К Петровичу один за другим в калитку стучались местные деды. Они рассаживались в саду, на лавочке и табуретках, и ждали своей очереди, беседуя о том, о сём.
Петрович их брил – опасной бритвой, и стриг – устрашающего вида ножницами и механической машинкой. Я сидел в своей комнате перед открытым окном и лупил по клавишам «Москвы», заполняя листы бумаги, проложенные копиркой, кривоватыми буквами машинописного текста. Огромная глиняная кружка с заваренным травяным сбором и блюдечко с печеньем скрашивали писательский труд, а разговоры бреющихся дедов отвлекали от писанины. На самом деле – слушал я их с удовольствием и дивился: они обсуждали преданья старины глубокой как нечто само собой разумеющееся! Для человека, рождённого на исходе двадцатого века, байки про пятидесятые или шестидесятые годы казались чем-то невообразимо далёким. А если речь шла про годы НЭПа или там – репрессии тридцатых, то тут и вовсе впору вспоминать неандертальцев с кроманьонцами.
Конечно, для самих дедов эти рассказы оставались событиями не такой и далёкой молодости. Один баял о том, как его – отца четверых детей – в 1945 году забрали на три года из семьи на восстановление народного хозяйства, а дети в это время ели «нисчемушные» щи из щавля – то есть, кроме щавля, там и не было-то ничего. А на десерт – «ягодку» – варёные лесные ягоды, тоже – «нисчемушные». Это где это так нужно было восстанавливать народное хозяйство, где так помощь-то требовалась, что там жили хуже, чем тут?
Другой рассказывал про платную старшую школу и платное высшее образование аж до 1956 года, и раздельное обучение мальчиков и девочек. Вот это было для меня настоящим откровением: при социализме – и платные техникумы и ВУЗы? Но они обсуждали это фоном, как нечто само собой разумеющееся, предметом разговора деды имели приготовление летнего супчика на основе щавля. Стариканы рассуждали, на какой косточке его лучше варить: на говяжей или свиной, и яйца со сметаною добавлять лучше сразу в кастрюлю или потом – в тарелку. И куда поступит внук старого Гумара – Михась, когда закончит мотаться «по горам, по долам» и решит остепениться. После армии-то ему всякие льготы полагаются! И платить-то теперь не надо! В общем – по всему выходило, что жить стало лучше, жить стало веселее, а что было – то быльём поросло.
– А ты к престольщине потолки-то побелил, Петрович? А то – стыдно! К Тройце с Жирович обещались молодого попа прислать, да у царкве службу ладить! Батько-то Пётр строго дал указ – верующим препятствий не чинить! Царкву адчынили вот… Размова идзе – можа и звонницу разрешат нам поставить, м? Мы б сладили…
– Не белил ещё, – вздохнул Петрович. – Стыдно, да! Ну, жилец у меня вон есть, парень здоровый – поможет! Он с соображением… А что попа пришлют – так то писями по воде виляно… Пётр Мироныч, он, конечно, тоже с соображением, и его батька был шибко боговерующий, говорят, и сына так воспитал, но… Машеров – один, а этих вон – целое татарское иго! Вабищевич один чего стоит! Его-то батька звонницу в двадцать пятом году и поджёг, а сынок теперь – в горпоселковом Совете – председателем! Не даст дозвол звонницу ставить… Скажет мол, неча звонить, потому как – ре-ли-ги-о-зна-я попа-гранда!
– Ништа! – загомонили деды. – Съезд будет в августе – там порешают! Машеров силу имеет даже поперёк Романова! Да и Романов, мовят, с соображением!
А я диву давался: в городе, конечно, тоже детей тайком крестили, но тут, на селе… Церквей нет, какие взорвали, какие – сожгли, какие под нужды народного хозяйства передали ещё до войны, а народ до сих пор престольные праздники наперечёт знает, и в соседние деревни в гости ходит, отмечать! Деды эти недаром пришли: сегодня воскресенье, «нядзелька» – на местный манер. Работу тяжкую не работают, стараются время провести с чувством, с толком, с расстановкой. Хоть в церковь возможности сходить и нет. Эти, небось, ещё и старый режим помнят? Сколько им там лет-то? Петровичу – семьдесят. Родился, стало быть, в 1910 примерно…
На меня дохнуло могильным холодом ушедших в небытие эпох, и я активнее застрочил по клавишам: с далёкими эпохами я ничего поделать не мог, а вот будущее… Будущее уже менялось! Перед глазами мелькнул образ старого Белозора оттуда, из альтернативного две тысячи двадцать второго года – поджарого, крепкого старика со страшным шрамом поперёк глаза. Что же ждало меня впереди? Что ждало Родину? Этих вот дедов, которые брились и трепались под окнами? Не навредил ли я миру своими действиями, не сделал ли хуже?
Стрекотала печатная машинка, листы складывались тремя стопками: оригинал – на вычитку суровым цензорам, одна копия – мне, ещё одна – в кубышку, а то – мало ли? Писалось неплохо: ещё бы! С персонажами проблем не было, с приключениями – тоже. Здесь, в этом чудном, прекрасном и страшном мире, я встретил таких личностей, что хватит на десяток книг! Той самой ЧВК по сюжету руководил некто Николай Васильевич Лисов, командиром отряда лихих демонов, к которому был прикреплён главный герой бравый военкор Дубровский, являлся бывший полковник ГРУ Стефан Казимиров, действие пока что разворачивалось в Афганистане, оккупированном американскими войсками, а Российская Конфедерация выглядела довольно пугающе: антиутопия как она есть! «Последние времена» же!
– …а я говорю – лешак! – клиент у Петровича сменился, теперь это был высокий и худой как жердь старик, с головой лысой, как бабья коленка. Только на затылке и висках у него оставалась жёсткая щетина седых волос. Их-то и покрывал пеной Петрович при помощи помазка. – Не мог сынок Хвёдара утопицца! Толковый был хлопчик, на медаль золотую шёл, на байдарках плавал, на току работал каждое лето! На кой хрен ему топицца? Лешака под Ивашковичами мужики видали! Он парня с панталыку сбил!
– Идиёт ты, Никитич. Когда юнаком гулял – молодым идиётом был, щас постарел – старым идиётом стал. Не бывает лешаков! Из-за девки из Букчи они все перевешались, это каждому известно!
– Сам ты – идиёт! Один ошибётся, два ошибётся – десять не ошибутся! Рыбаки с Рога мне говорили, шо у полигона за Ивашковичами видели: здоровенный як мядзведзь и вочы – красныя! И Блюхер с дамбы видел!
– Блюхер упился до чёртиков и помер две недели назад, – сказал Петрович. – Теперь мы вдвоём со сменщиком вместо трёх на дамбе работаем. Пошли, Никитич, к нам – на шлюз. Как раз на лешака своего полюбуешься и грошей заробишь. Я десять лет работаю – никакой нечисти не видал! Может если б пил как Блюхер – тоже бы леших видал. Он как за бутылку берётся, так не то что лешего – чертей видит! И шарился хрен знает где.
– Отчепись, Петрович, я на свой век наработался… Не веришь мне? Тоня тоже не верила, а потом поверила! – Никитич воздел руку к небесам и потряс пальцем, так что вся простыня, которой он был укрыт с головы до ног, сбилась к шее, и волосины посыпались ему за шиворот.
Вот тут я прям напрягся. Тоня? Петрович сердито вернул клиента в исходное положение и продолжил брить его затылок.
– А что – Тоня? – спросил он.
– Так накануне того, как её Зебра с дружками-то того… Она ж пенсию мне привезла! Меня подагра замучила, я из хаты выйти не мог, так она вот и зашла ко мне… И такая напуганная была, такая напуганная! Лешака видала!
Дальше деды с большой охотой принялись рассказывать друг другу о том, кто, когда и с какой нечистой силой контактировал и какие у этих встреч были последствия. И трепались они с абсолютно серьёзными лицами, как будто и сомнений быть не могло: все эти «ведзьмаки», «зюзи», «белые бабы», «анчутки» и «багники» – такая же неотъемлемая часть полесской флоры и фауны как, предположим, болотные черепахи или там аисты-буслы.
Два скептика – Петрович и ещё один дед, помладше, больше зубоскалили, подтрунивали и намекали на мухоморы, палёную гарэлку и старческие маразмы. Но слова про почтальоншу Антонину крепко засели в моём мозгу. Конечно, ни в каких леших я не верил, но… Но ещё и Блюхер какой-то помер! Две недели назад! Не много ли смертей для отдельно взятого участка сельской местности на ограниченном временном отрезке?
Одну, благо, удалось предотвратить – почтальонша в больничке в себя приходит. Но четыре юноши и один Блюхер? Я готов был дать голову на отсечение: Герилович отправил меня сюда именно за этим! Но почему меня? В конце концов, тут ведь есть Соломин, да и вообще – тот же Михась Гумар, отпусти его высокое начальство «на деревню к дедушке», наверняка смог бы что-то разнюхать и расследовать лучше меня. Он ведь местный! Или именно в этом и дело?
Казимир Стефанович говорил что-то о взгляде со стороны, но звучало это как-то несерьёзно. Конечно, меня снова играли в тёмную, и, наверное, проверяли какие-то сомнительные ячейки своей спецслужбистской сети, протянув мимо каждого любопытного носа наживку с информацией о придурочном Белозоре, который невесть с чего выбрал для творческого отпуска именно Талицу, но…
Но я не мог просто так сидеть на месте и делать вид, что ничего не происходит! Определённо, мне нужен источник информации о местных раскладах. Таинственные «штунды», клуб по интересам, в который входил не менее таинственный якутский самурай Габышев, Антонина и Яся…
– Кур-р-рва, – сказал я, осознавая, что уже минут десять тупо пялюсь в пустоту, и не написал ни строчки. – Так дело не пойдёт!
Я мигом переоделся по последнему писку моды – напялил «белозоровы штаны» и замшевые кроссинговые ботинки, рассовал по карманам разную полезную мелочовку, накинул любимую клетчатую рубашку, аккуратно причесал волосы… Кажется, вид более чем провокационный для этих мест! Самое оно для того, что задумал…
Небеса уже потихоньку темнели, солнце сонно спускалось к верхушкам деревьев за разлившейся рекой. Во дворе деды уже выставили стол под яблоней, разложили на нём принесённую в качестве платы за бритьё и стрижку выпивку и закуску – довольно изобильную, надо отметить – и приготовились культурно посидеть. И тут на крыльце появился такой красивый я.
– Гляньте – вождь краснокожих! – сказал один из полесских аксакалов.
– Ты куда это собрался? – спросил Петрович.
– Пройдусь, – пожал плечами я, пружинистой походкой сбегая с крыльца и направляясь к калитке.
– Гляди, в таком виде тебя точно наши оприходуют! Будь я на лет двадцать молодейший, точно бы такого коубоя по башке приложить попытался!
Я только хмыкнул: на то и был расчёт! И заявил, решительной походкой шествуя к калитке:
– Задолбутся!
Конечно, я забыл про сраную перекладину! Кто вообще делает перекладину между столбами калитки, что за уродский обычай? Я ляснулся так, что загудел весь забор, а из глаз у меня посыпались искры! Почему это всегда, всегда случается со мной, когда я разважничаюсь? Или в дерьмо наступлю, или башкой стукнусь, или штанина на жопе порвётся… Это какой-то коварный закон мироздания, который пока ещё никто не назвал своим именем! Закон выравнивания баланса самооценки имени Геры Белозора, чтоб его… Размер кучи дерьма, в которое вступает человек, прямо пропорционален углу задранного в этот момент носа.
Деды ржали до слёз, старые черти, а Петрович предложил:
– Может чего приложненького холодить?
Я только отмахнулся и, потирая ушибленное место, двинулся по улице Северной в сторону центра Талицы.
Пятачок – так местные называли площадь в самом центре посёлка. Конторы, магазины, кафе-закусочная, столовая и пивная, кинотеатр, дом престарелых, библиотека и горпоселковый Дом культуры – всё это находилось тут, образуя собой сердце населённого пункта.
В самом центре самого центра, с краешка небольшого скверика из раскидистых елей гордо высился огромный поросший мхом валун с табличкой, на которой была выгравирована надпись «Талица 500». Аж в 1470 году впервые упоминалось в летописи местечко Талица в связи с нападением крымских татар, коих мужественно поубивали местные обыватели, заманив в одну из многочисленных трясин, окружавших городок…
Вечерний сеанс кино закончился, народ толпой валил из дверей кинотеатра. На афише в тусклом свете фонаря можно было рассмотреть надпись: «Дамы приглашают кавалеров», и я не сразу понял, что это название фильма, думал – что-то вроде формата вечеринки. Однако, пусть я и был профаном в советском кинематографе, но фамилии Нееловой, Куравлева и Караченцева тут же направили мои мысли в нужную сторону.
Народ постарше вроде как расходился по домам, те, кто помладше – двигали в ДК. Оттуда уже доносились звуки музыки: «АББА» недавно выпустила новый альбом – «Super Trouper», и тут на периферии одной из самых закрытых стран мира великолепных шведов тоже слушали, стирая пластинки до дыр! Чёрт возьми, там у них в ДК даже была светомузыка! Я заглянул в открытую дверь: дяди и тёти, мальчики и девочки всех возрастов активно дрыгались в разноцветных лучах, отражённых от стеклянного шара, который висел под потолком! Аудиосистема тоже была вполне приличная: по крайней мере, долбало по ушам так, что я самого себя не слышал, не то что окружающих.
Мимо меня протолкнулась внутрь буйная компания парней и девчат. Парни нарочито расставляли локти, желая задеть непонятного чужака, дерзко и пьяно смотрели прямо в глаза, явно провоцируя. Ну-ну! Подождём самого смелого… Мне нужна информация, и ловить её каким иным способом, кроме как на живца, у меня просто нет времени.
А потому – завис у самого входа, подпирая дверной косяк и рассматривая почтенную публику, которая лихо отплясывала под громыхание «The Winner Takes It All». Плохую шутку со мной сыграло отсутствие бара: сделать вид что занят, попивая безалкогольное пиво или водичку из стаканчика, возможности не было. Мужчины принимали на грудь обычно заранее – в пивной или тут же, у знака «Талица 500», и чувствовали себя раскрепощённо с самого начала – отираться у стеночек им не хотелось.
Барышни всех возрастов достигали раскрепощённости другим способом: до выхода в свет они наносили на лицо невероятное количество косметики, а на голове сооружали что-то вроде замковых башен и стогов сена. Местная мода на причёски заставляла меня нервно хихикать с завидной периодичностью.
Заиграла какая-то медленная композиция – тоже из репертуары «Аббы», народ разбился на парочки. Я уже думал отчебучить что-нибудь эдакое, но проблемы нашли меня сами! Яркая до рези в глазах девушка неопределённого возраста, одетая в завязанную узлом на груди рубашку и что-то там ещё, решительно ухватила меня за руку:
– Пойдём танцевать! Чего скучаешь? – она кричала изо всех сил, стараясь пересилить музыку, и источала ароматы алкоголя и каких-то духов.
Стог сена на её голове трясся в такт музыке. Я даже не успел среагировать – нужные мне люди подскочили со всех сторон сами.
– Ритка! Какого?.. – тут же начал с претензий самый плотный из всех.
Рубашки пузырями, широкие брюки, обветренные молодые лица, крепкие предплечья, белобрысые короткие причёски, решительные взгляды голубых глаз – вот они, дети партизан, плоть от плоти Полесья!
– Уйди, Сеня, видишь – с человеком разговариваю! – возмутилась Ритка, но руку мою отпустила.
– А мы щас посмотрим, что это за человек такой! – эти парни явно имели на сегодняшний вечер определённые планы, и набить морду городскому «коубою» значилось в этих планах отдельным пунктом.
Они уставились на меня все втроём, сунув руки в карманы безразмерных брюк и хмурясь.
– А что вы на меня смотрите, отцы? На мне цветы не растут и узоров нет! – усмехнулся я.
Хотя было, на самом деле, страшновато. Всё-таки трое – это трое. Нет на свете таких бэтменов, чтоб в одиночку одной левой с тремя крепкими драчунами справились. Трое – это всегда большая проблема. Не прибьют, так накидают так, что держись!
– Ты кой хрен припёрся сюда, туебень? – плотный тоже пытался перекричать музыку, говорить тут было явно неудобно.
– Дело у меня в Талице. Человека ищу! – сказала я самым официальным тоном. – Поможете? Не за так, ясен хрен!
Вот тут они в замешательстве начали переглядываться. Вроде как всё намекало на конфликт из-за сдриснувшей в неизвестном направлении Ритки, а тут – дела какие-то!
– Выйдем, пообщаемся? – предложил я и, не дожидаясь ответа, двинулся к выходу.
Судя по возмущённым вскрикам плясунов – три талицких мушкетёра ломанули через толпу за мной. Чуйка просто вопила о том, что я делаю полную хрень, но ничего другого я просто не умел! А потому…
– Так что, пацаны, Блюхера найти поможете? – не давая им вставить ни слова, начал я. – Даю трёшку, если покажете где живёт… Такой странный мужик, на дамбе работал.
Почему Блюхер? Да чёрт его знает, фамилия понравилась. И лешака видал. И помер к тому же, с него взятки гладки теперь! Надо же с чего-то начинать?
– Ну, это… Елы-палы… – переглянулись хлопцы. – Он-то это…
– Не поможете? Дело у нас с ним было, на полтос… Эх!
– Так помер он! – тут же включился плотный. – Упился и помер, две недели назад.
– Чёрт! – я потёр лоб ладонью. – Вот ведь… А я эти гильзы уже пообещал… И деньги хорошие! Вот же засада!
Актёр из меня был дерьмовый, но этим товарищам должно хватить.
– Какие гильзы? – тут же подобрались пацаны. – Какой полтос?
Я смерил их недоверчивым взглядом:
– А с чего мне с незнакомыми людьми откровенничать? Одно дело – Блюхер, мне его знакомые посоветовали, другое – какие-то типы из клуба.
– Мы не типы! – обиделся плотный. – Меня Сеня зовут.
– А меня – Вася, – помахал рукой патлатый.
– Гоша, – подал голос самый мелкий.
– А меня – Шкипер, – выдал я первое, что пришло в голову. – Так что, немецкие гильзы тут не такая и редкость, если достопочтенные господа Сеня, Вася и Гоша тут же делают стойку, едва заслышав про полтос?
– Немецкие гильзы? – пацаны переглянулись, и Вася шмыгнул носом: – Так Белый Бе…
Он тут же получил тычок локтем в бок от главного – Сени.
– Редкость, ещё какая! – этот явно тут самый ушлый. – Это вам повезло, товарищ Шкипер, что вы нас встретили. Мы-то тутэйшие, тут все места знаем, и где гильзы знаем… Так что там про пятьдесят рублей вы говорили?
Я едва руки не потёр от удовольствия: ребятки у меня в кармане! Поймал – с первой подсечки! Вот вам и ловля на живца! Чёрта с два Соломин бы такое провернул!
Соломин, чтоб его, объявился в самый неподходящий момент: жёлтый милицейский жигулёнок проехал мимо скверика, и потому я резко свернул беседу.
– Не, ребята. Не так сразу. Давайте-ка завтра, вечерочком, на этом самом месте, ага?
Пацаны, уже чувствующие вкус денег, тут же согласились:
– В семь вечера, товарищ Шкипер. Вот тут, под этой ёлкой, – сказал Сеня. – Только больше чтоб – ни к кому, ага?
– Ага! – усмехнулся я.