Бродяги Севера - читать онлайн

Глава I Удивительная встреча

Казан лежал неподвижно, полузакрыв глаза и положив серую морду на передние лапы. Ни один мускул, ни один волосок его не шевельнется, не дрогнут веки. Он словно застыл; казалось, что жизни в нем сейчас не больше, чем в немом северном валуне. А между тем каждый нерв его был напряжен, каждое волоконце его великолепных мышц натянуто, как стальная струна, и сердце мощными толчками гнало его звериную кровь. На одну четверть эта кровь была волчья, и все четыре года своей жизни он провел в суровых пустынях севера. Ему довелось узнать и голод и стужу; он привык к завыванию ветра над тундрой в долгие полярные ночи. Его не пугал рев весенних водопадов, он умел сжаться в комок под натиском свирепого урагана. Его шея и бока были в рубцах и шрамах – следы старых ран, полученных в жестоких схватках; его глаза покраснели от колючих снежных вихрей. Ему дали имя Казан, Дикая Собака. Он был великаном среди своих сородичей и бесстрашен, как те люди, что гнали его впереди себя через все опасности этого холодного мира.

До сих пор Казан не ведал страха. Никогда прежде он не испытывал желания обратиться в бегство – даже в тот день, когда схватился с большой дымчатой рысью и убил ее. Так что же пугало его теперь? Он не знал этого, он только чувствовал, что попал в новый, неведомый мир, где все внушало недоумение, тревогу. Казан впервые знакомился с цивилизацией.

Скорее бы вернулся хозяин! Зачем он оставил его, Казана, в этой непонятной комнате, заполненной такими пугающими предметами? На стенах – большие человеческие лица, безмолвные и неподвижные. И все они уставились на Казана. Еще никогда люди не смотрели на него вот так. Впрочем, нет, он вспомнил: такой взгляд был у его прежнего хозяина, когда тот, недвижимый, окоченевший, лежал на снегу. Казан тогда сел рядом с ним и завыл – запел Песню Смерти. Но эти люди на стенах не казались мертвыми, хотя и живыми они тоже не были.

Вдруг Казан слегка навострил уши. Он услыхал шаги, потом негромкие голоса. В одном он узнал голос хозяина. При звуке другого голоса по телу Казана пробежала дрожь. Ему почудилось, что однажды, очень-очень давно, должно быть, когда он еще был щенком, он слыхал вот такой же молодой, счастливый женский смех. Он поднял голову и посмотрел на вошедших своими красными сверкающими глазами. Он сразу понял, что эта женщина дорога хозяину – его рука так ласково обнимала ее плечи. Яркое солнце било сквозь окно и светилось в ее белокурых волосах, щеки у нее розовели, глаза сияли голубизной лесных цветов.

Женщина заметила Казана и не раздумывая бросилась к нему.

– Стой! Что ты делаешь? – закричал ее спутник. – Берегись, он может… Казан!..

Но она уже опустилась перед Казаном на колени – руки ее вот-вот коснутся его шерсти. А Казан? Что ему теперь делать? Отползти назад? Огрызнуться? Может быть, она вроде тех, что смотрят со стены, может быть, она враждебна ему, Казану? Прыгнуть и вцепиться ей в горло?

Он видел, что хозяин рванулся вперед, вдруг побелев как снег. Но рука женщины уже легла Казану на голову, и от этого прикосновения он весь задрожал. Обеими руками она подняла голову Казана и заговорила – ее лицо было совсем близко:

– Так вот ты какой, Казан, мой славный Казан, мой герой! Это ты спас от смерти моего мужа, ты привез его домой, один дотащил тяжелые сани?

И тут – удивительное, неповторимое чудо! – лицо женщины прижалось к нему, и Казан почувствовал на себе ее человечье тепло.

Он не шелохнулся, он старался не дышать. Но вот прошло несколько долгих мгновений и женщина подняла лицо; в ее голубых глазах дрожали слезы. Муж стоял возле, сжав руки, стиснув зубы.

– Этот пес никогда и никому не позволял дотронуться до себя, – произнес он наконец сдавленным голосом. – Отходи осторожно, Изабелла. Ого! Ты только взгляни!

Казан тихо скулил, не отрывая налитых кровью глаз от лица женщины. Ему так хотелось еще раз почувствовать ее руку, притронуться к ней! Но если он решится на это, что тогда? Его, наверное, изобьют палкой? А ведь теперь он и сам был готов кинуться на ее защиту и, если нужно, убить врага и даже умереть за нее. Он медленно тянулся к ней, глядя ей в лицо немигающими глазами. Услышав голос хозяина, он вздрогнул. Но удара не последовало, и он продолжал ползти вперед, пока его холодный нос не коснулся ее тонкого платья. Женщина не отодвинулась.

– Посмотри, – прошептала она, – посмотри!

Еще дюйм, два, еще полдюйма[1] – большое тело Казана выгнулось, он весь подался вперед, к ней. Его морда коснулась сперва ее ноги, затем коленей и, наконец, теплой маленькой руки. Он по-прежнему не отрывал глаз от ее лица и видел, как дрогнули ее губы. Она взглянула на мужа. Тот тоже опустился на колени рядом с ними, обнял женщину и потрепал собаку по голове. Казану не понравилось это прикосновение. Суровый опыт научил его не доверять мужским рукам. Но он все же позволил хозяину дотронуться до себя и почувствовал, что это приятно женщине.

– Казан, старина, – ласково проговорил хозяин, – ты ведь не обидишь ее, правда? Мы с тобой оба любим ее, дружище. Она, Казан, наша – твоя и моя. И мы будем беречь ее всю жизнь. А если понадобится, будем драться за нее до последнего – верно, старина?..

Они уже давно отошли от него, а Казан все лежал на прежнем месте и не спускал глаз с женщины. Он следил и прислушивался, и в нем все сильнее росло желание подползти к ней, коснуться ее руки, или ноги, или хотя бы платья. Но тут хозяин сказал что-то, женщина со смехом вскочила и подбежала к большому блестящему ящику, который стоял в углу, оскалив ряд огромных белых зубов. Эта пасть была длиннее туловища самого Казана. Для чего только нужны такие зубы? Но вот пальцы молодой женщины коснулись их, и тотчас из ящика послышались удивительные звуки. Ни шепот ветерков, ни пение водопадов и речных порогов, ни весенние трели птиц – ничто не могло сравниться с этими звуками. Казан впервые в жизни слышал музыку.

Сперва она поразила и напугала его, но потом страх исчез, и только ноги подрагивали от непонятного возбуждения. Ему захотелось сесть и завыть, как выл он зимними ночами на луну и на бесчисленные звезды, сверкающие в холодном небе. Однако присутствие женщины удерживало его. Он стал медленно красться к ней. Взгляд хозяина остановил его, но только на мгновение. Казан снова пополз, прижимая к полу морду и шею. Он был уже на полпути к цели, когда удивительные звуки стали затихать.

– Продолжай, – проговорил хозяин быстро и вполголоса. – Играй, не останавливайся.

Изабелла повернула голову, увидела Казана, распластавшегося на полу, и снова заиграла. Хозяин не сводил глаз с собаки, но это уже не могло остановить Казана. Он подползал все ближе и ближе, пока его вытянутый вперед нос не коснулся складок ее длинного платья.

И вдруг женщина запела. Он замер, дрожа всем телом. Ему приходилось слышать унылый напев индианки у порога вигвама и дикий мотив Оленьей Песни охотников, но никогда еще его ухо не ловило таких мягких и ласковых звуков. Казан совсем забыл про хозяина. Осторожно, украдкой, так чтобы она не заметила, Казан приподнял голову. Он увидел, что женщина смотрит на него. Этот взгляд внушал ему доверие, и он положил голову ей на колени. Опять прикосновение женской руки… Закрыв глаза, Казан глубоко и протяжно вздохнул.

Музыка смолкла. Казан расслышал над своей головой слабый звук. Смех? Или плач? Хозяин кашлянул.

– Я всегда любил этого старого бродягу, – проговорил он, и голос его прозвучал как-то совсем непривычно, – но никогда не думал, что он способен на такие нежности.

Глава II На Север

Для Казана наступили замечательные дни. Правда, он тосковал по лесным чащам и глубоким снегам, ему будто недоставало ежедневной грызни с собаками – не так-то легко подчинить всю упряжку своей воле. Ему хотелось опять услышать их лай за своей спиной. Он скучал по долгой езде напрямик, через равнины и тундры. Скучал даже по окрикам погонщиков и по ненавистному щелканью двадцатифутового[2] бича, свитого из оленьих кишок. Ему хотелось вновь ощущать подергивание постромок, слышать, как повизгивают бегущие позади собаки. Но нечто другое заменило ему теперь все это давнишнее и привычное.

Даже когда женщины не было поблизости, Казан повсюду вокруг себя ловил ее тонкий запах. Почуяв его среди ночи, он просыпался и тихо скулил. Однажды, бродя в темноте по дому, он нашел дверь, за которой она спала. Когда наутро Изабелла вышла из спальни, она увидела, что Казан лежит, свернувшись, у ее порога. С тех пор каждую ночь Изабелла стала класть Казану его подстилку подле своей двери. Теперь, в долгие зимние ночи, он знал, что хозяйка здесь, за дверью, и был спокоен. И с каждым днем все реже вспоминал о родных снежных пустынях.

Но вскоре он почуял в доме какую-то перемену. Все суетились, спешили куда-то, и женщина уделяла ему все меньше внимания. Казан встревожился. Он пытливо всматривался в лицо хозяина. И вот однажды ранним утром хозяин надел на Казана ошейник с железной цепью и вывел его за дверь, на улицу. Только теперь Казан понял, что происходит: его куда-то отсылают. Он сел, отказываясь сдвинуться с места.

– Идем, Казан, – уговаривал его хозяин, – идем же, дружище!

Но Казан уперся и оскалил белые зубы. Он ожидал, что за это его хлестнут или ударят палкой, но нет – хозяин засмеялся и отвел его обратно домой. Потом они снова вышли из дому, но уже втроем. Изабелла шла рядом с Казаном, положив руку ему на голову. Это она уговорила его прыгнуть в большую черную дыру, и он оказался в темной внутренности вагона. И она же заманила его в самый темный угол, где хозяин привязал его цепь к стене. А потом оба они, хозяин и хозяйка, вышли из вагона, заливаясь веселым смехом.

Много часов подряд Казан пролежал неподвижно, напряженно вслушиваясь в незнакомые звуки. Из-под пола доносился перестук колес. Иногда он замирал, и тогда снаружи слышались чужие голоса. Но наконец Казан ясно различил знакомый голос. Он дернулся на цепи и завыл. Дверь вагона откатилась в сторону. Влез какой-то человек с фонарем в руке, за ним следом хозяин. Казан не обратил на них никакого внимания. Он глядел мимо них, туда, в ночной мрак. Его вывели наружу. Он чуть не вырвал цепь из рук хозяина, спрыгивая на белый снег, но, не обнаружив никого за дверью, замер, нюхая воздух. Над ним были северные звезды, по которым он так тосковал, а кругом стеной стояли леса, черные и безмолвные. Но тщетно пытался он уловить знакомый запах, и из его горла вырвались тихие, жалобные звуки. Тогда хозяин поднял над головой фонарь. Это был сигнал, потому что тут же откуда-то сзади из темноты послышался голос. Казан повернулся так резко, что цепь выскользнула из рук хозяина. Замелькал свет других фонарей, и снова прозвучал тот же голос:

– Каза-а-ан!

Казан полетел как стрела. Хозяин шел следом посмеиваясь.

– Ишь, старый бродяга! – проговорил он весело.

Обойдя служебный вагон, он при свете фонаря увидел Казана, лежавшего у ног Изабеллы. Она победно улыбалась.

– Твоя взяла, – признал ее муж не без удовольствия. – Готов держать пари на свой последний доллар, что он не кинулся бы так ни на чей другой голос на свете. Ты победила. Казан, старина, я тебя проиграл.

Но когда Изабелла наклонилась, чтобы взять конец цепи, он вдруг перестал улыбаться.

– Казан, конечно, твой, – быстро проговорил он, – но пока предоставь мне заниматься им. Даже теперь я ему еще не доверяю. Я своими глазами видел, как он отхватил руку индейцу – всего один раз щелкнул пастью. И точно так же перервал горло собаке. Сущий дьявол, дикий и свирепый зверь, хотя меня он всегда охранял как герой и спас мне жизнь. Дай-ка цепь…

Он не успел договорить. Казан вскочил, зарычав, как дикий зверь. Губы его вздернулись, обнажив длинные клыки, спина словно окаменела. Предостерегающе крикнув, хозяин схватился за висевший у пояса револьвер.

Но Казан не обращал внимания на хозяина. Из темноты вышел человек – проводник, который должен был сопровождать хозяина и его молодую жену до лагеря на Ред-ривер. Мак-Криди – так звали проводника – был рослый мужчина мощного сложения. Почти квадратная челюсть придавала ему выражение жестокости. Он уставился на Изабеллу, и это почему-то не понравилось Казану.

Красный с белым вязаный капюшон молодой женщины сполз у нее с головы и висел за плечами. Тусклый свет фонарей блестел на ее золотистых волосах. Щеки у нее разрумянились, глаза, обращенные на пришедшего, казались голубее самого голубого лесного цветка. Мак-Криди отвел взгляд. Рука Изабеллы легла на голову Казана, но впервые за все время собака, казалось, не почувствовала ее прикосновения. Казан не переставая рычал, и клокотанье в его горле становилось все более угрожающим. Изабелла дернула цепь.

– Казан, ложись! – приказала она.

Звук ее голоса как будто несколько успокоил его.

– Ложись! – повторила она, и рука ее снова опустилась ему на голову.

Казан улегся, прижавшись к ее ногам. Но зубы его все еще были оскалены. Хозяин наблюдал за ним. Он не мог понять, почему в волчьих глазах Казана горела такая смертельная ненависть. Проводник между тем разматывал длинный бич. Он пристально глядел на Казана, потом вдруг наклонился вперед, уперся обеими руками в колени и рявкнул:

– Эй, Педро, взять!

Этому приказанию – «взять!» – обучали только собак, находящихся на службе у полиции Северо-Запада. Но Казан не шелохнулся. Мак-Криди выпрямился, и словно револьверный выстрел раздалось щелканье его длинного бича.

– Взять, Педро! Взять!

Клокотанье в горле Казана сменилось грозным рычанием, но ни один мускул его не дрогнул. Мак-Криди обернулся к хозяину.

– Послушайте, Торп, – сказал он, – готов поклясться, что я его знаю. Если это Педро, то это негодная собака, хорошего от нее не жди.

Торп нагнулся, чтобы поднять цепь, и не заметил, какое странное выражение мелькнуло на лице Мак-Криди. Но Изабелла это увидела и вздрогнула. Всего несколько минут назад, когда поезд остановился здесь, в Ле-Пасе, она, знакомясь, протянула руку этому человеку и, встретившись с ним взглядом, заметила на его лице вот такое же выражение. Тогда она подавила испуг, вспомнив, что рассказывал ей муж о людях Севера. Она уже заранее научилась любить их, она восхищалась их грубоватым мужеством и преданными сердцами. И теперь она улыбнулась, силясь побороть чувство страха и отвращения, которое почему-то внушал ей Мак-Криди.

– Не понравились вы моему Казану. – Она тихо засмеялась. – Попробуйте подружиться с ним.

Она взялась за цепь и слегка подтолкнула Казана к проводнику – конец цепи все еще оставался в руке Торпа, и он стоял наготове, чтобы в любую секунду оттащить собаку. На какое-то мгновение Мак-Криди оказался между Торпом и его женой, и Торп опять не мог видеть лица проводника. А тот и не смотрел на Казана, он не спускал глаз с молодой женщины.

– Вы бесстрашная, – сказал он. – Я бы не осмелился обращаться с ним вот так, как вы. Он в два счета может отхватить руку.

Мак-Криди взял у Торпа фонарь и повел всех по узкой снежной тропе, идущей в сторону от железнодорожного полотна. Неподалеку, в густом ельнике, Торп две недели назад оставил свой лагерь. Теперь вместо одной палатки, в которой он жил со своим прежним проводником, были разбиты две. Перед палатками пылал яркий костер, рядом стояли длинные сани. За пределами светлого круга, очерченного огнем костра, Казан различил неясные силуэты собак своей упряжки, увидел их горящие глаза. Пока Торп привязывал его к саням, Казан стоял неподвижно, напрягши все мускулы. Снова он в своих родных лесах, снова он будет верховодить своими сородичами! А хозяйка его смеялась и хлопала в ладоши. Она радовалась новой, удивительной жизни, которая начиналась для нее здесь. Торп откинул брезентовый полог палатки и, пропуская Изабеллу вперед, прошел за ней следом. Изабелла вошла в палатку, не оглянувшись, не сказав Казану ни слова. Он заскулил и перевел свои красные глаза на Мак-Криди.

В палатке Торп говорил жене:

– Жаль, что старик Джекпайн отказался вернуться с нами. Он, правда, привез меня домой, но ни за что на свете не захотел ехать обратно. Ты бы посмотрела, как этот индеец управляется с собаками! Вот насчет Мак-Криди я не очень-то уверен. Мне говорили, он странный парень, но зато леса знает как свои пять пальцев. Собаки не любят нового человека. Бьюсь об заклад, с Казаном ему будет нелегко справиться.

Изабелла что-то отвечала мужу, и Казан стоял неподвижно, прислушиваясь к ее голосу. Он не слышал и не видел, как Мак-Криди украдкой подобрался к нему сзади. На этот раз голос человека прозвучал для него неожиданно, как выстрел:

– Педро!

Казан мгновенно скорчился, словно его ударили бичом…

– Ага, на этот раз ты попался, старый дьявол! – прошипел Мак-Криди. Лицо его при свете костра казалось неестественно бледным. – Имя сменил? Но я тебя все равно узнал. Ну, теперь берегись!

Глава III Мак-Криди возвращает долг

Мак-Криди долго еще сидел возле огня. Он молчал… Лишь на короткие мгновения взгляд его отрывался от Казана. Затем, убедившись, что Торп и Изабелла улеглись спать, Мак-Криди зашел в свою палатку и вернулся оттуда с флягой виски. С полчаса он просидел у костра, то и дело прикладываясь к фляге. Потом подошел и сел на край саней, но так, чтобы Казан не мог достать до него.

– Что, попался? – опять проговорил Мак-Криди. Глаза его блестели – начинало сказываться действие виски. – Интересно, кто это переменил тебе имя? И как ты к этому-то попал?.. Да, хорошо, что ты не умеешь говорить…

Из палатки послышался голос Торпа, в ответ – взрыв веселого смеха. Мак-Криди выпрямился. Лицо его внезапно вспыхнуло. Он спрятал флягу в карман и, обойдя костер, осторожно, на цыпочках, подкрался к палатке Торпа и притаился в тени растущего рядом дерева. Когда он снова вернулся к саням, глаза его горели. Было уже за полночь, когда он ушел наконец в свою палатку.

Казан пригрелся у огня, и веки его стали медленно опускаться. Но спал он беспокойно, в его мозгу мелькали неясные, тревожные картины. Он то дрался, и тогда зубы его щелкали во сне, то рвался на привязи, пытаясь дотянуться до Мак-Криди или до хозяйки. Ему казалось, что он снова чувствует прикосновение ее руки, слышит, как она поет ему и хозяину.

Потом вдруг другая картина. Вот он бежит во главе великолепной упряжки из шести собак – это упряжка полиции Северо-Запада, и хозяин окликает его:

– Педро!..

Потом они на привале. Хозяин Казана, молодой, с гладко выбритым лицом, помогает выйти из саней человеку, у которого руки стянуты впереди какими-то странными черными кольцами… Еще картина. Казан лежит у большого костра. Хозяин сидит напротив, спиной к палатке. Из палатки выходит тот, другой, только на этот раз колец на нем нет и руки его свободны. Он держит тяжелую дубинку. Дубинка обрушивается на голову хозяина, и…

Казан проснулся, вскочил. Шерсть на спине у него вздыбилась, он зарычал. Костер почти затух, и лагерь погрузился в глубокую тьму, всегда предшествующую рассвету. Казан едва различил фигуру Мак-Криди. Тот опять стоял возле палатки хозяина, и Казан вдруг вспомнил, что это и есть тот человек, у которого тогда на руках были черные кольца. И еще Казан вспомнил, что этот человек, прикончив хозяина, потом много дней гнал упряжку и нещадно бил его, Казана, бичом и палкой.

Мак-Криди услыхал угрожающее рычание и поспешно возвратился к костру. Насвистывая, он стал собирать в кучу полуобгоревшие поленья. Когда огонь снова вспыхнул, он разбудил Торпа и Изабеллу. Через несколько минут Торп вышел из палатки; за ним следовала жена. Она присела на сани рядом с Казаном и начала расчесывать волосы. Мак-Криди подошел к ней сзади и стал что-то перебирать в поклаже на санях. Как бы случайно пальцы его на мгновение погрузились в густые пряди, падавшие ей на плечи. Изабелла не обратила внимания на это прикосновение, а Торп стоял к ним спиной. Только от Казана не ускользнуло вороватое движение пальцев Мак-Криди. Пес легче рыси перелетел через сани и рванулся на всю длину цепи. Мак-Криди едва успел отскочить. Крепкая цепь отбросила Казана обратно, он боком ударился о сидевшую на санях женщину, и та упала. Лишь это и увидел, обернувшись, Торп. «Казан бросился на нее!» – промелькнуло в его голове, и, не в силах проронить ни единого звука, он потащил в сторону упавшую с саней жену. Убедившись, что она невредима. Торп хотел было выхватить револьвер, но оружие вместе с кобурой осталось в палатке. У ног его оказался бич Мак-Криди. Торп схватил его и не помня себя кинулся на Казана. Собака вся сжалась в комок, но не огрызнулась, не сделала попытки убежать. Только однажды в жизни довелось Казану перенести подобные побои! Но у него не вырвалось ни визга, ни рычания.

Внезапно хозяйка его рванулась вперед и схватила занесенный Торпом бич.

– Не смей! – закричала она.

Потом она что-то сказала мужу вполголоса. Мак-Криди не слышал, что именно, но взгляд Торпа принял странное выражение, и, не произнеся ни слова, он вместе с женой ушел в палатку.

– Казан прыгнул не на меня, – в волнении шептала Изабелла, крепко схватив мужа за руки. – Этот человек стоял сзади, и мне показалось, что он до меня дотронулся. И тут Казан прыгнул! На него! Я уверена, здесь кроется что-то дурное.

Она едва сдерживала слезы. Торп крепко прижал ее к себе.

– Мне не приходило в голову… Да, все это подозрительно, – сказал он. – Кажется, Мак-Криди говорил, будто он раньше знал эту собаку. Вполне возможно. Может быть, он был хозяином Казана и так с ним обращался, что собака до сих пор не простила ему. Завтра разберусь во всем. Но пока обещай мне, что будешь держаться подальше от Казана.

Изабелла обещала. Когда они вышли из палатки, Казан поднял им навстречу свою большую голову. От сильного удара бича один глаз у него затек, из пасти сочилась кровь. Изабелла даже заплакала, увидев бедного изувеченного зверя. Казан знал, что это она остановила наказание: он тихо заскулил и завилял по снегу своим пушистым хвостом. Но она не подошла к нему.

На следующий день на протяжении долгих трудных часов Казан вел свою упряжку на север. Никогда еще он не чувствовал себя таким несчастным. Глаз у него не открывался и сильно горел, тело ныло от ударов бича. Но не от боли он так уныло повесил голову, не боль лишила его проворства и сметливости, которые всегда присущи вожаку упряжки. Впервые в жизни его дух был сломлен. Когда-то давно Мак-Криди изводил его побоями, теперь вот избил хозяин. Их злобные голоса в течение всего дня звучали в его ушах. Но больнее всего было то, что любимая хозяйка избегала его. Она теперь садилась так, чтобы Казан не мог до нее дотянуться. Во время коротких остановок и на привале Изабелла смотрела на него удивленным взглядом и ничего не говорила. И она тоже готова ударить, думалось Казану, и, прижимаясь брюхом к снегу, он отползал в сторону. Вечером он прятался подальше от костра и тосковал в одиночестве. Никто не подозревал, что Казан переживает настоящее горе. Разве только Изабелла понимала это. Но и она не подходила к нему, не говорила с ним и все время внимательно за ним наблюдала, особенно когда он смотрел на Мак-Криди.

Позже, когда Торп с женой ушли в палатку, повалил снег. Казан следил за Мак-Криди и старался понять, почему этот человек явно неспокоен. Как и накануне, он то и дело прикладывался к фляге, и при свете костра было заметно, что лицо его становится все краснее. Иногда Казан видел, как поблескивали у Мак-Криди зубы, когда тот ухмылялся, поглядывая на палатку, где спала хозяйка. Не один раз Мак-Криди подходил к этой палатке и прислушивался. И вот ему удалось расслышать глубокое дыхание спящего Торпа. Мак-Криди поспешно вернулся к костру. Он поднял лицо прямо к небу – снег падал все гуще. Проводник заморгал, вытер глаза. Потом ушел в темноту, вглядываясь в следы, которые они оставили несколько часов назад. Но свежий снег уже почти запорошил их. Еще час – и их совсем не будет видно, а на другой день уже ничто не будет говорить о том, что здесь прошли люди, собаки и тяжелые сани. К утру снег покроет все, даже костер, если только загасить его как следует. В темноте Мак-Криди еще раз отхлебнул из фляги. Теперь мозг его горел пьяным огнем, сердце отчаянно билось. Но еще сильнее забилось сердце Казана, когда он вдруг увидел, что проводник возвращается с тяжелой дубинкой! Мак-Криди прислонил дубинку к дереву, взял из саней фонарь, зажег его. Держа фонарь в руке, он подошел к палатке Торпа.

– Эй, Торп, Торп! – позвал он.

Ответа не последовало. Слышно было только дыхание спящего. Слегка отогнув входной полог, Мак-Криди поскреб рукой по его наружной стороне.

– Эй, Торп! – снова крикнул он.

На этот раз Торп отозвался:

– Это вы, Мак-Криди?

Мак-Криди отодвинул полог пошире и тихо заговорил:

– Да, я. Выйдите на минуту. В лесу что-то неладное. Жену пока не будите.

Он отошел и стал ждать. Через минуту Торп тихо вышел из палатки. Мак-Криди указал на густой ельник.

– Готов поклясться, кто-то рыщет возле нашей стоянки, – сказал он. – Я вроде даже видел какого-то человека, когда отходил за дровами. Ночь-то как раз такая, чтобы собак воровать. Возьмите-ка фонарь. Вот увидите, мы сейчас найдем след на снегу, или я совсем уж сдурел.

Он передал Торпу фонарь и взял дубинку. Казан хотел зарычать, но сдержался. Ринуться вперед, предупредить – нельзя: хозяин не поймет, вернется и станет его бить. Поэтому он лежал тихо, дрожал и еле слышно скулил. Он следил за ними, пока они не скрылись, а потом стал ждать и слушать. И вот наконец Казан услыхал поскрипывание снега.

Мак-Криди вернулся один. Теперь в лице проводника проглядывало что-то звериное. Казан уполз еще глубже в тень, услышав тихий, пугающий смех этого человека. Проводник по-прежнему сжимал в руке дубинку, но он ее бросил, подойдя к палатке Торпа. Бесшумно откинув полог, он вошел и повесил фонарь на гвоздь, вбитый в шест палатки. Шаги Мак-Криди не разбудили Изабеллу, и несколько минут он тихо стоял над нею.

А снаружи, свернувшись клубком в глубоком снегу, Казан пытался понять значение происходящих на его глазах необычайных событий. Зачем хозяин и Мак-Криди уходили в лес? Почему хозяин не вернулся? И почему Мак-Криди вошел не в свою палатку, а в палатку хозяина?

И вдруг Казан вскочил, шерсть у него на спине поднялась, лапы напружились. В свете фонаря он видел огромную тень Мак-Криди. Тень эта шевельнулась, и в следующее мгновение раздался полный ужаса крик. Казан узнал голос хозяйки и бросился вперед. Цепь остановила его, ошейник сдавил горло, не давая дышать. Изабелла звала мужа. Но вот Казан узнал и свое имя.

– Казан! Казан!..

Он рванулся опять, но опрокинулся на спину. Он еще несколько раз пытался прыгнуть на всю длину привязи, и каждый раз ошейник, как нож, врезался ему в горло. На мгновение Казан остановился и перевел дыхание. Потом, с коротким рычанием, со всей своей силой рванул цепь. Послышался треск, и ремень, застегнутый на его шее, лопнул.

В несколько прыжков Казан очутился у палатки и скользнул под полог. Грозно зарычав, он схватил Мак-Криди прямо за горло. Уже первое сжатие его могучих челюстей несло смерть, но Казан не знал этого. Он знал только, что здесь его хозяйка и он сражается за нее. Раздался захлебывающийся крик, тут же оборвавшийся. Мак-Криди повалился на спину, а Казан все глубже вонзал клыки в горло врага.

Изабелла звала Казана, тянула за лохматую шею. Но он долго не разжимал челюстей, а когда наконец отпустил свою жертву, Изабелла, взглянув на лежащего перед ней человека, в ужасе закрыла глаза, потом упала на постель и лежала совсем-совсем тихо. Лицо и руки у нее были холодные, и Казан ласково подталкивал их носом, но хозяйка не открывала глаз, Казан лег подле нее, с угрозой повернувшись в сторону мертвого.

Прошло немало времени, прежде чем глаза хозяйки открылись; ее рука коснулась Казана.

И тут снаружи послышались шаги. Наверное, это был хозяин. В привычном страхе перед побоями Казан юркнул к выходу. Да, при свете костра он увидел хозяина, и в руке у него дубинка! Торп шел медленно, едва не падая при каждом шаге, и все лицо его было залито кровью. Но он держит дубинку! Значит, он опять будет бить его, Казана, жестоко бить, как в тот раз, когда он впервые осмелился броситься на Мак-Криди. Казан незаметно выскользнул из палатки и прокрался в тень. Из темноты густого ельника он оглянулся назад – из горла его вырвался и тут же замер звук, полный любви и горести. Теперь, после того, что он сделал, они всегда будут бить его. Даже хозяйка. Они будут искать его, а когда поймают, станут бить.

Казан еще раз взглянул на огонь костра и повернулся в сторону леса. Там, в этой мрачной чаще, нет ни дубинок, ни полосующего бича. Там люди не смогут найти его.

Еще с минуту Казан колебался. А затем бесшумно, подобно существам дикого мира, к которому он теперь принадлежал, скользнул в заросли и исчез в ночной темноте.

Глава IV На воле

Казан погрузился в таинственную черноту леса. Ветер глухо стонал в верхушках елей. Несколько часов Казан пролежал недалеко от привала, неотрывно глядя на палатку, где так недавно он одержал свою ужасную победу.

Казан знал, что такое смерть. Он узнавал ее издали, чуял ее в воздухе и понимал, что сейчас смерть повсюду вокруг него и что он сам принес смерть. Казан лежал в глубоком снегу, дрожал и горестно скулил – он все-таки был собакой. Но примесь волчьей крови уже давала о себе знать в угрожающе оскаленных клыках и в злом блеске глаз.

Трижды хозяин выходил из палатки и громко звал:

– Казан! Казан! Казан!..

И каждый раз вместе с ним выходила женщина. В ее голубых глазах все еще был страх, как тогда, в палатке, когда он прыгнул и убил Мак-Криди. Она тоже звала:

– Казан! Казан!..

При звуке этого голоса он радостно встрепенулся и чуть было не пополз обратно к людям, к хозяйке и хозяину, готовый принять наказание. Но страх перед дубинкой оказался все же сильнее. Казан остался на месте и так пролежал здесь еще несколько часов подряд. Наконец в лагере все снова стихло, в палатке уже перестали мелькать тени и пламя костра почти совсем затухло.

Казан осторожно выбрался из темноты и прокрался к нагруженным саням, стоявшим возле догорающего костра. Позади саней в тени деревьев лежало прикрытое одеялом тело убитого им человека – хозяин выволок его из палатки и оставил на снегу.

Казан лег, положив голову на передние лапы и повернувшись носом к теплым еще углям. Он не отрывал глаз от палатки, он был начеку. Как только поднимутся хозяева, он немедленно скроется в лесу. Но от серого пепла на месте костра шло тепло, и веки Казана стали смыкаться. Несколько раз он заставлял себя проснуться, но вот в последний раз веки его, едва приоткрывшись, вновь тяжело опустились.

Во сне Казан тихонько скулил, мускулы его сильных лап подрагивали, дрожь пробегала и по спине. Спящий в палатке Торп, взгляни он сейчас на Казана, сразу понял бы, что собака видит сон.

Казану снилось, что он опять рвется с цепи. Челюсти его щелкнули, как стальные кастаньеты, и этот звук разбудил его. Он вскочил, шерсть его ощетинилась, оскаленные клыки сверкнули, как стальные ножи. Казан проснулся как раз вовремя. В палатке уже слышалось движение. Поднялся хозяин. Если не удастся сейчас убежать…

Казан бросился в ельник и там спрятался, прижавшись к земле, одна лишь его голова выглядывала из-за дерева. Он был уверен, что хозяин не пощадит его. Ведь Торп избил его даже за то, что он просто прыгнул на Мак-Криди, и только вмешательство женщины остановило побои. А теперь он разорвал Мак-Криди горло, отнял у него жизнь. Теперь даже женщина не в силах будет отвести наказание.

Зачем только хозяин вернулся, почему не остался там, где бросил его Мак-Криди! Казан мог бы не расставаться с хозяйкой. Она бы его простила, ведь она любит его. А он всюду следовал бы за ней, сражался и умер бы за нее, когда настал бы его час. Но Торп вернулся из леса, и Казан убежал, потому что Торп значил для него теперь то же, что и все мужчины: это были существа, держащие в руках дубинку, бич и еще предмет, изрыгающий огонь и смерть. Вот и сейчас…

Начинало светать. Торп вышел из палатки с ружьем в руках. Минуту спустя вышла и женщина. Она схватила мужа за руку, и оба они глянули туда, где лежало покрытое одеялом тело. Женщина что-то сказала Торпу, и тот выпрямился, закинул голову назад и прокричал:

– Э-ге-ге! Казан! Казан! Казан!..

Казан задрожал. Человек пытается выманить его, а сам держит ту самую палку, которая убивает!

– Казан! Казан! – опять позвал Торп.

Казан осторожно попятился назад. Он отлично знал, что для холодной тяжелой палки, посылающей смерть, расстояние ничего не значит. Он обернулся, тихо заскулил. Его покрасневшие глаза светились безысходной тоской, когда он в последний раз посмотрел на Изабеллу. Он уже знал, что расстается с ней навсегда, и почувствовал в сердце боль, какой никогда прежде не испытывал, – боль мучительнее, чем от дубинки или бича, от голода или мороза. Ему захотелось запрокинуть голову и выть, чтобы в серую пустоту неба излить свою тоску и одиночество.

А там, возле палатки, Изабелла проговорила дрогнувшим голосом:

– Он ушел.

И даже сильный голос мужчины слегка прерывался, когда он заговорил.

– Да, ушел. И ведь он сразу понял, а я нет. А как я избил его вчера вечером! Теперь я отдал бы год своей жизни, только бы этого не произошло тогда. Конечно, он не вернется.

Пальцы Изабеллы сжали руку мужа.

– Нет, вернется! – воскликнула она. – Он не оставит меня. Он дикий, он страшный, но ведь он любит меня! И он знает, что я тоже его люблю. Он вернется…

– Слушай, Изабелла!

Из глубины леса послышался долгий, протяжный вой, полный уныния и печали, – Казан прощался с Изабеллой.

Он потом долго еще сидел неподвижно, вдыхая непривычный воздух свободы. Он вглядывался в черные бездны леса, становившиеся все прозрачнее с наступлением утра. С того самого дня, как его впервые запрягли в сани, Казан не раз с тоской помышлял об этой свободе, которой так требовала волчья доля его крови. Но у него никогда не хватало решимости бежать. А теперь – вот она, волнующая свобода. Нет больше ни дубинок, ни бичей, нет и жестоких людей, которые сперва вызывали в нем недоверие, а потом смертельную ненависть. Если б только не эта злосчастная примесь волчьей крови, бич и дубинка смирили бы его; а так они лишь ожесточили его дикий от природы нрав. Да, люди были его злейшими врагами. Они не раз избивали его до полусмерти, они называли его злым и держались от него подальше и никогда не упускали случая хлестнуть его бичом по спине. Все тело Казана было покрыто рубцами от ран, нанесенных рукой человека.

Он никогда не знал ни доброты, ни ласки – до того самого вечера, когда женщина впервые положила свою теплую руку ему на голову и прижалась лицом к его морде. Он тогда впервые почувствовал, что человека можно любить. А теперь мужчина прогнал его. Прочь от нее, прочь от ее руки, которая никогда не держала ни дубинки, ни бича. Казан даже зарычал, вспомнив эту обиду. Он шел все дальше, углубляясь в лес.

Когда совсем рассвело, Казан подошел к краю болота. Он все время испытывал какое-то странное беспокойство, которое не рассеялось даже с наступлением дня. Вот он на воле и так далеко от людей, что даже их ненавистного запаха не чувствовалось в воздухе. Но не было и собак, и саней, и огня, и пищи, а разве можно прожить без всего этого?

Кругом было совершенно тихо. Болото лежало во впадине между двумя грядами холмов; ели и кедры росли здесь невысоко и так часто, что под ними почти не было снега; дневной свет едва проникал под густые кроны. Казан почувствовал голод. И одиночество. Он был волком, но тоже и собакой. Собака не умеет обходиться без товарищей, а инстинкт подсказывал ему, что в этом безмолвном лесном мире можно легко найти общество себе подобных – для этого надо только сесть и завыть, излить свое одиночество. Несколько раз какой-то неясный звук готов был вырваться из горла Казана, но тут же замирал. Это был еще не родившийся в нем волчий вой.

Добыть еду Казан сумел без особого труда. К полудню он поймал большого зайца-беляка. Свежее мясо оказалось вкуснее мороженой рыбы или отрубей с салом, и эта трапеза вселила в него уверенность. В тот день он выследил еще многих зайцев и двух убил. До сих пор Казан не знал радости преследования и охоты, а теперь он убивал столько, что не мог съесть всю добычу.

Зайцы не оказывали сопротивления. У них было очень нежное и вкусное мясо, но Казану скоро наскучило убивать их. Ему хотелось дичи покрупнее. Он уже не крался пугливо, скрываясь в зарослях. Теперь он высоко держал голову, шерсть на спине щетинилась, а густой хвост висел свободно, как у волка. Казан был полон жажды жизни. Он шел на северо-запад – то был зов прежних дней, тех дней, когда он еще жил на Маккензи; только теперь Маккензи была далеко, она текла на расстоянии тысячи миль от этих мест.

В тот день Казан встретил много следов на снегу. Он запоминал, как пахнут отпечатки копыт лося и оленя, ямочки от мягких лап рыси. Потом он пошел по следу лисы, который привел его к полянке, со всех сторон закрытой высокими елями: снег там был плотно прибит и окрашен кровью. На снегу валялись голова, крылья и внутренности совы, и Казан понял, что не один он охотится в этом лесу.

К вечеру он увидел на снегу следы, очень похожие на его собственные. Они были совсем свежие, и от их теплого запаха Казан заскулил. Желание сесть и завыть по-волчьи все росло в нем по мере того, как сгущались ночные тени в лесу. Казан был на ногах весь день, но усталости не чувствовал. Люди были далеко, а лесные сумерки чем-то странно будоражили Казана. Волчья кровь бежала в нем все быстрее. Ночь наступила ясная; на небе высыпали звезды, взошла луна. И наконец Казан сел на снег, поднял голову к верхушкам елей, и волчья его душа излилась наружу – у него вырвался протяжный, заунывный вой, который на мили вокруг разнесся в тихом ночном воздухе.

Долго просидел Казан, прислушиваясь. Теперь у него был голос, – голос с новым, необычным звучанием, и это придавало ему еще большую уверенность в себе. Казан ждал ответа, но его не последовало. Только впереди из кустарника выскочил лось и понесся прочь от этого страшного воя; рога лося, стукаясь о ветви деревьев, выбивали частую дробь.

Дважды еще Казан посылал к небу свой клич: ему доставлял удовольствие этот новый призвук в собственном голосе. Потом он снова побежал вперед. Вскоре он оказался у подножия каменистого склона. Оставив болото, он начал взбираться наверх. Там, наверху, звезды и луна казались ему ближе. По другую сторону хребта Казан увидел широкую равнину, замерзшее озеро, сверкавшее при свете луны, и выбегающую из озера белую реку, которая терялась в зарослях не таких густых и темных, как на болоте.

И вдруг каждый его мускул напрягся, сердце бешено забилось: откуда-то издалека, со стороны равнины, донесся вой, такой же, как его, – волчий! Челюсти Казана щелкнули, белые клыки засверкали, он зарычал. Ему хотелось ответить, но инстинкт дикого зверя уже овладевал Казаном, и этот инстинкт говорил ему, что вой, который он сейчас услышал, не призывный, а какой-то иной.

Через час Казан снова ясно и отчетливо расслышал вой, протяжный вначале и обрывающийся резким, коротким лаем. Казана мгновенно охватило неведомое ему доселе возбуждение. Все тот же инстинкт подсказал ему, что этот зов – приглашение на охоту. Через несколько минут вой повторился, и на этот раз где-то совсем близко, у подножия холма, раздался ответный вой. А за ним еще один, но уже так далеко, что Казан едва расслышал его. Стая собиралась на ночную охоту.

Казан сидел тихо и дрожал. Он не испытывал страха, но и не был еще готов идти туда, к ним. Гряда холмов, казалось, расколола его мир надвое. Впереди его ждала новая, необычная жизнь без людей. Но что-то тянуло его и обратно, и он вдруг повернул голову назад, посмотрел на освещенную луной равнину позади себя и заскулил. Теперь он скулил совсем как собака. Там, позади, осталась его хозяйка. Казану все еще слышался ее голос, он ощущал прикосновение ее нежной руки, видел тепло и ласку в ее глазах. Она звала его через все леса, и этот зов был так же силен, как искушение спуститься на равнину. Там, позади, рядом с женщиной он видел мужчин, которые ждали его с дубинками, слышал щелканье бичей и чувствовал режущую боль их ударов.

Долго еще оставался он на вершине гряды, разделяющей его мир надвое. Потом наконец повернулся и стал спускаться на равнину.

Всю эту ночь Казан старался держаться поблизости от охотящейся стаи, но совсем близко не подходил. Эта осторожность спасла Казана: ведь на нем еще сохранились запахи упряжки и человека и волки не приняли бы его – они разорвали бы его в клочья. Самый сильный инстинкт у дикого зверя – инстинкт самосохранения. И этот отголосок жизни диких предков заставлял Казана то и дело валяться в снегу там, где следов стаи было особенно много, – ему надо было пропитаться волчьим запахом.

Той ночью стая убила на берегу озера оленя и пировала почти до рассвета. Казан все время держался против ветра. Запах крови и теплого мяса щекотал ему ноздри, его острый слух различал даже хруст костей. Но инстинкт был сильнее искушения. Только когда стало совсем светло и волки разбежались кто куда по равнине, Казан подошел к месту пиршества. Он не нашел ничего, кроме залитого кровью снега и разбросанных костей. Но он вывалялся в этом снегу и оставался здесь целый день. Зато следующей ночью, едва луна и звезды снова вышли на небо, Казан уже без страха и колебаний объявил о своем существовании новым друзьям с большой равнины.

В эту ночь волчья стая снова охотилась – возможно, уже другая стая, которая начала охоту в нескольких милях[3] отсюда и, преследуя лань, достигла замерзшего озера. Было светло как днем, и с опушки леса Казан первым увидел, как на расстоянии четверти мили от него на лед озера выбежала преследуемая лань. Стая из дюжины волков уже приняла свое роковое построение в форме подковы, и два вожака бежали почти на одном уровне с ланью, по обе стороны, готовые замкнуть круг.

С резким лаем Казан вырвался из темноты. Он находился как раз на пути бегущей лани и кинулся к ней с быстротой молнии. Лань заметила Казана и рванулась вправо, но тут ее ждали оскаленные клыки одного из вожаков. Казан достиг цели одновременно с ним и повис, вцепившись в мягкое горло лани. Рычащая стая плотной кучей навалилась сзади, и лань упала. Казан очутился под ней, ее вес тяжело давил на него, но Казан не разжимал челюстей. Ведь это была его первая большая добыча. Кровь его бурлила, он рычал сквозь стиснутые зубы.

Только когда лань дернулась в последний раз, Казан выбрался из-под нее. Он недавно убил зайца и голода не чувствовал. Поэтому он сел и стал терпеливо ждать, пока прожорливая стая покончит со своей жертвой. Немного спустя он подошел поближе, попытался протиснуться между двумя волками, но те огрызнулись, недовольные его вторжением.

Казан отступил, все еще не решаясь войти в семью своих диких собратьев, как вдруг крупный бурый самец отделился от стаи и кинулся на Казана, нацелившись ему прямо в горло. Казан едва успел повернуться плечом к нападающему, и в то же мгновение оба они покатились по снегу. Шум неожиданной схватки отвлек внимание стаи от пиршества, но враги уже снова были на ногах. Они стали медленно кружить. Их белые клыки сверкали, шерсть стояла дыбом. Вокруг сражающихся сжималось роковое кольцо зрителей.

Для Казана во всем этом не было ничего нового. Десятки раз он сидел в таком вот кругу, наблюдая за битвой и ожидая ее конца. Сколько раз он сам бился не на жизнь, а на смерть посредине такого круга. Ведь так дрались и ездовые собаки. Если не вмешивался человек с палкой или бичом, эти драки непременно кончались смертью одного, а то и обоих бойцов. Тут человека не было – только кордон клыкастых зверей, готовых броситься и разорвать на куски первого, кто упадет на землю. Казан был чужаком, но не боялся тех, кто его окружал: извечный закон стаи заставит их быть справедливыми.

Казан не спускал глаз с большого бурого вожака, вызвавшего его на бой. Они все еще продолжали кружить. Там, где только что щелкали челюсти, раздиравшие мясо, была теперь мертвая тишина. Изнеженные собаки юга стали бы огрызаться и рычать, но Казан и волк двигались молча, их уши были не прижаты, а стояли торчком, пушистые хвосты висели свободно.

Внезапно волк напал – стремительно, как молния, и челюсти его щелкнули с таким звуком, будто сталь лязгнула о сталь. Он промахнулся всего чуть-чуть. В то же мгновение Казан отскочил в сторону, и зубы его, как ножи, вспороли волку бок.

Они опять стали кружить. Глаза их все больше наливались кровью, губы высоко вздернулись. Теперь прыгнул Казан. Он хотел вцепиться в горло врага, но тоже промахнулся. Промахнулся совсем ненамного, но, как раньше сделал он сам, волк отступил, распоров Казану бок; кровь потекла по его лапам и окрасила снег. Боль дала Казану понять, что противник его опытен и силен. Казан распластался на снегу, вытянув вперед морду, шеей прижавшись к земле. Защитить горло и выжидать – такому приему Казан выучился еще щенком.

Волк дважды обошел вокруг Казана, а тот медленно поворачивался, глядя из-под полуопущенных век. Опять волк прыгнул, и Казан мгновенно раскрыл свои страшные челюсти, уверенный, что на этот раз мертвая хватка ему удастся. Но зубы его щелкнули в воздухе: с ловкостью кошки волк перевернулся через голову и встал на ноги.

Казан заворчал по-собачьи и одним прыжком настиг волка. Они сошлись грудь с грудью. Всей своей тяжестью Казан навалился на противника, оскалил зубы, опять рванулся к его горлу. Но опять мимо. И прежде чем Казан успел прийти в себя, волчьи зубы вонзились ему в загривок.

Впервые в жизни Казан испытал весь ужас и всю боль смертельной хватки. Изо всех сил он рванул вперед голову и кусанул наугад. Его мощные челюсти сомкнулись на передней лапе волка – у самого плеча. Раздался хруст сломанной кости, треск разрываемого мяса. Круг выжидающих зрителей сжался плотнее. Они насторожились, они знали, что один из бойцов будет побежден прежде, чем разомкнутся челюсти. Вот сейчас кто-то упадет, и это послужит сигналом, чтобы добить обреченного.

Только густая шерсть, толстая кожа на шее и твердость мускулов спасли Казана от страшной участи побежденного. Зубы волка вошли глубоко, но не настолько, чтобы перервать вену. И вдруг Казан, собрав все силы, рванулся и высвободился из-под тела противника. Хватка на его шее ослабла. Еще рывок – и Казан был свободен. Как вихрь налетел он на охромевшего вожака стаи и всем напором и тяжестью своего тела ударил его в бок. Казан знал: если такой удар нанести вовремя, он может оказаться еще гибельней, чем хватка за горло. Так и получилось. Бурый вожак, сбитый с ног, всего лишь на одно мгновение опрокинулся на спину, но тут же стая ринулась на него, чтобы отнять жизнь у главаря, потерявшего власть.

Тяжело дыша и обливаясь кровью, Казан вылез из этой серой рычащей массы. Он ослабел, голова его кружилась. Ему очень хотелось лечь в снег. Но безошибочный инстинкт будто предостерегал его: держись! Не выказывай слабости перед своими новыми товарищами.

От стаи отделилась гибкая и красивая серая волчица. Она подошла к Казану и легла перед ним на снегу. Потом проворно поднялась и стала обнюхивать его раны.

Волчица была сильная и молодая, но Казан не удостоил ее взглядом. Он посмотрел на то место, где только что произошла битва, и на то немногое, что осталось от старого вожака. Стая уже вернулась к прерванному пиршеству, и теперь вновь слышался громкий хруст костей. Казан знал, что отныне все его дикие собратья будут слышать и узнавать его голос и, если он завоет на луну и звезды, эти быстроногие охотники большой равнины ответят ему. Казан дважды обошел вокруг лани и пирующей стаи, а затем направился к опушке темного елового леса.

Войдя в тень, Казан оглянулся. Серая Волчица следовала за ним в нескольких шагах. Вот она подошла к нему, немного робко, и тоже обернулась и поглядела на живое шевелящееся пятно там, на льду озера.

Волчица была совсем близко, и Казану почудилось нечто новое в ночном воздухе. Нет, это не был запах крови или аромат пихтовой смолы. От ясных звезд, от луны на безоблачном черном небе нисходила тишина, странная и волнующая. Казан знал, что ночь была бы совсем иной – обычной! – если бы не присутствие Серой Волчицы. Он посмотрел на нее и в ее глазах прочел ожидание и вопрос. Она была очень молода, вероятно, только-только перестала быть щенком. При лунном свете шерсть на ее груди и спине мягко лоснилась и блестела. Серая Волчица заскулила, глядя в красные глаза Казана, он придвинулся к ней и положил голову ей на спину.

А она мягкой своей мордой коснулась раны на шее Казана, и от этого нежного прикосновения, от ее тихого повизгивания Казан вдруг испытал то же чувство, которое вызывали в нем ласка и голос его прежней хозяйки.

Казан повернулся, тихо скуля. Потом ощетинил шерсть и высоко поднял голову, словно бросая вызов лежащему перед ним дикому миру. Бок о бок с Серой Волчицей они вошли в лесную чащу.

Глава V Нападение

В ту ночь Казан и Серая Волчица нашли себе приют под густой пихтой. Они легли на непокрытый снегом мягкий ковер хвои, и волчица стала зализывать раны своего нового друга. На рассвете повалил пушистый снег, так густо, что в десяти прыжках уже ничего не было видно. Воздух был теплый, и стояла такая тишина, что казалось, на всем свете не существовало больше никаких звуков, кроме невнятного шепота падающих снежинок.

Днем Казан и Серая Волчица охотились вместе. Порой Казан поворачивал голову в сторону холмов, откуда он пришел, и Серая Волчица не могла понять, что означают те странные звуки, которые дрожали в его горле.

К концу дня они вернулись на озеро, к месту вчерашнего пиршества. На опушке леса Серая Волчица остановилась. Она не знала еще, что такое отравленные приманки, ямы, капканы, но инстинкт, унаследованный ею от многих поколений предков, говорил ей, что опасно во второй раз подходить к ранее убитой добыче.

Казану же много раз приходилось видеть, как хозяева обрабатывали оставленные волками кости убитых жертв. Он видел, как люди хитро прятали западни, закатывали в жир капсулы со стрихнином. А однажды Казан сам угодил передней лапой в капкан и испытал его мертвую хватку, запомнил режущую боль от стальных челюстей. Казан знал все это, но не боялся. Он звал волчицу к ледяным торосам, но она упорно держалась в стороне, пока Казан откапывал куски мяса, еще не успевшие замерзнуть под толстым снежным одеялом. Но есть она не стала, и в конце концов Казан тоже сел рядом с ней. Он смотрел на вырытые им из-под снега остатки, принюхивался, но не чуял никакой опасности. Однако Серая Волчица дала ему понять, что опасности здесь ждать можно. Она еще многому научила Казана за те дни, что они провели вместе.

На третью ночь Казан созвал стаю и сам руководил охотой. Еще трижды за этот месяц, прежде чем луна покинула небо, Казан водил волков на охоту, и каждый раз они настигали какую-нибудь жертву. Но по мере того, как снег становился все более рыхлым, а воздух теплел, Казан все реже вспоминал о стае, все больше привязывался к Серой Волчице. Теперь они охотились вдвоем – главным образом на больших зайцев-беляков. Во всем мире у Казана было всего два любимых существа – его хозяйка, женщина с ласкающими руками, и Серая Волчица.

Казан не покидал большой равнины, но часто водил свою подругу на вершину холмистой гряды. Он пытался объяснить ей, что́ оставил он там, по ту сторону холмов. Ему казалось, что в темные, безлунные ночи женщина зовет его, и зов этот был так силен, что Казан много раз готов был вернуться назад – вместе с Серой Волчицей.

Но вскоре произошло важное событие. Казан и Серая Волчица переходили по открытой равнине, и неожиданно на холме Казан увидел человека, спускавшегося по склону с собачьей упряжкой. Ветер не успел предупредить о его приближении, и Казан заметил вдруг, что в руках у человека что-то блеснуло. Казан хорошо знал, что это такое: палка, извергающая огонь, гром и смерть!

Казан подал знак Серой Волчице, они понеслись как ветер, не отставая друг от друга. И тут раздался выстрел! Ненависть Казана к человеку вырвалась у него в злобном рычании. Что-то прожужжало над их головами. Позади снова раздался выстрел, и на этот раз Серая Волчица, завизжав от боли, покатилась по снегу. Но в следующее мгновение она опять была на ногах. Казан следовал сзади. Так бежали они до тех пор, пока не оказались под прикрытием зарослей. Серая Волчица легла и стала зализывать рану в плече. Казан посмотрел в сторону холмов: человек шел по их следу. Вот он остановился там, где упала Серая Волчица, и стал разглядывать снег, потом пошел дальше.

Казан заставил Серую Волчицу подняться, и они помчались к густому кустарнику на болоте, неподалеку от озера. Весь этот день они старались держаться против ветра, а когда Серая Волчица ложилась отдыхать, Казан крался назад по своему следу, настороженно нюхая воздух.

Много дней после этого Серая Волчица хромала.

Однажды они набрели на место старой стоянки. Клыки Казана обнажились, и он зарычал от ненависти к оставшемуся здесь человеческому запаху. В нем родилась жажда мести – расплатиться за себя и за свою подругу! Он пытался обнаружить след человека под покровом свежевыпавшего снега, а Серая Волчица беспокойно кружила подле, стараясь увести Казана глубже в лес. Наконец он неохотно последовал за ней. Глаза его светились свирепым красным огнем.

Три дня спустя народилась новая луна, а на пятую ночь Казан вдруг напал на след. След был совсем свежий – такой свежий, что Казан замер, задрожал каждой жилкой, и шерсть его встала дыбом: след человека! На снегу ясно отпечатались полозья саней, собачьи лапы, а рядом тянулись две полосы там, где прошли лыжи врага.

Казан поднял морду к звездам, и из его горла вырвался и прокатился по широкой равнине охотничий зов – дикий и зловещий вой, призывающий стаю. Снова и снова он посылал свой клич, пока не услышал ответный вой – один, другой, третий. Серая Волчица тоже села и присоединила свой голос к зову Казана. А посредине равнины бледный, с изможденным лицом человек приостановил выбившихся из сил собак и прислушался. С саней донесся слабый голос:

– Волки, отец? Это они, да? За нами гонятся?

Человек не отвечал. Он был уже немолод; лунный свет блестел на его длинной седой бороде, и это придавало какой-то призрачный облик всей его высокой, худой фигуре. С медвежьей шкуры на санях приподнялась молодая женщина. Ее большие темные глаза светились на бледном лице, толстая коса была перекинута через плечо. Женщина что-то крепко прижимала к груди.

– Они идут по чьему-то следу, может быть, гонятся за оленем, – сказал старик, озабоченно оглядывая затвор своего ружья. – Не бойся, Джоанна. Вот доберемся до первых кустов, остановимся и поищем сухих веток для костра. А ну-ка, ребятки, веселей! – И он щелкнул бичом над спинами собак.

Из свертка на руках у женщины послышался жалобный плач. А со стороны равнины ему ответил разноголосый вой волчьей стаи.

Наконец-то Казан дождался случая отомстить! Сперва они с Серой Волчицей медленно шли по следам человека, останавливаясь через каждые три-четыре сотни шагов, чтобы вновь послать свой боевой клич. Но вот их догнал один серый зверь и присоединился к ним. Потом еще. Откуда-то сбоку появилось сразу двое, и одинокий вой Казана сменился диким, многоголосым хором стаи. Число волков все росло, а вместе с тем ускорялся и их бег. Четыре… шесть… десять… К тому времени, как стая оказалась в самой открытой, продуваемой ветрами части равнины, она насчитывала уже четырнадцать волков.

Это была сильная стая, состоящая из матерых, бесстрашных охотников. Серая Волчица была среди них самой младшей и старалась держаться поближе к Казану. Ей не видны были его налитые кровью глаза и оскаленные клыки, да она ничего и не поняла бы, даже если б увидела, но ее волновало то непонятное ожесточение, с каким Казан мчался вперед, забыв обо всем, стремясь лишь к одному: напасть и убить!

Стая не издавала ни звука. Слышалось только тяжелое дыхание бегущих и мягкая поступь многих лап. Волки неслись все быстрей, плотной массой. Но Казан шел все время на один прыжок впереди остальных, а морда Серой Волчицы была на уровне его плеча.

Никогда еще Казан не испытывал такого страстного желания убивать. В первый раз в жизни он не чувствовал страха перед человеком, не боялся его дубинки, его бича, даже той палки, которая выбрасывает огонь и смерть. Он все убыстрял бег, стремясь как можно скорее догнать человека и напасть на него. Вся ненависть, накопленная им за четыре года рабства, злость, распаленная человеческой жестокостью, теперь огнем горели в его крови. И когда он наконец увидел впереди на равнине движущееся пятно, из груди его вырвался звук, непонятный даже для Серой Волчицы.

Перед движущимся пятном, ярдах[4] в трехстах, тянулась узкая полоса леса. На полпути к зарослям, когда стая уже почти настигла его, пятно это вдруг замерло на месте и превратилось в черную неподвижную тень на снегу. Выпрыгнул огненный язычок, которого прежде так боялся Казан, и над головами волков раздалось пронзительное жужжание смертоносной пчелы. Но теперь Казан не обратил на нее внимания. Он резко залаял, стая бросилась вперед, и вот уже четверо волков бегут с ним наравне, плечом к плечу.

Еще одна вспышка – и несущая смерть пчела насквозь пронзила огромного косматого охотника, бежавшего рядом с Серой Волчицей. Третий, четвертый выстрел, пятый – и вот Казан почувствовал, как его словно обожгло: пуля человека задела ему кожу на плече.

Три волка были настигнуты ружейным огнем, но остальные уже начали разворачиваться вправо и влево. Казан же мчался прямо вперед. Верная его подруга неотступно следовала за ним.

Ездовые собаки оказались уже выпряженными, и, прежде чем добраться до человека, который стоял, держа в руках свое ружье за ствол, как дубину, Казану пришлось вступить в борьбу со сворой собак. Он дрался как бешеный, а Серая Волчица действовала своими клыками с силой и свирепостью двух самцов. Два волка прорвались вперед, и Казан услыхал ужасный, сокрушающий удар приклада. Для него это была все та же дубинка! Ему хотелось добраться до нее, хотелось добраться до человека, который держал ее в руках. Вырвавшись из дерущейся кучи собак, Казан прыгнул к саням. Он только теперь заметил, что на санях есть что-то живое. В одно мгновение Казан был уже там и глубоко вонзал свои зубы во что-то мягкое и поросшее волосами; он разжал челюсти, чтобы ухватиться получше, и вдруг услыхал голос. Это был ее голос! Казан замер и словно окаменел.

Ее голос! Медвежья шкура отлетела в сторону, и теперь при свете луны и звезд Казан ясно разглядел, что́ под ней скрывалось. Инстинкт в нем работал быстрее, чем мог бы рассудить человеческий мозг. Это была не она, но голос звучал похоже, и Казан понял, что здесь, на санях, он встретил не вражду и смерть, а то самое, что он покинул в мире по ту сторону гряды холмов.

С молниеносной быстротой Казан обернулся. Он укусил Серую Волчицу в бок, и та отскочила, удивленно взвизгнув.

Все события заняли не больше одного мгновения, но человек уже еле держался на ногах, отбиваясь из последних сил. Казан проскочил под прикладом ружья и кинулся навстречу стае. Клыки его вреза́лись, как ножи. Он дрался так, словно силы его удесятерились, и Серая Волчица, верная своему Казану, видя, как он сражается со стаей, присоединилась к нему в этой непонятной для нее схватке.

Весь окровавленный, человек с трудом добрался до саней. Он с недоумением, ничего не понимая, смотрел на происходящее.

* * *

Когда все кончилось, Казан и Серая Волчица остались одни на равнине. Стая растворилась в ночном мраке, и те же звезды и луна, которые прежде сообщили Казану о данных ему природой правах, говорили ему теперь, что дикие собратья не станут больше откликаться на его зов.

Казан был весь изранен. Серая Волчица тоже пострадала, хотя и не так, как Казан. Он истекал кровью, одна лапа у него была сильно искусана.

Через некоторое время Казан увидел на опушке леса костер. Прежняя жизнь властно звала его. Ему хотелось приползти туда, почувствовать на своей голове руку женщины, как бывало там, в человеческом мире, по другую сторону гряды холмов. И он бы подошел к костру, взяв с собой Серую Волчицу, но ведь там был мужчина, враг.

Казан заскулил, Серая Волчица уткнулась своей теплой мордой ему в шею. Что-то говорило им обоим, что они теперь отверженные, что равнина, луна, звезды – все теперь против них. И они прокрались под защиту лесного мрака.

Казан был не в состоянии далеко идти. Когда он в изнеможении лег, до него еще доносился запах привала. Серая Волчица легла рядом, плотно к нему прижавшись. Очень осторожно она стала зализывать мягким языком кровоточащие раны своего друга. Подняв голову к звездам, Казан опять тихо заскулил.

Глава VI Казан знакомится с Джоанной

На опушке кедрового леса старый Пьер Рэдиссон развел костер. Волчьи клыки оставили на его теле десяток кровоточащих ран, в груди поднималась давнишняя тупая боль, он знал, что она означает. Полено за поленом Пьер наносил дров. Он набросал их в костер столько, что от жара стала потрескивать хвоя соседних деревьев. Поблизости он сложил запас топлива на ночь.

Джоанна следила за ним из саней. В ее глазах еще застыл ужас, она дрожала, крепко прижимая к груди ребенка. Длинные густые волосы, словно темное блестящее покрывало, падали на плечи и руки. Она была уже матерью, но по ее молодому лицу вряд ли кто принял бы ее за взрослую женщину. А в эту страшную ночь она казалась маленькой испуганной девочкой.

Бросив на землю последнюю охапку валежника, Пьер, отец Джоанны, выпрямился, передохнул с трудом, а потом засмеялся.

– Да, милая, еле-еле вывернулись, – проговорил он. – Но надеюсь, нам никогда больше не придется быть так близко к смерти, как там, на равнине. А теперь нам тепло и хорошо, правда? Ты уже не боишься?

Он присел рядом с дочерью и отвернул мягкий мех, в который был закутан ребенок – малютка Джоанна. Глаза Джоанны-матери сияли как звезды.

– Это дочурка спасла нас, – прошептала Джоанна-мать. – Когда волки бросились на тебя, один из них прыгнул сюда к саням. Сначала я приняла его за собаку, но это был настоящий волк. Он вцепился бы мне в горло, если бы не медвежья шкура. И тут девочка заплакала. Он сразу замер, и в тот момент я готова была поклясться, что это не волк, а собака.

– Это и в самом деле была собака, – сказал Пьер и протянул озябшие руки к огню. – Собаки часто убегают от людей и пристают к волчьим стаям. Но что бы ни было, собака всегда останется собакой. Пинки, побои, даже жизнь среди волков не могут изменить ее. Вот этот, например, – он принадлежит к стае, он пришел с остальными, чтобы убивать, но, когда увидел, что здесь люди…

– …он стал их защищать, – с волнением проговорила молодая женщина. – Да, он защищал нас и был так изранен, что едва уполз отсюда. Отец, а что, если он там умирает…

Пьер Рэдиссон поднялся. Он сильно закашлялся, но изо всех сил старался заглушить кашель, прикрывая рот рукой. Джоанна не увидела, что на губах отца показалось алое пятно. Она не замечала этого и раньше, все те шесть дней, пока они пробирались сюда из цивилизованного мира. А ведь именно из-за своего кашля Пьер так торопился в пути.

– Да, я и сам об этом подумал, – сказал он. – Пес был очень изранен и едва ли смог уйти далеко. Сядь-ка поближе к огню и не отходи никуда, пока я не вернусь.

Он вышел на равнину. На небе ярко светила луна, сверкали звезды. Неподалеку от опушки, там, где час назад их настигли волки, Пьер остановился. Ни одна из четырех собак его упряжки не уцелела. Снег был залит кровью, тут же валялись их окоченевшие трупы. Пьер содрогнулся при виде страшного зрелища. Что, если бы первую свою бешеную атаку волки обрушили не на собак, а… Что сталось бы тогда с ним, с Джоанной, с ребенком?

Пьер отвернулся и глухо закашлялся – на губах его снова выступила кровь.

Сделав несколько шагов в сторону, он обнаружил на снегу след той странной собаки, которая явилась вместе с волками, а потом, когда Пьеру казалось, что уже нет никакой надежды на спасение, кинулась на своих собратьев. Неясный след был скорее похож на широкую борозду, и Пьер Рэдиссон пошел по ней, ожидая в конце ее найти не живую собаку, а труп.

А Казан в это время лежал, настороженно прислушиваясь, в том защищенном месте у опушки леса, куда приполз после схватки. Сильной боли он уже не испытывал, вот только ноги совсем не держали его. Все тело его было словно парализовано. Серая Волчица лежала рядом и непрестанно нюхала воздух. До них доходил запах привала, а сквозь ветки елей и кедров виднелся отсвет костра. Казан чуял там присутствие двух существ – мужчины и женщины. Ему хотелось подползти поближе к огню, еще раз услышать голос этой женщины, ощутить прикосновение ее руки. Но рядом с ней был мужчина, а значит – дубинка и бич, боль и смерть.

Серая Волчица все теснее прижималась к Казану и тихо скулила, убеждая его бежать с ней глубже в лес. Наконец поняв, что он не в силах двинуться с места, она стала беспокойно кружить по равнине, и на снегу густо отпечатались ее следы. Она первой заметила Пьера Рэдиссона, идущего по их следу, и помчалась опрометью предостеречь Казана.

Казан тоже почуял, а затем при свете звезд увидел приближавшуюся неясную фигуру. Он хотел отползти, но едва смог пошевелиться. Человек подходил все ближе и ближе, и Казан заметил, как в руке его блеснуло ружье. Потом он услыхал глухой кашель и скрип шагов на снегу. Серая Волчица лежала рядом, оскалив зубы и дрожа. Когда Пьер подошел шагов на пятьдесят, она отползла поглубже в тень елей.

Клыки Казана угрожающе сверкнули, когда Пьер остановился перед ним. Огромным усилием Казан попытался подняться, но тут же снова упал в снег. А человек прислонил ружье к дереву и без страха наклонился над Казаном. Тот свирепо зарычал и чуть не вцепился в протянутые к нему руки. Но, к удивлению Казана, человек не схватился за ружье или дубинку, а снова, очень осторожно, протянул к нему руку и заговорил. Голос этого мужчины звучал непривычно для Казана, и Казан опять щелкнул зубами и зарычал.

Человек не уходил и все продолжал говорить. Один раз его рука в варежке коснулась головы Казана и успела отдернуться, прежде чем страшные челюсти настигли ее. Снова и снова человек протягивал руку, и трижды Казан почувствовал ее прикосновение, но не заметил в этом прикосновении ни угрозы, ни боли. Наконец Пьер повернулся и пошел назад по своему следу.

Когда Пьер скрылся из глаз и затихло шуршание его шагов, Казан заскулил. Шерсть у него на спине улеглась, он с тоской посмотрел на свет костра. Человек не обидел его, и Казану захотелось последовать за ним.

Серая Волчица вернулась и встала рядом с Казаном. Она стояла прямо, напружив лапы. Еще никогда не видела она человека так близко – если не считать того момента, когда несколько часов назад они нагнали бегущие по равнине сани. Ей трудно было разобраться в происходящем. Инстинкт говорил ей, что человек – опаснейшее существо и его следует остерегаться больше, чем самых сильных лесных зверей, метели, наводнения, мороза и голода. Однако этот человек не причинил зла ее другу. Она обнюхала голову и спину Казана – те места, которых коснулась рука, одетая в рукавицу. Потом Серая Волчица снова спряталась в чаще – она увидела, что с опушки опять движется что-то живое.

Человек возвращался, и вместе с ним шла женщина. Он остановился возле Казана, глаза его смотрели настороженно, но без угрозы.

– Осторожней, Джоанна, – предостерег он.

Джоанна опустилась в снег на колени, совсем близко от Казана.

– Пойдем, дружок, пойдем, – проговорила она, и голос ее звучал мягко и ласково.

Она протянула руку. Мускулы Казана дрогнули, он чуть-чуть подвинулся к ней. Глаза этой женщины светились тем же знакомым светом, той же лаской.

– Пойдем, – снова прошептала она, заметив, что он немного сдвинулся с места.

Она протянула руку, дотронулась до его головы.

Пьер стал на колени рядом с дочерью. Он что-то протянул Казану, и тот почувствовал запах мяса. Женщина между тем отошла, уговаривая его следовать за собой. Казан с трудом прополз два шага, и только тут Джоанна заметила его поврежденную лапу. Сразу забыв осторожность, она опустилась в снег совсем рядом с Казаном.

– Он не может идти! – воскликнула она. – Посмотри, отец, какая ужасная рана! Нам придется нести его.

– Я так и полагал, – ответил Рэдиссон. – Для этого я и захватил с собой одеяло… Ого! Ты слышишь?

Из темноты леса донесся негромкий жалобный вой.

Казан поднял голову и тихо заскулил в ответ: Серая Волчица звала его.

Каким-то чудом Пьеру Рэдиссону удалось обернуть Казана одеялом и донести до стоянки, не получив ни царапины, ни укуса. Ему это удалось лишь потому, что в продолжение всего пути Джоанна, держа один конец одеяла, свободной рукой обнимала Казана за косматую шею. Они положили его у костра, и немного спустя старик принес теплой воды, обмыл рану и приложил к ней что-то мягкое, теплое и приятное, а потом перевязал лапу тряпкой.

Все это было новым и необычным для Казана. Руки мужчины гладили его по голове, мужчина принес ему каши из отрубей, уговаривал его поесть. А Джоанна сидела рядом, упершись подбородком в ладони, и разговаривала с Казаном.

Потом, когда ему стало уже совсем спокойно и удобно и он перестал бояться, Казан вдруг услыхал непонятные звуки, доносящиеся из мехового свертка на санях. Он резко вскинул голову. Джоанна заметила это, быстро повернулась к саням, нагнулась над ними и стала что-то говорить и напевать. Потом взяла сверток на руки и отвернула меховую шкуру так, чтобы Казану было видно, что находится внутри. Маленькое розовое личико повернулось прямо к Казану. Высунулись крохотные кулачки, послышалось какое-то непонятное лопотанье, а потом малютка вдруг подпрыгнула на руках матери, засмеялась, завизжала от восторга. При этих звуках мускулы Казана расслабились, он подполз к ногам молодой женщины.

– Посмотри, ему нравится твоя внучка! – воскликнула Джоанна. – Отец, а как мы его назовем?

– Подумаем об этом завтра, – отозвался отец. – А сейчас ступай в палатку и ложись спать. У нас теперь нет собак, нам придется двигаться очень медленно. Надо будет выйти как можно раньше.

Уже у самой палатки Джоанна обернулась.

– Он пришел к нам с волками, – сказала она. – Давай назовем его Волк!.. Волк! Волк! – позвала она ласково.

Казан понял, что она обращается к нему, и подполз к ней еще на шаг ближе.

После того как дочь ушла в палатку, старый Пьер долго сидел на краешке саней, глядя в огонь. Казан лежал у его ног. Внезапно тишину вновь нарушил одинокий вой Серой Волчицы. Казан приподнял голову и заскулил.

– Она зовет тебя, друг, – сочувственно произнес Пьер.

И закашлялся, опять схватился рукой за грудь.

– Застудил легкое, – проговорил он, обращаясь к Казану. – Да, еще в начале зимы, у Фон-дю-Лака. Только бы мне детишек довезти до дому.

В безлюдной и дикой северной глуши люди часто привыкают говорить вслух сами с собой. А Казан навострил уши и смотрел внимательно – поэтому Пьер и обращался к нему, как к собеседнику.

– Надо доставить их домой, а кто, кроме нас с тобой, может это сделать? – сказал он, комкая рукой бороду.

Вдруг кулаки его сжались. Глухой, мучительный кашель снова потряс тело старого человека.

– Домой, – проговорил он, задыхаясь. – А до дома еще целых восемьдесят миль. Только бы успеть, только бы дойти, прежде чем мои легкие совсем откажут!

Он встал, пошатываясь, подошел к Казану. На Казане был надет ошейник, и Пьер привязал собаку к саням. Потом подложил в костер несколько небольших поленьев и тихо вошел в палатку, где уже спала Джоанна с ребенком.

Несколько раз в эту ночь Казан слышал вдалеке голос Серой Волчицы – она звала своего исчезнувшего друга. Но Казан не откликался. Только перед рассветом, когда Серая Волчица подошла совсем близко к стоянке, он в первый раз ответил ей.

Его вой разбудил Пьера. Старик вышел из палатки, поглядел на небо, потом разжег костер и стал готовить завтрак. Он похлопал Казана по голове, дал ему кусок мяса. Скоро вышла и Джоанна, оставив спящую девочку в палатке. Она подбежала к отцу, поцеловала его, потом опустилась на колени перед Казаном и стала говорить с ним, будто со своим ребенком. Когда она вновь вскочила, чтобы помочь отцу, Казан последовал за ней, и Джоанна радостно засмеялась, увидев, что он твердо стоит на ногах.

Необычным было в тот день их продвижение на север. Пьер Рэдиссон сбросил с саней все, кроме палатки, одеял, провизии и мехового гнездышка маленькой Джоанны. Он сам впрягся в сани и потащил их по снегу. Кашель его раздавался непрерывно.

– Я всю зиму так кашляю, – солгал он, стараясь, чтобы Джоанна не заметила следов крови у него на губах. – Вот доберемся до места, тогда просижу дома целую неделю!

Казан, привязанный на цепи, следовал за санями. Каждый раз, когда сани останавливались, он обнюхивал крохотное существо, завернутое в медвежью шкуру. И каждый раз Джоанна тут же оказывалась рядом с ним. Дважды она похлопала его по лохматой, покрытой шрамами голове, и сердце Казана бешено прыгало от восторга, которого он, однако, внешне не выказывал.

Казан понял в тот день, что маленькое существо на санях совершенно беспомощно и очень дорого женщине, которая гладила его, Казана, по голове. И еще он заметил, что, обращая внимание на это маленькое, теплое живое существо, завернутое в медвежью шкуру, он доставляет большую радость Джоанне: ее голос звучит тогда еще нежнее и ласковее.

Вечером, разбив лагерь, Пьер Рэдиссон опять долго сидел у костра. Он не курил. Он неотрывно смотрел на огонь. Потом наконец встал, чтобы идти в палатку, где спали Джоанна и ребенок, но прежде наклонился над Казаном и внимательно осмотрел его рану.

– Завтра придется и тебе тянуть сани, дружок, – сказал он. – К завтрашнему вечеру надо во что бы то ни стало добраться до реки. Если не удастся…

Он не закончил. Его опять стал мучить кашель, который он изо всех сил старался заглушить. Взгляд Казана внимательно и настороженно следил за Пьером, когда тот входил в палатку.

Трижды за эту ночь Казан слышал из глубины леса зов преданной Серой Волчицы и каждый раз отвечал ей. К рассвету она подошла к стоянке. Казан почуял ее совсем близко и стал рваться с цепи и завыл, надеясь, что она подойдет к нему. Но из палатки донесся шорох – Рэдиссон пошевелился во сне, – и Серая Волчица скрылась.

Наутро лицо старика еще больше осунулось, глаза покраснели. Но кашель, уже не такой громкий и раздирающий, был похож на свист или хрип, будто в груди у него что-то сломалось. Пока Джоанна не выходила из палатки, Пьер часто хватался руками за горло.

Джоанна побледнела, когда заметила, как выглядит отец. Беспокойство в ее глазах сменилось страхом. Она бросилась к отцу на шею, а он рассмеялся и успокоил ее:

– Я сегодня совсем не так сильно кашляю. Уже проходит. Разве ты не знаешь, милая, – от кашля всегда слабеешь и глаза краснеют.

Совсем рассвело. День наступал холодный, мрачный, темный. До ночи Казан вместе со стариком тащил сани, а Джоанна шла сзади по колее. Рана больше не беспокоила Казана, он тянул со всей своей прежней силой. Старик ни разу не подстегнул его, а лишь похлопывал рукой по голове и спине. Становилось все темнее, в верхушках деревьев уже начинала завывать метель.

Темнота и надвигающаяся метель не заставили Пьера разбить лагерь.

– Мы должны добраться до реки, – повторял он снова и снова. – Мы должны добраться до реки… Должны добраться…

И он все подгонял Казана, но его собственные силы уже иссякали.

Когда в полдень Пьер сделал привал и развел огонь, повалил снег. Он падал сплошной белой лавиной, и на расстоянии пятидесяти шагов не было видно стволов деревьев. Пьер посмеивался, глядя, как Джоанна ежится и прижимается к нему вместе с ребенком. Они отдыхали только час, а потом Пьер снова запряг Казана и снова обвязал постромки вокруг своих плеч. Кругом царил безмолвный сумрак, почти как ночью. Пьер шел с компасом в руке, и наконец, уже к вечеру, они вышли к просвету в лесной чаще. Перед ними расстилалась равнина, и Пьер радостно указал на нее рукой.

– Река там, Джоанна, – проговорил он слабым, хриплым голосом. – Теперь можем сделать привал и переждать, пока уляжется метель.

Под густыми ветвями елок он установил палатку и принялся собирать хворост. Джоанна помогала отцу. Как только они напились кофе и поужинали мясом и поджаренным хлебом, Джоанна вошла в палатку. Без сил упала она на свою мягкую постель из ветвей пихты, завернулась вместе с девочкой в шкуры и одеяла. Сегодня она совсем не разговаривала с Казаном. А Пьер был рад, что она слишком утомилась и не осталась посидеть и поговорить у костра. И все же…

Внимательные глаза Казана заметили, как Пьер неожиданно вздрогнул. Потом встал с саней, подошел к палатке. Приподняв входной полог, он просунул внутрь голову и спросил:

– Ты спишь, Джоанна?

– Засыпаю, отец. Приходи и ты поскорее.

– Вот только докурю. Удобно тебе?

– Да. Я так устала! И спать очень хочется.

Пьер тихо засмеялся. Он держался руками за горло:

– Мы уже почти дома, Джоанна. Ты узнаешь нашу реку, Литл-Бивер? Если б даже мне пришлось оставить тебя сегодня одну, ты все равно смогла бы добраться до нашей хижины. Осталось всего сорок миль. Ты меня слышишь, Джоанна?

– Да, да, я знаю…

– Сорок миль, прямо вниз по реке. Тут не заблудишься. Надо только остерегаться полыньи.

– Отчего ты не идешь спать, отец? Ты же устал и совсем болен.

– Сейчас, только докурю, – снова сказал Пьер. – Джоанна, ты напомнишь мне завтра про полыньи? А то я могу забыть. Их легко различить, потому что снег и наст над ними белее и они пористые, напоминают губку. Не забудь… про полыньи…

– Хорошо…

Пьер, пошатываясь, вернулся к костру.

– Спокойной ночи, дружок, – сказал он Казану. – Пожалуй, пойду спать к моим малышкам. Еще два дня… Сорок миль… Два дня…

Казан наблюдал за ним. Изо всех сил он потянул цепь, и ошейник так сжал ему горло, что у него перехватило дыхание. Лапы и спина его подрагивали. В палатке, куда вошел Рэдиссон, спали Джоанна и ее ребенок. Казан знал, что Пьер не обидит их, но он предпочитал, чтобы старик оставался здесь, у костра, чтобы можно было лежать и следить за ним глазами.

В палатке было совсем тихо. Ближе, чем обычно, раздался зов Серой Волчицы. С каждой ночью она начинала выть все раньше и подходила все ближе к стоянке. Казану очень хотелось, чтобы она была рядом с ним в эту ночь, но он даже не заскулил в ответ. Он не смел нарушить странную тишину, царившую в лагере. Он долго лежал неподвижно, разбитый и усталый после дневного пути, но заснуть не мог. Пламя костра почти погасло, ветер в верхушках деревьев затих. Густые серые тучи стали уползать куда-то вдаль, будто с неба стягивали тяжелое покрывало. Опять засияли белым металлическим светом звезды. Мороз быстро крепчал.

В ту ночь Серая Волчица не долго искала стоянку. Как безмолвная тень, она шла по следу Пьера Рэдиссона. Казан вновь услышал ее голос уже далеко за полночь. Он настороженно поднял голову. Тело его было неподвижно, только мускулы странно вздрагивали. В голосе Серой Волчицы слышалась новая жалобная нота – нечто большее, чем простой зов; она извещала! И тогда Казан, одолеваемый страхом и одиночеством, поднял голову прямо к небу и завыл, как воют свирепые северные собаки у палаток своих только что умерших хозяев.

Пьер Рэдиссон был мертв.

Глава VII Сквозь пургу

Рассвело, когда ребенок проснулся и своим голодным плачем разбудил мать. Она открыла глаза, откинула с лица волосы и увидела неясный силуэт отца в другом углу палатки. Он лежал очень тихо, и Джоанна порадовалась тому, что он еще спит, – накануне отец сильно переутомился. Она еще с полчаса пролежала, шепотом разговаривая с маленькой Джоанной, потом осторожно поднялась, укутала дочку в одеяла и шкуры, оделась потеплее и вышла из палатки.

Было уже совсем светло, и Джоанна облегченно вздохнула, увидев, что метель утихла. Но холод стоял ужасный. Джоанне казалось, что никогда в жизни ей не приходилось бывать на таком морозе. Костер совсем потух. Казан лежал, свернувшись клубком и запрятав нос в собственную шерсть. При появлении Джоанны он поднялся, зябко встряхиваясь. Ногой, обутой в меховой сапожок, Джоанна разгребла пепел и угли, но в костре не оставалось ни одной искры. Прежде чем вернуться в палатку, она остановилась на мгновение около Казана и погладила его лохматую голову.

– Бедный Волк! – сказала она. – Надо было накрыть тебя на ночь медвежьей шкурой.

Она вошла в палатку. Тут она в первый раз при свете увидела лицо отца, и Казан вдруг услышал страшный, душераздирающий вопль. Джоанна упала отцу на грудь, сотрясаясь в безмолвных рыданиях, – даже чуткий слух Казана не мог уловить ни звука.

Внезапно до ее сознания дошли слова, сказанные отцом накануне вечером: о реке, о полыньях, о сорока милях, отделяющих их от дома. «Тут не заблудишься», – говорил он. Значит, он знал заранее!

Джоанна вернулась к затухшему костру. Сейчас ее занимала только одна мысль – надо разжечь огонь. Она собрала немного березовой коры, сверху положила несколько головешек и пошла в палатку за спичками: Пьер Рэдиссон всегда носил их в непромокаемой коробочке в кармане своей меховой куртки. Рыдая, Джоанна снова опустилась на колени перед телом отца.

Когда пламя разгорелось, она добавила еще дров – из тех, что собрал накануне отец. Огонь придал ей бодрости. Сорок миль по реке – и они дома! Ей предстоит преодолеть это расстояние вместе с дочкой и Волком. Она повернулась к нему и назвала по имени, положила ему руку на голову, повторяя: «Волк! Волк!» Потом дала ему кусок мяса, отогрев его сначала над костром, и растопила снег для чая. Голода она не испытывала, но, вспомнив, как отец заставлял ее есть по четыре, а то и по пять раз в день, с трудом съела сухарь, кусок мяса и выпила горячего чая.

И вот наступила та ужасная минута, которой Джоанна так боялась. Она плотно обернула тело отца одеялами, перевязала веревкой. Потом погрузила на сани все оставшиеся одеяла и шкуры и поглубже уложила в них маленькую Джоанну. Свернуть палатку стоило ей огромного труда. Промерзшие веревки не гнулись, и, когда наконец Джоанна все же справилась с этой задачей, одна рука у нее была вся в ссадинах и кровоточила. Положив палатку на сани, молодая женщина обернулась.

Пьер Рэдиссон лежал на своей постели из ветвей пихты, а над ним не было ничего, кроме серого неба и верхушек елей. Казан стоял неподвижно, принюхиваясь. Шерсть на спине его вздыбилась, когда он увидел, что Джоанна стала на колени перед завернутым в одеяла телом. Когда она снова подошла к Казану, лицо ее было бледно и будто застыло. Она окинула взглядом тундру – в ее глазах мелькнуло что-то чужое, пугающее.

Джоанна впрягла Казана и обернула вокруг своей тонкой талии постромки, как это делал отец. Они держали путь к реке, с трудом продвигаясь в глубоком, выпавшем накануне снегу. На полпути Джоанна оступилась и упала в сугроб. Одним рывком Казан был уже рядом с ней и дотронулся холодным носом до ее лица. На мгновение Джоанна сжала ладонями его косматую голову.

– О Волк, Волк! – только и сказала она.

Она продолжала путь, но видно было, что уже этот первый небольшой переход истощил ее силы. На льду снег был не так глубок, но зато ветер усилился и дул с северо-востока, прямо в лицо. Джоанна шла, низко опустив голову, и тянула сани в паре с Казаном. Пройдя полмили, она остановилась и в отчаянии заплакала. Целых сорок миль! Джоанна прижала руки к груди и, тяжело дыша, повернулась спиной к ветру. Ребенок спокойно спал. Она подошла к саням, заглянула под медвежью шкуру. Вид спящего ребенка придал ей силы, и она потащила сани дальше. Дважды на протяжении четверти мили она проваливалась в сугроб.

Они шли вниз по реке. Когда на пути встретился участок непокрытого снегом льда, Казан тянул сани один. Джоанна шла рядом; грудь щемило, лицо, казалось, колют тысячи мелких иголок. Она вдруг вспомнила про термометр; он показывал тридцать градусов ниже нуля. И сорок миль пути! Но ведь отец говорил, что она вполне сумеет пройти их и не заблудится, что она сможет добраться до дома одна. Джоанна не подозревала, что даже отец побоялся бы идти на север в такой мороз. К тому же ветер выл и стонал все свирепее, предвещая близкую пургу.

Лес теперь остался далеко позади, невидимый в сером сумраке ненастного дня. А впереди ничего, кроме беспощадной тундры. Будь рядом хотя бы деревья, сердце Джоанны не замирало бы от ужаса. Но кругом – только серая призрачная мгла: горизонт приблизился, как будто на расстоянии мили небо совсем слилось с землей.

Снег под ногами опять стал глубже. Джоанна все время высматривала предательские полыньи, о которых предостерегал отец, но вскоре поняла, что весь снег выглядит для нее одинаково. Да и смотреть было трудно – от стужи болели глаза.

Река расширилась, проходя через небольшое озеро, и тут ветер ударил с такой силой, что Джоанна еле передвигала ноги. Казану пришлось одному тащить сани. Теперь даже неглубокий сугроб был для женщины трудным препятствием. Она начала отставать. Казан медленно продвигался вперед, напрягая все свои силы. К тому времени, как они снова вошли в русло реки, Джоанна плелась позади саней по следу, проложенному Казаном. Она уже не могла тянуть вместе с ним. Ноги ее все больше и больше наливались свинцовой тяжестью. У нее была лишь одна надежда – дойти до леса, успеть дойти до леса. Если они не доберутся до леса в ближайшие полчаса, она не сможет идти дальше. Только мысль о ребенке заставляла ее двигаться вперед. Она упала в сугроб. Казан и сани представлялись ей темными туманными пятнами. И вдруг до ее сознания дошло, что они уходят. Они были всего в двадцати шагах, но Джоанне почудилось, что они уже очень-очень далеко.

Казалось, прошло бесконечно много времени, прежде чем она снова поравнялась с санями. Пройдя еще несколько шагов, Джоанна со стоном упала на них. Больше она уже не испытывала тревоги. Зарывшись лицом в мех, в который был завернут ребенок, она вдруг почувствовала, что ей стало тепло, по-домашнему тепло и уютно. Потом все как будто пропало, все окутала глубокая ночь.

Казан остановился. Потом подошел к саням и сел подле Джоанны, ожидая, когда она пошевелится и заговорит. Но она лежала неподвижно. Казан сунул нос в ее распущенные волосы и заскулил. И вдруг он поднял голову, стал принюхиваться к ветру. Этот ветер принес ему знакомый запах. Казан стал толкать носом Джоанну, но она не шевелилась. Тогда он пошел вперед, встал перед санями, готовый тянуть, и оглянулся на Джоанну. Но она по-прежнему не двигалась и молчала. Теперь Казан уже не скулил, а громко, взволнованно залаял.

Запах, который принес с собой ветер, стал на мгновение сильней, и Казан дернул постромки. Полозья примерзли к снегу, ему пришлось налечь изо всех сил, чтобы сдвинуть сани с места. Потом Казан еще дважды останавливался и нюхал воздух. В третий раз большой снежный сугроб преградил ему дорогу. Казан снова вернулся к Джоанне и заскулил, пытаясь разбудить ее. Потом опять потащил сани и шаг за шагом перетянул их через сугроб. Началась полоса чистого льда, и Казану удалось немного отдохнуть. Ветер на минуту стих, но запах доносился сильнее, чем раньше.

В конце полосы чистого льда на берегу показался просвет в том месте, где в основное русло впадал ручеек. Будь Джоанна в сознании, она заставила бы Казана идти прямо вперед. Но теперь Казан повернул к ручью и в течение десяти минут без устали пробивался через снег, все чаще и чаще скуля, пока вдруг радостно не залаял. Впереди, у самого берега, стояла небольшая хижина, из ее трубы шел дым. Этот запах ветер и донес до Казана. К дверям хижины вел крутой подъем; Казан из последних сил дотянул свой груз наверх. Потом сел около саней, запрокинул косматую голову к небу и завыл.

Дверь отворилась, из хижины вышел мужчина. Красные, воспаленные глаза собаки внимательно следили за ним, пока он бежал к саням. Вот он склонился над Джоанной, испуганно вскрикнул… Ветер затих, и из груды меха раздался приглушенный плач малютки.

Казан был совсем измучен, силы его иссякли. Лапы были изранены и кровоточили. Он лег в упряжке. А мужчина отнес Джоанну и ребенка в теплую, обжитую хижину.

Несколько минут спустя он снова вышел. Подошел к Казану и взглянул на него.

– Подумать только, – сказал он, – справился с этим совсем один!

Без малейшего страха он наклонился к Казану, выпряг его и повел к двери хижины. Казан только на одно мгновение заколебался, прежде чем переступить порог. Ему вдруг показалось, что сквозь стоны и завывания пурги донесся зов Серой Волчицы.

Дверь хижины закрылась за Казаном. Он лег в темном углу, а мужчина стал что-то варить на горячей печке. Прошло немало времени, прежде чем Джоанна поднялась с кровати, куда мужчина уложил ее. Потом хозяин хижины заставил Джоанну поесть, и некоторое время они разговаривали. После этого человек завесил большим одеялом кровать, на которую снова легла молодая женщина, а сам сел возле печки. Казан бесшумно пробрался вдоль стены и заполз под кровать. Долго еще он слышал всхлипывания Джоанны. Затем все стихло.

На следующее утро, когда мужчина открыл дверь, Казан выскользнул из хижины и помчался в лес. На расстоянии полумили он напал на след Серой Волчицы и позвал ее. С замерзшей реки донесся ответ, и Казан побежал на голос подруги.

Тщетно пыталась Серая Волчица увлечь Казана в их прежние места, подальше от жилья и запаха людей. В то же утро Казан видел, как мужчина запряг своих собак, усадил в сани Джоанну с ребенком и закутал их в мех, как это раньше делал Пьер. Казан весь день наблюдал за ними с лесной опушки, а потом шел по следам упряжки; Серая Волчица кралась позади него. Они так и шли до самой темноты, и, даже когда на проясневшем после пурги небе зажглись звезды и взошла луна, человек все продолжал погонять собак. Уже совсем поздно ночью они добрались до другой хижины, и человек постучался. Вспыхнул свет, открылась дверь, послышались радостные возгласы. Казан наблюдал, спрятавшись в тени, потом вернулся к Серой Волчице.

А на третий день Джоанне удалось заманить Казана в хижину. Это было в тот день, когда муж ее вернулся с замерзшим телом Пьера Рэдиссона. Молодой человек первый увидел буквы на ошейнике Казана, и с тех пор они с Джоанной стали звать его по имени. Казан понимал, что этот мужчина дорог для Джоанны, и потому терпеливо сносил его присутствие.

В полумиле от хижины, на вершине большой скалы, которую индейцы называли Скалой Солнца, Казан и Серая Волчица нашли себе пристанище. Отсюда они уходили охотиться на равнину. Часто к ним наверх долетал голос женщины:

– Казан! Казан! Казан!..

И много раз в течение долгой зимы Казан то убегал к хижине, то возвращался к Серой Волчице.

Потом пришла весна, а с ней – великие перемены.

Глава VIII Великие перемены

Скалы, холмы и долины утратили свой жесткий зимний блеск, почки на тополях готовы были вот-вот лопнуть. Аромат пихты и ели становился с каждым днем все острее, повсюду – на равнине и в лесах – запели весенние потоки, прокладывая себе путь к Гудзонову заливу. А на самом заливе уже трещали и ломались ледяные поля. Лед с грохотом проталкивался через Роз Уэлкам – эти ворота Арктики, – и поэтому с апрельским ветром долетало иной раз холодное дыхание зимы.

Скала укрывала Казана от ветра – в этот солнечный уголок не долетало ни дуновения. Ему еще никогда не бывало так хорошо, как теперь. Он спал и видел сны.

Серая Волчица лежала рядом, распластавшись на животе и вытянув передние лапы. Ноздри и уши у нее были настороже, потому что в теплом весеннем воздухе, кроме запаха пихт и елей, чувствовался еще человеческий запах. Она с беспокойством поглядывала на спящего Казана. На ее серой спине шерсть вставала дыбом, когда она видела, как щетинится шерсть на спине Казана. Она принималась тихо скулить, когда у него вздергивалась верхняя губа и он рычал, обнажая длинные белые клыки. Но чаще Казан лежал спокойно, только подрагивали мускулы лап и морды, а это всегда означает, что собака видит сон.

Но вот где-то в долине из дверей хижины вышла кареглазая женщина с темной косой, перекинутой через плечо, и позвала, приложив ладони ко рту:

– Казан! Казан!

Голос этот слабо донесся до Скалы Солнца, и Серая Волчица прижала уши. Казан зашевелился, еще через мгновение проснулся и вскочил на ноги. Он подбежал к выступу скалы, нюхая воздух и вглядываясь в расстилающуюся перед ним равнину.

Оттуда снова долетел голос женщины, и Казан шагнул к самому краю скалы, тихо повизгивая. Серая Волчица неслышно подошла сзади и положила морду ему на спину. Она уже хорошо знала, что означает этот голос. Страх перед этим голосом не оставлял ее ни днем ни ночью. Она боялась его больше, чем человеческого запаха. С тех пор как она покинула стаю и изменила своей прежней жизни ради Казана, этот голос стал для Серой Волчицы злейшим врагом. Она ненавидела его. Он отнимал у нее Казана. Казан повиновался этому голосу, куда бы тот ни звал.

Ночь за ночью голос выкрадывал ее друга, и Серой Волчице приходилось одной бродить под луной и звездами. Она оставалась верна своему одиночеству и ни разу не откликнулась на охотничьи призывы своих диких братьев и сестер. Заслышав этот голос, она рычала, а иной раз слегка кусала Казана, чтобы выказать ему свое недовольство. Но в этот вечер, когда голос послышался в третий раз, она скользнула в темную расселину между двумя скалами, и Казану видны были только ее горящие глаза.

Казан беспокойно забегал по тропке, проложенной ими к вершине Скалы Солнца, потом остановился в нерешительности. Вот уже два дня что-то беспокоило и волновало его. Это что-то, казалось, было в воздухе, потому что Казан не видел, не слышал и не чуял его – только угадывал. Казан подошел к расселине и обнюхал Серую Волчицу. Обычно в таких случаях она ласково повизгивала, но сегодня в ответ лишь сердито огрызнулась.

В четвертый раз слабо донесся голос, и Серая Волчица свирепо зарычала из темноты своего убежища. Казан подошел к тропе, все еще колеблясь. Потом начал спускаться. Тропа была узкая, извилистая; протоптать ее могли только когтистые лапы, потому что огромная Скала Солнца поднималась почти отвесно на сотню футов над верхушками елей и пихт. Ее голая вершина ловила первые лучи солнца утром и последние его отсветы вечером. Серая Волчица привела сюда Казана, и здесь они нашли себе безопасное убежище.

Очутившись внизу, Казан больше не колебался. Он стремглав мчался к хижине. Инстинкт дикого зверя каждый раз заставлял его приближаться к хижине с осторожностью. Подходил он всегда неожиданно, беззвучно. И на этот раз Джоанна вздрогнула от испуга, когда, подняв глаза от ребенка, вдруг увидела в дверях косматую голову и плечи Казана. Ребенок в восторге запрыгал и, весело лопоча, протянул к Казану ручонки. Джоанна тоже протянула руку.

– Казан! – произнесла она ласково. – Входи, Казан.

Постепенно дикий красный огонек в глазах Казана смягчился. Он поставил на порог лапу и замер, а женщина снова стала уговаривать его войти. Вдруг ноги его, казалось, сами собой подогнулись, и, поджав хвост, Казан пополз, как ползают собаки, чующие за собой вину. Его любимые существа находились в хижине, но самую хижину он ненавидел. Он ненавидел все хижины, потому что от них веяло дубинкой, бичом, рабством. Как все ездовые собаки, Казан предпочитал снег в качестве постели и ветви елей вместо крыши.

Джоанна погладила Казана; это прикосновение пронизало его необъяснимой радостью, вознаграждая за разлуку с Серой Волчицей, за утрату свободы. Казан стал медленно поднимать голову, пока нос его не коснулся колен молодой женщины. Тогда он закрыл глаза, а удивительное маленькое существо, такое таинственное для Казана, толкало его своими крохотными ножками и дергало за густую шерсть. Эти детские приставания нравились Казану не меньше, чем прикосновение руки хозяйки.

Казан стоял неподвижно, едва дыша, ни одним мускулом не выдавая своих чувств. Именно это внешнее спокойствие не раз побуждало мужа Джоанны предостерегать ее. Но волчья натура Казана, его кажущаяся отчужденность, даже дружба с Серой Волчицей заставляли Джоанну еще больше его любить. Она понимала его и верила ему.

А в один из последних зимних дней Казан продемонстрировал всем, на что он способен. Сосед, траппер[5], подъехал к хижине со своей упряжкой, и маленькая Джоанна пошла, ковыляя, к огромной лайке. Послышалось свирепое щелканье челюстей, ужасный вопль матери, крики мужчин, кинувшихся к собакам. Но Казан опередил всех. Серый зверь пролетел со скоростью пули и вцепился в горло лайки. Когда его оттащили, та была мертва.

Джоанна вспомнила об этом теперь, глядя, как малютка играет с Казаном и ерошит шерсть на его голове.

– Милый наш Казан, – тихо произнесла она, низко наклонив к нему лицо. – Мы так рады, что ты пришел! Сегодня ночью мы остаемся одни – я и маленькая. Наш отец уехал в форт, и тебе придется караулить нас, пока его нет.

Она пощекотала нос Казана кончиком своей длинной блестящей косы. Это всегда приводило в восторг девочку, потому что, несмотря на свою выдержку, Казан начинал фыркать, а иногда даже чихать и потряхивать ушами. Но сам он тоже был доволен. Ему нравился запах этих волос.

– И ты будешь защищать нас, если понадобится, правда? – продолжала она. Потом тихо поднялась. – Придется запереть дверь, – сказала она. – Я не хочу, чтобы ты ушел сегодня, Казан. Тебе надо остаться с нами.

Казан побрел в свой угол и лег. И здесь, в доме человека, что-то непонятное будоражило его сегодня. Он принюхивался, пытаясь понять, в чем дело. В самой хозяйке он чувствовал перемену. Женщина ходила по хижине, собирала какие-то вещи и упаковывала их в свертки. Совсем поздно вечером Джоанна снова подошла к Казану и положила руку ему на голову.

– Мы уезжаем, – прошептала она, и в голосе ее послышалась дрожь, почти слезы. – Мы уезжаем домой, Казан, туда, где живут его родные, где города, музыка и все прелести цивилизованного мира. И мы возьмем тебя с собой, Казан.

Казан не понимал слов, но он был счастлив, что хозяйка находится так близко и говорит с ним. В такие минуты он забывал Серую Волчицу. То, что было в нем от собаки, брало верх над волком; эта женщина и ребенок заполняли весь его мир. Но после того как Джоанна легла спать и все в хижине затихло, он почувствовал прежнее беспокойство. Он встал и украдкой прошелся по комнате, обнюхивая стены, дверь и упакованные хозяйкой вещи. Он тихо заскулил. Джоанна сквозь сон услыхала его и пробормотала:

– Тише, Казан. Иди спать… иди спать…

Долго еще после этого Казан стоял, прислушиваясь и вздрагивая. И вдруг он услыхал еле различимый издалека вой Серой Волчицы. Это был призыв, но в нем не чувствовалось тоски или одиночества, в нем звучало что-то новое. Казан задрожал, кинулся к двери и заскулил. Джоанна крепко спала и ничего не слыхала. Еще раз донесся до Казана этот призыв, всего один раз. Потом – только ночная тишь. Казан лег, примостившись у самого порога.

Здесь и нашла его рано утром Джоанна. Казан лежал, настороженно прислушиваясь. Она подошла, открыла дверь, и в то же мгновение он выскочил и исчез. Лапы его едва касались земли, когда он мчался к Скале Солнца. В противоположном конце долины ему уже видна была вершина, озаренная золотым сиянием.

Он добежал наконец до узкой, извилистой тропы и стал быстро подниматься.

Серая Волчица не приветствовала его на вершине. Но он чуял ее, и вместе с ее запахом до него долетел запах какого-то другого существа. Мускулы Казана напряглись, лапы выпрямились. В горле стал расти низкий, угрожающий рокот. Теперь он знал: то неведомое, что преследовало и беспокоило его накануне, было живым существом. Оно вторглось в его жилище, которое они с Серой Волчицей облюбовали себе. Казан обнажил свои длинные клыки, с рычанием вздернул губы. Готовый к прыжку, вытянув вперед шею и голову, он осторожно подкрался к двум скалам, между которыми вчера спряталась Серая Волчица. Она все еще была там, но – не одна!

В следующее мгновение Казан расслабил мускулы. Шерсть на спине улеглась. Он навострил уши, просунул голову и плечи между двумя скалами и тихо заскулил. И Серая Волчица заскулила в ответ. Медленно Казан попятился, выбрался наружу и повернулся к восходящему солнцу. Потом лег, телом своим загородив вход в логово между двумя скалами.

У Серой Волчицы родились детеныши.

Глава IX Трагедия на Скале Солнца

Весь тот день Казан караулил на вершине Скалы Солнца. Теперь инстинкт говорил ему, что его долг – быть здесь. И тяга к хижине была уже не так сильна. В сумерки Серая Волчица вышла из своего убежища. Она подошла к Казану, тихонько повизгивая, и слегка укусила его за шею. Древний инстинкт предков подсказал ему, как нужно ответить: он ласково лизнул ее в морду. Серая Волчица раскрыла пасть и словно засмеялась, дыша коротко и отрывисто, как дышат после быстрого бега. Она была счастлива. Когда послышалось тихое посапывание там, между скалами, Казан завилял хвостом, а Серая Волчица бросилась назад, к своим детенышам.

Писк детенышей и то, как реагировала на это Серая Волчица, преподали Казану первый урок отцовства. Он понял, что его подруга не сможет теперь охотиться с ним вместе, что ей нужно оставаться на вершине Скалы Солнца. Когда взошла луна, он спустился один в долину и к рассвету вернулся, держа в зубах большого зайца. Серая Волчица ела жадно. И опять Казан понял, что отныне он должен каждую ночь приносить добычу своей подруге и тем маленьким визгливым существам, которые прятались в расселине между скалами.

В последующие дни Казан не подходил к хижине, хотя не раз слышал, как мужчина и женщина звали его. Но на пятый день он спустился к ним. Джоанна и ее дочка так обрадовались, что молодая женщина даже обняла его, а девочка прыгала, смеялась и радостно кричала. Мужчина же стоял рядом настороже, глядя на их бурный восторг не очень одобрительно.

– Я боюсь его, – повторил он Джоанне уже, наверное, в сотый раз. – Глаза у него горят совсем по-волчьи. Это коварная порода. Я иногда даже жалею, что мы впустили его тогда в дом.

– А если бы мы этого не сделали, что стало бы с нашим ребенком? – напомнила ему Джоанна.

– Да, конечно, я не забыл, – проговорил ее муж. – Знаешь, Казан, старина, ведь и я тоже тебя люблю. – И он ласково погладил Казана по голове. – Интересно, как ему понравится там, на новом месте. Он ведь привык к лесам. Ему все покажется очень странным.

– И я… тоже… привыкла к лесам, – прошептала Джоанна. – Может быть, поэтому я так люблю Казана – больше всех после тебя и маленькой. Казан, милый мой Казан…

В этот раз Казан еще острее почувствовал таинственную перемену в хижине. Хозяева непрерывно обсуждали свои планы, а когда муж выходил, Джоанна разговаривала с ребенком или с Казаном.

Навещая на следующей неделе хижину, Казан с каждым разом становился все беспокойнее, и однажды муж Джоанны заметил происшедшую в нем перемену.

– Мне кажется, он знает, что мы уезжаем, – сказал он Джоанне как-то вечером. А потом добавил: – Сегодня река поднялась еще выше. С отъездом придется подождать неделю, а то и больше.

В эту ночь, когда луна залила вершину Скалы Солнца своим золотым светом, Серая Волчица вышла из убежища. Рядом с ней ковыляли три ее волчонка. Многое в этих мягких комочках, которые копошились возле Казана и вцеплялись в его шерсть, напоминало ему маленькую Джоанну. Иногда они издавали такие же непонятные тоненькие звуки и перебирали четырьмя лапами так же неуклюже и беспомощно, как маленькая Джоанна своими двумя ножками. Казан не ласкал волчат, как Серая Волчица, но их прикосновение, их щенячье хныканье доставляли ему новую для него радость.

Луна стояла прямо над скалой, было светло как днем. Казан снова отправился за добычей для Серой Волчицы. У подножия скалы перед ним внезапно появился крупный заяц, и Казан бросился в погоню. Он гнался за ним с полмили, но тут инстинкт волка взял верх над собакой: Казан оставил бесполезное преследование. Оленя он смог бы догнать, но на мелкую дичь волку следует охотиться по примеру лисы. Казан стал красться по чаще медленно и бесшумно, как тень. Он находился примерно в миле от Скалы Солнца, когда опять выследил зайца. Два прыжка, и он уже держал беляка в зубах – ужин для Серой Волчицы! Возвращался Казан не спеша, то и дело бросая тяжелого зайца на землю, чтобы передохнуть.

Дойдя до узкой тропы, ведущей на вершину скалы, он остановился. На тропе был совсем свежий запах чужих следов. Добыча выпала из пасти Казана, каждый волосок на его теле поднялся. То, что Казан вдруг почуял, не было запахом зайца, куницы или дикобраза: по тропинке прошел зверь с клыками и когтями!

Внезапно с вершины скалы слабо донеслись звуки, заслышав которые Казан полетел вверх с громким, протяжным воем. Когда он достиг вершины, глазам его при свете луны предстало зрелище, от которого он на мгновение окаменел. У самого края отвесного склона Серая Волчица схватилась в смертельной борьбе с огромной серой рысью. Вот волчица упала, подмятая свирепой кошкой, и вдруг издала ужасный, пронзительный вопль.

Одним прыжком Казан очутился возле. Напал он быстро, молча, как нападает волк, но с мужеством и остервенением собаки. Будь его противником собака, она погибла бы от этой первой атаки. Но рысь – это совсем не то, что собака или даже волк. Рысь – это мау-ли, то есть «быстрейшая», как прозвали ее индейцы, – самый проворный зверь из всех диких обитателей леса. Длинные клыки Казана уже готовы были вонзиться ей глубоко в горло, но в какую-то долю секунды рысь отпрыгнула, как большой мягкий мяч, и клыки погрузились лишь в мякоть ее плеча. Казану приходилось теперь иметь дело не с клыками волка или лайки, а с когтями, которые могли вспороть его тело, как двадцать острых бритв; он не смог бы уберечься от них, даже ухватив врага за горло.

Казану довелось однажды драться с попавшей в капкан рысью, и он не забыл урока, полученного в той схватке. Теперь он старался прижать рысь брюхом к земле. Будь перед ним волк или собака, он стремился бы опрокинуть их на спину, но рысь, лежа на спине, становится особенно опасной. Одним движением своей сильной задней лапы она может распороть брюхо любому зверю.

Казан слышал, как скулит и плачет Серая Волчица, и понимал, что она жестоко изранена. Ярость и силы его удвоились. Его зубы сомкнулись, вцепившись в кошачий загривок. Но рыси удалось вывернуться и избежать смерти. Нужен был новый рывок, чтобы добраться до ее шеи, и Казан прыгнул. На одну секунду рысь оказалась свободной. Она отпрянула назад, но в то же мгновение Казан вцепился ей в горло – на этот раз сверху.

Кошачьи когти разодрали его тело, вспоров бок, но чуть повыше того места, где это оказалось бы роковым. Еще удар, и она бы его прикончила, но схватка происходила у самого края скалы, и неожиданно, не издав ни рычания, ни визга, оба они покатились с обрыва. До обломков скалы внизу было футов пятьдесят-шестьдесят. Но даже когда они кубарем летели вниз, клыки Казана вонзались все глубже и глубже.

Враги упали – Казан поверх рыси. Удар отбросил его шагов на десять. В мгновение ока Казан опять вскочил. Он еще не совсем пришел в себя, но уже рычал, уже был готов к бою. Рысь лежала неподвижно там, где упала. Казан подошел поближе, все еще начеку, и осторожно принюхался. Он понял, что битва окончилась. Он повернулся и медленно побрел к тропе, возвращаясь к Серой Волчице.

На залитой луной площадке Серой Волчицы не было. Около расселины в скале лежали безжизненные тельца трех волчат. Рысь разорвала их на куски. Горестно заскулив, Казан просунул голову в расселину. Серая Волчица лежала там и громко плакала. Казан пролез к ней и стал лизать ее кровоточащие плечи и голову. Всю ночь Серая Волчица то и дело взвизгивала от боли. На рассвете она выползла наружу, к маленьким мертвым телам на скале.

И тут Казан увидел страшную работу рыси. Серая Волчица потеряла глаза – ослепла навсегда. Ее окутал мрак, который не пробить никакому солнцу. Снова инстинкт дикого зверя дал Казану понять, что его подруга теперь беспомощна, еще беспомощнее, чем те крохотные существа, которые резвились здесь при свете луны всего несколько часов назад.

Казан не отходил от Серой Волчицы в течение всего дня.

Тщетно пыталась Джоанна докликаться Казана. Когда голос ее достигал Скалы Солнца, голова Серой Волчицы плотнее придвигалась к Казану, а Казан прижимал уши и снова принимался зализывать ее раны. Лишь поздно вечером он оставил свою подругу, но лишь для того, чтобы спуститься вниз и принести убитого им раньше зайца-беляка. Серая Волчица понюхала, потыкала добычу носом, но есть не стала.

Той же ночью Казан заставил ее последовать за собой к тропе. Он не желал больше жить на Скале Солнца, ему не хотелось, чтобы Серая Волчица оставалась здесь. Шаг за шагом он уводил ее вниз по извилистой тропинке, подальше от ее мертвых детенышей. Она была в состоянии двигаться, только когда Казан шел очень близко – так близко, что она могла касаться носом его израненного бока.

Так они добрались до края скалы; но здесь надо было спрыгнуть вниз с высоты в три-четыре фута. Тогда-то Казан увидел, насколько беспомощна стала Серая Волчица. Она скулила и раз двадцать припадала к земле, прежде чем решилась сделать скачок. Прыгнула она неловко, на прямых лапах, и рухнула у ног Казана. Падение дало ей понять, что она вне опасности лишь тогда, когда морда ее касается идущего впереди Казана. Она послушно следовала за ним, прижавшись плечом к его боку.

Они вышли на равнину. Казан держал направление к зарослям у русла ручья. На протяжении короткого пути Серая Волчица раз десять спотыкалась и падала.

С каждой минутой Казан все лучше понимал, что значит слепота. Один раз, в погоне за зайцем, он понесся в сторону, но, не сделав и двадцати прыжков, остановился, поглядел назад: Серая Волчица ни на шаг не сдвинулась с места. Она стояла неподвижно, нюхая воздух, и ждала своего друга. Целую минуту Казан тоже простоял в ожидании. Потом вернулся к ней.

С этого момента Казан всегда возвращался туда, где оставил Серую Волчицу, зная, что обязательно найдет ее на прежнем месте.

Весь этот день они провели в зарослях. К вечеру Казан отправился в хижину. Джоанна и ее муж были дома, и оба сразу заметили разодранный бок и свежие рубцы на голове и плечах Казана.

– Он дрался либо с рысью, либо с медведем. Волк не мог бы так его отделать, – сказал мужчина, осмотрев Казана. – Эта драка чуть не стала его последней.

Целых полчаса Джоанна хлопотала над Казаном. При этом она что-то ему говорила, поглаживая его своими нежными руками. Она промыла ему раны теплой водой, намазала их каким-то целебным составом, и Казана охватило прежнее желание остаться с Джоанной, никогда больше не возвращаться в леса. Она позволила ему целый час пролежать на крае ее платья, касаясь носом ее ноги, а сама сидела тихо, занимаясь каким-то рукоделием. Потом Джоанна поднялась, чтобы приготовить ужин, и Казан тоже встал и, слегка пошатываясь, направился к двери. Серая Волчица и ночной мрак требовали его к себе, и он отвечал на этот зов, понуро опустив плечи и голову. Прежней радости не стало.

Казан дождался, пока откроют дверь, и ушел. Уже взошла луна. Серая Волчица встретила его, тихо скуля от радости. Она ткнулась в его шею своей слепой мордой, и казалось, она, слепая, была более счастлива, чем Казан во всей его силе.

И вот началась подлинная борьба между верной слепой волчицей и женщиной. Если бы Джоанна имела хоть малейшее представление о том, кто оставался там, в зарослях, если бы она хоть однажды увидела несчастное существо, для которого Казан был теперь всем на свете – и солнцем, и звездами, и луной, и спасением от голодной смерти, – она бы, наверное, не стала отнимать Казана у Серой Волчицы. Но Джоанна ничего этого не знала; она все больше приручала Казана, заманивала его в хижину и постепенно побеждала.

Наконец, неделю спустя после битвы на Скале Солнца, наступил решающий момент. За два дня до этого Казан отвел Серую Волчицу на лесистый мыс у реки. Там он оставил ее, а сам ушел к хижине. На этот раз муж Джоанны вечером привязал к его ошейнику толстый ремень, а другой конец ремня закрепил в скобке, ввернутой в бревенчатую стену.

На следующее утро Джоанна и ее муж поднялись еще затемно. Солнце только-только показалось, когда все они вышли из хижины. Мужчина нес на руках ребенка, Джоанна вела Казана. Она заперла дверь и последовала за мужем вниз к реке. Казан услыхал, как из горла ее вырвался звук, похожий на сдерживаемое рыдание. У берега стояла большая лодка – каноэ, – уже нагруженная. Джоанна вошла в лодку первая, затем муж передал ей ребенка. Она потянула ремень, и Казан улегся у ее ног.

Они оттолкнулись от берега. Солнце пригревало Казану спину, и он лежал с закрытыми глазами, положив голову на колени Джоанне. Рука ее мягко легла ему на шею. Когда лодка стала приближаться к лесистому мысу, у Джоанны снова вырвался тот же звук, которого муж не мог расслышать, – звук, похожий на рыдание.

Джоанна на прощанье помахала рукой хижине, уже исчезающей за деревьями.

– Прощай! – крикнула она. – Прощай!

И тут она опустила голову, прижимаясь к Казану и к ребенку, и расплакалась.

Муж ее перестал грести.

– Ты жалеешь, Джоанна?

Они проплывали в этот момент вдоль мыса, и ветер вдруг донес до ноздрей Казана запах Серой Волчицы, Казан поднялся, негромко заскулил.

– Ты жалеешь, что мы уезжаем?

Джоанна покачала головой.

– Нет, – ответила она. – Только я ведь всегда жила здесь, в лесах. Они для меня – родной дом.

Мыс с белой песчаной косой, похожей на вытянутый палец, остался позади. Казан стоял, не спуская с него глаз. Человек окликнул его, а Джоанна подняла голову. Она тоже посмотрела на мыс, и вдруг ремень выпал из ее пальцев: она увидела, кто стоит у края белой песчаной косы. Там ждала Серая Волчица. Невидящие глаза ее были повернуты в сторону Казана. Волчица поняла все. Чутье объяснило ей то, чего не видели глаза. Казан и человеческий запах находились вместе, и они уходили все дальше, дальше, дальше…

– Посмотри, – прошептала Джоанна.

Муж обернулся. Передними лапами Серая Волчица стояла в воде. Потом она села, подняла голову к солнцу, которого не могла видеть, и послала Казану долгий прощальный клич.

Лодка накренилась. Темно-бурое тело метнулось в воздухе, и Казан исчез.

Мужчина потянулся за ружьем. Рука Джоанны остановила его. Лицо ее было бледно.

– Пусть он вернется к ней! Пусть он идет! Пусть идет! – закричала она. – Там его место, рядом с ней.

А Казан, достигнув берега, стряхнул воду с косматой спины и в последний раз взглянул на свою хозяйку. Лодка постепенно исчезала за первой излучиной. Еще мгновение, и она скрылась из глаз.

Серая Волчица победила.

Глава X Лесной пожар

После схватки с огромной дымчатой рысью на Скале Солнца Казан все реже и все более смутно вспоминал о прежних днях, когда был ездовой собакой, а потом вожаком волчьей стаи. Конечно, прошлое не может окончательно изгладиться из памяти, но всегда отдельные воспоминания будут ясно выделяться на фоне остальных, как языки пламени на фоне ночного мрака. Но подобно тому, как в жизни человека определяющими и отправными точками служат такие важные события, как, например, женитьба или решающая ступень в карьере, так для Казана жизнь началась будто с тех двух трагических событий, которые так быстро последовали одно за другим после рождения детенышей.

Первым событием была схватка на Скале Солнца, когда дымчатая рысь выдрала глаза красивой подруге Казана и разорвала их детенышей. Казан убил рысь, но месть не могла вернуть зрение Серой Волчице. Никогда уже не ходить им вместе на охоту, не рыскать с дикими стаями на равнинах и в лесных чащах. Поэтому-то при воспоминании о той ночи Казан всегда начинал рычать, а губы его вздергивались, обнажая длинные белые клыки.

Вторым событием явился отъезд Джоанны и ее семьи. Что-то говорило Казану, что назад они не вернутся. Порою яркая картина вставала в его памяти: солнечное утро; женщина и ребенок, которых он любит, и мужчина, которого он ради них терпит, уплывают в лодке… Казан часто выходил на мыс и с тоской смотрел на реку, на то место, где он выпрыгнул из каноэ, возвращаясь к своей слепой подруге.

Таким образом, вся жизнь его была теперь наполнена тремя чувствами: ненавистью ко всему носящему запах рыси, тоской по Джоанне, по ее ребенку и привязанностью к Серой Волчице. Причем самой сильной страстью была его ненависть к рыси, ибо не только слепоту Серой Волчицы и смерть детенышей, но и разлуку с хозяйкой он связал в своем представлении с той битвой на Скале Солнца. Он стал смертельным врагом всех рысей, и, если нападал на след этой большой дымчатой кошки, он сразу превращался в рычащего дьявола. Ненависть его росла день ото дня по мере того, как прежние собачьи инстинкты все больше уступали место диким, волчьим.

Но все же на три четверти Казан был собакой, а собаки не выносят одиночества. Поэтому Серая Волчица с каждым днем становилась ему все необходимей. Мир людей находился в четырехстах милях к югу от них, а ближайший форт Гудзонова залива был в шестидесяти милях к западу. Прежде, когда женщина и ребенок были здесь, Серая Волчица часто проводила ночи в лесу совсем одна, ожидая своего друга. Теперь же сам Казан скучал и испытывал беспокойство, когда ему приходилось на время оставлять ее.

Постепенно между Казаном и Серой Волчицей возникло новое понимание, и слепота Серой Волчицы научила их обоих многому, чего они не знали прежде. К началу лета Серая Волчица уже вполне поспевала за Казаном, если тот двигался не слишком быстро. Она бежала рядом с ним, касаясь мордой его плеча. Казан приучился теперь не делать длинных прыжков, а бегать рысцой. Очень скоро он понял, что должен выбирать для Серой Волчицы самый легкий путь. Когда они подходили к месту, где нужно было перепрыгнуть, Казан подталкивал Серую Волчицу и повизгивал, а она стояла, подняв уши и чутко прислушиваясь. Когда Казан делал скачок, она по слуху определяла, какое расстояние ей надо преодолеть. И всегда прыгала дальше, чем требовалось, но зато без промаха.

А кое в чем она даже превзошла Казана: обоняние и слух теперь заменяли ей зрение, и с каждым днем эти чувства становились все тоньше. Между ней и Казаном выработался своеобразный немой язык, при помощи которого Серая Волчица могла давать Казану понять, что́ подсказывает ей в данный момент ее чутье или слух. У Казана даже появилась забавная привычка всегда смотреть на Серую Волчицу, когда они останавливались, чтобы прислушаться или понюхать воздух.

После того как Джоанна с ребенком уехали, Казан отвел свою подругу в густые заросли ели и пихты у реки; здесь они оставались до самого лета. Первые недели Казан ежедневно подходил к хижине, где раньше жили любимые им существа, – он надеялся обнаружить там какие-нибудь признаки жизни. Но дверь никогда не открывалась, окна по-прежнему оставались заколоченными, ни разу спираль дыма не поднялась из глиняной трубы. На дорожке начала прорастать трава, и все слабее и слабее становился человеческий запах, который Казан все еще различал здесь.

Как-то раз под одним из забитых окон Казан нашел маленький башмачок – старый, дырявый, почерневший от снега и дождя детский башмачок. Казан долго пролежал возле него. Потом встал и направился в заросли к Серой Волчице.

Хижина была единственным местом, куда Серая Волчица ни за что не хотела идти с Казаном. Все остальное время она не покидала его. Теперь, немного свыкнувшись со слепотой, она даже стала сопровождать его на охоту – вплоть до той минуты, когда Казан нападал на след и пускался в погоню за дичью. Тогда Серая Волчица останавливалась и ждала. Обычно Казан охотился за большими зайцами-беляками. Но однажды ночью он загнал молодую лань. Добыча была слишком тяжела, чтобы тащить ее к Серой Волчице, поэтому он вернулся за подругой и отвел ее к месту пиршества. С каждым днем они становились все более неразлучными, и наконец на всех диких тропах следы их стали встречаться только вместе и никогда в одиночку.

Потом пришел Большой Огонь.

Серая Волчица еще за два дня почуяла его с запада. Вечером солнце зашло в зловещую дымно-серую тучу. Луна, скользя к западу, становилась кроваво-красной. Когда индейцы видели ее такой, они говорили, что «луна истекает кровью»; это было дурное предзнаменование.

На следующий день Серая Волчица была беспокойна, а к полудню и Казан почувствовал в воздухе предостережение, которое его подруга разгадала на много часов раньше. Запах становился все сильнее, и к вечеру пелена дыма заволокла солнце.

Звери и птицы, населявшие лесистый треугольник между двумя сливающимися реками, уже готовы были обратиться в бегство, но ветер вдруг переменился. Он подул с востока. Огонь, бушевавший на западном и южном берегах, соединился, быстро прошел вдоль основания треугольника, отрезав тем самым для всех последний путь к бегству.

Потом ветер снова переменился, и огонь двинулся к северу. Вершина треугольника превратилась в смертельную ловушку. Всю ночь южный край неба полыхал зловещим светом, а к утру все живое стало задыхаться от жара, дыма и пепла.

В страхе Казан тщетно пытался найти средство спасения. Ни на одно мгновение он не покидал Серой Волчицы. Он был на три четверти собакой, и ему ничего не стоило переплыть одну из рек, но Серая Волчица, едва ступив в воду, тут же выскакивала обратно на берег. Как и все ее племя, она боялась воды больше, чем огня и смерти. Казан пытался заставить ее; десятки раз он прыгал в воду и выплывал на середину потока. Но Серая Волчица продвигалась в воде только до тех пор, пока могла идти вброд.

Теперь они уже слышали отдаленный рокот пламени. Дикие обитатели леса в панике бежали от него. Олени и лоси бросались в воду. На белую песчаную косу приковыляла большая черная медведица с двумя медвежатами, и даже медвежата полезли в воду и легко переплыли на другой берег. Казан следил за ними, а потом взглянул на Серую Волчицу и заскулил.

Вскоре на песчаную косу выбрались и другие существа, которые боялись воды не меньше Серой Волчицы: изящный маленький соболь, большой жирный дикобраз, куница, которая нюхала воздух и хныкала, как ребенок. Таких, которые не умели или не хотели плыть, было втрое больше. Сотни горностаев, как крысы, сновали вдоль берега, и писк их звучал непрерывно. Лисы метались в поисках дерева или поваленного ствола, по которым можно было бы перебраться через поток. Рысь рычала, повернувшись в сторону огня. А собратья Серой Волчицы, волки, решались ступать не глубже, чем она сама.

Тяжело дыша, задыхаясь от жара и дыма, Казан подошел к Серой Волчице. Для них оставалось одно последнее убежище – песчаная отмель, которая вдавалась в реку футов на пятьдесят. Казан поспешно повел свою слепую подругу к этой отмели. Когда они пробрались сквозь низкий кустарник к реке, оба вдруг замерли. До их ноздрей долетел запах врага еще более лютого, чем огонь. Песчаной отмелью уже завладела рысь; она лежала там, притаившись у самой воды. Три дикобраза влезли в воду, свернувшись клубочками, иглы их топорщились и подрагивали. Куница шипела на рысь. А сама рысь, прижав уши, не спускала глаз с Казана и Серой Волчицы, которые вступали на отмель.

Верная Серая Волчица была полна решимости драться и, оскалив зубы, не отставала от Казана. Сердито огрызнувшись, Казан отогнал ее. Она остановилась и, дрожа и скуля, следила, как он продвигается вперед. Едва касаясь земли, навострив уши, Казан шел на рысь спокойно, как будто вовсе не угрожающе, – смертоносное наступление закаленной в боях собаки, хорошо овладевшей искусством убивать! Человек из цивилизованного мира решил бы даже, что Казан приближался к рыси с дружескими намерениями. Но рысь поняла. Между ними была вражда многих поколений, ставшая для Казана непримиримой после страшной ночи на Скале Солнца.

Инстинкт предупредил куницу о том, что должно произойти, и она старалась спрятаться, прижаться к земле. Дикобразы, как маленькие дети, капризничали, недовольные присутствием драчунов и густыми тучами дыма; иглы их встали торчком.

Рысь лежала на брюхе, как кошка, и задние лапы ее подрагивали, готовые к прыжку. А Казан кружил рядом, и лапы его, казалось, ступали не по песку, а по воздуху. Рысь следила за ним, не отрывая глаз, а потом круглым рычащим комком пролетела те восемь футов, которые еще разделяли их.

Казан не отскочил в сторону. Он не сделал попытки избежать нападения, а встретил его, собрав все силы, как в бою одна ездовая собака встречает другую. Казан был на десять фунтов[6] тяжелее рыси, и на какое-то мгновение большая мягкая кошка с двадцатью когтями-бритвами оказалась опрокинутой на бок. С быстротой молнии Казан воспользовался своим превосходством и вцепился рыси в загривок.

В ту же секунду подскочила Серая Волчица и, продолжая драку где-то под брюхом Казана, сомкнула свои челюсти на задней лапе кошки. Хрустнула кость. Рысь, оказавшись под двойной тяжестью, отскочила назад, волоча за собой волчицу и Казана. Но тут она упала на одного из дикобразов, и в тело ее вонзились его острые иглы. Еще прыжок, она вырвалась на свободу и бросилась навстречу дыму. Казан не стал преследовать ее. Серая Волчица подошла к нему и начала лизать ему шею, где темно-бурая его шкура окрасилась свежей кровью. Куница лежала как мертвая, только поглядывала на всех своими злыми черными глазками. Дикобразы продолжали болтать что-то, словно прося пощады. Затем густая черная удушливая завеса дыма низко опустилась над отмелью, и пахнуло жаром, как из паровозной топки.

На самом краю отмели Казан и Серая Волчица легли на песок, свернувшись клубочками и спрятав головы под своими телами. Огонь был теперь совсем близко. Он ревел, как огромный водопад, а иногда раздавался оглушительный треск падающих деревьев. Воздух был наполнен искрами и пеплом. Несколько раз Казан поднимал голову и огрызался на горящие угольки, которые падали на него и жгли его тело.

На самом берегу реки были густые заросли зеленого кустарника. Добравшись сюда, пламя несколько утихло, и жар спал. Но все же прошло еще много времени, прежде чем Казан и Серая Волчица смогли высунуть морды и вздохнуть свободнее. Тогда они поняли, что песчаная отмель спасла им жизнь. В треугольнике между двумя реками все почернело, и лапам было горячо ступать по земле.

Дым рассеялся. Направление ветра опять изменилось, он подул с северо-запада, свежий и прохладный. Куница первая осторожно направилась туда, где был раньше лес, а дикобразы все еще лежали, свернувшись даже тогда, когда Казан и Серая Волчица покидали песчаную отмель, направляясь вверх по реке. К вечеру их лапы уже болели от горячего пепла и раскаленной золы.

В эту ночь луна взошла странная, зловещая, похожая на кровавое пятно. Долгие безмолвные часы не слышно было даже уханья совы, которое могло бы заверить, что еще не все погибло там, где только вчера стоял полный жизни могучий дикий лес.

Казан знал, что охотиться здесь теперь не на кого, и они продолжали свой путь всю ночь. На рассвете добрались до узкой полосы болота, которое тянулось вдоль берега реки. По плотине, построенной бобрами, они смогли наконец перебраться на противоположный берег – в зеленую страну, не тронутую огнем. Еще целые сутки они шли на запад, пока не вступили в поросшую лесом болотистую низину.

А пока Казан и Серая Волчица шли на запад, от Гудзонова залива на восток держал путь худощавый темнолицый француз, по имени Анри Лоти, самый знаменитый во всем крае охотник на рысей. Он искал нужные ему следы и нашел их здесь в изобилии. Тут был настоящий охотничий рай: зайцы-беляки водились тысячами, а потому и рысей было очень много. Анри Лоти построил себе хижину и вернулся в форт: он дожидался, пока выпадет первый снег, чтобы вернуться на облюбованное место с собаками, с запасом продовольствия и капканами.

В это же время с юга медленно продвигался то на лодке, то пешком молодой зоолог из университета, собирающий материал для своей книги, которая называлась «Разум диких животных». Звали молодого человека Поль Уэймен. Он договорился, что проведет часть зимы с Анри Лоти, и вез с собой кипы бумаги, фотоаппарат и фотографию девушки. Единственным его оружием был перочинный нож.

Казан и Серая Волчица устроили свое жилище на густо заросшем болоте, в пяти-шести милях от хижины, которую построил себе Анри Лоти.

Глава XI Всегда вдвоем

Стоял уже январь, когда проводник из форта привел Поля Уэймена в хижину Лоти. Полю было года тридцать два – тридцать три. Энергичный, жизнерадостный, он сразу понравился Анри. Если бы не это обстоятельство, первые дни в хижине оказались бы не очень приятными, потому что охотник был в то время весьма не в духе. Он рассказал о своих горестях Уэймену в первый же вечер, когда они сидели у раскаленной докрасна печки и курили трубки.

– Ничего не могу понять, – говорил Анри. – Потерял семь рысей, и притом в капканах! В клочки разорваны, словно зайцы, которые побывали в лапах у лисы. Еще никогда никто, даже медведь, не трогал рысь в капкане. Впервые в жизни вижу такое. Изодраны так, что за них и полдоллара не дадут. Семь штук! Да ведь это больше двухсот долларов! А проделывают подобные штуки два волка. Их двое, я по следам вижу, и они никогда не приходят по одному. Обходят все капканы, съедают зайцев, куницу оставляют, норку и горностая тоже, а вот рысь, черт бы их побрал, обдирают начисто! Просто спускают с нее шкуру, словно лыко с дерева. Я уж пробовал класть стрихнин в оленьем сале, и капканы ставил, и западни устраивал, а изловить их не могу. Выживут они меня отсюда, коли мне не удастся добраться до них. Я взял пять целых рысей, а они мне перепортили семь.

История эта заинтересовала Уэймена. Он принадлежал к тем исследователям, которые полагали, что самонадеянный эгоизм закрывает человеку глаза на многие поразительные явления природы. Уэймен бросил вызов всем, кто считает, что человек – единственное живое существо, способное мыслить, и что здравый смысл и ум, проявляемый любым другим существом, – всего-навсего инстинкт. Свои мысли Уэймен сумел обосновать с такой последовательностью, что снискал себе известность в ученых кругах по всей стране. Прискорбная для Анри история с рысями показалась Полю весьма значительной, и они до полуночи вели беседу о загадочном поведении этой странной пары волков.

– Один волк побольше, другой поменьше, – рассказывал Анри. – И каждый раз в драку вступает большой. Все это легко разобрать по следам на снегу. Пока большой дерется, тот, что поменьше, все бегает и бегает кругом, а когда рысь упадет или издохнет, он подскакивает и помогает рвать ее в клочки. Только у одного капкана я заметил, что и тот, который поменьше, тоже вступил в драку: на снегу было очень много крови, но не рысьей. Я тогда за этими дьяволами целую милю шел по их кровавым следам.

В последующие две недели Уэймен собрал немало материалов для своей книги. Не проходило дня, чтобы возле того или другого капкана они не находили следов двух волков. Как и говорил Анри, следы действительно всегда были двойные: эти волки никогда не ходили по одному. На третий день по приезде Уэймен вместе с Лоти подошел к капкану, в который попалась рысь. Но что от нее осталось! Анри разразился проклятьями и на английском, и на родном французском языке; лицо его побагровело от ярости. Рысь была изорвана в клочья, шкура ее уже не имела никакой цены.

По следам на снегу Уэймен определил, где сидел, дожидаясь, меньший волк, пока другой убивал. Уэймен не стал делиться своими мыслями с Анри, но все больше и больше убеждался в том, что нашел яркий пример для обоснования своей теории. Во всех этих таинственных действиях возле капкана можно было усмотреть проявление разума. Почему эти два волка не уничтожали енота, горностая или куницу? Почему ненависть их была направлена только на рысь?

Уэймен был необычайно взволнован. Он очень любил диких зверей и потому никогда не носил с собой ружья. Он видел, как Анри раскладывает отравленные приманки для двух четвероногих грабителей, и это мучило молодого зоолога. Но когда день за днем приманки оставались нетронутыми, ликование его росло. Он с симпатией относился к смелому разбойнику, который неизменно вступал в борьбу с рысью.

Вечерами Уэймен записывал мысли и наблюдения, собранные за день. Как-то вечером он неожиданно обратился к Анри.

– Скажи, Анри, тебя никогда не мучает совесть, что ты убиваешь столько диких зверей? – спросил он.

Анри посмотрел на него с удивлением и покачал головой.

– Я убил их тысячи, – ответил он. – И еще тысячи убью.

– И существует еще двадцать тысяч таких, как ты, в северной части нашего континента, и все они убивают, убивают, убивают уже сотни лет, а все-таки никак не могут истребить обитателей дикого мира. «Война человека со зверем» – так это можно было бы назвать. И если бы ты мог вернуться сюда через пятьсот лет, ты нашел бы в этих краях прежние леса и диких лесных зверей. К примеру – огромные прерии на западе. Там все еще встречаются следы бизонов, а ведь повсюду кругом растут города. Ты слыхал когда-нибудь про Норт-Бэтлфорд?

– Это где-то возле Монреаля или Квебека? – спросил Анри.

Уэймен улыбнулся и вытащил из кармана фотографию, портрет девушки.

– Нет, Норт-Бэтлфорд далеко на западе, в Саскачеване. Семь лет назад я, бывало, ездил туда каждый год поохотиться на тетеревов, койотов и лосей. Там тогда и в помине не было никакого Норт-Бэтлфорда и на сотни миль кругом тянулись великолепные прерии. На реке Саскачеван, где теперь находится Норт-Бэтлфорд, раньше стояла одна-единственная хижина, где я и останавливался, когда приезжал охотиться. В хижине этой вместе с родителями жила двенадцатилетняя девочка. Мы часто ходили вместе с ней на охоту – я тогда еще убивал зверей. Девочка плакала, когда я убивал, а я смеялся над ней.

Потом там вблизи прошла железная дорога, затем построили еще одну, и они пересеклись недалеко от хижины. И сразу на том месте вырос город. Два года назад там жило уже около двух тысяч человек, а в этом году, когда я проезжал через этот город, в нем было уже пять тысяч жителей, а еще через два года будет десять тысяч. Там, где стояла одна хижина, теперь три банка с капиталом в сорок миллионов долларов. Уже за двадцать миль над городом видно зарево от электрических огней. В городе есть колледж, постройка которого обошлась в сто тысяч долларов, приют, пожарное депо, два клуба, ассоциация промышленников; на будущий год там собираются проложить трамвайные линии – там, где всего несколько лет назад выли койоты!

Люди прибывают в таком количестве, что их едва успевают переписывать. Пройдет каких-нибудь пять лет, и на том месте, где стояла одинокая хижина, будет город с двадцатитысячным населением. А та маленькая девочка стала теперь взрослой девушкой. Родители ее разбогатели. Но не в этом дело. Главное, что этой весной Эйлина выйдет за меня замуж. Ради нее я перестал убивать зверей. Ей было шестнадцать лет, когда я в последний раз выстрелил в живое существо; это была волчица, и у нее был детеныш. Эйлина взяла этого волчонка себе. Он и сейчас у нее, совсем ручной. Вот потому-то я люблю волков больше всех других диких зверей. Надеюсь, что эти два волка уйдут от тебя невредимыми.

Анри с удивлением уставился на Уэймена. Поль передал ему фотографию. С нее смотрела миловидная девушка с глубоким, ясным взглядом. Когда Анри взглянул на фотографию, уголки его рта дрогнули.

– Моя Иовака умерла три года назад, – произнес он. – Она тоже любила диких зверей… Но эти волки, черт побери! Если мне не удастся их убить, они выживут меня отсюда.

Анри подкинул дров в печку и стал стелить постель.

Но вот однажды в голову Анри пришла блестящая мысль. Они шли по лесу вместе с Уэйменом и вдруг напали на свежий след рыси. Поблизости находился большой лесной завал – бурелом, метра в три-четыре высотой. Стволы легли так, что образовалось нечто вроде пещеры с прочными стенами с трех сторон. Снег был притоптан лапами рыси, вокруг валялись клочки заячьей шкурки. Анри ликовал.

– Уж эта от меня не уйдет! – говорил он.

Он разложил приманку, установил капкан и внимательно осмотрел все кругом. Потом объяснил свой план Уэймену. Если рысь попадется и те два волка придут к ней, драка будет происходить как раз в этом укрытии под буреломом, и разбойники обязательно должны будут пройти через отверстие. Поэтому Анри установил здесь еще пять небольших капканов, искусно забросав их листьями, мхом и снегом. Все капканы были расположены на достаточном расстоянии от приманки, чтобы рысь, пытаясь освободиться, не могла случайно спустить на них пружины.

– Они начнут драться, волк будет прыгать туда-сюда – и хлоп! – говорил Анри. – Один, два, пусть даже три капкана он обойдет, а в конце концов наверняка попадется.

В это утро выпал легкий снежок. Он оказал большую услугу Анри, припорошив следы и уничтожив предательский человеческий запах. Но все же, когда ночью Казан и Серая Волчица проходили в ста футах от бурелома, чуткий нюх Серой Волчицы уловил в воздухе что-то подозрительное и внушающее опасения. Она сообщила об этом Казану – слегка толкнула его плечом, – и они побежали прочь, стараясь, чтобы капканы Анри оставались у них с подветренной стороны.

В течение двух дней и трех холодных звездных ночей возле лесного завала все было тихо. Анри понимал, в чем дело, и давал разъяснения Уэймену: рысь такой же охотник, как и сам он, Анри, и у нее есть свой маршрут охоты, по которому она проходит приблизительно раз в неделю. На пятую ночь рысь действительно вернулась, подошла к завалу, сразу же польстилась на приманку, и острозубый стальной капкан безжалостно захлопнулся на ее правой задней лапе.

Казан и Серая Волчица в это время находились на расстоянии четверти мили от бурелома; они услыхали, как звенела стальная цепь, когда рысь пыталась вырваться на свободу. Десять минут спустя они уже стояли возле завала, у самого входа.

Ночь была светлая, ясная, с таким количеством звезд, что даже человек смог бы охотиться при их свете. Рысь уже выбилась из сил и лежала на брюхе, когда появились Казан и Серая Волчица. Как обычно, волчица держалась в стороне, пока Казан затевал драку. Подобная кошка, будь она на свободе, уже с первой или второй схватки вспорола бы Казану брюхо или перегрызла горло. В открытой борьбе рысь была для него неравным противником, хотя Казан и был фунтов на десять тяжелее самой крупной рыси. На Скале Солнца Казана спас случай. На отмели во время пожара ему помогли Серая Волчица и дикобраз. А теперь в борьбе с рысями, пойманными Анри, союзником Казана был капкан. Но даже закованный в кандалы, этот противник представлял собой серьезную опасность. И больше чем когда-либо жизнь Казана подвергалась риску в этой схватке с рысью под буреломом.

Эта кошка оказалась матерым бойцом, лет шести-семи от роду. Ее когти, длиною больше дюйма, были загнуты полумесяцами. Когда Казан начал подбираться к ней, рысь отступила назад, и цепь свободно лежала под ней. Поэтому Казан не мог применить обычную свою тактику – кружить около пойманного в капкан противника, пока цепь не перекрутится и тем самым укоротится до такой степени, что рысь уже не в состоянии будет сделать прыжок. Значит, придется совершить прямое нападение. Он бросился вперед, целясь в горло врага. Но промахнулся. И прежде чем успел нанести второй удар, рысь выкинула вперед свою свободную заднюю лапу. Даже Серая Волчица, поджидавшая снаружи у бурелома, услыхала треск разрываемого мяса. Казан с воем отскочил назад – плечо его было разорвано до кости.

И тут один из спрятанных Анри капканов не дал ему напасть снова и тем спас его от неминуемой смерти. Стальные челюсти защелкнулись на его передней лапе; он прыгнул, но цепь задержала его. В прежних схватках Серая Волчица иной раз вмешивалась в драку, если чувствовала, что Казан в опасности. И теперь, услыхав, как взвыл от боли ее друг, она забыла всякую осторожность и кинулась под завал. Анри спрятал недалеко от приманки пять капканов, и Серая Волчица ступила сразу в два из них. Она упала на бок, огрызаясь и рыча. В попытке освободиться Казан спустил пружины у двух оставшихся капканов: один щелкнул вхолостую, пятый, последний, поймал его за переднюю лапу.

Все это произошло вскоре после полуночи. К утру снег под буреломом был весь изрыт: волк, собака и рысь тщетно пытались вырваться на свободу. Когда настало утро, все трое лежали в полном изнеможении и тяжко дышали. Они ждали прихода человека и смерти.

Анри и Уэймен чуть свет вышли из хижины. Когда они свернули к бурелому, Анри показал своему спутнику следы Казана и Серой Волчицы; мрачное лицо его загорелось волнением и радостью. Дойдя до укрытия под упавшими деревьями, оба человека замерли, пораженные увиденной картиной. Даже такому опытному охотнику, как Анри, не доводилось видеть ничего похожего: два волка и рысь лежали в капканах, чуть не доставая друг друга зубами. Но удивление лишь ненадолго отвлекло его от дела – его охотничий инстинкт тут же проявил себя. Волки первыми лежали на его пути, и он поднял ружье, чтобы послать пулю в голову Казану. Вдруг Уэймен судорожно схватил Анри за руку, изумленно глядя перед собой: он заметил на шее Казана утыканный стальными гвоздями ошейник.

– Стой! – закричал он. – Это не волк, это собака!

Анри опустил ружье, удивленно разглядывая ошейник. А Уэймен уже смотрел на Серую Волчицу. Повернувшись к людям, она рычала, белые клыки ее угрожали врагам, которых она не могла видеть. Там, где должны были находиться глаза, росла серая шерсть. Уэймен не мог удержать восклицания.

– Смотри! – крикнул он. – Смотри! Неужели…

– Первый – это дикий пес, он перебежал к волкам, – проговорил Анри, – а другой – настоящий волк.

– И к тому же слепой, – еле смог проговорить Уэймен.

– Oui, monsieur[7], – поддакнул Анри, от изумления переходя на свой родной язык.

Он было снова поднял ружье, но Уэймен решительно положил руку на ствол.

– Не убивай их, Анри, – сказал он. – Отдай их мне живых. Прикинь стоимость рыси, которую они попортили, прибавь к этому премию за убитых волков, и я оплачу все. Живые они представляют для меня большую ценность. Подумать только – собака и слепая волчица!

Он все еще придерживал ружье Анри, а тот уставился на ученого-зоолога, словно никак не мог взять в толк, о чем это он говорит.

Глаза Уэймена горели, он был сильно взволнован.

– Собака и слепая волчица! Вот так пара! – снова и снова повторял он. – Это великолепно, Анри! Когда выйдет моя книга, станут говорить, что я преувеличил. Но у меня будут доказательства! Я сделаю десятка два фотографий сейчас же, прежде чем ты убьешь рысь. А собаку и волчицу я оставлю жить у себя. Анри, я заплачу тебе сотню долларов за эту пару. Согласен? По рукам?

Анри кивнул. Он держал ружье наготове, пока Уэймен доставал фотокамеру. Щелканье аппарата было встречено лязганьем клыков и рыси, и волчицы. Казан же лежал смирно – не от страха, а потому что по-прежнему признавал над собой власть человека. Закончив снимать, Уэймен подошел к Казану совсем близко и заговорил с ним – заговорил даже ласковее, чем тот мужчина, который жил вместе с Джоанной и ее ребенком в покинутой теперь хижине.

Анри выстрелил в рысь. Когда Казан понял, что произошло, он зарычал, он стал рваться к корчащемуся телу своего заклятого врага. С помощью шеста и ременной петли Казана извлекли из-под бурелома и отвели в хижину Анри. Потом люди вернулись с плотным мешком и ремнями и взяли в плен Серую Волчицу, не вынимая ее из капкана. Весь этот день Уэймен и Анри сооружали прочную клетку из нетолстых бревен; когда она была закончена, в нее поместили пленников.

Прежде чем впустить в клетку собаку, Уэймен тщательно рассмотрел рваный, со следами зубов ошейник. На медной пластинке было выгравировано только одно слово: «Казан». С чувством необъяснимого волнения Уэймен занес это имя в свой дневник.

С того дня Уэймен часто оставался возле хижины, пока Анри уходил осматривать свои капканы. Уже на третий день Уэймен осмелился просунуть руку между деревянными прутьями клетки и дотронуться до Казана, а еще через день Казан принял из его рук кусок сырой оленины. Но Серая Волчица при одном только приближении человека пряталась под кучей пихтовых ветвей в углу своей тюрьмы. Многовековой инстинкт говорил ей, что человек – самый страшный ее враг. Но вот этот человек не причинил ей вреда, и Казан его не боялся. Сначала Серая Волчица пугалась, потом стала удивляться, и, наконец, над всем взяло верх чувство всевозрастающего любопытства. После трех дней неволи она иной раз высовывала свою слепую морду из-под веток и нюхала воздух, когда Уэймен стоял подле клетки, разговаривая с Казаном. Но она ни за что не принимала еды. Уэймен пытался соблазнить ее самыми лакомыми кусками оленьего или лосиного жира, но безрезультатно. Прошло пять дней, шесть, целая неделя, а она не проглотила ни кусочка. На боках ее уже можно было пересчитать все ребра.

– Не выживет, – заверил его Анри на седьмую ночь. – Да, скорее подохнет с голоду, чем съест что-нибудь в этой клетке. Ей нужен лес, дичь и свежая кровь. Ей года два-три, такую уже не приручить.

В тот день, когда Анри отправился спать, обеспокоенный Уэймен еще долго сидел у горящей печки. Он написал длинное письмо девушке из Норт-Бэтлфорда, потом задул лампу и в красных отсветах пламени в печи стал ловить образ далекой своей подруги. Она рисовалась ему прежней девочкой, которую он знал в те времена, когда останавливался в маленькой хижине на Саскачеване, где стоит теперь большой город. Он видел ее блестящую косу и яркий румянец прерий на ее щеках. Она тогда ненавидела Уэймена, по-настоящему ненавидела; ведь он любил убивать. Уэймен тихо засмеялся, вспомнив об этом. Девушка сумела произвести в нем чудесное превращение.

Он встал, бесшумно открыл дверь и вышел. Инстинктивно глаза его обратились на запад. Небо все сверкало от бесчисленных звезд. При их свете он мог различить клетку. До него донесся какой-то скрип – Серая Волчица грызла стены своей тюрьмы. Еще через мгновение он услышал, как тихо повизгивает собака: Казан оплакивал свою свободу.

К стене хижины был прислонен топор. Уэймен схватил его и невольно улыбнулся. Он испытал неизъяснимое счастье, зная, что в тысяче миль отсюда, в городе на Саскачеване, вместе с ним радуется еще одно сердце. Уэймен направился к клетке. Десяток ударов – и два бревна из нее оказались выбиты. Тогда он отошел в сторону.

Серая Волчица первая обнаружила отверстие в своей тюрьме и проскользнула сквозь него как тень. Но далеко она не убежала. Она дождалась Казана, и оба они стояли несколько мгновений, обернувшись к хижине. Потом бок о бок понеслись навстречу свободе.

Уэймен глубоко вздохнул.

– Вдвоем, – прошептал он, – всегда вдвоем, пока смерть не настигнет одного из них.

Глава XII Красная Смерть

Казан и Серая Волчица брели на север, в сторону Фон-дю-Лака, и были уже совсем недалеко оттуда, когда с юга в форт пришел гонец компании и принес первые достоверные сведения о страшном бедствии – эпидемии оспы. Уже несколько недель отовсюду ползли слухи, что надвигается Красная Смерть. Слухи росли, множились, и холод великого страха, словно северный ветер, леденил сердца людей на всем пространстве от границ цивилизованного мира до самого залива. Девятнадцать лет назад с юга тоже пришла такая молва, а вслед за ней явилась и Красная Смерть. Ужас перед ней не изгладился из памяти людей, населявших леса, потому что повсюду от бухты Джеймс до озерной страны Атабаски были раскиданы сотни безвестных могил – страшные последствия этой болезни.

Иногда в своих странствиях Казан и Серая Волчица наталкивались на невысокие холмики, скрывающие под собой мертвых. Инстинкт помогал им угадывать присутствие смерти и чувствовать ее в воздухе. Дикая кровь Серой Волчицы и ее слепота давали ей огромные преимущества перед Казаном, когда требовалось обнаружить что-то, чего не в состоянии увидеть глаза. И она первая открыла присутствие оспы.

Казан снова привел свою подругу туда, где, как он знал, были расставлены капканы. След, на который они напали, был очень старый, много дней здесь уже никто не проходил. В одном из капканов они обнаружили давно издохшего зайца, в другом лежал скелет лисы, обглоданный совами. Почти на всех капканах пружины были спущены, а некоторые ловушки оказались совсем засыпанными снегом. Казан бегал от одного капкана к другому, надеясь отыскать хоть что-нибудь живое, чтобы утолить голод. Но Серая Волчица чуяла кругом только смерть. Она заскулила и слегка куснула Казана в бок. Казан послушался, и они пошли прочь от этого запустения.

Вскоре они вышли на вырубку, где стояла хижина охотника Отто. Тут Серая Волчица села, подняла слепую морду к серому небу и издала протяжный, унылый вой. Шерсть у Казана встала дыбом, он тоже сел и завыл вместе с Серой Волчицей. Смерть находилась в самой хижине. К крыше был прибит шест, на верхушке которого трепыхался красный лоскут – знак, предупреждающий об ужасном бедствии. Отто, как и сотни других героев севера, успел перед смертью вывесить этот зловещий флаг.

В ту же ночь, освещенные холодным лунным светом, Казан и Серая Волчица двинулись дальше к северу. Перед ними этим же путем прошел посыльный из форта у Рейндир-Лейка. Он нес предостережения из района, лежащего к юго-востоку.

– В Нельсоне оспа, – сообщил посыльный Уильямсу из Фон-дю-Лака. – В индейских поселениях она косит всех подряд.

В тот же день он поехал дальше на своих измученных собаках.

– Понесу вести на запад, в Ревейон, – объяснил он.

Три дня спустя в Фон-дю-Лак пришел приказ: все служащие компании и подданные его величества, проживающие к западу от Гудзонова залива, должны готовиться к приходу Красной Смерти. Уильямс прочел приказ, и лицо его стало белым, как та бумага, которую он держал в руке.

– Это значит – надо рыть могилы, – сказал он. – Как же еще мы можем готовиться?

Он зачитал приказ вслух, и сейчас же из Фон-дю-Лака были направлены гонцы – распространять вести по территории форта. Посыльные спешно запрягали собак, и на всех отъезжающих санях лежали кипы красной материи – страшный символ ужаса и смерти. Уже одно прикосновение к этим тряпкам вызывало ледяной озноб у тех, кто должен был раздать их всему лесному люду.

Казан и Серая Волчица напали на след одних таких саней и шли по нему с полмили. На следующий день им попался еще один такой же след, а на четвертый день – еще. Последний след был совсем свежий, и Серая Волчица, словно ужаленная, отскочила в сторону, обнажив клыки. Ветер донес до них резкий запах дыма. Они помчались прочь, и Серая Волчица тщательно перепрыгивала через следы человека.

Они вскарабкались на холм. В долине горела хижина. Человек и собачья упряжка только что скрылись в еловом лесу. Из горла Казана вырвалось тихое повизгивание, Серая Волчица стояла неподвижно, словно камень. В хижине была смерть – там сжигали труп человека, умершего от оспы. На этот раз ни Казан, ни Серая Волчица не завыли, а быстро спустились с холма и, не останавливаясь, бежали весь день, пока на их пути не встретилось укрытое зарослями пересохшее болото.

И вот потянулись дни и недели, принесшие зиме тысяча девятьсот десятого года недобрую славу самой жестокой зимы во всей истории Севера. В течение месяца и люди, и звери всего края были на волосок от полного вымирания: мороз, голод и оспа вписали в летопись жизни лесного населения страшную главу, которая останется в памяти многих поколений.

На болоте Казан и Серая Волчица облюбовали себе место под нагромождениями бурелома. Это было небольшое, но уютное жилище, хорошо защищенное от снега и ветра. Серая Волчица немедленно завладела домом. Войдя, она тут же распласталась на земле и, высунув язык, часто задышала, демонстрируя Казану свое полное удовлетворение.

Казан словно в тумане вспомнил ту далекую звездную ночь, когда он дрался с вожаком волчьей стаи, а после победы молодая Серая Волчица подошла к нему и осталась с ним навсегда. Потом им часто случалось вдвоем охотиться на лань или преследовать дичь вместе со стаей. Теперь из-за слепоты Серой Волчицы им приходилось довольствоваться зайцами и куропатками, потому что с такой дичью Казан мог справиться один. К этому времени Серая Волчица уже перестала горевать, тереть лапами глаза, скулить в тоске по солнечному свету, по золотой луне и звездам. Постепенно она стала забывать, что когда-то видела все это. Теперь она увереннее и быстрее бежала рядом с Казаном. Чутье и слух приобрели у нее удивительную остроту: она обнаруживала оленя на расстоянии двух миль, а человека и того дальше. Как-то тихой ночью она услыхала всплеск форели за целые полмили. И по мере того, как чутье и слух у нее становились все тоньше и острее, у Казана оба эти чувства как будто притуплялись. Теперь во время охоты вожаком бывала Серая Волчица – правда, только до тех пор, пока дичь не появлялась в поле зрения. Казан привык полагаться на свою подругу и начал инстинктивно следить за ее предостережениями. Умей Серая Волчица размышлять, она, наверное, поняла бы, что без Казана ей не прожить и недели. Она иной раз пыталась поймать куропатку или зайца, но ничего не получалось. Если б не слепота, она, вероятно, была бы иной, более жестокой и дикой, и не привязалась бы так к Казану. У нее вошло в привычку, ложась рядом со своим другом, класть ему голову на спину или на шею. Если Казан огрызался, она не рычала в ответ, а осторожно отходила, словно боясь удара. Она ухаживала за ним, слизывала своим теплым языком лед, примерзший к длинной шерсти между когтями Казана, а когда однажды он всадил себе занозу, Серая Волчица в течение нескольких дней зализывала его болевшую лапу. Казан был совершенно необходим для нее, для слепой, но и Серая Волчица с течением времени становилась все более и более необходимой Казану.

Они были счастливы в своем логове на болоте. Кругом водилось много мелкой дичи, а под буреломом было тепло. Они редко уходили охотиться за пределы болота. С дальних равнин и с пустынных вершин до них порой долетал клич волчьей стаи, бегущей по следам крупной дичи, но теперь эти звуки не вызывали в них трепетного желания присоединиться к погоне.

И вот наступила ночь, когда взошедшая над горизонтом белая луна оказалась окруженной красным ободком. Это сулило холода, жестокие холода. Страшные эпидемии всегда приходили в дни самых больших холодов, и чем ниже опускалась температура, тем губительнее бывало действие болезни. В продолжение ночи становилось все холоднее, мороз все глубже проникал в логовище под буреломом, заставляя Казана и Серую Волчицу теснее прижиматься друг к другу.

Солнце взошло около восьми часов. Когда Казан и его слепая подруга покинули свое убежище, было пятьдесят градусов ниже нуля. То и дело, словно пистолетные выстрелы, раздавался треск промерзшей древесины. Куропатки в густом ельнике нахохлились, превратившись в комочки из перьев. Зайцы запрятались глубоко под снег или укрылись под самыми недоступными буреломами. Казану и Серой Волчице мало попадалось свежих следов, и после часа бесплодных поисков они вернулись к логовищу. Казан, по собачьей своей привычке, несколько дней назад закопал недоеденного зайца; теперь они вытащили его из-под снега и подкрепились мороженым мясом.

К концу дня стало еще холоднее, ночь наступила безоблачная, со светлой луной и яркими, сверкающими звездами. Температура упала еще на десять градусов, и жизнь замерла. В такие ночи никто не попадался в капканы, потому что даже звери с теплой шкурой – норка, горностай, рысь – лежали, свернувшись, по своим логовам.

Голод был еще не настолько силен, чтобы выгнать Казана и Серую Волчицу из-под бурелома. Но на следующий день, хотя мороз не упал, Казан отправился на поиски пищи, оставив Серую Волчицу в логове. Ведь Казан был на три четверти собакой и потому переносил голод хуже, чем его подруга-волчица, самой природой приспособленная к длительным лишениям. При обычной температуре она могла бы недели две обходиться без пищи, а при шестидесяти градусах ниже нуля продержалась бы неделю, а то и дней десять. Прошло всего тридцать часов с тех пор, как они в последний раз подкрепились мороженым зайцем, и ей было не так уж плохо лежать в укромном местечке. А Казан сильно проголодался. Он отправился на охоту – в ту сторону, где они видели горевшую хижину. Он обнюхивал по дороге каждый бурелом, обследовал все чащи. Но выпал свежий снег. На всем пути Казан только раз встретил след горностая, потом под поваленным деревом почуял свежий запах зайца, но до него было так же трудно добраться, как до куропаток, замерших на ветвях деревьев. Целый час Казан копал снег и грыз древесину, но потом все же отказался от попытки добраться до зайца. После трехчасовой безуспешной охоты Казан вернулся к Серой Волчице. Он очень устал. В то время как Серая Волчица, наученная инстинктом своих диких предков, сберегла энергию, Казан растратил запасы своих сил, и чувство голода только возросло.

Ночью луна взошла светлая и яркая, как и накануне. Казан снова вышел на охоту. Он попытался убедить Серую Волчицу пойти с ним вместе; он скулил, дважды возвращался за ней, но Серая Волчица прижала уши и отказалась двигаться с места. Температура упала теперь до шестидесяти пяти или семидесяти градусов, к тому же с севера подул ветер. В такую ночь человек и часа не смог бы просуществовать вне дома. К полуночи Казан вернулся в логовище. Ветер усилился; он то печально завывал над болотами, то проносился яростными вихрями, то вдруг на мгновение замирал. Великая тундра, раскинувшаяся между полосой леса и ледяной Арктикой, посылала первые предупреждения. С наступлением утра налетевший с севера буран разразился с бешеной силой. Серая Волчица и Казан лежали, тесно прижавшись друг к другу, и дрожали, прислушиваясь к дикому реву над буреломом. Один раз Казан высунул было голову и плечи из-под своего укрытия, но буран тут же загнал его назад. Все живое попряталось, каждый – в соответствии со своим инстинктом и привычками. Пушистые норки и горностаи оказались в наилучшем положении: в дни охоты они не забывали делать запасы. Волки и лисы отыскивали буреломы и пещеры. Крылатые существа спрятались в сугробах или в густом ельнике – все, кроме сов, которым не страшен никакой мороз, потому что они на девять десятых состоят из перьев.

Больше всего бедствий принес буран копытным. Ни олень, ни лось не могут заползать под бурелом или протиснуться в расщелину меж скал. Им остается только лечь под сугроб и ждать, когда снег укроет их своим спасительным одеялом. Но в таком положении они не могут находиться долго – им надо добывать себе пищу. Лось должен есть восемнадцать часов в сутки, чтобы продержаться в зимние холода. Его вместительный желудок требует большого количества пищи, ему приходится без устали щипать верхушки кустов, чтобы собрать два или три бушеля[8] корма, которые составляют его суточный рацион. Приблизительно столько же нужно и оленю.

Буран продолжался весь тот день, и весь следующий, и еще один день – всего три дня и три ночи. На третьи сутки повалил густой снег, который покрыл землю на два фута и намел сугробы футов в восемь-десять глубиной. Индейцы называют такой снег «тяжелым» – под его свинцовым покровом зайцы и куропатки гибли тысячами.

На четвертый день после начала бурана Казан и Серая Волчица рискнули выйти из своего убежища. Ветер утих, и снегопад прекратился. Весь мир лежал под нетронутым снежным покровом. Было очень холодно.

Оспа принесла страшные бедствия людям. А теперь настали ужасные дни и для диких обитателей леса – дни голода и смерти.

Глава XIII По дорогам голода

Казан и Серая Волчица уже сто сорок часов пробыли без еды. У Волчицы это вызывало все растущую слабость, а Казан был близок к голодной смерти. От шестидневного поста животы у них втянулись, бока запали. Покрасневшие глаза Казана превратились в узенькие щелочки, и ему больно было смотреть на дневной свет, когда он наконец выбрался из-под бурелома.

На этот раз Серая Волчица вышла на твердый снег вместе с Казаном. Полные надежд, они жадно приступили к охоте, хотя мороз был по-прежнему жестокий. Они обошли край бурелома, где прежде всегда водились зайцы. Но теперь здесь не было ни следов, ни запахов.

Они долго кружили по болоту, но им удалось обнаружить только белую сову, примостившуюся на суку ели. Они дошли до выжженного участка и повернули назад, продолжая поиски на другой, возвышенной стороне болота. Они взобрались на холм и с вершины оглядели пустынный, лишенный жизни мир. Серая Волчица непрестанно нюхала воздух, но никаких сигналов Казану не подавала. После подъема Казан тяжело дышал, силы его были на исходе. На обратном пути он даже споткнулся о какой-то пень, через который не сумел перепрыгнуть. Еще более голодные и ослабевшие вернулись они к себе под бурелом.

Наступила ясная, сверкающая звездами ночь. Казан и Серая Волчица снова попытались охотиться на болоте. Никто не вылезал на холод, только еще один зверь отважился выйти на охоту – лиса, но инстинкт подсказал им, что преследовать ее бесполезно.

Тут-то Казану пришла на ум мысль о хижине. Дом человека всегда был для него источником тепла и пищи. А там, за холмами, находилась хижина, возле которой они с Серой Волчицей выли, почуяв смерть. Но он теперь не думал ни о человеке, ни о той таинственной силе, которая тогда заставила их сесть на снег и завыть. Он просто направился в сторону хижины, и Серая Волчица следовала за ним. Они пересекли гряду холмов, миновали выгоревший участок леса и достигли другого болота. Теперь Казан искал добычу без всякого рвения. Он шел, низко опустив голову, волоча по снегу свой пушистый хвост. Впереди была только одна цель – хижина человека. Это была последняя надежда Казана.

Серая Волчица все настороженно принюхивалась, стараясь держаться против ветра. И наконец вот он, желанный запах. Казан ускорил бег, но, заметив, что Серая Волчица не следует за ним, остановился. Собрав все силы, которые еще сохранились в его изголодавшемся теле, он замер в ожидании, не спуская глаз со своей подруги. Она стояла, повернувшись к востоку, вытянув вперед морду, дрожа всем телом.

Вдруг Казан, уловив какой-то звук, заскулил и ринулся вперед. Серая Волчица бежала рядом. Она все сильнее чувствовала знакомый запах, вскоре он дошел и до ноздрей Казана. Это был не заяц, не куропатка – они напали на след крупной дичи.

Приближались они осторожно, стараясь держаться против ветра. Заросли на болоте становились все гуще, и вот в сотне ярдов впереди раздался стук сшибающихся рогов. Через несколько секунд Казан и Серая Волчица перебрались через сугроб, и здесь Казан вдруг замер, припав брюхом к земле. Волчица притаилась рядом с ним, обратив свою слепую морду и чуткий нос туда же, куда Казан повернул свои зоркие глаза.

В полусотне ярдов от них в густом ельнике пряталось небольшое стадо лосей. Все деревья вокруг были начисто обглоданы на высоте лосиного роста, а снег был плотно притоптан копытами. Здесь находилось шесть животных: два самца сошлись в ожесточенной схватке, три самки и годовалый лосенок стояли в стороне, наблюдая за этим решающим поединком. Как раз перед бураном молодой самец, у которого были небольшие плотные рога четырехлетки, привел трех самок и лосенка под защиту густого ельника. Он был властелином своего стада. И вот прошлой ночью в его владения вторгся старый лось. Он был вдвое тяжелее молодого и раза в четыре старше: огромные ветвистые рога, узловатые и корявые, свидетельствовали о его солидном возрасте. Закаленный в сотнях битв, он без колебаний вступил в бой, чтобы отнять у молодого лося его дом и семью. С рассвета они уже трижды принимались драться, и утоптанный снег вокруг окрасился кровью. Запах ее достиг ноздрей Казана и Серой Волчицы. Казан жадно втягивал в себя воздух, Серая Волчица облизывалась и урчала.

На мгновение бойцы разошлись и стояли, низко опустив головы. Старый лось еще не одержал победы. На стороне его соперника были молодость и выносливость. Старик мог противопоставить этому огромный вес и зрелую силу. Голова и рога у него были подобны мощному тарану. Но возраст его был ему не только на пользу. Бока его тяжко вздымались, широко раздувались ноздри. Словно по какому-то невидимому знаку бойцы сошлись. Стук рогов был слышен на полмили вокруг. Под тяжестью врага весом в полторы тысячи фунтов молодой лось сел на задние ноги. Но тут-то и сказалась его молодость: в мгновение ока он вскочил и снова скрестил рога с противником. Он уже раз двадцать проделывал это, и с каждой атакой силы его, казалось, увеличивались. Теперь, словно сознавая, что наступили решающие минуты решающей схватки, он пустил в ход всю свою силу, пытаясь вывернуть старому лосю шею. Казан и Серая Волчица услышали резкий треск – словно хрустнула палка под чьей-то тяжелой ногой. Стоял февраль, и лоси уже начинали сбрасывать рога; а у старых самцов рога отпадают раньше. Это обстоятельство и принесло молодому лосю победу на залитой кровью арене. Один из рогов старого лося с треском сломался, и тут же острый рог противника на четыре дюйма вонзился ему под лопатку. Мужество мгновенно оставило старого бойца, он стал подаваться назад, ярд за ярдом, а молодой лось продолжал наносить ему удары в шею и плечи, из десятка ран струйками потекла кровь. Отступив к краю поляны, старший лось в последний раз оттолкнул соперника и кинулся в лесную чащу.

Молодой не стал его преследовать. Он вскинул голову и простоял несколько мгновений, тяжело дыша и раздувая ноздри, глядя в ту сторону, куда скрылся побежденный противник. Потом повернулся и направился к лосихам и теленку, все еще стоявшим неподвижно.

Казан и Серая Волчица дрожали от волнения. Волчица скользнула в сторону, Казан последовал за ней. Их больше не интересовали ни лосихи, ни молодой лось. Их будущая жертва только что была изгнана отсюда – побежденный в бою и истекающий кровью самец. Инстинкт дикой стаи мгновенно вернулся к Серой Волчице, Казан также испытывал страстное желание полакомиться кровью, которую он чуял. Они пошли по следу старого лося. В ослабевшем теле Казана кровь зажглась и побежала быстрее. Глаза его еще сильнее покраснели от голода и горели таким свирепым огнем, какого не бывало в них даже в прежние дни, когда Казан охотился вместе с волчьей стаей. Он помчался с необычайной скоростью, почти забыв о Серой Волчице. Но она могла теперь передвигаться и без его помощи. Не отрывая носа от кровавого следа, она бежала, как прежде, – как умела бегать, когда была еще зрячей.

В полумиле от ельника они наткнулись на лося. Он стоял в зарослях пихты, под ним на снегу все увеличивалась лужа крови. Он все еще тяжело дышал, опустив огромную голову с обломанным рогом. Но и теперь на измученного и ослабевшего от голода и потери крови старого лося не решилась бы сразу напасть даже стая волков. Однако Казан, не колеблясь, с коротким рычанием прыгнул вперед. На мгновение его клыки впились в толстую кожу на лосиной шее. Но он тут же был отброшен на двадцать футов в сторону. Мучительный голод лишил Казана всякой осторожности. Он снова прыгнул, а Серая Волчица в это время незаметно подкралась сзади. Она знала, что должна подобраться к самому уязвимому месту. Казан попал прямо на широкую ветвь огромного рога, снова был отброшен и едва поднялся, оглушенный падением. В этот самый момент длинные зубы Серой Волчицы, словно острые лезвия, вонзились в сухожилия задней ноги лося. С полминуты она не разжимала челюстей, пока лось метался из стороны в сторону, пытаясь подмять ее под свои копыта.

Казан быстро оценил положение и мгновенно понял указание Серой Волчицы. Он сделал еще один прыжок, намереваясь вцепиться в другую ногу лося, но опять промахнулся. Серая Волчица тоже была отброшена в сторону, но она уже успела сделать свое дело. Потерпев поражение в открытом бою со своим сородичем, а теперь встретившись с еще более опасным противником, старый лось начал отступать. Но задняя его нога, та, у которой было прокушено сухожилие, подгибалась при каждом шаге.

Дважды отброшенный рогами, Казан больше не решался на прямое нападение. Но Серая Волчица, хотя и не имела возможности видеть, прекрасно понимала, что произошло. Ее прежний охотничий опыт подсказывал ей, что надо делать. Она затрусила вслед за лосем, а Казан на несколько секунд задержался и стал жадно лизать пропитанный кровью снег. Потом догнал Серую Волчицу и побежал с ней рядом, в сорока ярдах позади лося. Крови на их пути было теперь больше, она тянулась перед ними красной лентой.

Минут пятнадцать спустя лось опять остановился. Он стоял, оглядываясь по сторонам, низко пригнув огромную голову. Шея и плечи его понуро опустились, в нем уже не видно было того несокрушимого воинственного духа, который не изменял старому лосю в течение почти двух десятков лет. Он перестал быть хозяином леса. В посадке его великолепной головы не было больше вызова, налитые кровью глаза уже не горели прежним огнем. Дыхание вырывалось из его ноздрей с хрипом, который с каждой минутой становился все явственнее. Опытный охотник сразу определил бы, что это значит: острый рог молодого лося попал в цель и теперь легкие старика начинали сдавать. Серая Волчица все поняла. Она принялась медленно кружить возле раненого исполина. Казан держался с ней рядом. Раз двадцать прошли они так по кругу, и каждый раз лось поворачивался, следя за ними взглядом. Дыхание его становилось все более затрудненным, голова опускалась все ниже.

Миновал полдень, и во второй половине дня мороз усилился. Вот уже не двадцать, а целых сто кругов проделали Казан и Серая Волчица вокруг лося. Их лапы протоптали твердую тропинку в глубоком снегу. А под копытами лося снег был совершенно красный.

Наконец в этом неотступном кружении наступил момент, когда лось не мог уже поворачиваться вслед за Казаном и волчицей. Серая Волчица, казалось, сразу поняла, что это значит. Следом за ней и Казан сошел с прибитой их лапами тропы; они распластались под низкорослой елью и стали ждать. Довольно долго лось стоял неподвижно, пригибаясь все ниже и ниже к земле. И вдруг с глубоким вздохом упал. Несколько минут Казан и Серая Волчица не двигались, потом снова вышли на проложенную ими тропу. Они опять начали кружить, круг все сужался, фут за футом; и вот лишь несколько ярдов отделяло их от добычи. Лось сделал попытку подняться, но не смог. Серая Волчица угадала его движение. Неожиданно, с молниеносной быстротой она бросилась на него. Ее острые клыки впились в ноздри лося. И тут же, повинуясь инстинкту собаки, Казан прыгнул и вцепился лосю в горло.

Потом Серая Волчица отошла назад, нюхая воздух и прислушиваясь. Она медленно подняла голову, и в морозном воздухе через весь дикий мир пронесся ее протяжный победный вой – приглашение на пир.

Дни голода миновали.

Глава XIV Право клыка

Они убили лося как раз вовремя. Это спасло Казану жизнь. Он не в состоянии был переносить голод так легко, как его подруга. Долгий пост и шестидесятиградусный мороз превратили его в жалкое подобие того свирепого, всегда готового к бою Казана, каким он был раньше.

Расправившись с лосем, Казан в изнеможении лег прямо на залитый кровью снег. У Серой Волчицы, более выносливой, чем ее друг, еще хватило сил разорвать кожу на шее лося, но есть она не стала, а подбежала к Казану и, тихонько скуля, начала подталкивать его носом. Они принялись за еду, лежа бок о бок, вгрызаясь в теплое сладкое мясо.

Последний бледный свет северного дня уже затухал, поспешно уступая место ночи, когда они наконец отошли от лося, наевшись до того, что их ввалившиеся бока непомерно раздулись. Совсем затих и без того слабый ветерок. Тучи, висевшие на небе весь день, теперь уплыли на восток, и луна взошла ясная и сверкающая. Ночь становилась все светлее, потому что к сиянию луны и звезд присоединялись неяркие огни северного сияния, мерцающего и вспыхивающего над полюсом. Монотонное потрескивание северного сияния, похожее на скрип стальных полозьев по насту, слабо доносилось до ушей Казана и Серой Волчицы.

Они пошли было прочь от туши лося, но, не пройдя и сотни ярдов, остановились, прислушиваясь. Потом повернули и медленно побрели обратно к убитому ими животному. Инстинкт говорил им, что оно будет принадлежать им лишь до тех пор, пока они сумеют отстаивать его. Они убили его в драке, но, по законам дикой природы, нужно будет вновь драться, чтобы сохранить добычу. В прежние, сытые дни обильной охоты они бы бросили ее и отправились бродить под луной и звездами, но долгие дни голода научили их бережливости.

Этой ясной безветренной ночью, наступившей после болезни и голода, тысячи отощавших голодных существ вышли из своих убежищ на охоту. Казан и Серая Волчица чуяли это и ни на минуту не теряли бдительности. Они легли у края густого ельника и стали ждать. Серая Волчица не переставая нюхала воздух, прислушивалась и беспокойно скулила, предостерегая Казана.

И вдруг мускулы их напряглись. Кто-то живой находился совсем близко – они его не видели, не слышали, только едва чуяли. Вот опять! Мелькнула легкая тень, и на землю бесшумно опустилась похожая на гигантскую снежинку большая белая сова. Казан увидел, как это голодное крылатое существо уселось на плечо лося, и с быстротой молнии выскочил из своей засады. Серая Волчица выбежала за ним. С сердитым рычанием он кинулся на белого разбойника, но челюсти его, промахнувшись, щелкнули в воздухе. Казан прыгнул слишком далеко и, оглянувшись, увидел, что сова уже исчезла.

Теперь к Казану вернулась почти вся его прежняя сила. Он ходил вокруг лося, шерсть на его спине ощетинилась, глаза смотрели широко и грозно. Он рычал в темноту, лязгая челюстями. Потом сел, повернувшись мордой в ту сторону, откуда, оставив за собой кровавый след, пришел лось. Инстинкт предупреждал Казана, что опасность может явиться именно отсюда.

След красной ленточкой убегал в чащу. В эту лунную ночь по всему лесу шныряли маленькие проворные горностаи, похожие на белых крыс. Они первыми обнаружили след лося и со всей своей кровожадной свирепостью устремились по этому следу. Лиса за четыре мили учуяла запах и подошла поближе. Из-под бурелома вылезла тощая куница и, ступив на алую ленточку следов, замерла как вкопанная.

Появление куницы возле туши лося заставило Казана выскочить из укрытия в ельнике. При свете луны произошла короткая, решительная схватка. Куница отбивалась, царапалась, потом, по-кошачьи взвыв от боли, обратилась в бегство, забыв про голод. Казан вернулся к Серой Волчице с расцарапанным носом. Серая Волчица сочувственно полизала кровоточащий нос, и Казан лег на снег, все еще напряженно прислушиваясь.

Заслышав шум драки, лиса поспешила убраться подальше. Лиса – не боец, а убийца, наносящий удар сзади. Немного погодя она подкараулила сову и, разорвав ее, добралась до комочка мяса, спрятанного в огромной куче перьев.

Но ничто не могло отпугнуть маленьких белых лесных разбойников – горностаев. Они не побоялись бы проскочить под ногами у человека, лишь бы добраться до мяса, до свежей крови. Казан отчаянно отбивался, но для него эти зверьки были слишком проворны. Они нырнули под тушу лося и преспокойно ели, пока Казан бесновался и в ярости хватал зубами снег. Серая Волчица невозмутимо наблюдала со стороны. Маленькие горностаи не вызывали в ней беспокойства, и Казан наконец понял это и лег рядом с ней, устав от бесполезной борьбы.

Долгое время после этого почти ничто не нарушало ночной тишины. Один раз откуда-то издалека донесся волчий вой да время от времени раздраженно, обиженно ухала с верхушки ели сова, но эти звуки только подчеркивали безмолвие ночи.

Луна сияла уже прямо над их головами, когда Серая Волчица почуяла первую настоящую опасность и тут же подала знак Казану, повернувшись в ту сторону, откуда шел кровавый след. Она дрожала всем телом, клыки ее сверкали при лунном свете, в горле поднималось рычание. Такое предупреждение она давала Казану, лишь когда чуяла присутствие их смертельного врага – рыси. Казан вскочил, уже готовый к бою, хотя сам он еще не чувствовал запаха подкрадывающейся красивой серой кошки.

Но внезапно положение переменилось. Послышался протяжный свирепый вой, голос подлинного хозяина дикого леса – волка. От такого голодного воя у людей кровь стынет в жилах, лоси и олени, дрожа от страха, вскакивают на ноги. Этот клич, как песня смерти, летел над лесами и болотами, над покрытыми снегом холмами, и отголоски его в эту звездную ночь были слышны на мили вокруг.

Потом наступила жуткая тишина. Казан и Серая Волчица стояли плечом к плечу. То, что они слышали, не было ни предостережением, ни угрозой – это был зов собрата. Где-то там, позади рыси, куницы и лисы, находились сородичи Серой Волчицы – стая волков. Подруга Казана села и послала в ответ долгий ликующий вой, приглашая на пир своих голодных братьев.

Заслышав вой с двух сторон и оказавшись между врагами, рысь скользнула в сторону и затерялась в залитых лунным светом лесных просторах.

Глава XV Поединок под звездами

Казан и Серая Волчица сели и стали ждать. Прошло пять, десять, пятнадцать минут – и Серую Волчицу охватило беспокойство. Никто не ответил на ее зов. Она снова завыла, а Казан внимательно прислушался, и снова ответом была мертвая тишина ночи. Не таковы обычаи волчьей стаи. Серая Волчица была уверена, что ее слышали, и молчание приводило ее в недоумение. Вдруг оба они почувствовали, что стая, а может быть, одинокий волк, голос которого они слыхали, находится совсем близко. Через несколько мгновений при свете луны Казан различил движущуюся фигуру, за ней следовала другая, потом еще – и вот уже пять теней расположились полукругом ярдах в семидесяти от убитого лося. Вот они распластались на снегу и застыли в неподвижности.

Серая Волчица зарычала. Взглянув на нее, Казан увидел, что она отпрянула назад, угрожающе засверкав клыками и плотно прижав уши. Казан очень удивился. Почему она предупреждает его об опасности? Ведь перед ними волки, а не рысь. И почему волки не начинают пиршества? Казан медленно направился к ним, а Серая Волчица заскулила, прося его вернуться. Но он не обратил на это внимания и продолжал, легко ступая, двигаться вперед, ощетинившись и высоко вскинув голову.

В запахе незнакомцев Казан почувствовал теперь что-то до странности знакомое. Он пошел вперед смелее и остановился лишь в двадцати ярдах, слегка завиляв хвостом. Один зверь выскочил и подошел к Казану, остальные последовали его примеру. Через несколько мгновений Казан был окружен пришельцами, которые обнюхивали его, а он, виляя хвостом, обнюхивал их. Это были не волки – это были собаки.

Очевидно, в какой-нибудь одинокой хижине умер охотник, и собаки его ушли в лес. На всех были надеты ошейники и еще оставались следы постромок. Шерсть у них на боках стерлась, за одним псом еще волочилась трехфутовая веревка. Глаза у собак горели красным голодным огнем. Они измучились и отощали от голода, и Казан вдруг повернулся и повел их к убитому лосю. Потом отошел, с гордым видом уселся рядом с Серой Волчицей и слушал, как щелкают челюсти, как жадные клыки раздирают мясо.

Серая Волчица теснее прижалась к Казану и уткнулась мордой ему в шею, а он быстро, по-собачьи лизнул ее, словно убеждая, что все в порядке и ей нечего опасаться. Наконец собаки насытились и подошли к Серой Волчице, чтобы обнюхать ее, как всегда делают собаки при знакомстве. Она распласталась на снегу, а Казан стоял над ней, как грозный страж. Одна огромная, свирепого вида собака, та, за которой волочилась веревка, обнюхивала Серую Волчицу на какую-то долю секунды дольше, чем следовало. Казан предостерегающе зарычал. Собака отошла, но на мгновение тоже сверкнула клыками.

Эта большая лайка была вожаком. А если бы на вожака так зарычал кто-нибудь из его своры, он немедленно вцепился бы в горло дерзкому собрату. Но в диком, свирепом Казане он не видел и капли раболепного послушания ездовых собак. Перед ним был такой же хозяин, как и он сам. Казан к тому же стоял на страже Серой Волчицы. Еще мгновение, и он прыгнул бы, чтобы вступить за нее в бой. Но вожак угрюмо отвернулся, все еще продолжая рычать, и выместил злобу, укусив в бок одну из собак своей своры.

Серая Волчица, хотя и не могла видеть, все же поняла, что произошло. Скуля и подталкивая Казана носом, она робко пыталась увести его подальше от этого места. Но в ответ из горла Казана донесся приглушенный угрожающий рокот. Казан лег рядом с подругой, быстро лизнул ее в морду и взглянул на чужаков.

Луна опускалась все ниже и ниже и наконец исчезла на западе за лесами. Звезды начали бледнеть. Они гасли одна за другой, и вот уже настал серый, холодный северный рассвет. Тогда вожак своры поднялся из ямки, которую он вырыл себе в снегу, и направился к туше лося. В одно мгновение Казан был уже на ногах и тоже стоял возле лося. Они оба стали зловеще кружить, ощетинившись и пригнув головы. Вожак отступил на несколько шагов, а Казан пристроился у шеи лося и начал рвать зубами замерзшее мясо. Есть ему не хотелось, но он решил доказать свое право на эту добычу.

На какую-то минуту Казан забыл про Серую Волчицу. А вожак между тем скользнул в сторону, словно тень, и снова подошел к Серой Волчице. Она вонзила свои клыки в плечо обидчика, и в то же мгновение в воздухе метнулась серая тень, бесшумная и грозная. Это Казан налетел на вожака, и они сцепились в ожесточенной схватке. Остальные собаки подбежали и уселись на снег в десяти шагах от дерущихся. Серая Волчица легла в стороне.

Дрались они не так, как дерутся ездовые собаки или волки, – ярость и ненависть в первые мгновения совершенно ослепила их. И у того, и у другого бойца была сильная хватка. Они вертелись с поразительным проворством, наверху оказывался то один, то другой, и четыре собаки, наблюдавшие за дракой, едва поспевали глазами за их движениями. При других обстоятельствах зрители давно бы уже бросились на первого поверженного на землю бойца и разорвали бы его на куски. Таков обычай. Но теперь они стояли в нерешительности.

Вожак-великан никогда не знал поражения в битвах. Предки, датские доги, наградили его огромным ростом и челюстью такой силы, что он мог бы с легкостью размозжить голову любой обыкновенной собаке. Но Казан был не просто ездовым псом или волком – в нем сочетались лучшие качества обоих. Кроме того, он уже успел как следует отдохнуть на сытый желудок. А главное, он выступал на защиту своей подруги. Его клыки вонзились глубоко в плечо лайки, но и длинные зубы вожака тоже сомкнулись на его шее. Окажись они на один дюйм глубже, и лайке удалось бы перекусить Казану вену. Казан почувствовал это и даже в самые острые моменты борьбы внимательно следил за тем, как бы противник не повторил хватку. Тот было попробовал, но Казан проворнее любого волка отскочил в сторону. Из раны на груди у него сочилась кровь, но он не замечал боли. Теперь враги начали медленно кружить. Сидящие вокруг собаки придвинулись на несколько шагов, в волнении разинув пасти; их глаза загорелись – они ждали роковой минуты. Все четыре глядели на своего вожака. Казан описывал вокруг него круги, а тот, хромая, поворачивался за ним. Плечо у лайки было сломано. Прижав уши, она напряженно следила за Казаном. Уши Казана стояли торчком, лапы легко ступали по снегу. К нему вернулся весь его опыт, вернулась осторожность. Исчезла слепая ярость первых мгновений, теперь он дрался так, будто перед ним был зверь с длинными когтями – дымчатая рысь.

Пять раз Казан обошел вокруг противника, потом, словно молния, прыгнул, обрушив всю тяжесть своего тела на плечо лайки. На этот раз Казан не пытался вцепиться в горло. Он нанес сокрушительный удар по челюсти. Это был самый верный удар, если принять во внимание тех безжалостных судей, которые ждали падения побежденного. Казан сбил противника с ног, и в то же мгновение собаки ринулись на упавшего. Вся ненависть, которая накопилась у них за те месяцы, пока их свирепый вожак командовал ими, вылилась теперь наружу, и через несколько секунд он был разорван.

Гордой походкой Казан подошел к Серой Волчице. Радостно заскулив, она положила ему голову на шею. Дважды он бился за нее не на жизнь, а на смерть и оба раза победил. Она послала восторженный клич в холодное серое небо и, прижавшись к Казану, с радостью слушала, как вонзаются зубы собак в тело врага, сраженного ее повелителем.

Глава XVI Голос крови

Пиршество над тушей старого лося длилось несколько дней. Напрасно Серая Волчица пыталась увести Казана поглубже в леса. Мороз спадал с каждым днем, снова наступила пора охоты. Серой Волчице хотелось опять быть вдвоем с Казаном. Но у существ сильного пола обладание властью, должно быть, всегда вызывает какие-то новые ощущения, и Казан увлекся своим положением вожака собачьей своры. Теперь не одна только волчица, а еще четыре лайки следовали за ним по пятам. Снова он испытывал и странное возбуждение, и торжество, уже почти забытое им. Серая Волчица угадывала опасность, которой грозила Казану его новая власть.

Трое суток все они оставались поблизости от убитого лося, готовые защищать его от вторжения чужаков. Правда, с каждым днем они становились все менее бдительными. На четвертый день им удалось затравить молодую лань. Казан возглавлял охоту, и впервые за все время, возбужденный присутствием своры, он бросил отставшую Серую Волчицу. Когда они настигли жертву, Казан первый вцепился в ее мягкое горло, и, пока он не начал раздирать зубами мясо, никто не решался приступать к еде! Казан был хозяином. Он мог зарычать и прогнать всех прочь. Когда блестели его клыки, собаки трусливо прижимались к земле.

Кровь его кипела. Возбуждение и радость, которые давала власть, постепенно вытесняли из его сердца привязанность к Серой Волчице. А она, чувствуя это, утратила прежнюю легкость походки, не так уверенно держала голову. К убитой лани она едва притронулась. Теперь слепая морда ее всегда была направлена туда, где находился Казан. Куда бы он ни двинулся, она следовала за ним своими невидящими глазами в надежде, что он позовет ее и они уйдут и снова будут жить вдвоем.

После того как он стал вожаком, в Казане начали происходить странные перемены. Будь у него в подчинении волки, Серой Волчице ничего не стоило бы отбить его от них. Но Казана теперь окружали его братья по крови. Все-таки он был собакой. Жизнь с Серой Волчицей угнетала Казана только одним – одиночеством, а это чувство совсем незнакомо его дикой подруге. Собакам необходимо общество подобных себе существ, и не одного, а нескольких. Природа научила Казана слушать и исполнять приказания человека. Правда, он научился и ненавидеть людей, но к собачьему племени он принадлежал по-прежнему. Ему хорошо жилось с Серой Волчицей, лучше, чем раньше, когда он находился в обществе людей и собак. Но Казан долго был оторван от своей старой жизни, и теперь голос крови заставил его на время забыть скверные ее стороны. И только чуткая Серая Волчица понимала, к чему все это может привести ее друга.

С каждым днем становилось все теплее, и в полдень снег на солнце начал оседать. Прошло уже две недели после сражения возле убитого лося. Свора постепенно продвигалась на восток; в конце концов они оказались в пятидесяти милях восточнее и в двадцати пяти милях южнее старого логовища Казана и Серой Волчицы под буреломом. Волчица все больше тосковала по своему покинутому жилищу. Увести Казана обратно она уже не могла. Несмотря на все ее попытки, он продолжал идти во главе своры все дальше на юго-восток.

Инстинкт заставлял собак держаться этого направления. Они еще слишком недолго прожили в лесу, чтобы забыть власть человека, а люди были именно там. Совсем уже недалеко находился форт, откуда эти четыре лайки выехали в свое время с прежним своим хозяином. Казан этого не знал, но вот однажды произошло событие, которое вновь напомнило ему о прежней жизни, о былых привязанностях, которые уже не раз заставляли его покидать Серую Волчицу.

Они поднялись на вершину холма и вдруг остановились как вкопанные. Человеческий голос! Погонщик покрикивал на собак. Казан, чувствуя необычайное волнение, заглянул вниз, в долину, и увидел упряжку из шести собак, тянущую сани. Позади саней на лыжах бежал человек и окриком то и дело подгонял своих собак.

Дрожа в нерешительности, лайки и их предводитель стояли на холме, а Серая Волчица жалась где-то позади. Они не сдвинулись с места, пока человек и его упряжка не скрылись из виду, но потом подбежали к следу, стали взволнованно нюхать снег и скулить. Мили две они шли за человеком прямо по широким полосам, оставленным его лыжами, лишь Серая Волчица бежала ярдов на двадцать правее, потому что свежий человеческий запах причинял ей мучительное беспокойство. Только любовь к Казану, только доверие, которое она все еще испытывала к нему, заставляли ее находиться так близко к ненавистному следу.

На краю какого-то болота Казан остановился, потом свернул со следа. Собачье влечение к человеку у Казана все росло, но дикие предки оставили ему в наследство подозрительность, которую ничто не могло истребить. Серая Волчица радостно взвизгнула, поняв, что Казан сворачивает в чащу, и побежала рядом с ним, плечо к плечу…

Снега начали таять, а талый снег – это первый признак весны. Весной человек уходит из диких лесов и долин. Вскоре Казан и его товарищи, находившиеся теперь милях в тридцати от форта, почувствовали, что движение на человеческих тропах стало оживленней. За сотню миль со всех сторон к форту съезжались трапперы с последней зимней добычей пушнины. С востока и запада, с севера и юга шли их пути, и все они сходились у форта. Казан и его свора очутились в самой гуще этих путей. Не проходило дня, чтобы они не нападали на один, а то и на несколько совсем свежих следов.

Серую Волчицу мучил непрерывный страх. Не видя ничего, она все же чувствовала, что со всех сторон надвигается опасная близость человека. Но у Казана человеческий запах перестал вызывать страх и настороженность. Трижды за последнюю неделю ему приходилось слышать крики людей, а один раз до него долетели даже мужской смех и лай собак, которым хозяин раздавал ежедневный рацион рыбы. В воздухе Казан улавливал острый запах костров, и однажды ночью до него донеслись обрывки удалой песни, а потом – опять лай собачьей упряжки.

Медленно, но верно притягательная сила человека влекла Казана ближе к форту – на одну, на две мили в сутки, но все-таки ближе. Серая Волчица, зная, что борьба ее обречена на провал, все же решила довести ее до конца. Она чувствовала приближение того часа, когда Казан ответит голосу своей крови и она, его верная подруга, останется в одиночестве.

В форте пушной компании наступили дни приятного волнения и кипучей деятельности. Охотники сдавали шкурки, подсчитывали прибыли и предвкушали всяческие развлечения. В эти дни сюда притекали несметные пушные богатства, которые должны были в скором времени перекочевать в Лондон, в Париж, во все другие европейские столицы. В этом году компания особенно нетерпеливо ждала прибытия людей из леса. Оспа сделала свое ужасное дело, и, до тех пор пока не была проведена весенняя перепись охотников, не удалось бы установить, кому из них посчастливилось выжить.

Первыми стали прибывать с юга индейцы и метисы вместе со сворами своих злых дворняжек. Затем из тундры потянулись охотники, которые везли тюки со шкурами песцов и оленей; их длинноногие, широколапые собаки с Маккензи тащили сани, как кони, и визжали, как щенки, когда на них нападали лайки. С берегов Гудзонова залива тянули сани лабрадорские собаки, свирепые и неукротимые, – таких могла сломить только смерть. Низкорослые желтые с серыми пятнами эскимосские собаки, сталкиваясь с крупными темными псами из Атабаски, действовали клыками так же проворно, как их черноволосые хозяева руками и ногами.

Давние недруги и соперники, они прибывали со всех сторон. В воздухе стоял лай, собаки грызлись и рычали, жестоким схваткам не было конца. Дрались с восхода до заката, а потом и ночью, у костров. Многие схватки кончались смертью. Чаще других гибли изнеженные дворняги с юга и медлительные, неповоротливые собаки с берегов Маккензи.

Над всей округой стоял дым сотен костров, возле которых толпились жены и дети охотников. Когда снег стал совсем непригодным для санной езды, Уильямс, управляющий факторией, стал вычеркивать из своих списков многих и многих охотников, павших жертвой страшной болезни.

Потом наступил день большого празднества. К нему готовились месяцами, его с нетерпением ждали и мужчины, и женщины, и дети. В десятках лесных хижин, в дымных вигвамах, в снежных жилищах эскимосов волнующее ожидание праздничного дня скрашивало людям однообразные будни. Такие празднества компания устраивала дважды в год.

В этом году, чтобы сгладить воспоминания об ужасной эпидемии и многочисленных жертвах, управляющий пошел на дополнительные расходы. Он отрядил специальных охотников, и они добыли четырех жирных оленей. На широкой поляне в лесу сложили четыре больших костра, над каждым врыли по два десятифутовых столба, а на столбы уложили длинные гладкие шесты. На эти шесты, как на вертелы, нанизали оленьи туши, чтобы зажарить их целиком на костре.

С наступлением сумерек вспыхнули огни, а когда пламя разгорелось, сам управляющий Уильямс первым затянул одну из диких песен Севера – Оленью Песню:

– А ну давай все вместе! – крикнул управляющий.

Увлеченный его примером, лесной народ пробудился от долгого молчания, и к небесам понесся буйный, причудливый напев.

* * *

Этот громовый многоголосый хор долетел до ушей Казана, Серой Волчицы и четырех бездомных лаек. Вместе с голосами людей слышался и возбужденный визг собак. Лайки неотрывно смотрели в ту сторону, откуда шли эти звуки, беспокойно переступали с лапы на лапу и скулили. Некоторое время Казан стоял, словно окаменев. Потом повернулся и взглянул на Серую Волчицу. Она лежала в десяти футах от него, распластавшись под густыми ветвями пихты. Серая Волчица не издала ни единого звука, только вздернулась ее верхняя губа, сверкнули белые клыки.

Казан подбежал к ней, лизнул ее в слепую морду и заскулил. Серая Волчица не шелохнулась. Тогда Казан отошел и вернулся к лайкам. Шум празднества донесся еще яснее, и тут все четыре лайки, не сдерживаемые больше властью Казана, пригнув головы, словно тени скользнули во тьму. К людям! Казан стоял в нерешительности, все еще надеясь убедить Серую Волчицу пойти вместе с ним. Но она не дрогнула ни одним мускулом. Серая Волчица последовала бы за Казаном в огонь, но не к людям. Вот она услыхала поспешный, быстро затихающий бег Казана. И поняла, что он ушел. Только теперь она подняла голову и завыла.

Это была ее последняя попытка вернуть Казана. Но в его крови все сильнее и сильнее росла тяга к людям, к собакам. Лайки его своры уже были далеко, и первые мгновения Казан летел с бешеной скоростью, стараясь догнать их. Потом замедлил шаг и побежал рысцой, а еще через сотню ярдов совсем остановился. Меньше чем в миле перед собой он увидел пламя огромных костров, которые бросали в ночное небо багровые отсветы. Казан оглянулся: не идет ли за ним Серая Волчица? Потом решительно двинулся вперед и вышел на проезжую дорогу. На ней было множество следов человека и собак, здесь же накануне проволокли туши двух оленей.

Казан вошел в негустые заросли, окружавшие вырубку, на которой были разложены костры. Пламя отсвечивало в его глазах, шум пиршества вихрем врывался в уши. Казан слышал пение и смех мужчин, веселые пронзительные крики женщин и детей, лай и рычание сотен собак. Ему хотелось броситься к ним, снова стать частью той, прежней жизни. Ярд за ярдом он продвигался сквозь заросли, пока не оказался на самой опушке. Тогда он остановился и с тоской взглянул на влекущую его картину, дрожа в нерешительности.

Казан стоял всего в сотне ярдов от костров. Ноздри его вдыхали волнующий аромат жареного мяса. На его глазах огромные оленьи туши были сняты с огня и брошены на тающий снег. Держа в руках ножи, люди обступили их, а за спинами людей сомкнулось рычащее кольцо собак. И тут Казан забыл про все – забыл Серую Волчицу, забыл всю науку, преподанную ему человеком и дикой природой, – и стремглав полетел через вырубку.

Из толпы вышли несколько человек с длинными бичами, чтобы отогнать чересчур назойливых собак. Удар бича обрушился на плечо какой-то эскимосской собаки, и, огрызаясь, та задела зубами приблизившегося к толпе Казана. Казан не остался в долгу, и между ними тотчас завязалась драка. С молниеносной быстротой Казан повалил противника и вцепился ему в горло.

Громко крича, к ним подскочили люди. В воздухе защелкали бичи, их удары обрушивались на Казана, и жгучая боль мгновенно освежила в его памяти прежние дни, прошедшие под знаком бича и дубинки. Рыча, он стал медленно выпускать горло собаки. И тут из беспорядочной толпы людей и собак выступил еще один человек. В руках у него была дубинка! Удар обрушился на Казана с такой силой, что он растянулся на снегу. Потом та же рука снова занесла над ним дубинку, и Казан увидел лицо человека – красное и жестокое. При виде этого лица Казан пришел в бешенство. Когда дубинка опустилась вторично, ему удалось увернуться, а клыки его сверкнули, как ножи. Дубинка поднялась в третий раз, но Казан перехватил удар на лету и полоснул зубами по руке человека.

– О черт! – завопил человек.

Убегая к лесу, Казан успел заметить, как у кого-то в руках блеснул ствол ружья. Раздался выстрел. Казану словно раскаленным углем обожгло бедро, но, только добравшись до глубины чащи, он остановился, чтобы зализать рану. Пуля лишь опалила ему шерсть и слегка задела кожу.

Серая Волчица все еще лежала под пихтой, когда Казан возвратился к ней. Она радостно выскочила ему навстречу. Человек еще раз вернул ей друга. Казан лизнул ее в морду и, положив голову ей на спину, постоял так некоторое время, прислушиваясь к отдаленным звукам.

Потом, прижав уши, он понесся прямо на северо-запад. И теперь Серая Волчица не отставала от него, а бежала рядом, как раньше, как в те дни, когда собачья свора еще не присоединилась к ним. Волчица чувствовала, что вернулась их прежняя дружба, и знала, что путь их теперь лежит к старому логовищу под буреломом.

Глава XVII Сын Казана

Когда месяц назад Казан и Серая Волчица покидали болото, оно было занесено глубоким снегом. Вернулись они в один из первых весенних дней. Солнце ласково пригревало, повсюду с шумом неслись большие и малые потоки, рожденные таянием снегов, с хрустом ломался тонкий ледок. Слышалось потрескивание скал и деревьев – последние крики умирающей зимы. Холодный неяркий блеск северного сияния уходил в своей прощальной красе все дальше и дальше на север, к полюсу. На тополях уже начали набухать почки, и воздух был напоен ароматом пихты, ели и кедра. Всего шесть недель назад повсюду вокруг царили голод, безмолвие и смерть, а сейчас, стоя на краю болота, Казан и Серая Волчица вдыхали весенний запах земли и прислушивались к движениям живых существ. Наверху, над их головами, сердито тараторила парочка каких-то пичужек. Большая сойка прихорашивалась, греясь на солнышке. Чуть подальше то и дело раздавался хруст ветки, сломанной твердым копытом. С холма позади слышалась тяжелая поступь медведицы; она пригибала ветви тополя и собирала лапами молодые почки – лакомства для медвежат, которые родились у нее еще во время зимней спячки.

Серая Волчица тихонько заскулила и потерлась мордой о Казана. Она уже давно пыталась сообщить Казану, что она тоже скоро станет матерью. Ей очень хотелось снова поселиться в сухом, теплом жилище под буреломом. У нее не было никакого желания охотиться. Ни хруст ветки под раздвоенным копытом, ни свежий след не пробуждали в ней прежних инстинктов. Она только мечтала поскорей добраться до родного бурелома. И изо всех сил старалась, чтобы Казан понял, чего она хочет.

Теперь, когда растаял снег, обнаружилось, что между ними и бугром, где находилось их логовище, появился маленький ручеек. Услыхав его журчание, Серая Волчица навострила уши. С тех пор как они с Казаном укрывались во время великого пожара на песчаной отмели, Серая Волчица избавилась от присущего волкам панического страха перед водой. Она без колебаний последовала за Казаном, когда тот пошел искать место, где можно было бы перейти быстрый ручей вброд. На противоположном берегу Казан уже видел бурелом, а Серая Волчица чуяла его и радостно взвизгивала, повернув в ту сторону свою слепую морду. В сотне ярдов выше по течению Казан обнаружил ствол большого кедра, упавший поперек ручейка. По этому мосту Казан перешел на другой берег; Серая Волчица колебалась всего одно мгновение, а потом решительно пошла вслед за Казаном. Они подбежали к бурелому, просунули внутрь головы и плечи и долго и внимательно прислушивались. И только потом вошли. Серая Волчица тут же разлеглась на сухой земле и тяжело задышала, но не от усталости, а от полного удовлетворения и радости. Казан тоже был рад вернуться в свое родное жилище. Он подошел к Серой Волчице, и она лизнула его в морду.

И тут Казан понял, что она хотела ему сообщить. Он лег рядом с ней, чутко прислушиваясь и поглядывая на вход в логовище. Потом встал и начал обнюхивать стены. Он находился уже у самого входа, как вдруг почуял совсем свежий запах. Он насторожился, шерсть у него на спине вздыбилась. Запах сопровождался звуками, похожими на хныканье обиженного ребенка. Затем через отверстие вошел дикобраз и направился в жилище Казана, все еще болтая что-то совсем по-детски, – за этот лепет человек всегда щадит дикобраза и не покушается на его жизнь. Казану и раньше приходилось слышать лопотание дикобраза, и, как и другие дикие обитатели леса, он научился не замечать присутствия этого безобидного зверька. Казан знал, что стоит ему, Казану, зарычать, и добродушный дикобраз не замедлит пуститься наутек. Может быть, через день или всего через час Казан именно так и поступил бы, но сейчас, когда они с Серой Волчицей только что вернулись в свое жилище, всякий, кто покушался на него, был враг. Казан кинулся на дикобраза.

Послышалась какая-то трескотня вперемежку с поросячьим визгом, потом истошный вой. Серая Волчица выбежала на шум. В сторонке сидел дикобраз, свернувшись комочком, выставив наружу лишь свои иглы, а рядом, вопя от боли, катался по земле Казан. Вся морда его была сплошь утыкана иглами. Он зарывал нос в сырую землю и лапами пытался содрать с себя эти злые колючки. Потом опрометью побежал прочь. Так поступила бы любая собака после соприкосновения с дикобразом. Дико воя, Казан носился вокруг бурелома.

Серая Волчица весьма спокойно отнеслась к случившемуся. Вероятно, животным тоже доступно понимать смешные ситуации. В данном случае Серая Волчица явно отнеслась с юмором к столь трагическому для Казана событию. Она чуяла присутствие дикобраза и понимала, что Казан пострадал от его игл. А поскольку предпринять было нечего и драться не с кем, Серая Волчица села и стала ждать, поднимая уши всякий раз, когда Казан с бешеной скоростью проносился мимо нее. После пятого круга Казана дикобраз несколько успокоился и, снова затараторив что-то, проковылял к ближайшему тополю, взобрался на него и принялся обгладывать молодую кору.

Наконец Казан остановился возле Серой Волчицы. После первого приступа боль слегка притупилась, но все равно вся морда у него горела и ныла. Серая Волчица подошла к Казану и внимательно обследовала его. Зубами она осторожно ухватила несколько торчащих иголок и вытащила их. Когда она повторила эту операцию, Казан залаял и заскулил от боли. Потом лег, вытянув передние лапы, закрыл глаза и безропотно подчинился своей подруге. К счастью, иглы не попали ему в рот и язык, но снаружи вся морда его кровоточила. Целый час Серая Волчица терпеливо вытаскивала иголки, и ей удалось извлечь почти все. Но самые короткие, которые невозможно было ухватить зубами, все же остались.

Казан отправился к ручью и погрузил свою горящую морду в холодную воду. Это дало ему некоторое облегчение, но ненадолго. Оставшиеся иглы, словно живые, проникали все глубже и глубже. Нос и губы начали распухать, изо рта капала слюна, смешанная с кровью, глаза покраснели. Спустя несколько часов одна из иголок насквозь прошла через губу и начала колоть язык. В отчаянии Казан принялся ожесточенно грызть какую-то деревяшку. От этого иголка затупилась и сломалась и не могла больше причинять вреда: природа подсказала пострадавшему путь к спасению. Весь день Казан грыз куски дерева или жевал влажную землю. И зазубренные иглы теряли свою силу.

Уже в сумерки Казан влез под бурелом, и Серая Волчица стала нежно лизать его морду своим мягким, прохладным языком. В продолжение ночи Казан то и дело поднимался и шел к ручью; окуная нос в ледяную воду, он чувствовал некоторое облегчение.

На следующий день вид у Казана был, как говорят индейцы, «дикобразный». Будь Серая Волчица зрячей и к тому же не волком, а человеком, она хохотала бы над ним до упаду. Вся морда у Казана раздулась, щеки были похожи на две подушки, на месте глаз остались узенькие щелки. Выйдя на свет, он замигал. Он видел не многим лучше, чем его слепая подруга. Но зато боль почти прошла. Уже на следующую ночь Казан начал подумывать об охоте, а перед рассветом приволок в свое жилище зайца. Немного погодя он чуть было не поймал для Серой Волчицы куропатку, но в тот самый момент, когда он готовился прыгнуть на свою пернатую жертву, в нескольких шагах вдруг послышался негромкий голосок дикобраза. Казан застыл. Мало что могло заставить его трусливо поджать хвост. Но именно это он и сделал, заслышав бессвязную болтовню колючего зверька, и тут же стремглав кинулся прочь. Подобно тому как человек ненавидит и боится змею, так и Казану суждено было отныне в страхе убегать от маленького лесного жителя, который на всем протяжении звериной истории никогда не изменил своему добродушию и ни с кем не затевал ссоры.

Через две недели после приключения с дикобразом Казан, как и всегда, занимался охотой. Все удлиняющиеся дни были полны солнечного света и тепла. Быстро таяли последние остатки снега. Из земли потянулись тоненькие зеленые росточки. Стали лопаться почки на тополях, а на самом солнцепеке между камнями забелели подснежники – самое неоспоримое доказательство наступившей весны.

Сперва Серая Волчица часто охотилась вместе с Казаном. Далеко они не ходили – болото кишело мелкой дичью, и каждый день они лакомились свежим мясом. Потом Серая Волчица стала реже выходить на охоту.

Однажды теплой, ароматной ночью, сияющей светом полной весенней луны, Серая Волчица отказалась покинуть бурелом. Казан не настаивал. Инстинкт подсказывал ему, что не следует отходить далеко от жилища. Вскоре он вернулся с зайцем в зубах. А потом настала ночь, когда Серая Волчица огрызнулась на Казана из своего темного угла, будто предупреждая: «Не входи!» Казан стоял у входа, держа в пасти зайца. Он не обиделся на это рычание и постоял с минуту, глядя в темноту, где укрылась Серая Волчица. Затем, бросив зайца, лег поперек входа. Немного спустя он озабоченно поднялся, но далеко от бурелома не ушел. Вернулся домой он лишь днем. Казан принюхался, как делал раньше, на вершине Скалы Солнца. Но теперь ему уже не показалось таинственным то, что он почуял. Он подошел ближе, и Серая Волчица не зарычала, а приветливо заскулила. Потом морда Казана наткнулась на что-то мягкое, теплое. Существо это тихо посапывало. Казан заскулил, и в темноте Серая Волчица ласково лизнула его.

Казан вышел на солнечный свет и растянулся перед входом в свое жилище. Его переполняло чувство необычайного удовлетворения.

Глава XVIII Воспитание Ба-Ри

Потеряв однажды детенышей, Казан и Серая Волчица теперь вели себя не так, как прежде. Возможно, их родительские чувства не были бы так остры, если бы в свое время в их жизнь не вторглась дымчатая рысь. В их памяти была свежа та лунная ночь, когда большая кошка лишила зрения Серую Волчицу и убила ее волчат. Теперь, чувствуя рядом с собой мягкий живой комочек, Серая Волчица особенно ясно представляла себе страшную картину той ночи и вздрагивала при каждом звуке, готовая броситься навстречу любому врагу. Казан тоже был начеку и вскакивал на ноги при малейшем шорохе. Он не доверял движущимся теням, треск сухой ветки заставлял вздергиваться его верхнюю губу, и, если в воздухе появлялся чужой запах, клыки его угрожающе сверкали. Воспоминания о Скале Солнца и в нем породили какие-то новые инстинкты. Ни на одно мгновение он не терял бдительности – все ждал, что рано или поздно из леса появится их смертельный враг. И горе было всякому живому существу, которое осмеливалось приблизиться к бурелому в первые дни после рождения волчонка.

Но вокруг царили весеннее изобилие и полный покой. Солнце ласково светило над болотом. Никто не нарушал тишины, если не считать таких безобидных существ, как шумливые сойки, болтливые вьюрки, лесные мыши и горностаи.

Прошло несколько дней, и Казан стал чаще входить внутрь логовища. Но сколько он ни шарил носом вокруг Серой Волчицы, ему удалось обнаружить лишь одного детеныша. Индейцы назвали бы этого волчонка Ба-Ри, что означает «рожденный без братьев и сестер». Он с самого начала был чистый и гладкий, потому что все внимание, все силы матери были направлены на него одного. Он рос быстро, как подобает волчонку. Первые три дня малыш вполне довольствовался тем, что лежал, примостившись возле матери, сосал, когда был голоден, и очень много спал. Серая Волчица почти все время заботливо вылизывала и приглаживала его своим мягким языком. Уже на четвертый день волчонок стал более деятельным и любопытным. Он стукался о морду матери, спотыкался о ее лапы, а один раз совсем заблудился, отойдя от нее на двадцать дюймов.

Через некоторое время детеныш стал принимать Казана как некое непременное добавление к матери и с удовольствием кувыркался у него между передними лапами, а иной раз там и засыпал. Казан удивленно поглядывал на него, а Серая Волчица тоже со вздохом клала Казану голову на лапу, носом касаясь своего детеныша, и испытывала, казалось, полное удовлетворение. В таких случаях Казан по полчаса лежал не шелохнувшись.

В десятидневном возрасте Ба-Ри обнаружил, что очень интересно играть обрывком заячьей шкурки. А вскоре он сделал еще одно открытие – впервые увидел солнечный свет. Солнце к тому времени достигло такого положения, что в середине дня через одно из верхних отверстий яркий луч проникал в логовище под буреломом. Сначала Ба-Ри только в недоумении смотрел на золотую полоску, потом ему захотелось поиграть с ней, как он играл с заячьей шкуркой.

С каждым днем волчонок подбирался все ближе и ближе к отверстию, через которое его отец уходил в большой мир. И вот настал день, когда Ба-Ри наконец достиг выхода и лег там, жмурясь от света и пугаясь впервые увиденной картины. Теперь Серая Волчица не пыталась удерживать его, а даже сама вышла на солнце и стала звать сына к себе. Только через три дня его слабые еще глаза приспособились к яркому свету и позволили ему следовать за матерью. Очень скоро он научился любить солнце, теплый воздух и уже боялся темноты глубокого логовища, где он родился.

Но мир не был таким добрым и безмятежным, каким казался на первый взгляд. Довольно скоро волчонку пришлось в этом убедиться. Однажды, чувствуя зловещие признаки надвигающейся грозы, Серая Волчица стала звать своего детеныша под бурелом. Но он не понял ее предупреждения. Однако то, чего не удалось сделать Серой Волчице, прекрасно выполнила природа, дав малышу первый урок. Ба-Ри попал в страшный ливень. В ужасе распластался он на земле, промок насквозь и чуть не захлебнулся, но тут Серая Волчица взяла его в зубы и отнесла домой.

Постепенно у него накапливался жизненный опыт и один за другим стали проявляться природные инстинкты. Величайшим в его жизни было то мгновение, когда его вездесущий нос дотронулся до сырого мяса только что убитого зайца. Впервые он узнал вкус крови. Она ему понравилась, вызвала в нем какое-то непонятное возбуждение, и с тех пор он стал понимать, что значит появление Казана, несущего в зубах добычу. Теперь уже Ба-Ри играл не с обрывком заячьего меха, а с твердыми деревяшками: у него прорезались острые, как иголки, зубы.

А однажды отец принес большого зайца – еще живого, но настолько израненного, что он не мог убежать, когда Казан выпустил его. Ба-Ри уже знал, что у зайцев и куропаток вкусная теплая кровь, которую он теперь любил больше материнского молока. Но к нему жертвы прибывали всегда мертвыми, он ни разу не видел их живыми. А сейчас заяц, которого Казан бросил на землю, шевелился, подпрыгивал. Это ужасно напугало Ба-Ри, и в течение нескольких секунд он с изумлением наблюдал за движениями зверька. Казан и Серая Волчица понимали, что для Ба-Ри это первый урок в системе воспитания хищника; они стояли над зайцем, не делая попыток прекратить мучения несчастной жертвы. Несколько раз Серая Волчица нюхала зайца, потом поворачивала свою слепую морду к Ба-Ри. Казан лег в стороне и внимательно наблюдал за происходящим. Всякий раз, как Серая Волчица наклоняла голову к зайцу, Ба-Ри выжидательно навострял уши. Увидев, что с матерью ничего не происходит, он подошел поближе. Потом осторожно вытянул шею и дотронулся носом до шевелящегося пушистого комочка. Последним судорожным движением заяц выкинул задние ноги и оттолкнул волчонка – Ба-Ри отлетел в сторону, визжа от страха. Но тут же снова вскочил на ноги – впервые в жизни его охватил гнев и жажда мести. Удар зайца завершил первый урок. Ба-Ри вернулся, теперь уже смелее, хотя все еще на прямых от напряжения лапах. А в следующее мгновение он вонзил свои острые зубы в горло зайца. Волчонок не разжимал челюстей, пока в его первой жертве не затихло последнее биение жизни. Серая Волчица была счастлива. А Казан снизошел до того, что засопел, выказывая этим сыну свое одобрение. И ни разу до сих пор кровь не казалась Ба-Ри такой вкусной.

Постепенно перед Ба-Ри раскрывались тайны жизни – он уже узнавал треск падающего дерева, раскаты грома, шум стремительного потока, крики куницы, мычание лосихи и отдаленный зов своих братьев по крови. Но самая главная тайна, которую он начал понемногу усваивать, была тайна запаха. Однажды Ба-Ри отошел ярдов на пятьдесят от бурелома и сразу почуял носом свежий след зайца. Мгновенно, без всяких предварительных наставлений, он понял: чтобы добраться до любимого сладкого мяса, нужно идти по этому следу. Он стал осторожно пробираться сквозь кусты, не упуская следа, пока не натолкнулся на большое бревно, через которое заяц перепрыгнул. Отсюда Ба-Ри повернул назад. С тех пор он каждый день стал отваживаться на самостоятельные прогулки. Поначалу он бродил неуверенно, как путешественник без компаса в чужой, незнакомой стране. Каждый день он встречал что-нибудь новое, и оно было всегда удивительным, а часто пугающим. Но страхи Ба-Ри постепенно уменьшались, уверенность в себе росла. Убедившись, что пугающие его предметы не причиняют вреда, он становился все смелее в своих странствиях.

Изменялась и наружность волчонка. Его круглое, бесформенное тело постепенно принимало иные, более четкие очертания. Он стал ловким и проворным. Шерсть его потемнела, на спине обозначилась светло-серая полоса, как у отца. Только шея и посадка головы у него были материнские, а во всем остальном он был вылитый Казан. В нем уже намечались признаки будущей силы и мощи. У волчонка была могучая грудь и широко расставленные глаза, чуть красные в уголках. Опытные охотники знают, чего можно ждать от щенков лайки, у которых вот такие глаза, – это означает, что кто-то из их предков принадлежал к волчьему роду. А взглянув на глаза Ба-Ри, можно было смело сказать: этот щенок, сколько бы ни было в нем собачьей крови, принадлежит только дикому миру.

Однако лишь после первой схватки с живым существом Ба-Ри по-настоящему почувствовал себя наследником своих лесных предков. В тот день он отошел от бурелома дальше, чем обычно, на целую сотню ярдов. Ба-Ри и прежде приходилось слышать шум ручья, видеть его издали, но сегодня он подошел к самому краю и долго простоял у журчащей воды, рассматривая новый для него мир. Потом осторожно двинулся вдоль воды. Он не прошел и десятка шагов, как услыхал совсем рядом с собой хлопанье крыльев. Прямо на его пути сидела сойка. Она не могла взлететь – одно крыло у нее волочилось, должно быть сломанное в схватке с каким-нибудь мелким хищником. Но для Ба-Ри и сойка казалась угрожающим и страшным зверем.

Серая полоса у него на спине ощетинилась, и Ба-Ри шагнул вперед. Сойка не двигалась до тех пор, пока Ба-Ри не оказался в трех футах от нее. Тогда быстрыми, короткими прыжками она начала отступать. Нерешительности волчонка как не бывало. Завизжав от возбуждения, он кинулся на раненую птицу. Погоня длилась всего несколько мгновений, и острые зубы Ба-Ри погрузились в перья сойки. Но тут с молниеносной быстротой заработал клюв птицы. Недаром сойка считается грозой мелких пернатых. Она снова и снова ударяла Ба-Ри своим сильным клювом, но сын Казана уже достиг звериного совершеннолетия, и боль заставляла его только еще крепче сжимать челюсти. Когда его зубы вонзились в самое тельце сойки, в горле его послышалось щенячье рычание. Он с самого начала удачно схватил птицу под крыло, и после десятка ударов сопротивление ее ослабело. Минут через пять Ба-Ри разжал пасть и слегка отодвинулся назад, чтобы взглянуть на неподвижное бесформенное существо. Сойка была мертва – Ба-Ри одержал свою первую победу! А вместе с победой у него появился один из главных инстинктов, который говорил ему, что отныне он уже не нахлебник, а полноправный член дикого мира.

Через полчаса на место схватки пришла Серая Волчица. Сойка была разорвана на куски, повсюду были разбросаны перья, а маленький нос Ба-Ри был перепачкан кровью. Сам волчонок с торжеством улегся возле своей первой жертвы. Серая Волчица сразу все поняла; она ласково и одобрительно лизнула своего малыша. Когда они возвращались к бурелому, Ба-Ри нес в зубах то, что осталось от убитой им сойки.

С того часа охота стала главной страстью в жизни Ба-Ри. Если он не спал на солнышке или под буреломом, то отправлялся на поиски живого существа, которое можно было бы одолеть. Сначала самой легкой добычей для него оказались безобидные птички. Потом он уничтожил семейство лесных мышей. Но как-то он встретился с горностаем, и этот свирепый маленький хищник нанес ему первое поражение. Неудача на несколько дней охладила охотничий пыл Ба-Ри; к тому же он узнал, что существуют другие плотоядные животные, кроме него, и что хищники не должны поедать друг друга – так устроила природа. Многое познал Ба-Ри. Он инстинктивно избегал дикобраза, даже не испытав боли от его иголок. Однажды он встретился нос к носу с куницей, но им нечего было делить, и каждый пошел своей дорогой.

С каждым днем Ба-Ри осмеливался отходить все дальше и дальше от бурелома, всегда следуя вдоль по течению ручья. Иногда он пропадал целыми часами. Сперва Серая Волчица волновалась, когда его подолгу не было, но постепенно она становилась все спокойнее. Природа быстро делала свое дело. Теперь Казан нервничал и не находил себе места: настали лунные ночи, и в нем все сильнее росла тяга к бродяжничеству. Серая Волчица тоже начала чувствовать давно не испытанное ею желание покинуть насиженное место и уйти в безграничные просторы Севера.

И вот настал день, когда Ба-Ри отправился на самую продолжительную свою охоту. В полумиле от дома он впервые в жизни убил зайца. Он не отходил от своей жертвы до самой темноты. Взошла луна, огромная, золотистая, и залила ярким светом леса, долины и холмы. Это была великолепная ночь. Ба-Ри увидел луну и кинул свою добычу. Но он не пошел туда, где был его дом, он направился в противоположную сторону.

В эту ночь Серая Волчица напряженно ждала. А когда луна стала опускаться на запад, она села, подняла к небу свою слепую морду и завыла в первый раз после рождения Ба-Ри. Издалека Ба-Ри услыхал ее зов, но не ответил. Для него началась новая жизнь, и он навсегда распростился со своим домом.

Глава XIX Вторжение

Стояла замечательная пора – весна еще не кончилась, а лето еще не наступило. Ночами светила луна, сверкали звезды. В одну из таких ночей Казан и Серая Волчица покинули низину между двумя холмами и отправились на долгую охоту. Они не могли больше оставаться в прежнем логовище, их влекли новые места – такое всегда случается с животными после того, как их дети начинают самостоятельную жизнь. Казан и Серая Волчица направили свой путь на запад. Охотились они большей частью по ночам и на всем пути следования оставляли за собой недоеденные тушки зайцев и куропаток. Отойдя миль на десять от своего бурелома, они затравили молодого оленя, но и его бросили после первой же трапезы. От сытой жизни они сделались толстыми, гладкими. Каждый день они подолгу лежали, греясь на солнышке.

Соперников у них было мало. Рысь охотилась южнее, в более густых чащах. Волков тоже поблизости не было. Вокруг шныряли только куница, соболь да норка, но эти звери не мешали Казану и Серой Волчице.

Однажды они повстречались с огромной старой выдрой, у которой с наступлением лета шерсть уже начала приобретать светло-серый оттенок. Казан, потолстевший и ленивый, поглядел на выдру с полным равнодушием. Серая Волчица принюхалась – запах напоминал рыбий. Для них выдра имела не больше значения, чем, например, плывущее бревно. Это было существо не из их стихии, нечто вроде рыбы. И они продолжали свой путь, не ведая о том, что это непонятное животное с темными ластами скоро станет их союзником в одной из тех смертельных схваток, после которых остаются в живых только самые сильные, в одной из тех войн, история которых является достоянием молчаливой луны, немых звезд и ветра, чей шепот еще никому не удалось разобрать.

На следующий день после встречи с выдрой Казан и Серая Волчица продолжали идти на запад, держась все время берега ручья. Пройдя мили три, они встретили на своем пути препятствие, которое вынудило их повернуть на север. Препятствием этим была построенная бобрами плотина ярдов в двести шириной. Запруженная река затопила болото и лес на целую милю. Ни Серая Волчица, ни Казан не проявили никакого интереса к бобрам. Бобры тоже находились где-то вне их мира, так же как выдра, рыба, птицы.

Уже много лет в эту долину между двумя грядами холмов не являлись охотники за бобрами. Если бы какой-нибудь индеец-траппер пришел на этот безымянный ручей и поймал патриарха и предводителя бобров, он бы легко определил, что этот бобр очень стар, и, наверное, назвал бы его «Сломанный Зуб». Потому что один из четырех длинных резцов, которыми бобры подтачивают деревья для своих плотин, был у старика сломан. Шесть лет назад Сломанный Зуб привел к устью ручья несколько своих сверстников-бобров. Здесь они построили небольшую плотину и заложили первую нору. В апреле следующего года у подруги Сломанного Зуба родилось четыре детеныша, и все другие самки увеличили население колонии – каждая на три или четыре новых члена. В конце четвертого года это первое поколение детей должно было бы, по закону природы, покинуть колонию и построить себе отдельную плотину и свои собственные норы. Но они не ушли. Так продолжалось и с другими поколениями. И вот этим ранним летом шестого года колония уже напоминала большой город. Здесь располагалось пятнадцать нор и более сотни бобров, не считая детенышей, родившихся в этом году. Плотина все расширялась, пока не достигла двухсот ярдов. Вода залила большую площадь леса – березняк вперемежку с тополем – и участок болота, поросшего ивняком и ольхой. Но, несмотря на это, пищи становилось меньше. И в норах было тесно, они были переполнены – бобры, как люди, привязываются к дому, где родились. Нора Сломанного Зуба достигала внутри девяти футов в длину и семи в ширину, а жило в ней двадцать семь его детей и внуков. И Сломанный Зуб задумал нарушить обычаи своего племени. В то время как Серая Волчица и Казан равнодушно принюхивались к сильному запаху бобров, Сломанный Зуб выстраивал свою семью и семьи двух своих сыновей, готовясь к переселению.

Сломанный Зуб всегда считался признанным вожаком колонии. Не было ни одного бобра, который достиг бы его размеров и обладал бы такой же силой. Его гладкое тело достигало трех футов в длину, а весил он по крайней мере шестьдесят фунтов. Хвост у него был четырнадцати дюймов в длину и шести в ширину, и если старик в тихую ночь ударял им по воде, то слышно было на четверть мили вокруг. Перепончатые задние лапы у этого бобра были вдвое крупнее, чем у его самки, и он был самым ловким и быстрым пловцом во всей колонии.

На следующую ночь после того, как Серая Волчица и Казан повернули на север, Сломанный Зуб вылез на плотину, встряхнулся и посмотрел назад, проверяя, идет ли за ним его армия. Несколько бобров, из тех, кто был постарше, вскарабкались вслед за Сломанным Зубом, и тогда старый патриарх нырнул в узкий ручей по другую сторону плотины. Блестевшие при свете звезд, словно шелковые, тела бобров метнулись вслед за ним. По одному, по двое, по трое перелезали они через плотину, затем легко и быстро продолжали свой путь вниз по течению. Самые маленькие загребали что было сил, чтобы поспевать за родителями. Всего бобров было десятка четыре. Сломанный Зуб плыл впереди всех, за ним следовали взрослые работники и воины, а замыкали процессию матери с детенышами.

Всю ночь они двигались вперед. Тем временем в зарослях ивняка затаилась выдра – их враг, еще более смертельный, чем человек. Выдра питается рыбой, и, должно быть, природа научила ее, что плотины бобров мешают продвижению идущей косяками рыбы. Выдра знала, что там, где много бобров, мало рыбы. Не в силах вступать в единоборство с таким многочисленным врагом, выдра обычно принимается разрушать построенные бобрами плотины.

Несколько раз за эту ночь Сломанный Зуб останавливался, чтобы исследовать запасы пищи на берегах ручья. В некоторых местах, где росло много деревьев, корой которых питаются бобры, трудно было бы построить плотину. Инстинкт строителя у старого бобра оказался сильнее голода. И когда каждый раз после осмотра берегов он продолжал плыть дальше, никто из бобров не оспаривал его решения.

На рассвете они миновали выжженный участок леса и достигли края болота, где находилось жилище Казана и Серой Волчицы, которым болото принадлежало по праву открывателей. Здесь они повсюду оставили следы своего пребывания. Но Сломанный Зуб был обитателем воды, и обоняние у его племени развито плохо. Как только на берегу ручья появились болотные кустарники, он поплыл медленнее. Чуть пониже бурелома, под которым жили прежде Казан и Серая Волчица, Сломанный Зуб остановился, вылез на берег и встал на перепончатых задних лапах, поддерживая свое тело широким хвостом. Здесь Сломанный Зуб нашел именно то, что искал. Через узенький ручеек легко было соорудить плотину, и вода могла бы затопить значительное пространство, поросшее березой, тополем, ивняком и ольхой. Низину со всех сторон укрывали высокие деревья, и значит, зимой здесь должно быть тепло. Сломанный Зуб дал понять своим спутникам, что новый дом их будет именно здесь.

Бобры углубились в заросли по обоим берегам ручья. Детеныши тут же начали с жадностью обгладывать нежную кору ивы и ольхи. А взрослые бобры-строители принялись обследовать местность, время от времени торопливо отгрызая кусочки древесной коры для поддержания сил.

В тот же день началось сооружение новой плотины. Сломанный Зуб сам выбрал большую березу, склоненную над ручьем, и начал перегрызать десятидюймовый ствол тремя своими длинными зубами. Хотя у старого патриарха и не хватало одного зуба, остальные три не разрушились от времени и были похожи на тонкие стальные резцы. Бобр сидел на задних лапах, держась передними за ствол дерева и сохраняя равновесие при помощи тяжелого хвоста. Работая без устали несколько часов, он выгрыз глубокую ложбинку вокруг всего ствола. Когда он решил наконец передохнуть, другой работник тут же занял его место. Тем временем десяток других строителей таким же образом срезали мелкие деревца. Еще задолго до того, как дерево, выбранное Сломанным Зубом, было готово упасть, в воду уже с плеском полетел небольшой тополек. Надрез на березе напоминал перехват у песочных часов. После двадцатичасовой работы дерево повалилось точно поперек ручья.

Бобры предпочитают работать по ночам, но могут заниматься своим делом и днем. В течение нескольких последующих дней Сломанный Зуб не давал отдыха своим подчиненным. Проявляя почти человеческий разум, маленькие строители неутомимо продолжали свою работу. Они валили небольшие деревья, разгрызали их на части по четыре-пять футов каждая, и эти поленья скатывали к ручью, подталкивая их головой и передними лапами. Ветками кустарников и сучьями деревьев бобры переплетали поленья, и плотина становилась все больше и все прочнее. Потом начались удивительные цементные работы. В этом бобры непревзойденные мастера. С берегов бобры носили смесь ила с маленькими веточками – по фунту зараз – и заполняли этим веществом все отверстия. Казалось бы, работа эта слишком трудоемка, но за сутки строители Сломанного Зуба могли перенести до тонны такого цемента. Уже через трое суток вода начала отступать, потом поднялась, затопив небольшой участок кустарника и около десятка деревьев. Работать стало легче. Строительный материал теперь можно было срезать, не вылезая из воды, и без труда сплавлять к плотине, которая достигала уже сотни футов в ширину.

Работа бобров была почти завершена, как вдруг однажды утром в свое жилище на болоте вернулись Казан и Серая Волчица.

Глава XX Вражда

Мягкий юго-восточный ветерок донес до чутких ноздрей Серой Волчицы запах непрошеных гостей еще за полмили от дома. Она подала знак Казану, и тот, принюхавшись, тоже почувствовал в воздухе чужой запах. Запах этот становился все сильнее, по мере того как они продвигались вперед. В двухстах ярдах от своего бурелома они услыхали треск падающего дерева и остановились. Целую минуту они простояли, настороженно прислушиваясь. Вдруг визгливый крик и всплеск воды нарушили тишину, и Серая Волчица успокоилась. Они медленно пошли вперед, приближаясь к бурелому сзади. Только очутившись на вершине бугра, где находилось их жилище, Казан увидел те странные перемены, которые произошли за время их отсутствия. Он остановился, с изумлением оглядываясь по сторонам. Ручья внизу больше не было – на его месте теперь разлился пруд, который подступил уже под самый бугор.

Казан и Серая Волчица подошли совсем неслышно, и слабый нюх бобров не успел их обнаружить. Сломанный Зуб точил ствол дерева всего футах в пятидесяти от бугра. На таком же расстоянии вправо пять детенышей строили игрушечную плотину из ила и веточек. На противоположном берегу пруда был крутой спуск футов в семь высотой, и там развлекались бобры-двухлетки – по законам своего рода они все еще считались детенышами. Они карабкались наверх, а потом скатывались в воду, будто с ледяной горки. Этот всплеск и услыхали Казан и Серая Волчица. Повсюду кругом прилежно занимались своей работой взрослые бобры.

Несколько недель назад Казан наблюдал подобную же картину выше по ручью, возле прежнего дома Сломанного Зуба. Тогда Казан остался к ней равнодушен. Но сейчас в нем мгновенно произошла резкая перемена. Не важно, что бобры несъедобные водяные животные с неприятным запахом. Они вторглись в его владения, и значит, они враги. Казан оскалил клыки. Шерсть у него на спине встала дыбом, мускулы напряглись. Не издав ни звука, он ринулся вниз, на Сломанного Зуба. Старый бобр не заметил опасности, пока Казан не очутился всего в двадцати футах от него. Бобры неповоротливы на суше, да к тому же Сломанный Зуб еще замешкался на несколько секунд. Не успел он отойти от дерева, как Казан уже набросился на него. Они стали кататься по земле, однако все время приближаясь к краю воды. Еще мгновение, и грузное тело бобра выскользнуло из-под Казана. Сломанный Зуб укрылся в своей родной стихии, отделавшись только двумя сквозными ранами в мясистом хвосте.

Раздосадованный неудачей, Казан ринулся вправо, туда, где играли маленькие бобрята. Те даже не двинулись с места, изумленные и насмерть перепуганные всем увиденным. Они опомнились, лишь когда увидели, что враг бросается на них. Троим из них удалось добраться до воды, а два других – самые маленькие – опоздали. Одним движением челюстей Казан сломал бобренку позвоночник. Второго он схватил за горло и тряхнул, как терьер встряхивает крысу. Когда Серая Волчица подошла к месту происшествия, оба бобренка были уже мертвы. Она обнюхала их крохотные мягкие тельца и заскулила. Может быть, эти маленькие существа напомнили ей об ушедшем сыне, и в голосе прозвучала грусть.

Но если у Серой Волчицы и пробудились какие-то нежные материнские чувства, Казан их не понял. Он убил двух врагов, что вторглись в его жилье. К маленьким бобрятам он был так же беспощаден, как рысь, умертвившая его первых детенышей. Теперь, когда зубы его побывали в плоти врага, Казан весь загорелся жаждой убивать. Он бесновался, бегая у края пруда, и рычал на взбаламученную воду, которая скрыла Сломанного Зуба.

Все бобры попрятались в пруду, и под водой чувствовалось движение их тел. Казан подошел к плотине. Это было для него что-то совсем новое. Он инстинктивно понял, что это работа Сломанного Зуба и его племени, и принялся с ожесточением раскидывать сучья и ветки, из которых была сложена плотина. Но вот вода всколыхнулась, и появилась голова Сломанного Зуба. С полминуты враги прикидывали разделяющее их расстояние. Потом Сломанный Зуб высунул из воды свое мокрое блестящее тело, вылез на плотину и уселся, не спуская глаз с Казана. Старый патриарх был один, остальные бобры не показывались, поверхность пруда была теперь совершенно гладкой. Напрасно пытался Казан найти упор для лап, чтобы добраться до противника. У самого берега оставался незавершенный участок запруды, через который еще прорывалась вода. Трижды Казан попробовал перебраться на плотину, но всякий раз шлепался в воду. Сломанный Зуб все это время сидел не шелохнувшись. Когда Казан оставил наконец надежду добраться до противника, старый бобр соскользнул с плотины и ушел под воду. Он уже понял, что этот новый зверь, как и рысь, не может драться в воде, и поспешил сообщить новость всем членам колонии.

Казан и Серая Волчица вернулись к бурелому и легли на солнышке. Спустя полчаса Сломанный Зуб выбрался на противоположный берег пруда, за ним следовали и другие бобры. Они принялись за работу как ни в чем не бывало. Одни начали подтачивать деревья, десяток других работали в воде, поднося ветви, ил и сучья. Посредине пруда проходила как бы запретная черта, за которую никто из бобров не переплывал. Только один бобр несколько раз добирался до этой черты и оставался там некоторое время, глядя на маленькие тельца детенышей, которых убил Казан. Возможно, это была их мать. Серая Волчица, казалось, поняла и, не видя бобрихи, спускалась обнюхивать мертвые тельца каждый раз, когда та выплывала на середину пруда.

Первый приступ ярости у Казана прошел, и теперь он стал внимательно приглядываться к бобрам. Он понял, что эти животные не умеют драться. Их было много, но они убегали от него одного, как зайцы. Сломанный Зуб даже не защищался. И Казану пришло в голову, что этих пришельцев, которые умеют передвигаться и по воде и по суше, надо подкарауливать так же, как зайца или куропатку. В середине дня Казан вместе с Серой Волчицей спрятался в кустарнике. Охотясь на зайца, Казан часто начинал с того, что делал вид, будто уходит от жертвы. Теперь он решил испытать этот трюк на бобрах. Пройдя за буреломом, он повернул и побежал вверх по течению ручья, держась по ветру. Ручей стал намного глубже, чем прежде. Одно из тех мест, где они с Серой Волчицей раньше переходили вброд, оказалось теперь глубоко под водой. Казану пришлось переплыть ручей, оставив Серую Волчицу на берегу.

Казан не мешкая направился к плотине. В двадцати ярдах от нее были густые заросли ивняка и ольхи, которыми Казан и воспользовался. Никем не замеченный, он подкрался совсем близко к запруде и притаился, готовый прыгнуть вперед, едва только представится случай.

Почти все бобры работали в воде. На берегу оставалось только пять или шесть строителей, да и те были ближе к воде, чем к Казану. Прождав несколько минут, Казан решил было все-таки броситься на врагов, но вдруг какое-то движение на плотине привлекло его внимание. Там несколько бобров укрепляли своим цементом главную конструкцию. С быстротой молнии Казан кинулся под защиту зарослей позади плотины, где было совсем мелко, потому что берег ручья был пологим. Вода не доходила Казану и до брюха. Он был полностью скрыт от глаз бобров, да и ветер ему благоприятствовал. Шум течения скрадывал те еле различимые звуки, которые он все же производил при движении. Скоро он услыхал у себя над головой бобров-строителей. Ветки поваленной березы помогли Казану вылезти из воды, голова и плечи его оказались над плотиной. Меньше чем в ярде от него Сломанный Зуб старательно укладывал в запруду трехфутовый ствол тополя толщиной с человеческую руку. Бобр был так занят своим делом, что даже не заметил Казана. Своего вожака предупредил другой бобр, который сам в страхе нырнул в воду. Сломанный Зуб перевел взгляд и увидел оскаленные клыки Казана. Отступать было поздно. Казан бросился на него и вонзил свои длинные клыки глубоко в шею Сломанного Зуба. Но старый бобр так рванулся, что Казан не смог удержать равновесие. В тот же миг острые зубы впились в складки кожи на шее у Казана. И так, вцепившись друг в друга, оба они плюхнулись в глубокий пруд.

Сломанный Зуб весил не меньше шестидесяти футов. Едва он коснулся воды, как почувствовал себя в родной стихии. Крепко держа Казана зубами за шею, он стал погружаться на дно, как чугунная гиря. И Казан не мог ничего поделать. Вода хлынула ему в рот, в нос, в глаза, в уши. Он ничего не видел и был в полном смятении. Он даже не пытался освободиться, он лишь сдерживал дыхание и все глубже вонзал зубы в горло противника. Вот они опустились на мягкое дно и в течение минуты барахтались в иле. Потом Казан разжал челюсти. Теперь ему было уже не до бобра – надо было спасать собственную жизнь. Он изо всех сил старался вырваться, подняться на поверхность – к воздуху, к жизни. Он плотно сжимал челюсти, зная, что дышать под водой значило умереть. На суше ему ничего не стоило бы избавиться от Сломанного Зуба, но под водой хватка старого бобра оказалась страшнее, чем клыки рыси на суше.

И вдруг около дерущихся стал кружить еще один бобр. Приди он на помощь Сломанному Зубу, Казану недолго пришлось бы сопротивляться. Но старый патриарх теперь не имел желания держать Казана. Он не был мстительным, не жаждал крови или смерти врага. Убедившись, что сам он свободен, а странный, уже дважды нападавший на него противник не может причинить ему вреда, Сломанный Зуб отпустил его. И как раз вовремя для Казана! С трудом поднялся он на поверхность и, еле живой, из последних сил уцепился лапами за ветку, торчавшую из плотины. Это дало ему возможность выдохнуть из себя воду, которая чуть было не погубила его. Минут десять Казан держался за ветку, не рискуя переплыть короткое расстояние до берега. Когда он выбрался наконец на сушу, то едва передвигал ноги. Силы покинули его, ноги дрожали, челюсть отвисла. Он потерпел полное поражение. И победил его безобидный зверь без клыков. Казан ясно сознавал свое унижение. Насквозь мокрый, он неуверенными шагами добрел до бурелома, лег на солнышке и стал поджидать Серую Волчицу.

Страстное желание уничтожить своих водяных врагов овладело Казаном. С каждым днем плотина становилась все прочнее. Бобры были в воде в полной безопасности, и работа шла быстро. Пруд поднимался все выше и растекался все шире. Вода уже залила низину вокруг бурелома. Еще неделя, и дом Казана и Серой Волчицы превратится в крохотный островок посредине широкого водоема.

Казан забыл теперь даже радости охоты. Он только и делал, что выискивал случай броситься на какого-нибудь зазевавшегося сородича Сломанного Зуба. На третий день после битвы под водой Казан убил большого бобра, который подошел чересчур близко к зарослям ивняка. На пятый день он подстерег в мелкой воде позади бурелома двух молодых бобров и разорвал их на куски. После этих губительных нападений бобры стали работать главным образом ночью, но это было только выгодно Казану – он и сам был ночным охотником. Ему удалось убить еще двух бобров.

И тут возле колонии бобров появилась выдра.

Никогда еще Сломанный Зуб не оказывался между двумя такими страшными противниками, как теперь. На суше Казан явно превосходил его благодаря своему проворству и охотничьим уловкам. А в воде еще большую опасность представляла выдра. Двигалась она быстрее рыбы, а ее острые зубы были похожи на стальные иглы. Она была такая гладкая и скользкая, что, даже поймав ее, бобрам не удалось бы ее удержать. Выдра отнюдь не отличается кровожадностью, но на всем Севере не сыщется врага, более губительного для бобров, чем выдра. Она приносит смерть и разрушение в поселения бобров. Особенно опасна она в холодное зимнее время. Не совершая нападений на их уютные жилища, она делает то, что человек способен осуществить лишь с помощью лома и кирки: пробуравливает дыру в плотине. Уровень воды сразу же спадает, лед на поверхности начинает трескаться, и входы в норы бобров оказываются вне воды. Для бобров это означает смерть от голода и жестоких холодов. Несмотря на густой мех, бобры переносят морозы еще хуже, чем человек. В зимние месяцы вода вокруг нор так же необходима для них, как для человека огонь.

Но сейчас стояло лето, и Сломанный Зуб не так уж боялся выдры. В худшем случае бобрам предстояло восстанавливать нанесенные выдрой повреждения. Было тепло и еды кругом вдоволь. Два дня выдра рыскала в пруду и возле плотины. Казан принял ее за бобра и тщетно пытался подкараулить. Выдра недоверчиво поглядывала на Казана и старалась держаться от него подальше. Они и не подозревали, что являются союзниками.

А бобры тем временем продолжали работу, но с еще большими предосторожностями. Вода в пруду поднялась уже так высоко, что можно было приступить к рытью нор. Тут-то у выдры сказался инстинкт разрушения. Она тщательно обследовала всю плотину, до самого основания. Вскоре ей удалось обнаружить уязвимое место, и она принялась за работу, пустив в ход свои острые зубы и небольшую продолговатую голову. Она сверлила и сверлила, и вот уже дыра диаметром в семь дюймов прошла насквозь все пятифутовое основание плотины.

Струя воды хлынула из пруда, словно заработал мощный насос. Казан и Серая Волчица в это время находились в зарослях ивняка на южном берегу пруда. Они услыхали грохот прорывающейся сквозь отверстие воды, и Казан вдруг увидел, как на плотину взобралась выдра и встряхнулась, словно огромная водяная крыса.

Уже через полчаса уровень воды в пруду заметно упал, а напор воды продолжал непрерывно расширять брешь в запруде. Еще через полчаса три норы, которые бобры только что принялись рыть, оказались дюймов на десять над водой. Только теперь Сломанный Зуб заметил надвигающуюся опасность и поднял тревогу. Вся колония бобров заметалась по пруду. Бобры торопливо переплывали от одного берега к другому, не обращая теперь внимания на запретную черту. Сломаный Зуб и самые старшие из его работников бросились к плотине, и тогда выдра с сердитым криком прыгнула в воду по другую сторону запруды.

Вода продолжала спадать, и вместе с тем росло волнение бобров. Они совсем забыли про Казана и Серую Волчицу. Несколько младших членов колонии вылезли на берег возле самого бурелома, и Казан уже готов был выскочить из своей засады, как вдруг совсем близко от него по обнажившемуся илу проковылял один из старых бобров. Казан в два прыжка настиг его. Серая Волчица не отставала от своего друга. Короткая ожесточенная схватка не ускользнула от внимания остальных бобров, и они поспешили перебраться на противоположный берег.

Вода спала уже наполовину, когда Сломанному Зубу и его помощникам удалось наконец обнаружить течь. Ремонтные работы начались немедленно. Нужны были палки и ветки значительной величины, и за этим материалом бобрам приходилось волочить свои грузные тела ярдов десять-пятнадцать по мягкому мокрому илу. Страх перед клыками Казана их уже не останавливал. Инстинкт говорил им, что дело идет о спасении жизни. Если отверстие не будет заделано, они окажутся совсем на виду и их неминуемо настигнут зубы врагов.

К вечеру Сломанный Зуб и его отважные строители, понеся немалые потери, все же заделали брешь в плотине, и вода опять начала прибывать.

А в полумиле вверх по ручью большая выдра разлеглась на бревне, греясь в последних лучах заходящего солнца. Завтра она опять подкрадется к плотине и снова примется за свою разрушительную работу. Для нее это было своего рода забавой.

Но судьба сжалилась наконец над Сломанным Зубом и над его насмерть перепуганными сородичами. На закате, бесшумно ступая, Казан и Серая Волчица шли по берегу и обнаружили лежащую на бревне сонную выдру.

Усталость после трудового дня, сытый желудок и теплые солнечные лучи совсем разморили выдру. Она была неподвижна, как то бревно, на котором разлеглась. Выдра была большая, седая и старая. Она прожила уже десять лет, доказав тем самым свое превосходство над хитростями человека. Тщетно пытались ловцы заманить ее в капкан. Коварные трапперы сооружали в ручьях узкие протоки, обкладывая их камнями и деревом. Но старая выдра всегда умела разгадать эти козни и обходила стальные зубы, которые поджидали у выхода из каждого такого протока. По следу, который она оставляла в иле, можно было судить о ее размерах. Некоторым трапперам посчастливилось даже увидеть ее. Если бы не ловкость и хитрость этой выдры, ее мягкий мех уже давно оказался бы в Париже, Лондоне или Берлине. И он был достоин украсить одеяние какой-нибудь принцессы, или герцога, или императора. Однако вот уже десять лет выдре удавалось уберегать свою шкуру от жадных человеческих рук.

Но сейчас было лето. Сейчас ни один траппер не стал бы охотиться на выдру, потому что ее летний мех не имеет никакой цены. Инстинкт предупредил выдру, что в это время года ей нечего бояться человека. И вот она лежала на бревне, забыв обо всем, наслаждаясь сном и теплом солнечных лучей.

Казан и Серая Волчица неслышно пробирались вдоль ручья, выслеживая своих пушистых врагов, которые вторглись в их исконные владения. Серая Волчица бежала бок о бок с Казаном. Ветер дул в их сторону, и вдруг он принес запах выдры. Для Казана и Серой Волчицы это был просто запах водяного животного – неприятный рыбий запах, – и они решили, что напали на след бобра. Продвигаясь вперед с большой осторожностью, Казан увидел спящую на бревне выдру и сделал предостерегающий знак Серой Волчице. Та остановилась, а Казан продолжал красться дальше. Выдра беспокойно зашевелилась. Уже темнело, золотые солнечные блики исчезли. Сова уже посылала из леса свои первые приветствия ночи. Выдра глубоко вздохнула, ее усатая морда вздрогнула. Она не успела проснуться, когда Казан бросился на нее. В честной открытой схватке старая выдра еще могла бы постоять за себя, но теперь надежды для нее не было. Она умерла, так и не узнав, кто напал на нее. А Казан и Серая Волчица побежали дальше в поисках новых врагов, не ведая, что, убив выдру, они лишились единственного союзника, способного выгнать бобров из болота…

Жизнь для Казана и Серой Волчицы становилась все безрадостнее. С исчезновением выдры перевес сил оказался на стороне Сломанного Зуба и его колонии. С каждым днем вода все ближе подступала к бурелому. Вскоре только узкий перешеек соединял жилище Казана с внешним миром. Бобры работали в глубокой воде, и никто теперь не мог помешать им. Уровень воды становился все выше, и вот наступил день, когда она начала заливать оставшуюся полоску суши. В последний раз Казан и Серая Волчица вышли из своего жилища под буреломом и направились вверх по течению ручья. Этот ручей теперь приобрел для них совершенно особое значение: они принюхивались и прислушивались к нему с небывалым интересом. К этому интересу примешивалась и доля страха, потому что в повадках бобров что-то напоминало им поведение человека. И когда ночью их тонкий волчий нюх обнаружил колонию бобров, ту самую, которую не так давно покинул Сломанный Зуб, Казан и Серая Волчица поспешно повернули к северу и вышли на равнину.

Вот так отважный Сломанный Зуб заставил уважать плоть, кровь и труд своих соплеменников.

Глава XXI Выстрел на песчаной отмели

Июль и август тысяча девятьсот одиннадцатого года были отмечены на Севере многочисленными пожарами. Болото, где находилось жилище Казана и Серой Волчицы, и близлежащая долина избежали опустошительного пламени. Но теперь, когда Казан и Серая Волчица снова отправились в странствия, они очень скоро ступили на почерневшую, опаленную землю. Не забыв унизительного поражения, которое ему нанесли бобры, выгнавшие его из собственного дома, Казан повел свою подругу на юг. Пройдя двадцать миль, они в первый раз наткнулись на выжженные участки леса. Ветер с Гудзонова залива пригнал на запад море огня, и пламя не оставило здесь ни следа жизни, ни единого клочка зелени. Серая Волчица не могла видеть, но чувствовала все это. Она вспомнила о том, другом пожаре, который произошел вскоре после битвы на Скале Солнца. И все ее удивительные инстинкты, еще более развитые и обостренные слепотой, говорили ей, что охота предстоит не на юге, а на севере. Однако собачья кровь Казана тянула на юг. Не потому, что его влекло к людям, – теперь человек для него был таким же смертельным врагом, как и для Серой Волчицы, – но инстинкт всегда заставляет собаку двигаться к югу. А волчий инстинкт перед лицом пожара звал на север.

К концу третьего дня желания Серой Волчицы пересилили волю Казана. Они пошли назад через маленькую долину между двумя грядами холмов и повернули на северо-запад, к Атабаске. Этот путь должен был привести их к истокам реки Макфарлейн.

Поздней осенью предыдущего года в форт Смит, что на Слейв-ривер, пришел один старатель с бутылкой, наполненной золотым песком и самородками. Золото было найдено на реке Макфарлейн. Почта тотчас доставила сведения об этом во внешний мир, и к середине зимы первая группа охотников за сокровищами двинулась в те края на лыжах и на собаках. Находки следовали одна за другой. На реке Макфарлейн обнаружились крупные золотые россыпи, участки вдоль берега были мгновенно разобраны, и работа закипела. Запоздавшие двинулись дальше к северо-востоку, и в форт Смит полетели сообщения о находках, еще более богатых, чем на Юконе. В новый район хлынул народ – сперва десятки, потом сотни и даже тысячи человек. В основном они шли из южных прерий или с приисков на реках Саскачеван и Фрейзер. С севера по Маккензи и Лайарду прибывали небольшими группами старатели и искатели приключений с Юкона. Эти закаленные жизнью люди не раз замерзали в снегах, они знали, что такое муки голодной смерти.

Одним из таких запоздавших оказался и Сэнди Мак-Тригер. Он решил уехать с Юкона по многим причинам. Сэнди был на плохом счету у полиции, патрулирующей к западу от Доусона, и к тому же вконец разорился. Однако он был одним из самых удачливых старателей, когда-либо проходивших по берегам Клондайка. Ему случалось открывать жилу стоимостью до миллиона, а то и двух миллионов, но он быстро проматывал деньги за картами и в пьянках. Сэнди был человек хитрый и неглупый. Страх и совесть у него совершенно отсутствовали. Жестокость была написана на его физиономии, а выступающая вперед челюсть, широко расставленные глаза, низкий лоб и щетка рыжих с проседью волос сразу заставляли думать, что этому человеку можно доверять, только пока держишь его на мушке. Ходили слухи, что на счету у Сэнди два убийства и несколько ограблений, но полиции пока ничего не удалось доказать.

Однако наряду с этими неприятными качествами Сэнди Мак-Тригер обладал таким хладнокровием и бесстрашием, что вызывал невольное восхищение даже у самых злейших своих врагов. И был у него незаурядный ум, который трудно было угадать за его весьма неприглядной внешностью.

Всего за шесть месяцев на реке Макфарлейн вырос городок Ред-Голд-Сити, в ста пятидесяти милях от форта Смит. А форт Смит находился в пятистах милях от всего цивилизованного мира. Взглянув на жалкие лачуги нового городка, на его игорные дома и пивные заведения, Сэнди пришел к выводу, что для осуществления его тайных замыслов время еще не созрело. Он поиграл немного в карты. Выиграл и закупил провизию и кое-какое снаряжение. Среди прочего было старое, заряжающееся с дула ружье. Сэнди, у которого всегда бывало оружие только самых последних образцов, посмеивался над своей пушкой, как он называл вновь приобретенное ружье. Но ничего иного он не мог приобрести на свои теперешние средства.

Сэнди направился к югу – вверх по реке Макфарлейн. Он уверенно двинулся именно туда, где старателям пока не удавалось найти золото. Вскоре он начал свои поиски, медленно продвигаясь вперед вдоль одного из притоков, который брал свое начало милях в шестидесяти к юго-востоку. Время от времени ему попадались недурные россыпи, он мог за день намыть золота долларов на шесть-восемь, но такая перспектива его не привлекала. Он шел уже несколько недель, но чем дальше, тем беднее становились его находки. Потом золото стало попадаться и совсем редко. После таких неудач Сэнди делался опасен, в такое время лучше было держаться от него подальше.

Однажды его лодка причалила к берегу, по краю которого тянулась белая песчаная полоса. Отсюда река заворачивала и несколько расширялась, и Сэнди решил поискать здесь. Он вышел на берег, и его внимание привлекли следы, ясно отпечатавшиеся на мокром песке. Сюда на водопой приходили два зверя. Следы были совсем свежие – эти звери побывали здесь не больше двух часов назад. В глазах Сэнди мелькнул живой интерес. Он оглянулся по сторонам.

– Волки, – пробормотал он. – Вот бы подстрелить их из моей пушки… Черт, что это? Среди бела дня?

Сэнди вскочил на ноги и ринулся к кустам. В четверти мили от берега Серая Волчица почуяла запах человека и предостерегающе завыла. Сэнди Мак-Тригер не двинулся с места, пока не замерли последние отголоски этого протяжного, заунывного воя. Тогда он вернулся к лодке, взял ружье, зарядил его и снова скрылся в зарослях.

Уже целую неделю Казан и Серая Волчица бродили у истоков реки Макфарлейн, и здесь впервые за последние полгода Серая Волчица почуяла в воздухе запах человека. В этот момент она была одна – за несколько минут перед тем Казан пустился в погоню за зайцем. Она лежала под кустом, поджидая своего друга. Оставаясь одна, Серая Волчица всегда непрерывно нюхала воздух. И вот на этот раз она услыхала постукивание весла о лодку, а потом до нее долетел и запах. Через пять минут после того, как она послала свое предостережение, Казан уже стоял возле нее, высоко подняв голову и тяжело дыша после быстрого бега.

Мак-Тригеру часто приходилось охотиться на полярных лисиц, и он решил выследить этих волков, применив тактику эскимосов. Он стал двигаться по полукругу, пока не оказался против ветра. Едва Казан почувствовал человеческий запах, шерсть на его спине вздыбилась. Но слепая волчица оказалась похитрее красноглазой лисы. Ее чуткий нос неотрывно следил за продвижением Мак-Тригера. Она услыхала, как хрустнула под его ногой сухая веточка, потом до нее долетел металлический звук – ружейный ствол ударился о дерево. Потеряв в воздухе след Сэнди, она заскулила, потерлась мордой о Казана и сделала несколько шагов к юго-западу.

В подобных случаях Казан редко отказывался слушаться свою подругу. Они пошли вместе, и, в то время как Сэнди по-змеиному полз в кустах, стараясь держаться против ветра, Казан уже выглядывал из прибрежных кустов, рассматривая вытащенную на песчаный берег лодку.

Когда Сэнди вернулся после целого часа безуспешного выслеживания, он обнаружил свежие волчьи следы, ведущие прямо к его лодке. Он глянул на них недоумевающе, а потом его безобразную физиономию скривила усмешка. Зло посмеиваясь, он извлек из своей сумки небольшой резиновый мешочек. Там хранилась плотно закупоренная бутылка, наполненная желатиновыми капсулами. В каждой капсуле было пять шариков стрихнина. Ходили темные слухи, что однажды Сэнди Мак-Тригер испробовал действие такой капсулы, бросив ее в кофе одному своему недругу, но полиции не удалось это доказать. Сэнди был знаток по части ядов. В свое время он убил ими не одну сотню лисиц, и теперь он опять засмеялся, отсчитывая дюжину капсул. Ему казалось, что ничего не стоит провести эту пару любопытных волков. Три дня назад Сэнди подстрелил оленя, и каждую капсулу он обернул ломтиком оленьего сала. При этом он действовал не пальцами, а палочками, чтобы на приманке не осталось человеческого запаха. Перед заходом солнца Сэнди отправился в долину разбрасывать приманки. Некоторые он прикрепил к нижним веткам кустов, другие раскидал по следам зайца и оленя. Потом вернулся к реке и стал готовить ужин.

На следующее утро Сэнди поднялся чуть свет и пошел обследовать свои приманки. Первая оказалась нетронутой, вторая лежала там же, где он оставил ее накануне. Но где третья? Сэнди задрожал в предвкушении торжества. Сейчас он увидит свою жертву. Но тут взгляд его упал на землю, и с его губ сорвалось проклятье. Под кустом, на котором он вчера повесил приманку, были раскиданы куски сала и в одном из них все еще оставалась маленькая белая капсула. Сэнди был озадачен. Уж если лиса или волк дотронулись до приманки, они непременно ее съедят! Он не знал, что имеет дело с диким зверем, чьи инстинкты необычайно обострились из-за слепоты.

Сэнди пошел дальше. Еще две приманки оказались в полной сохранности. В следующей он обнаружил разломанную капсулу и высыпавшиеся белые шарики стрихнина. Сэнди был уверен, что это проделки все той же пары волков, потому что повсюду на его пути попадались свежие следы их лап. Неделями скапливающееся дурное настроение излилось теперь в яростных проклятьях. Последнее разочарование переполнило чашу терпения Мак-Тригера. Неудача с приманками завершила цепь его невезений. Все было против него, и Сэнди решил вернуться в Ред-Голд-Сити.

В середине дня он столкнул лодку на воду и поплыл вниз по реке. Он рад был предоставить течению нести себя и, свободно откинувшись в лодке, покуривал трубку. Ружье лежало у него на коленях. Ветер дул ему навстречу, и Сэнди внимательно следил, не попадется ли на берегу какая-нибудь дичь.

К вечеру Казан и Серая Волчица вышли на песчаный берег милях в шести ниже по реке. Казан пил воду, и тут лодка Мак-Тригера бесшумно вынырнула из-за поворота в сотне ярдов выше по течению. Если бы ветер дул в их сторону, Серая Волчица издалека почуяла бы опасность. Она встревожилась, лишь когда совсем близко услыхала щелканье затвора старинного ружья Сэнди. Казан тоже услыхал этот звук и, перестав пить, поднял голову.

В то же мгновение Сэнди спустил курок. Клубы дыма, грохот выстрела, и Казан вдруг почувствовал, как мозг его словно полоснуло огнем. Он дернулся, ноги его подкосились, и он рухнул на землю. Серая Волчица стрелой понеслась в кустарник. Она не видела, как ее друг упал на белый песок. Только отбежав на четверть мили от страшного места, она остановилась и села ждать.

Сэнди Мак-Тригер причалил к берегу с торжествующим воплем.

– Что, дьявол, попался? – закричал он. – Я и другого укокошил бы, если б было у меня что-нибудь получше этой древности.

Он перевернул прикладом голову Казана, и довольная усмешка сменилась на его лице полным недоумением: он увидел на Казане ошейник.

– Черт подери, да это не волк! – пробормотал Сэнди. – Это собака, самая настоящая собака!

Глава XXII Методы Сэнди Мак-Тригера

Мак-Тригер стал на колени прямо на песок. В его взгляде больше не было торжества. Он вертел ошейник вокруг неподвижной шеи собаки, пока не увидел полустертую пластинку, на которой с трудом разобрал: «Казан». Он читал вслух, по буквам, и на его физиономии было такое выражение, словно он никак не мог поверить своим глазам и ушам.

– Собака! – снова воскликнул он. – Собака, и до чего ж хороша!

Он встал и посмотрел на свою жертву. Возле носа Казана по белому песку растеклась лужа крови. Сэнди наклонился взглянуть, куда попала его пуля. Результаты обследования были неожиданные: оказалось, что тяжелая пуля из допотопного ружья задела Казана как раз по макушке. Это был скользящий удар, даже не повредивший черепной кости. Тут Сэнди сразу понял, почему подергиваются лапы и дрожит все тело собаки. Он было принял это за предсмертную агонию, но пес и не думал умирать. Он был только оглушен и через несколько минут сможет снова подняться на ноги.

Сэнди умел разбираться в ездовых собаках. Он провозился с ними две трети своей жизни и мог с первого взгляда определить их возраст, стоимость и даже кое-что из их прошлого. По следам на снегу он легко отличал собаку с берегов Маккензи от эскимосской собаки или от лайки. Сэнди взглянул на лапы Казана. Это были лапы волка, и Сэнди довольно хмыкнул. Крупный и сильный пес! Сэнди подумал о предстоящей зиме и о том, что в Ред-Голд-Сити обязательно будут высокие цены на собак.

Сэнди сходил к лодке и вернулся со связкой кожаных веревок. Он сел возле Казана, скрестив под собой ноги, и стал мастерить намордник. Минут через десять намордник был готов, и Сэнди надел его Казану на нос, прочно закрепив вокруг шеи. К ошейнику Сэнди привязал десять футов крепкой веревки. После всех этих приготовлений он уселся и стал ждать, когда Казан очнется.

Вот Казан чуть приподнял голову, но видеть еще ничего не мог: глаза застилала красная пелена. Скоро это прошло, и он разглядел перед собой человека. Первым побуждением Казана было вскочить на ноги. Трижды попытался он встать и каждый раз снова падал. Сэнди сидел на корточках в стороне, держа конец веревки, и ухмылялся. В ответ ему сверкнули клыки. Казан зарычал, шерсть его вздыбилась. Сэнди вскочил на ноги.

– Знаю, знаю, что у тебя на уме, – сказал он. – Видывал я таких. Это волки тебя подпортили. Не один раз погуляет по тебе палка, прежде чем ты опять станешь шелковым. А ну-ка…

Сэнди заранее позаботился приготовить толстую дубинку. Он наклонился и поднял ее с песка. Силы Казана уже почти вернулись к нему. Голова больше не кружилась, туман перед глазами рассеялся. Казан видел рядом с собой своего давнего врага – человека. Человека с дубинкой в руках! В нем мгновенно проснулась вся свирепость его волчьей натуры. Он не видел рядом Серой Волчицы и понял, что вот этот человек повинен в ее отсутствии. И боль тоже причинил он. То, что Казан приписывал человеку, он переносил и на дубинку, человек и дубинка составляли для него одно неразрывное целое. Рыча, он бросился на Сэнди. Тот не ожидал прямого нападения, и прежде чем успел замахнуться дубинкой или хотя бы отскочить в сторону, Казан навалился ему на грудь. Сэнди уцелел только благодаря тому, что на Казане был намордник. Клыки, которые без труда разорвали бы ему горло, щелкнули впустую, не причинив вреда. Под тяжестью собаки Сэнди повалился на землю. Но с ловкостью кошки тут же снова вскочил. Подтянув веревку, он несколько раз обмотал ее вокруг руки. Казан опять прыгнул на него, но на этот раз был встречен жестоким ударом дубинки в плечо и полетел на землю. Прежде чем Казан успел опомниться, Мак-Тригер набросился на него, обезумев от ярости. Он все короче подтягивал веревку и наносил удары с силой и уверенностью человека, издавна привыкшего пользоваться этим орудием. Сначала побои вызывали в Казане лишь ненависть к человеку, и нападения его стали еще свирепее и бесстрашнее. Он снова и снова кидался на своего врага, но каждый раз дубинка обрушивалась на него, едва не дробя ему кости.

Сэнди зло и упрямо сжал рот. Ему еще ни разу не приходилось сталкиваться с подобной собакой, и он слегка нервничал. Хорошо, что он успел надеть на этого пса намордник, но что, если ремни не выдержат, лопнут?..

Мак-Тригер сопроводил эту мысль таким сокрушительным ударом по голове Казана, что старый боец снова рухнул на песок. Сэнди прерывисто дышал. Дубинка выпала из его рук. Пока Казан приходил в себя, Сэнди внимательно осмотрел намордник и добавил еще несколько ремешков. Потом поволок Казана к выброшенному на берег дереву и накрепко привязал веревку к одному из сучьев. После этого он оттащил лодку подальше на берег и стал готовиться к ночлегу.

Казан снова очнулся, но лежал неподвижно, разглядывая Сэнди Мак-Тригера. Каждая косточка в теле Казана болела, один глаз почти совсем закрылся, губы были разбиты и кровоточили. Сэнди то и дело подходил к нему, очень довольный блестящими, как он считал, результатами побоев. И всякий раз прихватывал с собой дубинку. Он подтолкнул ею Казана, собака зарычала и со злостью щелкнула челюстями, стараясь вцепиться в дубинку зубами. Вот этого-то и ждал Сэнди – он тут же снова пустил в ход дубинку, и Казан не выдержал. Он заскулил и попытался спрятаться за бревно, к которому был привязан. Он едва двигался. Правая передняя лапа его была разбита, задние ноги волочились. После этих вторичных побоев он долго не мог подняться. Теперь он не в состоянии был бы убежать, даже если б оказался на свободе.

У Сэнди было на редкость хорошее настроение.

– Будь спокоен, я тебя обломаю, – обращался он к Казану, наверное, уже в двадцатый раз. – Чтобы пес вел себя как полагается, его надо побольше бить. Через месяц я получу за тебя не меньше двухсот долларов, а коли нет, так я с тебя с живого шкуру сдеру.

Сэнди еще несколько раз попробовал раздразнить собаку, но от боевого пыла Казана не осталось и следа. Удар пули в череп и жестокие побои сломили дух могучего Казана. Он лежал, закрыв глаза и уткнув морду в передние лапы. Он не обращал внимания на куски мяса, которые Мак-Тригер подсовывал к самому его носу. Казан не видел, как село солнце, не заметил наступления темноты. Но вот что-то вывело его из оцепенения. Его затуманенный мозг воспринял это как зов из далекого прошлого. Он поднял голову и прислушался. Мак-Тригер стоял на берегу, освещенный багровым пламенем костра, глядел во тьму и тоже прислушивался. Издалека снова послышался тот же голос – одинокий горестный вой Серой Волчицы.

Казан заскулил и с трудом поднялся на ноги. Сэнди схватился за дубинку и подскочил к нему.

– Лежать, негодяй! – рявкнул он.

Дубинка опять начала подниматься и опускаться со стремительной быстротой. Мак-Тригер вернулся к огню, тяжело дыша, и швырнул дубинку на землю, около приготовленной на ночь постели.

– Ничего, я его обломаю, – сказал он, посмеиваясь. – А нет, так убью своими руками.

Несколько раз в эту ночь до Казана долетал зов Серой Волчицы. В ответ он, опасаясь новых побоев, только тихо скулил. Он неотрывно смотрел на огонь, пока не погас последний уголек, потом осторожно выполз из-за своего бревна. Он попытался встать на ноги, но всякий раз снова валился на землю. Кости были целы, но боль в лапах мучила его невыносимо. Всю ночь его бросало то в жар, то в озноб, ему мучительно хотелось пить.

На рассвете Сэнди вылез из-под одеяла и дал Казану воды и мяса. Воду Казан выпил, но до мяса не дотронулся. Сэнди с удовлетворением отметил происшедшую в нем перемену. Когда взошло солнце, Сэнди уже покончил с завтраком и был готов к отплытию. Теперь он уже без опаски подошел к Казану. Отвязав веревку от бревна, он поволок собаку к лодке. Казан прильнул к песку, пока его новый повелитель закреплял кожаную веревку на корме лодки. Сэнди ухмылялся, радуясь предстоящей забаве. Он умел укрощать собак, он великолепно научился этому еще на Юконе.

Оттолкнув лодку от берега, Сэнди прыгнул в нее и, упираясь веслом, стал тащить Казана к воде. Через несколько секунд Казан уже стоял, зарыв лапы в мокрый песок у самого края воды. На один миг Сэнди дал веревке повиснуть свободно, потом неожиданно сильно рванул, и Казан очутился в воде. Сэнди тут же вывел лодку на середину реки и направил ее вниз по течению, вдобавок работая веслом, чтобы веревка туже стянулась вокруг шеи его жертвы.

Несмотря на слабость и боль, Казан вынужден был плыть, чтобы держать голову над водой. Потоки воды за кормой и все учащающиеся взмахи весла делали передвижение Казана сплошной пыткой. Иногда его лохматую голову совсем затягивало под воду. Силы Казана иссякали с каждым мгновением. Продержавшись с четверть мили, он начал тонуть. Только тут Сэнди подтянул веревку и втащил его в лодку. Совершенно обессиленный, еле дыша, Казан повалился на днище. Сэнди применил беспощадный прием и добился чего хотел. У Казана больше не было желания драться, он уже не боролся за свою свободу. Он понял, что этот человек стал его хозяином, и дух его смирился. Теперь Казану хотелось только, чтобы ему позволили лежать на дне лодки, подальше от дубинки и воды. Дубинка валялась между ним и хозяином, конец ее находился в двух футах от носа Казана.

Пять дней и пять ночей длилось это путешествие вниз по реке. Мак-Тригер продолжал «воспитывать» Казана. Он еще трижды избивал его дубинкой и один раз прибегнул к испытанию в воде. На утро шестого дня они прибыли в Ред-Голд-Сити, и Мак-Тригер разбил палатку возле самой реки. Он раздобыл где-то цепь и привязал Казана позади палатки. Потом снял с него намордник.

– В наморднике много не наешь, – сказал он своему узнику. – А мне надо, чтобы ты снова стал сильным и злым как черт. Ты способен на многое. Я тут одну штуку придумал. Мне это не впервой, попробуем и здесь набить карманы. Волк и собака – черт подери, ведь неплохо придумано!

Два раза в день Сэнди носил Казану свежего сырого мяса. Очень скоро силы и мужество Казана вернулись. Боль прошла, раны зажили. И уже на четвертый день он стал встречать Сэнди угрожающим рычанием. Но Мак-Тригер теперь не бил его. Он не давал Казану ни рыбы, ни отрубей, а кормил его одним сырым мясом. Он ездил за пять миль по реке, чтобы достать для Казана внутренности только что убитого лося.

Однажды Сэнди привел с собой какого-то человека, и когда незнакомец сделал неосторожный шаг к Казану, тот неожиданно кинулся на него. Человек в страхе отскочил, отчаянно ругаясь.

– Подойдет, – буркнул тот. – Он полегче моего дога фунтов на десять – на пятнадцать. Но зубы у него вон какие, да и проворства ему не занимать. Хорошо подерется, прежде чем дог одолеет его.

– Держу пари на четвертую часть моей доли, что тот его не одолеет, – предложил Сэнди.

– Ну что ж, по рукам, – согласился другой. – Когда же он драться-то сможет?

Сэнди поразмыслил с минуту.

– Пожалуй, еще недельку надо подождать, – сказал он. – Пускай наберет свой вес. Давай ровно через неделю, во вторник. Ну, Харкер, идет?

Харкер кивнул.

– В следующий вторник вечером, – согласился он. Потом добавил: – Ставлю половину своей доли, что дог прикончит твоего волка.

Мак-Тригер пристально взглянул на Казана.

– Ловлю тебя на слове, – проговорил он.

Потом, прощаясь с Харкером, сказал:

– Не думаю, что на всем пространстве отсюда до Юкона найдется собака, которая может прикончить моего волка.

Глава XXIII Вмешательство профессора Мак-Джила

Ред-Голд-Сити жаждал развлечений. Здесь поигрывали в карты, пили, временами затевали драки. Но присутствие полиции поддерживало в городке настроения, можно сказать, даже мирные, особенно по сравнению с тем, что обычно творилось в нескольких сотнях миль к северу, возле Доусона. Зрелище, предложенное Сэнди Мак-Тригером и Джоном Харкером, было встречено с восторгом. Известие о нем разлетелось на двадцать миль вокруг Ред-Голд-Сити. В тот вечер, когда должен был произойти поединок, в городке царило необыкновенное оживление. Казан и огромный дог были выставлены для обозрения, каждый в своей клетке. Число ставок все возрастало. Зрителей набралось человек триста, каждый из них заплатил по пять долларов за то, чтобы иметь возможность присутствовать при поединке. Сквозь прутья клеток все они с любопытством глядели на четвероногих гладиаторов.

Собака Харкера была помесью датского дога с мастифом. Она родилась на севере и воспитывалась как ездовая собака. Ставили главным образом на дога. Казану же отдавали предпочтение опытные старожилы севера, которые знали толк в собаках и понимали, что означает зловещий красный свет в глазах пса. Старый золотоискатель с реки Кутини шептал на ухо своему приятелю:

– Ставлю на него один против одного. Мог бы даже и два против одного поставить. Он наверняка побьет дога, у того и приемов-то борьбы никаких нет.

– Зато у дога вес, – с сомнением проговорил его собеседник. – Смотри, какие челюсти здоровые и плечи тоже.

– А неуклюжий-то какой! Горло мягкое, брюхо большое, – прервал его золотоискатель с Кутини. – Поверь моему слову, приятель, не ставь ты на этого дога.

У клеток толпился народ. Сперва Казан рычал на все эти окружающие его лица. Потом лег у глухой стены клетки и угрюмо на всех поглядывал.

Драка должна была происходить у Харкера, владельца заведения, которое являло собой нечто среднее между пивной и кафе. Все скамьи и столы были убраны, и посредине комнаты на высоком помосте установили большую клетку. Вокруг клетки были устроены сиденья для трехсот зрителей. Над открытой сверху клеткой висели две керосиновые лампы с рефлекторами из зеркал.

Ровно в восемь вечера Харкер, Мак-Тригер и еще два человека при помощи деревянных шестов вытолкнули Казана на арену, где уже находился дог. Дог стоял, мигая от яркого света ламп. Увидев Казана, он навострил уши. Казан не оскалил клыков. Ни та ни другая собака не проявили ожидаемой от них враждебности друг к другу. Шепот разочарования пролетел по толпе зрителей. При появлении Казана дог не прыгнул на него, не зарычал, а стал спокойно разглядывать противника, вопросительно склонив свою красивую голову. Потом взглянул на полные ожидания, возбужденные лица людей. Сперва Казан несколько мгновений настороженно стоял против дога, и вдруг мускулы его распустились, и он тоже равнодушно посмотрел на толпу, которая пришла сюда, рассчитывая на смертельную схватку. Над тесными рядами зрителей пронесся презрительный смех. По адресу Мак-Тригера и Харкера посыпались ядовитые насмешки, кто-то свистнул. Сердитые голоса требовали возврата денег, нарастал общий гул недовольства. Лицо Сэнди побагровело от обиды и ярости. Голубые вены на лбу у Харкера вздулись. Он потрясал кулаками и громко вопил:

– Да замолчите, черт вас подери! Дайте им время!

Голоса стихли. Казан повернулся и теперь снова стоял против дога. И дог тоже перевел взгляд на Казана. Осторожно, словно готовясь к прыжку, Казан немного продвинулся вперед. Мускулы дога дрогнули, и он тоже шагнул навстречу Казану. В четырех футах друг от друга они застыли на месте. В помещении воцарилась мертвая тишина. Сэнди и Харкер стояли возле самой клетки, боясь дышать.

Не уступающие друг другу в красоте и силе животные, имеющие на своем счету сотни битв, лишенные чувства страха, стояли друг против друга – жертвы низменных человеческих страстей. Никто не мог видеть вопросительного выражения в их глазах. Они поняли друг друга. Если бы они встретились на воле, оспаривая свои права в упряжке, не миновать бы им тогда жестокой схватки. Но здесь их объединило чувство братства. В самый последний момент, когда их разделял всего один шаг и люди ожидали увидеть первый яростный прыжок, дог медленно поднял голову и поглядел вдаль поверх спины Казана. Харкер задрожал и беззвучно выругался. Горло дога было открыто для Казана, но животные словно обменялись клятвой не нападать друг на друга. Казан не прыгнул. Он повернулся, и обе собаки, великолепные в своем презрении к человеку, смотрели сквозь решетку своей тюрьмы на многоликую массу зрителей.

Раздался дружный взрыв негодования. Люди кричали, требовали, угрожали. В бешенстве Харкер выхватил револьвер и стал целиться в дога. Но вдруг над ревом толпы прогремел голос.

– Не смей стрелять! – послышался приказ. – Именем закона!

На мгновение воцарилась тишина. Все лица обернулись на голос. За последним рядом скамей на стульях стояли два человека. Один из них был Брокоу, сержант полиции Северо-Запада. Это он и кричал. Подняв руку, он потребовал тишины и внимания. Рядом с ним стоял бледный, худой, сутулый человек небольшого роста, по его виду трудно было бы предположить, что он многие годы провел в суровых условиях Арктики. Теперь заговорил он тихим, спокойным голосом.

– Я даю владельцам пятьсот долларов за этих собак, – проговорил он.

Все в зале расслышали это предложение. Харкер взглянул на Сэнди. Они стали совещаться.

– Драться они не будут, а в упряжке составят отличную пару, – продолжал человек. – Даю владельцам пятьсот долларов.

Харкер поднял руку:

– Прибавьте еще сотню. Шестьсот, и собаки ваши.

Человек заколебался, потом кивнул головой.

– Хорошо, я даю шестьсот, – сказал он.

В толпе послышался ропот недовольства. Харкер взобрался на край помоста.

– Мы что, виноваты, если они не захотели драться? – закричал он. – А коли среди вас найдутся такие, которые хотят назад свои деньги, можете получить их у выхода. Собаки просто одурачили нас. Мы-то тут при чем?

Человек в сопровождении сержанта полиции прокладывал себе путь между стульями. Придвинув бледное лицо к прутьям клетки, он взглянул на Казана и на дога.

– Думаю, что мы будем отличными друзьями, – сказал он так тихо, что разве только собаки могли слышать его. – Не дешево, конечно, мне это обошлось, но мы подадим счет нашему научному обществу. Мне очень нужны четвероногие друзья, у которых было бы столько же силы и благородства, как у вас.

И едва ли кто-нибудь понял, почему и Казан и дог придвинулись поближе к той стороне клетки, где стоял маленький ученый. А тот вытащил толстую пачку денег и отсчитал Харкеру и Сэнди Мак-Тригеру шесть сотен долларов.

Глава XXIV Одна во мраке

Никогда еще одиночество и тьма не обрушивались на Серую Волчицу с такой беспощадностью. Мак-Тригер подстрелил ее друга и увез с собой. Услышав выстрел, она спряталась в кустах недалеко от берега и в течение нескольких часов поджидала Казана. Она верила, что он вернется, как возвращался уже сотни раз. Она лежала, распластавшись на земле, принюхивалась и скулила; ветер не приносил ей запаха ее друга. День и ночь были для Серой Волчицы бесконечным хаосом, но она определила, что начало садиться солнце, что сгущаются вечерние сумерки, и знала, что вот уже зажглись звезды, что река серебрится от лунного света. В такую ночь хорошо бродить по лесам. Серая Волчица заметалась встревоженно и в первый раз позвала Казана. Со стороны реки шел острый запах дыма, и она инстинктивно поняла, что вот этот дым и присутствие человека не позволяли Казану вернуться к ней. Но ближе подходить она боялась. Слепота приучила ее к долгим ожиданиям.

Со дня битвы на Скале Солнца Казан всегда возвращался к ней, ни разу ее не обманул. Трижды звала она его в эту ночь. Потом улеглась под кустом и прождала так до рассвета.

Инстинкт давал ей почувствовать, когда ночь начинала поглощать последние лучи солнца, и точно так же теперь она уловила наступление утра. Вскоре стало пригревать солнце, и беспокойство побороло в ней осторожность. Серая Волчица медленно побрела к реке, принюхиваясь и скуля. Дыма в воздухе больше не было, не могла она уловить и запах человека. Она шла по своему следу до обрыва над рекой и в густом кустарнике остановилась и прислушалась. Потом спустилась на берег и пошла прямо туда, где выстрел настиг Казана во время водопоя. И тут ее нюх уловил запах крови, которой был пропитан песок. Серая Волчица знала, что это кровь ее друга, потому что здесь повсюду был его запах, смешанный с запахом человека. Она нашла и глубокую борозду на песке – здесь Сэнди протащил Казана к лодке. Серая Волчица нашла поваленное дерево, к которому был привязан Казан. И вдруг она наткнулась на дубинку, которой Мак-Тригер укрощал раненого Казана. Дубинка была перепачкана кровью. Серая Волчица села, запрокинула слепую морду к небу, из ее горла вырвался вой, и южный ветер разнес этот вой на несколько миль вокруг. Никогда раньше Серая Волчица так не выла. Это был не зов волка в лунную ночь и не охотничий клич. В ее голосе было горестное стенание, плач по невозвратимой потере. Потом Серая Волчица побрела в кусты и там легла, повернувшись мордой в сторону реки.

Ее охватил необъяснимый страх. Ко мраку она уже привыкла, но никогда прежде она не была одна в этом мраке, всегда ее охраняло присутствие Казана. В кустах, в нескольких ярдах от нее, послышалось клохтанье куропатки, и звук этот для Серой Волчицы прозвучал словно из другого мира. Мышонок прошуршал в траве возле самых ее лап, и Серая Волчица щелкнула зубами, пытаясь поймать его, но зубы ее сомкнулись на камне. Мускулы ее плеч дергались, она вся дрожала, будто от сильного холода. Она опять страшилась темноты, которая скрывала от нее мир, и терла лапами свои закрытые глаза, словно пытаясь вновь открыть их для света.

Днем она вернулась на равнину, но равнина была теперь как будто другая. Она вызывала страх, и Серая Волчица скоро возвратилась на берег и прикорнула возле бревна – там, где раньше лежал Казан. Здесь было не так страшно, потому что вокруг еще ясно чувствовался запах Казана. Целый час пролежала она неподвижно, положив голову на дубинку, залитую кровью ее друга. Ночью Серая Волчица все еще была на берегу. Когда поднялась луна и заблестели звезды, она опять улеглась в оставленное телом Казана углубление на белом песке.

На рассвете Серая Волчица спустилась к воде напиться. Она не могла видеть, что день наступил темный и сумеречный, что черное небо было сплошным нагромождением тяжелых грозовых туч. Но в душном воздухе она чувствовала приближение грозы, предугадывала вспышки молний, надвигавшиеся вместе с дождевой завесой. Отдаленный рокот грома становился все слышнее, и Серая Волчица клубком свернулась под деревом. В течение нескольких часов над ней бушевала гроза, дождь лил сплошными потоками. Когда гроза стихла, Серая Волчица выбралась из своего убежища совершенно измученная.

Тщетно искала она теперь хоть какой-нибудь след Казана. Дубинка была отмыта дождем, там, где пролилась кровь Казана, песок снова стал белый и чистый. Даже под бревном, где он лежал, не оставалось теперь ни запаха, ни следов.

До сих пор только ужас перед одиночеством во мраке подавлял Серую Волчицу. Вечером к нему прибавился еще и голод. Голод заставил ее уйти с берега на равнину. Десяток раз она чуяла дичь, и каждый раз эта дичь ускользала от нее. Серая Волчица загнала под корень мышь и даже выцарапала ее оттуда лапой, но мыши удалось выскользнуть из-под самых ее зубов.

Тридцать шесть часов назад они с Казаном оставили половину своей последней добычи в двух милях дальше по равнине. Они убили тогда большого зайца. Серая Волчица теперь направилась туда. Ей не нужно было зрения, чтобы найти дорогу. У нее необычайно остро было развито шестое чувство, свойственное всем животным, – способность ориентироваться. Подобно голубю, всегда находящему путь домой, она напрямик, через кусты, побежала к тому месту, где они спрятали зайца. Но здесь уже побывала полярная лисица, а то, что осталось после лисы, растащили сойки и другие птицы; Серая Волчица обнаружила лишь несколько клочков заячьей шерсти. По-прежнему голодная, она побрела назад, к реке.

В эту ночь Серая Волчица опять спала там же, где и накануне. Трижды звала она Казана, но безуспешно. Выпала густая роса и окончательно смыла следы Казана. Однако Серая Волчица еще два дня не покидала узкой песчаной полосы на берегу реки. На четвертый день голод ее стал настолько острым, что она принялась глодать кору на кустах ивняка. Но в этот же день Серая Волчица сделала одно важное открытие. Она пила из реки, и вдруг ее чуткий нос коснулся в воде какого-то гладкого предмета, пахнущего рыбой. Это был крупный моллюск, который водится в северных реках. Серая Волчица выгребла его лапой на берег и понюхала твердую раковину. Потом раковина захрустела у нее на зубах. Серой Волчице показалось, что она никогда не ела ничего вкуснее мяса, оказавшегося внутри раковины. Она стала искать еще моллюсков, и ей удалось найти их довольно много. Она ела до тех пор, пока окончательно не утолила голод.

Еще три дня Серая Волчица не уходила с песчаного берега. Но однажды ночью ей вдруг почудился зов, заставивший ее задрожать от нового непонятного волнения. Новая надежда внезапно возникла в ней. При свете луны она беспокойно забегала вдоль песчаной полоски, поворачиваясь на север, на юг, на восток, на запад. Высоко задрав голову, Серая Волчица прислушивалась, будто пытаясь уловить в мягком ночном ветерке неясные шепоты непонятного голоса. Ей мерещилось, что призыв шел к ней с юго-востока. Там, далеко, за тундрами и лесами, находился ее дом. Может быть, там она и найдет опять своего Казана. Серой Волчице вдруг вспомнилась высокая Скала Солнца и вьющаяся по ней извилистая тропинка: на Скале Солнца настигла ее слепота, там кончился день и началась вечная ночь. Там впервые пережила она радость материнства. Природа позаботилась о том, чтобы эти события никогда не смогли изгладиться из ее памяти, и когда пришел зов, то он пришел именно из этого солнечного мира, в котором когда-то были жизнь и свет, в котором Серая Волчица в последний раз видела луну и звезды на синем ночном небе.

И Серая Волчица, послушная этому зову, оставила реку, где можно было достать пищу, и смело пошла навстречу голоду и мраку, теперь уже не страшась смерти и пустоты невидимого для нее мира. Перед собой она снова видела Скалу Солнца, тропинку, свое жилище между скалами и – Казана.

Глава XXV Конец Сэнди Мак-Тригера

А в шестидесяти милях к северу Казан лежал на земле, привязанный стальной цепью, и наблюдал, как маленький профессор Мак-Джил готовит для него похлебку из отрубей с салом. В десяти ярдах от Казана лежал дог; с морды его капала слюна – он уже предвкушал трапезу. Дог выразил свое полное удовольствие, когда Мак-Джил принес ему его порцию; огромный пес заглатывал пищу, а этот человек с холодными голубыми глазами и с проседью в светлых волосах без боязни гладил его по спине.

Ему пришлось вести себя иначе, когда он подошел к Казану. Движения профессора стали осторожны, хотя глаза и губы его по-прежнему улыбались. Может, он и боялся этой дикой собаки, но страха своего не выдавал.

Маленький профессор приехал на Север как представитель одного научного общества. Он треть своей жизни провел среди собак, очень любил их и прекрасно понимал. Он написал уже не одну статью об интеллекте собаки, и статьи эти привлекли к себе внимание в кругах натуралистов. Он любил и понимал собак и потому-то выкупил Казана и дога. Ему понравилось, как эти два великолепных зверя отказались убивать друг друга на потеху тремстам зрителям, пришедшим поглазеть на драку. Профессор уже задумал статью об этом эпизоде. Сэнди рассказал ему историю поимки Казана, рассказал о его дикой подруге, Серой Волчице, и профессор засыпал Мак-Тригера вопросами.

С каждым днем Казан все больше и больше удивлял своего нового хозяина. Никакая доброта и ласка не вызывали в этой собаке ответных чувств. Он ни разу не выказал желания подружиться с Мак-Джилом, но и не рычал на него, не пытался схватить за руку, даже когда представлялась такая возможность.

Очень часто в маленькую хижину профессора наведывался Сэнди Мак-Тригер. Всякий раз при его посещении Казан рвался на цепи, стараясь добраться до своего врага, и не закрывал оскаленной пасти, пока Сэнди не скрывался из виду. Только в присутствии Мак-Джила Казан успокаивался. Он словно понимал, что профессор вмешался вовремя, когда они с догом стояли друг против друга в клетке, предназначенной для кровопролития. В диком сердце Казана Мак-Джил занимал особое место. Казану не хотелось причинять вред этому человеку. Он терпел его, но, в отличие от дога, не выказывал ему своего расположения. Это и удивляло Мак-Джила: ему ни разу еще не приходилось сталкиваться с собакой, которую он не мог бы заставить полюбить себя.

Мак-Джил поставил перед Казаном миску с похлебкой. И вдруг улыбка на лице профессора сменилась недоуменным взглядом: Казан ощерил пасть, свирепое рычание клокотало в его горле, шерсть вздыбилась, мускулы напряглись. Профессор невольно обернулся – за его спиной стоял незаметно подошедший Сэнди Мак-Тригер. На его грубой физиономии кривилась усмешка, когда он взглянул на Казана.

– Зря время тратите, его не приручить, – сказал Сэнди. Затем в глазах его сверкнуло любопытство, и он спросил: – Когда вы собираетесь ехать?

– С первыми морозами, – отвечал Мак-Джил. – Теперь уже скоро. В начале октября мне надо присоединиться к отряду сержанта Конроя в Фон-дю-Лаке.

– И вы думаете добираться до Фон-дю-Лака совсем один? – поинтересовался Сэнди. – Почему бы вам не взять проводника?

Маленький профессор негромко рассмеялся.

– А зачем? – сказал он. – Я проплывал по рекам Атабаски уже десяток раз и знаю этот путь не хуже Бродвея. К тому же я люблю быть один. Да и совсем не трудно плыть, течение помогает.

Повернувшись спиной к Мак-Джилу, Сэнди посмотрел на дога, и во взгляде его мелькнуло торжество.

– Собак берете с собой? – спросил он.

– Да, – ответил профессор.

Сэнди раскурил трубку и заговорил с Мак-Джилом, проявляя явное любопытство.

– Небось кучу денег стоят эти ваши путешествия? – спросил Мак-Тригер.

– Прошлый раз оно обошлось в семь тысяч долларов. В этот раз оно будет стоить пять тысяч, – ответил Мак-Джил.

– Черт возьми! – так и ахнул Сэнди. – И вы возите при себе столько денег! Не боитесь? Ведь всякое может случиться!

Маленький профессор в эту минуту смотрел в другую сторону. Беззаботность слетела с его лица, голубые глаза потемнели. Сухая усмешка скользнула по его губам, но Сэнди ее не видел. Профессор обернулся к нему.

– Я очень чутко сплю, – сказал Мак-Джил. – Ночью даже легкие шаги могут меня разбудить. Я просыпаюсь от человеческого дыхания, если знаю, что мне надо быть начеку. И к тому же… – Он вынул из кармана револьвер. – Я неплохо умею пользоваться вот этим. – Он показал на сучок в стене хижины. – Полюбуйтесь.

Пять раз подряд он выстрелил с двадцати шагов. Мак-Тригер подошел к стене, посмотрел и даже рот разинул от удивления: на месте сучка была всего одна дырка.

– Да, недурно, – усмехнулся он. – Немногие так справляются даже с ружьем.

Когда Сэнди ушел, Мак-Джил проводил его подозрительным взглядом, а на губах его блуждала улыбка. Потом он обернулся к Казану.

– Думаю, что ты составил о нем правильное мнение, старина, – сказал он, посмеиваясь. – Тебе явно не терпится добраться до его горла, и мне трудно осуждать тебя. Как знать…

Он засунул руки глубоко в карманы и пошел в хижину. Казан уткнул голову в передние лапы и лежал тихо, широко открыв глаза. Близился вечер. Было уже начало сентября, и по ночам особенно чувствовалось холодное дыхание осени. Казан наблюдал за последними лучами солнца. Темнота наступала сразу, а в темноте Казан особенно остро испытывал тоску по свободе. Во тьме он с остервенением глодал свою стальную цепь. Когда дог уже засыпал, Казан смотрел на луну и звезды и прислушивался, не зовет ли его Серая Волчица.

В эту ночь было холоднее, чем обычно, и свист западного ветра как-то странно взволновал Казана. Сонное лето пришло к концу, приближалась пора напряженной охоты. Казану хотелось вырваться на свободу и бежать, бежать до полного изнеможения. И чтобы рядом была Серая Волчица. Он знал, что она где-то далеко, там, где низко над землей на ясном небе сверкают звезды. Он был уверен, что она ждет его.

Казан дернулся на цепи и заскулил.

Всю эту ночь он был неспокоен, ему чудился вдалеке знакомый вой – зов Серой Волчицы. Его ответный вой разбудил Мак-Джила. Уже рассвело. Профессор оделся и вышел из хижины. В воздухе чувствовался приятный бодрящий холодок. Профессор, смочив слюной палец, поднял его над головой и довольно усмехнулся, когда обнаружил, что ветер дует с севера. Он подошел к Казану и заговорил с ним.

– Ну что ж, черным мухам пора спать, настало время белых мух, – проговорил он. – Еще несколько деньков, и нам можно будет отправляться в путь.

Пять дней спустя Мак-Джил отвел сначала дога, а потом Казана в груженую лодку. Сэнди Мак-Тригер провожал их, и Казан все время норовил броситься на него. Сэнди держался подальше, а Мак-Джил следил за обоими, и кровь его кипела, хотя выражение лица оставалось безразличным.

Они проплыли с милю вниз по течению, и тогда профессор, свободно откинувшись в лодке, без страха положил руку Казану на голову. Что-то в этом прикосновении и в голосе профессора погасило в Казане желание укусить эту руку. Но он лишь терпел эти проявления дружбы – не шевелился, и глаза его ничего не выражали.

– Я уж подумал было, что мне вовсе не придется спать, – сказал Мак-Джил, посмеиваясь, – но кажется, с тобой, старина, я смогу позволить себе вздремнуть иной раз.

В эту ночь они сделали привал, проплыв пятнадцать миль вдоль берега озера. Дога профессор привязал к дереву в двадцати ярдах от своей маленькой шелковой палатки, а цепь Казана закрепил вокруг низкорослой березки возле самого входа в палатку. Прежде чем отправиться спать, Мак-Джил вытащил свой самозаряжающийся пистолет и тщательно осмотрел его.

Первые три дня их путешествия по озеру прошли без приключений. На четвертую ночь Мак-Джил поставил палатку в сосняке, в сотне ярдов от воды. Весь этот день ветер упорно дул им в спину. С половины дня профессор стал внимательно следить за поведением Казана. Очевидно, с запада то и дело долетал запах, который беспокоил Казана: он все время настороженно принюхивался к ветру, и дважды Мак-Джил расслышал глухое рычание. А один раз, когда запах донесся отчетливее, Казан оскалил зубы и шерсть у него на спине вздыбилась. Разбив лагерь, маленький профессор не стал разжигать костер и целый час просидел, разглядывая берег озера в охотничий бинокль. Только в сумерки он вернулся к палатке и привязал собак. Несколько минут он тайно наблюдал за своим волком. Казан был все еще неспокоен. Он лег, повернувшись мордой к западу. Мак-Джил обратил внимание на то, что большой дог лежит позади Казана, повернувшись на восток. В обычных условиях Казан непременно лег бы мордой к другой собаке. Теперь профессор был совершенно уверен, что западный ветер несет с собой что-то подозрительное. Он даже вздрогнул при мысли о том, что это может быть.

За большим камнем он развел еле заметный костер и приготовил себе ужин. Потом вошел в палатку, но тут же вышел оттуда, неся под мышкой одеяло. Посмеиваясь, он остановился возле Казана.

– Знаешь, старина, не буду-ка я спать под крышей сегодня ночью, – сказал он. – Ты явно что-то почуял в западном ветре, и мне это не нравится. А вдруг это… гроза! – Он засмеялся своей шутке и скрылся в зарослях в тридцати шагах от палатки. Здесь он завернулся в одеяло и заснул.

Была тихая звездная ночь; несколько часов спустя Казан опустил голову на передние лапы и задремал. Разбудил его треск сухой веточки. Этот треск не поднял сонного дога, но Казан был уже начеку, его чуткие ноздри втягивали воздух. Вокруг себя он теперь отчетливо чувствовал то, что неясно доносилось до него в течение всего этого дня. Он лежал, то и дело вздрагивая.

Из зарослей позади палатки появилась человеческая фигура. Но это был не профессор. Фигура двигалась крадучись, пригнув голову и плечи, и вдруг при свете звезд показалась зверская физиономия Сэнди Мак-Тригера. Казан прижался к земле. Клыки его обнажились. Но он не издал ни единого звука, которым мог бы обнаружить свое присутствие. Сэнди приближался шаг за шагом. Вот он уже возле самой палатки. С ним не было ни дубинки, ни бича – в руке его блеснуло стальное лезвие. У входа в палатку он остановился и, повернувшись спиной к Казану, заглянул внутрь.

Быстро, бесшумно, подобно настоящему волку, Казан вскочил на ноги. Он забыл, что его держит цепь. В десяти футах от него находился враг, самый ненавистный враг на свете. Красивое тело Казана напряглось до предела.

Он прыгнул. На этот раз цепь не сжала его за горло, не откинула его назад. Время и стихии подточили кожаный ошейник, который Казан носил со времен своего рабства. Ошейник лопнул и свалился. Сэнди обернулся, и тут клыки Казана впились ему в руку. Закричав от испуга и боли, человек упал, и они покатились по земле. Раздался тревожный басовитый лай дога. Теперь и тот начал рваться на привязи.

При падении Казан потерял хватку, но тотчас опять вскочил на ноги и был готов к новому прыжку. Однако внезапно он сообразил: ведь ошейник слетел с его шеи – значит он теперь на свободе! Кругом стояли леса, над головой светили звезды, слышался шепот ветерка. Здесь были люди, а где-то далеко ждала Серая Волчица. Казан прижал уши, повернулся и, словно тень, скользнул в темноту, навстречу свободе.

Он пробежал сотню ярдов, и вдруг что-то заставило его остановиться. Он услышал резкий звук профессорского пистолета. Еще раз. Еще. Потом громче выстрелов раздался страшный предсмертный крик Сэнди Мак-Тригера.

Глава XXVI Пустой мир

Казан бежал все дальше и дальше. Он как тень скользил среди зарослей, уши его были прижаты, хвост волочился. Так всегда выглядят собаки и волки, убегающие от опасности. Скоро он выбрался на открытую местность. Кругом царила тишина, на ясном небе мерцали мириады звезд, в прохладном воздухе чувствовалось дыхание ледяной тундры.

Казан повернул в направлении ветра. Где-то там, далеко на юго-западе, была Серая Волчица. Впервые за много недель Казан сел и громко, тоскливо завыл, и эхо разнесло его голос на мили вокруг. А оставшийся позади большой дог заскулил, услыхав Казана. Маленький профессор стоял над неподвижным телом Сэнди Мак-Тригера. Лицо у профессора было бледное и напряженное. Он прислушивался, не повторится ли вой. Но инстинкт сказал Казану, что не следует ждать ответа на этот первый зов, и он кинулся бежать дальше. Он бежал, как обычно бегут собаки по следу своего хозяина. Однако путь его лежал не обратно к озеру и не к Ред-Голд-Сити. Мчась по прямой, будто начертанной рукой человека, линии, Казан покрыл сорок миль лесов, болот, равнин и холмов, которые лежали между ним и рекой Макфарлейн. В эту ночь он больше не звал Серую Волчицу. Он не умел рассуждать, просто он знал, что Серая Волчица и на этот раз будет ждать его где-нибудь недалеко от песчаной полоски, где в него стрелял Мак-Тригер.

На рассвете он добрался до реки. Солнце едва успело взойти, а Казан уже стоял на песчаном берегу, куда они с Серой Волчицей спускались на водопой. Надеясь вот-вот увидеть свою подругу, он тихо заскулил и завилял хвостом. Он пытался найти ее запах, но дожди уже смыли след ее лап на песке. В течение всего дня Казан продолжал поиски вдоль берега реки и на близлежащей равнине. Он побывал там, где они в последний раз убили зайца, обнюхал кусты, на которых была развешана отравленная приманка. То и дело Казан садился и выл, призывая подругу.

И тут инстинкт снова помог ему. Когда зашло солнце и стали сгущаться ночные тени, Казан начал все больше поворачивать на юго-восток. Весь его мир ограничивался пространством, где он в свое время охотился. Он не знал о существовании каких-либо других мест. И где-то в этом нешироком мире обязательно должна быть Серая Волчица. Казан был уверен, что непременно найдет ее. В его понимании этот мир тянулся узкой полосой лесов и равнин от реки Макфарлейн до небольшой долины между двумя грядами холмов, откуда их выжили бобры. Раз Серой Волчицы нет здесь, значит она там, в этой долине. И Казан самоотверженно продолжал поиск.

Только когда потухли звезды и забрезжил серый рассвет, усталость и голод взяли свое. Казан затравил зайца и, поев, проспал несколько часов. Потом вновь отправился в путь. На четвертую ночь он добрался наконец до маленькой долины. В холодном осеннем воздухе звезды сверкали еще ярче. Казан бежал вдоль ручья к своему жилищу на болоте. Было уже совсем светло, когда он достиг края пруда возле плотины. Вода теперь полностью окружала бугор с буреломом. Сломанный Зуб и его сородичи совсем преобразили то место, которое раньше было домом Казана и Серой Волчицы. Несколько минут Казан стоял молча и неподвижно у края пруда, принюхиваясь к воздуху, насыщенному неприятным запахом поселившихся здесь водяных существ.

До этих пор дух его еще не был сломлен, но теперь Казан сдался. Лапы его были изранены, бока ввалились, голова повисла. Словно тень, кружил он по болоту. Он проискал весь день. Шерсть его больше не дыбилась, взгляд потускнел, плечи опустились.

Серая Волчица исчезла.

Постепенно природа доводила это до его сознания, Серая Волчица ушла из его мира, и одиночество и горе Казана были так велики, что лес казался ему чужим, а тишина угнетала и пугала его. Снова собака одержала в нем верх над волком. Когда они были вместе с Серой Волчицей, Казан наслаждался свободой. Теперь, когда он остался один, огромный пустой мир внушал ему страх.

К вечеру Казан наткнулся на берегу ручья на кучу раздробленных раковин моллюсков. Он понюхал их, отошел, потом вернулся и снова понюхал. Это было место последней трапезы Серой Волчицы, прежде чем она свернула на юг. Но оставленный ею запах был слишком слаб, чтобы дать Казану какие-нибудь сведения.

В эту ночь Казан свернулся под упавшим деревом и скулил и плакал, пока не заснул. Всю ночь он горевал, сон его был тревожным.

День за днем, ночь за ночью Казан слонялся по болоту, оплакивая то единственное существо, которое обогатило и заполнило его мир. Он чувствовал, что, потеряв подругу, он утратил не меньше, чем она, потеряв глаза.

Глава XXVII Зов со Скалы Солнца

В золотом сиянии осенних солнечных лучей вверх по реке плыла лодка-каноэ. В ней сидели мужчина, женщина и ребенок. Это были Джоанна с мужем и их маленькая дочь. Цивилизация, загубившая уже не один дикий цветок, сказалась и на Джоанне. Лицо молодой женщины осунулось, блеск глаз померк. Она часто кашляла. Муж поглядывал на нее с любовью и тревогой. Но теперь он видел, как она постепенно преображается. Вот наконец лодка приблизилась к прекрасной долине, которая когда-то была их домом – до того, как далекий город позвал их к себе. На щеках Джоанны снова зарделся румянец, в глазах засветились счастье и радость. Заметив это, муж ее тихо засмеялся и благословил целительное действие природы.

– Ну вот, ты снова счастлива, Джоанна, – радостно засмеялся он. – Доктора были правы. Тебе нельзя отрываться от лесов.

– Да, я действительно счастлива, – прошептала она, и голос ее задрожал. Она указала на белую песчаную отмель, вдающуюся в реку. – Ты помнишь? Мне кажется, это было так давно! Вот здесь Казан оставил нас. А подруга его стояла вон там, на песке. Ты не забыл? – Губы ее дрогнули, и она добавила: – Где-то они теперь!..

Хижина их была все такой же, какой они ее оставили. Только вьющиеся растения совсем оплели ее да возле стен поднялась высокая трава, разросся частый кустарник.

Жизнь снова закипела в хижине. С каждым днем все гуще становился румянец на щеках Джоанны, голос ее опять звучал звонко и мелодично. Муж ее расчистил свои прежние тропы, а Джоанна и ее маленькая дочка, которая уже научилась бегать и болтать, превратили хижину в уютный дом.

Как-то поздно вечером муж Джоанны вернулся домой и сразу заметил в глазах жены необычное волнение. Когда она заговорила, голос ее прерывался.

– Ты слышал? – спросила она. – Ты слышал этот зов?

Он кивнул и погладил жену по волосам.

– Я был там, возле ручья, – сказал он. – Я все слышал.

Пальцы Джоанны крепко сжали руки мужа.

– Это не Казан, – проговорила она. – Я бы узнала его голос. Но мне показалось, что такой же зов мы слышали тогда на песчаной отмели. Так звала Казана его подруга.

Мужчина задумался, а пальцы Джоанны сжимались все сильнее. Она быстро и взволнованно дышала.

– Ты можешь дать мне одно обещание? – спросила она. – Обещай, что ты никогда не будешь стрелять и ловить волков.

– Я уже подумал об этом, – отвечал муж. – Еще там, у ручья, когда только услыхал этот зов. Даю тебе это обещание.

Джоанна обняла его.

– Ведь мы любили Казана, – проговорила она. – А ты можешь нечаянно убить его или ее…

Она вдруг смолкла. Оба они прислушались. Сквозь приоткрытую дверь до их ушей снова донесся тоскливый волчий вой. Джоанна бросилась к двери, муж побежал за ней. Они остановились молча. Джоанна, взволнованная и растроганная, протянула руку в сторону долины, освещенной звездным светом.

– Послушай! – крикнула она мужу. – Ведь это она зовет! Она там, на Скале Солнца!

Джоанна кинулась вперед, забыв про бегущего рядом мужа, забыв, что маленькая Джоанна одна спит в хижине. А навстречу им издалека опять прилетел протяжный, заунывный клич, похожий на вой ветра.

Джоанна остановилась. Прошло несколько минут, и вой повторился. На этот раз он раздался так близко, что Джоанна приложила ладони ко рту, и, как в прежние времена, над долиной полетел ее голос:

– Ка-за-а-ан! Ка-за-ан! Ка-за-ан!

На вершине Скалы Солнца измученная, отощавшая от голода Серая Волчица услыхала крик женщины, и зов, который она опять хотела послать Казану, замер у нее в горле – она только тихо заскулила.

А дальше к северу стремительно движущаяся тень вдруг на мгновение замерла, освещаемая звездным светом. Это был Казан. Его словно пронзило огнем. Теперь он понимал лишь одно – здесь находится его дом. Когда-то давно он здесь жил, любил, сражался, и все его неясные, потускневшие сны вдруг ожили в его памяти. Ведь через долину к нему летел голос Джоанны!

Джоанна стояла и ждала. И вдруг из туманной мглы к ней явился Казан! Он полз на брюхе, тяжело дыша от быстрого бега, и странное повизгивание вырвалось из его горла. Джоанна бросилась навстречу, протянув к нему руки, ее дрожащие губы снова и снова повторяли его имя. Муж стоял возле и наблюдал за этой встречей, глаза его светились каким-то новым пониманием. Теперь он уже не боялся этого дикого волка. Руки Джоанны обняли большую лохматую голову зверя и прижали ее к себе. Из горла Казана вырвалось радостное урчание. Женщина шептала что-то, едва не плача. Мужчина стоял рядом, стиснув руки и обернувшись к Скале Солнца.

– Неужели?.. – только и сказал он.

Как бы отвечая его мыслям, над долиной прозвучал одинокий горестный вой Серой Волчицы, зовущей своего друга. Мгновенно, словно от удара бича, Казан вскочил на ноги, забыв о Джоанне, о присутствии человека.

Еще секунда, и он скрылся из виду. Джоанна кинулась на грудь мужу.

– Так мы и будем жить – Казан и его подруга, ты, я и наша девочка! Ты не жалеешь, что мы вернулись? – спросила она.

Он так крепко обнял ее, что она не расслышала слов, которые он нашептывал ей, касаясь губами ее мягких волос.

Еще несколько часов после этого они просидели у порога своей хижины, но ни разу не слыхали больше одинокого зова со Скалы Солнца. Они все поняли.

– Казан придет к нам завтра, – произнес наконец мужчина. – Пойдем, Джоанна, пора ложиться спать.

И рука об руку они вошли в хижину.

А нашедшие друг друга Казан и Серая Волчица в эту ночь опять вместе охотились на залитой лунным светом долине.

1914