22 июня 1941 года. День, которого и ждали и не ждали. Это потом в советских фильмах и художественных произведениях весть о начале войны с нацистской Германией будет изображаться как «гром среди ясного неба», а в книгах про «мирное социалистическое строительство» появятся заголовки типа «Оборвалось внезапно». На самом деле, несмотря на неистовство сталинской пропагандистской машины, убеждавшей народ, что войны не будет и «все это слухи, распространяемые империалистами», люди за годы советской власти научились распознавать сигналы сверху и читать между строк. Если партия из всех труб трубит, что все хорошо, значит, где-то у нас провал и кризис. Если на каждом углу орут, что войны не будет, значит, запасай соль и спички.
О приближении войны знали и к ней готовились. Характерный пример, записи в личном дневнике профессора Николая Добротвора[2] – интереснейшем документе времен войны:
«19 июня. Четверг. Горький.
Отпуск приближается. Но как, куда ехать. События нарастают. Очень пахнет войной, можно сказать, разразится на днях. А так хочется отдохнуть. Устал чрезвычайно.
20 июня. Пятница.
Крутится, вертится жизнь. Нет сейчас в ней устойчивой точки. Завтра же могут быть такие изменения, которые все сломают, взорвут любовь, посеют ненависть, разрушат надежды, раздавят цветы радости. Все придет в оболочке неожиданностей. Это – не пессимизм, это констатация того, что есть… Газета «Правда» от 19.06.41 г. Передовая «Правды» названа «Летний отдых трудящихся». А будем ли мы отдыхать в этом году? Погода легла на летний курс. Тепло. Наконец-то».[3]
Излом, который произошел в жизни миллионов граждан нашей страны в тот трагический месяц, хорошо виден в строках газет. О событиях войны между нашими «германскими партнерами» и Англией рассказывалось в них как бы со стороны, словно о футбольных матчах. И нас это вроде бы не касалось. Горьковская область наслаждалась мирной жизнью. 13 июня было опубликовано знаменитое сообщение ТАСС, опровергающее слухи о скором начале войны. В нем, в частности, говорилось: «По данным СССР, Германия неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать Пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы, а происходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся от операций на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям». Слово фашизм нигде не употреблялось, а Гитлер был чуть ли не другом советского народа.
Утром рокового дня горьковчане еще не подозревали о том, что их жизнь уже разделена невидимой нитью на до и после 22 июня. Телевидения тогда не было, радио, как обычно, транслировало песни о веселой жизни, а напечатанные ночью газеты сообщали лишь о вчерашних новостях. Так, «Ленинская смена» писала о сборе металлолома автозаводскими комсомольцами, работе юных археологов, а также отмечала 20-летие Марийской автономной ССР.
В полдень на площади Советской (ныне Минина) как раз финишировали участники мотоциклетного пробега. И вот здесь-то собравшиеся поприветствовать мотоциклистов жители города Горького и услышали радиообращение наркома иностранных дел Вячеслава Молотова о нападении Германии на нашу страну. Однако никакого шока у собравшихся это не вызвало, так как к сообщениям о тех или иных военных конфликтах с участием СССР за предшествующие годы уже привыкли. Наоборот, по свидетельству очевидцев, преобладало шапкозакидательское и оптимистическое настроение. К примеру, очевидец событий Семен Лозинский рассказывал: «Никакого трагического упадка в первые дни войны не было. Народ ходил по улицам и самоуверенно распевал похабные песни в духе «Не успеет Гитлер «переспать» с женой, как мы возьмем Берлин» и т. п. Все были уверены, что наша армия за считаные дни сметет немцев и победит».
Затем в течение дня уже главный диктор советского радио Юрий Левитан несколько раз повторил радиообращение Молотова. Правда, привычных по художественным фильмам слов «Началась Великая Отечественная война» там, естественно, не было, да и тон голоса был совсем другой. Дело в том, что передачи Левитана в годы войны реально никто не записывал, а их современное звучание было надиктовано им уже в 50-х годах…
На второй день войны все СМИ опубликовали первую сводку главного командования Красной армии: «С рассветом 22 июня 1941 года регулярные войска германской армии атаковали наши пограничные части на фронте от Балтийского до Черного моря и в течение первой половины дня сдерживались ими. Со второй половины дня германские войска встретились с передовыми частями полевых войск Красной армии. После ожесточенных боев противник был отбит с большими потерями. Только в Гродненском и Кристыпольском направлениях противнику удалось достичь незначительных тактических успехов и занять местечки Кальвария, Стоянув и Цехановец, первые два – в 15 км, а последнее – в 10 км от границы. Авиация противника атаковала ряд наших аэродромов и населенных пунктов, но всюду встречала решительный отпор наших истребителей и зенитной артиллерии, наносивших большие потери противнику». Эта же сводка звучала и по радио. Ее читал Левитан, и в дальнейшем именно от него страна узнавала о событиях на фронте.
Все жители страны на протяжении войны были уверены, что басистый диктор находится в Москве и лично общается со Сталиным. Однако это миф! В действительности радиосигнал шел не из столицы, а, наоборот, с востока. Уже осенью 1941 года Левитан в обстановке строжайшей секретности был эвакуирован в Свердловск (ныне Екатеринбург). Вести вещание из столицы к этому времени стало технически невозможно: все подмосковные радиовышки были демонтированы, поскольку являлись хорошими ориентирами для немецких бомбардировщиков. Сигнал из свердловской студии шел по кабелю на самый мощный в стране ретранслятор, расположенный на окраине Свердловска, у озера Шарташ. С марта 1943 года Юрий Левитан переехал в Куйбышев (Самара), и сводки о победоносном наступлении Красной армии передавались уже оттуда.
«Каждый советский человек ясно отдает себе отчет в том, за что он будет вести борьбу с отвратительной гадиной фашизма, нападающей разбойнически, из-за угла, на Советский Союз, – буйствовала газета «Ленинская смена», цитируя пламенные речи с многочисленных митингов. – Глубокое возмущение вызывает подлейшее нападение на нашу страну предателя и врага всех трудящихся, кровожадного фашистского пса – Гитлера… Мы готовы дать сокрушительный отпор бандитам. Благодаря постоянной заботе товарища Сталина Советский Союз превращен в неприступную крепость…
– На нас напали, – сказал плотник Верховский с трибуны. – Напали предательски, как только могут фашисты, эти кровавые свиньи. Ну что ж, они испытают силу советского народа».
Попутно публиковались патриотические рассказы о десятках добровольцев, которые (в отличие от нынешней молодежи) не ждали повестки из военкомата, а сами бежали туда с заявлениями:
«Они шли с разных концов города. Шли хорошо знакомыми улицами – с новыми домами, молодыми, принявшимися садами, осторожно обходили игравших на тротуарах детей. Хорош родной дом, хорошо высокое небо, под которым так легко дышится, хороша земля, по которой уверенно ступает нога. Встретились в дверях. Юноша уступил дорогу – дал пройти вперед человеку с седыми висками. К дежурному красноармейцу оба обратились с одним вопросом:
– Где нам видеть военного комиссара?
– Здесь, – ответил дежурный. – Только придется обождать. Военный комиссар занят – от добровольцев заявления принимает.
– Значит, не мы первые. Жаль.
Человек с седыми волосами сел на стул в некотором расстройстве.
– А я-то спешил… Вы, наверное, тоже по этому делу? – обратился он к сидящему рядом юноше, с которым встретился в дверях.
– По этому же самому, – охотно подтвердил юноша: он уже разглаживал на коленях заявление…
Они рассказали друг другу о себе с такой доверчивостью, которая устанавливается между людьми, объединенными одним делом, одними думами. Николай Николаевич в первую империалистическую войну провел несколько лет в окопах, получил тяжелое ранение, и ногу пришлось отнять.
– Вы, молодой человек, я замечаю, смотрите с сомнением на меня… С обоими ногами воевать, конечно, удобнее. У вас в этом отношении преимущества явные. Но у меня опыт. Нам бы вместе с вами, вот бы хорошо.
– Я танкист запаса. Старший механик танка. – Парень улыбнулся горделиво. – Умная машина. С такой машиной никакие преграды не страшны. Эх, уж и подавлю я фашистскую нечисть! Поганее фашиста нет на свете… Расстреливать в упор и гусеницами давить…
Юноша-комсомолец Владимир Гущин и уже немолодой человек, много испытавший в своей жизни Николай Николаевич Малиновский вошли в кабинет, зажимая в руках заявления, в которых настоятельно просили зачислить их в действующие части Красной армии… Много таких заявлений патриотов советской отчизны было подано вчера в военкомат Свердловского района».
В первые дни войны мало кто в СССР думал, что боевые действия вскоре примут столь драматичный для страны оборот. «И линкоры пойдут, и пехота пойдет!» – пелось в предвоенных песнях. На парадах и в киножурналах люди видели тучи самолетов, грозные стволы сотен орудий и лязгающие гусеницами многобашенные танки. Настроение народа опять же хорошо отражает дневник профессора Добротвора:
«22 июня. Воскресенье. 1-й день советс. – герм. войны.
Величайший исторический день! В 2 часа дня нарком иностранных дел и зам. Председателя СНК СССР т. Молотов выступил с сообщением… Когда я об этом узнал, то ничего не мог делать, мысль только о войне. Эту войну мы ждали. Она – не неожиданность. И все-таки как-то не верится, что уже война…
23 июня. Понедельник. 2-й день сов. – герм, войны.
…Опубликована наша первая военная сводка. На фронте от Балтийского до Черного моря мы сдержали натиск германских полчищ. Германские войска заняли 3 селения, углубившись на 10–15 км от границы. Мы сбили 65 немецких самолетов…
24 июня. Вторник. 3-й день войны.
Как во сне жизнь. Прямо не верится, что война. Да еще какая! Какой никогда не бывало в мире. Война за социализм, за отстаивание уже построенного социализма. Речь идет о существовании советской власти… У всех полная уверенность, что мы победим. Не можем не победить».[4]
Обилие эпитетов и фразеологизмов, обличающих фашизм, еще вчера бывший дружественным и в одночасье ставший «отвратительным» и «коварным», наводит на одну мысль. Все политические формулировки для прессы и матрицы для правильного освещения тех или иных событий утверждались на самом верху. Между тем война началась утром 22 июня. «На местах» о ней узнали ближе к обеду, а газеты сдавались в печать вечером. За столь короткий срок редакторы просто физически не могли получить соответствующие инструкции и успеть сверстать номера по новым стандартам. Поэтому складывается впечатление, что инструкции на случай ожидавшейся войны с Германией были подготовлены для СМИ заранее. В час «X» оставалось лишь вскрыть конверты, взять готовые формулировки, и вперед!
Это предположение лишний раз доказывает, что партийное начальство о предстоящей войне знало, причем Германия вовсе не обязательно должна была напасть «подло» и «внезапно». Ведь в любом случае война, к которой готовилась Красная армия, должна была начаться с коварных «провокаций на границе». Предполагалось, что «фашистюги» организуют какую-нибудь перестрелку, как за полтора года до этого финны, после чего наши непобедимые войска погонят врага на запад. Поэтому в первые недели конфликта никому и в голову не приходило называть начавшуюся войну «отечественной» и уж тем более «великой».