Разная ложь
Золото и пепел говорили люди. Порой это было настолько невыносимо, что Лейтэ выворачивало наизнанку. Ему говорили, что это пройдет, что визуальные образы скоро угаснут, и он перестанет видеть и сияющие нити, и дымные облака, и все остальное, что выдыхали люди, когда лгали, но произошло это не сразу.
А старые знакомые стали его сторониться. Да и новые, особенно маги, очень осторожно разговаривали с ним, попервоначалу медленно подбирая слова, чтобы… случайно не соврать? Лейтэ не знал, почему они боятся. Как будто он что-то сможет им сделать, поймав на вранье.
Ребята в новой школе для магов приняли его почти радушно, он не ожидал, и ощущение того, что он вдруг на своем месте, среди себе подобных, было странно успокаивающим.
Хотя многие из них не говорили то, что на самом деле думали, куратор объяснил ему, что следует различать вежливые условности и настоящую ложь. Ту, что во вред. И еще необходимо научиться узнавать, где человек нарочно врет, а где фантазирует или сам верит в неправду.
Это было сложно. Люди оказались куда глубже и многосоставнее, чем представлялось Лейтэ прежде.
– Слушай, ну ты возьми в библиотеке книжку про психологию какую-нибудь, – бодро посоветовал куратор, когда Лейтэ поделился этим наблюдением.
Куратор был магом. Как почти все преподаватели в подготовительном отделении, и это было непривычно. Прежде Лейтэ встречал магов очень редко. Раз в год они приходили в школу – читали лекции о безопасности и раздавали бесплатные амулеты-щиты. И еще у соседки один из сыновей был магом – но учился в столице и приезжал очень редко.
Лейтэ никогда не думал, что сам станет одним из них. Ну, иногда с пацанами раздумывали, как бы оно это могло быть, но всерьез – никогда.
Мама много плакала. И Лейтэ теперь видел: все, что она говорит о своем беспокойстве, о сердце, которое болит из-за тревоги за сына, – правда. То есть та правда, в которую она сама верит.
– Ну, это такой философский вопрос, – почесывая затылок, говорил куратор. – Абсолютной истины вроде как нет, хотя некоторые считают, что есть… но ты себе голову не забивай, все равно еще неизвестно, что вам будут впаривать на занятиях по теормагии и философии. Я бы тебе посоветовал книжку и про это в библиотеке взять, но лучше не надо. Некоторые преподы умников не любят.
Куратор ставил его в тупик. Крупный, высокий дядька с хитрым прищуром глаз совсем не походил на спокойных, сдержанных преподавателей, да и как потом мальчик узнал, никогда им и не был, работал следователем. Поначалу Лейтэ терпеть его не мог: грубый и туповатый на вид, он подшучивал над мальчишкой и постоянно разговаривал по телефону, решая рабочие вопросы. Но он практически не лгал: каким-то невероятным способом умудрялся уходить от скользких вопросов, недоговаривая и ловко формулируя ответы.
Примирило Лейтэ с куратором только то, что однажды Сова упомянул своего друга:
– На самом деле, тебе бы с Паладином поговорить. Это кореш мой… был. Погиб прошлой осенью, ну, еще до всей этой дряни с Днем мертвых. Он тоже был из ваших, из слышащих правду.
Лейтэ подождал немного, потом спросил:
– А что с ним случилось?
– Да как тебе сказать… мы поехали на задержание, парень один баловался темной магией, ковырял в подвале дома дырку в пространстве. Короче, мы приехали как раз, когда местные собрались его лупить. От его занятий за неделю во дворе пара черных луж получилась. Пришлось лезть в драку – а там же все гражданские, нельзя никаких чар применять. Ну и нехило так досталось всем, а Паладина пырнули в бок ножом. Нет, ну ты представляешь? Из-за какого-то урода! И это ж он, Паладин, первый пошел его отбивать – типа не по-человечески стоять и смотреть, пока там обычные полицейские приедут.
Эта история навязчиво болталась в голове Лейтэ еще несколько дней. Он по всякому прокручивал ее в голове. Его пугала легкость смерти, которую встретил Паладин, и злость, которую испытывал по этому поводу Сова. Удивляла простота, с которой говорил Сова, – все же друг погиб!.. – и до костей пробирало осознание того, что теперь Лейтэ по их сторону баррикад.
Его тоже могут нечаянно ткнуть ножом в бок. Его может сожрать какой-нибудь монстр-объект – ведь Лейтэ теперь один из тех, кто выходит с ними бороться, а не прячется, пока угроза не пройдет.
Он не хотел этого, и страх скручивал его, жег изнутри кислой желчью. Лейтэ плохо спал и порой ревел как маленький, зажимая лицо подушкой.
И ничего не мог сделать.
Кофе из автомата
Часа в три ночи Морген решила выпить кофе из автомата в холле и лечь спать в ординаторской. Дежурная медсестра давно дремала на диване в коридоре отделения, а врач Витя спал на кушетке в процедурной.
Роберта положили в реанимацию; Морген звонила Донно, хотела сказать, что нужно будет привезти его документы и вещи, но тот не отвечал. Чем там вообще дело закончилось, Морген не знала.
Ведь он бы позвонил? Хотя бы для того, чтобы спросить о напарнике? Ненужные, пугающие мысли о том, что с ним что-то могло случится, Морген к себе не пускала. Спускаясь на первый этаж, она в очередной раз слушала длинные гудки.
В просторном холле на первом этаже было полутемно, неясный уличный свет падал сквозь высокие окна, и мерцали автоматы с едой и кофе в углу.
Морген услышала негромкую мелодию и нажала сброс – мелодия тоже утихла. Она снова набрала Донно и услышала эту же мелодию. Так звонил телефон Донно, простенькой трелью, и Морген остановилась у основания лестницы и огляделась.
Сам Донно сидел в холле, в кресле для ожидающих.
Она бы не заметила в полутьме, его выдал звук телефона. Морген быстро подошла, но Донно даже не двинулся, словно не заметил ее.
– Что случилось? Почему ты здесь сидишь?
Он молчал. Морген встряхнула его за плечо – ледяное, даже сквозь рубашку. Ох, подумала Морген, он ведь так и уехал без куртки.
– Я в травму, – наконец медленно произнес Донно. – Меня привезли.
– Травматология не здесь, – осторожно сказала Морген, чувствуя недоброе.
Она уже привыкла к тому, что Донно молчалив, но тут было что-то другое. Натянутый, напряженный до самого предела: не тетива, а струна, которая вот-вот лопнет.
– Пойдем, – сказала она. – Пойдем, я сама тебя посмотрю. Ты совсем замерз, да? Сейчас еще кофе куплю, согреешься. Роберт в… палате, спит, наверно. Приступ сняли быстро. Идем, Донно, вот сюда.
Он покорно пошел за ней, не пытаясь спорить, очень медленно переставляя ноги и сутулясь. Морген крепко держала его холодные жесткие пальцы. Другая его рука была повреждена – Морген уже успела немного приглядеться.
– Что-то не получилось? Не успели? – рискнула спросить она.
Донно остановился и поглядел на нее сверху вниз.
– Роберт в порядке? – невпопад спросил он.
– В порядке.
– Я все испортил.
Морген нахмурилась, не зная, что сказать. Она довела его до кофейного аппарата, выбрала двойной, с молоком и сахаром – не стала спрашивать, какой тот любит, решила, что глюкоза не помешает в любом случае. Кое-как дошли до отделения, разбудили беднягу Витю, и Морген усадила Донно на кушетку в процедурной, почти силком заставив выпить принесенный кофе.
Обрабатывая рану на правой руке, Морген попросила:
– Расскажи, что случилось.
– Я все испортил, – повторил Донно. – Все, из-за чего они так старались. И что я сам… и что пытался доказать… я думал, что получится.
Он начал согреваться и непроизвольно дрожал от мелкого озноба.
Дурная рана была на руке – словно тонким молотком размозжили. Долго будет заживать. На лице ссадины были пустяковые, Морген просто промыла их и встала перед Донно, положив руки ему на плечи. Подправила потоки энергии, которые тугими неправильными узлами скручивались у висков и солнечного сплетения, немного согрела воздух вокруг.
Донно выглядел поломанным. Та струна, что Морген почувствовала в нем сначала, ослабла, не лопнув, но оказалось, что она единственная держала его собранным.
– Мы нашли место, где их прятали, – снова заговорил Донно. – Там… в котельной. Мы сами решили брать, чтобы не терять времени. У нас были артефакты полицейские, но… а Веретено совсем выдохся. И я… все прохлопал. Нас приложили и ушли. Все. Следы зачистили. Морген, я их всех убил. Как теперь их искать?
По этим обрывкам Морген мало что поняла. Донно торопился, глотая слова, потом замирал, выдавливая их. Смысл не складывался. Донно и не хотел его донести.
– Кого ты убил? – спросила она и взяла в ладони его лицо.
– Детей, – ответил он. – Я же не спас их.
Он смотрел вроде бы и на нее, но сквозь. Слишком устал.
Наверно, нужно было сказать что-то успокаивающее, но Морген не могла ничего придумать – да он и не ждал.
Она была разочарована. Сломался, сдался и мягкой тряпкой обвис у нее на руках. Чего он сейчас ждет? Зачем приехал?
– Я умер, Морген, – вдруг сказал он, взглянув ей в глаза. – Умер, и сам не заметил. Хожу тут среди вас. Наверно, от меня воняет, – парадоксально заключил он.
– Т-ты чего? – тихо спросила она, невольно потянувшись проверить потоки энергии вокруг его головы. Аура незаметно менялась, теряя цвета, проваливаясь кое-где черными пятнами.
Боль. И начинающийся откат от темной магии, которую на нем применяли. Как ему, должно быть, невыносимо.
Морген даже представлять себе не хотела, каково.
Сама-то ведь тоже домой не поехала, малодушно решила переночевать на работе. Просто чтобы не остаться одной со своими мыслями.
Морген шагнула вперед и обняла его, прижав его голову к груди.
Сухие глаза жгло, но слез не было.
Комарино жужжала под потолком лампа, в высоком окне далеко-далеко за домами серело небо – через несколько часов рассвет.
От усталости, от накатившей печали, Морген едва стояла, чувствуя, что вот-вот колени станут трястись. Она прижимала к себе его голову, запустив пальцы в густые жесткие волосы, будто только это могло поправить все их беды. Донно сначала замер, потом осторожно обнял ее за спину, притянул к себе. В кольце его рук она показалась себе неожиданно маленькой – это она-то…
– Поехали домой, Донно, – сказала Морген.
Корни прошлого
Машина Донно была припаркована на стоянке; за одним из дворников дрожала под холодным утренним ветром записка: «Отзвонись, как чего. Алесь».
Ключи обнаружились в кармане, Донно не помнил, когда их клал туда, – скорее всего, Алесь сунул.
– Можно, я поведу? – спросила Морген, сразу же забирая из его пальцев связку. – Куда тут нажимать?
Донно молча смотрел на нее, и под обыденными мыслями – «надо отобрать ключи», «смогу ли повести сам» – роились темные, сбивающие дыхание.
В конце концов он поддался, снова шагнул к ней, загребая в объятия. Морген только вздохнула.
– Надо было на самом деле оставить тебя в отделении, – сказала она. – Я теоретически знаю, что при откатах следует делать, но…
– Ничего не надо, – ответил Донно, зажмуриваясь и дыша ее запахом. – Просто будь рядом, мне… нельзя оставаться одному. И не пугайся, если я буду бредить.
– Мне уже страшно, – пробурчала Морген и перестала сопротивляться, обняла его в ответ. – Ты знаешь, я замерзну сейчас, а ты едва сам согрелся. У меня есть права, и хоть я несколько лет не водила, в это время никого на улице нет, я буду осторожна. Пожалуйста.
– Хорошо, – сдался Донно, слишком уставший, чтобы спорить.
– Судя по всему, у тебя уже было такое? – спросила Морген, усаживая его на пассажирское сидение и мягко отцепляя его руки от себя. – Я имею в виду, откат от темной магии?
Она звонко простучала каблуками по асфальту, обегая машину спереди. В ее голосе звучало только предвкушение, и Донно криво улыбнулся. Изнутри зарождалась дрожь – он действительно замерз. Но этот холод отрезвлял, связывал его с реальностью.
– Да, – сказал он. – Несколько раз. Первый – от отца. Потом на работе бывало, но понемногу, не сравнить.
В их расползающемся прорехами мире равновесие было первым и самым главным условием использования магии.
Магия всегда была в резонансе с мирозданием – усиль напор, приложи не в ту сторону, и откатом будет прорвана материя пространства. Это называли темной магией. Она была запрещена и в некоторых странах каралась смертной казнью. Стихийникам было проще – их природная магия не нарушала естественный баланс, не изменяла материю, им-то качнуть маятник равновесия было тяжело, а вот рукотворные, тонкие плетения чар могли сделать это очень легко.
Главными принципами темных магов были – получить бо́льший эффект от заклинания – и успеть убраться с места, на которое придет откат.
– К-как это – «от отца»? – растерянно спросила Морген и резко вывернула руль, чтобы не въехать в ограждение парковки, потом сразу же – в обратную сторону, чтобы вписаться в ворота.
Донно пристегнулся и потом, стараясь не отвлекать Морген от дороги, пристегнул ее тоже. Откинулся на спинку, закрывая глаза.
Морген нервно посмеивалась, приноравливаясь к управлению, и ему вдруг стало все равно, въедет она куда-нибудь или они совсем разобьются. Недавнее чувство обреченности, мысль о том, что он уже давно умер, вернулись.
– Разве ты не слышала? – равнодушно спросил Донно. – В то время постоянно об этом говорили, да и сейчас есть те, кто помнит.
Морген покачала головой и, закусив губу, сосредоточилась на повороте. Донно посмотрел на нее из-под ресниц.
– Я расскажу потом, ладно? – мягко сказал он. – Слишком сложно.
– А ты кратко. Нам тут ехать четверть часа… н-наверно, – по крайней мере, столько это заняло в прошлый раз, когда Донно подбрасывал ее до дома.
Почему бы и нет, подумал Донно. Всего лишь старая пыльная история из прошлого. Почти все корни, которыми она прорастала в настоящее, Донно обрубил, а утрата магии окончательно поставила в ней точку.
К тому же, когда он говорил, то еще как-то чувствовал себя. Замолкал – и терялся в тошном сумраке.
– Мои родители оба маги. Были.
– Редкий случай.
– Ага, редкий. Мне так часто говорили. Тем более, что я унаследовал способности отца.
– Прямо унаследовал? – поразилась Морген и отвлеклась от дороги.
В семье магов редко рождались дети с сильным даром, и практически не бывало, чтобы им по наследству переходили какие-то особенности родителей. Законы генетики давали обратный ход, когда дело касалось магии.
– Смотри вперед, – отозвался Донно. – Да, я был эмпатом, как и он. Нас даже приглашали несколько раз на экспертизы, пытались выяснить, что способствовало этой наследственности. Правда, до его уровня я никогда не дотягивал. Во всех смыслах.
Он открыл глаза полностью и повернул голову, чтобы видеть выражение ее лица.
– Отец был членом управляющего совета Института. И еще наркоманом. Только не наркотики употреблял, а эмоции. Сначала понемногу, ему хватало того, что он от матери получал. Потом потребовалось больше. Он доводил ее до слез, унижал и пил ее боль. И слетел с катушек совсем. Да не может быть, что ты не слышала эту историю, – вдруг мрачно сказал он.
– Кажется, слышала, – неохотно призналась Морген. – Но я как раз поступала, экзамены сдавала, и мне тогда вообще ни до чего было. Его звали Гвинас, да? Но я почти ничего не помню. Если тебе не хочется, не рассказывай.
– Гвинас, – кивнул Донно. – Мой отец. Мы жили в отдельном доме, и поэтому никто не знал, что там творится. В одиннадцать выявили мой дар, а когда мне исполнилось четырнадцать, я убил отца. Потом нас с матерью накрыло откатом – и от того, что он постоянно делал с нами, и от той последней драки… Мне на самом деле повезло, я просто застал его врасплох.
Морген молчала.
– Я от него недалеко ушел. Но все время носил блокировки, чтобы не стать таким же, как он. А… бывало, сносило их, и я ловил дозы, плыл… но мне везло. Рядом оказывался Роберт, и отключал всю эту дрянь.
– Ясно, – сказала Морген. – Я не ожидала. Не думала, что все так. А твоя мать? Что с ней?
– Она жива. Я езжу к ней раз в неделю-две. Иногда ее выписывают, но последнее время улучшений нет.
За невысказанным Морген могла только угадать: мать Донно так и не оправилась.
– Она… в психиатрическом? – осторожно спросила Морген.
– Точно.
Сказав это, Донно закрыл глаза и молчал до самого дома.
Цветы и табак
Морген снились лютики – простые желтые цветы с глянцевыми лепестками. Они отчего-то наполняли ее рот, едкой горечью жгли язык и нёбо, и Морген все никак не могла отплеваться. Она задыхалась, пыталась руками вытащить их, но цветов было так много, и они лезли и лезли, пока Морген не поняла, что все ее нутро состоит из лютиков, что они никогда не закончатся. Ее начало тошнить, и Морген упала на колени, расцарапывая горло руками, а лютики лились из нее густой горькой массой.
Донно снилась старая веранда. Дверь в сад была приоткрыта, и бледные тени солнечного света лежали на серых досках пола.
Солнце едва пробивалось через слоистый белый туман, в котором тонули невысокие деревья. Джека не было, и Донно подошел к двери, чтобы выйти в сад. По-летнему пахло скошенной травой, в сыром душном воздухе предчувствовалась гроза.
Шагнуть за порог не удалось: тень мелькнула перед самыми глазами, и в лоб уперся длинный худой палец.
– Вали назад, – сердито сказал Джек. – Куда ты лезешь?
Донно отступил, а Джек вошел, открыв дверь нараспашку. Устроился на подоконнике, и под его взглядом Донно медленно сел в кресло-качалку.
– Слушай, – печально сказал Джек, – может, ты прекратишь меня во сне видеть? Как-то раздражает.
– Я же не специально, – устало ответил Донно. – Я бы с бо́льшим удовольствием увидел вместо тебя…
Он осекся и замолчал.
– У, – сказал Джек. – Боишься назвать ее по имени?
Донно скрипнул зубами.
– Я не боюсь. Просто ее имя… не идет на язык… я не знаю, как это точнее сказать – не могу произнести, и все. Недавно, в разговоре с Морген, я смог рассказать, но не произнести ее имя.
– Морген? – рассеянно переспросил Джек. – А это кто еще?
– Ты же мое подсознание. Что за дурацкие вопросы?
– Ну… не дурацкие, а наводящие. Хотел узнать, как ты ее для себя определяешь.
– Да никак, – с досадой ответил Донно. – Она просто помогает мне с Робертом.
– А, значит, я угадал, Морген – «она», – фыркнул Джек. – Давай подробнее, кто это, откуда взялась. Снова прелестная малявка, о которой так и хочется позаботиться?
– Иди к бесам, Джек.
Джек вдруг отвернулся, не ответив. Донно нахмурился: чтобы Джек да не съязвил?
Тот, впрочем, быстро вернулся к прежнему настроению, покачал ногой и подбросил зажигалку на ладони.
Остро взглянул, сузив глаза.
– Энца ведь не умерла, – сказал Джек. – Зачем ты зациклился на мыслях о ней?
– Замолчи.
– Ага, щас. Тогда развидь меня или пусть тебе пара красоток приснится, чтоб нам тут как-то повеселее было… Ты же не подросток, мозги-то должен был нарастить. Двигайся дальше, Донно, жизнь не стоит на месте.
– Не хочу слушать твои…
Джек вдруг резко выдохнул в его сторону вонючее облако дыма – и когда успел закурить…
– А придется, – сказал он. – Однажды ты обнаружишь, что все прошло мимо, а ты цеплялся за воспоминания и идиотские представления о том, как «правильно». Только к тому времени и воспоминания поблекнут. Ты останешься ни с чем и даже не сможешь вспомнить почему.
Донно долго молчал, глядя, как дым собирается под стрехами.
– Джек, – сказал он. – Мы нашли детей, и я все испортил. Я подумал, что у меня же опыт, и ведь она тоже без магии справлялась… и полез. И ничего не получилось. Знаешь, сколько бы я ни пытался… все, что я хочу сделать, из возможного добра превращается в еще большее зло.
– Ты о чем? – рассеянно спросил Джек, отвлекшись на что-то за окном.
– Обо всем. О родителях. Об отце и… о ней. О Роберте. О детях.
– Слушай, – сказал Джек. – Ты чего, думаешь, я тебе тут психотерапевт? Что тебе от меня нужно? Чтобы я сказал, что ты на самом деле молодец и все сделал правильно? Ты везде пытался решить силой, а тебе нужны мозги. Ты их не пробовал включать?
– Я не везде… силой, – огрызнулся Донно. – Вот, с Робертом, я… попробовал иначе.
– И как, получилось?
Донно задумался – получилось ли? Ведь он упустил, проморгал основное, и что будет дальше, пока непонятно.
– Я не знаю, – признался он.
Джек закатил глаза.
– Что мне делать, Джек?– спросил Донно. – Я не вижу, зачем все это нужно теперь. Вообще ничего не знаю, и…
Он замолчал, не в силах выразить словами пустоту, которая постепенно вытесняла все, что у него было внутри.
Джек закусил губу, задумавшись. Потом спокойно посмотрел на Донно.
– Забей, – сказал он.
– Что?..
– Забей, говорю, – терпеливо повторил Джек. – Лучший выход из любой ситуации.
«Идиотские у тебя советы, Джек», – сонно пробормотал Донно, просыпаясь.
Подушки пахли цветами. Лиловый тонкий хлопок белья, чужая комната.
«Твою ж мать», – вырвалось у него.
Длинное утро Морген
Сначала Морген насмешило тихое ругательство, вырвавшееся у Донно, едва тот проснулся.
Потом она рассердилась и ткнула его пяткой пониже спины.
– Если ты сейчас скажешь, что это было ошибкой, я выкину тебя в окно, – предупредила Морген.
Донно развернулся, обреченно оглядел и ее – под тонким одеялом одежда не угадывается – и себя – аналогично. Закрыл глаза и вздохнул.
Ничего не помнит, поняла Морген.
Впрочем, углубляться в мысли не захотелось: если вчерашнее неистовое стремление Донно к теплу и близости были понятны, то зачем она сама в это полезла… Сейчас Морген казалась себе жалкой: то ли воспользовалась его слабостью, то ли чересчур сильно влезла в проблемы пациента.
Нет-нет, прекрасно, что он ничего не помнит.
– Но это было ошибкой, – тихо сказал он. – Ты не должна была забирать меня из больницы. Ночь в палате я бы как-нибудь перетерпел.
– Ты… – Морген запнулась, не зная, как сказать. – Ты слишком круто о себе думаешь. Ты вообще бредил на ходу и даже не знал, где находишься.
– Морген, – мягко остановил ее Донно. – Я бы пережил. Не впервой. Не надо было меня жалеть.
Он криво улыбнулся, видимо, пытаясь показать, что тот разбитый и неправильный человек вчера склеился бы сам по себе. Морген изо всех сил врезала по его лицу подушкой – он только охнул, не уворачиваясь.
– Я сейчас уйду, Морген, – тихо сказал он. – Я честно не думал, что до такого дойдет, и… надеюсь, у тебя все в порядке? Я тебе не повредил?
Его дурацкая пустая заботливость взбесила Морген, и она проглотила едва не сказанное: «Да ничего ведь и не было». Пусть думает, что было, и волнуется.
Вчера… то есть, конечно, уже сегодня утром, часа в четыре, после откровений в машине Донно задремал, и Морген с трудом растолкала его, чтобы довести до квартиры. Лифта у них в доме не было, и на третий этаж Морген почти тащила его на себе.
Сначала Донно бормотал что-то, неимоверно раздражая Морген, но на втором этаже начал приходить в себя и даже поймал за талию, когда она оступилась, едва не подвернув ногу. Притиснул ее к себе так, что у Морген перехватило дыхание.
Морген думала, что со стороны они выглядят очень, очень однозначно. Как два алкоголика. Как алкоголик с проституткой.
Можно было бы посмеяться, но сил совсем не осталось.
Последний пролет уже Донно почти нес ее – и не то чтобы она совсем падала, но неожиданно для Морген это оказалось… волнующим?
– Проходи, – сказала она, пропуская его в темную прихожую. Недлинный коридор упирался в двери ванной и санузла и раздваивался – налево кухня и ее спальня, направо – комната Эвано.
Скидывая туфли, которые уже давно ощущались как раскаленные башмаки сказочной королевы, Морген покачнулась, и Донно снова поймал ее.
Прижал ее к себе, потерся щекой, как большой кот, о ее волосы. Морген чувствовала, что Донно снова бьет крупная дрожь озноба. Она крепко обняла его в ответ, попыталась нагреть воздух вокруг, но от усталости мало что получилось. Рядом с ним она чувствовала себя слишком маленькой, а Донно, слабый и больной, сейчас все равно был куда сильнее, чем она.
Морген не очень понимала, чье сердце грохочет так, что звук слышно в ушах, голова невыносимо кружилась… конечно, от усталости. Ей бы выспаться.
Но усталость плавилась, испарялась – вместе с ее телом, которое вдруг раскалилось. Донно с видимой легкостью поднял ее, и от щекотного прикосновения бороды к открытой шее Морген охнула.
Донно только что дрожал от холода и тщетно сжимал Морген в руках, пытаясь насытиться ее теплом, а сейчас его горячие губы обжигали ее кожу, заставляли выгибаться и вздрагивать.
Окружающее сжалось в точку, исчезло, осталась только тьма вокруг. Морген ни о чем не думала, молча поддаваясь его напору, и сама изо всех цеплялась за него, когда он отстранялся.
Они добрались до спальни, оставляя по дороге одежду на полу, – и там Донно отключился. Уложил ее на кровать поверх покрывала, склонился сверху и вдруг навалился, обмякнув.
Морген еще полежала немного, приходя в себя, потом с трудом устроила его удобнее, перекатив под покрывало. Сил ни на душ, ни на осмысление не было, и она почти так же, как Донно, мгновенно провалилась в сон.
Он отказался от завтрака, принял душ и спешно собрался. В прихожей сделал было движение к ней, но остановился. Извиняясь, улыбнулся – эту улыбку Морген уже терпеть не могла – и вышел.
Морген осталась одна, обхватила себя руками и рассеянно огляделась: на столике у зеркала среди мелочей и квитанций лежали ключи с круглой стальной бляхой охранного амулета.
– Донно! Донно, подожди!
Он уже спускался по лестнице, очень быстро обернулся и замер, глядя на нее снизу вверх.
Морген вдруг стало неловко – за то, что ничего важного она не собиралась говорить.
– Ты… ключи забыл, – тихо сказала она и босая шагнула к нему.
Одним прыжком Донно вернулся назад, выхватил связку из ее рук и, хмурясь, поставил за плечи обратно в квартиру.
– Простудишься ведь, – сердито сказал он и, уже не прощаясь, развернулся и ушел.
И даже не поблагодарил, вдруг обиделась Морген. Хлопнула дверью погромче.
В зеркале в прихожей отразилась лохматая сутулая женщина с помятым лицом и набрякшими мешками под глазами. Морген расстроилась вдруг, вздохнула. Где-то там, далеко в прошлом, осталось время, когда можно было после бурных ночей утром сиять несмотря ни на что.
Сегодня пятница, размышляла Морген. Ничего планового нет. Надо позвонить Каролусу и сказать, что она опоздает. Как-нибудь разберутся без нее.
Галке еще позвонить, чтобы подстраховала.
Морген включила воду, наполняя ванну. Набрала из коробки горсть морской соли, капнула на нее эфирным маслом – пусть будет бергамот для сил и лаванда для спокойствия, – подождала, пока крупные мутные кристаллы впитают желтизну, втянула носом терпкий горьковатый запах и забросила их в воду. Привычные действия отвлекали, возвращали ее в нормальную жизнь.
Морген задумалась перед зеркалом, водя массажной щеткой по волосам. Складки на лбу и у губ, отеки под глазами… Возраст не красит.
Может, подумать о процедурах? Это не магическое очарование, которое рассеивается за несколько часов. Одна коллега Морген ходила недавно на мезотерапию, и хотя сразу после сеанса она толстым слоем тонального крема замазывала синие точки кровоподтеков, потом вроде бы очень даже неплохо было… но деньги. И последствия.
Ухом Морген прижимала к плечу телефон и слушала гудки.
– Да, – раздраженно бросил в трубку Каролус. – Почему опаздываешь? Что за ночные бдения были?
«Витя, небось, доложил», – рассеянно подумала Морген и перехватила телефон рукой, подняв голову.
За ее плечом в мутном, покрытом водяным паром зеркале стоял человек. Он по-прежнему закрывал лицо руками, но сквозь раздвинутые распухшие пальцы влажно блестел один глаз.
Ярко-зеленый, как водоросли, и красные лопнувшие сосуды белка только подчеркивали зелень радужки.
Потрескавшиеся вздутые губы мертвеца шевельнулись.
Морген задохнулась и, зажмурившись, рванула в сторону. В ребра слева врезался угол шкафчика, и она, едва соображая, вылетела из ванной, по дороге роняя телефон на пол.
Пришла в себя на кухне, рядом с окном. Окно – это к улице, к людям, там, где нет бредовых фигур…
Да что ему надо? Почему эти дурацкие охранные чары на доме, за которые она тоже платит каждый месяц, не работают?!..
Морген давила в себе всхлипы, зная, что нельзя паниковать, страх открывает дорогу еще более опасному, питает их и укрепляет. Это втолковывали им всем, еще в школе. Думая о дурном, даешь ему силу… это обычным людям можно сколько угодно пугаться темноты и воображать чудовищ. Если во тьме скрывается хотя бы тень нечеловеческого, мысли мага помогут этому существу обрести более плотное тело.
Морген боялась отвернуться от прохода и нарочно смотрела на бежевую стену кухни – чтобы не цеплять взглядом сумрак коридора. От стекла позади тянуло холодом.
– Шаг в шаг, след в след, – зашептала она и поначалу испугалась своего голоса, – след в след, стой за спиной, смотри в оба глаза, храни меня. Шаг в шаг, след в след, стой за спиной, смотри в оба глаза, храни меня.
С этим детским наговором – тот, который был из справочника, она уже забыла – Морген залезла с ногами на подоконник и сжала кулаки, усилием воли вспоминая недавнее утро.
Надо переключиться.
Донно чертыхается. Взъерошенные темные волосы, широкие плечи…
Воспоминания принесли с собой и утренние чувства: неловкость, удивление. Они успокоили Морген.
В коридоре зазвонил городской телефон.
Морген не сразу решилась слезть с подоконника, но звонок пиликал и пиликал. Держась спиной к стене, чувствуя себя слишком незащищенной, она прошла мимо распахнутой двери ванной. Везде было пусто – и осторожное прощупывание сканированием тоже показало, что она одна в квартире.
– Что у тебя там творится? – с любопытством спросил Каролус.
Старая поганка, даже не обеспокоился.
– Я… опоздаю, – сказала Морген. – Уже выезжаю, буду через сорок минут. Я все объясню.
В холле больницы она первым делом зашла в магазинчик и купила два оберега для дома.
Ненастоящий
– Ты уясни одно, – сказал однажды куратор. – Ты думаешь, что ты сейчас крутой и видишь всех насквозь. И ни фига это не так. Есть ребятки, которые умеют болтать так, что ты и не поймешь, что тебя дурят. Они будут коверкать факты, недоговаривать, из кусков правды склепают тебе большую ложь. И ты – даже со своей суперспособностью – ничего не уловишь. Чтоб понятно было, вечером погляди новости по телеку, а еще лучше какие-нибудь политическую болтологию. Я тебе заранее скажу, что они все как есть врут, а ты попробуй это увидеть своими внутренними глазами.
Сова был прав: Лейтэ попробовал и совсем ничего не понял и не увидел. Ведущий что-то эдакое порой выдавал, что было неправдой, а вот остальные – нет. Даже заранее зная, что выступающие в передаче люди лгут, Лейтэ не смог этого увидеть.
И в фильмах, где играли по-настоящему крутые актеры, этого тоже не было. Они верили в то, что говорили и что делали, и потому превращали придуманные кем-то слова в истину.
Лейтэ не хотелось во всем этом разбираться: чем больше он узнавал, тем хуже ему становилось, и все сильнее было желание накрыть голову подушкой и не вылезать долго-долго.
Мелькали трусливые мысли, что можно попросить маму что-нибудь сделать, вытащить его из этой кривой неправильной школы, где на уроках физкультуры после отжиманий и пробежек отрабатывали сабельные удары и метание кинжалов. А на уроках биологии наизусть заучивали список сущностей, которых нельзя убивать, несмотря на их опасность, и изучали разницу между горбанами и русалками. А эта парафизика, которая должна была начаться на следующей ступени… и еще начерталка, от названия которой плевались все однокурсники…
Но каждый раз, когда он возвращался домой, Лейтэ пытался выглядеть спокойным и говорил, что хоть трудновато, но он как-нибудь разберется.
Ему уже объяснили, в первую очередь объяснили, что теперь его родители – только номинально, по старым бумажкам, родители, а настоящую ответственность за него несут государство и Институт.
Вот таким образом, быстрее, чем он думал, исполнились его мечты о самостоятельности.
Сова все-таки изредка тоже врал и совсем не смущался, когда Лейтэ говорил ему об этом.
Лейтэ уже привык к нему, и, наверно, сейчас это был единственный человек, которого Лейтэ без стеснения уличал во лжи. Остальных не решался. И без того ребята в новой школе лишний раз старались не подходить. Лейтэ изо всех сил притворялся, что его это ни капли не волнует.
Один пацан немного подкалывал его по поводу того, что Лейтэ первое время часто рвало, но Лейтэ пару раз насовал ему в морду, и тот успокоился.
Зато насчет старых друзей его сразу предупредили, что они «отвалятся» – так и вышло. Игорь не перезвонил, а когда Лейтэ поймал его после школы, наврал про телефон.
Легче всего было с Гепом – пес ничуть не изменился. Он был истинным от носа и до кончика хвоста.
Со временем Лейтэ перестал видеть золотой дым, когда люди врали, он просто различал правду и ложь, как люди различают оттенки цветов или ноты в музыке. Иногда ему казалось удивительным, что остальные этого не понимают.
С учебой у него не очень клеилось. В подготовительном отделении не было таких классов, как он привык, – просто потому, что все ребята были разные, кто старше, кто младше. Учеников старались объединять в небольшие группы, чтобы на общие предметы вроде тех, что в обычной школе, ходили вместе. По истории магии Лейтэ пришлось догонять: выдали планшетник с учебниками и сказали, до какого параграфа зубрить, чтобы уложиться со всеми. По парабиологии и практическим занятиям у него была индивидуальная программа, по которой он катастрофически не успевал. Преподаватель практики, молодой чернявый парень, врал, что все в порядке, потом вспоминал, что Лейтэ понимает, и смущался.
Но у Лейтэ в голове не укладывалось: как, ну как это все можно сделать? Какие плетения, что плести? Узлы заклинаний? Из чего? Из воздуха, что ли?
– Это блок, – говорил преподаватель практики. – Такое бывает. Его нужно преодолеть, и…
– Ты, блин, не усложняй, – в свою очередь говорил куратор. – Делай, что говорят, и когда-нибудь получится. Ты думаешь, я прям сильно в этой парафизике разбираюсь? Нафига мне это нужно? Работает – и ладно.
Однажды куратор приехал не в обычное время, снял его с занятий и повез в госпиталь. Директриса подготовительного отделения, нервно заламывая длинные худые пальцы, говорила им в дорогу:
– Сова, головой отвечаете! Мальчик только-только начинает входить в сообщество… он еще нестабилен. Вы должны обращаться с ним крайне аккуратно!
«Угу, – подумал Лейтэ. – Ну, квочка. Ничего, что я тоже тут стою и все слышу?»
Ее узкое смуглое лицо кривилось, собираясь морщинами, она действительно волновалась. Лейтэ вежливо кивнул на прощание и донельзя радостный, что сбежал с занятий, даже не спросил Сову, куда они едут.
Тот сказал сам, резко выруливая на набережную:
– Помнишь ту бабу, которая тебя хотела забрать?
Лейтэ неуверенно кивнул: образ той женщины в его сознании уже давно превратился в кашу из кусков воспоминаний.
– Один из пацанов, которых она до тебя похитила, сбежал, – сказал Сова. Он был непривычно серьезен. – Только он не разговаривает. Вроде бы узнает близких, но разговаривать не хочет.
– А я… чего?
– А ты постоишь рядом, когда я с ним попробую поговорить. Может, в этот раз что-то выйдет.
Лейтэ шагал вслед за Совой, едва поспевая за широкими шагами куратора. Тот бурчал под нос, потом хватался за телефон, ругался с кем-то. В просторном холле больницы их сторонились.
– Чего-то случилось? – деланно небрежным тоном спросил мальчик, когда они зашли в лифт больницы.
Сова покосился на него сверху, прищурив лисьи глаза, потом вздохнул.
– Есть такое.
Но пояснять не стал.
Они вышли на третьем этаже. Детское отделение госпиталя было повеселее серого холла. Тут и мультяшные герои на стенах, и даже игровой уголок был. На большом мягком кубе сидели две девчонки и шушукались. Сутулый мальчишка рисовал за столом. Фломастеры он попутно мусолил во рту, и вокруг губ весело расплывались разноцветные полоски.
Тот мальчик был в отдельной палате. Плотные шторы были закрыты, а свет выключен. Горел только ночник на тумбочке. Рядом с кроватью на стульях сидели двое мужчин.
– Здоро́во, Сова, – сказал один из них, плавно вставая, чтобы пожать руку Сове.
Лежащий в кровати мальчик встревоженно повернул лохматую голову в их сторону. Тощий, с серым отекшим лицом и забинтованными руками.
Его звали Саней, как и Лейтэ когда-то.
От его вида Лейтэ замутило, и он шагнул назад, чтобы между ними стоял Сова.
– Ну как?
– Да никак. Мамаша сейчас пошла обедать. Она ревет не переставая, пацан расстраивается. Но рта не открывает.
Мужчина с досадой пожал плечами и заглянул Сове за спину.
– А это кто?
– А это мой подопечный, – с неожиданной гордостью сказал Сова, и Лейтэ удивленно посмотрел на него.
– Тот самый? Ну-ну. Ладно, мы тоже на обед, оставляем пока на вас. Если без нас будете уходить, дежурного на этаже оповестите.
Сова только кивнул.
– Это кто, следователи? – тихо спросил Лейтэ, когда мужчины ушли. – А где те два высоченных дядьки? Ну, который один в очках, другой с бородой.
– Один в больнице, другой… тоже в больнице, – с непонятной досадой ответил Сова.
Следующие минут десять Сова терпеливо и мягко пытался разговорить тощего и равнодушного Саньку Жукина.
Тот сначала смотрел внимательно, потом отвел глаза и перестал даже слушать.
Сова вздохнул.
– Слушай, – вдруг сказал Лейтэ. – Привет.
Мальчишка вздрогнул и вскинул глаза, приглядываясь.
– Меня раньше так же, как тебя звали, – заторопился Лейтэ. – И одна тетка хотела меня забрать. Обманула, что собаку надо придержать, пока она в машину садится. Такая толстая рыжая тетка с короткими волосами.
Мальчишка слушал его, не отвечал, но внимательно смотрел, и Лейтэ, сбиваясь, рассказал всю историю целиком.
Они помолчали.
– Пацан, там ведь еще ребята были, – сказал Сова. – Мы же их следы нашли. Хоть что-нибудь выдай.
И снова тишина плотной ватой укрыла их.
Мальчишка опустил голову, соединил забинтованные ладони.
– Придурковатая, – сипло и едва слышно сказал он. Исподлобья глянул на Лейтэ. – Тебя хотела забрать. Она приходила через день и через два, приносила еду. Я не знаю, как их зовут.
Потом он лег на койку, завернувшись с головой в одеяло, и больше не отвечал.
Сова некоторое время ждал, но без толку.
– Постой здесь, – сказал он Лейтэ. – Я вызову дежурного и пойдем.
Когда он вышел, Лейтэ встал в дверях, поглядывая то в палату, то в коридор. В полумраке блеснули белки глаз: мальчишка извернулся под одеялом и поглядел на Лейтэ.
– Ты ненастоящий, – прошелестел он. – Тебя она бы не забрала.
В его словах не было лжи. Ни капли, ни тени.
Мерзкий холодок пополз по спине, и Лейтэ торопливо отступил в коридор, на свет, в шум человеческих голосов. Он себе напоминал, что пацан много чего повидал страшенного, и украли его, и сбежать он смог, но это не успокаивало. Санька Жукин не лгал – и пугал так же, как та тетка на набережной.
Когда они ехали обратно, Лейтэ решился рассказать о том, что выдал мальчишка напоследок.
– Ведь он не врал, – растерянно сказал Лейтэ. – Я-то знаю. Но почему – «ненастоящий»? Разве я ненастоящий?
Сова послушал, но отмахнулся:
– Да ну, не бери в голову. Пацан, наверно, почуял, что ты маг. В себя еще не пришел, вот и понял все криво. Хотя… нет, не сходится. Как он мог почуять?
– Он обычный человек, – сказал Лейтэ. – Они не умеют читать ауры. И даже не видят их.
– Н-да. Придется его еще через одну медкомиссию прогнать.
Когда наступит весна
«Ну что ж, температурный рекорд побит, хотя вряд ли кто-то из жителей города этому рад. За прошедшие две недели апреля столбик термометра не поднялся ни на одно деление. Мартовской оттепели будто бы и не было. Снег, не успевший растаять, так и лежит повсюду, словно весне забыли рассказать о том, что ей пора приходить.
В погодном центре нас уверили, что это лирика и все будет в порядке – таком, как оно должно быть. Впрочем, они с марта обещают нам теплую погоду, но отчего-то их предсказания никак не сбудутся.
Эта аномально холодная весна мало того что неприятна сама по себе, так еще и наводит на подозрения: а все ли так «в порядке», как нас пытаются уверить?
Для того, чтобы это выяснить, мы обратились к собственному источнику в руководстве Института парасвязей. Мы узнали, что в начале весны сотрудники Института запустили старинное заклинание, якобы для поиска пропавших детей (см. статью «Слезы и надежды матерей Гражина», стр. 5). Последствия и побочные эффекты этого заклинания, как сказал наш источник, до конца неизвестны…
Здесь мы не станем делать абсолютно логичный вывод – он и так ясен. Мы только спросим: сколько нам еще терпеть подобное?
Хотелось бы обратиться к городским властям: что они собираются с этим делать? Или мнение простых граждан уже никого не интересует?..»
Копеч Павел. Когда наступит весна?
// Вечернее слово Гражина, №2(15) 13 апр. 20.. г.,
«Мы настоятельно рекомендуем гражданам не прислушиваться к откровенно бредовым и безосновательным заявлениям неспециалистов. Разумеется, мы все понимаем, что сенсации и прочее – хлеб журналистов, и из любого события они готовы создать скандал. Но в данном случае они попали пальцем в небо. Плохая погода – всего лишь плохая погода. По прогнозам метеослужб уже к концу апреля антициклон с Западного океана принесет нам тепло и солнечные дни, остается только немного потерпеть.
Для справки приводим некоторые данные (их можно с легкостью проверить в любой библиотеке и на специализированных ресурсах глобальной сети): в 1889 году температура не поднималась выше точки замерзания до начала мая, а в 1903 году 17 апреля был зафиксирован температурный рекорд: мороз стоял зимний, столбик термометра упал на девятнадцать делений ниже точки замерзания. И это только два случайно выбранных года, а статистика куда обширнее (просмотреть сводную таблицу >>).
Мы надеемся на ваше благоразумие. Не стоит поддаваться пустой панике».
Из открытого письма
Эферу, начальника отдела по связям
с общественностью,
(опубликовано на портале
Института парасвязей (гражинский филиал))
Последствия ошибки
Почему Донно продолжал ходить на работу?
Это было мучительно, и скулы сводило от тоски, но он продолжал ходить.
Знал абсолютно точно: как только он перестанет это делать, то закончится совсем.
Как вообще может закончиться человек.
Он разорвал в одностороннем порядке партнерский договор с Робертом. Морген сказала, что тот слишком много вкладывался последнее время в стабилизацию Донно, и это ускорило ход болезни.
Морген умела быть равнодушно-жестокой. Она даже не понимала, насколько это ранит. Просто выдавала информацию, считая, что она в любом случае полезна.
Заместитель шефа каждый раз недоуменно смотрел на Донно, будто бы удивляясь, что он забыл в коридорах Чайного домика. Артемиус не разговаривал вовсе.
Сова… вот тому было наплевать. Будто бы ничего не случилось. Нет, он спросил, как так это все вышло, крепко выругался, потом еще раз выругался и пошел по своим делам.
К ним в кабинет временно перевели парня из другого отдела – и наудачу как раз того, что вел дело сына Морген. Донно подозревал, что это Сова поспособствовал, но спрашивать не стал.
Мирон был достаточно молод – лет двадцати семи. «Угрюмый ублюдок», – вскоре сокрушался Сова, но сделанного было не воротить. Длиннолицый, с вечными темными мешками под глазами, Мирон работал как лошадь, и его побаивался даже заместитель шефа.
Донно познакомил его с Морген, и Сова потом сказал, что на это представление нужно было билеты продавать. Взаимная яростная неприязнь возникла практически мгновенно и сквозила в каждом движении и слове – несмотря на то, что на поверхности оба вели себя практически безупречно вежливо. «Ну что вы, М-морген, – цедил Мирон, криво улыбаясь. – Мы работаем над делом вашего сына со всем усердием». «Не сомневаюсь, – щурилась Морген, нависая над невысоким следователем. – Я и не хотела вас обижать».