Эта ладонь, иногда дрожащая в силу преклонного возраста, вела ее сквозь толпу. В Ее темноте она оступалась и шла назад, когда кто-то случайно задевал плечом.
Ходить по базарам для слепого нелегко, однако весьма любопытно. Можно узнать о новых вещах, к некоторым прикоснуться и выбрать что-то новое. От количества поступающей информации, запахов кружилась голова, но Джина шла, сжимая в ответ ладонь кормилицы.
В толпе она чувствовал себя частью чего-то великого. Глупо, конечно, когда вокруг стояли гул, шуршание, лязг, удары острых наточенных ножей, так безжалостно лишающих голов средних рыбешек, но это было так.
– Сушки! Только сегодня! Свежие сушки! Кому сушки?! Подходи, народ! Сушки! – слева доносился лай голосов.
– Ма-ам, ну, купи! Мам! – Данте склонила голову, слыша, как канючит какой-то малыш. Это вызвало у нее легкую улыбку.
– Госпожа, не желаете ли сочных персиков?
– Рыба! Господин, подходите, не стесняйтесь!
– Свечи!
– Чудесный выбор, госпожа! Не желаете ли приобрести это чудесное ожерелье? Оно отлично подчеркнет Ваши глаза!
Грубые, нежные, хриплые, звонкие – тысячи голосов в одной голове. Базар Меркато Чентрале казался ей лабиринтом, когда же Берта утверждала, что они просто-напросто идут вперед и огибают толпу, чтобы подойти к тому или иному прилавку. Чаще всего это были отдаленные местечки, где продавали преимущественно ткани или мыло. Они не закупались овощами или же мясом – над этим трудился основной персонал дома, потому старушка могла свободно забирать Джину и давать ей "почувствовать"частичку мира.
Больше всего девушка любила брать в руки кожу. Небольшие лоскутки, чертовски гладкие и прохладные на ощупь. А еще перекусывать пышками у старика Джана. Сладкими, точно маточный мед.
– Что говорят лекари? – поинтересовался пекарь. В руках тут же оказалась горячая пышка. Джина подула на нее, осторожно откусывая небольшой кусочек, который тут же растаял внутри ее голодного рта. Если бы она могла, то закатила бы глаза от удовольствия. Но со стороны все могли услышать только неразборчивое мычание, кое-как схожее со стонами.
– Разводят руками, – тяжелый вздох женщины перебился лязгом точки топоров и смехом ребятишек, пробегающих мимо них.
– Что, совсем никак не исправить?
– Нет, ее глаза были такими с рождения.
– Вздор. Если на то воля Божья, то она сможет видеть,– не унимался старик, и Джина получила еще одну пышку следом за первой, стоило той закончиться наполовину.
– Господь карает за грехи, Джан, – возмутилась кормилица, – На что воля Божья, чтоб малышка так страдала? Вот уж не говори ничего, чем глупости.
– Не злись на него, – вмешалась Джина, разделавшись с угощением. Она юркнула в карман, достав оттуда платок, и вытерла руки, покрытые пахучим маслом, – У меня был грех, за который Господь взял маленькую цену.
– О чем ты, дитя? – удивленно пробормотал пекарь.
Он не услышал ответа. Берта с шумом поднялась, поблагодарив его за угощение. Джина уцепилась за протянутую руку, вставая со своего места, обняла старика на прощание и покинула его, шагая далеко вперед.
– Ты еще слишком юна…
– Берта, ты знаешь, что это правда, – настаивала на своем Данте, – Матушки нет по моей вине.
– Молчи! – оборвала ее старушка, – Даже мысли себе такой не навевай! Госпожа покинула наш мир из-за того, что глубоко заболела во время беременности.
– Но она бы выжила, если бы согласилась убрать…,– она не договорила, схватившись за горящую щеку, – Т-ты… Ты ударила меня? – воскликнула девушка.
– И сделала бы так еще раз! Она положила жизнь на это! Стоит уважать и благодарить ее выбор, а не разбрасываться своим существованием, как разменной монетой! – гневно прошипела Берта и вновь ухватила ее за ладонь, волоча через весь Меркато Чентрале.
В груди больно закололо. Джина поморщилась, потирая ноющее место. Как бы права не была кормилица – Данте не могла с ней согласиться. Все равно, какие слова они скажут или что-либо сделают. Это она виновата, и попробовать снять с нее этот груз вины мог разве что, в действительности, только Бог.
Но и он неумолимо карал своим молчанием.
***
Под ногами сотни шагов пройденного пути.
А еще теплая рука Давида.
И вновь куда-то спешить, но вот уже не толкают в плечо, под ступни редко попадаются булыжники, об которые невольно споткнешься, но продолжаешь лететь.
– Куда мы бежим? Остановись хоть на мгновение, я уже не чувствую земли под ногами! – тряся тянущую руку, заголосила Джина. Давид резко затормозил, ударив пятками в землю. И тут же кубарем покатился вниз, стоило телам столкнуться.
– Ох ты ж… П-прости, я забыл, – шипя и чертыхаясь, друг поднялся. Джина протянула руку в ожидании помощи. Кажется, где-то неподалеку были люди – голоса еле-еле доходили до них, но острый слух ухватился за нить.
– Чтоб тебя, Давид… Где мы вообще?
– Тут немного, – отмахнулся друг.
– Куда "немного"вообще? – не унималась девушка, – Ты вытащил меня в ночь! Если кто-то прознает-
– Да не трясись ты так! – самозабвенно отмахнулся Сонье, – Сколько раз мы сбегали? Десятки! Сотни раз! Тебе не первый десяток лет, Джина! Сегодня день приговора. Разве ты не понимаешь, что это значит? – в голосе его чувствовалось… Восхищение? Джина не могла точно описать того, что слышала, но даже то, что слышала сейчас – ей уже ой, как не нравилось. Это имело запах проблем, а за проблемами всегда неустанно следовал нагоняй от Берты. В лучшем случае. В худшем же… Даже думать было страшно, что мог предпринять отец по отношению к ней.
– Но кого? Ведь с последнего суда прошло больше трех лет. Если бы произошел поджег, кража или убийство, то вряд ли…
– Братишка сегодня был у тетушки, – резко перебил ее лучший друг, – Она сказала, что вечером будут разжигать костер для осужденного.
– Чт-…? Человека?!!
– Представляешь! Позавчера старик Джан донес на соседей своей сестры. Рядом с ними мрет скотина, дети болеют. Он сказал, что видел, как бабка делала этот… Приворот что ли. Дом перевернули вверх дном, Джина, я до сих пор не могу в это поверить!
Их настигла тишина. Всего на какую-то секунду, но внутри все обмерло, предчувствуя что-то по-настоящему страшное. Она обернулась на пронзительный крик, достигший их, и сердце Данте ушло в пятки.
– Что это было? – прошептала девушка, словно их мог кто-то подслушать. Давид резко схватил ее за руку и поволок за собой.
– Началось!
Вновь срываясь на бег, они спешили туда, куда вели одни глаза на двоих. Внутри, в ее горячо ненавистной темноте, тело обволакивал кокон страха. Что-то нехорошее подкрадывалось сзади и наступало на пятки.
– Эти… Эти люди что-то нашли?
– Да, говорят, в погребе больше десятка мертвых овец! Один черт ногу сломит, если поймет, как такая слабенькая старушка на своем горбу затащила их в дом, – возбужденно трещал Сонье.
– Может, она их живыми привела, а в доме уже…? – предположила Джина.
– Почем знать.
– Но зачем ей столько овец? – не понимала она.
– Да не они, – цокнул Давид, возмущенный глупостью подруги, – Ей нужна была их кровь.
На секунду Джина выпала из реальности. Она не слышал больше Сонье, воспроизводя, поднимая с глубин своей памяти голоса. Тысячи, среди которых звучит лишь один нужный – голос жертвы.
Соседка старика Джана… На сколько не подводила память, то это была женщина средних лет. Не такая уж и старушка, если подумать. Кажется, того же возраста, что и придворные ее отца. Вполне милая , добрая душа, разговор с которой перепадал ей пару раз. Она приторговывала тканями на рынке, имея самое лучшее место.
Да, у нее были завистники. Но, чтоб старик Джан, да и из-за такой глупости, как торговое место…
"Джина, это ничего – что ты не видишь мира. Порой даже зрячие – еще те близорукие идиоты, которые дальше носа своего, да и не увидают "– вспомнились ей слова Берты. Она поджала губы, не испытывая в душе той же радости, что и Давид.
***
Она кричала. Надрывала голос, оглушая всех.
Чтоб услышали.
Чтоб оправдали.
Но ее слышала только взволнованная Джина.
– Будьте прокляты вы, да Ваши отпрыски, Грешники! Будьте прокляты!– в ее дрогнувшем голосе не было злости или ненависти. Нет… Ни капли к этим глупым людям.
В голове отдавало эхом проклятий, насланных женщиной, но в ее голосе утопала боль, и Джина не могла противиться тому, что слышала на самом деле. Она словно кричала им о том, что мир несправедлив. Ее родимые пятна приняли за метки Нечистого, оклеветав в колдовстве и причастности к темным силам.
И как же громок был ее крик…
– Что делает эта ведьма? – пропыхтел рядом голос недовольного жителя процветающей Флоренции.
Джина потеряла равновесие, упав на колени – кто-то проскочил между ними, задевая ее и не удосуживаясь даже извиниться.
Гам и свист поднялись над толпой. И это отнюдь не те толпы тихих жителей городка, которых Данте спокойно обходила с Бертой, гуляя по рынку.
Нет.
Эта масса, пропитанная агрессией и жестокостью, рвала глотку, выкрикивая ругательства. И она отказывалась верить в то, что дети солнца за одну лишь долю секунды обернулись в ненавистных чудовищ, плюющихся ядом. Ее схватили за грудки, резко подняв на ноги. Знакомые руки стряхивали пыль с грязной одежды.
"Я ничего не делала по своей воле"– возник голос бедняжки в голове девушки. Она задрала голову вверх, словно осужденная стояла прямо перед ней.
– Отрубите ей руки! – проревел голос какой-то женщины совсем рядом с Джиной.
– Это омерзительно!
– Давид?– тянясь рукой куда-то в сторону, окликнула друга девушка. Кто-то хлопнул по ладони.
Проклятье. В этой давке она совершенно бессильна.
"Меня заставили! Я не виновна!"
– Давид!
Ответа не последовало. Слишком громкий рев вновь прошелся по толпе.
Не сосредоточиться, чтоб понять и услышать шагов друга. Их слишком много – этих голосов. Кто-то смеялся, кто-то сквернословил, а кто-то даже ревел. Круговорот непонятных, необъяснимых никем слов. Только шаги назад, а после еще и еще возмущенные выкрики, вопли. Она бы сошла с ума, если бы не мощнейший раскат грома. Но разве так грохочет гром?
Замершие на миг, жители заставили насторожиться Джину.
– Кто только что выстрелил? – шепнул голос.
– Дева Мария, она все еще жива! – паника набирала новый оборот. Сбоку сдавленно охнули.
– Зачем ты выстрелил?! – Джина распознал и этот грубый баритон. Это был отец Давида. Голос его сочился злостью и ядом.
Боже, если их только заметят в столь поздний час – выговора не миновать.
– Сонье! – еле слышно рявкнула Данте, – Давид!
– Я здесь, Джина, здесь, – донеслось сзади. В ее взъерошенный затылок тяжело дышал друг. Он поддался вперед, опуская голову подруге на плечо.
– Ты ее не убил!
– Что это было? – все так же тихонечко спросила слепая.
– Старик Джан выстрелил наотмашь… Старушка захлебывается собственной кровью, горя в огне. Как бесчеловечно… Эти сельчане совсем выжили из ума. Я представить не мог, что все обернется именно так. Давай выбираться отсюда, Джина.
"Я хочу уйти на покой. Я больше не хочу терпеть эту боль!"
– Она… М – молится?
Большинство зевак закрыли рты, и только единицы повышали голос, перебивая перепалку отца Давида с провинившимся стариком. Громким плачем страдалица напомнила о своем присутствии, кашляя и давясь слезами. Ей оставались считанные секунды…
"Пожалуйста, кто-нибудь, помогите мне уйти с миром!"
– Не смотри на нее, не слушай голоса, Давид. Они врут. Все врут… Почему никто не слышит, как она умоляет? – как в бреду повторяла Джина. Она протянула руку к лицу друга, прикрывая тому глаза.
– Джина?
–Гос-поди…, очисти грехи наши…, – голос бедняжки с каждым словом убывал в своей громкости. Перешептывания не давали услышать и половины, но и этого не требовалось. Они поняли – старуха пытается раскаяться перед Всевышним за грехи, которые совершила на протяжении всей жизни, и не верили своим ушам.
– Вырвите ей чертов язык!
"Я просто хочу уйти!"
Нечисть не может исходить из корней Господа.
– Тащите ее сюда! Снимайте!
Ведьма – не дитя Божье.
"Он заставил меня!"
– Совсем потеряли голову? Она уже кончена.
Отвернувшись от света, она не имеет возможности раскаяться.
"Пожалуйста!"
– Да прости....нгх…кх-кха… тех.., – горло женщины сдавливало. Словно горючей проволокой обмотали тонкую кожу, впиваясь шипами с каждым разом глубже.
Глубже.
И глубже.
Не давая произнести и звука.
– Может, все же снимем ее?
– Нельзя!
– Четко сказали, пока не останется прах ее – не подходить ближе двух метров, кретины.
–… кто не ведает деяний своих…, – чужое прерывистое дыхание… Казалось бы, с чего девушке слышать его, находясь в приличном расстоянии от жертвы общественности? Но оно достигло ее. Эти дрожащие губы, так старательно пытающиеся переступить черту шепота вдруг сомкнулись. Она не закончила молитвы. Костлявая мерзавка оказалась многим быстрее, не дав умирающей последнего слова. Громкий стук сердца – вовсе не Джины – прекратил всякое движение.
Тогда она впервые узнала, что значит исчезать.
Уходить.
От души одного человека остался сосуд, отдающий мерзкими тошнотворными благовониями.
Вонь. Именно этим словом окрестила девушка горящую плоть мертвого, не дышащего человека. Бушующее чувство отвращения к толпе поглотило ее. Он отняла руку от лица товарища, соединяя свои ладони вместе, не ведая, что творит.
Это должно было прекратиться сейчас же.
– Что ты собираешься сделать? – настороженно спросил Давид, цепляясь за край ее рукава, – Опусти руки, Джина.
– Господи…, – начала слепая, привлекая к себе внимание рядом стоящих. Брань неподалеку продолжалась несмотря ни на что. Словно люди поделились на два лагеря. Один – измывался над мертвой, поддерживая спор отца Давида, второй – резко приковал все внимание к Джине, – Избави ее от вечных муки и огня гееновского, и даруй ей причастие и наслаждение вечных Твоих благих…
– Матушка, почему эта девочка молится? – тихий девичий голос коснулся ее слуха, но она проигнорировал его, продолжая читать.
– Что? Дурная, ты с ума сошла? Опусти свои ладони – не искушай судьбу, – кто-то толкнул ее в локоть, но рук Джина так и не разомкнула.
– Она под ее чарами?
– Джина! Джина, опусти руки, ты выдаешь нас! Отец будет в гневе! Подумай о нас!
– Она околдовала ее! – ахнули сбоку.
– Это же дочь Господина Данте! Это его дочь!
Звон наполнил маленькую коморку ее разума, когда кто-то заверещал, что Джина Данте – посланница Нечестивого.
Дитя Адского отродья.
Дрянь!
Рука друга отпустила ее, и тогда Джину схватили чужие пальцы – руки убийц невиновной. Они потащили ее за волосы, покуда она не развела ладоней, вцепившись в этих "недолюдей".
Это был первый день в ее жизни, когда все до последнего – взгляды устремились на Джину, такую беспомощную, но в то же время почему-то опасную.
Да где же это видано, чтобы виновному читали молитвы на упокой Светлой Души!
Этой ведьме!
Она же не сошла с ума из-за ее крика, нет?
– Джина…
И это первый день в ее жизни, когда невинно-светлая кожа покрылась синяками, ссадинами и ранами от наказания взрослого. Берта рыдала над ней около трех ночей, пока ее лихорадило.
Джину трусило каждой клеткой. И с каждым утром, когда где-то в отдаленных уголках своего сознания она все еще слышала тонкий голос кормилицы, ей казалось, что конец близок.
Как глупо…
Быть избитой до полуобморочного состояния своим отцом, и не узнав мира, не увидев звезд – чахнуть от подхваченной болезни.
– Да…вид…, – прохрипела девушка.
– Его здесь нет, моя милая, тише…
– Давид… Она сказала "спасибо"… Давид… Я слышала ее…
Ее хриплый голос преследовал повсюду. Старушка сорвала его, пока пыталась отодрать безумца от несчастной девушки. Она навсегда запомнила эти звуки – шлепки тяжелой плети о ее собственной тело.
"Господин! Господин, умоляю, не надо! – капля чего-то горячего скатилось по ее щеке. Она не плакал, нет. Это была ее кормилица.
– Эта дрянь не только свою мать погубила! Она и нас погубит! Нужно было ее еще при рождении утопить, как котенка!"
– Ее похоронили?…Ту…
– ....
– Берта… Берта…
– Нет, малыш. Они дождались того часа, когда она обратилась в пепел.
Джина захныкала, сворачиваясь в клубочек.
– Ш-ш-ш, тише-тише, тебе нельзя… Тише, милая, иначе твоя температура подскачет…
Заботливые руки обняли сопротивляющееся тело. Она пыталась оттолкнуть ее, но в данный момент Берта оставалась сильнее, чем ослабшая тушка избитой Джины.
– За что они так? Она же…н-ничего…ничего!..
– Я знаю, малыш, знаю…
Лихорадка – это нескончаемое пекло, что похуже всякого знойного лета во Флоренции. Хотелось пить, но казалось, что эта вода тут же испаряется из тела, и ее распирает во все стороны. Лежа на кровати, что, словно раскаленная сковорода, жгла девичью спину, – она сходила с ума.
Данте не знала, сколько дней лежала бесполезно на одном месте.
День или ночь за окном?
Где Давид?
И почему он ни разу не появился?
Ее навещали лишь слуги, но чаще всех – кормилица и лекарь.
– Мне жарко…, – обняв колени, она прижалась к ним головой, так и сидя в одной позе. Прошло ли пять минут или семь часов, – Джина не меняла своего положения, лишь изредка издавая звуки, больше похожие на мычание.
Больше никто не подходил.
Никто не звал.
И она не могла знать – оставили ли ее, спит ли она или вовсе мертва.
– Жарко…
– Очень? – донесся в ответ хрупкий, едва слышимый голос. Джина дернулась, как от тока, отрывая голову и вглядываясь в темное пространство. Ах… Если бы эти глаза только видели…
– Кто здесь? – вытягивая руку вперед, просипела девушка, – Кто здесь?
– Скоро будет еще жарче, – ответили вновь. Перед ней ничего не было. Тогда почему складывалось ощущение, что кто-то стоит рядом, шепча в ухо?
– Почему ты не говоришь? Кто ты? Что тебе здесь нужно? Отвечай, иначе я подниму шум, – ее вновь пробивала дрожь.
– Ты же спишь, Джина, никто не придет на твой зов.
– Откуда… Ты знаешь? Мое имя? Тебя кто-то подослал? – голос Данте сорвался на хрип, но она пересилила себя, стараясь выдавить из себя хоть какие-то слова. Кто был ее ночным гостем? Зачем он пришел? Чтоб посмеяться над калекой или…, – Убить меня?… За то, что я молилась на площади за ту ведьму? – догадалась Джина, рассекая воздух руками, чтоб поймать источник шума, который, казалось, был прямо перед ней, но от чего-то ладони ловили только пустоту перед собой.
– А разве я что-то говорил о той бедной женщине? Вы, люди, странные…, – с насмешкой продолжил человек, – Просите дара, а после ищите все средства, чтобы от него избавиться. А твои глаза…
– Не смей… Берта! Бер-…, – она открыл рот, но оттуда вылетел лишь свист. Джина схватилась за горло, ошеломленно осознавая, что кто-то или что-то не дает ей возможности выпустить лишний звук.
– Они совсем бесполезны…, – холодная ладонь накрыла веки. Джина коснулась чужой руки, накрывая ее своею сверху.
Что же это? Она чувствовала что-то, тянущее вниз внутри своего живота. Дрожь во всем теле утихла, чего она сразу не заметила, отвлекаясь на того, кто нарушил ее покой.
– Красивые… Не грязные, как у твоего черствого отца, а золотисто-голубые…,– он говорил нежно, будто со своим дитя. Холодный порыв воздуха окатил лицо Джины. Парень шумно выдохнул, отрывая руку от слепой. Но чуда не произошло. Света так и не появилось… Ни капли, зато дрожь напомнила о себе тихим постукиванием в виски и тупой болью. Данте поморщилась.
– Ты не колдун…, – как-то разочарованно проговорила Джина.
– Разве? – прохихикал он, пальцами очертив ее точеный подбородок, и они сорвались, теряя всякий контакт с кожей бедняжки, – Ты не знаешь наверняка. Я могу быть гораздо страшнее. Гляди в оба.
– Глупый что ли? – она решила, что этот кто-то издевается над ней, – Я не вижу ни зги в этой чертовой тьме.
– Видишь, – упрямо стоял на своем парень.
– Кто ты?
Ответом ей была тишина.
– Где ты? – вновь спросила Джина, попытав удачу, но ничего ровным счетом не поменялось. Ее гость ушел так же неожиданно, как и появился. Она сомкнула свои веки и тяжело вздохнула, не зная, что с этим делать.
***
Бад испытывал чувство, находящееся на грани между желанием обратить весь мир в пепел и тем, как затопить этот мир по самый край.
Его день выдался весьма скверным. Он вскочил с небольшой деревянной тумбочки, минуя снующих туда-сюда людей, и покинул обветшалый домик, оставив его далеко позади. Все они – бесполезные букашки под его ногами, и вникать в то, чем эти мелкие сошки занимались – ему не доставляло никакого удовольствия. Хотелось только одного – стереть что-нибудь в порошок. Видел бы его сейчас брат…
Он покачал головой, следуя по тропе, и вышел через небольшую рощу на оживленную улочку небольшого городишка.
В самом центре все еще дотлевали угли, и едкий запах горелой плоти разъедал ему глаза. Бад поморщился, ощутив запах, ударивший в лицо с порывом ветра, и прикрылся рукавом плаща, стараясь не вдыхать слишком часто. Его начинало подташнивать.
Брюнет присел на корточки и опустил ладонь туда, где ступни сожженной касались земли. Он сомкнул веки и, сглатывая подступивший ком в горле, глубоко втянул через ноздри едкий кислород. Вспышка света пробежала перед его глазами, и он поднялся, видя перед собой ту самую женщину, которая сгорала несколькими часами ранее.
Вид ее белесой проэкции оставлял желать лучшего. Она уже не кричала, но слезы, катившиеся из ее глазниц маленькими ручейками, заставили Бада поднести ладонь к ее лицу, смахивая влагу.
Он ненавидел слезы.
Она вздрогнула, отходя на шаг.
– Ч-что… Что со мной? – женщина обняла себя руками, дрожа так, словно на улице стоял лютый мороз, а она оставалась совсем нога, – Мне т-так х-х-холодно…
– Ты должна сказать мне, зачем сносила овец в подвал, – игнорируя состояние усопшей, потребовал Бад. Она отшатнулась от парня в ужасе и тут же упала на колени, припадая лбом к земле.
– П-прошу, поверьте мне! – взмолилась она. Бад поморщился – он, без всякого сомнения, не любил людей, но, когда они так себя вели, ему тут же хотелось подорвать эти хрупкие тела и откинуть от себя подальше.
Он – не Божество, раз уж на то пошло, и видеть, как они склоняют перед ним голову – у него не было ни малейшего желания. В конце концов, отпустить их грехи или помиловать он не в состоянии, а вот заставить их испытывать боль и муки – уже поближе.
– Не трать мое время, – раздраженно сказал он. Женщина все еще билась в мелкой дрожи, но головы так и не подняла.
– Меня… Меня заставили это сделать! Я не хотела этого, но м-мое тело… Оно не слушалось меня! Он сказал, что…
– Кто сказал?
– Я не знаю его имени, Господин! Он сказал, что, если я воспротивлюсь его желанию, то вся моя.... Моя семья, Господин! – она схватилась за край его плаща, поднимая на него свои выплаканные глаза.
От неожиданности парень так и замер – обычно никто из усопших не смел касаться его одежд. Это только сильнее вывело его из себя, и он поднял ногу, толкая бежняжку в грудь. Женщина упала на спину, рыдая пуще прежнего.
– Он убьет всю мою семью! – всхлипывала она, стуча своими кулачками о землю и барахтаясь, точно рыба на суше.
Во имя Нечестивого, у него не было сил и желания слушать бредни этой простолюдинки. Его ждал Гаспар, а ждать он не любил достаточно сильно, чтоб напоминать об этом больше одного раза, от чего у Бада порядком дергался глаз в последнее время. Кажется, весь этот день сегодня оказался настроен против него. Он схватил женщину за грудки, отрывая от земли так, что ее ноги не могли коснуться опоры, чтоб устоять. Она вся тряслась в его руках, и он мысленно еще раз спросил себя, почему должен заниматься такими мелочами.
Ах, да, кто-то же должен выполнять скотскую работу, раз нраву младшего из Кьезе было по душе избавиться от своего последнего слуги, который давился водой, будучи привязанным вниз головой и опущенным этой самой головой в ведро. На секунду, всего на секунду, уголки губ Бада дрогнули в подобии чего-то, что люди называли улыбкой. Этот ублюдок заслужил подобной участи.
Он перехватил одной рукой лицо бедняжки, другой все еще удерживая ее над землей, и закрыл свои глаза. Когда он распахнул их, жертва поддалась его чарам, и больше не смела отвести от него своего взгляда.
– Я спрошу в последний раз: кто это был? Кто отдал тебе приказ сносить овец?
– Имени его я никогда не слышала, Господин, – спокойно ответила женщина, смотря на него спокойно, как-то даже умиротворенно. Тело ее расслабилось, и она обмякла в его руках, совершенно не оказывая сопротивления, – Но он читал мне, когда душа высвобождалась из тела. Точнее нет…, читал мне другой человек, а тот, который приказал – он иной, непохожий, но…, – она нахмурилась, пытаясь выразиться как можно правильнее, но спустя еще пару тщетных попыток, смолкла совсем, обвисая бесполезным грузом. Бад разжал пальцы, и женщина мешком картошки свалилась перед его ногами. Он коснулся пальцами переносицы, усиленно потирая ее и представляя, как брат будет потешаться над ним, раз тот не мог выполнить такой простой просьбы и разговорить какую-то несчастную душу.
– Ты бесполезна, – заключил он в итоге. Она ничего не ответила.
"Ладно, хорошо… Еще не все испробовано…"– уверял он себя, присаживаясь перед ней и опуская ладонь на чужие глаза. Свои он так же прикрыл, шепча под нос заветный стих. Желтая молния проскочила перед ним, и Бад отдернул руку от женщины, точно его ударили разрядом тока. Он раскрыл ладонь, отмечая глубокий ожог, и зашипел от боли, пронзившей его так неожиданно. Тело перед ним зашевелилось, и он неверяще уставился на то, как зачарованная душа встала на ноги, задрав голову наверх. Глаза ее смотрели куда-то вдаль. Какого Дьявола тут происходило?
– Ветер переменгрядет, Господин…, – тихо прошептала она одними губами, – Как Вы думаете, что он за собой принесет? Радость? Печаль? Или… Смерть? – от последнего предположения она засмеялась, отмечая иронию своего положения. Воздух вокруг них стал сгущаться, и совсем скоро младший брат Гаспара уловил запах горящей плоти, исходящий от нее. Она сгорала. Снова, – Теперь и Вы станете частью этого, хотя могли просто пустить все на самотек…
Смех женщины стал походить на стрекотание, засевшее в голове, и Бад схватился за оную, сгорбившись перед ней, пока ее кожа покрывалась волдырями и лопалась от высокого градуса, уничтожающего все живое на своем пути.
– Гаспар…, – прошипел брюнет, пытаясь разорвать связь с усопшей, но ничего не происходило.
– А-ха-ха-ха!
Боль лишь накатывала на него волнами, одна за другой, он уставился на свои руки, видя, как кожа лопается на его глазах, и закричал так, как никогда прежде, взывая к брату.
Мозг вскипел. Она продолжала верещать, кружась перед ним в огненном танце. Вонь жженых волос, кожи, самой плоти – все это вызывало в нем тошноту, и он горел заживо вместе с ней, не понимая уже от кого шла эта вонь – от него или нее.
"– Господи…"– среди звона возник импульс чистого голоса, который разносил перепонки Бада в пух и прах. Он зажал свои уши, отказываясь слышать чью-то молитву, которая достигала его ровно стольким, скольким достигла души этой невиновной.
"– Избави ее от вечных муки и огня гееновского, и даруй ей причастие и наслаждение вечных Твоих благих…"
– Г…Га…Гас…! Гаспар! – хрипя, взывал Бад, ударяя себя кровавыми ладонями по голове, будто это могло выкинуть из него голос, что так жалобно взывал, – Б-брат!
Резкий удар по его спине заставил парня зажмуриться, чувствуя, как из глаз сыпятся искры слез.
– Развейся!
Он схватился за одежды на груди, сминая их в кулаке. Карканье вороны привело его в чувство, и он мотнул головой, медленно приходя в себя. Обеспокоенные, но в то же время серьезные глаза, как отражение его собственных, окинули Бада взглядом. Они стояли среди толпы уличных зевак. Бад – напротив обугленного столба, к которому была привязана женщина, Гаспар – перед ним, закрывая обзор на место сожжения. Он схватил Бада за дрожащую ладонь, раскрывая ее перед собой, и явное раздражение отразилось на лице старшего из семьи Кьезе.
– Она… Она сказала "Ветер перемен грядет", – отозвался брюнет, смотря на брата в упор. Его все еще прошибал озноб от пережитого.
– Твоя рана не затягивается, – констатировал брат, засунув свободную руку в карман плаща и доставая оттуда пузырек с какой-то зеленой, знакомой жидкостью. Он вцепился в пробку зубами, с хлопком открыв его, и выплюнул огрызок на землю. Запах трав тут же ударил в нос, и тягучая жижа полилась на их ладони под внимательным взором Гаспара.
– Что значат слова этой женщины? – спросил он, морщась от пощипывания кожи и боли, пронзающей его от ладони до самых пят. Рана затянулась лишь слегка, и это заставило Гаспара выругаться вслух, но Бад не обращал на это никакого внимания, настаивая на том, чтоб ему ответили.
– Скажи мне, – потребовал младший из Кьезе.
– Ничего хорошего, Бад, – раздраженно ответил Гаспар, качая головой, – Это значит, что грядет буря. И несет ее тот, кто оставил на тебе эту треклятую метку.
***
– Я продал душу Нечистому не для того, чтобы быть чьей-то нянькой, – закидывая руки за голову, фыркнул паренек. Его длинные светлые волосы высоким хвостом были собраны на голове, а не менее длинная челка падала на один глаз, из-за чего ему постоянно приходилось ее смахивать. Голубые глаза цинично окинули взглядом ту дыру, в которой находились двое – он и Гаспар, – Разъясни мне, почему я до сих пор не подорвал дом Данте и не избавил твоего брата от мук?
– Жак, – вздохнул Кьезе, подпирая челюсть ладонью, – Я имею сомнения на этот счет.
– Какие? Я уже несколько раз тебе повторил – там пахнет Смертью. Ты подал мне след, выстланный кровью твоего брата. Она привела меня в тот дом. Эта девица…
– Она слепа, – возразил Гаспар.
– Она не слепа, а проклята, – стоял на своем Жак Пате, подходя ближе к старшему из Кьезе. Он оперся ладонями о стол, нависая над брюнетом так, чтобы между ними оставалось достаточное расстояние, чтобы в случае чего – увернуться, – Ты можешь увидеть все моими глазами, если не веришь на слово, но даже это не поможет тебе вытащить ту дрянь, что разъедает Бада изнутри. Нам придется ее убить. Да она сама практически мертва!
– Она всего лишь девчонка.
Жак усмехнулся.
– Невинная душа, Гаспар? И ради этого ты можешь пожертвовать собственным братом? Если ты ничего не сделаешь в течении нескольких месяцев – его смерть останется на твоих руках, и Нечистый заберет его душу. Он же не обменял ее на бессмертие, верно? – блондин отпрянул от него, начав расхаживать по комнате взад-вперед, – Что же он такого попросил взамен, м? Каков его договор?
– Это уже не твоего ума дело, Пате, – отмахнулся от него Гаспар и облокатился о спинку своего кресла, закидывая ногу на ногу. Ладони его сомкнулись в замок на животе, и брюнет потупил взгляд, думая о том, как бы выбраться из сложившейся ситуации,– Уходи, – коротко бросил он напоследок Жаку. Блондин вскинул бровь, но перечить не стал, направившись к выходу из комнаты.
Раз уж его дела закончены, неплохо было бы заняться глиной, которую он прикупил на рынке, выменяв ее за пару серебрянных монет.
– Чертов колдун, – негодовал блондин, вспоминая то, как свысока смотрел на него Гаспар. От воспоминания об этом по всему его телу прошла дрожь. Он поежился, натягивая капюшон плаща на голову, и пнул лежащий камень, попавшийся так кстати ему под ноги, – Тоже мне, строит из себя невесть что, словно самый умный среди нас нашелся…
Жак отворил дверь самой дальней комнаты на этом этаже, входя в свою спальню. Раздеваться парень не спешил, быстро сократив расстояние и распахнув еще одну дверь – небольшую мастерскую, которую он обустраивал на протяжении нескольких лет. Он присел на низкий стул, опуская руки в крохотную посудину с мутной водой, в которой обычно увлажнял свои руки. Перед ним стоял небольшой столик, на котором блондин оставил свою последнюю работу. Смотря на профиль того, кто несколькими минутами ранее спускал на него свое высокомерие, Жак насупился и плюнул в глиняное лицо своего обидчика.
– Чтоб твою задницу Адским Пламенем обдало, – проворчал он и тут же вылил немного воды на глиняное изваяние.
***
– Как ты себя чувствуешь? – шершавые пальцы друга коснулись ее щеки. Она узнала бы эти руки из тысячи – так часто Джина брала ладони Давида в свои, что с точностью до трещинок могла определить, чем сегодня занимался Сонье.
– Она слаба, – оповестила его Берта, сидящая около кровати Данте. Джина повернула голову к источнику звука и слабо улыбнулась кормилице, – Небольшое переутомление, вызванное вашими ночными похождениями за пределами этого дома, стали причинами слабости, а после привели к тому, что Господин выместил всю злость на Джине за то, что ты, Давид, с больной головы на здоровую решил потащить ее поглядеть на прилюдную казнь, что, прости, Господи, уже ни в какие рамки не вписывается! О чем ты только думал?!
– Я…, – начал было Сонье, но Джина пересилила ломоту в теле, поднимаясь и принимая сидячее положение. Она оперлась спиной об изголовье кровати.
– Он ни в чем не виноват, это я его попросила. Я слышала, как старик Джан на рынке рассказывал кому-то о том, что ночью состоится казнь ведьмы, и захотела сама хотя бы раз на ней побывать, – встала на защиту друга девушка, сжимая край одеяла. Она пыталась добавить голосу чуть больше уверенности, но вчерашняя порка отца возымела противоположный эффект, и голос ее охрип.
– Немыслимо! Это просто уму не постяжимо, Джина! – тут же завопила женщина, хватаясь за сердце и ведясь на ее маленькую ложь. Давид коснулся ее ладони, и девушка тут же ее перехватила, поворачиваясь лицом к нему. Пусть она его и не видела, но явно ощущала вину, которую испытывал Сонье за произошедшее с ней.
– Все нормально, – тихо прошептала она парню, от чего хватка на руке стала сильнее.
– Я сейчас же оповещу лекарей о том, что ты пришла в себя, чтоб они осмотрели твои ушибы, – она услышал звук отодвигающейся мебели, но никак не среагировала и не прокомментировала это, – А ты чтоб глаз с нее не сводил до тех пор, пока я не вернусь, понял меня?
– Д-да, мадам.
Спустя еще пару минут ее возгласов, ребята остались одни. Шатен поглаживал тыльную сторону ладони Джины большим пальцем, и это легкое, незамысловатое действие оказывало на нее успокаивающий эффект.
– Ты выглядишь еще хуже, чем когда тебя избили там, на площади, – промолвил Давид, и прохладный, влажный от испарины лоб, коснулся их соединенных рук, – Она права, это я виноват, что на тебе живого места нет.
– Если бы я не хотела с тобой отправиться туда, ты бы не вытащил меня будь хоть в тысячу раз сильнее, – зарывшись в космы парня свободной рукой, прошептала Данте в ответ, – Я в порядке, – и зашипела от того, как ее тело пронзила стрела боли, когда друг коснулся ноющего плеча.
– Ты никогда не умела врать, дуреха, – цокнул языком наследник семьи Сонье, – Давай, на этих шелковых простынях места для одного уж больно много, – усмехнулся он, разрывая с ней контакт. После он помог Джине переместиться немного влево, и шатен запрыгнул рядом, слегка соскальзывая, но все же устраиваясь рядом с ней. Руку Давид вновь вернул туда, где она и находилась – в тесном переплетении их пальцев. Джина прильнула к его плечу, опуская голову, и тяжело вздохнула. Это не скрылось от чуткого внимания парня.
– Что? Думаешь, она даст мне нагоняй, как только зайдет?
– Нет, я скажу тебе, когда услышу их шаги, – обнадежила друга Джина, и поморщилась, чувствуя, как губа снова лопнула, стоило ей криво улыбнуться. Она провела языком по ранке, слизывая выступающую кровь. Соленую и неприятную на вкус.
– Благородна и заботлива, как всегда, – прыснул со смеху шатен и резко замолк, вслушиваясь в шум за пределами покоев Данте.
– Они еще не идут, – подсказала ему Джина, не теряя бдительности. Все же не хотелось, чтобы и Давида кто-нибудь поколотил за такую мелочь.
– Д-да, знаю, просто… Я не совсем понимаю, почему ты так поступила, – опуская свою голову поверх головы девушки, промолвил Сонье, – Твой отец едва ли места живого на тебе оставил, но ты ведешь себя так, словно в этом нет ничего такого.
Девушка разжала и сжала ладонь обратно, цепляясь за друга.
Почему она читала той женщине? Ей и самой было интересно, но почему-то в тот момент Джина чувствовал сердцем, что слова погибающей были схожи с мольбой и даже ненависти за то, как с ней обошлись, она не питала. И раз никто не хотел ей почитать перед дорогой в мир усопших, то было просто невыносимо слышать, как она читала сама себе, надеясь закончить до того, как тело испустит дух. Это было дико и совершенно бесчеловечно.
– Я почувствовала, что то, что я делаю – правильно, – попыталась объяснить Джина, касаясь небольшого вытянутого кулона, висевшего на ее груди, – Да и будь причина другой, либо же ее не было совсем – мне бы все равно перепало от моего отца, – она прикрыла глаза, стараясь дышать как можно осторожнее. Непрошенный ком подступал к горлу каждый раз, когда девушка вспоминала о своей матери, и ей приходилось намного больнее, чем если бы отец тот час спустился и избил ее еще раз.
– Эй, я всегда буду на твоей стороне, даже, если тебе взбредет в следующий раз спать голышом на крыше дома, – Давид приобнял ее, опустив руку на здоровое плечо, и прижался лбом к виску подруги, – Только не пугай меня так больше. Я не хочу больше чувствовать безысходность от того, что ты буквально умираешь у меня на руках, хорошо? Мне было очень страшно от мысли, что ты больше не откроешь глаза, Джина. Что угодно, но только не это, я прошу тебя…
– Ты слишком рано списываешь меня со счетов, собачник, – похлопала товарища по руке Данте. Тихий шолох шагов вдалеке заставил девушку напрячься, и она отклонилась немного в сторону, оставив руку Давида повиснуть в воздухе, – А вот теперь они идут сюда.
Грохот выбил из тела Джины хриплый смех, схожий с кашлем, пока Сонье уносил свои ноги подальше от ее комнаты. Если ему свезло – они разминулись. Если же нет – Берта не упустит возможности еще раз отчитать бедолагу за прошлую ночь.
Лекарь закрыл за собой дверь и поприветствовал Джину, пока та расправляла ладонями одеяло, заботливо накинутое на ее холодные ноги. Она перевела дыхание и попыталась улыбнуться как можно шире, чтоб отвести внимание от побоев на то, как она играла роль хорошей девочки.
Где-то там, еще на затворках своего сознания, она слышала, как женщина кричала и бесновалась толпа. Тело ее охватил жар, и Джина прикоснулась к кулону, взывая к здравому рассудку и умиротворению, но сердце отказывалось ее слушать, больно ударяя о грудную клетку.
Ей не было спокойствия.
Ни там, ни здесь.
***
– Пей, – присев на кровати Бада, брат протянул ему фляжку с похожей жижей, которую лил ему в прошлый раз на руку. Ему подсказал запах. Он сощурился, но фляжку пригубил. На вкус зелье было еще отвратительнее, чем на запах, – До конца, Бад, твоя кровь отравлена, ее необходимо разбавить.
Он залпом выпил оставшуюся жидкость, отшвырнув от себя фляжку, и схватился за ладонь, которая сразу же начала печь. Он был готов поклясться – ее жгло Адским Пламенем.
– Ты нашел того, кто это сделал? – шипел младший из рода Кьезе, перетягивая рану плотной повязкой.
– У меня есть причины полагать, что Жак ошибся, – угрюмо ответил Гаспар, делая узел на повязке брата. Бад нахмурился, не особо понимая, как Пате мог допустить такую ошибку.
У него же была его кровь.
Этого более, чем достаточно.
И, кажется, Гаспар уловил его ход мыслей:
– Я знаю, о чем ты думаешь.
– Тогда что тебя смущает в моих мыслях?
– Я ее видел, Бад, это невозможно, – отрезал брюнет, ложась на спину, – Жак говорит, что твоя кровь привела его в дом имения Данте.
– Дан-те, – задумчиво протянул младший Кьезе, вспоминая, где мог слышать эту фамилию раньше, – Да и что с того? – отмахиваясь от размышлений, бросил он.
– Тот, к кому она привела его – пропащий, понимаешь? – вздохнул Гаспар, прикрывая глаза предплечьем, – Это, должно быть, какая-то ошибка. Она слепа, Бад, даже при желании, эта девчонка вряд ли бы причинила вред кому-то, кроме себя. Ее состояние оставляло желать лучшего. Судя по тому, что видел Жак – кто-то подвергает ее насилию. Избивает на постоянной основе. Как она могла что-то сделать? Это невообразимо.
– Кровь не может лгать, брат, – констатировал очевидное Бад, поднимаясь на ноги и стряхивая с одежд пыль и шерсть кота, который совсем недавно прибился к нему и следовал за ним по дому всюду, куда бы не ступила нога Кьезе.
– Куда ты собрался? Тебе необходимо лежать и сохранять свои силы, а не растрачивать все до последней капли, – следом подорвался Гаспар, пытаясь схватить его за руку, но Бад моментально увернулся, не желая тратить свое время на пустые разговоры.
– Я сам все сделаю, – отрезал парень, обходя его и оставляя позади себя.
– Бад, это не просто рана, которая затянется от парочки заговоров и нескольких капель зелья. Это убьет тебя!
– Я знаю, – огрызнулся он, дергая ручку комода на себя. Он вытащил оттуда небольшой кинжал, который брат дарил ему для самообороны еще тогда, когда они оба были людьми. На рукоятке алел рубин.
Брюнет спрятал его под плащом, натянул обувь и дернул за ручку двери, пропуская в душную комнату прохладный воздух. Он вздохнул, жалея о том, что ему придется сказать:
– Один раз я уже умер, Гаспар.
– Ты не знаешь, о чем говоришь! – не оставлял своих попыток старший из братьев, в этот раз все же уцепившись за его рукав. Бад отдернул руку, окидывая брата сердитым взглядом из-за плеча.
– Спасать больше нечего! – отчеканил он, и Гаспар вздрогнул, растерянно смотря в его глаза, – Так что нет нужды переживать о чистоте моей души. Слишком поздно беспокоиться о том, что больше никогда не будет моим.
– Я никуда тебя не отпущу. Нет, Бад, только не так… Мы что-нибудь придумаем, пожалуйста, вернись обратно в постель, тебя же всего трусит!
Он вглядывался в лицо старшего брата, замечая в нем ту самую эмоцию, которую тот мог проявлять только в моменты какой-то неизбежной опасности.
Страх потерять его, Бада, подкупала как никогда.
Развернувшись лицом к лицу, он сделал шаг вперед, обнимая брата здоровой рукой. На лице его скользнула тень улыбки, и он опустил свою голову Гаспару на плечо. В детстве он всегда так делал, когда они мирились. Старший Кьезе растерялся, кладя ладони на спину младшего. Осторожно, точно тот был сделан из фарфора.
– Не отпустишь меня? – усмехнулся брюнет, повторяя его слова.
– Не отпущу, – кивнул Гаспар, прижимая его к себе. Бад сделал глубокий вдох, чувствуя запах лаванды и мелиссы, исходящий от брата, и выхватил кинжал из подсумка, вонзая его под ребра. Тело старшего Кьезе вытянулось, точно струна, и Бад отпустил рукоятку, чувствуя, как хватка Гаспара становится слабее вокруг него. Пусть это не убьет его, но на какое-то время точно займет.
– А ты попробуй меня остановить.