Не раскисай!»

Я с громким бульканьем выдохнула. Похоже, я спугнула незваного гостя, и он отплыл подальше. Его спинной плавник стоял торчком, а грудные были длинными и заостренными.

Не акула, Скай. Дельфин.

Судя по размеру – любопытный детеныш.

Он еще немного порезвился, сверкая розовым брюшком, затем уплыл. Вдали я различила силуэт покрупнее – видимо, маму малыша. Дельфины что-то друг другу просвистели, и детеныш вернулся. Какое-то время он скользил рядом, словно повторяя мои движения: то погружался, то выныривал. Потом трижды чирикнул по-дельфиньи – и рванул вслед за матерью.

Я глядела, как они уплывают. На яхте блеснули стекла бинокля: Дамиан тоже наблюдал. Он хорошо знал море и, конечно, мог отличить дельфиний плавник от акульего, однако предпочел не вмешиваться.

Я плыла на спине – уставшая, напуганная до чертиков, но вместе с тем окрыленная. Я чувствовала себя на волоске от гибели – и в то же время удивительно живой. Послышался рев мотора: Дамиан отправился следом. Он заглушил двигатель в нескольких футах от меня. Я с тоской поглядела на далекий берег. Глупо было надеяться. Дамиан знал, что мне не доплыть, и спокойно ждал, пока я выбьюсь из сил. Дождался. Я больше не могла ни плыть, ни держаться на воде.

В следующий раз надо лучше продумывать план.

Я вскарабкалась по лесенке на корму яхты и рухнула без сил.

Дамиан продолжил рыбачить.

Глава 7

Когда я очнулась на палубе, в небе уже появились звезды. Дамиан накрыл меня пледом. Июнь сейчас или еще май? Я потеряла счет времени. Знала только, что мы плывем на юг вдоль Тихоокеанского побережья Нижней Калифорнии.

Я родилась в Мексике, в Каса Палома, прожила там девять лет и с тех пор ни разу не возвращалась. Интересно, подумала я, далеко ли мы сейчас от городка Паса-дель-Мар? Живет ли там по-прежнему МамаЛу? Может, она уже вышла на пенсию и купила белый дом с красной черепичной крышей – вроде тех, которыми любовалась по дороге на рынок? А Эстебан – поставил ли он кованую ограду и помог ли матери посадить цветы в саду? Домик, должно быть, у них небольшой: няня не мечтала о недостижимом и беспокоилась, когда так делал Эстебан. Еще в детстве он хотел многого добиться, и ничто не смогло бы встать у него на пути. Узнай он, что меня похитили, нашел бы меня и спас, а что сделал бы с Дамианом – страшно представить.

Возможно, Эстебан уже знал. Увидел сюжет в новостях и поверил, как и отец, что я мертва. Так или иначе, Эстебан не успокоится, пока не разыщет моего мучителя. Мой герой, мой защитник, бесстрашно сокрушивший Гидиота. Я представила, как Эстебан в костюме пирата, с бутафорской повязкой на глазу ведет корабль из Паса-дель-Мар, бороздит моря ради меня.

Я улыбнулась: порой мой разум порождал сценарии, настолько нелепые и далекие от реальности, что оставалось лишь дивиться силе воображения. Даже находясь далеко, Эстебан отгонял от меня грустные мысли и плохих парней.

Послышался скрип: Дамиан разложил второй шезлонг, установил его напротив своего, а между ними – маленький столик.

– Ешь. – Он указал мне на тарелку, сам взял другую.

Свободной рукой он прижимал к подбородку мешочек со льдом.

Я осторожно приблизилась, не зная, чего ждать. Еды? Наказания? Расплаты? Дамиан молчал. Он, видимо, устал не меньше моего. Я вдруг вспомнила, что стою без штанов, и поплотнее закуталась в плед.

Поужинали, как обычно, рыбой с рисом. Может, рыба и отличалась, но рис остался неизменным. Я сочла его сносным – блюдо он не портил и вполне справлялся со своей задачей. Простой, бесхитростный рис.

Мы ели в тишине; на небо взошла половинка луны. Месяц был ярким и оранжеватым, будто лимонная долька в сахарной пудре. Здесь, вдали от городских огней, звезды сверкали яркими бриллиантами. Под водой мелькали сполохи: косяки рыб вычерчивали светящиеся дорожки. Спасаясь от крупных, темных силуэтов, рыбки кружили у яхты, точно дервиши.

Это представление – свет, блеск, музыка ночи – увлекло меня сильнее, чем дорогие показы мод. Океан разливался вокруг милями полуночного бархата, качая яхту, словно пушинку – ничтожную перед его величием.

Я подумала о том, сколько ночей провела в хорошо отапливаемых клубах и ресторанах под искусственными лампами, пила искусственные коктейли со своими искусственными друзьями. Фальшивые проблемы. Фальшивые эмоции.

Как же много я пропустила настоящих, блистательных ночей, таких как эта, когда вселенная кружится в танце прямо перед тобой – крошечной ноткой ее симфонии.

– Скай, – нарушил тишину Дамиан, и тут я заплакала.

Я как будто пережила великое очищение. Все хорошее и плохое, горести и радости вырвались наружу.

Я ненавидела себя за то, что дала слабину. За то, что прижалась к мучителю, когда он поднял меня с шезлонга. За то, что позволила отнести меня в душ, вытереть, одеть, уложить в постель. А хуже всего – я хотела, чтобы он остался, обнимал меня, гладил по голове. Наверное, так и выглядит стокгольмский синдром? Я не верила, что все это происходит со мной.

Глава 8

Наутро я проснулась от громкого плеска, как будто море вдруг оказалось под обстрелом. На яхту напали – возможно, нас настигла полиция? Я бросилась наверх, ожидая увидеть множество катеров и отца, кричащего в рупор: «Всем выйти на палубу! Руки за голову!»

Сейчас отец меня увидит. Увидит, что я жива. И поцелует меня трижды – нет, не меньше двенадцати раз.

Папа! Слава богу, ты здесь! Я жила тут одна с этим Дамианом, и он отрезал мне палец! Когда меня окружили акулы, он бросил меня на съедение, правда, оказалось, что это всего лишь дельфины. А потом я увидела настоящую ночь, и я что-то почувствовала, у меня в голове помутилось, и…

Не было ни катеров, ни рупора, ни отца.

Мы стояли на якоре под сенью отвесной скалы. Десятки пеликанов камнем падали в волны и выныривали с сардинами в клювах. Временами сразу несколько птиц взрезали воду с таким громким всплеском, будто рвались боевые снаряды.

Дамиан плавал по другую сторону от яхты. Он греб длинными, мощными взмахами, словно не замечая творившейся вокруг кутерьмы. Его тело было идеально сложено для пловца: сильные ноги, широкие плечи, узкие бедра. Размеренно дыша, он поворачивал корпус влево и вправо, выбрасывая вперед то одну, то другую руку. Он плыл тихо и умело, держа подбородок у самой воды. Я вслушивалась в каждый его вдох, и все прочее как будто исчезло: смолкли птичьи крики, остался только влажный шелест его дыхания. Ритмичный, уверенный звук – мощный, завораживающий и такой… дурманяще мужской.

В моей голове словно щелкнул переключатель. Я посмотрела на себя со стороны и осознала, с какой легкостью раньше осуждала других, поливала грязью и клеймила то, о чем не имела ни малейшего понятия.

Ужас, да как она может фантазировать о парне, который ее похитил? ОН ЖЕ ПАЛЕЦ ЕЙ ОТРЕЗАЛ!

Или:

Она сама виновата: зачем садиться в машину к незнакомцу?

Или:

Почему она так долго его терпела, если он мучил ее днями напролет?

Или:

Он – чудовище! Застрелил своих родных!

Есть вещи, которых мы делать не должны, однако внутри у нас таится зернышко необъяснимого, дающее мрачные побеги, не находящие оправдания. Я понимала: нельзя романтизировать похитителя – и ничего не могла поделать с этим чувством, нездоровым и мерзким. Я испугалась не на шутку, увидев отблеск ужасных вещей, на которые способна; ведь наша психика невероятно хрупка: нежный желток, заключенный в ломкую скорлупу. Одна-единственная трещинка – и содержимое проливается: сосед совершает самоубийство, племена истребляют друг друга, целые страны закрывают глаза на беспредел. И это начинается в наших головах, потому что здесь зарождается все на свете.

Я бросилась обратно в каюту и захлопнула дверь. Мне надо было отгородиться… от самой себя. Подумать о настольном футболе, «Пакмене» и пицце, о вечерах, проведенных с Ником – приятным, нормальным мужчиной, которого можно – и нужно – романтизировать.

– Завтрак.

Конечно, в дверь никто не постучал. Дамиан плевал на правила приличий.

Мы впервые оказались лицом к лицу после моей дурацкой истерики с объятиями. Тогда, уложив меня спать, в каюту он больше не вернулся.

Дамиан смотрел на меня как всегда – пристально и невозмутимо. Он пах полынью и мятой: должно быть принял душ. Уж лучше б вонял пеликанами и рыбой!

– Вечером мы прибудем в Байя-Тортугас, – сообщил он за завтраком. – Нужно заправиться и пополнить бак с водой.

Я понятия не имела, где находится Байя-Тортугас, но возможность заправиться означала, что это порт или яхтенный причал – а значит, там будут люди.

Дамиан меня предупреждал: только без глупостей.

Я кивнула и доела завтрак.

Посмотрим.

Мне захотелось сбежать еще сильнее.

Когда показался гористый берег Байя-Тортугас, уже стемнело. Я подозревала, что это неспроста. Дамиан выбрал позднее время, чтобы привлечь как можно меньше внимания. Яхта вошла в гавань, и мое сердце забилось быстрее. У меня будет несколько часов; нужно хвататься за любую возможность.

Я подошла к зеркалу и вздохнула. Волосы спутались и слиплись, а очередная футболка Дамиана висела на мне мешком. Скользнув в душевую кабинку, я вымыла голову. Люди вряд ли бросятся помогать похожей на мальчишку беглянке с жирными волосами. Порывшись в пакетах с покупками, я надела облегающий топ и шорты из рваной джинсы: ножки и декольте всегда привлекали внимание. Затем отыскала косметичку, немного подвела глаза и накрасила губы блеском.

Когда я закончила, судно уже стояло на якоре. Мы не подошли вплотную к причалу, как я надеялась; в иллюминаторе виднелись только две другие яхты. Дамиан выбрал самое пустынное место для остановки.

Я немного приободрилась, увидев пару рыбацких лодок, плывущих навстречу. Если бы не керосиновые фонари на мачтах, я бы не заметила эти маленькие, выдолбленные из дерева каноэ. Моего знания испанского хватило, чтобы понять: Дамиан обсуждал с торговцами тарифы на топливо и воду. Я думала выбежать наверх и позвать на помощь, однако было темно, и он успел бы заткнуть мне рот, прежде чем меня увидят.

Я все еще смотрела в иллюминатор, и тут вошел Дамиан. Взглянув на меня, он замер. На целый триумфальный миг он перестал владеть собой. Его взгляд скользнул вдоль моих длинных, обтянутых шортами ног и задержался на груди, выпиравшей под соблазнительной кофточкой. Ха! Все-таки у него имелись слабости. Я не успела скрыть самодовольную улыбку, и Дамиан прищурился.

Черт.

Я попятилась, а он пошел навстречу, пока не прижал к стене.

Я не ожидала такого напора. От пристального взгляда у меня внутри все сжалось. Половина лица у Дамиана была перекошена и покрыта синяками. Одной рукой он схватил оба моих запястья и задрал мои руки над головой. И хотя мы почти не касались друг друга, от него повеяло жаром, который передался и мне. Дамиан скользнул пальцем в глубокий V-образный вырез моей кофточки и погладил ложбинку между грудями – легонько, едва ощутимо.

Моя грудь вздымалась и опадала.

– Скай…

Я сглотнула комок в горле.

– Не играй со скорпионом, если боишься жала. – Он резко рванул на мне кофточку.

Круглые стеклянные пуговки рассыпались по полу, словно глаза, удивленные внезапной наготой.

– Скорпионы быстры и ядовиты, – осклабился Дамиан.

Оторвав полоску ткани, он связал мне запястья. А за остатки блузки, как за поводок, втащил на кровать.

– Ты целыми днями меня провоцировала. Что ж, ты своего добилась. И что теперь?

Он наклонился, и я откинулась на матрас, стараясь отползти подальше.

– А, так ты хочешь, чтобы я сделал все сам? Чтобы ты, похотливая сучка, получила желаемое, а потом убедила себя, что я тебя заставил?

Он медленно придвинулся, и мы оказались лицом к лицу.

Я балансировала на краю преисподней. Снаружи слышались голоса: рабочие заправляли баки. Услышат ли они мой крик?

– Хочешь, позову их сюда? – Дамиан привязал меня за руки к столбикам кровати. – Думаешь, с ними будет безопаснее?

Он оторвал еще один лоскут от моей кофточки. Я могла бы завизжать или крикнуть: «Помогите!» – но не стала, и Дамиан заткнул мне тряпкой рот.

Он отполз немного ниже и его пальцы, скользнув по моей шее, спустились к застежке бюстгальтера, располагавшейся спереди. Я затаила дыхание. Пальцы направились ниже, вдоль живота – к поясу шортиков. Дамиан немного поиграл с язычком молнии, упиваясь тем, как мое сердце то замирает, то несется вскачь.

– Какие мы пугливые, – проворковал он.

Затем сильнее раздвинул мне ноги и навалился сверху. Я залилась краской, ощутив его каменную твердость.

– В следующий раз подумай перед тем, как меня дразнить.

По-прежнему одетый, Дамиан надавил на меня всем своим весом, словно демонстрируя, насколько он крупнее и тяжелее. Затем он встал и развел мои ноги еще шире, привязав их к столбикам кровати. Обошел вокруг, проверяя надежность узлов. Дрожа, я крепко зажмурилась. Я была полностью в его власти.

– Может, теперь ты станешь паинькой.

Сердце бешено стучало.

Я ждала, что Дамиан на меня набросится, однако он надел бейсболку, выключил свет и вышел, заперев дверь. Я слышала, как он что-то обсуждал с моряками, а затем, судя по треску мотора, одна из лодок уплыла.

Интересно, подумала я, взял ли он с собой трофей из морозильника, чтобы отправить его почтой?

Уоррену Седжвику. Доставить лично в руки.

Мне бы обрадоваться передышке, но я ощущала лишь тревогу, не зная, чего ожидать. Мой разум нырял в червоточины вероятностей, и самой худшей, самой постыдной была та, где Дамиан возвращался к задуманному, а я не возражала.

Заправка еще шла полным ходом, когда Дамиан приплыл обратно. И не один. Я услышала цоканье каблучков: он привез с собой подружку.

Шаги раздались за дверью, и я замерла. Пот лился с меня ручьями, мизинец снова болел. Я вздрогнула от громкого стука. Думала, дверь распахнется, однако она осталась закрытой. Послышался сдавленный стон, и стук возобновился.

На мгновение я подумала, что Дамиан приволок еще одну жертву, что она борется с ним, пытаясь сбежать. Вскоре стук превратился в ритмичные толчки, а в звуках, которые издавала женщина, смешались боль и наслаждение.

Дамиан трахал ее у двери. Быстро и жестко. Ублюдок хотел, чтобы я уяснила: он предпочел ее мне, чтобы выплеснуть желание, которое я в нем разожгла. Он предпочел заплатить портовой шлюхе, лишь бы не поддаваться влечению ко мне. Он считал меня ничтожеством, безликим орудием мести. Пока я представляла, как он меня насилует, – он меня наказывал. Жестокая, продуманная пытка. Он заронил эту мысль мне в голову, а мой мозг продолжил начатое. Я позволила себя унизить, отыметь самыми грязными способами – сама, в своих собственных фантазиях.

То, что я испытала, мне совсем не понравилось. Мне бы радоваться, что он меня не тронул, – а я почувствовала себя униженной. Растоптанной. Отвергнутой. От звуков за дверью мне должно было стать противно, но я ощущала лишь досаду и смущение.

Женщина отрывисто вскрикнула и замолчала, тяжело дыша. Впрочем, тишина не продлилась долго. Толчки возобновились. Я слушала ее умоляющие стоны и не знала, просит она продолжать или прекратить.

Они переместились дальше. На что-то с грохотом налетели. Я зажмурилась, надеясь отгородить себя от стонов и вздохов, доносившихся с кухни. Глупо, конечно, закрывать глаза, чтобы отделаться от звуков. Стало только хуже. Теперь я представляла, как женщина стоит, прогнувшись и опираясь на спинку стула, а Дамиан входит в нее сзади со звериной яростью – потому что именно так звучал их секс: дико, первобытно, неистово.

Это продолжалось целую вечность. Не мужчина, а ненасытное животное! Он кончил, коротко и хрипло выдохнув. Я тоже выдохнула, осознав, что все время была напряжена, словно находилась на кухне вместе с ним.

Женщина что-то сказала – тихо, я не расслышала. Мне показалось, что Дамиан засмеялся. Я отвергла эту мысль: не могла представить его смеющимся. Какое-то время они вполголоса переговаривались. Потом я услышала шаги наверху.

Дамиан расплатился с мужчинами, с женщиной или сразу со всеми. За топливо и воду для яхты и отличный перепих для владельца. Все было готово к отплытию. Я упустила свой шанс – теперь возможности сбежать уже нет. Гул моторных лодок утих.

Дамиан вернулся в каюту. На нем все еще красовалась бейсболка. Не думаю, что он снимал ее при проститутке. Может, вообще не раздевался полностью: просто спустил штаны и поимел свою гостью у двери.

Он пристально посмотрел на меня. Я лежала в одних шортах и бюстгальтере, с раздвинутыми в стороны ногами.

– Ужин готов. – Он вынул тряпку у меня изо рта.

– Не хочу есть.

Он не спеша отвязал меня от кровати.

– Похоже, ты забыла, какие здесь правила, – сказал он тихо, погладив мой перевязанный палец.

Больше слов не требовалось. Я ненавидела Дамиана и ненавидела себя за то, что позволила ему взять верх. Я побрела на кухню, потирая покрасневшие запястья. Дамиан развернул лоснившийся от жира бумажный пакет и выложил на тарелку несколько хот-догов. Мне бы сразу на них наброситься, после рыбной-то диеты, да только запах шлюхи перебил мне аппетит. Сушилка для посуды валялась на полу, как и другие вещи, сметенные со столешницы.

– Ешь. – Дамиан уже умял свою порцию и начал разбирать продукты, которые купил.

Заполнив холодильник, он достал консервный нож и открыл банку сгущенного молока, затем перелил содержимое в чистую склянку и закрыл крышкой. Видимо, такое молоко хранилось дольше свежего. Дамиан занялся приготовлением кофе.

Мое внимание привлекла зазубренная крышка от консервной банки, лежавшая в мусорном ведре прямо у ног. Я наклонилась. Дамиан по-прежнему стоял ко мне спиной.

Я зажала крышку в ладони, чувствуя ее острый зубчатый край. Сгодится, чтобы перерезать яремную вену.

На счет «пять», Скай.

Я глубоко вдохнула и мысленно посчитала.

Раз, два, три, четыре, пять…

Дамиан повернулся, и я ударила. Все бы хорошо, однако он перехватил мою руку, прежде чем я смогла ранить достаточно глубоко. Черные глаза расширились от боли, и он с размаху влепил мне пощечину. Меня отбросило к стене, на щеке расцвел красный отпечаток ладони.

Дамиан зажал порез рукой. Я хотела, чтобы стойку, на которую пролилась моя кровь, теперь захлестнула его собственная. Я хотела, чтобы он упал на колени и умер в липкой алой луже. Я хотела смотреть ему в глаза, когда он испустит последний вздох.

Все пошло иначе. Ругнувшись, Дамиан приподнял ладонь, чтобы оценить ущерб. Порез был длинным, но неглубоким – пара пластырей, и проблема решена. Он надвинулся на меня: беспощадная, неуязвимая стихия, от которой нигде не укрыться, – и я сдалась. Я погладила распухшую щеку и зарыдала.

– Если боишься – не нарывайся! – прорычал Дамиан.

Если боишься – не нарывайся.

Однажды эти слова произнес мальчик, в котором я души не чаяла, – после того как выбил зуб Гидеону Бенедикту Сент-Джону.

Мысли заметались, как ток по перегруженной электросети.

Нет!

Все мое существо восстало против очевидного.

Мальчик превратился в мужчину – изменился лицом, телом, голосом. Но разве могли его глаза поменяться так сильно, что перестали быть зеркалом души? Могли двери в прошлое закрыться наглухо?

– Эстебан? – прошептала я.

Нет. Пожалуйста, скажи, что это не ты.

– Эстебана больше нет. Эстебан умер много лет назад. – Он поднял меня за руки и припер к кухонной стойке. – Есть только Дамиан. Даже не пытайся его одурачить или соблазнить. И главное – не смей о нем фантазировать.

Я моргнула, пытаясь свыкнуться с мыслью, что мальчик, которым я восхищалась, и мужчина, которого презирала, – один человек; увы, Эстебана и Дамиана по-прежнему разделяла холодная черная пропасть. Она разверзалась все шире, ощерив пасть. Пол уплывал у меня из-под ног.

– Скай! – Дамиан потряс меня за плечи, пропасть сделалась глубже.

Проваливаясь в черноту, я с облегчением раскрыла ей объятия.

Глава 9

Я очнулась на кровати. Рядом спал Дамиан.

Он самый. Да-ми-ан.

Вот в кого он превратился. Я искала хоть что-то от знакомого мальчика, однако тот бесследно растворился в резких линиях чужого лица. В прошлый раз я видела его двенадцатилетним. Следующие пятнадцать лет превратили его в мужчину, забрав с собой мягкость черт и живость эмоций; его голос стал низким, а сердце – безжалостным. В лунном свете его кожа казалась серебристо-голубой, под носом и бровями залегли тени. Он впервые спал без футболки, словно разом покончил со всеми масками и покровами. Возможно, вообще улегся голышом.

Я отодвинулась подальше. Подо мной обнаружилось что-то мокрое и бугристое – пакет с подтаявшими овощами из морозильника. Видимо, Дамиан прикладывал его к моей щеке.

Спасибо, дружище. Сначала бьешь, потом лечишь.

Не можешь ни убить, ни отпустить.

Я наконец-то поняла, что именно увидела в его глазах. Чернота сражалась с чернотой, Дамиан боролся с Эстебаном. Отсюда проблески милосердия: былая дружба не давала мести развернуться.

Я хотела понять, почему он ненавидел моего отца. Насколько я знала, в последний раз они виделись на мой девятый день рождения, когда отец поручил записать Эстебана на уроки к мисс Эдмондс.

Эстебан так и не появился в классе. И няня не пришла – ни в тот день, ни на следующий. Когда горничная начала паковать мою одежду, я закатила отцу истерику.

– Почему Абелла собирает мои вещи? Где МамаЛу?

– Мы уезжаем в Сан-Диего. – Отец отложил документы, которые держал в руках, и помассировал виски. – Какое-то время поживем там. А МамаЛу нашла другую работу.

– Ты ничего не говорил про переезд! Когда едем? МамаЛу и Эстебан ни за что не ушли бы, не попрощавшись!

– Знаю, ты считала их частью семьи, но работа няни предполагает переезды. Я уверен, они просто не хотели тебя огорчать.

– Неправда! – Я оттолкнула отцовскую руку. – Никуда не поеду, пока с ними не увижусь!

– А это оставь здесь, – сказал отец Абелле, которая сложила в коробку бумажные подарки Эстебана.

– Я возьму их с собой! – Я вырвала коробку из рук горничной.

– Скай, в чемодане не хватит места. Бери только самое нужное, и быстрее, иначе опоздаем на самолет. Помоги Абелле и оденься в дорогу. Ладно?

– Нет! Никуда я не поеду! И собираться не буду! Уезжай без меня.

– Скай…

– Тебя все равно постоянно нет дома! Я остаюсь. Когда МамаЛу узнает, она обязательно вернется, и мы с ней…

– Скай!

Отец влепил мне пощечину. Не знаю, кого из нас больше потрясло случившееся. Он ударил сильно и больно. Коробка выпала у меня из рук, бумажные фигурки рассыпались по полу.

– Пойми наконец: они – прислуга! – воскликнул отец. – Они – не наша кровь, не наша семья. Только на меня ты можешь положиться, а я могу довериться только тебе. Остальное не важно. Люди приходят и уходят. Если МамаЛу с Эстебаном захотят с тобой увидеться – они найдут способ. Ты можешь писать им письма, когда захочешь. Но сейчас нам нужно ехать, Скай. Выбора нет.

Мы покинули Каса Палома. Я оглядывалась всю дорогу. Когда мы выехали за ворота, мне послышался голос Эстебана, однако я не смогла ничего разглядеть среди клубов пыли на грунтовой дороге. Я обернулась, когда мы покидали Мексику. Я обернулась, когда мы приземлились в Штатах. Я оборачивалась всякий раз, когда видела смуглого мальчика или женщину с цветами, вплетенными в длинные темные косы.

Прошло время, и я перестала оглядываться. МамаЛу и Эстебан не отвечали на письма, сбрызнутые клубничными духами и дополненные аккуратными коллажами из фотографий.

Вот моя новая школа. А вот – моя новая комната. Такая у меня теперь стрижка. Просто волосы чересчур отросли, а расчесывать их было некому. Я скучаю, МамаЛу. Очень жду ответа. Пиши, Эстебан. Давай на счет «пять»?

В конце концов я надежно заперла воспоминания, а с ними и боль. Мы с отцом так и остались в Сан-Диего. Его пощечина захлопнула дверь в прошлое – в мою жизнь вошли недоверие и осмотрительность. Главное – семья. Дружба не длится вечно. Люди уходят. Подпустишь близко – наплачешься.

Ударив меня по щеке, Дамиан снова разбил мой мир на кусочки, рассыпав детали, которые я так долго пыталась собрать воедино. Выходит, отец рассказал мне не все. МамаЛу и Эстебан не просто уехали. Что-то случилось. И поэтому Эстебан стал Дамианом.

Я думала, он обстриг и покрасил мне волосы, чтобы люди меня не узнали. На самом же деле он не хотел вспоминать о девочке, с которой когда-то дружил. Он мстил моему отцу за какой-то проступок – по его мнению, ужасный и подлый – и запер память обо мне глубоко в подсознание, чтобы творить нечто не менее гнусное. Обращаясь со мной как с вещью, Дамиан отгородился от самого себя. Он бил меня и унижал, лишил голоса, лица и возможности выплакаться. Однако изредка воспоминания возвращались, рассеивая кровавую пелену. Эстебан был все еще где-то там, и он услышал, когда я о нем молилась. Благодаря ему я все еще жила.

Я не знала, сколько времени у меня в запасе. Знала только, что бесполезно выяснять мотивы. Дамиан не зашел бы так далеко, не будь он уверен в своей правоте. Лишь одна женщина могла до него достучаться.

Пока не поздно, я должна была встретиться с МамаЛу.

Глава 10

За завтраком мы с Дамианом молча глядели в тарелки, а я так хотела увидеть его при дневном свете – увидеть по-настоящему. Жевать было больно. Губа распухла, и ела я через силу. Дамиан залепил порез на шее куском марли. Чем дольше мы жили вместе, тем длиннее становился список наших ран и синяков – телесных и душевных.

– Как дела у МамаЛу? – спросила я, отпив немного кофе.

Бушевали волны, и утварь ездила туда-сюда по столешнице.

– Хочу с ней повидаться, – добавила я, не дождавшись ответа.

– Мы к ней и плывем. – Дамиан швырнул тарелку в раковину. – Продержишься две недели – встретитесь.

До этого он упоминал три недели. Выходит, считал дни до встречи с МамаЛу.

– Она знает?..

…что ты хотел убить меня?

– Она знает, что я тоже приплыву?

Дамиан отвернулся, однако я успела заметить в его глазах искорку боли. Конечно, МамаЛу ничего не знала. Она бы такого не допустила. Если я с ней увижусь, все изменится. Моя няня знала, как найти пропажу, склеить разбитое, вылечить рану, утешить. Она могла все исправить.

Бухта Байя-Тортугас осталась позади. Я глядела в иллюминатор на морских львов, что скользили, резвясь, вслед за яхтой.

Ай-яй-яй-яй,

Не плачь – подпевай.

Надежда увидеть МамаЛу, хоть и слабая, немного меня успокоила.

Мы плыли вдоль скалистого берега, едва различимого в клубящемся тумане. К полудню волны стали выше, а небо зловеще потемнело. Дамиан наверху разговаривал по рации, и вдруг раздался грохот: на кухне опрокинулись барные стулья. Все попадало и покатилось: яхту замотало из стороны в сторону.

Прижимаясь к стенам, я поднялась на палубу. В кожу ледяными иглами впивался дождь. Над головой разыгрался целый спектакль: клокотали черные тучи, отбрасывая тени на вспененную воду. В снастях завывал ветер, накатывая промозглыми порывами. Горизонт пропал из виду. Вглядевшись в зловещий мрак, я поняла, почему: прямо на яхту надвигалась стена воды, такая высокая, что пришлось запрокинуть голову.

МАТЕРЬ БОЖЬЯ!

– В каюту, быстро! – крикнул Дамиан.

Я едва держалась на ногах. Судно то взмывало на гребень волны, то летело вниз. Затем – небольшая пауза, от которой замирало сердце, – и новый, леденящий кровь подъем. Я хваталась за поручни, руки постоянно соскальзывали. Сверху ушатами лилась вода, ноги разъезжались в разные стороны.

Дамиан что-то гаркнул в трубку и рванул ко мне, сражаясь с ветром. Он набросил мне на плечи спасательный жилет. Я не расслышала слов. Очередная волна с оглушительным ревом врезалась в борт. Дамиан указал мне на лестницу и начал потихоньку отступать к рубке.

Я уже почти добралась до ступенек, как вдруг раздался звук, похожий на удар хлыста, – резкий, металлический свист. Задрав голову, я увидела, что один из тросов, закреплявших спасательную шлюпку – возможно, тот самый, который я пыталась отцепить, – свободно мотается на ветру. Я чудом разминулась с тяжелым стальным крюком на его конце, теперь он снова качнулся в мою сторону. Я застыла, не дыша, не в силах сдвинуться, а смертоносный маятник несся навстречу.