Буддийское сердце подобно луне –
Недостойно пыли мирской.
Дар поэта Небу подобен
Своей чистотой.
Тому, в чьей душе гнездилась злоба.
Бессмертия не обрести.
Слабому духу вовек не постичь
Истинного Пути.
Тот, кто познал истоки Пустоты,
Поймёт, что звуков колыбель – беззвучность,
Воистину постигнет жизни сущность,
Отринет мир страстей и суеты.
Я понял мир через духовное перерожденье,
Когда однажды в транс, медитативный, погрузился,
Посредством чакр на небеса проделав восхожденье,
Где Истины и моей жизни смысл мне вдруг открылся.
Ведь тело мне природой для чего-то же даётся?
Оно, как инструмент, мне помогает добиваться
Вершин духовных Абсолюта, чтоб перерождаться,
Через него Вселенную познать мне удаётся.
Мы чакрами семью все в жизни нашей обладаем,
Которым быть необходимо в полном очищенье,
Лишь через них способны совершить мы восхожденье
На небеса, когда мы страстно этого желаем.
Вначале чакра коренная – точка меж ногами,
Лежит в основе позвоночника – всего основа,
Через неё могу я связь установить с богами,
Отправиться на небо и в наш мир вернуться снова.
Энергетический в нас есть канал, вверх уходящий,
При вздохе мы энергию земли вверх посылаем,
Где получаем свет божественный, вниз нисходящий.
В макушки головы дверь в небеса им открываем,
Из чакры теменной свет в моё тело проникает
В глаз третий, как всплеск молний, посланный мне богом Шивой,
Проникновенной тонкостью ума он наполнят
Мой мозг, жизнь радостной желая сделать и счастливой.
Через гортань очищенный эфир в нас попадает,
(С той чакрой становлюсь я мудрецом красноречивым)
Ведёт она к освобожденью, чувства очищает,
Богатством заполняя разум мой, неисчислимым,
И сердце заставляет в унисон с Вселенной биться,
Любовь, открытость к миру в нём и доброту рождая,
Из чакры этой миллионов молний свет струится,
О прошлом и о будущем все знанья мне давая.
А в чакре солнечной, где всей энергии скопленье,
Огонь богов, как солнце восходящее, пылает,
Давая мне моё здоровье, все болезни разрушает,
И счастье мне приносит, как источник вдохновенья.
Когда в сакральную обитель свет небес нисходит,
То двойника для обожания богинь рождает,
Души от эгоизма очищенье происходит,
Любовь, как водная стихия, мир весь заполняет.
Когда божественный свет чакры нижней достигает,
То происходит нашей сущности перерожденье,
Уже другими начинаем мы вверх восхожденье,
Когда энергия богов нас силой наделяет.
Из нижней чакры попадая в чакру теменную,
Чрез корни, воду, пламя, воздух, звуки неземные
Выходим мы из тела нашего уже другие –
Святыми с третьим глазом в сферу высших сфер, иную.
В коронной чакре совершаем мы все превращенья,
Чтоб дымкой в небо, ярко-фиолетовой, подняться,
И там постигнуть в Пустоте Великой все ученья,
Чтоб овладеть уменьем в существа все превращаться.
Когда семь чакр своих мы, просыпаясь, очищаем,
То видим, как на нас лучи божественные льются,
Ещё среди богов других три чакры обретаем,
Как три орудия, которые нам в дар даются.
Одна из Чакр богов – Возмездия, как воздаянье,
С ней попадаем в мир животных мы для возрожденья,
Где жизнь счастливая нам дарится, как поощренье,
Иль за грехи несём заслуженное наказанье.
Бог Шива в этой чакре судит нас, судьбу давая,
Должны мы существом стать высшим, или вниз спуститься,
По нашим качествам, решает он, нас возвышая,
Дать жизнь нам человека, иль животным вновь родиться.
Рождаясь человеком, мы стаём неуязвимы,
Так как мы много знаем ещё с прошлого рожденья,
Героями мы будем (силы в нас неистощимы),
Никто не сможет в жизни нанести нам пораженья
Другая Чакра Кармы нам даёт освобожденье,
В ней мы рождаемся людьми, и можем стать святыми,
Способны выходить из колеса перерожденья,
Иль на земле спасать мир весь с монахами другими.
Бог Вишну своё дарит с кармой этой воплощенье,
Все судьбы мы способны изменять людские с нею,
Людей всех тёмных на земле готовить к просветленью,
И в головах их взращивать спасения идею.
Открыты в Чакре Времени все тайны мирозданья,
Бог Брахма правит ею, всех богов в ней создавая,
Им всем он дарит состоянье высшего сознанья,
Обязанности во Вселенной их распределяя.
Тот, кто сознаньем Чакры Времени овладевает,
В награду за своё терпенье получает вечность,
Становится бессмертным и всем миром управляет,
Его вся мощь распространяется на бесконечность.
Когда я медитацией упорно занимался,
Достиг успеха и в Возмездья Чакру погрузился,
Из трёх миров в животном мире Шивы оказался,
Сам став животным среди них, в собаку превратился.
В том мире получил я исключительные знанья:
Как нужно жить и совершенствовать своё уменье,
Чтоб выжить средь других и избежать исчезновенья,
У них ведь больше, чем у нас, природы пониманья.
Ведь звери лучше человека и умней намного,
И прежде, чем стать богом, у зверей нужно учиться,
Ведёт через природу нас на небеса дорога,
Необходимо знать, что знает рыба, зверь и птица.
И прежде напитать нам нужно ум животным знаньем,
Знать, что Возмездья Чакра есть оружье наказанья,
Чтоб выжить, мы проникнуться должны все пониманьем,
Что все поступки не останутся без воздаянья.
Можно Небо и Землю с пылающим горном сравнить,
И на их превращения как на работу смотреть,
Где рождается жизнь и плетётся всей сущности нить,
На углях ян и инь бурлит в чане кипящая медь.
То погаснет, то вновь разгорится огонь в глубине,
Переплавкам Вселенной нет счёта и нет постоянств,
Мириады вещей и существ возникают вовне,
Заполняя собой пустоту мириады пространств.
Человек появляется в мире невольно, как нить,
Что скрепляет собою две крайности – жизнь и смерть,
Так зачем нам о чём-то на свете, бурлящем, тужить,
Глядя, как вращается непрестанная круговерть?
После смерти изменится всё, станет чем-то иным,
Дорожит своей жизнью и всех презирает глупец,
Тот же, кто глубже видит, в себе сердце держит пустым,
Сущее не обратится в ничто, – считает мудрец.
«Учителем всех в государстве» Хуйчжун назывался,
К себе слугу он своего звал трижды с наставленьем,
И тот на его зов три раза даже откликался,
Заметил Хуйчжун: «Попрошу я у тебя прощенье,
В то, что тебе я ведал, ты ведь не вникал ни разу?
Но всё ж, прощенье попросить ведь это ты обязан.
Слуга есть ты, я – господин, и ты со мной ведь связан».
Умэнь сказал: «Когда Учитель звал того три раза,
Он что-то бормотал ему в душе косноязычно,
Тот мудрость, потаённую, как будто, выдавая,
Всё время откликался, и он делал так обычно,
При этом будто соглашался, головой кивая.
Учитель одиноким был, к тому же, стар годами,
Учил он, голову быка, как будто, пригибая,
Чтоб тот траву щипал, росла что под его ногами,
И нужно ль это делать всё, умом не сознавая.
Слуга ему совсем не парой в жизни оказался,
Ведь сытый, как бывает, равнодушен к угощеньям,
Вопрос: но кто же у кого просить должен прощенье?
Учитель не подумал, когда вызвать того взялся.
Ведь в процветающей стране чиновники надменны,
А дети же заносчивы всегда в семье, богатой,
И чтоб понять всё это, думать нужно непременно,
Ну, а не думать если – жизнь сюрпризами чревата.
Когда отверстий в канге нет, вдвойне в ней тяжелее,
На деток забот бремя взваливать ведь нестерпимо,
Дом, подающий, подпирать, – нет ничего дурнее,
Всходить босым на гору из ножей – неодолимо.
Один монах спросил Дуншаня «Будда – что такое»?
Дуншань ему ответил: «Будда – это льна три цзиня».
Умэнь заметил: «Дзэн Дуншаня – странного покроя,
По старости его, в нём много есть что от цилиня.
Моллюска раковину мозг его напоминает,
Но что внутри от его истинного остаётся?
Когда он створки раскрывает, видно, что скрывает,
Дуншаня повидать же не совсем там удаётся.
Три циня льна как будто пред глазами возникает,
И кажется, они так близко, но сознанье ещё ближе,
Ложь с истиной в его уме не выше и не ниже
Кто говорит об этом, сам ложь с истиной являет.
Чжаочжоу спросил Наньцюаня: «Дао – что это такое,
И как мне, у кого приобрести такое знанье»?
Ответил тот: «Дао – обыкновенное сознанье,
Это – сама естественность, и не ничто иное».
– «Но можно ль у кого-нибудь сознанью научиться»? -
Спросил Чжаочжоу, смысл ответа уяснить пытаясь.
– «От Дао отойдёшь, если к Небу будешь стремиться».
Сказал Наньцюань, ему помочь знанья понять стараясь.
– «Но если не стремиться, как понять Дао возможно»?
– «К вещам ведь Дао не принадлежит, тебе известным,
Как не принадлежит к вещам, незнаемым и сложным,
А также к тем вещам, воображаемым иль местным,
Ведь знание – это обманчивое представленье,
А вот незнаемое в мире и не существует,
А хочешь Истину познать – рассей свои сомненья,
Безбрежен, всеобъятен будь, как Пустота бытует.
Вне «ложном» и вне «истинном» быть ты тогда лишь станешь,
Когда в сознании Великой Пустоты добьёшься,
Когда в «Негде», в «Ничто» ты с головою окунёшься,
То думать в мире о всём необычном перестанешь».
Услышав слова эти, он внезапно просветлился,
Умэнь сказал: «Чжаочжоу жил бы так совсем без знанья,
Наньцюань же одним словом растопил его сознанье,
Как лёд в кувшине, так бы тридцать лет ещё томился.
Весной – сотни цветов, и мы живём с теми цветами,
Зимой – со снегом, с жарой – летом, осенью – с луною,
И если утруждать не будешь ум зря пустяками,
То время всякое станет прекрасною порою.
Наставник Сунъянь говорил, что мир наш, многоликий,
Разнообразен и велик, таким он и родится.
Не сможет оторвать ног от земли силач, великий,
На кончике не может языка речь находиться.
Умэнь заметил, что Сунъянь сказал всё очень чётко,
Но человека не нашлось, чтобы понять всё ясно,
Поймёт кто, пусть ко мне идёт, что слушал не напрасно,
Проверить, и получит от меня удары плёткой.
Но почему? Узнать чтоб, чистое ль дано нам злато,
Его через огонь нести с собой необходимо,
За то, что просветлились мы, мы получаем плату,
Всё что незримо было раньше, стало для нас зримо.
Нога прозренья сдвинет всё и море опрокинет,
Обрушатся все небеса, и голова склонится,
Для тела места уже нет, прозрение случится,
Которое во все запретные места взор кинет.
Монах спросил Юньмэня: «Будда – что это такое»?
Юньмэнь ответил: «Палочка с засохшим калом».
Умэнь заметил, что Юньмэнь остался тем же малым,
Когда пелёнки ему меняли на аналое.
Когда был голоден, еду ел, вкус не замечая,
И вечно суетился, знания собрать старался,
Потом же торопился, записать не успевая,
Проглатывал все знанья, но ни в чём не разбирался,
И палочкой-подтиркой подпереть свой дом желая,
Упадок жаждал он предотвратить Будды закона.
С таким же всё успехом людей нравы улучшая,
Трудился бесполезно всё на поприще он оном,
Плодов не различая просветленья иль угара,
В тех мыслях, что к нему в сознание от знаний лезли,
Как в небе вспышки молний, камня искры от удара,
И глазом моргнуть не успеешь, а они исчезли.
Спросил Кашьяпу как-то раз Ананда при их встрече:
– «Будда оставил золототканое вам одеяние,
Что передал ещё помимо этого в посланье»?
Кашьяпа прокричал: «Аманда»! Будто был далече.
– «Я здесь», – сказал в ответ. Кашьяпа будто не приметил.
– «Теперь ты можешь флаг наставника взять во владенье», -
Сказал Кашьяпа. А Умэнь, узнав о том, заметил:
– «Вот так святой и получает титул в посвященье».
Вопрос простой всегда бывает, но ответ глубокий,
И тот поймёт лишь, кто слов этих смысл уразумеет,
Божественной горы жизнь братство, вечную, имеет,
Не понял кто – от сокровенной мудрости далёкий».
Один просто спросил, другой ответил с глубиною,
Глаза раскроет мудрецу беседа вот такая,
Брат старший позовёт, брат младший даст ответ судьбою,
Помимо времён года есть ещё весна другая.
Преследовал Шестого Патриарха монах, некий,
По имени Хуймин, хотел взять чашу с одеяньем,
Тот положил на камень всё, при этом смежил веки,
Сказав: «Возьми всё это от меня, как подаянье.
Ведь вещи эти есть свидетельство лишь веры нашей,
И разве ими завладеть ты можешь силой только?
Возьми их, если сможешь». Не мог сдвинуть тот нисколько
Их, так как они были тяжелее горы даже.
Хуймин, согнувшись от стыда, сказал: «Пришёл с надежной
Я к вам, поэтому мою вы душу успокойте,
Иду я к вам за Истиной лишь, а не за одеждой,
Прошу вас слёзно, вы её скорее мне откройте».
Сказал Шестой Учитель, глядя на него печально:
– «Когда не думаешь ты о добре и зле в воззреньях,
Это и есть твой облик, истинный и изначальный».
Услышав слова эти, достиг Хуймин просветленья.
Его прошиб тут пот, из глаз же слёзы вдруг полились,
Он молвил: «Сказанного суть дало мне просветленье,
Из сокровенных ваших слов вдруг тайны мне открылись,
Но есть ли что-нибудь более глубокое в ученье»?
– «То, что поведал я тебе, и тайны не имеет, -
Сказал Шестой Учитель так, кивая головою, -
Ведь изначальный облик твой останется с тобою,
С ним тайна сохранится та, которой он владеет».
Сказал Хуймин: «Я у Хуанмэя много лет учился,
Но с ним не смог уразуметь свой облик, изначальный,
Но с вами же мой ум вдруг ярким светом озарился,
Как будто он настиг меня, проделав путь свой, дальний.
Я уподобился вдруг, получая наставленье,
Тому, кто воду пьёт, её вкус сразу понимая,
Могу ли быть учеником я вашего учения,
И почитать вас так, учителем своим считая?»
– «Мы оба есть ученики Хуанмэя, как ты знаешь, -
Сказал Учитель, – он в своём ученье был отменным,
Но ты должен ценить, что ты достиг, что понимаешь».
Умэнь заметил: «Патриарх Шестой был совершенным.
Ему заботиться так о монахах удавалось,
Что кожуру с плода снимал он, объяснив с уменьем,
И, вынув косточку, ученику в рот клал ученье,
Которое тому проглатывать лишь оставалось.
Нарисовать иль описать такое разве можно?!
Хоть восславляй его, оно недостижимым будет,
Ведь изначальный облик ни в чём спрятать невозможно,
И даже если мир исчезнет, он всегда пребудет».
Один монах спросил наставника Фэнъаня смело:
– «Хоть каждый человек и обладает пониманьем,
Бытья смысл нам не выразить ни словом, ни молчаньем,
Но как поведать истину, когда не ясно дело»?
Фэнъян сказал: «Весна на берегу мне снится, южном,
Янцзы, и стайка птиц щебечет среди ароматов
Цветов, а я иду по полю в направленье, нужном,
И засылаю в дом красавицы, желанной, сватов».
Умэнь рёк: «Поученья вспышкам молнии подобны,
Тем, что дорогу путнику их светом освещают,
Зачем же он к словам давно умерших прибегает,
Для пониманья смысла личные слова удобны.
Идти ведь каждый должен своим только путём, личным.
Тогда-то о самадхи говорить переставая,
Ты сможешь одной фразой истину сказать отлично,
Заветных строк, уж кем-то сказанных, не разглашая.
Зачем чужими истину высказывать словами?
И путать чувства, времена, эпохи и народы?
Нам наша жизнь дана одна, и жить должны мы сами,
Уж лучше не болтать совсем, учиться у природы.
Наставнику Яншаню снилось, он переместился,
В царство Мартрейи, восседая на третьем сиденье.
Один святой вдруг объявил: «Сегодня будет бденье,
Прочтёт нам проповедь Яншань, у нас что поселился».
Яншань вскочил тут с места, посох выхватив святого,
Сказал собравшимся: «Помимо всех наших желаний,
Вне четырёх тезисов и двух сотен отрицаний -
Вся Махаяны Истина»! И ничего другого.
Умэнь сказал: «Садишься впереди, то первым будешь,
Была ли это проповедь иль не была – не знаю,
Но проповедь, как речь, сложна, – я это понимаю,
Откроешь рот – солжёшь, смолчишь же – истину погубишь.
Сказать иль промолчать – у всех сомненья были раньше,
Тот, кто не говорит и не молчит, всегда считает,
Что он хитрее всех вокруг, и правду всегда знает.
Но так ли? Он стоит от правды в тысячу раз дальше.
Как хорошо под небом голубым в сон погрузиться,
И в этом сне увидеть сны об этом сновиденье,
Где Истину откроешь всем тем, кто тебе приснится,
Сужденья свои выскажешь всем с третьего сиденья.
Фаянь, аббат монастыря Цинлян, раз для прихода
Перед началом проповеди приказал монахам
Двоим поднять из бамбука в зал занавес у входа.
Те начали тянуть верёвки, свёртывая махом.
Фаянь, на них глядя, сказал, оценку им давая:
– «У них совсем нет согласованности в их движенье:
Один из них прав, а другой ошибся, я считаю».
Умэнь заметил: «Он не прав, высказывая мненье,
Кто в постиженье истины прав, а кто ошибался, -
Нам сложно выяснить, у каждого ведь своя мера,
А настоятель монастыря выяснить старался,
Его же подводила его собственная вера.
Тот, кто способен взглядом мудрости взглянуть на вещи,
Поймёт, где промах дал аббат Фаянь в своих сужденьях,
Искать не нужно меру правоты и заблужденья,
Так как вопрос об Истине и Правде будет вещий.
Вот поднят занавес, и Небо чистое открыто,
Но небеса не будут угождать и школе нашей,
Не подражайте небесам, не спорте с ними даже,
А скройтесь там, где всякое влияние закрыто.
Монах спросил Наньцюаня: «Истина ли существует,
Которой прежде не учил никто в подлунном мире»?
– «Да, – молвил Наньцюань, – она действительно бытует».
– «А что за истина? В каком она живёт эфире»?
Сказал тот: «Не Будда – это, не вещи, не сознанье».
Умэнь заметил: «На один вопрос лишь отвечая,
Наньцюань совсем растратил ума всё состоянье
И всё этим испортил. Расточительность какая»!
В безмолвии сокрыта настоящая заслуга,
И даже если высохнут моря, исчезнут знанья,
В природе есть, что может находиться друг без друга,
Слова не приведут нас к истинному пониманью.
Когда Дэшань пришёл за наставлением к Лунтяню,
Они вдвоём вели беседы до глубокой ночи,
Сказал учитель, наконец: «Уж поздно, утром ранним
Вставать нужно, работать, и слипаются уж очи.
Тебе бы нужно уходить». Дэшань наружу глянул.
– «Там ничего не видно», – он сказал тревожно.
Лутань зажёг свечу, ему дал в руки осторожно,
Когда тот взял, задул её. Дэшань душой воспрянул,
Постигнув Истину. Лутань спросил: «Что тебе ясно»?
Дэшань сказал: «Отныне я не буду сомневаться
В правдивости слов старых мудрецов. Я сам напрасно
Искал места, где они будто могут ошибаться».
Лутань сказал монахам утром: «Есть один меж вами,
Как кончики мечей- зубы его торчат из древа,
Рот – чаша, полная крови, что есть между зубами
Слова – как у дракона из пылающего зева.
Ударить его если палкой, он не повернётся,
И не оглянется, так велико его стремленье,
А вот когда он до вершины, горной, доберётся,
То светоч моего туда он донесёт ученья».
В тот самый день Дэшань сжёг к сутрам свои толкованья,
Сказав: «Как б ни были мои все мысли здесь глубоки,
Пред истиной они лишь волоски у мирозданья,
Мир объяснять – что капать в океанские истоки».
Сказав эти слова, Дэшань тот монастырь оставил.
Умэнь сказал: «Дэшань был недоволен в рассужденьях
В своих краях, ученья он отцов с юга не славил
О передаче истины, помимо наставлений.
Чтоб опровергнуть их, пошёл туда он с назиданьем,
Но по дороге встретил там старуху, та спросила:
Куда идёт, и что несёт он, тратя свои силы.
Сказал: «Несу мои к «Алмазной сутре» толкованья».
– «Я где-то слышала, что в этой сутре говорится:
„Прошедшее сознанье задержать нам невозможно,
И будущее задержать сознанье будет сложно“,
Какое ж ищете сознанье? Где оно таится»?
Вопрос её услышав, он лишился речи дара,
Потом спросил её, кто проповедник «Чань» в их месте,
Сказала та, Лутань живёт в пяти ли от базара,
Дэшань нашёл его, и вечер весь провёл с ним вместе.
Тот обласкал его, увечного ребёнка будто,
Который о своём уродстве жил без подозренья,
Потом словно ушат на него вылил воды, мутной,
Со стороны всё это выглядело представленьем.
Увидеть лучше всё воочию, чем знать о славе,
Но раз увидев, снова полагаться на слух надо,
Есть, кто, задрав нос, продолжает смаковать награду,
Глаза ж слепы, так можно очутиться и в канаве.
Раз Патриарх Шестой двоих монахов спор услышал.
Один сказал: «Флаг движется, смотри на это зданье».
– «Нет, ветер движется», – другой сказал, – быстрей, чем выше».
– «Не ветер, и не флаг там движется, а лишь сознанье», -
Сказал им Патриарх. Монахи согласились с этим.
Умэнь заметил: «В чём же выражается движенье?
О том двое монахов рассуждают, словно дети,
Высказывая, каждый, о движенье своё мненье.
Не флаг, не ветер движется, а только лишь сознанье,
Как Патриарх Шестой сказал, но так ли в самом деле?
Что он хотел сказать? Но ведь сознанье ж- в нашем теле,
Оно от мира, внешнего, и получает знанье.
Так значит, движется во вне и в нас всё постоянно,
Вы хорошенько вдумайтесь, и всё поймёте сразу,
Нам нужно думать, чтобы мысли не звучали странно,
Сказал он то, что в голову тем не пришло ни разу.
Железо покупали оба, думая, что злато,
А Патриарх Шестой не мог смотреть на всё, на это,
И сам устроил сделку, чтоб те поняли когда-то,
Что мир не прост, просты лишь мы, блуждая в мире где-то.
И флаг и ветер и сознанье движутся все вместе,
Повсюду – всё и тоже, изменяясь, всё меняет,
Всё движется, но, вместе с тем, как бы стоит на месте,
Мы открываем рот – слова нам тут же изменяют.
Дамэй спросил Ма-цзу: «Что в мире Будда есть такое»?
Ма-цзу ответил: «Будда ведь и есть это сознанье».
Умэнь сказал: «Имеет представление какое
Из нас кто-либо, у того – такое же и знанье».
Тот, кто поймёт эти слова, носить будет одежду,
Есть пищу, говорить слова Будды, как рассужденья,
Деянья совершать; что он – Будда – иметь надежду,
Но всё же Дамэй ввёл вопросом многих в заблужденье.
Воистину, кто к истине идёт, тот будет слушать,
Три дня полощет рот имя Будды произносящий,
«Будда и есть сознанье» – когда скажет говорящий,
Он тут же убегает, затыкая свои уши.
Монах спросил у женщины, как до горы добраться
Утайшань, та ему: «Идите прямо», – так сказала.
Когда пошёл он, она тут же его задержала,
Сказав: «Пошли вы не туда, там можно затеряться».
Чжачжоу рассказал монах то, что с ним случилось,
Решил он испытать ту, к ней с вопросом обратившись,
– «Идите прямо!». – то же самое с ним получилось.
– «Я раскусил ту женщину», – сказал он, возвратившись.
Умэнь заметил: «Женщина жить в крепости привыкла,
Чжачжоу ж башню для тарана возвести старался,
Логически и он плохим стратегом оказался,
Ведь в то, что он хотел узнать, она же не проникла.
У двух воюющих сторон всё ж недостатки были.
Вопрос обыкновенный был, ответ и был такой же,
Как в рисе горсть песка, где камешки в зерне застыли,
Как палка, что торчит в грязи: смысл связи – никакой же.
Просить Будду философ стал, не знавший его веры:
– «Поведайте мне Истину, чтоб было пониманье,
Не говоря и не безмолвствуя, чтоб, для примера,
Я понял бы ученье всё». Будда сидел в молчанье.
Философ, поклонившись, молвил: «Вы, высокочтимый,
Своими состраданием, любовью и терпеньем
Развеяли все накопившиеся заблужденья,
Наставив на путь Истины, дав взгляд, необходимый»
Когда ушёл он, то Ананда Будду, всё то видев,
Спросил: «А что постиг философ»? Тот ему ответил:
– «Конь добрый вскачь пускается, от плётки тень завидев».
– «Ананда был учеником Будды, – Умэнь заметил, -
Но понимал он меньше, чем неверующий этот,
Насколько велико различие их разделяет,
Тот, кто идёт по лезвию меча, по льду ступает,
Не ищет проторённых троп, чтоб легче было где-то,
За гребни гор шагает так с пустыми он руками,
Он заново способен открывать наш мир, привычный,
Исчезнут все барьеры между Истиной и нами,
Когда взираем мы на землю взглядом, необычным.
Один монах спросил Ма-цзу: «А Будда что такое»?
Сказал тот: «Нет сознанья – нет Будды», – слова простые,
Умэнь заметил: «Кто понять сможет слова такие,
Поймёт науку нашу тот, ведь в мире – всё простое.
Встречая фехтовальщика, дай меч ему для боя,
Поэтов нет, стих не дари, не будет пониманья,
Кого б не встретил, делись малой толикой от знаний,
И разом не выкладывай всего, храни такое.
Наньцюань сказал: «Сознанье – это не Будда, другое,
А многознайство есть не мудрость, а лишь просто знанья».
Умэнь заметил, что Наньцюань, высказав такое,
На старости лет потерял стыд, изменив сознанье.
Хулу он изрыгал и выставлял своё уродство.
Немногие же щедрость оценить его способны,
Так как его высказыванья многим неудобны,
С умом в них, гениальным, прослеживается сходство.
Когда ведь небо прояснится, солнце ярко светит,
После дождя, однако, вся земля залита влагой,
Когда откроешь чувства, то нужна ещё отвага -
Боишься, не поверят. Как и мысли многим претят.
Наставник Уцзу задавал вопрос монахам ясно:
– «Душа Цинню жила в отдельности жизнью своею,
Какая из двух Цинню же являлась самой ею,
И кто из них двоих был более прекрасной».
Умэнь сказал: «Тот, кто поймёт, из двух Цинню какая
Есть настоящая, то он не будет сомневаться,
Что выходить из скорлупы и в неё возвращаться -
То ж самое есть, что в гостинице жить, уезжая.
Но тот, кто это не поймёт, то будет он скитаться,
Как чёлн, что без руля и без ветрил летит по морю,
Когда ж настанет смертный час, то он предастся горю.
Подобно тому крабу, что жаль с жизнью расставаться,
Который в воду угодил, кипящую, крутую,
Клешнями, лапами он шевелит, пугает грозно,
Спастись чтоб, но не может он, попав в среду такую,
Тогда об истине заговорит, но будет поздно.
Луна за облаками – та же самая, обычно,
В горах каждый ручей – сам по себе, не схож с другими,
Для всех едины радости, живёт каждый своими,
И в мире всё едино, не едино то – что лично.
Наставник Уцзу говорил: «Когда вы набредёте
На человека где-нибудь в пути, иль на дороге,
Который Истину прозрел, как это вы поймёте:
В конце уже пути он или только на пороге?
К нему не сможете вы со словами обратиться,
Ответить вы ему не можете своим молчаньем,
Что делать вам? Как можете вы с ним разговориться?
И что сказать, сообразуясь с его пониманьем»?
Умэнь сказал: «Поймёте если этих слов смысл, скрытых,
Никто не помешает тому счастью, что есть с вами,
А если не поймёте смысла знаков всех, открытых,
Смотреть большими будете по сторонам глазами.
С прозревшим встретитесь, не говорите, не молчите,
Ударьте посильней его, чтоб было ему внятно,
И то, что нужно вам понять, то будет всё понятно,
Проникнувшись его умом, своим путём идите».
Монах спросил у Чжаочжоу, низко поклонившись:
– «Что означает Бодхидхармы с Запада прибытье?»
Ответил тот такое, в свои думы погрузившись:
– «Есть кипарис, что во дворе, он бытье иль небытие»?
Умэнь сказал: «Тот, кто его ответ поймёт, узнает,
Что Шакьямуни не было, Майтреи же не будет,
То, что сейчас случается, никто не понимает,
А что уже произошло, придумали всё люди.
Понять разнообразье мира трудно удаётся,
Всей мудрости и мысли глубины в речах не скажешь,
Кто судит по словам, тот губит себя этим даже,
А тот, привязан кто к словам, с пути всегда собьётся.
Сказал Уцзу раз: «Когда буйвол из ограды рвётся,
То голова с копытами наружу вылезают,
Не вылезает хвост. И как ему так удаётся
Всегда вперёд быть головой, – того никто не знает».
Умэнь сказал: «А кто-нибудь, слова эти услышав,
Откроет Истины один глаз, одно слово скажет,
Воздать по справедливости святым всем может свыше,
И существам дорогу всем к спасению укажет.
В противном случае, на хвост смотреть свой будешь сзади,
И если выйдешь за ограду, свалишься в канаву,
В загон вернёшься, попадёшь под нож, но чего ради?!
А тонкий хвостик – всем на удивленье и по нраву!
Один монах заговорил с Юньмэнем витиевато:
– «Сиятельная Пустота мир целый озаряет»,
Юньмэнь прервал его: «Я слышал эту мысль когда-то,
Не повторяешь ли кого-то ты, кто это знает»?
Монах же подтвердил, что произнёс слова сюцая
Чжан Чжо. Юньмэнь сказал: «Я вижу, ты совсем заврался».
Умэнь сказал: «Юньмэнь, большим талантом обладая,
Узнал текст, где монах присвоить мысль хотел, сорвался.
Тот, кто проницательностью, всё оценить, владеет,
Наставником людей и небожителей стать может,
А тот, кто мысли отделять от чуждых не умеет,
Не только ошибётся, себе даже не поможет.
В учёном мире есть умы, крючки что выставляют
На жадных рыб, кто ест чужое всё, ловить их любят,
Такие, мысли поедая всех, рты открывают,
И, выдавая мысли за свои, свою жизнь губят.
Аббат Гуйшань был при Байчжане по хозяйству главным,
Байчжан главой монастыря выбрать того решился:
– «Кто на вопрос ответит, главой станет, полноправным».
(Гуйшань тогда ещё как рядовой монах трудился).
При всех кувшин воды Байчжан на землю там поставил,
Спросил: «Что это»? Чтоб его «кувшином» не назвали,
Чтоб объяснили, что это за вещь, но все молчали.
Тогда к Гуйшаню обратился он. Его он славил,
Но тот молчал, старший монах сказал, как бы гадая:
«Ну, это, что ни говори, нельзя назвать сандалией».
Гуйшань к кувшину шёл, вниманья не обращая,
Ногой его ударил и пошёл прочь, все молчали.
Байчжан тут рассмеялся и сказал: «Вы проиграли».
И вместо старшего монаха, пригласил Гуйшаня,
Его назначили аббатом, хоть и все признали,
Что он пост получил лишь по протекции Бачжана.
Умэнь сказал: «Гуйшань был смел, но не решил задачи,
Он сам от дела лёгкого по воле отказался,
Другой путь предпочёл, за тяжкую работу взялся,
Поэтому легко он и добился так удачи.
Удобную с себя снял шапку и кангу навесил,
Хотя назвать мог тот кувшин он просто как «посуду»,
Одним ударом сокрушил всё, мир ему был тесен,
Он отшвырнул ногой всё на пути – и даже Будду.
Дамо сидел лицом к стене, затылком видел муку,
А Патриарх Второй, в снегу по щиколотку стоя,
Протягивал ему его отрубленную руку,
И твёрдо говорил: «В моём сознанье нет покоя.
Прошу, наставник, успокойте мне моё сознанье».
Дамо сказал: «Дай мне твоё сознанье, успокою».
– «Но я ищу его, и изловить не в состоянье».
– «Твоё сознанье, значит, уж находится в покое»,
Умэнь заметил, что Дамо, беззубый варвар этот,
Проделал в сотню тысяч ли путь, чтобы сообщенье
О чём-то важном сделать всем. Но в чём его ученье?
И вряд ли суть его ученья кто освоил где-то.
Он уподобился волне, к которой не привыкли,
Что возникает в штиль один раз и в теченье века,
И приобрёл ученика, и тот лишь был калека,
Другие же умом в его ученье не проникли.
Пришёл он с Запада, чтобы «указывать всем прямо»,
И путаница с этих пор в ученье получилась,
Дремучий вырос лес учёных толкований Дамо
От встречи с Патриархом, что молва распространилась.
Во время Шакьямуни Манджушри шёл на собранье
Всех будд. Когда пришёл, все разошлись, одна осталась
Лишь девушка, она была в самадхи состоянье,
Спросил он Будду, как же ей подобное удалось,
Ему была такая просветлённость недоступна.
Сказал Будда: «В чувство верни, и сам спроси об этом».
Манджурши начертал круги, их увеличил крупно,
Три раза обошёл её с вверх посохом, воздетым,
И щёлкнул пальцами, но всё безрезультатно было,
Тогда схватил её и в небеса с ней устремился,
Употребил все силы, что его мощь накопила,
Но было всё напрасно, ничего он не добился.
Сказал Будда: «Сто тысяч Манджушри вернуть не смогут,
Но Бодхисаттва есть Неведенья в мирах, подземных,
За гранью сотен миллионов сфер всех, иноземных,
Из медитации его силы вернуть помогут».
В миг тот же Бодхисаттва перед ними появился,
Велел ему Будда так сделать, чтоб она очнулась,
Тот, обойдя её три раза, Будде поклонился,
И щёлкнул пальцами, и девушка тотчас проснулась.
Умэнь сказал: «Старик Будда разыгрывал им сцену,
Не слишком-то в своих средствах разборчив оказался,
И сделал, чтобы каждый из них в дураках остался,
Иначе, как понять можно подобную замену?
Ведь Манджурши наставником семи будд там считался?
Не смог он сделать то, что сделал Бодхисаттва этот,
Который из ничтожнейших и низших миров взялся,
Так Будда пошутил, чтоб честь того была задета.
Кто понял смысл рассказа, войти сможет в Царство Божье,
С умом Великого сосредоточенья сольётся,
Жить продолжая в мире, суетном, где корчит рожи
Сам демон, и где рядом с ним он Истины добьётся.
Один смог пробудит; другой же потерпел фиаско,
Никто из них же истинной не смог изведать воли,
Лик божий, демона гримаса: всё лишь в мире – краски,
Игра всевышних сил в нашем сознании, не более.
Наставник Шоушань раз разыграл всем представленье,
Перед монахами он положил палку-указку,
И дал в своей задумчивости им всем наставленье:
– «Что положил я перед вами? Дайте мне подсказку!
И если эту вещь сейчас вы палкой назовёте,
То обнаружите к иллюзии свою пристрастность,
А если вы её своим молчаньем обойдёте,
То отвернётесь от действительности, так в чём же разность»?
Умэнь сказал: «Как же назвать нам то, что существует?
Чтоб иллюзорность не была, была б одна реальность?
Но если в мире сплетено всё и в одном бытует,
Как смерть и жизнь, туман иллюзии и актуальность?
Вот Шоушань всем палку показал, как путь к спасенью,
Но что за путь, в котором вместе – край и середина?
Предав смерть, и спасая жизнь, вёл всех он к наставленью:
Иллюзия, действительность – сплетён мир воедино».
Бацзяо дал ученикам такое наставленье,
Которое их многих прямо привело в смущенье:
– «Если у вас есть посох, то его дам в дополненье,
А если нет, то отниму его без сожаленья».
Умэнь заметил: «Это то, что в жизни помогает
Пройти поток, когда моста нет, чтобы сохраниться,
Домой вернуться в ночь, безлунную, ночною птицей,
Кто называет это посохом, в ад попадает.
То, чем вещей мы мерим глубину, в руках мы держим,
Чем подпираем небеса, на землю опираясь,
Лишь в том ученье, где есть посох, истину содержим,
И возвещаем это, глубиною открываясь.
Сказал наставник Уцзу: «Кто это такой? – Узнайте.
Будда прошлый и Будда будущий – его лишь слуги».
Умэнь сказал: «В загадке многозначность понимайте.
То, что есть во всей упряжи, а также и в подпруге.
Его узнать – как бы с отцом в толпе вдруг повстречаться,
Не надо спрашивать других, что, может, обознался,
Своё, от всех других, способно в корне отличаться,
И в том, где что-то есть своё, считай, ты в нём остался.
Твой путь во всём есть, как во всём есть только твоё место,
Чужого лука не бери, не тронь лошадь чужого,
Чужим делам, поступкам не внемли, стоит большого,
И знай, ты сам есть, и ты только – в этом мире тесном.
Спросил Шисян: «Куда дальше пойдёт тот, кто добрался
До высоты шеста в сотню локтей целых длинною»?
Сказал Старик: «Тот, кто туда добраться постарался,
Сидит там на вершине и доволен сам собою,
Достиг кое-чего в ученье, но не понял сути,
Что нужно идти дальше, и собою оставаться
Во всех пределах света десяти, ни в чём не изменяться,
Только тогда тобою могут восхититься люди».
Умэнь сказал: «Идти дальше вершины и вернуться
К себе и стать собой, тогда совсем места не будет,
Где ты не был бы в чести, и не посмеялись б люди?
И как шагнуть дальше вершины, не перевернуться?
Тот, у кого глаз мудрости слеп, он полагает,
Что на вершине шеста может прочно удержаться,
Но вот не свалится ли? – в этом можно сомневаться,
Слепец, толпу слепцов ведущий вверх, смерть порождает.
Наставник Доушо монахам делал испытанье,
Он три вопроса задавал учёному народу:
– «Когда постигнуть Истину имеешь ты желанье,
То хочешь ли увидеть и найти свою природу»?
– «Когда природу постигаешь, можешь ты открыться,
От жизни и от смерти станешь ты освобождённым,
Но если веки смежив, в трансе будешь погружённым,
То как же сможешь от всего ты вдруг освободиться»?
– «Но вот от смерти и от жизни ты освободился,
То знаешь ли куда попал ты? Что с тобою сталось?
А если тела вся твоя субстанция распалась,
Куда попал ты, и в какую сферу погрузился»?
Умэнь сказал: «Поставлены три важные вопроса,
Тот, кто ответит, станет Повелителем Вселенной,
Ответ, который волновал буддиста и даоса,
Что будет там, за этой гранью жизни нашей, бренной?
Кто не ответил, пусть быстрей свою еду глотает,
Наесться досыта чтоб, погрузившись в адский холод,
Жуёт помедленнее, побороть чтоб вечный голод,
Напитками и яствами пусть брюхо набивает.
В одно мгновение ты вечность кальп всех прозреваешь,
И вечность кальп всех кажется тебе одним мгновеньем.
Прозреешь бездну появленья и исчезновенья,
Того, кто видит всё это, постигнешь и узнаешь.
Один монах спросил Ганьфэня: «Ведь путей немало,
Но на земле пути ведь все ведут в другие страны,
В пределах Будды все идут одним путём Нирваны,
Скажите мне, но где же этого пути начало»?
Гафэнь поднял свой посох, начертил им единицу,
Сказав: «Вот он, ты можешь с этим в небеса подняться,
Стать ангелом иль демоном, иль превратиться в птицу,
Но главное – чтоб вечно бы на том пути остаться».
Монах пошёл к Юньмэню и задал вопрос такой же,
Юньмэн воскликнул, над собою веер поднимая:
– «Сей веер, видишь, тридцать третье небо достигая,
Бьёт по носу бога Даши. Иди дорогой той же.
И знай, что тем путём ты попадёшь к небесной взвеси.
Подобен карпу он, живущему в Восточном море,
Который бьёт хвостом по радуге на всём просторе,
Раскинувшейся как Путь Млечный в этом поднебесье».
Умэнь сказал: «Один спускается на дно, морское,
Там вытирает грязь и подметает пыль, земную.
Другой, взойдя на гору, создаёт волну, такую,
Что поднимает до небес, как будто в час прибоя.
И всё они творят, как б соревнуясь меж собою,
Один что-то бросает, а другой что-то хватает,
Ученье истины оба держа одной рукою,
Но где пути начало, они, кажется, не знают.
Ведь прежде, первый шаг чем сделать, мы – уже у цели,
И прежде, чем мы открываем рот, мы всё сказали,
Прозрение приходит прежде, чем понять успели,
Так узнаём мы, где исток есть у бездонной дали.
Наставник «Дзэн» Умэн составил так свои рассказы,
Что высказал в примерах мудрецов свои сужденья,
Он уподобился торговцу, что продал творенья
Свои, похожие так на лепёшки и на зразы.
Но был такой Аньань, он горсть запихивал лепёшек
Прохожим в рот, те не могли их проглотить, плевались,
Но кто мог разжевать их, проглотить, те удивлялись,
На них с небес сходил свет Истины, как из окошек.
И, сделав первый шаг, они уже были у цели,
И прежде, чем открыть рот, они всё уж говорили,
Прозренье в них входило прежде, чем понять хотели,
И знали, что исток есть в том, во всё, чем они жили.
В одной из древних сутр, в писаниях, так говорится:
«Об этом и не скажешь, на душе только тревожно,
Есть вещи, о которых говорить-то не годится,
Об утончённой Истине помыслить невозможно».
Аньвань как-то спросил: «Откуда Истина берётся?
И где скрывается та истинная утончённость?
И что случится, если Истина та отзовётся?
Во всём возникнет ли какая-то определённость»?
Один разве Фэнгань мог распускать язык свой всюду?
Ведь был болтлив и Будда, и не придавался лени,
Его проделки сбили с толку сотни поколений,
И истина его речей была подобна чуду.
Но Истину его речей не выловишь и ложкой,
Не сваришь в котелке, подобно вкусной сладкой каши,
Об утончённой Истине нельзя помыслить даже,
Её можно понять, только хлебая понемножку.
Фэнгань сказал: «Проникнуть в Истину ты не решайся,
Ведь Истина не возникает в ходе разговора,
И скажут: «В фонаре огонь». Отринь, не соглашайся,
Поймёшь с вопроса одного. Вор узнаёт лишь вора».
Вся наша жизнь подобна в этом мире свитку знаний,
Она разматывается до смерти от рожденья,
Картины мира формируют наше пониманье,
Жизнь каждого из нас в конце – особое ученье.
Таких учений – тысячи, десятки миллионов,
И в каждой жизни этой есть своё нравоученье,
Оно и создаёт о мире этом представленье,
Которое и зиждется на тысяче законов.
Огромен мир, в нём есть определённые устои,
Которые творят иллюзии, как и реальность,
Но что есть истина в этом меняющемся строе,
Когда за горизонтом открывается вновь дальность?
Весь мир – в движенье, всё меняется, течёт, проходит,
Нет устоявшегося, и сама жизнь скоротечна,
И каждое мгновенье в мире что-то происходит,
Лишь даль в развитии Вселенной нашей бесконечна.
Меняются картинка, обновляется сознанье,
Всё движется вокруг, и новое всё создаётся,
Лишь мы наличествуем в этом мире, как мерцанье,
И нам осуществиться, засветиться удаётся.
Однако в мире наша жизнь всегда полна загадок,
И мы не знаем, что через мгновение случится,
Но если мы внутри честны, и есть в душе порядок,
То с этим миром мы легко способны обновиться.
И это нам даёт уверенность в нашем грядущем,
И наполняет нашу жизнь своим особым смыслом,
Что место мы своё отыщем в этом мире сущем,
И разум озарится светом правды наш, лучистым.