Всегда тревожной жизнь была наша и горькой очень;
Достатка жаждут всегда люди, а порой богатства,
Но часто прячут голову, и опускают очи,
Уходят в одиночество и отвергают братство.
Ведут себя как черепахи и живут с оглядкой,
Но скромность их – из-за нужды, а, может быть, от страха,
Как только добиваются какого-то достатка,
То возникает у них спесь, огромного размаха.
Никто довольствоваться не способен малой мерой,
Остановить себя не могут, жаждут все наживы,
Не согласуются их быта ценности с их верой,
Не заполняют чем-то стоящим жизнь, пока живы.
Хоть жизнь и переменами у них полна обычно,
Но годы молодые часто тратят все впустую,
И действуют при сложных обстоятельствах вслепую,
Растрачивая силы зря свои, душевные, привычно.
И каждый начинает жить, какой-то план имея,
Стремится делать что-то, чтоб чего-либо добиться.
Но случай разрушает всё, одни несчастья сея,
И мы не понимаем, как могло это случиться.
Во времена начальные, когда Лев правил миром
Земным, а водным – Рыба-меч, моря взяв во владенье,
То Лебедь Золотой царём стал воздуха с эфиром,
И дочь его ходила в золотом вся оперенье.
К тому же обладала дочь неписаной красою,
Решил царь замуж её выдать, птиц всех созывая,
Средь них и женихов на смотр в предгорье Гималаев,
Чтоб выбрала сама дочь мужа, гордая собою.
Вниманье дочь на смотре на павлина обратила,
Он был всех красивее, опереньем выделялся.
Не походил на лебедей, над всеми возвышался,
Отца дочь тихо сделать его мужем попросила.
Царь подозвал павлина и сказал слова такие:
– «Дочь выбрала тебя в мужья, надеюсь, ты достоин
Быть её мужем, есть в тебе задатки непростые,
Став принцем в царстве, охранят будешь её, как воин».
От этих слов павлин подпрыгнул в сильном возбужденье,
Подумав: «О моих достоинствах ещё не знают,
На что способен я, а делают уже сужденья,
Дают оценки, будто красоты смысл понимают».
И распушив хвост с крыльями, он в танец тут пустился,
Свершая пируэты, чем танцоры все гордятся,
При этом его зад со всей красою оголился,
Наружу выставилось то, что скрыть всегда стремятся.
Царь, увидав бесстыдство это, изменил решенье,
Прогнал танцора прочь, а жениха нашёл другого,
Бесславно так закончилось павлина представленье,
За лебедя отец дочь выдал замуж, молодого.
Когда в Бенаресе сам Брахмадатта воцарился,
То Бодхисаттва, с земными покончивши делами,
Вдруг умер и перепелом на свет опять родился,
На воле жил в лесу, окружённый перепелами.
Но жил там и охотник, места птичьи посещая,
Который их в лесу ловил, и жил так их продажей,
Всегда искусно дул в свирель, их пенью подражая,
Когда слетались, сеть бросал, и сил не тратил даже.
Затем садил их в короб всех и уносил из леса,
Раз Бодхисаттва им сказал: «Ловец нас всех погубит.
Но мы должны сопротивляться, он ловить нас любит,
Я знаю одно средство, как перехитрить нам беса.
Когда бросает на нас сеть, то мы должны все, в петли
Просунув головы, лететь, друг другу не мешая,
В одном из направлений, сеть при этом расправляя,
Чтоб не запутаться в ней, и не налететь на ветви.
Сеть унеся куда-нибудь, мы будем выбираться,
И станем всегда дружными, друг другу помогая,
И где б он не охотился, мы будем все спасаться.
Как видите вы все, что моя выдумка простая».
Перепела все согласились с данным предложеньем.
Наутро все испробовали этот метод, новый,
Когда ловец птиц сеть на них набросил после пенья,
Поднялись разом все, сеть сбросили на куст терновый.
В тот день так и ни с чем домой ловец птиц возвратился.
Он понял птиц задумку, и расстроенным остался,
Как и в день, следующий, провал тот же повторился.
Шло время так и в сеть к нему никто не попадался.
Его жена, всё видя, упрекать его тут стала:
«Приходишь ты пустым вот каждый день с твоей охоты,
Живём мы впроголодь, а у тебя и нет заботы,
Быть может, время поменять занятие настало»?
Но он ответил ей: «И быть не может разговора,
Сейчас все птицы дружные, и это удаётся
Им избегать их гибели, но вот возникнет ссора,
И снова полный короб их домой тащить придётся.»
И Бодхисаттва это знал, их всех предупреждая:
– «Не ссорьтесь меж собой, ведь дружба – наше всех спасенье,
Не тратьте вашей силы, её в ссорах оставляя,
Лишь в нашей собранности кроется наше везенье».
Но, сидя дома, Птицелов наш песню пел, другую:
«Когда птицы едины, их нельзя поймать всех в сети,
Но вот поссорятся, и в руки попадут мне эти».
Нетерпеливо ждал он ситуацию такую.
Раз как-то перепел летел и одного вдруг клюнул
Нечаянно. Тот закричал: «Кто в голову клюётся»?
Ответил он: «Невольно сделал я, уж как придётся,
Ты извини меня, я делать это и не думал».
Но тут меж них случилась ссора вместо примиренья,
И стали все перепела в ссоре клевать друг друга,
Сказал им Бодхисаттва тут: «Не будет вам везенья,
Так как из дружественного сейчас вы вышли круга.
А Птицелов приобретает силу, как я знаю.
И вы находитесь на грани все исчезновенья.
Поэтому сейчас я вашу стаю покидаю».
И сделал Бодхисатва в лес другой перемещенье.
Охотник вскоре в лес приехал со своею сетью,
И с ловкостью, отменной, вдруг накинул на всю стаю.
Один сказал другому: «Когда в воздух я взлетаю,
От сети перья все летят, как будто лупят плетью».
Другой сказал: «Лети же, потеряем все везенье».
И тот сказал: «И ты лети». Пока спор продолжался,
Сеть всех накрыла, и ни один в воздух не поднялся,
Ловец в тот день пришёл домой в хорошем настроенье.
Давно когда-то Бодхисаттва божеством родился
В лесной глуши, где в чаще у бобров была запруда,
На дереве возле пруда жил, далеко от люда,
Хотел понять жизнь всех существ, когда там находился.
Недалеко был пруд с чистый водой, где рыбы жили,
Журавль подумал, на них глядя, как они резвятся:
«Их как-то нужно обмануть и съесть, чтоб догадаться
Они бы не смогли, какие б умные не были».
На берегу реки в задумчивости сел, глубокой,
И рыбы, видя его, грустного, к нему подплыли,
– «О чём это ты думаешь, старик»? – они спросил,
– «Да вот, – сказал он, – скоро будет мне здесь одиноко.
В пруду мало воды, и запас пищи истощится,
К тому же жарко здесь, и вы здесь водитесь так кучно,
Я думаю о том, что вскоре с рыбами случится.
Помрёте все, несчастные, вы, и мне будет скучно».
– «Что делать нам? Как выйти их такого положенья»? –
Спросили рыбы. «Если б вы поверили, то знали, -
Сказал Журавль, – я мог бы вам помочь в вашем спасенье,
Вас перенес в другое место, если б пожелали».
– «Но как ты можешь нас перенести»? – они спросили.
– «По одиночке в клюве, – он сказал, – не трудно это,
Там пруд огромный, чистый, много лотосов и лилий,
Вряд ли подобный водоём ещё найдёте где-то».
– «Из журавлей ты первый, кто заботится о рыбах, -
Они ему, подумавши, сказали с подозреньем, -
Обманешь ты нас, так как съешь всех, иль погубишь либо,
Так нашей смертью и закончится переселенье».
– «Но если вы не верите, что пруд такой найдётся, -
Сказал он, – я могу кого-нибудь туда доставить
Из вас, где он посмотрит всё, затем назад вернётся,
Расскажет вам, вы будете то место ещё славить».
Ему поверили все рыбы, одного послали.
Чтоб он проверил, в правдивости слов бы убедился,
Что чистая вода в пруду, где жить они бы стали,
И много ль корма в нём, и в каком месте находился.
А Журавлю сказали: «Можешь взять, он всё расскажет,
Желаем доброго пути вам, и летите вместе».
Журавль отправился с той рыбой, вскоре был на месте,
Ей показал весь пруд и дал ей искупаться даже.
Затем обратно он принёс и выпустил на волю,
Собратьям рассказал тот о месте с восхищеньем,
Подумали все и решились на переселенье,
Журавль их стал переносить, определив их долю.
Он приносил их к дереву и поедал с птенцами,
И рыбам ничего, как умереть, не оставалось,
Усеяно всё было вскоре рыбными костями,
В пруду же, прежнем, ни одной рыбёшки не осталось.
Когда вернулся он к пруду, то там лишь рак остался,
Журавль его хотел съесть, и к нему так обратился:
– «Эй, рак, ты здесь один, и в плохом месте поселился,
Тебе не скучно? Я б в другое место перебрался.
Есть Лотосовый пруд, в нём красота царит такая,
Что глаз не отведёшь, и корма всякого хватает,
Там вся растительность, которая в прудах бывает,
Всех рыб туда я перенёс, живут, горя не зная,
А хочешь, я могу перенести тебя туда же,
Ты будешь жить как царь там, в наслаждении купаться,
Тебе не нужно будет ни о чём там думать даже,
На солнце будешь греться, плавать, видом любоваться».
Спросил Рак: «Как же хочешь ты меня туда доставить»?
– «Доставлю тебя в клюве. Ты не бойся, будь смелее».
– «А если клюв откроешь, можешь в другой мир отправить,
Могу лететь, держась клешнями лишь на твоей шее».
Журавль с ним согласился, не придав словам значенья,
Рак сел на Журавля, держась клешнёй за его шею,
Так полетели оба они к месту назначенья,
Журавль подумал, что осуществил свою идею.
Когда они уже к пруду с цветами подлетели,
Рак видел, всё под деревом усыпано костями,
И понял, что всех рыб птенцы там с Журавлём склевали,
Никто из них не спасся, смерть нашли все меж корнями.
Сказал Журавль тут: «Вот пруд, куда мы прилетели,
Ты думал, я – слуга, которым все повелевали?
И рыбы в пруду этом, райском, тоже жить хотели,
Но глупыми все оказались, и мы их склевали».
Сказал Рак: «Из-за глупости все рыбы пострадали,
Хотел меня ты съесть, но свою глупость не заметил,
Меня на спину посадил, когда мы вылетали,
Клешня моя на твоей шее, это ты приметил?
И если я умру, то я умру вместе с тобою,
Отрезать твою голову мне ничего не стоит,
Могу сейчас я это сделать, упадём обои,
Так как? Нам жить? Иль смерть объятия свои откроет?»
Он сжал клешню, Журавль сразу стал тут задыхаться,
Воскликнул: «Не губи меня. Вражды нет между нами,
Я никогда больше не буду съесть тебя пытаться,
Оставь мне жизнь, и мы всегда останемся друзьями».
– «Тогда спускайся, отпусти меня, мы прилетели», -
Сказал Рак Журавлю. Тот сразу начал приземленье.
Рак шею сжал клешней, когда они на берег сели,
Отрезав ему голову, как черенок растенья.
Затем Рак в пруд полез, вокруг себя цветенье видя,
Там чистая была вода, как чистые притоки,
Всё замечая, Бодхисатва, на том древе сидя,
В задумчивость впав, написать решил такие строки:
«У нас есть в жизни всё: зло, доброта, любовь и драка,
И наше поражение всегда нас огорчает,
Когда обман в делах сквозит, успех их не венчает,
И это видно на примере журавля и рака».
В то время, как в Бенаресе царь Брахмадатта правил,
Святейший Бодхисаттва обезьяною родился,
На берегу реки, когда он вырос, поселился.
Один жил в размышленьях, всех сородичей оставил.
До этого он князем обезьян был в их селенье,
Но стал самоусовершенствованьем заниматься,
Часы он в думах проводил, ища уединенья,
От всех назойливых существ пытаясь укрываться.
Рос дикий сад на острове речном и одиноком,
Меж островом и берегом вершина выступала
Большого камня над водой, и князю помогала
Перескочить на этот остров от него с подскоком,
Там фруктами на острове том редкими питался,
В тени деревьев время проводил он в размышленье,
А вечером в прыжках на другой берег возвращался,
Ночь проводит, где жил, недалеко от их селенья.
В то время жил там Крокодил с супругою своею,
Которая раз князя обезьян там увидала,
Он ей очень понравился, она мужу сказала:
– «Желанье у меня есть его сердце съесть скорее».
Муж ей ответил: «Понял, ты его получишь скоро,
И сможешь сердцем обезьяним вволю насладиться».
На камень тот большой улёгся после разговора,
Стал ждать, когда наступит вечер и князь возвратиться.
А Бодхисаттва день провёл на острове, как птица,
Когда хотел вернуться с того камня он с подскоком,
Заметил, верх стал выше на том камне, одиноком,
Подумал, отчего могло такое получиться.
В тот день, вода не повышалась и не понижалась,
А камень вырос, не уловка ль это крокодила,
На камне что-то там лежало, от него скрывалось,
Решил он с ним поговорить, чтоб тень всё прояснила.
И крикнул: «Камень, эй, там»! Но в ответ было молчанье,
Он крикнул так ему три раза, не было ответа,
Тогда он крикнул: «Что? Не обращаешь ты вниманья
Сегодня на меня, не отвечаешь? Странно это»!
Подумал крокодил: «Они общались в дни другие,
А тут камень молчит и вызывает подозренье».
Он крикнул: «Нужно что тебе? Проблемы есть какие»?
На камне обнаружив своё местонахожденье.
– «Ты кто»? – его спросил князь. – Почему ты там улёгся»?
– «Я – крокодил», – сказал тот, – хочу сердце твоё скушать.
Решил князь, нужно обмануть его, чтоб он увлёкся,
Лишь так вернусь домой я, крикнул: «Можешь ты послушать?
Решил пожертвовать собой я и тебе отдаться,
Раскрой же шире пасть, я в неё прыгну, ты поймаешь,
Ведь я ж на острове не буду вечно оставаться,
От скуки там помру, уж лучше съешь меня, как знаешь».
Пасть крокодил открыл, глаза, при тот, его закрылись,
Всегда бывает так, когда рот он открывает,
Князь прыгает, нагой на его череп наступает
И он – на берегу, а у того глаза открылись.
Подумал Крокодил: «Князь чудеса творить умеет»
Из сложных ситуаций всех всегда он выбирался
И добродетелями всеми четырьмя владеет
Врагов всех победил, когда ещё мир создавался.
Правдивость, щедрость, стойкость, благонравие такие,
И помогают в трудностях всех пролагать дорогу,
Оценивая качества, владеют что святые
Уполз отчаявшийся крокодил в свою берлогу.
Когда в Бенаресе Брахмадатта царём назвался,
Святейший Бодхисаттва обезьяной вновь родился,
Потом подрос он, на берегу Ганги поселился,
Красотами природы с наслажденьем любовался.
Как слон, он сильным стал, красивым, крепким и здоровым,
А в водах Ганга крокодил жил со своей женою,
Она на Бодхисаттву взглядом посмотрела, новым,
Сказав: «Часть красоты его буду носить с собою».
И, обратившись прямо к мужу, так она сказала:
– «Хотела б сердце князя обезьян всех я отведать,
Не знаю, сбудется ли мечта им пообедать,
Но с тех пор, как увидела его, я всё мечтала».
Но крокодил ей возразил: «Вода – наша стихия,
Где мы охотимся, его же – вся страна, большая,
Он ловок и умён, его возможности такие,
Что даёшься диву. Поймать его как, я не знаю».
Схвати его, – она сказала, – знать я не желаю,
Как это сделаешь, с хитростью иль обыкновенно
А если я не получу, умру я непременно,
Ведь от желания его сожрать я пропадаю».
Ей крокодил сказал: «Не бойся, я найду всё ж средство
Его перехитрить. И его сердце своим будет,
Муж любит тебя, обещанье своё не забудет».
Когда пришёл попить князь, вынырнул он по соседству,
Сказав: «Любезный князь, ты почему лишь здесь пасёшься,
На этом берегу, где фрукты плохо вызревают,
И почему на другой берег не перенесёшься,
Плоды где сладкие растут и всё благоухает»?
– «Ну как перенесусь я? – князь спросил, – мне невозможно,
Река здесь, в этом месте, широка и так огромна».
– «Садись ко мне на спину, отвезти будет не сложно
Тебя мне на тот берег, тебе если так удобно».
Ему поверил Бодхисаттва, на спину забрался,
Но его в воду сбросил, лишь от берега оплыли,
Его стал спрашивать князь, когда в речке оказался:
– «Зачем ты сделал так, мы о другом ведь говорили»?
– «Какой мне смысл тебя переправлять ещё куда-то? -
Сказал тут крокодил, – как тебе это б не хотелось,
Но вот моей жене съесть твоё сердце захотелось,
И случай мне такой представится ещё когда-то,
Чтоб самого тебя к её обеду мне доставить»?
Услышав слова эти, Бодхисаттва рассмеялся,
Сказав: «Но это ж хорошо, что ты во всём признался,
И хорошо, что мне сказал, но нужно мне добавить,
Всё дело в том, что сердца нет со мной в час, данный,
Ведь не всегда мы ходим с ним, когда же мы гуляем
То на макушках фиговых деревьев оставляем
Его, таков обычай наш, немного, правда странный.
Вон видишь, что оно висит на фиговой макушке,
Мне нужно взять его с собой, на дерево подняться,
И нам не стоит без него к жене твоей являться,
Позволь подняться, взять его мне с фиговой верхушки».
Сказал тот: «Отдашь сердце, убивать тебя не стану».
Князь с его помощью до того берега добрался,
На дерево влез, в безопасности там оказался,
И крикнул: «Обманув меня, померил ты обману,
Что сердце обезьяны на деревьях оставляют,
Ты глуп совсем, живёшь в иллюзиях и заблужденьях,
Большой ты телом, ум же твой песчинку составляет,
Хитришь, используя своё ничтожное мышленье».
Услышав это, крокодил расстроился, жалея,
Как будто бы с мешком он полным золота расстался
Уполз к своей жене и в своей глупости признался.
Та злилась, о несбывшейся идее сожалея.
Когда в Бенаресе царь Брахмадатта ещё правил
То Бодхисттва как бог дерева на свет родился,
Его приют на кладбище в то время находился,
Где обитал он, и потом следы свои оставил.
В Бенаресе в то время повсеместно объявили
В честь демона Наккхатта праздника всем проведенье,
Люд вина оставлял на перекрёстках, угощенье,
Так как его боялись, им запуганы все были.
А в полночь в город тот шакал проник через каналы.
Наелся рыбы он и мяса, и вина напился,
От счастья захмелев, в кусты Пунага завалился,
Проспал до полудня, как спять все сытые шакалы.
Когда проснулся, то подумал: «Как ему убраться
Из города, но тихо, чтобы люди не побили,»?
На улице, одной, решил у алтаря остаться,
Лежать там незамеченный, кругом люди ходили.
Увидел он, Брамин идёт, решивший там умыться.
Подумал: «А брамины все ведь деньги любят очень,
Он меня вынесет, могу в плаще его укрыться,
Через него к моей свободе будет путь короче».
И человеческим он голосом сказал тихонько:
– «Брамин, я двести золотых монет в схронах имею,
В плаще из города меня ты вынесешь легонько,
Они будут твои, отдам тебе всё, чем владею».
Брамин неравнодушен был к деньгам, как все святые,
Шакала он поднял, в плащ завернул, вынес за врата.
О злате думал, все желания были простые,
От города он уходил, не ведая, куда-то.
Шакал сказал, увидев кладбище перед собою:
– «Здесь отпусти меня на волю, клад мой здесь хранится».
Тот, отпустив, спросил: «Когда расплатишься со мною»?
Шакал сказал ему: «Плащ расстели у той гробницы».
Брамин плащ расстелил, с молитвой демона прославив,
Шакал на плащ брамина же вначале помочился,
Затем всем тем, сожрал что накануне, облегчился,
И прытью убежал, брамина в дураках оставив.
Всё видя, Бодхисаттва, высказал стихотворенье:
«Шакалу верить – как брамину разума хватило?
Неужто золото его рассудок ослепило?
Так, что дерьмо за злато принял он в воображенье».
Когда в Бенаресе царь Брахмадатта находился,
Народом правил, принимая уваженья знаки,
В семье у земледельца Бодхисаттва вновь родился,
Подрос, работал на полях, выращивая злаки.
Купец один в то время в их селенье появился,
С товаром, на осле гружёном, вещи продавая,
А ночью осла он в львиную шкуру наряжая,
Пускал, чтоб в поле рисом и ячменем наедался.
Крестьяне, в поле его видя, за льва принимали,
И потому, чтобы прогнать его, не приближалась,
Так как погибнуть от его страшных клыков боялись,
Издалека его завидя, сразу убегали.
Купец однажды у деревни той остановился,
Где Бодхисаттва жил в семье крестьянина, простого,
Решил поспать он после путешествия, ночного,
Осла же в львиной шкуре отпустил, что подкрепился.
Тот стал ячмень на поле есть, и люди увидали,
Что в поле у них лев, все вместе сразу же собрались
С оружием и трубами в то поле побежали.
И стали громко там кричать, так как ещё боялись.
Бил барабан, гудели в трубы все, шум создавая,
Чтоб отогнать льва от села, в его обличье, диком,
Вместо того, чтоб зареветь, окрестность оглашая,
От страха закричал вдруг громко лев ослиным криком.
Рёк Бодхисаттва так: «Рядиться многим удаётся
В их жизни, надевая чужие одеянье,
Но стаёт ясно, когда вместо львиного рычанья,
Страх наводящего, ослиный крик лишь раздаётся».
Крестьяне, видя осла в львиной шкуре, разозлились,
Лупили так, что кости все переломали,
Взяв шкуру львиную, в своё селенье возвратились,
Оставив умирать осла, ему не сострадали.
Купец, видя осла, такое сделал замечанье:
«Осёл мой долго вволю ел, так как во льва рядился,
Но стоило ему лишь крикнуть, жизни он лишился».
Ушёл он. Испустил осёл последнее дыханье.
Когда в Бенаресе царь Брахмадатта находился,
И подданное населенье ему было радо,
Вновь Бодхисатва на свет попугаем появился,
Его назвали Рёдха, его брата – Поттхапада.
Когда ещё обои они маленькими были,
Охотник их поймал и брахману дал в услуженье,
Усыновил их брахман, они в доме его жили,
С любовью относился к ним он, как и восхищеньем.
Но брахмана жена была развратной и неосторожной,
Когда он по делам своим в поездку собирался,
Их попросил: «Порученьем отягощу, несложным,
Я вас, так как из слуг никто мне верным не остался,
Следите за хозяйкой, за её всеми делами,
Что будет делать без меня, хорошими, дурными,
Встречаться будет дома ли с мужчинами, какими,
Всё наблюдайте, всё останется то между нами».
Уехал он, жена жила развратным поведеньем,
Мужчинам не было ночью и днём конца и края,
У Поттхапада это вызывало возмущенье,
Сказал он Рёдха: «Это распутство, я полагаю,
Безнравственно, нужно сказать ему, когда вернётся».
Но Рёдха молвил ему: «Делать этого не надо,
Иначе всё бедой для нас обоих обернётся,
Пусть брахман сам с женой наводит в доме свой порядок».
И всё же Поттхапада высказал своё сужденье
Жене брамина: «Матушка, зачем ведёшь развратно
Себя ты. Недостойное ведь это поведенье,
Ты каждый день мужчин в наш дом приводишь многократно».
– «Ты прав, я поступаю дурно, – та ему сказала, -
Впуская в дом свой их, я этим мужа обманула,
Но больше делать так не буду, я всё осознала,
Иди ж ко мне». Она ему вмиг голову свернула
И бросила в огонь, сказав: «Ты перешёл границы,
Набрался наглости хозяйке делать замечанье,
Ты получил своё, так как со мной посмел забыться,
Так разговаривая, заслужил ты наказанье».
Когда приехал брахман, то он к Рёдха обратился,
Спросив: «Ну как в отсутствие моё вела супруга»?
Ответил тот: «Отец, как хорошо, что возвратился!
Спросил ты лучше б у моего брата, также друга.
Не скажут мудрецы о том, что не было, иль было,
Когда всё, сказанное ими, пользы не приносит,
И даже когда правда сама высказаться просит,
Нехороши слова те, о том, что происходило.
Поэтому и умер Поттхапада, незабвенный,
И уничтоженный огнём он в пепел превратился
Всё потому, что выбрал правды путь, обыкновенный,
Когда не хочет зло, чтобы секрет её открылся.
Поэтому нельзя всё говорить, чтоб сохраниться».
Затем он брахману всё рассказал, в конце добавив:
– «После того что было, не могу здесь находиться».
Простившись, улетел он в лес, дом брахмана оставив.
Когда в Бенаресе царь Брахмадатта находился,
Жил Бодхисаттва как газель Курунга в лесной чащи,
Был пруд с чистой водой, где мелкий зверь только водился,
Их можно было увидать всех на водопое чаще.
Жил дятел на вершине дерева вблизи от пруда,
В пруду на глубине же обитала черепаха,
На берег выбиралась погулять она оттуда,
Имея панцирь на спине, могла гулять без страха.
И так случилось, что они дружны были все трое,
Со временем в лесу этом охотник появился,
Купил он дом у леса, и в том доме поселился,
Следы газели, как-то он нашёл у водопоя.
Поставил из ремней силки он, и газель попалась,
Она пришла к пруду, чтобы напиться пред рассветом,
В тиши, предутренней, её стенание раздалось,
Её услышав, появились друзья месте этом.
В силках увидев Бодхисаттву, дятел понял сразу,
Что жизнь того в опасности, и он теряет силу,
Силки он видел, но вот сам не попадал ни разу,
А черепаха, выйдя из воды его спросила:
«Но что же нужно делать, чтобы он освободился»?
И дятел ей сказал: «Подруга, зубы ты имеешь,
Перегрызёшь эти ремни, ловушку одолеешь,
Я ж постараюсь, чтоб охотник рано не явился».
И он запел: «Попал в ловушку друг, его страданьям
Поможем мы, ремни силков перегрызёшь зубами,
Освободится он, благодаря нашим стараньям,
Не дам охотнику прийти, живым друг будет с нами».
Ремни грызть стала черепаха, другу помогая,
А дятел полетел к охотнику для наблюденья,
Когда хотел тот выйти после всех приготовлений,
То дятел клюнул его прямо в лоб, выйти мешая.
Охотник, видя поведенье птицы, удивился,
Подумал, что беде быть, в доме временно остался,
Когда же вновь силки проверить он к пруду собрался,
То дятел тут опять, чтоб помешать ему, явился.
Подумал дятел: «В доме у охотника два входа.
Он выйдет через задний выход. Я его там встречу».
Когда охотник выходить стал, то ему навстречу
Вновь дятел ринулся стал и клевать у огорода.
Охотник на восходе солнца взял копьё с собою,
А дятел улетел, сказать, чтоб те поторопились,
Остался лишь ремень один, от всех освободились,
Газель, шаги услышав, порвала ремень ногою,
И, жизнь спасая, в чащу от охотника умчалась,
Её как будто от ловушки порыв ветра сдунул,
А черепаха от бессилия лежать осталась,
Её охотник подобрал и в свою сумку сунул.
А сумку положил на пень, что рядом он приметил,
Вернулся Бодхисаттва, за друзей переживая,
И пойманную черепаху на том пне заметил,
Решил помочь ей, ведь та гибла, его жизнь спасая.
Охотнику дал знать, что ослабел, силы теряя,
Тот в лес с надеждой, что убьёт, за нею устремился,
А Бодхисаттва, ложные следы там оставляя,
Вернулся к тому пню, и пленник враз освободился.
Сказал друзьям он: «Благодарен я вам за спасенье,
Вы поступили также, как друзья все поступают,
Друзья лишь в трудные минуты жизнь других спасают,
Таким должно быть истинное к дружбе отношенье».
Поднял он сумку с черепахой над водой рогами,
И та, из неё выпав, в глубине пруда укрылась,
Газель, с дятлом расставаясь, в себе чащу удалилась,
Так эта дружба стала ещё крепче меж друзьями.
Охотник же ни с чем в свой дом у леса возвратился,
Друзья же жили долго и друг другу помогали,
Ещё ни раз друг друга от опасности спасали,
В лесу закон взаимопомощи установился.
Когда в Бенаресе царь Брахмадата находился,
Гармония царила меж правителей, верховных,
В одной семье министра Бодхисаттва вновь родился,
Советником потом стал в делах светских и духовных.
Царь много говорил, никто не мог и слова вставить,
Не смел ему ни возразить, ни высказать сомненья,
И Бодхисаттва видел, что это вредит правленью,
Он думал, как его поменьше говорить заставить.
В то время черепаха в местном озере водилась,
А вместе с ней два лебедя там тоже обитало,
И черепаха эта с лебедями подружилась,
Со временем в том озере и корма меньше стало.
Два лебедя сказали ей: «Есть место обитанья,
Прекрасное, в горах святых у золотой пещеры,
Там чистый воздух, а в пруду хорошее питанье,
Не хочешь с нами полететь в Страну ту чистой веры»?
– «Как полечу туда я, – черепаха им сказала, -
Ведь я не птица, и, как у вас, крыльев не имею»?
– «Найдём мы палку, чтобы ты её во рту зажала, -
Сказали те, – возьмём концы мы в клюв, полетим с нею».
Они и сделали всё точно так, как и сказали,
И вместе с черепахой этой в небо полетели,
В то время, как они над дворцом царским пролетали,
Увидели их в небе дети, что внизу сидели.
Один из них сказал: «Сморите, как не удивляться?!
Две птицы тащат черепаху, вон, её поймали»!
Им черепаха крикнула: «Вас не должно касаться,
Друзья – это мои, по моей просьбе вверх подняли».
Открыв свой рот, она стремглав на землю полетела,
Ударилась о землю, раскололась на две части,
А во дворце, царь, это видев, принял за несчастье,
И пригласил советников, узнать чтоб, в чём же дело?
Спросил он Бодхисаттву: «Как могло так получиться»?
И тот сказал: «Я долго ждал, чтоб высказать вам мненье,
Чтоб помнили всю жизнь вы это, что может случится,
Когда бездумно открывают рот с нравоученьем.
Любила делать черепаха тоже замечанья,
И раскрывала рот свой, когда надо и не надо,
Но есть минуты в жизни, когда дорого молчанье,
Когда может свести одно лишь слово в бездну ада.
И вам, Ваше Величество, запомнить б не мешало,
Чрезмерная болтливость привести может к несчастью,
Раскрыв рот, черепаха раскололась на две части,
А слово лишнее ведёт к падения началу.»
Услышав речь советника, царь в мысли погрузился,
После чего немногословным стал он в разговорах,
И, как мудрец, к придворным стал прислушиваться в спорах,
В молчанье взвешенностью ум его обогатился.
Когда в Бенаресе царь Брахмадата находился,
Народом правил, добродетель свою проявляя,
То Бодхисаттва в виде дятла вновь на свет родился,
В лесу на дереве жил, за зверями наблюдая.
Раз лев добычу жрал, кость в горле у него застряла,
Сидела крепко, глубоко, ему есть не давая,
Весьма жестокую боль его горлу доставляла,
Не мог ни есть он и не пить, лежал всё, умирая.
В то время дятел полетал там в поиске питанья,
Увидев льва, страдающего, сел на ветку рядом,
Заметил, мучается как внизу лев от страданья,
Спросил: «Друг, что с тобой? Тебе, быть может, что-то надо»?
Лев рассказал ему о неприятном злоключенье,
Ему дятел сказал: «Я б сделал кости извлеченье,
Что, несомненно, помогло тебе бы в исцеленье,
Но в пасть боюсь войти, сожрёшь меня в одно мгновенье».
Ответил лев: «Не бойся друг, клянусь, меня ты знаешь,
Ты делаешь добро мне, я его не забываю,
Тебя не проглочу я, ведь ты жизнь мою спасаешь.
И мне мораль известна, хоть и всех я пожираю».
Сказал дятел: «Я помогу, хоть и не верю в чудо».
Когда лев лёг, то дятел палку меж зубами вставил,
Чтоб челюсти не смог тот сжать, и кость вынул оттуда,
Затем палку убрал и быстро место то оставил.
Лев выздоровел и стал пожирать зверей в округе,
Решил проверить дятел, помнит ли лев о том благе,
Что ему раньше сделал он, заботившись о друге,
Пропел стихи ему, когда улёгся тот в овраге.
«Когда кому-то в трудную минуту помогают,
Спасая ему жизнь, иль облегчить его страданья,
То от своих припасов он им что-то оставляет,
В знак благодарности, иль выражая им признанье».
Ответил лев: «Когда питаюсь я животных кровью,
Живу добычей, сея смерть, всем принося несчастья,
Какая может быть там связь с какой-то там любовью,
Доволен будь, что цел, ведь побывал в моей ты пасти».
Ответил дятел: «Тот, кто благодарности не знает,
Кто не имеет представленья о вознагражденье,
Кто даже и к поступкам, добрым, чувств не проявляет,
Тот не заслуживает ни любви, ни уваженья.
К таким от проявленья чувств всех нужно удержаться
Такой, чтоб приносить несчастье всем, на свет родился,
Необходимо от таких подальше всем держаться».
Сказав эти слова, дятел поспешно удалился.
В начале всех времён на обсуждение собрались
Все люди в поле и царя провозгласить решили,
Среди самых достойных кандидаты отбирались,
Когда же его выбрали царём, довольны были.
И в то же время звери льва царём провозгласили,
Царём рыб кит стал – больше всех его размеры были.
И птицы также царя выбрать своего решили,
Вокруг скалы летали и все разом говорили:
– «Царя все люди, рыбы и животные имеют,
И только мы остались без царя, нам не хватает
Правителя, который наши нужды понимает.
Которого никто из нас не уважать не смеет.
Ведь мы хотим, чтоб и у нас, у все, был бы правитель,
Царя нет – наше общество становится слабее,
И нами должен всеми управлять наш повелитель,
Давайте ж, здесь собравшись, изберем его скорее».
При выборе вниманье на Сову все обратили,
Два раза обсуждали, чтобы все пришли к согласью,
Два раза в обсуждении согласными все были
И говорили, что Сова их приведёт всех к счастью.
На третий раз Ворона им сказала: «Обратите
Вниманье, что вид, неприветливый, она имеет,
Неужто вы ворчливого царя у нас хотите,
Который будет нас всегда ругать, когда стемнеет?
И как он будет выглядеть, когда он станет гневным?
Как он впадёт вдруг в ярость ни с чего, представьте только,
Когда ему пшено вы подадите, непременно,
Запустит в вас тарелкой он, осколков будет сколько?!
Как вы хотите, но я выбор этот отвергаю,
Хоть и подходит она нам из родственных всех видов
В цари по разуму, но вот, что будет, я не знаю,
Не дай бог, если затаит она на нас обиду.
Все птицы ей поверили, но всё ж её спросили:
– «Скажи нам, ты кого считаешь лучшей, дорогая?
Ведь может разозлиться даже птица, молодая,
Сова же превосходит всех по разуму и силе».
Она спросила их: «Кто видел, чтоб сова смеялась?
Что б ни сказали вы, в цари Сова нам не годится,
Что будет, если на всех нас она вдруг рассердиться»?
Ворона в этом споре при мненье своём осталась.
С тех пор вражда возникла меж Совою и Вороной,
Хоть и Ворона с того слета птиц всех улетела,
Сову не выбрали на царство. Стая захотела,
Чтоб Лебедь стал царём, он получил от всех корону.
Когда в Бенаресе царь Брахмадата находился,
Его народ весь прославлял, в спокойствие трудился.
То Бодхисаттва львом в то время вновь на свет родился
И жил в лесу, рос и могущественным становился.
Стоял лес, смешанный, поблизости от океана,
Росли в нём пальмы и деревья с Белува-плодами,
Жил заяц в зарослях, переплетённых всех лианой,
Питался он плодами тех деревьев меж кустами.
Раз как-то вечером уже домой он возвращался,
В пути подумал: «Если вдруг произойдут несчастье,
Случится что-либо, и мир погибнет в одночасье.
Куда бежать? И где спастись мне»? Он разволновался.
И тут ещё с Белува-дерева что-то упало,
Раздался сильный грохот, сердце зайца ушло в пятки,
Он бросился бежать, что было силы, без оглядки
Так что вокруг него в его глазах всё замелькало.
Когда бежал он, то другие зайцы попадались,
И спрашивали его, от кого он убегает.
– «Вы что не видите, – кричал он, – земля погибает».
И зайцы, чтоб спастись с ним, к нему присоединялись.
Когда увидели их кабаны, газели, лоси,
За ними лисы, буйволы, быки и носороги,
Узнав причины страха их, всё моментально бросив,
Пустились вслед за ними, всё ломая по дороге.
И даже сильные самообладанье теряли,
Слоны, львы, тигры в страхе устремились вслед за ними,
Как только о конце земли, грядущем, узнавали,
Безумство и животный страх овладевали ими.
Увидел Бодхисаттва их несущееся стадо.
Спросил их: «Что случилось»? И они ему сказали:
– «Земля сейчас погибнет, всем спасаться скорей надо».
Охваченные паникой все дальше побежали.
Тогда подумал Бодхисаттва: «Но всё это странно:
Когда-то чтоб земля гибла – такого не случалось,
Так как земля существовала в мире постоянно,
И кто-то слух пустил, и стадо панике поддалось.
И если я не помогу, произойдёт несчастье,
Спасти я должен их». И он на гору устремился,
Где на вершине в страхе весь звериный род укрылся
И трижды рёвом горы огласил из своей пасти.
Вначале он спросил львов, почему те испугались,
Что их заставило бежать, как трусов, вместе дружно,
Они сказали, что гибнет земля, спасаться нужно,
Поэтому они и на вершине оказались.
Спросил их Бодхисаттва: «Вы всё видели глазами,
Как гибнет земля наша, и как кто-то погибает»?
– «Нет, – те сказали, – но слоны о гибели всё знают,
Они же мудрые и всех умнее между нами».
Спросил лев у слонов, но те сказали, что не знают,
Но слышали от тигров о трагической той вести,
А те – от носорогов, те – от буйволов, и вместе
С быками, кабанами всё трагичность понимают.
В конце узнал лев, что газели весть распространили,
Узнав её от зайцев, те на зайца указали,
Что, сломя голову бежал, когда его спросили,
И наконец со львом все слуха автора узнали.
Спросил его Лев: «Видел ты своими всё глазами,
Как гибнет земля наша, расскажи, как всё случилось».
Сказал тот: «Возвращался, я домой, солнце садилось.
Подумал я, придёт всему конец, что будут с нами.
И вдруг услышал грохот, будто небо вдруг упало
На землю, я у дерева-Белува находился,
Я понял, что конец всему пришёл, бежать пустился,
Так как от грохота того безумно жутко стало».
Подумал Бодхисаттва: «С этим нужно разобраться,
У дерева Белува все плоды растут большие,
На месте от его паденья след должен остаться,
И при паденье шум все издают плоды такие».
Сказал он всем: «Я с зайцем на том месте побываю,
Проверю всё, после чего и правду вам открою,
Приходит ли земле конец, погибнет ли, узнаю».
И к тому месту устремился, взяв зайца с собою.
Когда они на место прибыли, то увидали,
Под деревом-Белува спелый плод лежать остался,
И от его паденья средь животных страх начался,
Когда все звери в панике на гору побежали.
Лев, зайца на спину взяв, к зверям быстро возвратился,
Сказал им, что конца земли нет, чтобы не боялись,
И отпустил всех, мир среди зверей вновь воцарился,
Так Бодхисаттва спас животных, все в живых остались.
Пред тем в Бенаресе как Брахмадатта появился,
Вели жизнь звери вблизи озера с водою, чистой,
Там Бодхисаттва в образе газели вновь родился,
Когда его мать родила, был в шкуре золотистой.
Глаза его как камни драгоценные сияли,
Рога же, как при лунном свете, серебром блестели,
Оттенок, лакировочный, копыта ног имели,
Хвост как у яка был, его пятьсот сопровождали
Газелей, он царём был стада с прозвищем Нигрода.
Бродил с ними в лесу, где его звери все любили,
А рядом жил другой царь Сакха, из того же рода,
Он тоже был прекрасен, с ним пятьсот газелей жили.
В то время царь Бенареса вдруг занялся охотой,
Без мяса, свежего, газелей за стол не садился,
Придворные все были обременены заботой,
Устроить как охоту с тем народом, что трудился.
Подумали все люди: «Царь охоту в лесах любит,
От дел нас отрывает, чтоб ему мы помогали,
Преследуя газелей, все посевы наши губит,
Не лучше ль сделать, чтоб газелей в парк его согнали»?
Царю понравилась идея, отдал приказанье,
Чтоб люди, шум в лесу устроив, в парк их всех пригнали,
Для них устроил он кормушки, дав им всем питанье
И воду, парк огородил, чтоб те не убежали.
Когда меж всех увидел царь газелей двух, прекрасных,
То запретил их убивать, храня для размноженья,
Когда других отлавливали, ранили напрасно
Спасавшихся, и Бодхисаттва сделал предложенье
Царю Сакха: «Чтоб нас напрасно всех не убивали,
Давайте все решим, судьбе чтоб каждый покорился,
Знать, быть кому зарезанным, чтоб жребий все бросали».
Царь Сакха с этим предложеньем, молча, согласился.
Так каждый день бросали жребий, на смерть уходили
Покорно те, кому расстаться с жизнью предстояло,
Шёл обречённый к повару, на бойню уводили
Его, и там сама судьба ему жизнь отнимала.
Пришла как-то к царю Сакха газель из его стада,
Сказав: «Беременная я, должна ожеребиться,
Сегодня жребий выпал мне, и умирать мне надо,
Нельзя ли как-то подождать, чтоб плод сумел родиться»?
Сакха сказал: «То, что ты просишь, сделать невозможно,
Твой жребий выпал, тебе нужно с жизнью расставаться,
Судьба решила так, тебе нельзя в живых остаться,
Тебя никто не подменит, проститься с жизнь сложно».
Тогда пошла газель к Нигроде и всё рассказала
Ему, он, выслушав, сказал: «Иди, рожай спокойно,
Тебя я заменю собой, моя пора настала
Расстаться с моей жизнью, что я сделаю достойно».
Он к повару пошёл, положил голову на плаху.
Тот испугался, видя самого царя Нигроду,
И к своему царю пошёл докладывать со страха,
Пришёл с придворными тот и со множеством народа.
Когда Венареса царь увидал царя газелей,
Спросил его: «Но почему на плахе вы лежите?
Ведь я вам вечную жизнь даровал, на самом деле,
Чтоб справедливость в стаде вы блюли, как вы хотите».
– «Любезный царь, ценю я вашу милость, – тот ответил, -
Мой род в пятьсот голов и справедлив, и дружен,
Но из другого рода я газель недавно встретил,
Беременную, из неё хотят вам сделать ужин.
Она ко мне со своей просьбой утром обратилась,
Чтоб кем-то заменил её я для плода рожденья,
Кого ж могу послать на смертное исчезновенье?
Поэтому пошёл я сам, так это и случилось».
Бенареса царь, слова эти слыша, удивился,
Сказав: «Я в жизни человека не встречал такого,
Кто бы от смерти добровольно сам не уклонился,
И сам пожертвовал бы своей жизнью за другого.
Имея, как ты, дружелюбие и состраданье,
И проявив поразительное ко всем терпенье,
Примера в жизни я не знал такого поведенья,
Хочу издать указ о всем вам жизни дарованье».
– «Великий царь, – тут Бодхисаттва молвил, поклонившись, -
Вы даровали жизнь нам, ну, а как же остальные,
Такие же, как мы и вы, все существа живые,
Они же будут гибнуть, вашей воле покорившись»?
Бенареса царь дал тут Бодхисаттве обещанье,
Не убивать животных, могут жить все, разводиться,
Нигрода же спросил: «Как рыбы будут жить и птицы,
Защиты если не найдут в среде их обитанья»?
– «И им я обещаю бережное отношенье, -
Сказал Бенареса царь, – я издам всем предписанье,
Чтоб жизнь всем сохраняли по моему веленью».
Святой спасти всех заручился царским обещаньем,
И молвил он, вставая с плахи: «Пять есть предписаний,
Которым должен следовать ты и твои все люди,
По вашей воле не должно быть жизни угасанья,
Тогда при умирании на Небо путь вам будет».
Когда дал клятву царь, то врата парка все открылись,
И все животные отпущены на волю были,
И об охоте и рыбалке люди все забыли,
И чувства доброты в народе сразу укрепились.
А у беременной газели сын вскоре родился,
Когда немного он подрос, она ему сказала:
– «Запомни, сын мой, где бы ты не находился,
Старайся с теми быть, у кого – доброе начало.
И сытой жизни не ищи, её искать не надо,
Старайся быть лишь там, где чувствуешь себя свободно,
Чурайся тех, кто добротой гордится всенародно,
Уж лучше умереть с Нигродой, чем жить с Сакхой рядом».
То было время, когда наставленья почитали,
Меж существами так доверие укоренилось,
Спокойно жили все, люди зверей не убивали,
И доброта меж всеми на земле всей утвердилась.
Когда в Бенаресе царь Брахмадатта находился,
Один жил брахман, вед знаток, всем широко известный,
Решил он сделать жертвоприношенье богам, местным,
Барана выбрал, лучшего, что в месте том водился,
Сказал ученикам своим, его чтоб откормили,
И шерсть на теле бы расчёсывали многократно,
Но прежде, чтобы вымыли его, к реке сводили,
Венок повесили на шею, и вели обратно.
Ученики барана повели к реке послушно,
В воде где искупали и оставили сушиться
На берегу, и стали рвать цветы, единодушно
Решив сплести венок, красивый, чтоб с ним возвратиться.
Баран же в это время думать о Карме остался:
– «Сегодня буду от своих страдания я избавлен».
От этой мысли, радость испытав, он рассмеялся,
Подумал: «Брахман же без милости будет оставлен».
От этой мысли он заплакал горькими слезами,
Когда это увидели ученики, спросили:
– «Скажи, смеялся ты и плакал, что за мысли были?
Своими чувствами ты не поделишься ли с нами»?
– «Нет, – им сказал баран, – меня об этом не просите,
Скажу в присутствие брахмана перед смертью в храме,
Меня вы лучше к вашему учителю ведите».
Те привели его к брахману, тот спросил в ашраме:
– «Я слышал, что ты плакал и смялся. В чём причина»?
Сказал баран: «Я вспомнил прежнее существованья,
Когда был брахманом я, и по своему почину
Барана принёс в жертву, эта жизнь мне – в наказанье.
Потом я становился им в своих перерожденьях,
С тех пор животным я пятьсот раз вновь перерождался,
В виде барана прожил я последнее рожденье,
От этой радости я у реки и рассмеялся,
Но тут подумал я о вас и сразу впал в расстройство,
Заплакал, стало жаль мне вас, мой путь вы повторите,
Уж таково в природе нашей все Кармы устройство,
Убив меня, вы так своей судьбы не избежите».
Ему ответил брахман: «Убивать тебя не буду,
К тому же, сохраню тебе жизнь, только ты не бойся,
В моём ашраме будешь долго жить, и успокойся,
Везде оберегать тебя мы станем и повсюду».
Баран сказал: «Твоя защита брахмана ничтожна,
Ведь злые обстоятельства довлеют надо мною,
И уберечь меня сейчас от смерти вряд ли можно,
Вы если находиться даже будете со мною».
Но брахман всё ж с учениками рядом с ним остался,
Куда б тот ни пошёл, за ним шёл следом, охраняя,
Когда баран, как только на свободе оказался,
Щипать в горах с кустов стал листья, шею поднимая,
Но тут вверху внезапно камешек с горы сорвался,
Вниз покатился и ударил в голову барана,
В одно мгновенье тот убит был и лежать остался,
А в голове его кровавая зияла рана.
В то время Бодхисаттва богом дерева родился,
Сидел в лесу, ноги скрестив и в думы погрузившись,
Как раз недалеко от того места находился,
Смотрел и думал обо всём, с вершины той спустившись:
«Когда плоды зала люди таким способом увидят,
То убивать живых существ в природе перестанут,
Убийство, как и преступление, возненавидят,
И сразу в мире чище, благороднее все станут».
И он пропел стихи своим изысканным и ясным пеньем:
– «Когда поймут, что к гибели ведёт нас и страданьям,
Начнут меняться все, проникнувшись единым мненьем,
Не станут убивать, наполнив душу состраданьем.
Тот, кто живые существа в природе убивает,
К несчастным жалости и состраданья не имея,
Лишь скорби множит средь живущих, боль мученья сея,
Себя сам разрушает, и в конце он погибает».
Как только Бодхисаттва рассказал всем о наличье
Причин в природе Кармы устрашающего ада,
Все поняли смысл жизненных путей своих различье,
Причин Кармы рождений – наказаний и награды.
И сразу от убийств живых существ всех отказались,
От этого в сердцах их добродетель укрепилась,
Взгляд прояснился на всё то, чем в жизни занимались,
Для них дорога в Град божественный открылась.
Когда в Бенаресе царь Брахмадатта находился,
В одной деревне у крестьянина на дворе скотном,
Вновь в мире Бодхисаттва в образе быка родился,
И назван был «Махалохита» именем животным.
Гуллалохита, младший брат его там появился,
Два брата день весь в поле на крестьянина трудились,
Красавица в семье была, отец ею гордился,
Решил богач, она и его сын чтоб поженились.
Когда настало время свадьбы, в дар им подарили
Крестьяне мешок риса и свинью, как подношенье.
Свинью все звали Муника, её рисом кормили,
Чтоб её мясо было вкусным всем на угощенье.
Гуллалохита, младший брат, сказал тут Бодхисаттве:
– «Мы в доме двое весь день не перестаём трудиться,
Едим траву, солому, всё, что людям не годится,
Хоть раз бы угостили рисом на во время жатвы.
А Муника не трудится, жрёт, спит и веселится,
А кормят её самым вкусным, чтобы стала жирной».
Сказал брат: «Не завидуй ты её еде, обильной,
Она для них скоро в еду сама ведь превратится.
И это перед смертью её ужин есть, прощальный,
Все видят в ней сейчас лишь свадебное угощенье,
Наступит вскоре для неё последний день, печальный,
Её зарежут, в суп положат мясо для съеденья».
И Бодхисаттва стих пропел, когда всё так случилось,
Когда пришли к ним гости, началось приготовленье,
Раздался Муники последний визг, и кровь пролилась,
Затем гостям подали её мяса в угощенье:
– «Вот и закончилась жизнь, её участь незавидна,
Она едой так стала, неспособная трудиться,
Давали ей отборный рис, тебе было обидно,
В еде же ты неприхотлив, и твоя жизнь продлится».
Сказал Гуллалохита: «Брат, я вижу, как бывает,
Еда наша – трава и сено, от всего нас лечит,
И лучше в сто раз она той, что свиньи поедают,
Она нам не вредит, и долгую жизнь обеспечит».
Когда в Бенаресе царь Брахмадатта находился,
Народом правил, храм в горах построил, удалённый,
То Бодхисаттва в виде птицы на земле родился,
В лесу на дереве жил, птичьей стаей окружённый.
Огромным было дерево, средь леса возвышалось,
Подул раз сильный ветер, листья с веток облетали.
И птицам удержаться на нём еле удавалось,
Качались ветви на ветру, друг друга задевали,
От тренья запах дыма везде стал распространяться.
Увидев это, Бодхисаттва думал: «Быть пожару,
От веток загорятся листья, нужно убираться
Из леса этого, где полыхнёт всё с первым жаром.
Нам нужно всем лететь, чтобы найти место другое,
Иначе будут всё в дыму и пламени повсюду,
Нельзя нам медлить, когда происходит всё такое,
Сказать всё нужно птицам, я спасителем их буду».
И он взлетел на ветку, верхнюю, запев стихами:
– «На дереве, где мы живём, нельзя нам находиться,
Так как оно должно сейчас само воспламениться,
Нам нужно срочно улетать, вы все летите с нами».
И он взлетел, товарищей с собой всех увлекая,
Но были также те, кто не поверил и остался.
– «Как рыба этот умник мутит воду, – полагая, -
Решил всем показать, что он умней всех оказался».
Они совет его отвергли и сидеть остались
На дереве, а вскоре всюду искры полетели,
Пожар разбушевался, ветви пламенем объялись,
Оставшиеся птицы на пожаре том сгорели.
Давным-давно на гималайских южных склонах жили
Вблизи банановых пальм, кипарисов и платанов
Три близких друга: куропатка, слон и обезьяна
Они в раздорах непокорными друг к другу были.
Они всегда у старой пальмы вместе собирались,
Делились новостями и о жизни говорили,
Подолгу спорили о чём-либо, когда встречались,
Однажды там во время одной встречи так решили:
– «Порядка нет у нас, и мы почтенья не имеем
К друг другу, мы старейшины должны сделать избранье,
Тогда и уважение друг к другу заимеем,
Ведь возраст – это то, что признано, как почитанье».
И высказав идею, с ней все трое согласились,
Но нужно было выяснить, кто среди них всех старше,
Чтоб каждый доказательство привёл, договорились,
О том, какой кто помнит пальму, когда был он младше.
Слона спросили, он сказал: «Когда я был моложе,
То пальма мне до пояса, как помню, доходила,
Когда подрос, то – до пупа, меж ног вся проходила
Кустом её я помню, был я мал, и она – тоже».
Тогда они спросила обезьяну, та сказала:
– «Ещё была малюткой я и на земле сидела,
И помню, как тогда я сверху на неё глядела,
Срывала её верхние побеги и съедала».
Спросили куропатку, та сказал: «Я всех старше,
Пустым, я помню, это место в моём детстве было,
Росла тогда ещё большая пальма чуть подальше,
Плоды клевала я там, здесь помёт свой уронила.
Из этого помёта пальма здесь и получалась,
Видать, тогда я семечко с той пальмы проглотила,
Оно и проросло в грязи и в дерево развилось,
В каком-то смысле, эту пальму я и породила».
Тогда слон с обезьяной куропатке так сказали:
– «Из нас троих ты старше нас, тебя мы поздравляем,
Почтение и почитанье мы не проявляли
К тебе, но с этих пор мы положение исправляем.
Мы будем тебя слушаться, ценить твои советы,
В решении задач давать мы будем предпочтенье
Твоим всем взглядам, содержащим мудрость наставленьям,
Искать по сложным всем вопросам у тебя ответы.
Отныне можешь нам давать прямые указанья,
Мы будем слушаться их, мудрости в них проявленью,
Учи нас разуму, твои передавай нам знанья,
Придерживаться будем твоей жизни направленью».
С тех пор друзья обои стали проявлять вниманье
Во всех опасностях их к её предостереженьям,
И вскоре в дружбе родилось взаимопониманье,
И споры прекратились, наступило единенье.
Их праведная жизнь спасла их от всех дел, греховных,
И породила у них в душах к мудрости почтенье,
Раскрыв пред ними тайный смысл их предопределенья,
Дав им возможность попасть в мир божественный, духовный.
Когда в Бенаресе царь Брахмадатта находился,
Был брат, завистливый, у Будды, и он мир оставил,
Так Девадатта в обезьяньем образе родился
И стаей обезьян в горах на Гималаях правил.
Из страха, что самцы вдруг с ростом сильными все станут,
Родится кто-либо средь них, считая себя умным,
И подчиняться все его приказам перестанут,
Откусывал яички всем он в возрасте их, юном.
Тогда и Бодхисатва от одной самки родился,
Когда она его ещё плодом в себе носила,
Боясь об его будущем, уйти в горы решила,
Так сын от Девадатта на свободе появился.
Когда подрос он, быстро обрёл силу, неземную,
Однажды он спросил мать: «Мой отец где обитает?
И кто он? О моём существовании ли знает?
А также, что он делает и жизнь ведёт какую»?
Сказала мать: «Он – обезьяний царь и правит стадом».
– «Хочу с ним встретиться, – сказал сын, – я с ним не видался».
Ответила мать: «Думаю, отца тебе не надо
Такого, лучше было б, если б ты с ним не встречался».
– «Но почему»? – тогда спросил её сын удивлённо.
– «Отец всех молодых самцов достоинства лишает,
Мужского, – мать сказала, – мужество их отнимает,
Боится царство потерять своё, определённо».
Но сын сказал: «Мать, приведи меня к нему скорее».
Та привела его к царю, согласно его воли.
Увидев сына, царь подумал: «Когда станет он сильнее,
То свергнет меня с трона, я не буду царём более,
Поэтому мне нужно задушить его на месте,
И лучше это сделать, его как бы обнимая,
Сказал ему: «Иди ко мне, мы править будем вместе,
Тебя я встретил наконец-то, радость-то какая»!
Когда он обнял сына, чтоб проделать удушенье,
Тот тоже сжал свои объятья с силой, неземною,
Так, что трещали кости, отец думал с удивленьем:
– «Это – не я, а он может покончить так со мною».
Тогда отец решил: «Убью его я по-другому,
Недалеко есть пруд, в котором демон проживает,
Всех, кто к пруду приходит, он живьём там поедает,
Послав его туда, избавлюсь по пути такому».
И он сказал ему: «Я стар, и трон хочу оставить,
А ты уже большой, я передам тебе правленье,
Когда на трон ты сядешь, то всем стадом можешь править,
Мы сделаем необходимое приготовленье.
Ступай к пруду и собери для трона украшенья -
Две белых и три синих лилий, там в пруду растущих,
А также лотосов пять, самых лучших и цветущих,
Которые богам мы понесём как подношенье».
Когда к пруду шёл сын, то видел след туда идущих,
Обратных же следом из пруда там не наблюдалось,
Подумал сын, что там, в пруду, чудовище скрывалось,
И пожирало всех людей, поблизости живущий.
«Отец послал меня туда, чтоб стал его я пищей, -
Подумал он,– его перехитрить я постараюсь.
Отец пути для моего уничтоженья ищет,
Чтоб уцелеть, я разум применить свой попытаюсь».
Найдя песчаный берег, он, к воде не приближаясь,
С разбега прыгнул на берег другой, сорвав в полёте
С воды цветка два, не попасться демону стараясь,
Проделав несколько раз так, достиг итога в счёте.
Когда собрал он нужные цветы, голос раздался,
Который демону принадлежал: «Это – искусство!
Впервые встретил я того, ко мне кто постарался
Не попадаться в лапы, и я полон чувства
От восхищения, так как я супермена встретил,
Тремя который добродетелями обладает,
С которыми все трудности свои он побеждает,
В чём высочайший знак происхожденья, я приметил».
И он пропел стих: «Качествами кто тремя владеет:
Геройством, мастерским благоразумьем и сноровкой,
Тот всех врагов, как и препятствия все, одолеет,
Своей смышлёностью, толковостью и хваткой ловкой».
И демон, похвалив ум Бодхисаттвы и геройство,
Спросил: «А для чего тебе нужны цветы все эти»?
Сказал тот: «Стану я царём, чтоб быть за всё в ответе,
Решил отец так, все оценивая мои свойства».
И демон предложил: «Цветы отцу давать не надо,
Отдай мне их, я передам ему, как подношенье,
По случаю на трон царём твоего восхожденья,
Отец и все его придворные мне будут рады».
Он, согласившись, у пруда ответа ждать остался,
Цветы отцу демон понёс, как от себя награду,
Увидев демона, отец от страха вмиг скончался,
У обезьян так Бодхисаттва стал царём их стада.
Когда Бенаресом царь Брахмадатта правил,
В семье каменотёса Бодхисатва вновь родился,
Когда подрос, освоил мастерство, семью оставил,
Каменотёсом тоже, как его отец, трудился.
Тогда в деревне царства Каси жил купец, богатый,
Своё богатство превращал из золота в монеты,
Скопил за жизнь четыре сотни миллионов злата,
И схоронил его в горах в одной пещере где-то.
Его жену убила золотая лихорадка,
Когда же умерла она, то в мышь переродилась,
Жила в том месте, где её богатство всё хранилось,
Купец погиб, деревня развалилась от упадка.
Трудился Ботхисаттва, где деревня находилась,
Его увидев, мышь, когда себя пищу искала,
Проникнувшись доверием, за ним всё наблюдала,
Монетку взяв, приблизилась и с просьбой обратилась:
Но прежде всё ж подумала: «Жить так мне невозможно,
Богата я, монеток много я таких имею,
И если их не потреблять, то потерять их можно,
Ведь золотом питаться до сих пор я не умею».
Сказала Бодхисатве так: «Возьми эту монету».
Спросил её тот: «Ты зачем пришла ко мне с деньгами»?
Ответила: «Употреби их, разделив меж нами,
Возьми себе часть, мне ж купи еду, мясо, за это».
И Бодхисаттва сделал так, как мышь его просила,
Купил её мяса, та его к себе домой забрала,
Какое-то там время им питалась и так жила,
Потом ему опять монету золота отдала.
Так время шло, мышь деньги Бодхисаттве отдавала,
Он мясо покупал ей, и с тех пор ей сытно жилось,
Но вот однажды кошка выследила мышь, поймала,
Хотела съесть уже, но та к ней с речью обратилась,
Сказав: «Не убивай меня! Убьёшь, голодной будешь,
Один лишь раз мною наешься, а ведь я богата,
Тебе я мясо буду покупать монетой злата,
Без этого, когда ты корм себе ещё добудешь»?
Подумав о словах её, тут кошка согласилась,
И мышь с этим условием на волю отпустила,
С тех пор день каждый Бодхисатве деньги приносила,
И мясом, что тот покупал, с той кошкою делилась.
Одну часть мяса отдавала ей, другой – питалась,
Так жили время, некоторое, всё обходилось,
Потом опять другой кошки в когтях мышь оказалась,
Та собиралась уже съесть её, но мышь взмолилась:
– «Не делай этого, и каждый день ты будешь сытой».
История и с этой кошкой та же повторилась,
Но в этот раз часть мыши на три части уж делилась,
Для кошек всех секрет богатства мыши стал открытым.
Когда мышь в лапах у четвёртой кошки побывала,
Заметил Бодхисаттва, что мышь очень похудела,
Когда ж попала в когти пятой, то почти не ела,
Спросил её и Бодхисаттва, что с ней стало.
Она о злоключениях своих всё рассказала,
Что голодна она, и выхода не находила,
Соорудил ей куб он из прозрачного кристалла,
Сказав, чтоб в кубе этом время, некое, пожила:
– «Когда к тебе придёт, ответь ей грубыми словами,
Так, чтоб та разозлились, и терпенье потеряла».
Залезла в куб мышь с мясом и наелась до отвала,
Лежала и смотрела на мир сытыми глазами.
А вскорости одна из пяти кошек появилась,
Хотела у неё своею долей поживиться,
Но мышь на кошку с наглым удивлением воззрилась,
Сказала: «Ах ты, слюнтяйка, не стану я делиться.
И если голодна, кормись детишками своими».
От злости кошка бросилась, на мышку налетела,
Но не заметила, та в кубе, кристальном, сидела,
Невидимой была стекла преграда между ними.
Ударилась так сильно, как на камень набежала,
Что, выскочили из орбит глаза, лежать остались,
И мышь опасность – ею съеденной быть – избежала,
Таким же образом пять кошек с жизнью их расстались.
Так Бодхисаттве каждый день монеты отдавая,
Жила беспечно мышь с ним, даже голода не знала,
И дружба с Бодхисаттвой всегда жизнь ей защищала,
Так прожили они всю жизнь, друг другу помогая.
Когда в Бенаресе царь Брахмадатта находился,
И в царстве создавал законы среди масс, народных,
То Бодхисаттва божеством морским опять родился,
И обитал в морских глубинах средь существ, подводных.
Раз ворон со своей подругой прилетел на море,
Чтоб кормом там на берегу каким-либо разжиться,
Дары там люди оставляли, чтобы сохраниться,
Всем божествам, чтоб избежать им гибели и горя.
Божественные существа повсюду обитали,
Как птичий бог Супаннас, также Нагас, бог змеиный,
У моря угощенье моряки им оставляли,
Такой обычай соблюдали рыбаки, старинный,
Нашли ворон с подругой там вино и много пищи:
Рис, мясо. рыбу, фрукты, и наелись до отвала,
– «Мне море нравится, -подруга ворону сказала, -
Кто в нём живёт, не может побираться словно нищий,
А почему бы жителями нам не стать, морскими,
Нам нужно научиться лишь нырять и плавать вольно.
Давай попробуем, ведь чайки плавают, мы с ними
Друзьями станем, будем жить так сытно и довольно».
Услышав слова эти, ворон с нею согласился,
Но всё же сомневался, и воды ещё боялся,
Когда та подошла к воде, на берегу остался.
Но, пересилив страх, последовать за ней решился.
Но тут волна, огромная, на берег накатила,
Как будто из пучины сама смерть на берег влезла.
Его подругу подхватила, в море утащила,
Помочь никак не мог он, под водой она исчезла.
И ворон, сидя на камнях, заплакал, сожалея,
Что потерял подругу, стал кричать, что было силы:
– «Любимая, зачем ты чайкой стать меня просила,
А я тебе согласье дал, глупца мозги имея».
Его крик жалобный все вороны тут услыхали,
Всей стаей собрались, к нему на берег прилетели,
И стали утешать, помочь ему чем-то хотели,
Подругу чтоб спасти, свои идеи предлагали.
Один сказал: «Нас очень много, мы тебе поможем,
Давайте, воду эту вычерпаем всю из моря,
На дне найдём подругу, и исправим твоё горе,
Вернём её тебе, ты нам поможешь в деле тоже».
И все с энтузиазмом принялись за это дело,
Все стали клювами вычерпывать из моря воду.
У скал собралось множество вороньего народа,
Решили море осушить, работа закипела.
Но вскоре в горле стало горько от воды, солёной.
Глаза со временем у воронов всех покраснели,
Но всё ж они подругу ворона спасти хотели,
И, осушая море, песню пели о спасённой:
– «Хоть и глаза устали, в клювах соль вся остаётся,
Стараемся спасти её мы, силы прилагаем,
Но море полное, всё вычерпать не удаётся,
И почему так получается – не понимаем».
И также ворона друзья всей стае подпевали:
– «Подруга наша, дорогая, ворона супруга,
Тебя мы в стае, как прекраснейшую птицу, знали,
Зачем же в море ты пошла одна, покинув друга?
Изящным клювиком и черноокими глазами
Блистала ты, и голосом, чистейшим, песни пела
На радость нам, но море твоим телом завладело,
И ты в воде погибла, и уже тебя нет с нами».
И тут вдруг божество морское появилось
И перед воронами в образе своём предстало,
Вся стая воронов от страха в небо устремилась.
– «Спасайтесь от потопа»! – божество им прокричало.
Когда в Бераресе царь Брахмадатта появился,
Народом правил, создавая правил свод, нетленный,
То Бодхисатва в образе шакала вновь родился,
И жил в лесу у Ганги, у реки, священный.
Раз как-то умер старый слон, в лесу лежать остался,
У Ганги, на боку лежал у грязной мутной лужи,
Шакал всегда голодный был и падалью питался,
Слона, умершего, он у реки и обнаружил.
Он с радостью подумал: «Сытая пора настала,
Забуду я о голоде и жрать буду от пуза».
Он к трупу подошёл, оценивая тяжесть груза,
Который не унёс бы, так как силы не хватало.
Он начал хобот есть, но тот был словно плуга дышло,
К тому ж, на вкус, ему совсем казался несъедобен,
Как он с усердием не грыз, но ничего не вышло,
Он понял, хобот для еды нисколько не пригоден.
Он стал есть ухо, но оно корзиною казалась,
Как из лиан сплетённое, и вкуса не имело,
Он укусил живот, но горсть песка во рту осталась,
От этого усилия десна вдруг заболела.
Попробовал он ногу съесть, но мясо жёстким было,
Тогда отъел он хвост, под ним вход в тело оказался,
Как вход в пещеру, узкую, его это манило,
Через неё, в конце концов, он внутрь слона забрался,
Съел печень, сердце, почки, всё, зубам что поддавалось,
Он ел и ел всё, слона внутренности выедая,
Ему эта еда вполне съедобной показалась,
И съел он много, получилась комната большая.
Ел мясо с удовольствием и, кровью запивая,
Подумал: «А зачем же мне отсюда выбираться?
Здесь всё для сытной жизни есть, живи, горя не зная,
Могу как в доме жить». И он решил в слоне остаться.
Так жил в слоне он, ел и пил, спал у него в желудке,
Но тело у слона на солнце стало вдруг ссыхаться,
Не видел он, так как не выходил из дома сутки,
И выход из слона со временем начал сужаться,
Пока совсем, в момент какой-то, весь он не сомкнулся,
Поэтому шакал как бы в ловушке оказался,
Не мог никак наружу выбраться, как не пытался,
Внутри ставало ему тесно, слон как будто сдулся.
Внутри и мясо высыхало, жестче становилось,
К тому же, кровь, в слоне оставшаяся, вся свернулась,
Шакала жизнь, с теченьем времени, в ад превратилась,
Не находил он места, время медленно тянулось.
Со страхом думал он, что жизнь его к концу подходит,
Но тут начался дождь, и в анусе окно открылось,
Попал в желудок утренний свет, и всё озарилось,
Хотел он выйти, видит, что лишь голова проходит.
Он голову из трупа высунул и насладился
Дыханьем воздуха, и миром долго любовался.
Затем вернулся он вовнутрь и с силой разбежался,
Расширив ануса отверстие, освободился.
Он с радостью подумал: «Как я мог туда забраться?
Любая непотребность нас к несчастью приближает,
Погибнуть можно, если в тисках жадности остаться,
Ведь, чтоб нужду преодолеть, нам малости хватает».
С тех пор к большим он тушам больше уж не приближался,
Он понял, что в потребностях держаться нужно меры,
Тогда и мир покажется не мрачным и не серым,
И больше он в ловушку жадности не попадался.
Когда в Бенаресе царь Брахмадатта находился
И правил, то заботился он о духовной пище,
В то время Бодхисаттва в мире львом переродился,
В одной пещере горной он обрёл своё жилище.
Недалеко был пруд, куда на водопой ходили
Все звери, рядом стадо диких кабанов водилось,
В лесу неподалёку в хижинах аскеты жили,
Они в своём ашраме все трудились и молились.
Когда лев убивал слона иль буйвола, охотясь,
Он долго сытим был, в лесу их мясо поедая,
Ходил к пруду только попить, о пище не заботясь.
На всех других зверей внимания не обращая.
Раз шёл на водопой он, кабана дорогой встретил,
И спрятался в кустах и, за ним зорко наблюдая,
Подумал, что когда-нибудь убьёт, так поджидая,
Кабан же был тупым и льва того в кустах приметил,
Подумав, что лев спрятался, его он испугался,
И гордо, голову подняв, пропел стих такие:
– «Четвероногие мы оба, но клыки большие
Имею я, и спрятался ты, так как забоялся».
Ему ответил лев: «Сегодня драться я не буду,
Но через семь дней можем мы с тобою повидаться,
Захочешь если ты ещё тогда со мной подраться,
И я приду к тебе на встречу, если не забуду».
И лев пошёл своей дорогой, а кабан примчался
К своим собратьям, поделившись новостью такою:
– «Мне повстречался лев и меня очень испугался,
Не захотел помериться он силами со мною,
Но чтоб совсем уж трусом предо мной не показаться
Он предложил мне встретиться в конце этой недели,
Когда увидимся мы вместе, то сможем подраться,
Живого места не оставлю я на его теле».
Услышав его речь, сородичи все испугались,
Сказали: «Ты безумием своим нас всех погубишь,
Не зная сил своих, как с ним бороться в схватке будешь?
От вызова его на драку мы бы воздержались».
Кабан тут понял, что он с вызовом погорячился,
Но делать было нечего, и он спросил совета:
– «Так что мне делать»? И был удивлён друзей ответом:
– «Сходил бы ты в ашрам к аскетам, и там помолился,
А после бы в отхожее их место отправлялся,
И полежал б их яме, выгребной, при расставанье.
Затем в моче и испражненьях их бы повалялся,
И лишь тогда отправился ко льву бы на свиданье.
На ветреной встань стороне, когда со львом столкнёшься,
Чтоб запах от тебя бы на него распространился,
Лишь при таком раскладе, от него убережёшься,
Тогда б ты победил его, в живых бы сохранился».
Кабан всё сделал в точности так, как ему сказали,
Когда учуял лев зловонные те испражнения,
То в миг пропал и голод и к еде живой хотенье,
Признал своё он пораженье, как и предсказали.
Пропел стихи, смеясь, лев: «Потерпел я пораженье,
Ты оказался прав, кабан, твоя теперь победа,
Я с поля боя ухожу, оставшись без обеда,
Потом мы встретимся, когда пройдёшь ты очищенье».
Кабан домой пришёл, его сородичи встречали,
– «Я всё же победил льва»! – он сказал им с возбужденьем.
Когда ж они узнали все подробности сраженья,
Так испугались, что в другое место убежали.
Когда в Бенаресе царь Брахмадатта находился,
Народом правил и его всем миром почитали,
То Бодхисаттва дятлом в мире вновь, лесным, родился,
Его Кхадированьем – «Лесным Жителем» назвали.
За то, что он в лесу больших акаций поселился,
И охранял их от вредителей и насекомых,
В лесах там дятел жил один, с которым подружился.
Он выделял его среди других своих знакомых.
Они встречались каждый день, и обо всём болтали,
Друг любопытен был, источником вестей всех, новых,
Кандагалакой – «Шеей луковой» его назвали,
Любил он есть червей лишь на деревьях всех, фруктовых.
Кандагалака раз во время друга посещенья
Сел на акацию, где Бодхисатва находился,
Решил извлечь червя тот из дыры на угощенье,
И древесину, твёрдую, долбя клювом, трудился.
Он вынул червяка, на пробу другу предлагая,
Тот съел его, будто пирожным вкусным насладился,
А тот искал других червей, долбить всё продолжая,
Подумал гость с высокомерьем: «Он как я родился,
Таким же дятлом, что он может, то и я умею,
Зачем червями мне, как его милостей, питаться,
Ведь я могу и сам сейчас добыть их постараться,
Неужто угоститься сам я этим всем не смею»?
И он ему сказал: «Друг дорогой, не напрягайся,
Я сам могу долбить акацию, корм добывая».
Ответил тот: «Акация крепка, ты не старайся
Долбить её, так как ведь древесина здесь другая,
Не то, что на твоих фруктовых, у тебя, деревьях,
Сломать себе здесь можно клюв, привычки не имея,
Ты – гость мой, не трудись, а то останешься без перьев,
Тебя я угощу, так как долбить её умею».
Услышав слова эти, гость, по правде, оскорбился,
Подумав: «Вижу, о себе высокого он мненья.
Совсем забыл, что тоже я-то дятлом ведь родился,
И также, как и он, долблю деревья от рожденья».
Не слушая его, он за работу тут же взялся,
Долбить акацию стал клювом, и во всю стараться,
Но от работы той его клюв на двое сломался,
Упал на землю дятел, не смог на стволе держаться.
Запел он из последних сил: «Но как это случилось?
И что за дерево из листьев и шипов такое?!
Что от удара лишь моё достоинство разбилось,
А с ним и жизнь, лишив меня здоровья и покоя».
Запел тут Бодхисаттва: «Жаль, что с жизнью ты расстался.
Уж лучше б ты всегда на своём поприще трудился,
Привык ты в жизни к мягкому, за жёсткое вдруг взялся».
Кандагалака дятел глупо жизни так лишился.
Стран Анги и Магадхи жители давно имели
Один обычай, когда границу пересекали:
В гостинице, стоявшей на границе, ночевали,
И утром путь свой продолжали дальше, встав с постели.
Перед отъездом ели мясо, рыбу с овощами,
Вино, отличное, попив, свою нужду справляли.
Лишь после этого свои повозки запрягали,
Устраивались в них и дальше ехали с друзьями.
Однажды червь, навозный, в куче испражнений живший,
Унюхал вонь, смердящую, что с места исходила
С ним рядом, он же был под куражом, вина испивши,
Что гость один пролил, когда повозка уходила.
Он нюхал эту вонь, на кучу кала поднимаясь,
Увидел рядом кем-то справленное испражненье,
Оно ещё парило, его вызвав раздраженье.
Он в бешенство пришёл весь, ещё больше распаляясь,
И закричал: «Какой позор, что на земле творится?!
Меня уже никто за личность в мире не считает,
Себе такое рядом с моим домом позволяет,
Хотел б я с наглецом, таким, на месте здесь сразиться»!
А в это время в рощу, тихую, слон удалялся,
Услышав сзади слова резкие, оборотился,
Навозный червь, его увидев, больше распалялся,
Стал говорить стихами (он настолько расхрабрился):
«Герой в противоборстве может только проявиться,
В борьбе серьёзной. Слон, на бой тебя я вызываю!
Ты убегаешь от меня, боясь со мной сразиться?
Тебя я за нахальство и за трусость презираю!
Пусть Анга и Магадха видят, кем ты оказался.
Нахала, подлеца и труса я у дома встретил».
Услышав слова эти червяка, слон не сдержался,
И подойдя к нему с большой иронией ответил:
– «Услышал я, что ты о чём-то начал возмущаться?
Убью я не клыками, хоботом или ногами,
К тебе не прикоснусь даже – что может быть меж нами?
Но я убью, дерьмо должно только с дерьмом смешаться».
Присел над ним он, опростался, звук издав протяжный,
На голову червя обрушился каскад, зловонный,
Что стало дальше с червяком – это уже не важно!
Отправился слон к тихой роще, удовлетворённый.
Когда в Бенаресе царь Брахмадатта находился
И помогал в стране своей, всем сирым и несчастным,
То Бодхисаттва в образе слона опять родился.
Когда же вырос он, то стал огромным и прекрасным.
Он вожаком был стада, за собой всех увлекая
Слонов количеством восемь десятков тысяч с лишнем,
Которые паслись в лесах предгорья Гималаев,
Деревьев было много где: слив, яблонь, груш и вишен.
В гнезде сидела перепёлка возле троп, слоновьих,
На яйцах и птенцов высиживала в это время,
Когда же вывелись птенцы, легло на неё бремя,
Родительское, чтоб спасти ей выводок сыновий.
Птенцы были малы, летать покуда не умели,
Слоны могли их раздавить, по пастбищу гуляя,
Решила перепёлка, своих деток защищая,
Просить о помощи вождя слонов об этом деле.
Когда же Бодхисаттва просьбу матери услышал,
Сказал, что защитит птенцов, никто их не обидит,
Но есть один слон-одиночка, если он увидит
Их под ногами, то раздавит, он из стада вышел.
На радостях та сразу Одиночку разыскала,
Который мимо проходил гнезда, не разбирая
Пути, ему о детках перепёлка рассказала,
Что мимо он пройдёт, их не обидит, ожидая.
Но Одиночка-слон, услышав щебет, возмутился,
Сказав: «Ты – наглая! Твоих птенцов я уничтожу,
Ты слабая, а я – силач, таким я и родился,
Как слабая всесильного просить о чём-то может» ?!
Он на птенцов ногою наступил, и те скончались,
От вида той жестокости мать горе охватило.
Так перепёлка плакала о них семь дней, печалясь,
Потом подумала и отомстить за них решила,
Сказав: «Но ничего! Тебе, слон, радоваться рано!
Пока ещё не знаешь ты о материнской мести,
Ты в силу веришь, а не в разум, я тебя достану,
Ещё столкнёмся на дорожке, узенькой, мы вместе».
И после этой встречи нанесла визит вороне,
А та услышала о горе матери, всё знала.
– «Я для тебя всё сделаю, что хочешь, – ей сказала, -
Простить нельзя такое, даже королю в короне».
Та попросила выклевать глаза слону в полёте.
Ворона перепёлке сделать это обещала,
Когда слон по лесу шёл, то не думал о налёте,
Ворона, ослепив слона, своё слово сдержала.
А куропатка встретилась тогда же с мухой, чёрной,
Прося её отложить яйца у слона в глазницах,
Та согласилась это сделать, и была проворной,
Так как душой сочувствовала горю птицы.
После чего она к лягушкам с просьбой обратилась,
И попросила их на гору, квакая, взобраться,
Чтобы слепой слон по их зову смог туда подняться,
И там бы их ватага у обрыва затаилась.
Лягушки поняли её план и помочь решили,
Та как узнали о жестокости слона с птенцами,
Когда взбешённый болью слон, слепой, страдал глазами,
Лягушки его кваканьем на гору заманили.
Решил попить слон, подошёл к обрыву и сорвался
Вниз в бездну и о камни, острые, насмерть разбился
У скал подножия горы, и там лежать остался.
Так куропатки мести план с врагом осуществился.
Когда в Бенаресе царь Брахмадатта находился,
Своим народом управлял, был одарён и ярок,
То Бодхисаттва в мире обезьяной вновь родился,
Его нашёл в лесу лесник, послал царю в подарок.
Жил долго во дворце он, за порядком наблюдая
Придворных, на мораль людскую обращал вниманье,
При этом истинную добродетель сохраняя,
О людях виденное всё дало ему познанье.
Имел царь добрый нрав, его повадки забавляли
Потешной обезьяны, но имел он состраданье,
Решив, что жизнь в неволе есть для зверя испытанье,
И приказал, чтоб её в лес обратно отослали.
Так Бодхисаттва к стаду обезьян и возвратился,
С прибытием они на камне все, большом, собрались,
И стали его спрашивать о том, где находился,
И что он думает, от них чем люди отличались.
Сказал им Бодхисаттва: «Жил я во дворце, огромном,
Среди придворных и людей, за ними наблюдая,
Царь дал свободу мне, довольный поведеньем, скромным,
Средь всех их был один он, совершенством обладая».
– «Скажи, от нас людей отличие в чём, там живущих»? –
Его спросили обезьяны, и он им ответил:
– «Они от нас отличны всем, в вопросах всех, насущных,
И разницу от нас в них всех я с первых дней приметил.
Все люди, малые, большие, бедны иль богаты,
Брахманы или воины твердят одно и то же:
«Моё – то, моё – это» Цель их – серебро и злато,
Богатство, как и власть, – им жизни их даже дороже.
Поэтому жизнь их непостоянна от рожденья.
Так как по жизни их ведёт только слепая глупость.
Они лишь думают о власти в средстве умноженья.
И даже всю свою духовность превращают в тупость».
И Бодхисаттва им пропел стихи, как назиданье:
– «Мне злато помогает одолеть любую сложность,
Его коплю я, входя в благостное состоянье,
Оно мне придаёт вес – быть властителем возможность»! -
Об этом только думают все люди повсеместно,
И только к этому их души, глупые, стремятся,
У них нет времени, чтоб делом истинным заняться,
Из-за чего им правда истинная неизвестна.
Два человека в их домах обычно обитают.
Один – без бороды, и косы, длинные имеет,
Грудь пышную, её и уши златом украшает,
Нося, их мучается, украшенья снять не смеет».
Слова услышав эти, обезьяны закричали:
– «Довольно! Не хотим в их жизни больше разбираться,
Всё то, о чём поведал, – не должно в жизни случаться»!
При этом обезьяны свои уши затыкали.
И это место встречи они тут же покидали.
– «О людях мы узнали лишь плохое», – говорили,
Они на этот камень больше уж не приходили,
С тех пор то место «Камнем порицания» назвали.
Когда в Бенарисе царь Брахмадатта находился,
Народом правил добрыми делами занимаясь,
То Бодхисаттва вновь в людском обличие родился,
И при дворе жрецом служил, советником являясь.
Он был сведущ в трёх Ведах, восемнадцати искусствах,
Владел в одной из медитаций заговором чистым,
Что помогал всем миром управлять одним лишь чувством.
Энергии потоком вещи изменять, лучистым.
Однажды он подумал: «Чистый заговор я прочитаю,
Чтоб укрепились знанья, место мне необходимо
Для этого, пустынное, чтоб не прошёл кто мимо,
Не услыхал его, и не узнал того, что знаю».
Дворец царя на выступе скалы располагался,
Где камень был большой, он на него в тиши уселся,
И, погрузившись в мысли, медитации придался,
В то время на скале шакал лежал, на солнце грелся.
Услышав заговор, волшебный, он преобразился.
И вспомнил, что его знал в своё прошлое рожденье,
Так как был брахманом, всё время проводил в моленье.
И в памяти ещё вед текст. священный, не забылся.
К жрецу он бодро подскочил и радостно воскликнул:
– «Я этот заговор, священный. лучше вам читаю»!
– «Поймать шакала этого! – жрец стражу тут же кликнул. -
Текст недостойный знать не должен, быть беде, я знаю»!
Услышала жреца зов стража, бросилась за зверем,
Шакал от них быстро ушёл, в лесу, дремучем, скрылся,
И, злобу затаив, в глуши построил себе терем,
От заговора ему род бобровый подчинился.
Шакал царём зверей решил стать, чары применяя,
Читал священный заговор, желанья исполнялись,
Стал подчинять себе зверей, власть всюду обретая,
Так под его началом звери все объединялись.
Он становился с каждым днём влиятельным и властным,
Его приказы без сопротивленья исполняли,
Служа ему, шакалы «Саббадатхой» называли
Его, что означало это имя у зверей «Зубастый.
Он самку лучшую взял средь шакалов и женился,
До этого ему другие самки отдавались.
Со временем ему весь род шакалов подчинился,
Другие звери же его могущества боялись.
Со временем он подчинил себе четвероногих:
Слонов, львов, тигров, кабанов и лошадей, газелей,
И стал царём Саббатхой всех, страх наводя на многих,
Придумал символ власти, знак-герб для своей постели:
Трон, на котором он сидел, стоял на спинах львиных,
А львы сидели на слонах, кортеж такой являли
Его перемещенья, тигры стражу составляли,
Такого даже не было и на гербах, старинных.
Такая честь шакала ещё больше опьяняла,
В своей гордой заносчивости принял он решенье:
– «Царя Бенареса мне нужно совершить сверженье,
Царём стану людей, им власти сильной не хватало».
И он послал царю Бенареса предупрежденье:
«Ты должен уступить мне власть, отдать мне своё царство.
А не уступишь, то устрою я тебе сраженье,
Людей убью всех, будет из зверей лишь государство».
Угрозу получив, в Бенаресе все испугались,
Из камня стену вокруг города соорудили,
Воздвигли башни, и на них придворные собрались,
И план защиты города совместно обсудили.
Тогда к царю с советом Бодхисаттва обратился:
– «Великий царь, не бойся, поручи мне эту битву,
Её я выиграю, знаю я одну молитву,
Враг будет нами побеждён». Царь сразу согласился.
Царь с жителями в страхе Бодхисаттву тут спросили:
– «Как захватить наш город Саббадатха полагает?
Что он предпримет? Ведь они все стены укрепили».
Ответил Бодхисатва им, что он это узнает.
Он со стены к шакалу так с вопросом обратился:
– «Как собираешься поднять дух в своём войске диком,
И что ты сделаешь, чтобы народ наш покорился»?
– «Я укреплю дух, наведу на вас страх львиным рыком», -
Сказал шакал, – народ ваш сам откроет ваши врата.
Народ всегда чего-либо звериного страшится,
А испытав внутри страх, он не сможет уж сразиться».
Услышав это, людям дал приказ царь Брахмадатта,
Чтоб уши заложили жители себе бобами,
Не слышать чтобы рёва львов и страху не поддаться.
Тогда только они будут способными сражаться,
Ведь город духом защищается, а не стенами.
Опять к шакалу Бодхисаттва с речью обратился.
Сказав: «Все жители сейчас львов рёва не услышат,
В них не проникнет страх, которого народ страшился.
От этого и дух их сделался намного выше.
Тебе не победить народ, тех, кто объединился,
Неужто думаешь, запляшут львы под вашу дудку,
Что благородный дух львов с вашей подлостью сроднился,
Шакальей, можно ль сравнивать в бою орла и утку»?
От гордости и пущей злости тут шакал воскликнул:
– «Львов множество не нужно мне, и одного лишь хватит.
Того, на чьей спине сижу я, и я только кликну,
Он зарычит, и сразу страх всех жителей охватит».
– «Попробуй, – тут сказал святой – увидим, что случится».
Шакал льва в спину ногой пнул, издал тот рёв, ужасный.
Ответ других львов в войске был такой же громогласный.
От рыка не могли даже слоны не устрашиться,
Державшие львов, прыгнули, трон на землю свалился
Со львами, в ярости те на слонов этих напали,
Метаться стали те слоны, разгром в войске случился.
И в давке этой меж слонов шакала растоптали.
От рёва львов во всём том войске страх распространился,
Все звери кинулись бежать и многих задавили,
В лесах спасаясь, кое-кто в укрытьях схоронился,
И многие потом от этой давки в страхе жили.
А Бодхисаттва, разгром видя, со стены спустился,
Сказал всем, чтобы уши от бобов освободили,
За стены народ вышел и картине удивился,
Увидев, страх и паникой многих зверей убили.
Лежало много тел зверей, на мясо их пустили,
И мясом этим много дней ещё люди питались.
А звери после этого людей долго боялись,
Так вышло: чистый заговор – не каждому по силе.
Когда в Бенаресе царь Брахмадатта находился,
Делами бедных, добродетельными, увлекался,
То Бодхисаттва в образе коня на свет родился,
Конём стал царским и на имя Синдху откликался.
Он был собой красив, с ним конюх проводил ученье,
Водил на водопой на Гангу, где он развлекался,
Ослица раз его увидела, когда купался,
В него влюбилась так, что потеряло всё значенье,
Она не ела, не пила, совсем больной казалась.
Лишь только думала о нём, как с ним бы повидаться,
Вся похудела и ходила, будто потерялась,
Не знала, как с ним встретиться, ему в любви признаться.
Её сын, молодой, не находил себе покоя,
Хотел узнать, что с ней случилось, но она молчала,
Но не смогла больше терпеть, ему всё рассказала,
Он ей сказал тогда: «Я встречу в поле вам устрою».
Когда в другой раз в Ганге Синдху, царский конь, купался,
Осёл к нему приблизился и низко поклонился,
Сказав, что долго он его фигурой любовался,
Хотел бы очень, чтобы царский конь с ним подружился.
Сказал ему: «И моя мать недавно в вас влюбилась,
Не спит, не есть, лишь думает о вас и всё худеет,
Она так может умереть, раз так всё получилось,
Прошу, спасите вы её, пока силы имеет».
Сказал конь: «Хорошо, спасти её я постараюсь.
На Гангу конюх мой на водопой меня приводит,
Меня он оставляет здесь, и долго я купаюсь.
Пусть мать твоя сюда приходит и меня находит».
Осёл привёл мать в нужный час и сам поспешно скрылся,
И конюх по дела ушёл, один там конь остался.
Когда ослицу увидал конь, к ней он устремился,
Учуяв запах её тела, сам разволновался.
Ослица тут подумала: «Я если быстро сдамся,
То непременно честь с достоинством так пострадают.
Такое поведение меня не украшает,
Я лучше сделаю вид, что ему я не отдамся».
Она ударила по челюсти ногой так сильно,
Что от удара один нижний зуб коня сломался,
Кровь сразу наземь потекла из его рта обильно
Подумал конь: «Зачем она мне»? И ретировался.
Ослица тут покаялась и на землю упала
В расстройстве, что свою любовь так потеряла глупо,
К ней подошёл её сын, когда там она лежала,
В стихах стал спрашивать, зачем так поступила тупо:
– «К тебе конь приходил, чтобы тобою насладиться,
Испытывала тоже ты подобное желанье,
Но почему ты от него решила оградиться?
Твоё ведь поведенье привело вас к расставанью».
И мать ответила ему: «Да, есть, сын, сожаленье,
Была права я, женщины ведь все так поступают,
С другим же поведением и честь свою теряют,
У женщин всех достойное должно быть поведенье.
Желанье я имела, но ему не уступила,
Честь потеряет женщина, когда она сдаётся
При первой встрече же мужчине, и честь не вернётся».
Так сыну мать о поведенье женщин объяснила.
Когда в Бенаресе царь Брахмадатта находился,
С благотворительною целью бедных навещая,
То Бодхисаттва в мире духом дерева родился,
И жил он в манговом лесу, деревья защищая.
Ворона как-то раз на ветке манговой сидела,
На дереве, где Бодхисатва как бог поселился,
И с удовольствием, великим, плоды манго ела,
Под деревом шакал, на неё глядя, находился.
Он думал: «Вот бы я сейчас такой же был вороной,
То так же, как она, бы вкусом манго наслаждался.
А что, если польстить ей, наделив её короной,
Как королеву, то и манго б я сполна нажрался.
Так можно приписать ей преимуществ, всяких разных.
Которых она с роду по природе не имела.
Она же не сведуща в тонкостях, разнообразных,
Глупа, от моей лести ещё больше б поглупела.
И он пропел стихи ей: «Вот прекрасная певица,
Чей голос, совершенный и прекрасный, слух ласкает,
Сидит на Манго-дереве, её мир обожает.
Так как она собой красавица и чаровница».
Ворона и шакалу тут ответила стихами:
– «Слова от человека, знатного происхожденья,
Всегда приятно слышать, здесь родство душ между нами,
За это шлю вам благородное я угощенье».
Ворона так тряхнула дерево, что полетели
На землю плоды манго, ел шакал их с обожаньем.
Бог дерева, когда они те дифирамбы пели
Друг другу, там сидел и слушал их с негодованьем.
Он тоже с возмущеньем высказал стихи такие:
– «Лжеца два предо мной обычно падаль поедают,
Друг другу льстиво лгут, к тому ж, друг друга восхваляют.
А я сижу здесь, слушаю их мерзости, лихие».
Сказав это, бог дерева пред ними проявился
В ужасном образе чудовища, те напугались,
Шакал, забыв о вкусном манго, в чаще сразу скрылся,
Ворона в страхе улетела, так они расстались.
Когда в Бенаресе царь Брахмадатта находился,
Народом своим правил и наукой занимался,
То Бодхисаттва на свет белым зайцем вновь родился,
В лесу жил одиноко и свободой наслаждался.
Лес примыкал к горе, большой, одною стороною,
С другой же стороны река, широкая, разлилась,
Недалеко от леса там деревня находилась,
Откуда люди заходили в его лес порою.
У зайца было друга три, с кем он всегда общался:
Шакал, живущая у речки выдра, обезьяна;
Шакал жил на отшибе, в лес с горы спускался;
А обезьяна прыгала в лесу среди лианов.
Увещевал друзей своих раз заяц мудрой речью:
– «Мы для чего-то в мир пришли, свою жизнь проживая?
Не для того ли, чтоб познать цель нашу, человечью,
Которая ведёт на небо, двери открывая?
Перерождаемся людьми мы, птицами, зверями,
Но вот зачем живём? – давайте у себя мы спросим,
Какую пользу для себя и для других приносим?
И что же, всё же, ценное должно быть между нами?
Живём мы для себя, или другим всем помогаем?
Общаемся мы с небом, или только между нами,
Хотя бы в месяц один день мы чисто проживаем,
Когда сравниться своей сутью можем мы с богами.
Поэтому должны давать мы милостыню бедным,
И помнить, что мы боги, чтобы нам внутри молиться
Мы в праздники должны все сами чище становиться,
Должны поставить мы заслон привычкам нашим, вредным.
Зачем нам праздники нужны? Не пить, не объедаться
Должны мы в праздник, как обычно все его справляют.
Нам надо в месяц один раз хотя б преображаться,
Держаться верных правил, что жизнь нашу исправляют.
Но главное есть доброта, и ей учиться надо,
И если добрые мы, и хотим в жизни продлиться,
То нужно добротой своею с кем-то поделиться,
И это для нас будет всех великая награда.
Нам нужно понимать все символы и знаки свыше,
И если знакам соответствовать мы не устанем,
То обретём бессмертие и символами станем.
И только так возвысимся, поставив себя ниже.
Я думаю, что в праздник лучше дома оставаться,
Всех нищих ожидать и всем готовить подношенье,
Не есть, не пить, молясь, лучше от скверны очищаться,
Себя готовить высшим целям в жертвоприношенье».
Три друга слушали и заповеди исполняли,
От этого добрее и лишь лучше становились,
Друзья так заповеди добродетели узнали,
И в праздники благочестивыми быть научились.
Шло время, и однажды заяц на небе заметил,
Что месяц, полноту набрав, луною становился,
Сказал друзьям он, чтобы каждый полнолунье встретил,
Как праздник очищенья, добром с бедным поделился.
Друзья, услышав это, начали приготовленья,
Домой вернувшись, стали добывать себе съестное,
На берегу нашла выдра семь рыб после копченья,
Рыбак сам утонул, и находился под водою.
– «Принадлежат рыбы кому-нибудь, – выдра спросила.
Иль кто-до до меня хотел их взять, но не решился»?
Ответа не было, она их в нору утащила,
Туда, где у неё запас съестного находился.
Подумала она: «Я съем их, с нищим поделившись».
В её уме в то время добродетель появилась.
Шакал покинул логово, в горах что находилось,
Решил съестное он добыть, к деревне вниз спустившись.
Увидел дом один пустой, крестьяне в нём там жили,
Но по делам уехали, он к ним в сарай забрался,
Нашёл горшок сметаны, окорок, что там хранили,
Довольным от находки той шакал остался,
Спросил, на всякий случай: «Возражать никто не будет,
Возьму я если эти вещи»? Не было ответа.
Шакал отправился домой, с собою взяв всё это,
Подумав: «Нищих угощу, когда они прибудут».
А обезьяна в лес пошла, куль манго там набрала,
Чтобы наесться ими, спелые все собирая.
Кому принадлежали фрукты спрашивать не стала,
Решила нищих угостить на праздник, раздавая.
И заяц утром вышел приготовить угощенье,
Но ничего не раздобыл, когда домой пришёл он,
Подумал: «Чем же угощу, во время посещенья,
Гостей и нищих»? Ведь нигде съестного не нашёл он.
Решил он: «Ничего раз нет, отрежу кусок тела,
Ведь истинная доброта есть жизнь ради другого,
Собой буду кормить гостей, раз уж такое дело».
Бог Индру удивлён был от решения такого,
Он в это время на земле телесно проявился,
Как Сакра, повелитель всех пяти миров с богами,
И вёл учёт перерожденья, кто где б не родился,
Давая новую жизнь тем, кто появлялся с нами.
Решил проверить он, насколько заяц милосерден.
Вначале он у выдры в гостях нищим появился,
Его та принимала с благонравьем и усердьем,
Хотела рыбой накормить, но Сакра уклонился,
Сказав: «Ещё не время, рано, позже угостите».
Шакал хотел сметаны с окороком дать брахману,
Но тот сказал ему: «Еду мне позже подадите,
Сейчас я не хочу есть, так как очень рано».
Когда же обезьяна Сакре манго предложила,
То он сказал: «Не голоден я, поедим мы позже».
Обрадовалась та, и ему манго отложила.
После чего он посетил жилище зайца тоже.
Среди друзей был он один, из одухотворенных,
Святого увидав, сказал: «Я рад, что посетили
Меня вы, брахман, от всех лиц визитом отличили,
Нет у меня ни вкусных трав, ни овощей, зелёных.
Но вас я буду потчевать зайчатиной, вкуснейшей,
Позвольте только разведу костёр в моём жилище,
Я постараюсь блюдо вам моё испечь, светлейший,
Вы им насытитесь и вам не надо другой пищи.
Сейчас я принесу дров, разожгу огонь и лягу,
Себя вам в жертву принесу, рагу приготовляя».
Тут брахман Сакра, увидав хозяина отвагу,
Решил проверить до конца, его дар принимая,
Сказал: «Не суетись, я вижу ты аскет, я – тоже,
В меня войди». И после слов в огонь он превратился,
И тот вошёл в огонь, но не сгорел, не опалился,
Почувствовал лишь холод, пробегающий по коже.
Спросил он Сакру: «О, Брахман, но что это такое?
Огонь горит кругом так ярко, я в нём не сгораю.
И даже телом жара, теплоты не ощущая,
Огонь этот не обладает силой тепловою»!
Сказал Сакра ему: «Ты, мудрый заяц, рад я встречи,
Твоё достоинство станет в истории заветным,
Должно твоё самопожертвованье стать известным,
Я, как бог Индра, образ твой для всех увековечу».
Он гору взял, большою, в кулаке её сжимая,
Стал превращать в песок, на полную луну просыпал,
Запечатлев так образ зайца, символ создавая.
Известным в вечности стать зайцу с Ганги жребий выпал.
Когда в Бенаресе Царь Брахмадатта находился,
К богам всем преисполнен был возвышенного чувства,
То Бодхисаттва в семье брахмана опять родился,
Рос в Таккасиле, изучал различные искусства,
Когда он вырос то от светской жизни отстранился.
В уединённой своей жизни ощутил блаженство,
И как аскет в горах на Гималаях поселился,
Где расширял свои все знанья, достигая совершенства.
Однажды он в деревню с гор, чтоб взять еду, спустился,
И жителями был тепло и дружелюбно встречен,
Они нашли в лесу дом, и он жить там согласился.
К нему послушать приходили, с ними вёл он речи.
В деревне той жил птицелов, ловил птиц на продажу,
Раз куропатка серая ему в клетку попалась,
Держал её он для приманки, кормил вкусно даже.
Носил её в лес, где на голос стая птиц слеталась.
А куропатка, это видя, всё переживала,
И думала: «Я многих родственников погубила,
Я – злая». И она всегда возможности искала,
Как уберечь птиц от поимки, и не находила.
Она решила голос свой не подавать, молчала,
Её хлестать прутом стал птицелов за трюки эти,
От боли не могла терпеть она, молчать, кричала,
Летели птицы к ней на помочь, попадали в сети.
Так по её вине в ловушку птицы попадались,
И это видя, куропатка всей душой страдала.
«Из-за меня, – так думала она, – жизней лишались
Мои собраться. Я их к смерти как бы призывала.
Но то не злой мой умысел, что птицы погибают,
И всё же я явлюсь их всех гибели причиной,
Они ведь только от желанья мне помочь страдают,
И их страданья заканчиваются их кончиной.
Так виновата в этом я, или невиновата?
Должны замучить меня совести ли угрызенья?
И кто освободит меня от всех этих сомнений?
Мудрец мне должен объяснить, и чем это чревато»?
Однажды птицелов в лесу поймал птиц короб, целый,
Но жажду испытал, хотел из ручейка напиться,
Решил у хижины аскета там остановиться,
Попил воды, и сон сморил его под вишней, спелой.
К аскету обращаясь, куропатка тут запела:
– «Поистине живу я ныне сытно, беззаботно.
Еды хватает мне сейчас, не до чего нет дела.
Но вот сомненье меня гложет, хоть и жизнь вольготна,
Что будет в будущем со мной, – я всё переживаю,
Скажи, мудрец, что ждёт меня, ведь знаньем ты владеешь».
Аскет, её услышав, так сказал: «Я точно знаю,
Что если в своём сердце умыслов злых не имеешь,
То никакое зло к тебе пристать само не может,
Поэтому ты и сама зло сделать неспособна».
Сказала куропатка: «Меня сомненье тревожит,
От этого я чувствую себя так неудобно,
Что многие, что в коробе сидят, подумать могут:
«На ней – кровь наша, мы из-за неё в беду попали,
Мы на приманку клюнули, и её жертвой стали».
Лежит на мне ли это зло? Ведь им же не помогут».
Сказал ей Бодхисаттва: «Ты же в этом не виновна,
Так как ты злого умысла во всём том не имела,
Добро злу не мешает, осуждает лишь духовно.
Не остановит зла оно, как это б не хотело».
И её душу успокоил мудрыми словами,
Вину с неё сняв полностью в переживаньях этих,
И перепёлка поняла, что добрыми делами
Нельзя исправить сразу зло, что прижилось на свете.
Тут птицелов проснулся и аскету поклонился,
Приветливыми были оба и друг друга знали,
Но говорить о зле и о добре они не стали
Охотник клетку и свой короб взял и удалился.
Когда в Бенаресе царь Дхананяйя находился,
Народом правил и двором был удовлетворённым,
То Бодхисаттва попугаем вновь на свет родился,
В большую птицу вырос и стал сильным и смышлёным.
Его все звали Радха, брата Поттхападой звали,
Один охотник их поймал, царю их подарили,
Царю понравились они, их в клетку посадили,
Златую, на златом подносе сладким угощали.
Так жили во дворце они, и все им угождали,
Лелеяли и холили их, отзывались лестно,
От зла и всевозможных огорчений ограждали,
Они по всей стране в народе всем были известны.
Прошло немного времени, нашёл в лесу работник
Большую обезьяну чёрную, её назвали
Калабаху, царю в подарок во дворец послали,
Такую редкую и в жизни не встречал охотник.
Людей немало, чтоб её увидеть, приходило,
Её все берегли, о ней все отзывались лестно,
О попугаях двух всё общество как бы забыло,
По всей стране вдруг обезьяна стала всем известна.
Не проронил слов Бодхисатва о происходящем,
Так как уже постиг он мудрость от Будды познания,
Но его юный брат далёким был от пониманья
Того, что мир наполнен вечным всем и преходящем.
Никак не мог он прояснить причину измененья,
Что обезьяну вдруг возвысили, а их забыли
Их слуги в клетках, как простых, оставили в забвенье,
А обезьяну сладким угощением кормили.
Сказал он Бодхисатве: «Нами здесь пренебрегают,
Но почему тогда должны мы в клетке находиться?
Забыл нас царь, все слуги обезьяну примечают,
Сбежать нам лучше будет в лес, чем здесь ещё томиться».
Сказал ещё он Радхе: «Всё, что раньше нам давали,
Сейчас жрёт обезьяна и за нас счёт веселиться,
Оставили нас без вниманья, всё мы это потеряли
Тогда зачем нам, здесь страдая, в клетке находиться»?
Ему ответил Бодхисаттва Радха, рассмеявшись:
– «Ты, Поттхапада, не расстраивайся, поразмысли
О том, как ясно посмотреть на мир, не сомневавшись,
И чтоб иллюзия не путала твои все мысли:
Ведь слава и бесславие, как почесть с поношеньем,
Хвала и порицанья, счастье с горем так не вечны,
Меняются всегда, и в своих сменах бесконечны,
Тем более у всех людей с их к жизни отношеньем».
Слова услышав эти, брат сказал всё ж огорчённо,
Не мог он успокоиться, и зависть им владела:
– «Скажи, брат, но зачем нам у царя жить обречённо,
Ведь нам ничто не светит здесь, до нас царю нет дела»?
Сказал, смеясь, брат: «Не спеши, события покажут,
Ведь обезьяний царь, гримасничает, строит рожи,
В нём никакой нет красоты, как и ума нет тоже.
Как только напугает принцев, то ему откажут».
Прошло немного времени и принцев напугали
Рычанья обезьяны дикой, дети в страхе были.
Когда узнал об этом царь, то в лес её прогнали,
И попугаев вновь любовью с лаской окружили.
Когда в Бенаресе царь Брахмадатта находился
Учил придворных доброте, науки изучая,
То Бодхисаттва вновь в павлиньем образе родился,
И жил в лесу, своею красотой всех покоряя.
Меж Индией и Вавилоном связь существовала
Морским путём, и в Вавилон товары привозили
Купцы на кораблях, которые по морю плыли,
Везли диковинки, в стране которых не хватало.
Ворон в то время в Вавилоне люди не видали,
Птиц было мало, популярно было разведенье,
Купцы раз на корабль ворона с собою взяли,
И этот ворон у людей всех вызвал удивленье.
Людей он многих восхитил своею красотою,
Сиял весь блеском чёрных перьев, клювом и глазами,
Купцов стали просить: «Оставьте эту птицу с нами,
Ухаживать станем за этой птицей, непростою».
Ответили те: «Мы не можем, денег стоит птица».
– «Тогда продайте на её за деньги, – им сказали, -
Дадим монет серебряных вам десять, что собрали».
Купцы же запросил: «Сто». Пришлось тем согласиться.
Так ворон оказался в Вавилоне, жил в почёте,
Его как птицу, благородную, превозносили.
И были вороны в этой стране на перечёте,
Едой их, вкусной, и со сладкую водой кормили.
Но в следующий раз павлина привезли с собою
Купцы на корабле, и птица блеском ослепила
Людей всех, на неё смотреть ходили все гурьбою,
В ней истинная красота глаза у всех открыла.
Купцов просить все стали, чтоб они её продали,
Но те ответили: «Мы в прошлый раз вам уступили,
За сто монет вы ворона большого получили,
А в этот раз хотите, чтоб мы торговаться стали?
Но эту птицу нам продать вам будет очень сложно,
Так, как и в стране нашей она – редкостная птица,
Её цари имеют и вельможные лишь лица,
Ни о какой продаже нам вести речь невозможно».
Чтоб эту птицу увидать, много людей собралось,
Толпа с открытыми ртами у корабля стояла,
А птица на корме своим всем видом красовалась,
Хвост свой из перев, как топазный веер, распускала.
Вновь жители страны к переговорам приступили,
Покупка после долгих уговоров состоялась,
Купцы за тысячу златых монет продать решили,
Так птица царская на новой родине осталась.
Ей золотую клетку сделали, водой поили,
В которую сок, сладкий, специально добавляли,
Деликатесами, едой, изысканной, кормили,
А красоту её по всей стране все прославляли.
Как только в Вавилоне павлин царский появился,
Померкли красота и слава ворона мгновенно,
Его прогнали со всех мест, он стал обыкновенным.
С тех пор он одиноко жил, отбросами кормился.
Когда в Бенаресе царь Брахмадатта находился,
Народа исполняя волю и все пожеланья,
То Бодхисаттва в качестве царя сына родился,
Учился в Таккасиле, все приобретая знанья.
Когда умер отец, он принял царством управленья,
Которое ему отец в наследство всё оставил,
При нём всегда законов соблюдалось сохраненье,
И он по справедливости своим народом правил.
Во время его царства раз история случилась,
Пастух из леса стадо гнал, в деревню возвращаясь,
Одна корова, стельная, от стада там отбилась,
В лесу паслась без пастуха, свободой наслаждаясь.
И там, в лесу, с беременною львицею сдружилась,
Они вместе гуляли и друг друга полюбили,
Когда время пришло, обе детёнышей родили,
Которые потом всё время вместе находились.
Так львёнка и телёнка дружба общая связала,
Когда они большими стали, дружбу продолжали,
И в дружбе двух друзей их ничего не разделяло,
Один охотник видел, как они вместе лежали.
Когда потом с добычей в город он к царю вернулся,
Спросил тот, что в лесу он удивительного встретил.
– «Я видел, вместе спали лев и бык, и лев проснулся,
Но нападать не стал, лев дружен был с ним», – он ответил.
Услышав странную историю, царь удивился,
Спросил охотника: «А был ли третий ещё с ними»?
– «Нет», – тот ответил. Царь был заинтересован ими.
– «Как будет третий, сообщи»! Охотник удалился.
И вскоре меж быком и львом шакал вдруг появился,
И стал с большим усердием прислуживать обоим,
В часы их отдыха слух ублажал своим он воем,
Двум господам своим всегда понравиться стремился,
Но думал про себя: «Могу я с ними прокормиться,
Но главное – могу я мяса, их самих, отведать,
Ведь мясо, собственное их, с другим и не сравнится,
Столкну их меж собой, и буду мясом их обедать».
Сказал он одному: «Тот о тебе сказал такое».
Другому: «Этот о тебе заметил в разговоре».
Такие замечанья привели друзей двух к ссоре,
Потом – и к ненависти, что вела обоих к бою.
Когда охотник увидал, что третий появился,
Он доложил это царю, узнал тот о шакале,
Царь тут же, чтоб унять ту ссору, в лес заторопился,
Но там уже лев с тем быком убитыми лежали.
А рядом с ними был шакал, их мясом угощался,
Царь, увидав его, кормящимся, сказал вознице:
– «Вот видишь, клеветник, в дружбу друзей двоих вмешался,
От злобной лжи так те и не сумели уклониться.
Не из-за женщин иль еды они себя убили.
Не слушая наветов, из них каждый б сохранился,
Они так скрытный план клеветника осуществили».
Забрав льва шкуру, царь с возницей в город возвратился.
Когда в Бенарисе царь Брахмадатта находился,
И прилагал усилья, чтоб добро укоренилось,
То Бодхисатва в мире духом дерева родился,
В лесу жил, наблюдал за миром всем, что там творилось.
В то время лев и тигр в одной горной пещере жили,
На службе у них был шакал, объедками питался,
В лесу рос вместе с ними же и силы набирался,
А тигр и лев, живя вместе в пещере той, дружили.
Шакал подумал раз: «Мне ещё в жизни не случалось
Отведать мяса льва и тигра, их поссорить нужно,
Столкнуть друг с другом лбами их, чтоб дружба их распалась.
Чтобы они от гнева перебили себя дружно.
Тогда я мяса их поем». Ко льву он обратился,
Сказав: «Тигр говорил мне: “Лев меня в сто раз слабее,
А я его в пятьсот раз благородней, красивее.
Он роста моего прекрасного и не добился”».
Услышав это, лев сказал: «Подлец ты, убирайся!
Такого тигр не мог сказать, не может быть и речи!
Пошёл прочь от меня, и нас поссорить не старайся».
Тогда шакал сказал всё это тигру при их встрече.
Спросил тигр льва: «Мой друг, ты говорил ему об этом»?
Сказал лев: «Зависть к Будде питал Девадатха очень,
Старался опорочить, когда шёл к нему с приветом,
Шакал – такой же лжец, его душа чернее ночи.
Его зовут Судатха, что «зубастый» означает,
Он о тебе сказал то ж самое, тот Субатха,
И поступил он так же плохо, как и Девадатха,
Такой тип подлецов обычно дружбу разрушает.
Когда живёшь со мною ты, и ложь распространяешь,
Союз такой меж нами и не должен продолжаться,
Когда доверие меж нами, как ты утверждаешь,
Зачем тебе наветов от кого-то там бояться.
Не может дружба во вражду друзей двух превратиться,
Не тот друг, кто подозревает, а потом поносит,
А тот друг, кто обоих дружбу в своём сердце носит.
Только такой для дружбы на все времена годится».
Когда лев произнёс слова, то тигр извинился,
Сказав: «Прости же, не на высоте я оказался».
Шакал, друзей увидев примиренье, тут же скрылся,
Так как со своим злобным замыслом ни с чем остался.
Наш мир двояк, где две энергии – в вечном боренье,
И мы ими обеими внутри дух заполняем,
От этого и происходит наше раздвоенье,
Когда мы в этом мире свою копию рождаем.
Когда в сакральную обитель свет небес нисходит,
То двойника для обожания богинь рождает,
Души от эгоизма очищенье происходит,
Любовь, как водная стихия, мир весь заполняет.
И в этой чакре счастье зарождается и радость,
Так как живут в ней обе наши половины сразу,
От этого мы чувствуем страдание и сладость,
Любовь, живая, в ней не покидает нас ни разу.
Но чтоб поистине счастливым в чакре оставаться,
Нам нужно правила знать и природные законы,
Только тогда мы можем своим чувствам отдаваться,
Когда мы истину узрим, поймём секреты оны,
Которые Буддой сознанью нашему открылись,
Где состраданья, знанья Будды есть жизни основа,
И позже знанья в мире эти все распространились,
И люди, их узнав, путь проложили себе новый.
Будда всем знанья отдавал с любовью и доверьем,
И истину он познавал в инстанции, последней,
Он был противником застывших догм, как и поверий,
Учил умом всё проверять, не слушать разных бредней.
Всегда самим собой человек должен оставаться,
Осмысливать всё сам, не слушать мненья, никакого.
Свободным быть от всех, только собой распоряжаться,
Ни у кого нет права на кого-либо другого.
Бенареса царь Брахмадата парк имел, роскошный,
Где видом он цветов и фруктов, редких, наслаждался
И где в часы досуга от придворных укрывался,
От мудрецов, философов и брахманов, дотошных.
Однажды в день, прекрасный, когда солнышко сияло,
Увидел он в одной из рощ красивую девицу,
Которая, бродя по лесу, хворост собирала,
От чистой красоты её не мог царь не влюбиться.
От возбуждения он тут же с ней соединился,
И, потеряв рассудок, с нею долго оставался.
И в тот же миг в той деве Бодхисатва зародился,
Она почувствовала тяжесть, плод в ней завязался.
– «От вас беременна я, господин», – она сказала,
Царь дал кольцо серебряное ей, как завещанье:
– «Родится девочка, продашь его, на содержанье
Потратишь деньги, чтоб её ты строго воспитала.
А если будет мальчик, во дворец придёшь ты с сыном,
Возьми с собой кольцо, я по нему тебя узнаю,
Получит он образованье, станет господином,
Со мною рядом будет, тебе это обещаю».
Так Бодхисаттва через девять месяцев родился,
Когда он рос, то бегал во дворе, с детьми играя.
– «Отец твой где? – спросил его раз сверстник, наблюдая, -
И почему ни разу он с тобой не появился»?
И Бодхисатва к матери с вопросом обратился:
– «Где мой отец? И почему его сейчас нет с нами»?
– «Отец твой – царь, – она сказала, и он правит нами,
Поэтому он не с тобой, в дворец свой удалился».
– «Какие доказательства того, что ты сказала?
Какие я друзьям могу представить объясненья»? -
Спросил сын мать, и та ему кольцо то показала
И рассказала об истории его рожденья,
Сказав: «Мне говорил царь, чтоб кольцо я показала
Ему, когда ты должен был только ещё родиться».
– «Но почему тогда ему показывать не стала? –
Спросил сын, – нужно ведь тебе со мной к нему явиться».
Услышав просьбу сына, мать к царю пошла с ним вместе,
У врат сказала страже, чтоб к царю препроводили,
Узнав об этом, разрешил царь, чтобы их впустили,
И от неё узнал он о рожденье сына вести.
Он находился в тот момент в придворном окруженье,
Поэтому, стыд испытав, решил он отказаться
От сына и спросил: «Есть этому ли подтвержденье?
Ребёнок ведь не моим сыном может оказаться».
Царю мать Бодхисаттвы кольцо это показала,
Которое он подарил ещё во время встречи,
Но царь сказал, что доказательства такого мало,
Признать сыном дитя её – не может быть и речи.
И женщина сказала: «Мне одно лишь остаётся -
Последнее из доказательств правды подтвержденья,
Имеет если сын мой от тебя происхожденье,
То должен сделать то, другим что сделать не даётся.
И если родила я от тебя, пусть остаётся
Он в воздухе, где силой Неба сможет удержаться,
А если он не твой сын, то зачем ему рождаться?
И пусть он наземь упадёт и насмерть разобьётся».
Сказав слова такие, сына за ногу схватила
И вверх подбросила, где Бодхисаттва удержался,
Скрестив там ноги, он сидеть в позе Будды остался,
Его в пустом пространстве так удерживала сила.
И он к отцу, так сидя, со стихами обратился:
– «Отец, я – сын твой, почему я не могу быть сыном?
Когда-то обещал меня ты сделать господином,
Но почему же от меня сейчас ты отстранился»?
Его увидев в пустоте, пришёл царь в удивленье,
И слуги все придворные с него глаз не сводили,
Воскликнул царь: «Мой сын, спустись, довольно подтвержденья»!
Все руки подняли, спуститься мальчика просили.
Но Бодхисаттва лишь в руки отца с неба спустился,
Сел рядом с ним, а царь мать объявил женой своею,
И весь остаток жизни счастливо он прожил с нею,
Его сын стал царём, хоть к этому и не стремился.
В стране Косала в поле три крестьянина пахали,
Которое, на их беду, у леса находилось,
Где банда из разбойников в то время объявилась,
В лесу они людей ограбили и убежали.
Когда сыскные стражники грабителей искали
И следственные все мероприятья проводили,
Ограбленные люди на крестьян тех указали,
И сыщики те сразу же в тюрьму их посадили.
Им объяснили так: «Вы землю якобы пахали
У леса, где лесные жители добро хранили,
А сами как бы тайно за их жизнью наблюдали
Воспользовавшись случаем, добро их утащили».
И жители лесные с объясненьем согласились,
Так как воров не видели, на них и указали,
И сыщики крестьян, работавших, по стражу взяли,
Так эти три крестьянина в тюрьме и очутились.
Послали в город их, где царь Косала находился,
В тот город женщина пришла, в ворота постучала
Дворца, в котором царь с придворными жил и трудился,
Её спросила стража, что ей надо, та сказала:
– «Прошу я нашего царя, чтоб дал он мне прикрытье».
Услышав это, слуги вынесли ей одеянье,
Но женщина сказал: «Мне не нужно подаянье,
Хочу защиты, чтобы защитили моё бытие».
Придворные царю об этом сразу доложили:
– «Нужна ей не одежда. Видно, ждёт она супруга».
Тогда к царю её в зал тронный слуги проводили,
Спросил царь: «Вы хотите получить по жизни друга»?
– «Да, – та ответила, – муж есть прикрытье и защита
Для женщины, она без него – голая, нагая,
Так как не защитит её одежда, никакая,
Пусть даже дорогая и вся жемчугом расшита.
Нагая без воды река, покрытие теряет,
И без царя-государя, страна тоже нагая,
Нога вдова, как и безмужняя жена, другая,
Их даже десять братьев их никак не защищают.
А вы, мой царь, троих моих мужчин под стражу взяли,
Оставив меня голой, беззащитной и безродной».
Спросил царь: «Кто они? И почему просить вы стали
За них». Она ответила: «Сын, муж и брат мой, родный».
Сказал царь: «Одного могу лишь я отправить с вами,
Возьмите мужа или сына, брата ж вам не надо».
– «Возьму я мужа или сына, я обоим рада, -
Она сказала, – с братом кровное родство меж нами,
Поэтому я выбираю брата, он дороже».
– «Но почему так» ?! – Царь воскликнул, очень удивившись.
– «Другого мужа я могу иметь, и сына – тоже,
Ведь я ещё живу, сын может быть другой, родившись,
И если муж умрёт, я замуж выйду за другого,
Родители же умерли, и брат один остался,
Из близких более нет человека дорогого,
И в этом мире он дороже всех мне оказался.
Ещё сына рожу, на улице найду я мужа,
Но брата ни найти, ни получить мне невозможно,
Так как мне жить без брата? На душе стаёт тревожно.
Звена нет крепче, чем мой брат, в моих семейных узах».
Подумал царь: «Она права». Решенью удивился
Её, и перед ним вся мудрость женская открылась.
Он тут же выпустить троих крестьян распорядился,
Она взяла всех трёх мужчин, и с ними удалилась.
Когда в Бенаресе царь Брахмадатта находился,
Народом своим правил, все законы соблюдая,
То Бодхисаттва духом дерева в лесу родился,
В дремучей чаще обитал, существ жизнь наблюдая.
В то время некий человек садовником трудился
В Бенаресе и на своём работал огороде,
Коренья, зелень продавал, и тем кормился,
Имел достойный вид и уважение в народе.
Была дочь у садовника, красивая такая,
Что молодые люди к ней сватов все засылали,
Была она по виду ласковая и простая,
О её скромном поведении все парни знали.
Придерживалась она заповедей, зла боялась,
Но было нечто в ней, что её сильно отличало
От всех других, она всем улыбалась и смеялась,
И это несколько её папашу огорчало.
Когда сваты парней к отцу шли, и в их доме были,
То девушка, завидев их, обычно улыбалась,
Отец считал: «Ей замуж надо, сроки наступили,
Она ведёт себя так, что без мужа б не осталась.
И почему она всё время только и смеётся?
Девичья добродетель и смех – что за сочетанье ?!
Родители что скажут, когда в доме жить придётся
У мужа ей, не будет ли от них ей нареканья»?
Девичью добродетель он подвергнуть испытанью
Решил одной проверкой, как она себя покажет,
Взял с собой в лес, корзину дал для ягод собиранья,
В лесу стал приставать к ней, ожидая, что та скажет.
Когда отец приблизился к ней, то дочь отстранилась,
Заплакала, сказав: «Зачем мне это испытанье?!
Отец привёл меня в лес, чтоб я с ним здесь осрамилась,
И это в сердце вызывает у меня страданье.
Ты – мой отец, и твой поступок в ужас повергает,
Перед моим вечным бесчестием меня страх гложет,
Кому я жаловаться буду здесь, кто мне поможет?
Кто должен защитить меня, насилью подвергает».
Отец воскликнул: «Репутацию ты оправдала!
Утешила меня, и я не ожидал другого,
Я убедился, что ты добродетельною стала,
И выдам тебя замуж я за жениха, любого».
Домой вернувшись, сразу свадьбу пышную сыграли,
После которой сразу дочь ушла в семью, другую,
Она смеялась, как и раньше, и её все знали,
Любили за весёлость и за доброту, простую.
Когда в Бенаресе царь Брахмадатта находился,
Народом своим правил, все законы соблюдая,
То Бодхисаттва снова сыном брахмана родился
В учёном городе Таккасиле, там проживая.
Имел он с юности широкое мировоззренье,
Добился вскоре выдающегося совершенства,
Освоил в Ведах все три грандиозные ученья.
Достиг среди коллег-учёных высшего главенства.
Учителем, известным, стал в науках и искусствах,
Его познанья жизни широтою отличались,
До тонкостей всех разбирался он в душевных чувствах.
Ученики элиты у него лишь обучались.
Один из них был ученик из брахманского рода,
Когда родился он, отец зажёг огонь небесный,
Невидимый глазам людей, обычных, из народа,
Который вечно мог гореть, сокрытый повсеместно.
Когда ученику тому исполнилось шестнадцать,
Отец сказал: «Огонь я создал при твоём рожденье.
Его никто не видит, он с тобою возгораться
Лишь может, если овладеешь ты моим ученьем.
И если мира Брахмы ты достигнуть устремишься,
То, как поклонник бога Агни, ты им овладеешь,
Поможет этому огонь, который ты имеешь,
Для этого же, ты от сего мира удалишься.
Не должен дома жить ты, светской жизнью наслаждаться.
Тебе желательно в лесные дебри удалиться,
Жить, как аскет, в глуши, с товарищами не встречаться,
Всё время медитировать, жить в тишине, поститься.
В начале должен получить глубокие ты знанья,
Сейчас у Бодхисаттвы тебе надобно учиться
В Таккасиле, расширить чтоб ещё своё сознанье
У друга Бодхисаттвы можешь ты остановиться,
И помни, что ты должен добродетели держаться,
И время не терять и не лениться, а трудиться,
Подальше тебе нужно и от женщин всех держаться,
Ведь с ними лишь разврат один, ты можешь опуститься.
Когда ты нужные у мудрецов получишь знанья,
То женишься на девушке, род брахманов продолжишь,
Родишь детей, стараться будешь на семью, как можешь,
Чтобы семья и род наш весь пришёл бы к процветанью».
Но юный брахман думал про себя: «Я же не буду
Собою заниматься, жить, огнём овладевая,
В лесу, а лучше семье нашей славу я добуду
Среди людей, карьеру сделаю, сам процветая».
С такою мыслю он с отцом простился, уезжая
В город Таккасила, с деньгами, где весь год учился
Усердно у учителей, искусства постигая,
После учёбы он домой обратно возвратился.
Его родители не жаждали, чтоб жил он с ними,
Они хотели, чтоб он аскетизмом занимался
В лесу огнём, невидимым, искусствами, другими,
И, совершенствуясь умом, так сам бы исправлялся.
Хотела мать, чтоб осознал он женскую порочность,
Решила: «В Таккасиле мудрец умный и толковый,
Способный дать оценку слов, определяя точность,
Поможет выработать юноше на всё взгляд новый.
Он сыну моему втолкует, что суть означает
Падения души у падшей женщины, обычной,
Кому отдаться и за это что-то взять – привычно,
И пусть он таких женщин в своей жизни избегает».
Она его спросила: «Сын, ты овладел ученьем,
А знаешь ли, что значит поговорка в нашей вере:
«Оброненная честь есть возмещение потери»?
Ответил сын ей: «Нет», – смотря на мать с недоуменьем.
– «Но если ты не знаешь этого, то как ты можешь
Сказать, что ты учён? Езжай к учителю учиться,
Когда узнаешь суть её, то можешь возвратиться,
Суть этой поговорки, знаний всех твоих дороже».
Отправился сын в Таккасилу снова для ученья,
А там имел учитель мать свою в годах, преклонных,
Исполнилось уже сто двадцать лет ей от рожденья,
И не хотела умирать она, определённо.
А сын её боготворил, заботу проявляя,
Кормил, поил и одевал её, и так трудился,
Для радости всё делал для неё, ей дни продляя,
А в городе о них молва шла, этим он гордился.
Подумал сын: «А если с ней в лесу мне поселиться,
Жить там, заботиться о матери и наслаждаться» ?!
Он выбрал место, хижину построил, чтоб остаться,
Набрал плодов и фруктов, чтобы было чем кормиться.
А юный брахман в городе его не обнаружил,
Когда приехал, стал его искать, ему сказали:
– «Учителя ты ищешь, а зачем он тебе нужен?
Учитель и его мать уж давно в лесу жить стали».
Нашёл в лесу их, тот спросил: «Зачем же ты вернулся»?
Сказал тут брахман юный: «Вы в ученье не сказали
Одну мне поговорку, и родители послали
Меня к вам, чтобы я в ученье снова окунулся».
Я должен фразы суть понять «потери возмещенье»,
Сказал он. Тот спросил: «А кто тебя просил об этом»?
– «Моя мать, – он сказал, – без этой сути нет ученья,
Потери возмещенье чести кроется ведь в этом»?
Подумал Бодхисатва: «Ничего не значит фраза,
Урок мать о пороке женском преподать решила».
Сказал: «Я обучу тому, что мать твоя просила,
Ухаживать за матерью моей ты будешь сразу.
Поить, кормить и мыть её ты будешь всю руками,
Когда с вниманьем её тело будешь мыть и тщаньем,
Скажи ей: «Госпожа, а вы в хорошем состоянье,
Красавицей вы были и остались ей с годами».
И что она ответит, передай мне без смущенья,
Иначе не поймёшь ты сути женского мышленья,
Ведь скрыта в каждой женщине основа обольщенья,
Которая живет всегда до смерти от рожденья».
И юный брахман выполнил учителя желанье,
А во второй раз мать учителя его спросила:
– «Находишь моё тело ты в хорошем состоянье,
А хочешь насладиться мной, пока во мне есть сила»?
Сказал он ей: «Не прочь бы я, но мой учитель строгий,
И вряд ли он одобрит наше страстное сближенье».
– «Но если нравлюсь я тебе, то нет другой дороги,
Убей его, и мы получим оба наслажденье».
– «Но как могу убить того, кто дал мне много знаний?
Я алчности и бурной страсти не могу отдаться».
Она ему сказала: «Раз в таком ты состоянье,
То я убью его, препятствия все устраняться».
Так сладострастно и низко всех женское начало,
Что даже в возрасте, преклонном, чтобы насладиться,
Оно и сына может устранить, что воспитало,
Чтоб с целью, ею вожделенной, ей соединиться.
И юный брахман рассказал учителю об этом,
Сказал тот: «Правильно ты сделал, как и ожидал я.
А хочешь ли ты видеть, чем закончится всё это?
Чтобы понять до глубины суть женского начала.
Давай мы ей последнее устроим испытанье,
Дойдёт ли до конца она, поставив точку в деле»?
Взяв кусок дерева, в своё одел он одеянье,
И в своей хижине уложил на своей постели,
Укрыл его, как человека, как сам спал он раньше,
Так, чтоб угадывались его тела очертанья,
Сказал ученику, что ему делать нужно дальше.
И к матери его пошёл тот как бы на свиданье,
Сказал ей: «Сын лежит ваш на постели в сне глубоком,
Я к хижине его верёвку протянул тугую,
Вот вам топор, к нему вам можно подобраться с боку,
Убить, если развязку вы желаете такую»?
– «А что меня удержит это сделать»? – та сказала,
Взяла топор из его рук дрожащими руками,
Собралась с силами и со своей кровати встала,
Шла ощупью, держа верёвку, шаркая ногами.
Когда увидела фигуру сына, то сказала:
– «Вот сын мой, я его убью, мне нужно быть смелее,
Ведь я помолодела и хорошенькою стала».
И подняла топор, ударила его по шее.
Услышала она звук «бум», и ручка отскочила
От топора. Спросил сын: «Что творишь ты у постели»?
Она от страха на ногах стояла еле-еле,
Вскричала: «Я обманута»! И дух свой испустила.
Она бы умерла и так, пришёл её час, смертный,
Знал это Бодхисаттва, с небесами связь имея,
Но он хотел, чтобы аскет, не сделался слабее,
Урок ему он преподал, открыв вход в мир, запретный.
Похоронив свою мать, с брахманом вступил в беседу:
– «”Потери возмещенья чести” нет и быть не может,
Я понял эту истину, долго бродя по свету,
А то, что говорят, понять нам это не поможет.
Любая женщина несёт нам в жизни лишь потери,
И это – её суть, так как в ней женское начало,
Которое брало всё, ничего не отдавало,
Оно эгоистично, лишь варьируется в мере.
Понятье наше чести – лишь понятие мужское,
И в женском обиходе раньше не существовало,
Его у женщин нет, есть только женское начало.
А что считаем честью мы, у них – это другое.
Так как мы не равны, в них нет того, что мы имеем,
То ихний эгоизм для равновесья существует,
То, что желают иль хотят они, нас не волнует.
Поэтому с любовью их и ненависть в них тлеет.
Они чувствительны, живут желанием, страстями,
И то, о чём мы мыслим все, они не понимают,
Мы отдаём им всё, они лишь это принимают,
И в этом скрыта основная разница меж нами.
Живём умом мы, игнорируя все их желанья,
Так как живём в мирах мы разных, вовсе непохожих,
То, что для нас сутью является существованья,
Для них всего – иллюзия; стремлений нет в нас схожих.
И «возмещение потери» есть то сладострастье,
Как и «оброненная честь», им нет до неё дела,
Они находят не в уме, а в чувствах своё счастье,
Хоть толику увидят, идут сразу к нему смело.
Твоя мать и направила тебя за разъясненьем,
Чтоб я тебе открыл глаза на разную природу
Мужчин и женщин; разделенья и объединенья
Роль каждой из сторон – спасенье и продленье рода.
Тот, к целям кто в учении, возвышенным, стремится
Объединить вокруг себя мир, привести к спасенью,
От женщин должен, по возможности, он отдалиться,
Они ведут всех к разделенью или наслажденью.
Так как ты хочешь стать аскетом, подавляй все страсти,
Которые и раздувает женское начало.
Огнём, невидимым, овладевание – в твоей власти,
Забудь о женщинах, чтоб цель тобой овладевала.
Для этого в лесу тебе бы надо поселиться,
И полностью своей мечте и цели отдаваться,
Чтоб совершенства своего, духовного, добиться,
Священником стать, чистым, и всю жизнь так оставаться».
И брахман юный домой после слов тех возвратился,
Спросила мать: «Жить будешь дома или мир оставишь?
Займёшься овладением огня и род прославишь»?
– «Да, – он сказал, – я в недостатках женских убедился,
Я дома никогда не буду жить, найду обитель
В лесу, где обрету спокойствие в уединенье,
И буду жить, как вечного огня хранитель,
Где стану заниматься я аскезой и моленьем».
Так он покинул дом и в хижине обосновался
В лесу глухом, и миру предпочёл уединенье,
Поддерживал огонь в себе и высшие стремленья,
А в старости своей на Небо Брахманов поднялся.
Когда в Бенарисе царь Брахмадатта находился,
Народом правил, в чтенье, мудром, ощущал блаженство,
То Бодхисаттва от первой жены царя родился,
Рос и искусствам обучался всем для совершенства.
Когда умер отец, он получил трон, как наследство.
Страною в праведности правил, мудрым оставался,
С ним духовник жил там, воспитывавший его с детства,
С которым он частенько игре в кости придавался.
Запел он, думая, раз песню, в кости с ним играя:
– «С изгибами течёт река, любая, и виляет,
Леса стоят деревьями, все вверх произрастая,
Творит зло женщина, когда возможность позволяет».
Бросал златой он кубик на серебряное блюдо,
Когда пел песню ту, и в выигрыше оставался,
Как будто бог судьбы победу слал ему оттуда,
Священник, с ним играя же, до нитки проигрался.
Подумал он: «Раз так пойдёт, я бедным скоро стану.
Найти мне нужно девушку, хорошую, скорее,
Тогда с нею проигрывать уж так я перестану,
Пред ней он не споёт, вести себя будет скромнее.
И надо, чтобы девушка других мужчин не знала,
Меня лишь только видела б, жила бы в заточенье,
И только одному бы мне душой принадлежала,
Но где такую я найду, для моего спасенья?
Такую надо, чтобы родилась в моём бы доме,
Не видела бы мира, и не с кем бы не общалась,
И никого других бы не любила, меня кроме,
Я наставлял б её, лишь со мной бы оставалась».
Он женщину искать стал, одинокую, простую,
Которая была б беременной, в деньгах нуждалась,
И вскоре он нашёл всё ж одну женщину такую,
Он пригласил её и у него она осталась.
Мистическую связь имел священник с небесами,
И знал, что девочку родит она по предсказанью,
Так как умел общаться с духами он, с голосами,
Которые его всегда снабжали нужным знаньем.
Как родилась та девочка, он женщину отправил
Из дома, денег дав, ушла та удовлетворённой,
А в доме прислугу себе лишь женскую оставил,
Которая заботилась о только-что рождённой.
Ребёнок рос, став девушкой, в домашнем заточенье,
Прекрасной, как сошедшая с небес на землю фея,
Из всех мужчин она была в его лишь подчиненье,
Её воспитывал он в строгости, сил не жалея.
Пока росла, с царём он в кости не играл ни разу.
Когда же выросла, сели играть, царь петь собрался,
Сказал тут брахман: «Кроме девушки моей». И сразу
Царь, бросив кости, спел куплет и сразу проигрался.
Подумал Бодхисаттва: «В доме он кого-то прячет,
Скрывает женщину, которая мужчин не знает.
Её удерживает против воли, не иначе,
Никто её нигде не видел, он её скрывает».
Решил проверить царь, мошенника нанял для сыска,
Узнать чтоб, добродетелен брахман или корыстен,
Купил тот лавку, парфюмерную, от дома близко,
Чтоб в дом попасть, понять: священник этот лжив иль истин.
У брахмана был дом с удобствами, семиэтажный.
Имелось семь балконов, их служанки охраняли.
Они кроме хозяина мужчин в дом не пускали,
Обыскивали всех, кто в дом что нёс, и мусор даже.
До девушки одну лишь брахман допускал служанку,
Раз, деньги взяв, из дома она вышла за цветами,
Шла мимо лавки, где сидел мошенник спозаранку,
Он знал, что соблазнить её нельзя даже деньгами.
Придумал способ, чтобы к ней в доверие втереться,
Упал пред нею на колени, вскликнул возбуждённо:
– «О, матушка, я жил без вас, не знал куда мне деться.
Являетесь вы моей матерью определённо.
Вы только присмотритесь-ка, мы с вами так похожи,
Никто не различит нас, одного мы с вами рода,
Лицом, ногами и руками, и одеждой тоже».
Служанка будто обомлела, стоя средь народа,
Подумала: «А ведь и моим сыном быть он может»!
Заплакала, они обнялись и стояли вместе,
Спросил её сын: «Мама, а живёшь в каком ты месте»?
Спросил ещё, быть может, он ей чем-либо поможет.
Она сказал: «Я живу в том доме в услуженье
Одной прекрасной девушке, как нимфе, грациозной,
О ней заботится священник, господин, серьёзный,
Он платит хорошо мне, у него я в подчиненье».
Спросил сын: «Мама, а так рано ты идёшь куда-то»?
– «Иду, чтобы купить цветов и разных благовоний».
Сказал он: «Но за этим никуда ходить не надо,
Всё это подарю тебе, возьми без церемоний».
И он подарков наложил её целую корзину.
Когда она домой эти подарки приносила,
То девушка, увидев это всё, её спросила:
– «За что столько подарков много мне от господина»?
Но женщина сказала ей, от радости сияя:
– «Всё это не имеет отношенье к господину,
Так как подарки эти получила я от сына».
С тех пор стала ходить к нему, подарки получая,
А деньги, что брахман давал, себе все оставляла.
Раз как-то заболел сын и лежать дома остался,
Служанка об его отсутствии справляться стала,
Сказали слуги в лавке, он давно не появлялся,
Тогда спросила его мать, когда нашла в больнице,
Что с ним произошло, и почему он расхворался,
Молчал сын долго, но потом всё ж матери признался:
– «Влюбился я в ту девушку, хотел б на ней жениться».
– «Но как же ты влюбился, раз ещё её не видел»? -
Спросила его мать, о его сердце сожалея.
Сказал мошенник тут, вопрос как будто бы предвидел:
– «Умру, её не увидав, хочу с ней быть скорее.
О красоте её я слышал, и желаньем связан
Её увидеть. Один раз увижу, не забуду,
Поможешь если, за тебя всю жизнь молиться буду,
Лишь за мгновенье видеть, век буду тебе обязан».
Сказала мать: «Доверься мне и жди, я всё улажу».
Она взяла духов, цветов и разных украшений,
И обратилась к девушке, придя с этой поклажей,
И, как могла, передала от сына ей прошенье,
Сказав: «Дочь, сыну о красе твоей я рассказала,
Он сердце потерял, и что мне делать, я не знаю.
Он может умереть, я на тебя лишь уповаю,
Позволь мне показать тебя ему, чтоб хворь пропала».
Ей девушка позволила представить сына тайно,
И та со всех углов в коробку мусор весь собрала,
Чтоб вынести из дома, радовалась чрезвычайно,
А, вынеся, в коробку эту сына затолкала,
И, возвращаясь, стражнице коробку показала,
Её та быстро пропустила, внутрь не посмотрела.
Так оказался в доме сын, она его скрывала.
С красавицей его свела, как этого хотела.
И добродетели лишив, два дня с ней оставался
Мошенник, брахман дома же в те дни не находился,
А он с красавицей в постели страсти предавался,
Прошло всего три дня, и брахман дома появился,
Сказала та мошеннику: «Тебе нужно убраться,
Приехал брахман». Тот сказал: «Уйду тогда лишь только,
Когда побью его, чтоб он не начал зазнаваться,
До этого здесь буду жить, понадобиться сколько».
Она с улыбкой согласилась, и его укрыла
В своих покоях, внутренних. а брахману сказала:
– «Под вашу лютню я немного бы потанцевала,
А то, как это делается, я уж позабыла».
Тот лютню взял и стал играть, но та ему сказала:
– «Смущаюсь я, вы смотрите, глаза б я вам закрыла».
Тот согласился, та платком ему лоб завязала,
И стала танцевать, кивком пришельца пригласила.
Тот подошёл к ним, и она вновь брахмана спросила:
– «А можно, я ударю вас по голове рукою»?
Тот засмеялся и подумал, что она шалила.
Согласье дал и получил удар с болью такою,
Что чуть не помер, на голове шишка соскочила.
Мошенник так его ударил частью, локтевою,
И спрятался. Воскликнул брахман: «Вот какая сила!
А я не знал, что обладаешь силой ты, такою».
С глаз девушка платок сняла, лекарство приложила
К той шишке, что на голове заметно выступала.
Когда брахман ушёл, мать сына в короб положила.
И вынесла из дома, словно мусор из подвала.
Отправился к царю мошенник, рассказал об этом,
И то, как брахман был побит той девой у постели,
Когда брахман нанёс визит, и в разговоре где-то
Царь в кости предложил сыграть, опять за доску сели.
Но в этот раз царь песню спел, и брахман проигрался,
Сказав так: «Кроме девушки моей». Не защитился.
Заметил царь: «Чем оградить себя в игре старался?
Но ведь у девушки твоей любовник появился».
Она со дня рожденья хоть тобой и огранялась,
В надежде, что её ты защитить от греха сможешь,
Но, быть не может, чтоб она нетронутой осталась,
И женщине в любви ты уберечься не поможешь.
Для дела этого она и создана природой,
Когда отверстие есть, то в него проникнуть можно,
И сделать это с нею по любви совсем не сложно,
Так как она пришла в наш мир для продолженья рода.
Принадлежать она не может одному мужчине,
Когда играл на лютне ты, глаза та завязала
Тебе, в тот миг любви к тебе уж не было в помине,
Ты получил удар, она любовника скрывала,
Затем дала ему уйти, пока ты оправлялся,
Доверился ты женщине, за что и поплатился,
А что женщин касается, не очень б огорчался,
И меньше б ты играл со мной, пока не разорился».
Услышав правду от царя, домой он возвратился,
Сказал той девушке: «Ты злой поступок совершила».
Она ответила: «Из-а чего ты рассердился?
Всё – ложь, что говорят. Я никого не приводила
Домой, и как б могла я это сделать при охране?
Тебя ударила я, но не делала другого,
И почему не веришь мне, ты верил же мне ранее?
Ведь я же не способна сделать ничего такого.
Никто раньше, кроме тебя, ко мне не прикасался,
Могу пройти через огонь, чтоб ты меня проверил».
Но брахман, после слов царя, ей всё же не поверил,
И в приведённых ею доводах засомневался.
Он приказал разжечь костер и сделать испытанье,
Она служанку попросила, чтоб та передала
Всё сыну, чтобы он пришёл на общее собранье,
Взял б за руку, когда бы у огня она стояла.
К костру пришёл любовник, когда все собрались,
Она сказала: «Брахману я лишь принадлежала,
Другие же мужчины меня даже не касались,
Пусть я сгорю в костре, если неправду я сказала».
Так молвила она, к огню, большому, направляясь,
Её любовник закричал, схватив её за руку:
– «Смотрите, посылает брахман как её на муку,
Такую женщину, сам образцом добра являясь!
Ему я не могу позволить, чтоб она сгорела,
Женюсь на ней я, если ей другой не доверяет,
Нельзя нам допускать, чтоб она муки претерпела.
Кому принадлежать ей, пусть она при нас решает».
Она сказала: «Никому я не принадлежала,
Как кроме брахмана, но он ведь мне не доверяет,
И он решил так сделать, чтоб в огне я побывала,
А этот человек меня от гибели спасает.
Так с кем мне быть? Кто смотрит, или держит мою руку?
Кому принадлежать из них? Кто меня больше любит?
С тем, кто оберегает, а потом меня погубит?
Иль с тем быть, кто не даст испытывать мне в жизни муку»?
И брахман тут заметил, что его все обманули,
Он плюнул и ушёл, она ж с любовником осталась,
Царь рассмеялся, видя, как того оба надули,
Сложил сентенцию, которая распространялась:
«Повадки женщин всегда трудно распознать бывает,
Они похожи на следы рыб на воде, стоячей,
Они все вкрадчивы, лукавы, и их гладь скрывает,
Но хитроумны и коварны, как и слепец, зрячий.
Бывает трудно правду в хитростях их обнаружить,
И правда для них- ложь, а ложь за правду выдаётся.
И то, что создают они, то трудно всем нарушить,
А вывести на воду, чистую, не удаётся.
Когда из них кто говорит: «Желание имею»,
То их желанье, как коровы, что траву желают,
То, что хотят, тем обязательно завладеют,
Ползком до цели доползут, как делают то змеи.
Они докучливы, подвижны, как песок, сыпучий,
Суровы и тверды, в жестокости же откровенны,
В опасностях реакция их – как у змей, гремучих,
Для их ума мужских тайн не бывает, сокровенных».
Когда в Бенаресе царь Брахмадатта находился,
Народом правил, и искал на пост свой претендентов,
То Бодхисаттва, став учителем, ещё учился,
Хотя и был известным и учил других студентов.
Он искушён во всех искусствах был, как и науке,
И у него аж пятьсот юных брахманов учились,
Все были не женаты, меж собою все сдружились,
И не скучали по родителям, живя в разлуке.
Но вот из дальних стран к нему один брахман приехал.
Он был женат, жену свою привёз также с собою,
Женился по дороге, когда к Бодхисаттве ехал,
Снял для неё дом, и в нём ночевал ночной порою.
Но все его отлучки на учёбе отражались,
Не мог он с головою весь в учёбу погрузиться,
Когда не возвращался, начинала жена злиться,
Поэтому их отношенья часто обострялись.
А в дни его отсутствия жена злой становилась,
И стала придаваться в одиночестве порокам,
Впадала, как рабыня, в блуд, и с кем-то веселилась,
В те дни не уделял брахман внимания урокам.
При возвращенье вдруг ставала грубой и жестокой,
Когда с другими нужных ей часов не проводила,
Расстроенный муж возвращался в школу одиноко,
И думал, почему жена его вдруг разлюбила.
Однажды не был он семь дней и вновь вдруг появился,
Спросил его учитель: «Почему ты задержался?
Ответил тот угрюмо: «Я с женою оставался,
И то, что она делает со мною, поразился.
Я не могу никак понять мою жену отныне:
Один день зла, сварлива и к себе не подпускает.
Другой же – домогается и всё мне разрешает,
Ведёт себя как госпожа, другой день как рабыня.
Её я поведения совсем не понимаю.
Я не пришёл бы к вам, если бы не был возбуждённым».
Сказал тот: «Поведенье её, так я объясняю:
Ведут себя лишь те так, образом определённым,
Которые своим мужьям с другими изменяют,
Непостоянны все они на этом основанье,
Один день домогаются, другой день остывают.
Их настроение меняется по их желанью.
Чтобы понять их существо, нам нужно разобраться,
И почему не могут жить без удовлетворенья?
В какой момент спокойными не могут оставаться?
Их совесть то молчит, то их склоняет к угрызенью.
Когда за ней понаблюдаешь, станет всё понятно:
Когда послушна и смирна – вела себя развратно,
Когда к тебе ожесточилась, или сморит смело
Самоуверенно – с другими связи не имела.
А, по своей природе, женщины плохи и злобны.
Их сущность до конца понять мужчинам невозможно.
Они порою даже ада дьяволам подобны
Но с ними жить, в совместном мире находиться можно.
К желаньям их должны мы хладнокровно относиться
Не надо перед ними заискивать и унижаться
Они мужчину, кто им близок, потерять боятся
А лучше всего будет, если с ними подружиться.
И Бодхисаттва брахману пропел стихотворенье:
«Когда желает женщина тебя, не обольщайся.
А если не желает, не сердись, не обижайся,
И не показывай им страсти или нетерпенья.
Ведь женщины, по своей сути, все непостоянны,
Они, как рыбы в море, их следов не оставляют,
Мужчинам не понять, когда и что они желают,
Обычно жизненные установки их пространны».
Прослушал Бодхисаттвы ученик увещеванье,
И стал к супруге своей равнодушно относиться,
Решила та: «Сутью мой проникся пониманьем».
Став ему верной, всех мужчин вдруг стала сторониться.
Когда в Бенаресе царь Брахмадатта находился
Народом правил, и наукой высшей увлекался.
То Бодхисаттва в семье брахмана опять родился,
Семья была богата, сын, как сыр в масле, катался.
После того, как в Таккасиле он всему учился,
В Бенаресе учителем стал самым знаменитым,
Его ашрам там же в престижном месте находился,
И он детей воспитывал всем семьям, именитым.
И юные брахманы, как и отпрыски всей знати,
Искусства высшие все в его храме постигали,
И, наполняя свои души знаньем благодати,
Людьми, весьма известными, в своей стране ставали.
Учился Ведам трём, искусствами обогащался
Один из брахманов, приехавший с женой своею,
Ашрам он посещал не часто, мало с кем общался,
С женою время проводил, был увлечён он ею.
Его жена на публике вела себя обычно,
Но совершала в жизни, внутренней, ошибок много,
Ночами не спала, слонялась, ела понемногу,
А днём ложилась спать, была к работе непривычна.
Больной казалась, днём в постель ложилась и стонала.
Когда муж спрашивал её: «Что, милая, с тобою»?
– «Болит живот, терпенья нет». – она так отвечала.
Когда он уходил, то нанималась лишь собою.
Он спрашивал её: «Быть может ты чего желаешь»?
Она же говорила: «Принеси мне фруктов сладких.
Лепёшек рисовых с черникой, всё на листьях гладких,
Всё то, что я люблю поесть, ты вкусы мои знаешь».
Муж вкусы её знал и начинал трудиться:
Готовил, бегал на базар, купить, что она хочет,
Прислуживал во всём, как раб, жене, что было мочи,
Вокруг неё всё время продолжая суетиться.
Когда он уходил, любовников та принимала,
И с ними проводила время в страсти и веселье,
Когда же приходил он, то она была в постели,
Держалась за живот свой и в страдании стонала.
А брахман думал: «Бедная, страдает бесконечно.
И как помочь ей, чтобы облегчить боль, я не знаю,
Я на страданья не могу её смотреть беспечно,
Мне нужно пригласить того, кто в этом понимает».
Однажды он, набрав корзину разных угощений,
Пришёл в ашрам с визитом и сел с Бодхисаттвой рядом.
Спросил тот: «Почему так редки ваши посещенья»?
Ответил браман тут: «Болезнь жены кажется мне адом,
Хоть телом и крепка она, и вид её здоровый,
А кожа её гладкая, холёная, лосниться,
Но жалуется на живот, и вид её суровый,
От боли сердится всегда, ей по ночам не спится.
Поэтому не прихожу я к вам, сижу я с нею,
К тому же, каждый день хожу на рынок за едой я,
Продукты покупаю, и домой спешу скорее,
Готовлю ей обеды у плиты, на кухне стоя.
Пеку лепёшки, жаренные, на кунжутном масле,
Я блюда, разные, по вкусу ей приготовляю,
Ведь у неё болит живот, желанья исполняю,
Всё делаю, чтоб боли в её животе угасли.
Поэтому и времени нет к вам идти в ученье».
Подумал Бодхисаттва, что супруга, дома лёжа,
Его обманывает, её ложные мученья -
Лишь для того, чтоб ей еду купил он подороже.
Ещё подумал: «Ему дам рецепт для излеченья,
Чтоб понял он, как поступать, что правильно, что ложно».
Сказал ему: «Не покупайте ей такие угощенья,
Они вредят ей, ей простую пищу есть лишь можно.
И я вам дам ещё один рецепт для исцеленья:
Возьмите овощей дешёвых и сварите кашу
В кастрюле медной, доведите всё то до кипенья,
Добавьте ветку дерева и дайте жене вашей.
Скажите, что это – лекарство, если есть не будет,
И вас попросит принести ей что-нибудь другое,
То вы побьёте палкой, что бы не сказали люди.
Работать заставляйте, не давайте ей покоя».
И брахман с его этим предложеньем согласился,
Домой вернувшись, он сказал жене: «Пей это зелье»!
Она попробовала, вид лица весь искривился,
Когда он есть заставил, было ей не до веселья,
Тем более, когда сказал, взяв палку, ей серьёзно:
– «Не будешь есть, то накажу, весь день работать будешь».
Заставил съесть всё, и при этом вид имел он грозный,
Сказав: «Хорошей пищи вкус ты скоро позабудешь».
Она спросила: «Чьё это рецепта предписанье»?
Ответил он: «Учитель дал со строгим наставленьем,
Чтоб я берёг тебя, и я согласен с его мненьем,
И с этих пор я буду уделять тебе вниманье».
И он пропел ей громко тут одно стихотворенье:
«И что б не говорила, я тебя должен заставить
Съедать это лекарство и работать для леченья,
Чтоб это поняла ты, не могу тебя оставить».
Она с лежанки встав, до ночи делом занималась,
Подумав: «Раскусил учитель мою хитрость скоро,
О мнимой боли не вела уж больше разговора,
С её всеми любовниками вскорости рассталась.
Когда в Бенаресе царь Брахмадатта находился,
Народом правил и птиц разведеньем увлекался,
То Бодхисаттва в Касе в семье брахмана родился
И с юных лет искусством и наукой занимался.
Его всегда тянуло, с малых лет, к духовной сфере,
От удовольствий светской жизни быстро отказался,
Ей предпочёл отшельничество мудрецом, и веря
В мистические силы, медитации отдался.
Через неё обрёл небес магические знанья,
Умение везде по воздуху перемещаться,
У гималайских гор нашёл приют для обитанья
В тише, где удовольствию экстаза придавался.
Однажды, чтобы соли взять, он с гор своих спустился,
Пришёл в Бенарес и провёл одну ночь в парке, царском,
А утром вымыл тело, в одеянье облачился,
В плащ лыка, красного, связав, обвил косы повязкой.
С собой взял короб и отправился за подаяньем,
У врат дворца царя он ненароком оказался,
Увидел его царь в его аскета одеянье,
С ним говорил. Ему понравился тот, он остался,
Царь пригласил его к себе, в его честь пир устроил,
И усадил на кресло из сапфиров, драгоценных.
Поил чаем, женьшеневым, который много стоил,
Ломился царский стол от разносольных угощений.
Стал в парке жить он, медитацией там занимался,
И обучал царских детей, за что его кормили,
С царём порой беседам философским придавался,
Царь и все подданные во дворце его любили.
Однажды с войском царь отправился к своей границы,
Порядок чтобы навести, с захватчиком сражался.
Пред тем, сказал Мудулаккхане он, своей царице,
Чтоб без него его аскет ни в чём бы не нуждался.
Дворец мог Бодхисаттва посещать в часы любые,
Свободой пользуясь. Его любили и все знали,
Передвигался он по воздуху, и всех удивляли
Его способности, необъяснимые, такие.
Когда аскету трапезу готовила царица,
Подумала: «Сегодня он немного задержался,
Слегка я отдохну пред тем, как должен появиться,
Чтоб в его память мой образ у него остался».
Она в воде себя с приятным запахом помыла,
И приготовила для его встречи одеянье,
Роскошное, лежанку у стола установила,
И прилегла на отдых, чтобы скрасить ожиданье.
Заметил Бодхисаттва – время ужина настало,
А опоздание в его расчёты не входило,
По воздуху он перенёсся через окна зала,
Царица со своей лежанки голая вскочила.
Она, услышав шорох: «Гость пришёл, – себе сказала, -
Мне нужно встать и его встретить». Но тут увидала
Его, стоящим рядом, и вскочила, тюль упала,
Нагой царица перед гостем в смущенье стояла.
Изяществом был ослеплён аскет и красотою,
В мгновенье состояние его переменилось,
Возникло вожделенье, перестал владеть собою,
К ней у него, как к женщине, влеченье появилось.
Стоял он словно дерево после удара грома,
Похож на ворона был, кому крылья обломали,
За ужином еда застряла в его горле комом,
А мысли лишь о том, как овладеть ею, блуждали.
Не смог он есть, еду взяв, в парк свой удалился,
Лёг на лежанку в хижине, к еде не прикоснулся,
Всё думал о царице, ум в мечтанья погрузился,
Впав в забытье, как будто бы уснул и не проснулся.
Семь дней бил палкой своё тело до изнеможенья,
Царицы красота похитила его сознанье,
Ничем в душе не мог он побороть огонь желанья.
Не ел он ничего, и похудел до истощенья.
А через семь дней царь с победой в замок возвратился.
Хотел аскета повидать, пришёл в парк на свиданье,
Но там его увидел в изнурённом состоянье,
Подумал: «Заболел аскет, пока с врагом я бился».
И, в хижину зайдя, спросил: «Случилось что с тобою»?
Сказал аскет: «Желанье страстное меня скрутило,
Влюбился я в твою царицу так, что нет аж силы,
И сделать ничего я даже не могу с собою».
Сказал царь: «Я отдам Мудулаккхану в обладанье
Тебе». Аскета взяв с собой, пошёл в её покои,
Царицу передал ему во всём блеске сиянья.
Аскет взял её за руку и в парк повёл с собою.
Прощаясь, царь сказал ей: «Я прошу, ты постарайся
Аскета уберечь, если тебе будет посильно».
Она сказала: «Приложу я все свои усилья,
Чтоб сохранился он, и в этом ты не сомневайся».
Когда они в парке у хижины остановились,
Она сказал: «Нужен дом нам, где б мы проживали.
Иди к царю и попроси дом, где б мы поселились,
Вернулся тот к царю, просить стал, чтобы дом им дали,
Им дали дом, заброшенный, в котором не нуждались,
Так как отхожим местом его многие считали,
Уже дано придворные царя там испражнялись,
Поэтому крыльца ступени даже провоняли.
Царица отказалась осмотреть то помещенье.
Аскет спросил причину её резкого отказа.
– «Вначале нужно сделать дома очищенье, -
Сказав, – я в жизни не была в таких местах ни разу».
– «Но что я должен сделать, чтобы вас то не смущало? -
Спросил он, зная, что она была не виноватой.
– «Должны в порядок привести вы дом», – она сказал,
Послав его к царю за коробом и за лопатой.
Аскет взял у царя всё и стал в доме убираться,
Затем обмазал стены все навозом он, коровьем,
Чтоб не было щелей, от ветра чтобы укрываться,
Зимою чтоб не рисковать царицыным здоровьем.
Затем она, дом, новый, осмотрев, ему сказала:
– «Нам нужно получить стул, миску и кувшин с водою.
Нужны нам также, чтобы спать, постель и одеяло,
Иди к царю и попроси всё, будешь жить со мною».
Аскет, бедный, весь день меж домом и дворцом мотался,
Всё делая, царицыны приказы выполняя,
Когда с царицей он наконец наедине остался,
Что дальше делать с нею, долго размышлял, не зная.
И вдруг рукой царица его бороду схватила,
Желая, чтобы удостоил он её ответом,
И дёрнула его за бакенбарды и спросила:
– «Забыл, наверное, что ты являешься аскетом» ?!
Под этой сильной болью память к старику вернулась.
Всё это время не в себе он как бы находился,
Подумал он: «Как в положении я очутился
Таком, когда моё сознание перевернулось?
До тех пор, пока похоть во мне быть всё продолжает,
Мне не поднять главу от четырёх врат наказанья.
Тьма тёмных сил свет разума аскета побеждает,
Восстановить мне нужно моё прежнее сознанье,
Сегодня же необходимо мне вернуть царю царицу,
Лишь после этого смогу расправить свои плечи,
Расстаться с этим миром, в Гималаи возвратиться».
И он отправился с ней во дворец с царём на встречу,
Сказав: «Великий царь, мне не нужна твоя супруга.
Через неё во мне одна лишь похоть и родилась,
Попал в капкан страстей я заколдованного круга,
Душа моя от угнетенья в нём и притомилась.
Желанье ею обладать меня с нею связало,
Всегда, когда красивой женщиной овладеваешь,
Родятся вдруг желания, другие, и всё мало,
Освободиться можно, лишь когда всё оставляешь».
И тут опять он впал в экстаз и в воздух вдруг поднялся,
Скрестив обе ноги, царю дал тайное ученье,
Унёсся в Гималаи, медитацией занялся.
С людьми же больше не встречался, жил в уединенье.
В экстазе пребывая, он обрёл богов сознанье.
Обычно, в медитации глубокой находился,
Духовное довёл до совершенства состоянье,
В последней стадии же, в мире Брахмы вновь родился.
Когда в Бенаресе царь Брахмадатта находился,
И благосостоянием народа занимался,
То Бодхисаттва в семье брахмана царя родился,
И стал духовником царя, когда отец скончался.
Однажды царь, исполнивши своей жены желанье,
Спросил её: «Любимая, чего бы ты хотела»?
Сказала та: «То, что хочу, всего лишь мечтанье,
Неисполнимое, и в этом сложность всего дела.
Я бы желала, чтобы вы на женщину, другую,
Отныне не смотрели бы в чувственном наслаждении,
Ведь заиметь вы можете здесь женщину, любую,
Вы – царь, и можете любой так сделать снисхожденье».
Услышав это всё, царь яростно сопротивлялся,
Супруга до него всё продолжала домогаться,
Не мог он устоять пред её волей, отказаться,
В конце концов, себя с трудом переломив, он сдался.
Из всех шестнадцать тысяч танцовщиц не смотрел более
Ни на одну уже со своим чувственным желаньем.
Так подчинился первый в жизни раз он женской воли,
Любовь, неодолимая, лежала в основании.
В то время на границе царства было неспокойно,
Враги в страну часто вторгались, бунты возникали,
Чтоб успокоить всех и дать отпор врагам достойно,
Царь должен ехать был туда, его войска позвали.
Они письмо послали: «Мы не можем защищаться».
Собрал царь срочно войско и отправился к границе,
Позвал жену, сказал ей: «Час пришёл с тобой прощаться.
Я уезжаю, нам желательно б договориться.
Бои будут. Что ждёт – победа или пораженье,
Не знаю я. А ты одна в столице остаёшься.
Так как тебя я не могу взять, там будут сраженья.
Для женщин там опасно, ты там не убережёшься».
Жена ему сказала: «Если суждено расстаться,
Посланника мне шлите после каждой второй мили,
Проедете что, чтобы я могла не сомневаться,
Что живы вы, что вас мои молитвы сохранили».
Царь согласился, в город Бодхисаттву он отправил
С отрядом воинов и слал депеши чрез две мили,
С приказом, чтоб ему всё о царице сообщили,
Чтоб передали, что он сердце с ней своё оставил.
Когда с нарочными депеши в замок прибывали,
Царица спрашивала их, зачем те приходили,
– «Чтоб ваше самочувствие узнать», – те отвечали.
– «Узнайте же»! Те с ней в постели время проводили.
Король прошёл уж шестьдесят четыре с лишком мили,
Послал ей тридцать два солдата, весть передавали,
После доклада все солдаты ночь с ней проводили,
Наутро возвращались в часть, когда с ней переспали.
Царь, наконец, в сражениях освободил границу,
Послал он Бодхисатву в город для приготовления,
Чтоб встретил весь народ его, когда он возвратится.
К царице от него нёс Бодхисаттва донесенье.
Когда царица Бодхисатвы лико увидала,
То в восхищение пришла, и в возбужденье – тоже,
Окинув взглядом с ног до головы, ему сказала:
– «Иди ко мне, мой брахман, мы пойдём с тобой на ложе».
Но Бодхисатва, слова эти слыша, возмутился.
Сказав: «Не говори со мной так. Царь наш – почитаем,
Он честен и открыт для всех, и это мы все знаем,
Царь, видя, как себя ведёшь ты, очень б удивился.
И в первый раз я с удивлением такое вижу,
И удивляться этому всему не перестану,
Я никогда это не сделаю, грех ненавижу.
И похоти твоей я потакать грехом не стану».
– «Царь для шестидесяти четырёх не почитаем,
И только ты один, я вижу, грех и ненавидишь,
Греха на свете нет, как мы, все женщины, считаем,