Идея посещения Черного континента совместно с десятилетней дочерью изначально была не самой лучшей. Но моя жена Анна уехала в Китай бороться за права якобы обездоленных женщин. Ее родители принимали опиум и утверждали, что это – терапия, а не болезнь. Мои родители давно погибли при крушении дирижабля над Ла-Маншем.
В итоге из родственников на все Острова у меня оставался только брат, Джон Кейтс, доверить которому ребенка не смог бы и самый ужасный родитель. Джон возглавлял профсоюз портовых грузчиков в Глазго. Он много пил, гулял с продажными женщинами, брал деньги от руководства порта и платил взятки полиции.
К сорока годам он обзавелся гигантским животом, множеством врагов, скверным характером и уверенностью в том, что он – пуп земли. Меня Джон не выносил. Так же, как и я его.
Я мог оставить дочку в интернате, так она бы продолжала учебу, а у меня было бы больше свободы. Но все эти безумные современные теории о равенстве людей, независимо от их происхождения, цвета кожи и пола, меня чрезвычайно смущали. Учителя могли вложить в голову ребенку что угодно, и я никак не смог бы это проконтролировать.
В итоге Джоан поехала со мной.
В Бристоле меня нашел старший брат. Как всегда бесцеремонный и грубый, он дернул меня за плечо, подойдя сзади.
– Братец Дикки, займи-ка мне денег, – сказал он. – Мне нужно триста гиней. А через месяц я отдам тебе пятьсот.
Каким бы плохим человеком Джон ни был, но в том, что касается долгов – как карточных, так и любых других, – он был очень щепетилен. Но сумма велика, а Джон выглядел потасканным и каким-то запуганным, что ли? Из него, словно из надутого рыбьего пузыря, выпустили часть воздуха. Вечно лоснящийся и наглый, нынче он был подсдутым.
– Извини, братец Джонни, не сейчас, – ответил я.
– Тысяча гиней через месяц.
А вот это меня уже испугало. На тысячу вполне можно было безбедно существовать несколько лет, и такие деньги в близком доступе держали только богатейшие люди королевства.
– Тауэр ограбил кто-то другой, – усмехнулся я. – У меня нет такой суммы.
Буквально за неделю до нашей встречи кто-то влез в королевскую сокровищницу и что-то оттуда умыкнул. Что именно – никто не знал. Ни казначейство, ни Скотланд-Ярд о похищенном не распространялись, и газетчики выдавали версии одна сказочнее другой.
На этом мы расстались.
До Бисау из Бристоля ходил рейсовый дирижабль, не такой роскошный, как на континентальных маршрутах, но вполне пристойный. В нем, как минимум, была палуба для джентльменов, а также раздельные туалеты.
Из Бисау я полагал добираться до Фритауна кораблем, но к собственной радости встретил в порту сэра Гарри Митчелла, с которым не раз беседовал о политике в Осеннем клубе, принадлежащем Виндзорской ложе. Мы обменялись тайным знаком, после чего Гарри по большому секрету рассказал, что у него в подчинении – новейший подводный корабль, спущенный со стапелей Адмиралтейством всего полгода назад.
Он держал путь в сторону Индии совместно с двумя линкорами сопровождения. Как один из действующих членов Британской академии наук, о подводных кораблях я, конечно же, знал, но не очень много. В итоге, начав с оранжада, мы закончили чистым скотчем, и в ту же ночь я вместе с дочерью оказался на подводном корабле.
Джоан была в восторге – от множества приборов с бронзовыми ручками и рычагами, от возможности наблюдать глубины моря через небольшие иллюминаторы и от по-настоящему уважительного отношения моряков. И хотя среди них не было ни одного джентльмена по крови – кроме Гарри, разумеется, – все они были с Островов.
Фритаун, в отличие от Бисау, оказался городом куда как более крупным, но при этом и более грязным. Здесь не было автоматических кэбов, зато водились механические лошади, давным-давно изгнанные с Островов за ужасающую неэффективность и едкий ртутный пар, прущий из всех сочленений.
Кстати, сэра Генри Пиллера, изобретателя этих лошадей, я хорошо знал. Он до сих пор баловался со ртутью, и хочу отметить, что его работники часто сменялись – здоровья им хватало едва ли на год-полтора, потом начинались проблемы со зрением, с печенью, почками.
Коляска, запряженная парой металлических монстров, с унылой скоростью в полтора десятка миль в час провезла нас через весь Фритаун. Остановился я у добрейшей Мэри Гандсворт, милой дамы пятидесяти лет. Она выполняла некоторые поручения Британской академии наук и за это имела небольшое жалованье, которого, впрочем, в этих местах хватало на вполне нормальную жизнь.
Вообще, наличие даже пары гиней в кармане во Фритауне приравнивало последнего забулдыгу к джентльмену. В Лондоне, да даже в каком-нибудь Стратфорде, ты должен постоянно держать спину прямой. Ты должен помнить о бремени, наложенном на тебя многими поколениями предков, несущих свет цивилизации в отсталый мир. Здесь же даже вышколенные офицеры со временем ослабляли ремень.
Впрочем, я не собирался оставаться в Сьерра-Леоне настолько долго, чтобы это отпечаталось в моем – или тем более дочери – поведении.
Мой путь лежал дальше. Мэри Гандсворт нашла для меня пару носильщиков и помогла проложить лучший маршрут до точки назначения, не забыв предупредить о том, что местные ленивы и жадны.
Большая часть моего багажа, включая машинку для идеального смешивания джин-тоника и часть приборов, осталась во Фритауне. Сказать по чести, Джоан я хотел поручить заботам Мэри, но своевольная девчонка устроила настолько дикую истерику, что я сдался.
Еще через три дня под утро мы с дочерью и носильщиками оставили повозку и начали подъем в горы. Здесь, неподалеку от плато Футо-Джаллон, пики были совсем невысокими – но сами места скалистыми и не приспособленными для жизни.
Джоан мужественно переносила отсутствие горячей еды и необходимость самостоятельно совершать туалет. Сказать по чести, для меня это было, пожалуй, даже более тяжелым испытанием, чем для дочери. В конце концов я все свои двадцать девять лет провел в кабинете и лаборатории, редко покидая даже Лондон, – дважды был в Кале и один раз по неотложным делам Академии летал трансатлантическим роскошным дирижаблем в Бостон. Но в отличие от многих моих коллег, посещавших и Индию, и Канаду, и Австралию, заядлым путешественником себя не считал. Тот же сэр Генри Пиллер в свое время бывал и в Монголии, и на Тибете. Даже моя жена чувствовала себя как дома в скоростных, но не очень удобных дирижаблях, способных причалить чуть ли не к любому дереву.
Для меня комфорт и порядок значили много, а даже краткое путешествие выбивает из колеи. Но четырехлетние исследования подошли к концу, геомагнитная сеть оказалась выписана с высочайшей точностью и подтверждена испытаниями, проведенными по моей просьбе во Франции и Швеции. Настала пора проверить мою теорию о том, что многие свойства, считающиеся в научном мире константами, в определенных местах, которые я называл «узлами», сильно меняются.
Известно, что у нашей планеты есть магнитное поле. Равно известно, что оно неоднородно, на чем зиждутся многие кажущиеся нам обыденными вещи – к примеру, указывающая на север стрелка компаса. Но мало кто знает, что Северный и Южный полюса – всего лишь два крупнейших геомагнитных узла из восьми. Я несколько лет собирал информацию и изрисовывал глобусы, стараясь найти закономерности, и в итоге обнаружил, что наша планета буквально исчерчена магнитными линиями, хаотично пересекающимися между собой. На полюсах действительно имелось много пересечений, но больше всего их было в нескольких других местах. Четыре из них оказались посреди океанов и не годились для исследований, одно – в горах Южной Америки, и одно – здесь, в Сьерра-Леоне.
Мы шли едва ли часа три, когда носильщики начали выказывать недовольство. Английский язык они знали едва-едва, но из путаных объяснений я понял, что мы приближались к некоему проклятому месту. Я расценил это как доказательство моей теории и приказал им двигаться дальше.
Часа через полтора они встали и начали орать. Пришлось взять у одного из них мой саквояж, открыть его и достать револьвер. Оружие я не жаловал, но в подобной ситуации оно осталось единственным возможным доводом. Испуганные видом шестизарядного «Гассера», носильщики согласились продолжить путь. При этом я не питал иллюзий и понимал, что едва дам слабину, как они покинут нас – и хорошо, если не попытаются ограбить или убить.
Под вечер мне, несмотря на усталость и непритворную опасность, пришлось взять дочь на руки. Она так утомилась, что не могла больше передвигаться самостоятельно.
Мы пришли на место, когда уже стемнело. Я заставил носильщиков разбить лагерь и развести костер, но пока мы с Джоан распаковывали вещи, чернокожие парни сбежали. Я не сильно расстроился, так как предвидел и это, и то, что, скорее всего, после проведения исследований мне придется оставить здесь большую часть вещей.
– Мне страшно, папа, – сказала Джоан.
Я ее понимал. Места оказались тревожными. Жухлая зелень, каменистая почва, нерешительный огонь костра, требующий регулярной подпитки – нам с дочерью здесь было не место. Хорошо хоть животных поблизости не водилось – как я и предполагал в своих изысканиях, им не нравились места пересечения геомагнитных линий.
Джоан перед сном потребовала, чтобы я ее обнял, да так и заснула. Я ворочался недолго и тоже провалился в забытье.
Первое, что я увидел, открыв глаза, была голая чернокожая женщина. Высокая – почти шести футов, но при этом худая и мускулистая, она стояла над нами и смотрела, не мигая, на Джоан.
– Прошу вас одеться, – сказал я. – И сделать это, пока моя дочь не проснулась.
– Я не сплю, – Джоан высвободилась из моих объятий.
– Даже не собираюсь, – на чистом английском ответила негритянка. – Это мой дом, и это мои правила.
– Не смотри, – попросил я дочь.
При этом сам я отводить глаз не хотел – да по большому счету и не мог. Это гибкое тело приковало к себе мой взор. Я понимал, что совершаю нечто неприемлемое для джентльмена. Но смотрел и смотрел.
Хотя я был женат – и до свадьбы не был аскетом, – тем не менее обнаженной женщины при свете дня не видел ни разу. На вид я бы дал негритянке чуть больше двадцати лет. Крупная грудь с тонкими и длинными, почти в фалангу мизинца, сосками чуть свисала под собственной тяжестью. На животе виднелись линии пресса, бедра выглядели едва шире талии. Пах женщины зарос курчавыми жесткими волосами, икры выглядели излишне накачанными и совсем неженственными. И все же она была красива. Я поймал себя на этой мысли, и она меня неожиданно оскорбила. Я, действительный член Британской академии наук, родственник – пусть и дальний – половины пэров британского парламента, вдруг счел красивой туземную женщину?
– Как тебя зовут? – Я еще раз отметил неожиданно хороший английский.
– Ричард Кейтс, – ответил я и начал подниматься. Стесняться своей естественной мужской реакции, отчетливо заметной, несмотря на штаны, я не собирался. Джоан лежала, зажмурившись, и меня это устраивало.
– Я – Оми. Мой народ – фула, и я – марабута.
Фула – это, скорее всего, фульбе, одно из самых многочисленных племен Гвинеи. Что такое марабута, я не знал, но меня это и не интересовало.
– У тебя есть дом?
– Хижина, выше по склону.
Оми смотрела на меня и ехидно улыбалась. На какой-то момент я почти решился достать револьвер – просто чтобы показать, кто здесь хозяин, а кто – туземец. Но быстро подавил эту недостойную мысль. Тем более что девушка явно была умнее большинства моих знакомых, включая немало джентльменов.
– Я прошу тебя одеться, взять Джоан с собой и позаботиться о ней. Твои труды я оплачу.
– На первое – нет. На второе – может быть. На третье – деньги меня не интересуют.
Мы зашли в тупик.
– Папа, она меня не смущает. – Не знаю, в какой момент дочь открыла глаза.
– Идемте. – Оми решительно развернулась и пошла прочь.
Джоан посмотрела на меня. Требовалось срочно решить, что делать. Я чувствовал, что если сейчас промедлю, вера моего ребенка в меня может пошатнуться.
– Давай посмотрим, где она живет, – предложил я обыденным тоном.
Мы едва успевали за негритянкой, хотя она была босой и раздетой – а камни на земле выглядели острыми, не говоря уже о жестких ветвях раздвигаемых нами деревьев.
До хижины Оми пришлось пройти всего футов двести. Это был приземистый, но довольно длинный дом из глины, без окон и с крышей из необожженной черепицы. Сверху виднелась широкая круглая труба с остроконечным ржавым колпаком от дождя.
Внутри царила тьма. Оми разожгла огонь в очаге. Хотя печи как таковой не было, дым не скапливался в комнате, а сразу устремлялся к трубе в крыше. На стенах висели связки трав, маски, черепа животных и людей – в том числе и детские. Пол весь был выложен камнями. Когда пламя разгорелось, я обнаружил, что на полу – мозаика, проявляющаяся за счет разницы оттенков серого. Десятка два символов, среди которых я, к своему удивлению, обнаружил анх, кельтский и коптский кресты.
– Ты ведьма, – утвердительно сказал я.
– Марабута, – кивнула она. – Я же предупреждала.
Наука могла объяснить большую часть того, что творили колдуны и ведьмы. А то, чего она не могла объяснить сегодня, сможет завтра. В этом я был абсолютно уверен. Тем более что неграмотные люди даже компас считали магией.
Вообще, факт того, что в интересующем меня месте оказалась ведьма, отлично подтверждал мою теорию.
– Ты ешь людей? – прямо спросил я.
Согласно исследованиям брата Франческо из монастыря Святой Анны, есть некоторое количество глазных реакций, не контролируемых организмом. Я читал эти исследования и теперь внимательно смотрел на лицо Оми.
– Не ем, – рассмеялась она хриплым, глубоким смехом. – И вам не грозит опасность.
Она не лгала.
– Папа, я хочу есть, – заявила Джоан.
Так начались наши странные дни.
Люди и животные обходили эти места стороной. Но если они все же по какой-то причине добирались сюда, то стремились к узкой бездонной расщелине, из которой валил серный пар, садились на краю и через некоторое время умирали, а потом падали внутрь.
Я тоже испытывал на себе желание подойти и бездумно смотреть вглубь, не двигаясь. Пропитанная водой повязка, закрывающая нос и рот, спасала от этого – очевидно, наркотического – влияния.
Оми обходилась даже без повязки, а Джоан я строго-настрого запретил сюда подходить.
– Расщелина постепенно двигается, – сообщила мне ведьма. – Фута на три в год, в сторону севера. Иногда она закрывается – так было лет двести назад. Ее не существовало около двадцати лет, потом снова открылась.
Я выложил на краю четыре десятка колышков, пропитанных различными реактивами, и уже на третий день знал примерный состав дыма. В нем были сера, пары ртути, угарный газ, азот, гелий, немного водорода – так мало, чтобы состав не становился горючим.
Мой хронометр оказался здесь беспомощен – иногда он шел быстрее, чем должно, иногда медленнее. Но это меня не смутило – простые солнечные часы работали безотказно, а днем здесь всегда было ясно.
Я ставил опыты и записывал все результаты в дневник. Пищу и для меня, и для Оми готовила Джоан – неожиданно в ней раскрылся немалый женский талант. Она стирала и готовила еду, прибиралась в хижине и явно получала от этого удовольствие. В Лондоне у нее не было ни единого шанса на то, чтобы оказаться на кухне или на реке со стиральной доской в руках. Здесь же этим могли заниматься или я, или Оми, или моя дочь. Проще всего к этому относилась Джоан, ведь опыты и дневник наблюдений поглощали большую часть моего времени. Оми тоже делала что-то – выкладывала птичьи кости, напевала, иногда разрисовывала глиной себе ноги или руки. Я подозревал, что она тоже занимается исследовательской деятельностью – только результат, к которому она стремилась, был не научным, а магическим.
Я привык к ее манере ходить голой, хотя не могу сказать, что это не будоражило меня. Анна, моя жена, неохотно исполняла супружеский долг, а на данный момент прошло уже больше трех месяцев, как она уехала.
На четвертый день под вечер, когда Джоан уснула, а я вымачивал химический карандаш в воде, чтобы он лучше писал, Оми подошла и прямо сказала:
– Не стоит так отчаянно терпеть. Ты мужчина, я женщина, и на полсотни миль вокруг нет никого другого ни для тебя, ни для меня.
– Должен отметить, что я женат, – ответил я, хотя даже для меня было совершенно очевидно, что здесь и сейчас это не имеет значения.
Она настояла на том, чтобы я разделся донага. Подозреваю, в этом был какой-то мистический смысл, но в тот момент меня это не беспокоило.
– Такой нежный и такой грубый, – ехидно отметила она много позже, когда мы уже вымылись в ручье и я успел высушиться и натянуть свои одежды. – Но мне понравилось.
Я не собирался обсуждать произошедшее. Это случилось, и я не исключал возможности, что оно повторится, но в этом была лишь физиология, от которой никуда не деться.
А еще я отчаянно гнал от себя мысль, что Оми как женщина была куда интереснее моей жены Анны. В любом случае в тот вечер я долго еще записывал в журнал детали исследований, в том числе те, которые сам считал малозначащими и раньше не собирался вносить в дневник.
Еще через два дня Джоан застала нас с Оми. Она отнеслась к этому так легко, что я даже почувствовал себя несколько оскорбленным. На следующий день я обнаружил, что моя дочь впервые не надела платье, а ходит в рубашке от пижамы и панталонах.
– Оми вообще без ничего гуляет! – заявила она мне. – И она говорит, что так выражает уважение этому месту! И ты ей ничего не говоришь!
– Она мне не дочь, – ответил я.
– А кто? Кто она тебе?
Это был сложный вопрос. Мы были любовниками и жили практически как семья. Представляю, как бы отреагировал на это лейтенант королевского флота сэр Гарри Митчелл! А если бы о чем-то подобном узнали в Академии, я наверняка мгновенно бы лишился членства в ней и стал парией в научном мире.
Джоан в итоге согласилась надеть платье – но я видел, что тот миг, когда и я и она станем куда более небрежными в одежде, столь неуместной здесь, уже близок.
Каждый мой опыт, работа с ртутью, магнитами, химические и алхимические занятия – все это не только не приближало меня к разгадке, но и наоборот, подталкивало к новым и новым исследованиям, откладывая миг полной победы куда-то далеко за горизонт.
За одну неделю я выяснил о геомагнитных линиях и узлах больше, чем за год в собственной лаборатории. Уже сейчас я мог представить десяток промежуточных открытий, способных повлиять на химию, металлургию, мореплавание. Из кусков дерева я вырезал некоторое количество рычагов и шестеренок, приспособил к ним два колеса и футляр для серно-ртутного пара и на выходе получил не очень красивый, но вполне функциональный механизм, способный довольно долго кататься кругами вокруг расщелины. У меня было ощущение, что местный воздух делает меня умнее. Оми отчасти подтвердила догадку:
– Это место, в котором мир живых подходит вплотную к миру духов. Умелый марабута способен перенимать знания и опыт давно умерших магов.
До недавнего времени я не особо верил в модную нынче теорию ноосферы – то есть про некое окружающее нас пространство, в котором сохраняется вся придуманная когда-либо информация. Теперь же я понимал, что «мир духов» Оми – это и есть та самая «ноосфера», нащупать которую, сидя в Лондоне, почти невозможно, разве что почувствовать самое ее существование. Зато здесь она имела овеществленный вид – расщелину.
Я даже не заметил, как в определенный момент перестал воспринимать Оми некой голой туземкой, видя в ней вместо этого своего коллегу, неортодоксального ученого. Она много рассказывала, я, по мере сил и знаний, переводил ее откровения на язык науки, и в итоге они не входили в противоречие с тем, во что верили и что знали мои товарищи по Академии.
В начале третьей недели я перестал повязывать шейный платок и позволил Оми обрить мои волосы – мыть их в местном душном климате приходилось часто, а эффект от этого оказался неожиданно кратковременным. Джоан теперь купалась в ручье обнаженной, а ходила в рубашке и панталонах. Мои запасы еды – галет и солонины – подходили к концу, и мы постепенно перешли на растительную пищу, которую приносила Оби. Ее сбор не доставлял нашей хозяйке никакого неудобства. Она уверила меня, что эти места могли бы прокормить большую деревню, а нас троих здешняя природа даже и не замечает.
– Мы ведь правда останемся здесь навсегда? – спросила меня однажды дочь. К тому моменту прошло уже больше месяца с нашего приезда, и дни теперь проскальзывали совсем незаметно.
– Нет, конечно! – ответил я. Хотя внутренней уверенности уже не было. Расщелина открывала мне все больше и больше. Дневник наблюдений заканчивался – к счастью, в моем багаже на всякий случай было еще три таких толстых тетради, а также два блокнота поменьше в высоту – но при этом и потолще.
Однажды утром я не обнаружил Оби. Она вернулась под вечер, вся в мелких порезах и жутко уставшая.
– Чужой марабута, – пояснила она. – Это место – как приз, награда. Но сюда нельзя прийти, не победив прошлого владельца.
– И ты тоже кого-то… Побеждала?
– Конечно, – Оби пожала плечами. – Но это было так давно, что я уже и не помню.
Я еще раз посмотрел на нее. Она выглядела лет на двадцать с небольшим. Может быть – двадцать пять. Я заподозрил некую игру-мистификацию, но ввязываться в нее и уточнять не стал.
Следующие два дня Оби спала, просыпаясь лишь изредка – для того, чтобы попить или сходить в туалет. На третий день она вышла из дома и растянулась на большом камне, подставив тело солнцу.
– Приходи после полудня, – попросила она.
Проведя некоторые исследования, я вернулся к хижине. Джоан поблизости не было – она в последние дни часто играла у ручья или в лесу одна и это ей нравилось, а меня – к стыду моему – вполне устраивало.
Оби накормила меня острым салатом из каких-то мясистых листьев, а затем явно намекнула на возможность и даже необходимость близости. Потом мы некоторое время просто лежали на камнях и молчали.
– Что-то случилось, – вдруг встрепенулась она.
Я ничего не чувствовал, но успел уже убедиться, что Оби знает и ведает куда больше, чем я.
Мы побежали к расщелине – а там, на самом краю, свесив ноги в серых панталонах вниз, покачивалась Джоан.
Закусив губу, чтобы не заорать, я помчался к ней. Схватив ее, я отнес дочь подальше от серного тумана.
Дыхания и пульса не было. Согласно трудам доктора Пацельса, я попробовал вдыхать ей воздух через рот и ритмично давить на сердце, но за несколько минут это не возымело эффекта.
– Я вижу логику в твоих действиях, – тихо сказала наблюдающая за этим негритянка. – Но считаю, что нужно сделать иначе.
– Как? Как?! – заорал я, бросаясь к ведьме. – Скажи, как, и я отдам тебе душу!
– Ты путаешь меня со своим дьяволом, – скривилась Оби. – Нужно взять глиняную табличку, написать на ней кровью родственника имя того, кого хочешь вернуть, и положить в рот оживляемому. А потом задать ритм сердца – барабаном или как-то иначе.
– Можно на бумаге?
– Хоть на тряпке, – склонила голову набок марабута. – Надпись имени кровью родственника – маяк для духа. Вложи под язык, сунь в карман покойнику – просто чтобы дух узрел возможность вернуться. Но в рот все равно надежней.
Не помню, как я домчался до дома. Как писал имя дочери на клочке бумаги своей кровью. Как возвращался, раскрывал ее рот.
Потом Оби некоторое время выстукивала ритм прямо на своем бедре, при этом что-то напевая, а вера покидала меня.
Я был готов уже самостоятельно броситься в расщелину – возможно, на это влияло и то, что она была неподалеку, а я сидел без повязки, – когда Джоан открыла глаза.
– Жива! – заорал я как безумный.
А она тем временем сплюнула бумажку, встала, огляделась. Глянула на меня. Ткнула пальцем в Оби. Посмотрела на себя, потрогав пальцами панталоны так, будто видела их первый раз, и тонко, визгливо захохотала.
– Невозможно. Это невозможно! – крикнула Оби, падая на колени. – Чужой дух не мог…
Тем временем Джоан уверенно подняла с земли увесистый камень и, решительно шагнув к ведьме, огрела ее с размаху по голове.
Я кинулся к ним, но замер, когда дочь указала на меня пальцем и сказала каким-то неестественным голосом:
– Дикки, стоять. – Так меня называл только один человек. – Ты не посмеешь тронуть тело своей дочери, а я не дам тебе остановить меня. В какой стороне ваш лагерь?
Находясь в состоянии, близком к прострации, я указал рукой.
– Если ты пойдешь за мной, я занервничаю, могу упасть и разбить лоб. Понял намек?
В теле моей дочери был мой брат! И я ничего не мог сделать. Оби лежала на животе, и напротив ее головы расплывалось кровавое пятно.
– Верни мою дочь, – сказал я.
– Теперь я – твоя дочь! – расхохотался Джон. – Не иди за мной.
Он… – она? – рванул в сторону хижины. Я поднял выплюнутую бумажку и прочитал: «Джон Кейтс». Я пропустил букву! Я! Пропустил! Важную! Букву! Видимо, пока я был здесь, брат успел умереть – в кабацкой драке или еще как, совершенно неважно. Мы были рядом с расщелиной – порталом в мир духов. Перед ним приоткрылась дверца, он по привычке распахнул ее пинком и, откинув в сторону мою дочь, влез в ее тело!
Я потрогал пульс Оби. Пульса не было. Рана на голове выглядела ужасно. Вряд ли обнаженная марабута когда-либо еще пробежится по местным скалам…
За время, которое я потратил на то, чтобы осмотреть Оби и прийти в себя, Джон успел добраться до хижины, перевернуть там все вверх дном и сбежать.
Я проверил вещи – кроме револьвера и бумажника, на мой взгляд, ничего не пропало. Хотя нет – отсутствовало еще два платья и небольшой чемоданчик с личными вещами дочери. Я скрипнул зубами.
Дорогу вниз, к цивилизации, я преодолел за очень короткое время. Выйдя на торную тропу, я увидел далеко впереди светлое пятно – это был мой брат в теле Джоан. Теперь у меня не оставалось сомнений в том, что я смогу догнать его, – в конце концов, взрослый мужчина почти всегда может догнать десятилетнюю девочку.
Расстояние сокращалось – хотя и не так быстро, как мне того хотелось. У брата был револьвер, и он вряд ли задумается перед тем, как пустить его в ход. При этом он наверняка не подумает о том, насколько сильно отдача ударит по детской руке. Таким образом, мне надо будет только спровоцировать выстрел – желательно не в мою сторону, – а потом схватить тело дочери с бесноватым родственником внутри.
Тем временем на дороге появились новые люди – двое туземцев, а с ними механическая лошадь, тащившая в нашу сторону разбитую повозку. К моей радости, брат остановился перед ними, и теперь я сокращал расстояние совсем быстро. Прошло не более полутора минут, прежде чем я поравнялся с ними.
Девочка скрылась за спинами туземцев, причем в ее руках был только чемоданчик – револьвера я не видел, а в платьице спрятать его было некуда.
– Попался! – заорал я, не обращая внимания на пару чернокожих.
Это было моей ошибкой. Когда я пробегал мимо, один поставил мне подножку, а второй резко ударил сверху локтем, в результате я столкнулся с пыльной каменистой почвой и потерял сознание.
Возвращение к жизни было ознаменовано чудовищной болью в переносице.
– Ожил, любитель детей, – на хорошем английском сказал один из чернокожих.
– Вздернем его в деревне, – ответил второй.
Не то чтобы я сомневался, что мой родной язык достоин изучения. Но это были уже три дикаря – включая Оми, – которые говорили на языке Шекспира куда лучше многих коренных обитателей Островов.
Я лежал связанным на телеге поверх чего-то ребристого. Возможно, это были горшки – или же черепица. В любом случае что-то достаточно твердое и неровное для того, чтобы доставлять существенные неудобства.
– О чем вы говорите? – спросил я.
– Ты гнался за девочкой, чтобы изнасиловать ее и съесть, – ответил один из аборигенов.
– Это моя дочь, – сказал я как можно спокойнее. – И она одержима злым духом. Мы были в этих горах, как вдруг она заговорила чужим голосом, ударила одну хорошую женщину камнем и сбежала.
– Проклятое место! – воскликнул второй дикарь.
На удивление, они сразу поверили мне. Как оказалось, вместо того, чтобы остаться под их защитой, едва они повалили меня в пыль, девчонка сбежала. Они списали это на ее испуг, но вспоминая то короткое время, пока они общались с ней, мои чернокожие собеседники отметили несколько странностей, которые сыграли мне на руку: неожиданно грубый голос, приказной тон, нервозность.
– Откуда вы знаете английский? – спросил я, пока они развязывали меня.
– Мы говорим на языке народа фула, – ответили они. – И ты говоришь на этом языке, иначе бы мы не поняли друг друга.
Я не мог объяснить этого себе, а потому просто перестал думать об этом, отложив на некоторое время – пока не появится возможность разобраться в вопросе.
– Дайте мне свою лошадь, – попросил я. – Я обещаю оставить ее во Фритауне там, где вы скажете.
Они очень не хотели отдавать механическую скотину. Мне пришлось вспороть пояс и вынуть оттуда все спрятанные на всякий случай четыре золотые гинеи – и даже это могло не убедить их, если бы я не надавил на совесть, доказывая, что это они позволили злому духу в теле маленькой девочки гулять на свободе.
Поняв, что иначе они от меня не отделаются, и испытывая, видимо, чувство вины передо мной, они все же согласились и выпрягли стальное создание, передавая мне его повод.
Я нажал на левый бок лошади, смещая пластину. Там, привязанная бронзовой цепочкой, висела отвертка с пятиконечной битой на конце. Обнажился механизм – очень надежный и при этом достаточно простой внешне, но очень сложный в настройке, как и все, что изобретал сэр Генри Пиллер.
До поездки в Африку я вряд ли решился бы лезть в этот механизм. Но жизнь около расщелины – узла геомагнитных линий или же двери в мир духов – сильно изменила меня. Теперь я очень многие вещи если и не знал, то чувствовал интуитивно.
В одном месте я чуть ослабил, еще в двух основательно подзатянул, потом уверенно закрыл пластину и вскочил на «скакуна».
Не думаю, что за всю явно долгую жизнь этого механического животного из него выжимали такую скорость. Возможно, даже сам сэр Генри не предполагал подобного, но скакал я со скоростью миль сорок в час, не меньше. Мой копчик страдал невыносимо, а ягодицы стерлись до кровавых мозолей в первые полчаса, но я гнал вперед механического скакуна. Он шел очень неровной рысью. Это устройство не предполагалось для верховой езды, а лишь для перевозки карет или телег.
Сэр Генри Пиллер допустил одну существенную ошибку – не считая использования ядовитой ртути, конечно же. Он оставил основные идеи своего изобретения при себе, поначалу зарабатывая приличные деньги. Сэр Томас Кроу, человек, который изобрел автоматический кэб, поступил совершенно иначе. Он опубликовал чертежи в научных журналах, позволив всему исследовательскому сообществу включиться в работу. И именно его бронзовые машины – совершенно неэффективные на первых порах – в итоге победили на Островах и нынче ползают по улицам Метрополии, распространяя водяной пар и угольный дым. А десятки тысяч механических лошадей сэра Генри отправились в ссылку – в колонии, где их продавали в основном в кредит или в рассрочку, потому что те, у кого было достаточно денег, покупали все те же угольно-паровые машины. У механических лошадей было лишь одно преимущество: единственного солево-ртутного заряда им хватало почти на месяц, в то время как уголь в топку автоматического кэба приходилось закидывать каждый день. И все равно уголь в итоге выходил дешевле.
После пары часов безумной скачки у меня появилась уверенность, что я давно уже должен был догнать Джона. Как бы сильно я ни отстал от него, я уже преодолел больше половины дороги до Фритауна – а маленькой девочке такой путь не осилить и за день.
В итоге я слез с механической лошади и попытался подвести итог. Моя дочь была мертва. В ее теле жил мой брат, с которым мы никогда особо не ладили. И я потерял их.
В любом случае он наверняка попытается вернуться на Острова. Брат был не из тех, кому нравятся простые развлечения. Его тянули к себе власть, деньги и разврат во всех проявлениях. Я вновь скрипнул зубами.
Моей задачей было хотя бы изгнать брата и предать тело дочери земле, а лучше – оживить ее.
Вернуться он сможет только через порт. В Метрополию ежедневно уходили корабли с различными товарами, но маленькая англичанка без сопровождения – или в компании туземцев – не сможет не привлечь внимания. Я расставлю на нее засаду в порту и найду ее. Теперь я был в этом практически уверен.
С величайшей неохотой влез я на механического скакуна, бередя недавние раны, и поскакал вперед. Еще до ночи я въехал в предместья столицы Сьерра-Леоне.
В доме представительницы Британской академии наук было прохладно и спокойно, старинные портреты взирали со стен, тяжелые шкафы и серванты явно приехали сюда из Метрополии. Здесь, если не смотреть в окно, создавалось впечатление, что мы где-то в Британии. Например, в Йорке.
– И в теле Джоан теперь руководитель профсоюза грузчиков из Глазго? – повторила за мной Мэри Гандсворт, глядя на меня немигающим взором. – Тот самый, который смог пробить запрет на работу в порту механических кранов и погрузчиков?
Я не мог винить ее за то, что она мне не верила. Кроме всего прочего, я был одет крайне небрежно, у меня отсутствовали шейный платок и шляпа, а несло от меня, наверное, хуже, чем от пресловутых грузчиков.
– Местные ведьмы и колдуны обладают даром гипноза. – Мэри внимательно смотрела на меня. – Вам могли внушить все что угодно. Прошу простить мне столь ужасное предположение, но… Ваша дочь может уже быть где-то в центре континента, по пути в гарем какого-нибудь местного царька.
– Она здесь, и она скоро попытается сесть на корабль, – ответил я твердо. – Прошу предоставить мне возможность переодеться и вымыться, и после я смогу продолжить нашу беседу.
Я обгонял Джона как минимум на день пути – а скорее даже на два. У меня было время организовать все как надо. Но для этого требовалась помощь Мэри. Пожилая леди готова была одолжить мне денег, но мне требовалось, чтобы она организовала всех своих помощников, а она мне не верила.
Однако после того, как я вымылся, переоделся и не отступил от своих слов ни на дюйм, миссис Гандсворт сменила гнев на милость.
– Я все еще не верю, – подчеркнула она. – Но ваша убежденность действует заразительно, и я готова помочь, тем более что деньги я в любом случае верну, как только ваш вексель подтвердят в банке.
К сожалению, среди прислуги у нее не было ни одного представителя народа фула, и доказать свое знание их языка я не мог. Тем не менее с самого раннего утра были организованы дежурства в порту и на подступах к нему. Искали белую девочку, одну или в сопровождении чернокожих. В последний момент Мэри предположила, что девочка может прикинуться мальчиком, а также – замазать лицо темной краской.
Теперь от меня ничего не зависело. Заснуть я смог только ближе к обеду и спал всего часа два, после чего попросил хозяйку сопроводить меня на местный рынок. Там я продемонстрировал свое знание языка фула – это произвело на нее впечатление. А еще я нашел нескольких марабута – волшебников. Они сидели вшестером под навесом, оформленным черепами животных и связками трав. Все как один были старые, сморщенные и недоверчивые. Все как один они были из народности фула.
– Ты лжешь! – сказал самый младший из них, едва я начал рассказ. – Но продолжай.
И эти две фразы он повторял раз за разом, пока я описывал свое знакомство с Оби, расщелину и попытку воскрешения дочери – а потом чудесное обретение знания языка фула.
– И я спрашиваю – сможете ли вы помочь мне изгнать дух брата и вернуть дух дочери в ее тело? – сказал я в конце.
– Если вдруг ты не лжешь… – начал глубокий слепой старец, но его тут же перебили возгласами остальные, уверяющие, что я не могу не лгать. Старец взмахнул рукой, и все умолкли. – Если ты говоришь правду, мы мало чем сможем помочь тебе. Та, которую ты называешь Оби, не умерла. Ее пытались убить сильнейшие марабута на протяжении нескольких веков, но она легко отбивала их атаки. Маленькая девочка, одержимая даже самым злым духом в мире, ее убить не способна. То, что ты говоришь на нашем языке, объяснимо. Мы умеем вызывать память предков и закреплять ее. Кто-то в твоем роду был из фула…
– А откуда узнала язык моя дочь? – запальчиво спросил я, не подумав.
– Твой род – это ее род, глупец! – отрезал старик. – Изгнать злого духа возможно. Вернуть дух твоей дочери реально только у места, которое ты называешь «расщелиной», но мы туда не пойдем. Потому что самое удивительное в твоем рассказе – это то, что та, кого ты звал Оби, не убила тебя или не сделала своим рабом. Она обладает всеми знаниями и силами, которые может почерпнуть из мира духов, – а может она весьма немало. Итак, ты должен найти тело дочери, вернуть его к «расщелине», изгнать дух брата и вернуть дух дочери. Если что-то пойдет не так – просто столкни тело в «расщелину». Если Оби захочет помочь тебе, все удастся.
– Оби мертва.
Они сидели и смотрели на меня, изредка смаргивая. Им больше нечего было мне сказать. Я вдруг понял, что они могут считать меня загипнотизированным «рабом» Оби, которого ведьма послала к ним ради какого-то эксперимента. Мне пришлось уйти.
Вечером следующего дня помощники Мэри обнаружили и поймали моего брата в теле Джоан. Он переоделся мальчиком, намазал лицо сажей, смешанной с жиром, и пытался попасть на корабль, идущий в Бисау, вместе с полной негритянкой, которой он обещал поистине королевскую по местным меркам награду в восемь гиней.
– Ты действительно Джон Кейтс? – спросила его Мэри.
Он долго смотрел в пол, а потом поднял взор и ответил:
– Я предлагаю вам полторы тысячи гиней золотом. Не спешите с ответом. Этих денег вам хватит на то, чтобы жить в достатке до конца дней в любом месте, кроме Метрополии. Я даже не прошу убивать Дикки – достаточно просто остановить его на несколько дней. Например, запереть у вас в подвале.
Мне было крайне тягостно наблюдать, как такие вещи предлагает мой брат устами моей дочери.
– Мне интересно, – неожиданно ответила Мэри Гандсворт. Она посмотрела на меня пронзительным взглядом и добавила: – Ричард, я уважаю вас, но полторы тысячи гиней – это приз, которого можно ждать всю жизнь и так и не дождаться. Однако, Джон, я не вижу того места, из которого вы достанете такую сумму.
Брат в теле дочери сжал губы, а потом заявил:
– Мне некуда деваться. Я вынужден довериться вам. Откройте чемоданчик.
– Делайте, Ричард, – попросила миссис Гандсворт.
Я повиновался. Это был ее дом, полный слуг, достаточно крепких, чтобы у меня не было ни единого шанса на неповиновение.
Внутри были револьвер, два платья, два комплекта панталон, еще какие-то тряпки и довольно большая кукла.
– Достань игрушку, – потребовал Джон. Я повиновался. – Открути голову.
Внутри, в каркасе живота, оказались крупные обработанные драгоценные камни. Два из одиннадцати я узнал – Академия наук заимствовала их под роспись у Казначейства для неких экспериментов лет пять назад. Это были алмаз Шах и бриллиант Непоседа, каждый из которых стоил не меньше чем по две сотни гиней. В сумме эти камни тянули по меньшей мере на две тысячи.
– Как они оказались в кукле? – спросила Мэри.
– Думаю, надо рассказать все по порядку, – ответил Джон. Он лукаво улыбнулся – так, как это никогда бы не сделала Джоан. – Все началось семь лет назад, когда судьба свела меня с известным многим членом Британской академии наук сэром Генри Пиллером. Ему нужно было кое-что переправить за пределы Островов, а кое-что – наоборот, доставить на них. Я и раньше имел дело с контрабандой, и меня вовсе не удивило такое предложение.
Мы провернули несколько удачных дел. Тогда сэр Генри был в фаворе, но его звезда уже клонилась к закату – появились те паровые машины, которые нынче уже повсеместно заменили в Метрополии механических животных моего партнера. Его точила изнутри желчь. Родина отвергала его изобретения, хотя они, на его взгляд, были лучшими в мире. Он был не то чтобы жаден до денег, но ему очень хотелось получить то, что, как он считал, полагалось ему по заслугам.
Мои масштабы оказались малы для Пиллера. Он договорился с двумя адмиралами, и контрабанда, которая и раньше была немалой, по каналам военных перешла все разумные границы. Однако если у меня все было подвязано, то адмиралы оказались недальновидными. Около трех месяцев назад оба пошли под суд. Один повесился, второй держался, но было понятно – если ему предложат на выбор тихую отставку или судебный процесс и изгнание с флота с позором, он выберет первое и сдаст всех.
Генри обратился ко мне. Ему больше некуда было, а от сотрудничества со мной у него остались только лучшие впечатления. Он просил несколько ловких людей, готовых на что угодно. Я обеспечил ему их.
В Тауэре уже лет семьдесят держат только самых важных преступников – пэров, министров, членов королевской семьи. А еще там хранятся сокровища короны. Самые редкие и ценные – те, которыми можно не только удивить простолюдинов, но и похвастаться перед другими монархами.
Сэр Генри собирался ограбить Тауэр. Ему нужно было, чтобы кто-то убил адмирала, обрубая концы, а взамен взял бы то, что ему приглянется, из сокровищницы. При этом он обеспечивал взлом крепости, создав «камнежорку» – механизм, который расплавлял камень и поглощал его, продвигаясь вперед.
Однажды ночью двое моих людей с помощью этой машины проникли в Тауэр, инсценировали самоубийство адмирала, повесив старика на полосах из простыни, и украли одиннадцать ценнейших камней из коллекции. Но долго радоваться удаче им не пришлось – выяснилось, что все они отравлены.
– Ртуть, – догадался я.
– Ртуть и смесь из нескольких кислот, – согласился Джон. – Если бы я так же хорошо, как и ты, разбирался в науке и всех ваших тонкостях и сплетнях, я смог бы предусмотреть это. Но до того момента я не имел дела с сэром Генри в области его изобретений. В итоге мои люди умерли в страшных мучениях, а я получил камни. Не скажу, что такой исход сильно меня огорчил, но люди были проверенные, нужные, и я не мог простить ученому подобной жестокости.
Я приехал в Лондон и навестил его однажды под утро. У нас был нелицеприятный разговор, в результате которого старина Генри приложился лбом к столу, был завернут в собственный персидский ковер и скинут в Темзу.
Ни на следующий день, ни через день газеты не сообщили о его смерти. Зато я заметил, что кое-кто очень интересуется моей жизнью. Это была военная разведка. Убив старика, я привлек их внимание и с этого момента был обречен. Можно подкупить офицера полиции, прокурора или даже судью, но военная разведка никого не арестовывает. Если у них есть доказательства преступлений против Метрополии, они просто уничтожают такого человека.
Я предположил, что, если спрячу камни, они меня не убьют, пока не доберутся до них. Забегая вперед – я ошибался. Тем не менее в тот момент я был полон энтузиазма. Ты как раз собирался в экспедицию, и это было мне на руку, хотя, если бы не ты, подвернулся бы кто-нибудь другой, мне было без разницы. Я нашел тебя в Бристоле. Перед тем как подойти к тебе, я обратился к твоей дочери и подарил ей куклу. Я сказал ей, что мы с тобой не очень дружим, и если ты узнаешь о подарке, то выкинешь куклу. Джоан согласилась, что это было бы ужасно.
Потом я подошел к тебе и побеседовал. Это наверняка видели. Ты уплыл. Я собирался закончить некоторые дела и тайно последовать за тобой, но военная разведка пришла раньше. Они привязали меня к стулу и, используя такие простые вещи, как раскаленный прут, веревку с узелками и два ведра воды, за сорок минут разговорили меня до такой степени, что я рассказал им все. В том числе и то, что ты в достаточной степени педант для того, чтобы в журнале путешествий Британской академии наук записать точные координаты места, в которое отправился.
Как я уже говорил, джентльменов из разведки я недооценил. Узнав требуемое, они просто убили меня. А в следующее мгновение я очнулся в теле племянницы. Это было странно – но кто я такой, чтобы отказываться от второго шанса, даже если жить придется в теле девчонки? Дальнейшее вы знаете. Эти камни стоят около двух тысяч гиней. Я предлагаю вам, миссис Гандсворт, полторы тысячи, сам же удовольствуюсь пятью сотнями. Согласитесь, это честно. Я знаю человека в Бисау, который купит их и не обманет нас.
– Ричард Кейтс, вы видите нестыковки в рассказе вашего брата? – холодно поинтересовалась Мэри.
– Нет, – помотал я головой.
– В таком случае драгоценности отправятся в Тауэр, а вы вместе с Ричардом – к расщелине.
– Вы обманули меня, – скривил лицо моей дочери Джон.
– Конечно же. Вы вор, убийца, грубиян и предатель. Я не считаю, что в чем-то перед вами провинилась. – Миссис Гандсворт встала из плетеного кресла, выпрямив спину и гордо глядя на Джона в теле моей дочери. – Кроме того, вы обращаетесь к действительному члену Британской академии наук «Дикки», а это совершенно неприемлемо и не может быть оправдано никакими причинами.
На следующее утро я, вместе с Джоном в девичьем теле и двумя парнями из числа помощников миссис Гандсворт, отправился к расщелине. Повозку везли две механические лошади, отрегулированные мною, а потому дорога не заняла много времени – уже к ночи мы были у скалистых отрогов.
Чернокожие помощники, хотя и не относились к народности фула, наотрез отказались идти дальше. Так что я взвалил связанное тело дочери на плечо и пошел вверх в одиночку.
Иногда Джон мычал сквозь кляп. У него наверняка были отличные предложения, но я не представлял, что именно могло помешать мне продолжить борьбу за свою дочь.
Путь наверх с такой ношей занял почти всю ночь. Обессиленный, я ввалился в домик Оби и потрясенно замер. Она была жива. Более того – у нас были гости. Ведьма сидела у очага, связанная, а рядом с ней, с раскаленными железными прутьями в руках, стояли двое невозмутимых джентльменов – чернявый и светло-русый, в остальном – как братья.
В том, что это джентльмены, я совершенно не сомневался. Наверняка мы с ними пересекались на улицах Лондона, а возможно, и одевались в одних и тех же магазинах. Кстати, одеты они были, несмотря на духоту и глухую провинцию, идеально: камзолы, сорочки, шейные платки, шляпы. Тем более обидно было то, что на теле Оби вздувались страшные ожоги. Джентльмен не должен пытать леди, даже если она всего лишь обнаженная туземная ведьма.
– Вы из военной разведки? – спросил я, опуская тело дочери на пол. Бежать смысла не было, особенно с таким грузом. Поэтому оставалась только одна надежда – на то, что джентльмены всегда смогут разобраться между собой.
– Ричард Кейтс, именем Британской империи вы арестованы по подозрению в преступлениях против Королевы, – ответил тот, что повыше. Чувствовалось, что он говорит не просто заученные фразы, а получает удовольствие от каждого слога.
– Хочу отметить, что ваши драгоценные камни, которые были в кукле, уже едут на мониторе «Доблесть и честь» в сторону Бристоля, – сказал я. – Так что предлагаю просто оставить нас в покое.
Джентльмены переглянулись, а затем, не сговариваясь, пошли на меня. Я посторонился, и они спокойно прошли мимо. Я выглянул из дома – разведчики стояли футах в пятнадцати, и, глядя на дверь, тихо переговаривались.
Я развязал Оби. Она безучастно смотрела на меня.
– Как ты? – поинтересовался я.
– Как обычно после воскрешения, – тихо ответила она. – Совершенно обессилена и ничего не хочу.
Она и впрямь была на удивление апатична. Я понял, что с ее стороны помощи не дождусь.
Тем временем джентльмены вернулись.
– Прошу прощения, сэр Ричард, – сказал один из них куда более вежливо, – но я обязан убедиться в том, что вы говорите правду. Вам придется последовать с нами во Фрипорт до уточнения всех обстоятельств.
– Я готов, – ответил я. – Но моя дочь больна, и единственное лекарство находится неподалеку отсюда. Прошу дать мне два-три часа на решение личных дел.
Они не стали возражать, но попросили разрешения сопроводить нас туда. Я не смог отказать им. Несмотря на чудовищную усталость, требовалось завершить начатое.
Я сел на пол, кольнул иглой палец и написал кровью на бумажке «Джоан Кейтс». Раз пять проверил точность написанного. Затем взвалил тело дочери на плечо и пошел.
Джентльмены следовали за мной. Я отметил, что они не задали ни одного вопроса по поводу связанной дочери. Возможно, в их мире это было нормально – связывать больную дочь перед лечением и таскать ее в горы.
Расщелина совершенно не изменилась за прошедшие несколько дней. Я аккуратно положил тело перед провалом, убедившись, что оно не сможет скатиться. Джон отчаянно вращал глазами и пытался выплюнуть кляп, но у него ничего не получалось. Я отошел подальше от серного пара и прикрыл на мгновение глаза. Мне нужно было дождаться, когда брат умрет, освобождая тело дочери.
А когда я открыл глаза, был уже день, связанным на краю расщелины лежал уже я, рядом валялся еще один спеленутый джентльмен – чернявый, а русый был убит ударом ножа в спину – на это явно указывала торчащая оттуда рукоятка.
– Ты все проспал, Дикки, – сообщил мне Джон. Он стоял чуть в стороне и дышал через влажную тряпку. – Хочу отметить, что, едва ты вырубился, любезные джентльмены убрали кляп, и я смог доказать им, что ты – безумец, пытающийся убить собственную дочь, потому что в ней, якобы, засел злой дух. Они развязали меня и стреножили, если можно так выразиться, тебя – ты даже не проснулся. Забавно то, что насколько эти джентльмены были осторожны со мной, когда я был мощным мужчиной, настолько они были беспечны со мной-девочкой. Я вынул у одного из них нож и револьвер, нож воткнул ему в спину, а второго связал, угрожая револьвером. Это было на удивление просто, Дикки.
– И что теперь? – спросил я.
– Все просто. Маленькой девочке, чтобы выжить в нашем опасном мире, нужны самые лучшие союзники – деньги. Тот из вас, кто сможет дать больше и докажет, что сделает это максимально безопасным способом, останется жить. Второй умрет. В качестве бонуса – вы дышите парами, в которых я чувствую ртуть и серу, а значит, время ваше не бесконечно и тянуть его нет смысла. Начнем?
– Секретный счет в банке, – мгновенно отреагировал связанный джентльмен. Он говорил хрипло и медленно, чувствовалось, что отравление уже состоялось и ему стоило поторопиться. – По кодовому слову можно снять до двухсот гиней. Это ты сможешь сделать и без меня. По векселю с проверкой – до восьмисот. Я выпишу, ты оставишь меня связанным в укромном месте, получишь деньги и будешь свободен.
– Дикки, твоя ставка?
Я промолчал. У меня не было таких денег. То есть если продать дом, инструменты, приборы – я мог набрать и более существенную сумму. Но в банке после выписанного Мэри векселя у меня оставалось не более полутора сотен.
– Что ж, – Джон в теле моей дочери подошел поближе. – Думаю, аукцион закончен.
Он поднял револьвер и направил его мне в переносицу. Я смотрел на него, мысленно вспоминая молитву. Хоть какую-нибудь. Близость расщелины сыграла свою роль – внезапно я вспомнил десятки, если не сотни молитв. Разным богам, на разных языках. И желание молиться сразу отпало.
Брат взвел курок, а в следующий момент ему в голову прилетел камень. Покачнувшись, тело девочки переступило с ноги на ногу и рухнуло в бездонную пропасть, ответившую очередным клубом серного пара.
Я повернул голову. Там, чуть в стороне, стояла Оби. Голая, как обычно. Со страшными ожогами на груди и животе. И в левой руке у нее был еще один камень – видимо, на всякий случай.
Она подошла ко мне, развязала, помогла подняться. Я не чувствовал ни рук, ни ног – связывая, со мной не церемонились. Мы отошли от расщелины футов на сорок, когда я вспомнил про джентльмена и попросил Оби развязать и его.
– Он пытал меня, – ответила она. – Мне не жалко его.
– Хватит уже смертей. Пожалуйста.
И мы вернулись, но джентльмен был уже мертв.
Мы оттащили его недалеко. Кажется, у меня была мысль закопать его. Перед этим я наскоро обшарил карманы покойного, хотя смысла в этом не было: наверняка Джон сделал это до меня и забрал все ценное. Единственное, что нашлось, – бумажка с надписью «Джоан Кейтс» в левом кармане камзола. Возможно, джентльмен счел ее уликой, доказывающей мое безумие. И в тот момент, когда слезы от осознания потери – на этот раз окончательной – потекли у меня по щекам, джентльмен внезапно открыл глаза и неожиданно тонким голосом сказал:
– Папа?
Мы остались у расщелины втроем: я, Оби и Джоан в теле джентльмена. Оби постепенно отходит от воскрешения – ей пока мало что надо, иногда даже поесть или в туалет сходить приходится уговаривать.
Джоан не может осознать произошедшего. Она рассуждает о том, как вырастет и выйдет замуж. Еще она хочет платье и панталоны. Меня это все по-настоящему печалит.
В то же время сам я сильно продвинулся вперед в научном плане. Я научился «общаться» с расщелиной. Она действительно хранит в себе все знания человечества и готова делиться со спрашивающим – надо только правильно построить вопрос.
Я уже смирился с тем, что останусь здесь навсегда. В этом есть плюсы – и наука, и Оби, и отсутствие необходимости объяснять жене и миру, что же произошло с Джоан. Но меня беспокоит то, что я оставил в журнале путешествий точные координаты этого места. А значит, рано или поздно сюда придут новые экспедиции. Потому что Метрополия своих не бросает.
Даже если те хотят, чтобы их бросили.