Клочок земли был огорожен лентой. Этого оказалось достаточно, чтобы сдержать натиск любопытной толпы. Огороженное пространство, точно сцена амфитеатра, было залито светом прожекторов. Мое появление взбудоражило толпу. Они жаждали зрелища, они ждали моего выхода. И я сделала еще один шаг к свету.
Мужчина в форме тут же отреагировал на мою вольность и попытался остановить и жестом и словом.
– Сюда нельзя.
– Да как это нельзя? Это же мать! – заревела толпа.
Я в ужасе оглянулась по сторонам. Да, мне не показалось, они все говорят обо мне. Я здесь главное действующее лицо. Я снова посмотрела на черный пластиковый пакет, дрожащий на ветру. Под ним лежал мой ребенок. Чего ждут все эти люди, с таким участием глядящие мне в душу? Наверное, мне надо закричать, упасть в обморок… Жаль огорчать, но я не испытываю ничего. Разве что облегчение и покой. Наконец-то, мы оба отмучились…
– Неизвестный напал на нее со спины и нанес несколько колотых ран…
– Напал на кого? – земля начала уходить из под ног. – На кого?
– Адашева Полина Оскаровна кем вам приходится? – спросил мужчина в полицейской форме.
Я закричала, что было сил. Он пытался заградить мне путь, но я сорвала ограждение, я бросилась вперед. Я должна была доказать ему, как он ошибается. Под этим черным пакетом в луже крови не могла быть моя дочь. Не могла. Я откинула пакет и… завыла. Я била ее по щекам и звала по имени, но мертвенно-бледное лицо моей девочки оставалось неподвижным. Чьи-то руки схватили меня и силой оттащили в сторону. Я орала и извивалась, пытаясь вырваться, и вновь оказаться рядом с ней.
– Нет! Нет! Нет! – кричала я. – За что?
***
Я лежала под капельницей, чувствуя, как сокращается моя матка. Час назад я уже просила медсестру позвать врача, но ко мне так никто и не зашел. Промежутки между схватками становились все короче, и мне с трудом удавалось пережить каждую из них. К моему животу проводами был подключен какой-то монитор, который вместе со мной проходил через испытание схваткой: я орала и проклинала весь мир, он пищал, рисуя какие-то графики. А стоило мне замолчать, как из соседних комнат начинали доноситься истошные крики моих родовых коллег. Каждую минуту по коридору больницы прокатывалась волна ужаса и боли. И только детский крик мог стать истинной наградой этим пыткам.
Оставшись одной с особенным ребенком на руках, я была убеждена, что моя судьба предопределена. Если мы оказались ненужными Роме, то глупо ожидать, что мы можем понадобиться кому-то еще. Но Оскару, казалось, это было все равно.
Он, студент театрального института, вместе со своими товарищами пришел в наше ателье, чтобы сшить костюмы для выпускного спектакля. Хозяйка обычно не допускала меня до клиентов, предпочитая лично брать мерки, что, по ее мнению, автоматически снижало риски на переделку. Тем не менее переделывали мы часто, как и получали недовольные отзывы клиентов. Однако в тот день было много народа, и она попросила меня помочь ей в общем зале. Хозяйка суетилась возле какой-то девушки, в мельчайших деталях описывающей, каким именно она видит свое платье. С женщинами всегда сложнее работать, им трудно угодить, потому я пригласила встать на подставку первого попавшегося на глаза парня из толпы и начала снимать с него мерки. Он был широкоплечим подтянутым парнем. От него приятно пахло парфюмом и ментоловой жвачкой. Все замеры я аккуратно записывала в тетрадку, после чего снова возвращалась к парню, обхватывая его тут и там сантиметром. Я чувствовала, что он смотрит на меня, сама же старалась избегать зрительного контакта. Эта процедура не всем по душе, а потому ни к чему создавать неловких ситуаций. Но два часа спустя, когда мы с ним столкнулись на улице, было уже совсем другое дело.
– Зачем ты меня караулил? – спросила я.
– Разве?
– А что, если я замужем?
– У тебя нет кольца на пальце.
– Может быть, тогда я с кем-то уже встречаюсь?
– Хочешь сказать, ты занята?
– В некотором смысле.
– Ну, значит, ему придется подвинуться!
Его настойчивость мне импонировала. Никто и никогда не врывался в мою жизнь таким ярким красочным вихрем. Я ему поверила и позволила проводить до дома.
Мне всегда казалось, что в сутках недостаточно часов, чтобы все успеть: работа в ателье, в магазине за кассой, частные заказы соседей, ну и, конечно, занятия с Виталиком для развития его физических и умственных способностей. Но с появлением в моей жизни Оскара я начала порхать, все успевать и даже больше. Я бегала к нему на свидания, как школьница, сидела в зале во время его выпускного спектакля, испытывая неизвестное мне чувство. Я восхищалась своей работой: костюм на нем сидел как влитой; но прежде всего я гордилась тем, что нахожусь здесь в статусе его возлюбленной.
Но эйфория закончилась в тот день, когда я поняла – у меня задержка. Я была так счастлива и беспечна, что спохватилась аж на третьем месяце.
– Ты чего нос повесила? – спросила мама, когда вместо привычной прогулки с Оскаром я просидела весь вечер в кресле. – Поругались, что ли?
– Хуже, – прошептала я.
– И не такое бывало, пройдет.
– Да, плюс-минус шесть месяцев.
Мне не пришлось ничего объяснять. Мама подошла и, сев на подлокотник, прижала меня к себе. Я слышала, как бьется в груди ее сердце, чувствовала ее теплое ровное дыхание у меня над головой, и этого оказалось достаточным, чтобы окончательно раскиснуть.
– Мне страшно.
– Это естественно, но безосновательно. Все будет хорошо.
– А что если?
– Нет! Снаряд не попадает в одну воронку дважды.
Мы никогда не говорили с ней о Виталике, о его врожденных патологиях. Никогда не строили разговор, отталкиваясь от формулировки «что было бы, если бы…». Виталик был моим любимым, и, я была убеждена, единственным ребенком. Уверена, что и мама не питала иллюзий на появление еще одного внука, и все же я была беременна. И это пугало меня, как никогда раньше.
Не был в восторге от этой новости и Оскар. Он долго ходил из стороны в сторону, и с каждым его шагом мое сердце падало все ниже и ниже. Наконец, он тяжело опустился в кресло. Его длинные изящные пальцы отбивали какой-то ритм на подлокотниках, в то время как он пристально смотрел мне в глаза.
– Ты уверена в том, что хочешь оставить этого ребенка? – спросил он.
– Сейчас мне важно узнать, чего хочешь ты.
– Я не знаю. Я не отказываюсь, просто…
– Это не то, чего ты ожидал. Я понимаю, – ответила я.
За окном пошел снег, и где-то там, во дворе, уже почти час мама гуляет с Виталиком. Они специально ушли из дома, чтобы мы могли спокойно поговорить, но говорить нам, похоже, не о чем.
– Я не собираюсь портить тебе жизнь, так что ты свободен.
– Чтобы мой ребенок тоже рос без отца? Только ты забываешь – в отличие от твоего бывшего я все еще жив!
Я так и не смогла признаться Оскару в том, что Рома бросил меня с ребенком на руках. История, которую я придумала для Виталика, была куда более трогательной и приятной. Да, она была трагична, ведь в ней Рома погиб в автокатастрофе, но зато он не бросал ни меня, ни своего сына. Иногда я и сама начинала верить в то, что Рома умер, а не побежал, как собачонка, к родителям, едва они поманили его деньгами, машиной. И сейчас, когда Оскар вспомнил о нем, я растерялась.
– Заболевания Виталика – это наследственное? – продолжал он. Это был чуть ли не первый раз, когда Оскар поинтересовался, чем болен мой сын.
– Ты сам знаешь, что нет. Но даже если так, не волнуйся: каким бы ни был этот ребенок, я справлюсь, – ответила я, кладя руку на едва заметный живот.
– Мы справимся. Я не собираюсь никуда уходить.
Он сдержал свое слово, и в канун нового года мы поженились. Церемония была скромной: только несколько его друзей из института и моя мама с Виталиком. Его родители приехать не смогли или… не захотели. Как не посчитали нужным быть рядом с сыном и в день рождения его дочки, их первой внучки. Но сейчас, лежа в родильном отделении, я об этом и не вспоминала. Надо мной столпился медперсонал во главе с врачом, командующим мне тужиться. Полина родилась на пятой потуге. И уже через мгновение ее первый крик поразил меня в самое сердце.
– У вас девочка, – сказала акушерка.
– С ней все в порядке? – спросила я. – Она здорова?
– Да, сердечко в норме, слизистые чистые… – Она проводила все необходимые манипуляции с моей крохой.
– Нет, физически все нормально?
– Да, сама посмотри!
Она положила мне на грудь сморщенный теплый комок, завернутый в пеленку. Малышка кряхтела и терлась личиком о мое потное тело. От нее пахло кровью и болью. А у меня по щекам текли слезы. Я провела рукой по ее мокрым волосам и в первый раз приложила к груди. В этот момент мы с ней вновь стали единым целым. Раз и навсегда.
Три дня мы с Полиной привыкали друг к другу под надзором врачей и медсестер. У меня за плечами уже был опыт материнства, но с ней все было по-другому. Она хорошо брала грудь, легко опорожняла желудок и крепко спала. Она соответствовала всем нормам. Она была здорова.
Из роддома нас забирал Оскар. Одной рукой он держал свою дочь, другой придерживал меня – свою жену. Я же свободной рукой держала своего сына – шестилетнего Виталика. В тот день каждый из нас испытал неизведанное чувство. Оскар впервые стал отцом, Виталик – братом, а я – мамой здорового ребенка.