Мальчик проснулся измученный, истощенный и снова пустился на бесплодные поиски хлеба и работы. День был ясный, и на солнце значительно потеплело, когда наш герой проходил Сент-Джемским парком ослабевший, голодный и в полном унынии. На скамейках сидели кое-кто из гуляющей публики, но Джо, при всей своей усталости, не решался сесть рядом с другими и робко ходил по аллеям, жалобно поглядывая на публику, и, конечно, ни от кого ничего не получая. Наконец, он почувствовал, что не может больше держаться на ногах, и со смелостью отчаяния подошел к скамейке, на которой уже кто-то сидел. Сначала он только прислонился к ручке скамьи, но потом, видя, что сидевший на скамье господин не смотрит в его сторону, решился сесть на другом конце. Сидевший на скамейке господин был в утренней тужурке la militaire и в черном галстуке.
В руках, обтянутых светлыми перчатками, он держал тоненькую тросточку и задумчиво чертил ею на песчаной дорожке круги и узоры. Ростом он был футов шести и очень хорошо сложен. Черты лица его были замечательно красивы, темные волосы кудрявились от природы сами, а усы и бакенбарды (в то время все военные так носили) были старательно выхолены. Но при всей своей счастливой наружности он далеко не казался человеком из высшего общества, не имел вида утонченного джентльмена. Манерам его недоставало известной выдержки, той retenue, которая характеризует людей высшего круга. Проходившие мимо няньки с детьми восклицали: «Какой красивый барин сидит!», но никто из более высокого класса не назвал бы его барином, а сказал бы просто: «Какой красивый мужчина!» На вид ему было лет тридцать пять, а в действительности, может быть, и больше. Бросив чертить палкой по песку, он оглянулся кругом себя и увидал Джо на другом конце скамейки.
– Надеюсь, ты чувствуешь себя довольно удобно здесь, мальчик, – сказал он. – Но только ты, кажется, совсем забыл, что тебя послали по делу.
– Меня никуда никто не посылал, сэр, потому что я никого здесь не знаю, и себя я вовсе не хорошо чувствую, а умираю с голода, – отвечал дрожащим голосом Джо.
– Ты это серьезно говоришь или только морочишь меня?
Джо покачал головой.
– С позавчерашнего утра я ничего не ел и чувствую теперь слабость и тошноту, – отвечал он.
Новый знакомый серьезно и пристально посмотрел в лицо мальчику и, должно быть, удостоверился, что тот говорит правду.
– Клянусь спасением моей души, – вскричал он, – немножечко хлеба с маслом было бы для тебя очень невредно. Вот, – продолжал он, опуская руку в карман тужурки, – возьми себе эту медную мелочь и сбегай поскорее – купи себе чего-нибудь поесть.
– Спасибо, сэр, большое вам спасибо. Но только я не знаю, куда пойти: я только два дня, как приехал в Лондон.
– Так ступай за мной, если ноги тебя еще носят, – сказал господин.
Идти пришлось недалеко: у входа в Спринг-Гарден стоял торговец с горячим чаем, булками и маслом. Джо в пять минут успел утолить острый голод.
– Лучше ли ты себя теперь чувствуешь, петушок?
– Лучше, сэр. Благодарю вас, сэр.
– Прекрасно. Теперь пойдем опять сядем на скамейку и поговорим. Ты расскажешь мне все о себе.
Когда они сели на прежнее место, господин сказал:
– Ну, рассказывай, кто твой отец, если он еще жив, и кто он такой был, если уже умер.
– У меня родители оба живы, но только они далеко. Отец служил в солдатах и теперь получает пенсию. – В солдатах был? Не знаешь, в котором полку?
– Знаю. Кажется, в 53-м.
– Боже мой, в моем полку! А как его и твоя фамилия?
– Рошбрук.
– Так и есть! Он самый!.. Он у меня в роте служил и был одним из лучших моих солдат. Прекрасный фуражир, всегда заботился о своем офицере, как и следует хорошему солдату. Бывало, где только не окажется индюшка, или гусь, или утка, или свинушка – уж он тут и непременно добудет. Молодец был на браконьерство. Теперь изволь объяснить (да говори правду, потому что ты во мне друга встретил): по какому случаю ты расстался со своими родителями?
– Я испугался, что меня заберут…
Джо запнулся, не зная, что сказать дальше. Поделиться с новым знакомым тайной своего отца он не осмеливался, а говорить ложь не хотелось. Он решил сказать полуправду.
– Испугался, что заберут? Что же такое мог натворить такой карапуз, как ты, чтобы его забрали?
– Я браконьерствовал, – отвечал Джо, – помогал отцу. Против меня нашлись улики, и я ушел из дома – с согласия отца и матери.
– Браконьерствовал вместе с отцом! Охотно верю и нисколько не удивляюсь. У вас у обоих это, несомненно, в крови. Что же теперь ты думаешь делать?
– Буду зарабатывать себе пропитание.
– Что же ты умеешь делать – помимо браконьерства, разумеется? Ты грамотный? Читать и писать умеешь?
– О, да!
– Хочешь поступить в лакеи – чистить сапоги, платье, стоять на запятках кэба, бегать на посылках, относить письма и держать за зубами язык?
– Я думаю, что все это я могу – ведь мне уж двенадцать лет.
– Еще бы! Лета большие. Совсем старый хрыч. Ну, вот что, мальчик: в память твоего отца, я сделаю для тебя, что можно покуда – в ожидания лучшего. Я беру тебя к себе на службу. Пойдем со мной. Тебя как зовут?
– Джо.
– Припоминаю: твоего отца также звали Джо. А если тебя кто спросить, как зовут твоего барина, говори – капитан О’Донагю. Иди же за мной, только держись от меня не слишком близко, покуда я тебя не одену как следует и не приведу в приличный вид.